Ведьма княгини Вилар Симона
Ну, пустили к очагам, может, и столкуется с ними. Вот Свенельд и толковал: говорил, что не хочет им зла, однако и доверять не будет. Ведь известно, что мятежник Мокей с ними в родстве. Значит, и они ему помогают. И едва местные стали пояснять, что знать ничего не знают, ведать не ведают – да иного ответа Свенельд от них и не ожидал, – как он огорошил их вопросом: где их знаменитый сладкий источник, от которого селище имя получило?
Селяне заволновались, переглядываться стали. Но опять же, как тень, прошлась между ними Простя, и они ответили: мол, можем показать, что с того, источник их на много верст известен.
– Ну, ведите, – поднялся с лавки Свенельд. – Мед ваш хорош, но недаром же мы сквозь чащу так долго пробирались, чтобы на это диво ваше не поглядеть.
Говорил вроде спокойно, а в душе все дрожало от нетерпения. Когда повели, едва сдерживался, чтобы не погнать их во всю прыть. А как увидел… Вода и вода. Зачерпнул в пригоршню, глотнул – ну, сладковатая, ну, вкусная, но… самая обычная. Без чародейства.
Однако отправившийся со Свенельдом Малкиня вдруг заволновался. Оглядел проводников пристально и внезапно так и ломанул в чащу. Свенельд с дружинниками за ним. Местные пытались вроде удержать, но куда там – так и смели их. И увидели они…
Свенельд и вздохнуть не мог в первый миг. Вот она, радость его – жизнь, здоровье, молодость… богатство.
Ибо стекали с глинистого крутого бережка в воду разноцветными переливающимися струями не один, а сразу несколько источников, журчали чарующе. Голубые струйки, золотистые, даже розоватые вроде были. День выдался блеклый, в чаще и вообще сумрачный, а тут как радуга над водой стояла, искрилась разноцветной россыпью на листьях, как драгоценная роса.
Малкиня первым сошел в воду, смотрел, зашептал заветные слова, от которых вода силу не теряет, не прячется. Потом медленно набрал в пригоршни, глотнул. И словно пузырьки заиграли в горле, голова кругом пошла, а потом… Потом петь и плясать захотелось, плечи распрямились, сила взыграла. Малкиня расхохотался, радуясь сам не зная чему. Вернее зная – жизнь в себя влил, долгую, сильную, без хворей!
Рядом навис над водой Свенельд, лакал из струи, как рысь. Потребовал от сопровождавших его кметей предварительно захваченные кожаные фляги, стал наполнять их бережно. Мертвую голубую воду в одни фляги, золотисто-розоватую в иные. Ох, сколько же за такое богатство получить можно!.. Да с таким и жить не страшно!
Трое проводников из селища только молча смотрели. А что они еще могли? Со Свенельдом было пятеро охранников, да еще Малкиня, да еще и воинство, оставшееся в селении, не стоит забывать. Потому старший из провожатых даже сказал, мол, берите, нам не жалко, вода эта тут забила в аккурат тогда, когда среди нежити разгул начался. Из селения выходить страшно было, всякие нелюди ухали в чащи, а вода… Вот она как раз и полилась из земли. Сами мы пьем, в селении уже нет хворых и слабосильных, но и поделиться вроде как не грех, если вода течет и течет. Только предупредили, чтобы киевские витязи об источниках этих чародейских не сильно распространялись.
– Само собой, – бормотал Свенельд, с сожалением наполняя последнюю флягу и бережно ее закупоривая. – Оно и понятно, что о таком болтать лишнего не пристало. А вас за дар такой награжу. Поладим, в мире и дружбе с вашим селищем будем жить.
Когда он выбрался на бережок, настал черед испить дивной воды и его кметям. Они спрыгнули в ручей, осторожно косясь на синеватую воду, прошли туда, где била светлая живая вода, стали набирать ее в пригоршни, пить, смеяться. Последним к чуду этому приблизился рослый молодой варяг из новичков в дружине Свенельда. Воскликнул восхищенно:
– Господи Боже ты мой!
Наклонился, испил воды… и замер. Смотрел словно удивленно, потряс головой, далее шагнул. Снова зачерпнул и выругался – скорее недоуменно, чем зло. Наблюдавший с берега Свенельд и понять-то не успел, что случилось, как Малкиня вдруг зарычал, как зверь, и кинулся на варяга. Сбил рослого парня, повалил в воду, стал топить и при этом так ругался, как Свенельд и ожидать не мог от обычно спокойного ведуна. Оглушенный неожиданным нападением дружинник сперва опешил, а как захлебываться стал, резко рванулся, оглушил волхва ударом в голову, откинул, стал подниматься. Но оступился и опять рухнул в воде, упав как раз среди цветных струй… Которые не были больше цветными…
Это заметили и провожатые из селища, завопили, тоже вдруг кинулись на молодого варяга, стали рвать его, избивать. Даже бывший с ними молоденький парнишка повис на варяге, едва зубами не грыз, пока тот не отбросил его в ручей. А тут опять опомнившийся Малкиня наскочил, норовил заехать воину в ухо, сбил с него кожаный шлем с металлической обводкой. Свенельду пришлось вмешаться, встрять между ними, меч выхватить, угрожая и требуя спокойствия.
Лязг холодного оружия как будто привел всех в себя. Стояли, замерев, тяжело дыша среди журчащей воды, среди серости и зеленоватого лесного полумрака. Ибо радужное свечение над ручьем померкло.
– Ты… – задыхаясь, вымолвил Свенельд, поняв, что его дружинник погасил чародейскую воду. – Как ты?.. – и вдруг понял: – Так ты христианин?
Тот только кивнул, смотрел угрюмо. Его мокрые почти белые пряди прилипли ко лбу, затеняя сердитые голубые глаза. Сразу видна северная порода варягов, рослая и сильная. Свенельд всегда подбирал таких видных воинов в свою дружину. Сейчас вспомнил, что этот парень прибыл в Киев среди тех, кто привез из Новгорода слабого княжича Глеба, которого Ольга благоразумно отправила подалее в Вышгород. Ибо Глеб был приверженец христианства, за что его не любили в Киеве. Сопровождавшие же Глеба варяги, не пожелав тихой жизни среди теремов Вышгорода, явились наниматься в дружину Свенельда. Он каждого из них проверил, ему пришлась по душе их сноровка и воинская выучка, вот и принял. Даже не спросив про их веру. А ведь с Глебом же прибыли… Глебом, который особо привечал христиан.
Этого парня Свенельд отметил еще и тем, что больно хорош был – ясноглазый, улыбчивый, девки ему вослед оглядывались. И звали его… Свенельд, который обычно знал по имени большинство своих кметей, никак не мог вспомнить, как зовут этого парня.
– Как твое имя? – спросил, не сводя с него недоверчивого взгляда.
– Фроди звали в стране фиордов.
Помолчал, вытерев ладонью мокрое лицо, и, сообразив, чего ждет от него посадник, добавил:
– Потом стали называть Анфимием.
Анфимий – греческое имя. Христианское, мать твою!..
– И ты смолчал, что крестился? – давясь яростью, выдохнул Свенельд. Меч в его руке угрожающе поднялся. – Я даже Стоюна, друга своего верного, и то в стороне оставил, а ты с твоим мерзким Иисусом со мной увязался?
– Меня никто не спрашивал о моей вере, – следя за острием меча Свенельда, произнес Фроди-Анфимий. Он был начеку, успел отскочить, когда Свенельд сделал резкий выпад. И тотчас же выхватил свой тесак, поймал на него следующий удар, умело отвел в сторону, сам толкнул плечом при развороте Свенельда так, что тот рухнул в воду.
И это спасло посадника, ибо почти рядом просвистела стрела. Свенельд даже уловил, как колыхнулся воздух. Тут же находившийся рядом другой кметь мучительно вскрикнул, оседая в воду с торчавшим из глаза оперенным наконечником.
Стреляли из лесу, с противоположного берега, разили без разбору и русичей, и древлян. Один из проводников тоже с криком рухнул в воду, всплыл лицом вниз, его стало медленно разворачивать течением. Остальные кинулись к деревьям спасительного лесистого берега. Свенельд тоже карабкался на глинистый откос, оскальзывался, охнул, когда больно ударило под мышкой, почти развернуло, он стал падать, но тут его подхватил тот же варяг-христианин, затащил под деревья. А сам упал сверху, накрыв собой и тихо ругаясь сквозь зубы. Тоже стрела задела, торчала у ключицы. Он резко сломил ее древко, привстал, потащил Свенельда дальше. Рядом оказался Малкиня, помог увлечь посадника за стволы мшистых елей.
– У кого луки с собой – стреляйте! – приказывал, морщась от боли, Свенельд.
Но луков никто не взял. Вот и пришлось всем затаиться и ждать, что будет дальше. Только один из дружинников, обманутый наступившим было затишьем, высунулся из-за ствола, но новая стрела вмиг нашла его, меткая, смертоносная – разили уверенно, как умеют только охотники-древляне. В доспехи не целились, а вот в глазницу попали метко – как в зверя, чтобы шкурку не портить.
Опять пришлось затаиться и ждать. Долго ждать. Лес казался тихим, но когда через время древлянин-проводник попробовал выйти… Лежавший в зарослях у самой воды Свенельд сразу услышал, как листья над ним загрохотали от нескольких моментально спущенных стрел, а смельчак только и успел, что воззвать к Роду, после чего осел под елью, и в его уже мертвое тело вонзились еще две стрелы.
Они оказались в ловушке. Древляне, сколько бы их ни было, не появлялись, значит, понимали, что русичей лучше разить издали, тоже выжидали. Где-то недалеко треснула ветка, потом еще. Создавалось впечатление, что их обходят. Похоже, так и было, если учесть, что до этого таившийся в лесу очередной воин Свенельда упал ничком на траву с торчавшей сбоку стрелой. Свенельда это стало злить, он сделал жест тем, кто мог видеть, что надо бы постепенно отползать в чащу, но сам сдвинуться не смог, приник к земле, накрыв руками голову, когда рядом обрушился град смертоносных стрел. Одна даже ударила в бок, но крепкий пластинчатый доспех выдержал удар, только еще сильнее отдало болью, когда от неожиданности дернул раненой рукой.
«Да когда же их леший заберет, – злился Свенельд. – Трусы, боятся показаться, не смеют схлестнуться с витязями».
Лежать вот так, беззащитным и под прицелом, претило натуре посадника. Рядом тяжело дышал Фроди. Они лежали и смотрели друг на друга. Свенельд понимал, что парень его спас, вытащив раненого из ручья. Но благодарности почти не испытывал. Вот и пялились друг на друга, потом Фроди вдруг извился змеей, морщась от боли в ране, перекатился резко, вскочил и приник за соседней елью. И через какое-то время Свенельд услышал позади себя вскрик и всплеск в ручье. Повернув голову, он увидел, как с противоположного берега в воду упал покрытый шкурой древлянин с луком. Это Фроди сразил его, метнув нож.
«Надо же какой храбрец, а вот нищенствовавшему Богу христиан стал поклоняться. Чем ему Тор[102] воинственный был плох!»
А потом он увидел, что Фроди кинулся через лес, мелькал между деревьями, следом летели стрелы, но не могли настичь убегавшего.
Свенельд готов был даже похвалить его. Значит, если не собьется с пути и выйдет к селищу, может прислать подмогу. Хорошо, а то, если древляне не подберутся и не перебьют их, они и сами могут истечь кровью. Свенельд ощущал боль там, где торчала стрела, рукой невозможно было пошевелить, и он чувствовал, как под кольчугой становится тепло и липко от крови.
Наконец, когда уже стало смеркаться, в кустах поднялся силуэт Малкини. Он оглядел противоположный берег и сказал, что там уже никого нет. Свенельд, кривясь от боли, нелепо оттопыривая руку, попробовал подняться, голова слегка кружилась, а там, где он лежал, осталось кровавое пятно.
«Если бы не пил воду перед этим, вообще бы сдох, – подумал он. Но сил было на удивление мало.
Но тут они услышали гомон в лесу, и появились свои. Оказалось, что в живых остался только посадник, Малкиня и парнишка-проводник. Этот первым кинулся к прибывшим, там были и люди Свенельда, и пара древлян из селища. Да и Простя эта зачем-то приперлась. Но пока местные смотрели только на струи воды, какая погасла. Лица у них были такие горестные… Ну в общем Свенельд их понимал.
И тут услышал, как парнишка-проводник обратился к Просте, сообщив, что на них напали люди Мокея, вроде как и его самого он разглядел в лесу. Простя только кивнула и опять смотрела на воду.
Именно у нее Свенельд спросил, где Фроди? Та ответила, что молодой варяг сейчас лежит раненый в одной из изб селения. Он прибежал, сообщил о случившемся и потерял сознание.
– Я пробовала его лечить нашей водой, – спокойно произнесла она, поворачиваясь к Свенельду, – но его она не лечит.
– Меня лечить будет, – отозвался Свенельд, не отвечая на немой вопрос в ее взгляде. И когда она через какое-то время спросила, что неужели из-за людской злобы и вражды даже чудесная вода теряет свою силу, посадник утвердительно закивал. Пусть эта Простя и разумница, но про то, что среди его людей есть христианин, древлянам знать не нужно. Об этом же он и Малкиню упредил, когда его несли назад в носилках, а ведун угрюмо шел рядом. Тот кивнул:
– Пусть твой витязь и христианин, но он спас нас. Я слышал мысли напавших. Не сообрази они, что тот позовет подмогу, нас бы не выпустили отсюда живыми.
Позже, когда у Свенельда уже вынули стрелу и он подлечился мертвой и живой водой, воспрянул духом, – как всегда после воды бывает, – к нему попросилась эта Простя. В большой избе они отсели от остальных за резную подпору в углу, и Простя спросила, что ожидает ее родовичей за нападение древлян. И пока Свенельд мрачно и значительно молчал, она сказала, что они не имеют ничего общего с нападавшими, что ее бывший муж Мокей, – она подчеркнула слово «бывший», – сам требовал с селища дань за защиту, как он это называл. Увел у них несколько коров, забрал пару мешков репы, соления в кадках. Людям из леса ведь надо питаться, но когда Мокей опять явился за данью, родовичи уже были готовы и выгнали его. Мокей тогда обещал поквитаться с ними.
– Что-то он к вам зачастил, – сделал вывод Свенельд. – Значит, схоронился где-то недалеко от вас.
Простя молчала, теребя край вышитого передника, и Свенельд стал озираться, выискивая взглядом Малкиню. Неизвестно, подсмотрел бы ее помыслы волхв или бы смолчал, но что от Прости Свенельд ничего не добьется, было ясно.
Тем не менее Свенельд заверил, что зла на людей из Сладкого Источника они не держат, вот оправятся немного и дальше поедут.
Но не поехали, решили прочесать округу. Раз за разом уходили в лес, но все было спокойно. И Малкиня куда-то уходил. Когда его хватились в первый раз, Свенельд заволновался, велел искать. Впрочем, к вечеру Малкиня вернулся как ни в чем не бывало. Заметив суровый взгляд посадника, даже пошутил:
– Неужто думал, брошу тебя?
Потом признался, что искал еще источники живой и мертвой воды. Но по его виду Свенельд понял, что поиски те были тщетными. Однако когда Свенельд сказал, что, похоже, они тут задержатся – согласно кивнул. Селение большое, неплохо бы и тут крепостцу возвести да оставить кого из своих.
Когда Свенельд сообщил об этом решении на сходке родовичей, те только переглядывались. Но та же Простя неожиданно поддержала Свенельда, заявив, что под защитой русичей им не будет опасен Мокей. Малкиня потом подтвердил Свенельду, что тут и впрямь опасались лесных стрелков. Вот Свенельд и отрядил кое-кого из дружины возводить укрепление, а сам дальше двинулся. Больше всего ему хотелось еще порыскать по лесу да поискать чародейскую воду. Ну, и с древлянами лад навести. Второе ему удалось получше первого. А там и Малкиня стал торопить его, напоминая, что срок их на исходе и пора возвращаться.
Возвращаясь, они опять прошли через селение Сладкий Источник. К удовольствию Свенельда, его дружинники вполне мирно работали тут, а еще оказалось, что выхаживавшая раненого Фроди Простя прониклась к варягу нежным чувством. Она-то не красавицей была, пригожий Фроди с его-то внешностью мог и какую иную кралю себе присмотреть, однако разве поймешь этих странных христиан? Вон голубыми глазищами так и следит за Простей, куда бы ни пошла. Свенельду сообщили, что эти двое все время рядышком держатся, Простя даже светиться от счастья начинает подле выхоженного ею варяга, да и Фроди как будто всем доволен. Свенельду он сказал:
– Я понял, что неразумно мне тут будет открыться, в кого верую. А так здешние древляне – люди как люди. Жить с ними можно.
– А жениться тебе не пришло ли время, соколик? – подмигнул Свенельд, кивнув в сторону кормившей во дворе кур Прости. И видя, как покраснел его дружинник, пообещал переговорить с молодкой.
Простя тоже вспыхнула, когда сам посадник пришел к ней сватом. Даже хорошенькой ему показалась. Надо же, значит, не зря в песнях поется, что Лада особо щедра на любовь, когда девица витязя от ран выхаживает. Но Простя не была обычной девкой, она была оставленной женой Мокея вдовьего сына, который возглавлял лесное воинство. И она крепко задумалась после разговора с посадником. То, что Фроди был ей мил, это одно. А то, что Мокей все еще ее мужем считался, – не давало ей возможности обручиться с кем-то иным. Да и Мокей не позволит ей подобного, это будет угрозой селищу.
Наверное, Свенельд и ожидал от нее чего-то подобного, поэтому не был особо удивлен, когда Простя опять пришла к нему на беседу.
– Мой муж Мокей не в ладу с селищем, я уже говорила. Но у него немалая сила, и если он узнает, что я себе иного мужа завела… да еще с Руси… Плохо будет Сладкому Источнику.
– Беда, – развел руками варяг. – Горько мне будет вас разлучать с полюбившим тебя Фроди, ну да что поделаешь. Я ведь лишней крови приютившим меня не желаю. А Мокей, как я понял, не простит, если его жену другому отдадут. Но ведь говоришь, он сам тебя бросил?
– Бросить-то бросил, но…
Она замолчала.
Свенельд тоже молчал. Ждал, и Простя видела, что он ждет. И она решилась. Пообещала переговорить с родовичами, и как они решат… Ну раз Простю тут уважали и считались с ней, то у Свенельда была крепкая надежда, что она их уломает. Он же понемногу велел своим собираться, да и Фроди приказал быть готовым к отъезду. Когда тот узнал, что уедет – вмиг в лице поменялся, даже глаза как будто потемнели от боли.
«Ништо, – отходя от застывшего в горестном оцепенении парня, думал Свенельд. – Это тебе за погубленную чародейскую воду. Ну иди теперь, моли своего Распятого, чтобы у Прости ради тебя все вышло».
Малкиня со стороны наблюдал за происходящим. Он понимал хитрость Свенельда, но в чем-то даже одобрял его. И когда родовичи, просидев допоздна над коптящей лучиной и посовещавшись, взялись все же помочь Свенельду, он только усмехнулся хитрости посадника. Сам Малкиня в своих походах в лес уже выявил, где таятся стрелки, выдавать их не стал, однако он и иное проведал: именно этот Мокей травил некогда жившую тут Малфриду, именно он отдал ее на позор и поругание. А этого Малкиня простить ему не мог. Поэтому он и не предупредил лесных стрелков, что на них готовят облаву, однако и не примкнул к ее участникам. Остался в селище, сидел у реки, где уже был отведен от воды ров и высился первый поверх срубной башни, в какой должны были остаться люди Свенельда с христианином Фроди во главе. Ведь теперь Свенельд Фроди с собой не звал, даже был доволен, что все так сложилось и его человек с родовичами-древлянами через Простю сойдется. А вот Малкиню огорчало, что в древлянском лесу за старшего христианин остается, но все одно вмешиваться не хотел. В конце концов, понимал, что Свенельд обходится с древлянами лучше, чем можно было ожидать. И Малкиня, перестав размышлять о местных делах, думал о Малфриде, о том, как там она.
Поэтому он не особо принимал участие в последовавшей затем свадьбе Прости и Фроди. Подловленных в лесу стрелков кого перебили при нападении, кого взяли в полон для продажи на рынках рабов. На самого Мокея Малкине было любопытно поглядеть, а как увидел – сразу признал. Именно этот парень некогда привез Малфриду в Искоростень, именно он ее ненавидел страшно. Но и опасался. Это Малкиня понял, когда, уйдя от свадебного развеселого пира, прошел к пленным и, рассмотрев затравленно озиравшегося, заросшего бородой предводителя мятежников, сообщил, что того теперь отдадут на суд чародейке Малфриде. От пленника так и повеяло почти безумным ужасом, потом он пополз в ноги волхву, стал умолять убить его, казнить, уничтожить, только бы не ведьме проклятой в руки попасть. Малкиня ушел, ничего не сказав. В этом Мокее было много силы, много смятения, а еще больше злости. Страшный человек. Лучше бы Свенельд его и впрямь казнил. Малкиня подумывал сообщить о том Свенельду, да только посаднику так надоела донимавшая его мольбами о помиловании мать пленного, что сам приказал повесить Мокея на суку. Того уже даже притащили, старая Граня волком выла, понимая, что сына ее единственного сейчас жизни лишат. Но за бывшего мужа стала просить Простя: мол, не порти нам праздник смертоубийством, посадник, мол, Граню мы угомоним, успокоим, да она и сама уймется, если оставишь жизнь Мокею.
Вот такой свадебный пир получился в лесу. А как отгуляли, так и в путь отправились. Покидали покоренное селище, причем расстались почти друзьями, их провожали как дорогих гостей, вышли всем родом. Свенельд довольно улыбался. Ну что ж, если весть пойдет по лесам, что с Русью вполне мирно можно ужиться, авось и не станут древляне в спину бить. Да и воды чародейской хоть и немного, но Свенельд все же раздобыл. Надобно теперь беречь ее как зеницу ока.
Обратный путь прошел спокойно. Только одно огорчило посадника: на стоянке Мокей умудрился перетереть веревки и сгинул в чаще. Свенельд даже огрел плетью не уследившего за ним охранника. Сам ворчал, что надо было и впрямь повесить этого мятежника, а то натворит еще бед.
По возвращении Свенельд прежде всего поспешил отвести навьюченную флягами с чародейской водой лошадь подальше от вышедшего их встречать Асмунда. Просто зубы тому заговаривал, расспрашивал, что тут и как, пока его люди не убрали вьючную кобылку.
– Ну, как тут Ольга и Святослав? – приобнимая княжеского кормильца за плечо, тащил его в сторону Свенельд. – Как боярыня моя Малфутка? А главное, как у других с древлянами сладилось? У меня вон, как у Христа за пазухой – так ведь ваши говорят? Ну не хмурься. Я обкрутил-таки древлян, они ни в какую сечу больше не подадутся. Даже благодетелем меня почитать будут. Да и не грабили мы никого, зато их воинство лесное подкоротили. Вон невольников привели, сегодня же их в Киев отправлю на рынки рабов.
«Заодно пусть и воду отвезут, – подумал. – Только немного себе оставлю. А то война как-никак».
Асмунд докладывал ему новости, и улыбка медленно сползала с лица Свенельда. Оказывается, у Претича вышло все отнюдь не так, как у него. Претич был прежде всего воином, переговоры вести его не учили. И после того как он вошел в первое же селище, в каком позволил своим воям основательно пограбить, жители стали хорониться от него, многие и сами примкнули к лесным стрелкам. Но Претич все же умел воевать: его люди убивали по десятку мирных жителей за каждого убитого из лесу русича, старейшин велел люто пытать и казнить, пока запуганные им селяне сами не указали, где таятся лесные воины. И многих он поубивал. Да только и на самого Претича стали так нападать, заманивать в трясины его отряды и уничтожать их внезапными наскоками, что черниговец предпочел повернуть назад. Но и тут он повел себя не как проигравший: направил свои отряды ни много ни мало, а на усадьбу Малино, взяли ее с ходу, устроились там. Так что теперь Свенельду полагалось туда отправляться. Ибо теперь в любимом тереме князя Мала Древлянского за тынами и оградами обосновалась и Ольга с маленьким Святославом, и беременная боярыня Малфутка, там же и иные отряды станом стали, и все готовятся к самой великой сече – Искоростень брать.
Глава 13
Восседая на своей буланой кобыле, княгиня Ольга смотрела на Искоростень. Град лежал довольно далеко от опушки леса, где собралось ее войско. За пеленой мелкого нескончаемого дождя он казался призрачным и внушительным.
– И как же ты до такого допустил, Свенельд, посадник древлянский? – произнесла княгиня своим негромким мелодичным голосом, в котором, однако, сквозили такие жесткие интонации, что любого проймет.
Свенельд не ответил.
Он сидел на коне по левую руку от княгини. Ольга, как и Свенельд, была облачена в броню: ее тело облегала специально изготовленная, склепанная из мелких колец кольчуга с квадратами защитных пластин на груди. На голове – высокий железный шлем с наносником, с кольчужной сеткой-бармицей, защищавшей шею и плечи. Ольга в этом облачении выглядела как молодой витязь, она сама так пожелала, когда повела войска к Искоростеню. А подле нее на смирной невысокой лошадке сидел ее маленький сын Святослав – тоже в выполненной по его мерке кольчуге и островерхом шлеме. Святослав был несказанно горд, что едет во главе войска, на лошади он держался на удивление уверенно, без страха, и с любопытством рассматривал столицу древлян. А вот у княгини-матери лицо побелело при виде Искоростеня.
– Как же ты допустил подобное, Свенельд? – вновь повторила она, пораженная видом укрепленной крепости древлян. – Еще Олег Вещий запретил усиливать древлянские грады, а ты… Из года в год сюда наезжал, неужто не заметил, что они к войне готовятся? Или заветы Вещего для тебя ничто?
Она столь резко повернулась к посаднику, что лошадь под ней загарцевала, вскинула длинную голову, фыркнула, зазвенев наборными бляхами упряжи, словно тоже выражая недовольство. Ольга неотрывно смотрела на Свенельда, и он увидел, как потемнели от ярости ее обычно светлые глаза.
– Да чарами они это возвели, пресветлая, – отозвался невозмутимо, улыбнулся ей, оскалив в усмешке ровные белые зубы. – При мне такого еще не было.
Лгал. Но разве сейчас, когда они уже стоят под Искоростенем и за Свенельдом щетинится копьями его рать, разве кто-то посмеет его укорять? Не до того сейчас. Сам наломал дров, сам же и пришел исправлять нелады. Так что пусть помолчат с укорами… даже Ольга пусть молчит. И улыбка Свенельда стала еще наглее.
– Свенельд!..
Это его уже Асмунд окликнул. Старый воевода сидел подле Святослава, будто охранял маленького князя, но сейчас подался вперед, так и вперив взгляд в улыбавшегося своей княгине Свенельда. И несколько минут они обменивались взорами. «И этот туда же, с упреками», – подумал Свенельд, видя, как укоризненно покачал Асмунд головой в своем старом варяжском шлеме, с соединенными на макушке крутыми рогами. Гм, христианин хренов.
Свенельд вдруг захотел совсем по-мальчишески показать старому воеводе язык. В нем вообще бродило какое-то легкое глупое веселье. Со Свенельдом и ранее такое бывало перед грозной сечей. Все одно веселиться перед боем лучше, чем сокрушаться да поминать прародителей-чуров, чтобы те помогли или приняли за кромкой, если такова судьба. А раж да веселье… С ними и на смерть идти не страшно.
Он отвернулся, смотрел на Искоростень… Н-да, лучше все же веселиться, чем ругать самого себя. На это и княгиня его способна. Лада его несказанная. Но кто из них сейчас вспомнит, что промежду ними вьется эта запретная затаенная страсть? Уж, по крайней мере, не Ольга.
Свенельд сам понимал, что проморгал подготовку к войне, когда равнодушно наблюдал, как отстраивается Искоростень. Старый город древлян, какой еще Олег некогда брал, и так расположен на высокой гранитной круче, непросто подобраться. А то, что вокруг понастроили… Свенельд помнил, как еще в первый год его посадничества бояре древлянские просили позволения подправить ограды, ссылаясь, что теперь, когда у них мир, негоже столице племени лежать в руинах. Богатыми дарами выкупили у него это соизволение, сами же водили, показывали, как и что строят. Своего молодого посадника впускали в Искоростень беспрепятственно, даже гордились перед ним, какие у них заборолы да дружинные избы вдоль мощных частоколов, в которых тех же людей Свенельда располагали с удобствами.
Теперь Свенельд смотрел на так хорошо знакомый ему Искоростень глазами человека, которому придется эту твердыню брать. Да, старые постройки как и ранее вздымаются башнями-вышками на гранитной круче над рекой Ужей – с воды к ним не подобраться. С берега же Искоростень окружало широкое открытое пространство, подняться по нему – и не запыхаешься. Но именно в последние годы князь Мал возвел вокруг еще одну ограду, мощную, с городнями, увенчанными шатровыми кровлями, с переходами заборолов, с двойными стенами, между которыми была плотно утрамбованная глина, не позволявшая так просто прогореть городне, даже если и удастся поджечь. Мал не скрывал все это от посадника, но тот больше следил, чтобы войск у древлянского князя не было, а эти башни и городни… Ну, тешит свою душу последний отпрыск древлянской династии, ну, похваляется перед чужаками, – так тогда думалось. Даже когда Мал опоясал Искоростень рвом, наполнив его водами из Ужи, Свенельд тоже не обеспокоился, сам ходил с Малом смотреть, как вода наполняет ров, как закладываются мосты через него. Вот теперь и приходится признаться себе, что дураком был доверчивым, что обманул его своим показным хвастовством друг Мал. И Свенельд только утешался мыслью, что этих земляных валов ранее вкруг Искоростеня и впрямь еще не было, да и поле перед градом не было так усеяно острыми кольями да ямами, где и пешему-то не пройти, не то что коннику. И когда успели-то? Знатно, видать, готовились к встрече… если и впрямь не чародейство свое использовали. Но Свенельд сам одернул себя: какое там чародейство! Всей округой, небось, работали, не покладая рук, когда поняли, что не избежать им столкновения с Русью.
– Гляди, княгиня! – неожиданно выскочил вперед на своей лохматой степняцкой лошадке Претич, указывая на ворота града.
– Вижу, – процедила сквозь зубы Ольга. И резко: – Стань в строй!
Претич даже побледнел от ее резкости, посмотрел оторопело, но послушался. Вот так-то, не лезь, где не приказано, это тебе не древлян в селищах резать. И не в степи удалью перед печенегами похваляться.
Ворота Искоростеня и впрямь медленно и тяжело растворились, на мост над рвом выехали несколько всадников. Пятеро – определил Свенельд. И к Ольге:
– Двое – явно волхвы: одеяния белые длинные, верхом держатся неуверенно. Еще двое – воеводы, видать. Ну и Мал с ними.
– Женишок явился, – усмехнулась княгиня. – Что ж, побеседуем.
Она оглянулась на окружавших ее воевод.
– Грим и Кари, со мной поедете, – окликнула она варяжских ярлов, – и ты, Асмунд, будешь меня сопровождать. И ты…
Она озиралась, выискивая кого-то в толпе. Свенельд подался вперед, мол, вот он я, даже поводья уже поудобнее взял в руку, когда Ольга вдруг спросила:
– Эй, Свенельд, где твой ведун древлянский? Зря, что ли, его с собой тащили?
Свенельд сперва только отметил, что Ольга не зовет его с собой. Малкиню вон спрашивает, а не его, своего первого воеводу… А на переговоры должно тоже выехать пятеро, как и древлян – это справедливо.
– Княгиня, – не сдержал обиды в голосе Свенельд, но она так и опалила взглядом – строгим, непреклонным. Он отвел глаза, поправляя шлем на голове, словно тот ему жал. – Ну понятное дело – ты княгиня, я дурак… Но зато я Мала хорошо знаю, без меня тебе нельзя.
– Ты Мала и ранее знал, – отрезала она, – а он тебя вокруг пальца обвел с постройкой Искоростеня. Так что пусть ведун твой с нами отправится. Ты же следи за воинством.
Малкиню разыскали где-то в задних рядах войска, дали ему коня, по приказу Ольги ему кто-то из варягов передал свой округлый шлем с наглазьем, скрывающим лицо, чтобы свои не признали.
– Держись рядом, – строго приказала Ольга ведуну. – Не вздумай…
Хотела сказать «не вздумай переметнуться», но вспомнила, как этот молодой волхв не отходил от Малфриды, как волновался за нее, как будто беременная баба на сносях некое диво, нуждающееся в особой его опеке, и промолчала. Этот ведун свою ненаглядную не оставит даже ради князя Мала.
– Поехали! – вскинула княгиня руку в тяжелой перчатке. Мельком все же взглянула на понуро сидевшего Свенельда: перебьется. Ему и так за удачные сговоры с древлянами милостей от нее немало досталось. Вроде и справедливо хвалила, а ведь люди все одно поговаривают, что своего Свенельда она едва ли не от мошкары отмахивать собственноручно готова. Нет, надо и иным расположение выказать.
Они быстро преодолели открытое пространство, направляясь туда, где в проходе к мосту между наклоненными вперед заостренными кольями ждали их посланцы от древлян. Ольга ехала впереди, ее варяги по бокам, будто охраняя, Асмунд следом и чуть приотстав – ведун Малкиня.
Ольга прежде всего узнала Мала. Князь был в богатом корзно поверх пластинчатой длинной кольчуги – не иначе как киевской работы, отметила про себя и вздохнула: эх, Свенельд! Даже оружием торговал с извечными непокорными врагами.
Мал пристально и сурово глядел на нее из-под украшенного кабаньими клыками высокого шлема. Лицо столь строгое, что и не узнаешь в нем прежнего улыбчивого князя, какой разве что руки лизать долгожданной невесте не кидался. Сейчас же вон как насуплен. И взгляд такой… почти прожигающий. Но все же Ольга смотрела именно на него.
– Что скажешь, суженый навязанный? Разве нам теперь есть о чем говорить?
Его лицо оставалось так же замкнуто, почти исполнено величия, как отметила Ольга.
– Будет лучше, если вы уйдете, – произнес Мал глухо и решительно. – Иначе тут прольется немало крови. Куда больше, чем уже пролито. А жизнь возрождать куда труднее, чем от нее избавить.
– Раньше надо было об этом думать!
– Раньше нам нужна была свобода. Сейчас мы ее добились и так просто не отдадим.
– А мне нужна твоя голова, Мал, – ответила Ольга. – Так что говорить нам больше не о чем.
Она хотела развернуть коня, когда вдруг вмешался Асмунд:
– Если отдадите нам князя Мала и его приспешников – мы удовлетворимся.
Ольга так и зыркнула из-под чеканного обода шлема на своего советника. Ох уж эти христиане! Ну она ему еще припомнит эту дерзость!
Асмунд же говорил, обращаясь именно к сопровождавшим Мала воеводам: один седой с вислыми длинными усами, чем-то даже внешне похожий на самого Асмунда, второй – молодой и дерзкий, смотрит весело, вырядился в волчью накидку, клыкастую голову зверя надел на свою, но сам в добротном кольчатом доспехе, да и конем правит умело, сдерживает своего горячего гнедого, будто играючи. И если седоусый ничего не ответил, то этот сделал непривычный жест: заломил резко одну руку, а другую заложил на сгиб первой.
– Вам ясен наш ответ, киевляне? – подал голову до этого молчавший седовласый волхв со словно сажей прорисованными черными бровями. В его глубоко сидевших черных очах будто сверкнул алый уголек. – Вы к нам пришли с войной, но от нее же и погибнете. И никогда более древляне не будут под пятой у Киева. Таково было знамение!
И он величественно поднял руку.
Ольга теперь смотрела на него.
– Не вещай того, в чем не разбираешься, кудесник. Можешь ворожить сколько угодно, но я знаю то, что главнее твоей ворожбы. А именно – что с нами Перун! А его и твой Чернобог почитает, как более сильного. Так что…
– Зато Перун не служит бабам! – сказал, словно выплюнул, кудесник. – Ты воинство повела, и теперь ни до кого из вас Громовержцу и дела нет. Проиграна твоя сеча, княгиня, не подаст вам небесный покровитель удачи. Ты сама своим присутствием ее развеяла!
И он расхохотался так зло и нехорошо, что у Ольги мурашки поползли под кольчугой. А ведь он прав, с запоздалым испугом поняла она.
Кудесник уже понукал коня, разворачивая. Да, наездник из него был никудышный, а вот воля его была сильна. Мал не стал больше задерживаться, послушно затрусил следом. Тоже ехал как-то неуверенно, словно править лошадью у него не слишком хорошо получалось. Зато оба воеводы развернулись споро и круто, седоусый и не глянул более в их сторону, а молодой, наоборот, вздыбил коня, опять вызывающе улыбался, окидывая оценивающим взглядом Ольгу из-под волчьей личины. Даже имел наглость подмигнуть.
– Когда тебя приволокут к моим ногам – я крепко тебя покрою, – сказал. – Так и передай Свенельду, что с Мокеем любая баба тает. Он мою жену за дружинника своего отдал, я его ладу волочайкой в своем шатре сделаю… до того, как передам другим.
Грим и Кари плохо понимали речь древлян, поэтому только это и спасло дерзкого от брошенной в спину сулицы. Асмунд понял, но не счел нужным отвечать. Ольга могла тихо яриться про себя, но этому лохматому не станет показывать, как разгневана, – не дождется. И она молча поскакала со своими к ожидавшим их за пеленой дождя воинам. Однако, немного не доехав, сдержала бег буланой, загородив ее корпусом путь Малкине так, чтобы переговорить с ним без лишних ушей.
– Ты, ведун, душой со своим князем, поэтому можешь и не отвечать. Но все же… Ничего не хочешь мне сказать?
– Хочу, – сразу повернулся Малкиня, казался взволнованным. – Это не князь древлянский Мал с ними был. Там вообще что-то изменилось.
– Как так? – нервно дернула повод лошади Ольга.
– Это не князь Мал, – упрямо повторил ведун. – Это принявший его образ волхв Шелот.
– А где же тогда Мал?
Она выглядела озадаченной. Потом нахмурилась: уж не дурачит ли ее этот ведун древлянский?
Малкиня сам выглядел растерянным, пожал в недоумении плечами. Глаз его было не разглядеть под полумаской шлема, но в том, как он оглянулся на Искоростень, было что-то тревожное.
– Эти волхвы знают, что у них много сил. И как-то это связано с тем, что Мала уже нет среди них. Трудно вам придется, это уж точно. К тому же то, что сказал волхв Маланич насчет тебя и милости Перуна…
– Я и так поняла, – резко оборвала его Ольга.
Ах, как же ранее она не подумала, что нельзя бабе войска вести! Теперь бы изменить все, посоветоваться, заглавного выбрать… да времени нет. Вон уже в Искоростене трубят рога, вон оживились ее воины, когда ворота Искоростеня стали растворяться и, как бурлящим потоком, наполняться спешно выскакивавшими из града воинами-древлянами – в лохматых шкурах и звериных личинах, с длинными, обитыми мехом щитами, размахивающими копьями, дубинами, сулицами. И тут же из дальних зарослей за городом тоже повалила рать – много так, тьма… Бегут, орут, вскидывают оружие. Стали соединяться с отрядами из Искоростеня, сливаться в одну многотысячную рать. Вон сколько их пришло на защиту княжеского града.
Воины Ольги тоже оживились, она услышала за спиной характерный лязгающий звук множества вынимаемых клинков.
– Ждать! – приказал со своего места Свенельд. – Пусть поближе подберутся.
От шума и напряжения кобылица под Ольгой встала на дыбы. Княгиня сдержала ее; озираясь, она отовсюду видела устремленные на нее взгляды русичей. Все ждали сигнала. Ее сигнала, как и было уговорено. Но она сейчас понимала лишь одно: ей не следовало этого делать, пусть кто-то иной, пусть только не она, не баба!
Она почти с надеждой посмотрела на Свенельда. Ну же, где твоя ретивость, посадник, где твое желание всегда быть первым? Чего ожидаешь сейчас? И остальные – Асмунд, Кари, Претич, глава новгородского ополчения Волчара, вон и Грим занял место перед своими варягами и тоже смотрит на нее. И что же ей теперь делать? Почему в своей гордыне она так и не поставила над войском кого иного? Сейчас же Ольга просто испугалась. Может, этот Маланич и зря пугал ее, но княгиня знала законы, как и знала, что Перун не бабий бог, пусть даже одна такая баба и в кольчуге.
Войско древлян, будто озадаченное медлительностью русичей, тоже остановило свой напор. Столпились, выстроившись рядами – впереди воины в доспехах и с оружием, за ними метатели копий, пращники. И они не спешат выбраться за ряды ям и заостренных копий, понимая, что дальше будут уязвимы для конников. Тут же конники не пройдут, тут силы пеших древлян с русичами почти уравниваются. У древлян тоже опытные воеводы, они понимают, что бой надо навязать там, где им выгоднее, недалеко от заборолов града, где и свои смогут обстреливать врагов со стен. Не из луков – в такой мороси луки почти непригодны из-за отсыревшей тетивы, а вот пращники и метатели копий вполне могут помочь. Ну и чего теперь медлят русичи? И, ободренные этой заминкой, древляне стали хохотать и выкрикивать врагам оскорбления, обвинять в трусости, дразнить, корчить рожи, делать неприличные уничижительные жесты, улюлюкать.
Ольга медлила. Даже различила, как Асмунд сказал, что лучше бы древляне не приманивали врага в открытом поле. Глупо, имея такое укрепление, выходить на сечу с хорошо обученным русским воинством. А кто-то, кажется ярл Кари, заметил, что древлян явилось столько, что Искоростень не смог бы стольких вместить. Их так много… куда больше, чем ожидали русичи, больше, чем выведали их лазутчики. И теперь… Ольга опять услышала, как кто-то крикнул, чтобы подавала сигнал.
Пока она кружила на месте, решая, кому бы из воевод повелеть начинать, случилось неожиданное. Ибо вперед вдруг вынесся на своей маленькой лошадке Святослав.
Ольга только ахнула. Но лошадь Святослава не понесла, как показалось в первый миг княгине, а просто испугалась шума и, выскочив из строя, стала замедлять бег. Теперь Святослав оказался посредине между двумя ратями, все смотрели на него – воины с обеих сторон, княгиня, волхвы с заборолов Искоростеня… боги с небес. И все увидели, как маленький князь Руси поднял свое копье, которым так гордился, и, довольно неуклюже размахнувшись, бросил его вперед. Но Святослав был еще слабым ребенком, его копье, сверкнув длинным серым наконечником в мороси дождя, упало не дальше, чем стояла его лошадь, попросту скользнуло между ее ушей и рухнуло на землю перед копытами.
Древлян это даже взвеселило, они заревели, заржали, стали потешаться. Но уже подле Святослава оказался выбежавший из строя его кормилец Асмунд, успел схватить лошадку под уздцы и сказал громко:
– Князь уже начал!
А Свенельд оглянулся на своих людей и, выхватив меч, воскликнул:
– Последуем, дружина, за князем!
Ольга схватила Святослава, увлекла упирающегося возмущенного сына за деревья, прижала там, удерживая подле себя. Ибо казалось, и подлесок вокруг вмиг был вытоптан, так рванулись навстречу врагам ожидавшие приказа воины. Бежали, орали, подбадривая себя криком. Когда так орешь в наскоке – и страх как будто отступает, а есть только раж и желание напасть, нестись вперед, есть сила сразиться с кем угодно.
Древляне как будто ждали, стали выстраиваться в ряды, заслоняться щитами. Хорошая оборона, небось, у тех же русичей обучились. Такой ряд не так-то и просто прорвать. И тут, – как и было уговорено ранее, – по звуку рога, люди Асмунда и Свенельда кинулись не к центру цепочки наступавших врагов, а двумя потоками устремились к флангам. Древлян это сперва озадачило, они даже несколько помедлили, потом разбили строй и побежали туда, кому где было удобнее схлестнуться. И так уж вышло, что большая часть ринулась именно туда, где был Свенельд в его яркой накидке и блестящем шлеме. И только середина древлянского строя, как будто так и не решив, куда примкнуть, продолжала бежать к лесу. Но тут из зарослей на них выскочили конники Претича, разили сверху, рубили. Быстро управились. Дальше уже с лошадьми не прорвешься. Воины спешивались, перешагивая через тела поверженных, спешили помогать своим в общей схватке.
Русичи сперва сражались варяжским строем щитов, как и были обучены. Теснили древлян щит в щит, кололи в просветы, даже заставили отступить и прижали к тем же наклоненным кольям, опрокидывали в их собственные ямы. Потом и свои стали проваливаться, разрывая общий строй.
Когда перед Свенельдом рухнул в прикрытую яму-ловушку дружинник, посадник привычно шагнул вперед, закрывая собой прореху в ряду, отвел щитом молодецкий удар древлянской секиры, четко и сильно ударил острым клинком, чувствуя, как осмоленная меховая куртка врага подается под острием. Так-то, меч у Свенельда мог и рубить и колоть, отличный меч франкской ковки. Теперь только успеть его вырвать из тела врага, поднять, когда сверху уже опускается дубина очередного древлянина. Не успел, зато изловчился уклониться. Этого времени хватило, чтобы все же освободить оружие, снова ударить – теперь уже сверху, сильно и жестко – лезвие попало на шею, там, где она переходит в плечо. На древлянине была меховая накидка да еще и обшитая бляхами куртка, но у ворота она оканчивалась, и меч Свенельда застрял в кости. Совсем близко посадник увидел искаженное яростью незнакомое лицо, на котором все явственнее выступало удивление, как будто враг еще не верил, что убит. Но думать о нем было некогда, нападали новые враги, совсем рядом пролетел брошенный кем-то из дальних рядов камень, Свенельд услышал сзади стон. Он успел подумать, что такая схватка долго не продлится… но пока она продолжалась и надо было сражаться.
Жестокая сеча происходила по всему открытому пространству перед градом древлян. Уже не получалось биться строем, все смешалось, превратившись в множество поединков без всяких правил, когда можно было ожидать удар сбоку, сзади, можно было погибнуть от метательного снаряда или вынырнувшего невесть откуда острия копья. Все кипело от людского движения, мелькали тела, искаженные лица, щиты, руки с зажатым оружием, блики шлемов, лохматые шкуры, просмоленные и настолько жесткие, что не сразу поддавались и мечу. Казалось, сама земля вокруг проросла смертью, острым и громоздким оружием, когда направленный клинок выбивается дубиной, когда шипастая булава крошит голову вместе со шлемом, а меч словно змея кидается снизу вверх, вонзается в живот, вспарывает, проникает, оглушая болью… убивая… Кто-то еще выкрикивал команды, приказывая стать спина к спине, кто-то стонал, напоровшись на острый кол, кто-то пытался выбраться по сырым скользким склонам из ямы-ловушки, но его тут же скидывали назад. В ушах стоял оглушающий звон клинков, смешанный с криками человеческой боли и ярости.
Свенельд уже не мог в этой сутолоке командовать своими людьми, но понимал, что нельзя ни отступать, ни обнаруживать страха. Если тебя что-то напугало, считай, что почти проиграл. Нельзя было даже передохнуть, это было бы смертью. И он носился между группами сражавшихся, подбадривал тех, кто готов был отступить под натиском древлян, сам вступал в сечу. У него было врожденное чутье – и верный глаз, которым он мог определить, когда и где возникнет слабое место, всякий раз упреждая события. Меч его был весь в крови, он сам был измазан кровью, и все же древляне узнавали бывшего посадника, которого оберегали его дружинники, кидались на него, воя от люти, и теснили охрану.
Один раз он оказался полностью окружен, успел загородиться разбитым щитом от наседавшего сбоку древлянина, но тут же увидел лезущего на него другого, огромного, теснившего и своих, и чужих лосиными рогами, размахивавшего дубиной. И при этом ревущего, как безумный. Он так и кинулся на посадника, вращая своим страшным оружием. Свенельд отскочил, почувствовав, как воздух у груди загудел от пронесшейся мимо гигантской булавы, «сохатого» тоже немного занесли в сторону его тяжелые рога, и этого мига было достаточно, чтобы Свенельд вонзил свой меч в открывшийся бок врага. Тот не сразу упал, рванулся, в повороте сильного тела выдернув из руки посадника скользкую от крови рукоять, умудрился вцепиться пятерней в лицо Свенельда. Свенельд отшатнулся и стал падать. Успел подумать, что упасть в такой гуще – верная смерть, затопчут. «Сохатый», с торчащим из тела мечом посадника, даже наступил на него. И остался стоять… но уже без своей рогатой головы. Свенельд снизу увидел, как его ярл Торбьерн секирой снес голову «сохатому», как она откинулась, а вверх взметнулся фонтан крови. Рогатая же голова валилась прямо на Свенельда. Он успел откатиться, почувствовал сверху движение от удара, который только чиркнул по одному из рогов. И тут же кто-то рывком потащил его вверх, помогая подняться. Тот же рыжий Торбьерн.
– Ты цел? – спросил, вырывая из тела поверженного «сохатого» меч посадника, протянул. – Ты цел? – повторил.
– Как у Тора за голенищем. Что мне сделается?
Торбьерн только хмыкнул в рыжую бороду.
У Свенельда вышла минута передышки. Он огляделся: впереди сквозь сырую морось по-прежнему грозно высился силуэт Искоростеня, справа и слева продолжалась резня, Свенельд даже заметил Претича, который отступал перед напирающими на него древлянами. Как и заметил, что поспешивший черниговцу на выручку гридень Стоюн резко остановился, пронзенный брошенным кем-то из толпы дротиком, стал заваливаться, медленно надеваясь на пронзивший дротик.
– Господи!..
Свенельду показалось невероятным, чтобы его друг и умирая вспомнил своего Бога. И опалило горечью – Стоюн! Сколько сеч вместе… Плечом к плечу…
Нельзя было об этом думать, нельзя терять рассудок. Он командир, воевода, он должен знать, как проходит бой. Надо было разобраться в той сумятице, которую создало значительное численное превосходство древлян, лишившее русичей возможности сражаться единым отрядом под четким руководством.
Груда мертвых тел громоздилась вокруг Свенельда. И улучив миг, собрав силы, он вскочил на эту гору. Теперь он был заметен и уязвим, зато стоял на самой высокой точке над полем боя и мог оглядеться.
Как ни странно, его появление повлияло на всех. Его разрозненные воины тут же стали стягиваться. Асмунд, успевший потеснить назад к Искоростеню своих противников, завидев, как к посаднику сразу кинулись древляне, тут же поспешил на помощь. Ну а Свенельд понял… что они побеждают!.. Ибо сколько бы ни было еще вокруг схваток, с каким бы ревом ни кинулись к нему враги, он заметил и иное – часть древлянского войска отходила к Искоростеню, часть пятилась к дальней чаще, теснимая русичами.
– Давай! – крикнул он в прыжке. Просто с наслаждением сжал меч. – С нами Перун! Еще немного!
И опять была жестокая схватка, когда он кому-то приказывал, от кого-то отступал, опять был бой, лязг металла, крики ярости и страха, и самого сладостного чувства, когда твое оружие врубается в плоть врага, разбрызгивает теплую вражескую кровь.
Волхв Малкиня не участвовал в сече. Он находился среди варягов, оставшихся охранять Ольгу, и вместе с ними от опушки леса следил за боем, с ужасом видя, как льется кровь и как только что живые и сильные люди вдруг становятся исковерканным порубленным мясом на земле. За самим Малкиней сейчас никто не следил, все были заворожены схваткой, варяги едва не выли оттого, что им вменялось охранять княжича и Ольгу, в то время как там творилось такое. Им было не до древлянского ведуна, и ему бы воспользоваться этим, ускользнуть, бежать, а потом примкнуть к своим… Но он даже не знал, кто для него сейчас свои. Уж никак не Мокей вдовий сын, которого он пару раз высмотрел в сумятице перед градом. И никак не волхвы, которые сейчас всем заправляют тут. То, что один из них превратился в Мала Древлянского, показывало, что кудесники что-то задумали. И еще он ощущал, что этот бой – далеко не конец.
Именно это ощущение некоей иной надвигающейся беды заставило его оставаться на месте. Вскоре он заметил, что сражение стало стихать. Люди на поле перед градом начали расходиться, искали своих, собирались в группы, кого-то тащили под руки.
Княгиня Ольга, отойдя со своего наблюдательного поста у кромки леса, увидела пленного волхва и вскинула удивленно брови:
– Ты еще здесь?
Что он мог ответить? Сказать, что уже связан с ними и его свои сочтут предателем – одетого в чужой доспех, с варяжским шлемом, по которому его могли узнать как одного из спутников княгини во время переговоров. От шлема, правда, можно избавиться, а вот как он объяснит древлянам, что русичи не уйдут, что его нынешняя близость к ним может хоть как-то улучшить участь племени, когда придется выговаривать условия перемирия. Ибо русы победят… Но сперва… И он сказал уже вослед отходившей княгине:
– Это не конец. Еще грядет…
Что грядет, он не знал. И хорошо, что Ольга прошла не обернувшись, ибо он ничего не мог ей пояснить. Он просто ощущал некое подспудное волнение, как бывало, когда угадывал чужие мысли. Но сейчас он чувствовал не мысли, он чуял летящую откуда-то ворожбу. Мощную, слаженную, грозную. От этого волосы шевелились на голове, спирало в груди. В этой ворожбе не было слов. Так умели колдовать только древляне.
Малкиня тряхнул головой, при этом оступился, поскользнувшись на мокрой траве. Дождь, все время сеет дождь, мелкий, изводящий, от которого отсыревают тетивы и нет возможности растянуть во всю силу лук. Был ли это просто дождь или его наслали? Нет, древляне отменные стрелки, им этот дождь невыгоден. Разве только… И Малкиня сумеречно поглядел на низкую тучу, висевшую над головой, скрывающую небо. В такую погоду, когда небо закрыто, особенно могучи темные подземные силы. Но пока день не окончен, они не могут проявить себя. И тогда… Но полноте – что тогда? Уж не струсил ли ведун Малкиня до срока?
Он заставил себя отвлечься от гнетущей тревоги. Да и что может быть хуже той резни, какую он наблюдал сегодня воочию? И Малкиня стал размышлять о князе Мале… который уже не был Малом. И вдруг понял еще одну причину, отчего не уходит к своим. Ибо если ему и было к кому еще идти у древлян, так это к князю Малу, который некогда возвысил его, приблизил к себе, сделал советником, и к которому Малкиня по-своему даже привязался, жалел и готов был ему служить. Но Мала не было среди древлян. Были лишь волхвы, поклонявшиеся Чернобогу. Был Маланич и был Шелот, который принял образ Мала. И это означало лишь одно: Мала больше нет на свете. Его убили волхвы, чтобы вершить свою волю. А значит, у древлянского племени не было главы. Малкиня же не желал служить волхвам и тем темным силам, каким они поклоняются.
Он думал об этом весь остаток дня, пока помогал перетаскивать тела павших, облегчал страдания раненых. Ему пришлось врачевать как русичей, так и стонущих в полубеспамятстве древлян – ему не мешали, и он делал все, что мог, как для своих, так и для чужих.
Порой он слышал, о чем разговаривают русские воеводы. Тот же Асмунд отдавал приказ собрать, уложить своих павших в одном месте, покрыть валежником, осмолить и поджечь. Не следовало оставлять тела не погребенными, таков обычай. Кто-то из варягов переживал, что они не могут найти тело убитого ярла Грима. Варяги переговаривались, что тело их предводителя, должно быть, лежало недалеко от Искоростеня, в той свалке тел, к которой их не подпускали древляне, обрушивая град камней, едва русичи пытались подойти туда. Оставалось надеяться, что они отыщут тело ярла, когда стемнеет. И даже ворчали, что древляне столь дики, что и собственных павших оставили лежать, и русичам не позволяют похоронить своих. Совсем забыли обычаи, гнева богов на них нет!
Когда они, усталые и мрачные, собрались вокруг погребального костра, уже смеркалось. От горевших тел в воздухе разнесся ощутимый запах паленой плоти. Из-за дождя большой костер сильно дымил и тлел, вонь от этого становилась вовсе непереносимой. Малкиня не выдержал, пошел дальше в лес. Где неожиданно набрел на Свенельда.
Посадник врачевал сам себя, для чего и удалился в ложбинку в стороне. Малкиня и обнаружил его лишь случайно, уловив из кустов полные муки и надежды на чародейскую воду помыслы Свенельда. Когда вышел на него, Свенельд только взглянул на волхва и продолжал молча бороться со шнуровкой поножи, в которой просто хлюпало от натекшей крови.
– Помочь? – предложил Малкиня.
Свенельд только мотнул слипшимся от пота мокрым чубом. Лицо его было осунувшимся, темным от усталости, да еще и пересеченным темными кровавыми полосами, словно с медведем боролся.
– Сам справлюсь.
Малкиня читал его мысли, ничем не прикрытые, сосредоточенные. Ему они были понятны – точно по бересте их кто-то углем наводил. А думал Свенельд о том, что завтра он должен быть в силе, бой выигран, но это не конец, и завтра он опять должен стоять во главе дружины. А он так устал… Он столько крови потерял, голова кругом идет. Если сейчас не вернет себе силу, то рухнет в беспамятстве.
Малкиня все же помог варягу справиться с заскорузлыми от крови ремешками поножей. Видел рану – от колена и выше, до кости. И как этот упрямец мог сражаться, так истекая кровью? А другие? Малк насмотрелся сегодня на подобные раны, но ничего, люди вон говорят, что передохнут немного – и опять. Наверное, так же думают и древляне. И Малк впервые пожалел, что он не воин, что не умеет так же жадно поглощать жизнь… как и лишать этой жизни.
Он видел, как хмурился Свенельд, когда голубоватая вода полилась на тело – словно изморосью его покрыло, омыл лицо синевато светящейся жидкостью. Голова его стала бессильно клониться. Малкиня вдруг подумал: вот отберу у него, ослабевшего, сейчас бутыль с живой водой – и нет Свенельда. И Малфрида уже не жена ему, а вдовицей станет… свободной. Но сам же и застыдился подобных мыслей. Отвернулся, когда Свенельд ослабевшими, стареющими на глазах руками откупоривал золотисто мерцающую жизненную влагу.
Когда повернулся – Свенельд уже стоял, сладко потягиваясь. Никаких ран, даже этих темных царапин на лице не осталось, смотрит весело, засмеялся так, словно все его веселило. А ведь только едва не стонал от усталости и боли. И вот же… Впору напугаться, если бы Малкиня и раньше не видел уже подобного. Чародейская вода всегда силу удваивает, всегда дает новый раж к жизни.
Свенельд окликнул его:
– Эй, ведун! Как там, ярла Грима не нашли еще его люди?
– Вроде как нет.
– Плохо.
Свенельд с сожалением посмотрел на оставшееся в бутылях чародейское снадобье. И вдруг решительно пошел туда, откуда несло вонью погребального костра. Малкиня двинулся следом.
Оказалось, что по приказу Свенельда его друга Стоюна не положили на погребальный костер вместе с другими. Сейчас тело убитого дружинника покоилось в стороне, в зарослях. Видя, как решительно направился к нему Свенельд с живой и мертвой водой, Малкиня догадался о его планах. Даже попробовал удержать.
– Ничего не выйдет, Свенельд. Твой воин был крещенным, его наше чародейство не спасет. Он другую веру принял.
Свенельд какое-то время молчал, на щеках его выступили желваки. Потом резко мотнул головой.
– Я попробую, он друг мне был.
Малкиня не стал вмешиваться, отошел. Посаднику ничего не объяснишь, а вот истраченную зазря чародейскую воду жалко. Ну да разве его дело переживать о врагах? И все же… люди ведь. Еще он подумал, что теперь Свенельд поймет, что зря раньше пожадничал, отправив дивную чародейскую воду под охраной в Киев. Скольким бы она могла сейчас помочь… А так… И Малкиня ощутил почти злорадство, когда услышал, как ругается над мертвым телом друга посадник: вот так-то, последнее потратил впустую, не встанет по твоему желанию Стоюн. Эти христиане сами себя губят, заботясь о некоей потусторонней жизни во вред нынешней. Все там будем. Кто в Ирии, кто у Чернобога, кто в христианском раю… если он существует, а не придумали его поклонники Распятого Бога.
Свенельда неудача со Стоюном огорчила не на шутку. Сидел над поверженным мертвым другом, закрыв кулаками лицо, стонал, покачиваясь из стороны в сторону. Когда из зарослей показалась княгиня и неспешно приблизилась к нему, он ее даже не заметил. На него падали отблески отдаленного костра, он сидел ссутулившись, Ольга стояла над ним, потом осторожно присела рядом, руку протянула. На миг ее рука застыла, потом все же медленно стала гладить посадника по склоненной голове. Ее голос звучал едва слышно:
– Свен мой.
Он узнал, не глядя повернулся и приник к ее плечу. Ольга продолжала ласково гладить его по длинным волосам, обняв и чуть покачивая, будто баюкала. Малкиня стоял недалеко, словно оберегая их покой, чувствовал их мысли – нежные, такие нежные, что хоть носом шмыгай от умиления. И без всякой искры страсти, покойные такие, теплые, будто согревавшие их души. Ольга что-то произнесла негромко, Малкиня не разобрал – ему мысли порой легче было угадывать, чем голоса. Но сейчас даже читать мысли показалось ему недозволительным. Вот и отвлекся, смотрел на темневшее в вышине небо, на стелившийся по земле дым от костра, чуть розоватый в отсветах догоравшего огня. Мимо прошел воевода-кормилец Асмунд, рука его висела на перевязи. Малкиня сам сегодня накладывал на его рану целебные мази и повязку.
Он снова ощутил разливавшееся вокруг чародейство. Со всеми этими делами отвлекся было, а тут прямо нахлынуло, как порыв ветра. Действительно похоже на порыв, ибо оно то усиливалось, то гасло. Где-то слаженно и непрестанно ворожат волхвы, ну да чтобы древлянские волхвы да не ворожили – скорее окрестные леса вырубят, чем такое случится. Но именно сейчас Малкиня вдруг понял, что ворожба была необычно сильная, он словно ощутил ее выброс – торжествующий, злобный, поднимающий нечто… Малкиня уже ощущал это «нечто». Вернее, он уловил мысли… обрывки мыслей, но в них не было ничего человеческого. Было ощущение, что кто-то смотрит на него из темноты… на них всех. И мысль билась какая-то множественная, жадная, жестокая… Жрать, жрать, жрать! – словно выла сама темнота. И это надвигалось со стороны поля боя под Искоростенем, оттуда, где остались лежать не убранные на ночь мертвецы. Малкиня ощутил, как страх наполняет все его существо, леденящим потоком хлынул по жилам, даже волосы явственно зашевелились под варяжским шлемом, какой все еще оставался на нем. За всем происшедшим он как-то перестал его замечать.
Читать бесплатно другие книги:
