Нарцисс в цепях Гамильтон Лорел

Глава 53

В комнате были голые каменные стены, никаких попыток уюта. Вампирский вариант тюрьмы, и на тюрьму это и было похоже. На голых приподнятых платформах с серебряными цепями, ждущих крестообразных замков, стояло с полдюжины гробов. Сейчас кресты были только на двух закрытых гробах. Двух? Два гроба в цепях. В одном — Дамиан, а кто может быть во втором?

— В котором ваш мальчик? — спросил Бобби Ли.

Я покачала головой:

— Не знаю.

— Я думал, вы этому малышу Мастер.

— Это в теории.

— Так разве вам не положено уметь узнать, который ящик с кем?

Я глянула на него и слегка кивнула:

— По делу сказано.

Я оглянулась на дверь, но в комнате никого не было, кроме нас. Не знаю, куда все девались, и я старалась не гадать, что могло отвлечь Мику и Жан-Клода.

Я попыталась сосредоточиться и понять, кто в гробах, но не получилось. Когда-то я могла ощущать Дамиана еще до того, как он просыпался в гробу, но ни из одного гроба я ничего не воспринимала, кроме того, что в обоих вампиры. Я подошла к ближайшему. Доски гладкие и светлые, не самый дорогой гроб, но и не из дешевых, тяжелый, хорошо сделанный. Я провела пальцами по гладкому дереву, по холоду цепей. Из гроба по крышке что-то грохнуло. Я отпрянула.

Бобби Ли заржал.

Я бросила на него хмурый взгляд и снова занялась гробом, но больше его не трогала. Я знала, что такое невозможно, если крышка запечатана освященным крестом, но вдруг мне предстало видение, как вырывается сквозь доски рука и в меня вцепляется. У Дамиана мания человекоубийства, а лучше быть осторожным, чем мертвым.

Я поднесла руки к крышке гроба, не касаясь. Вызвала в себе некромантию, как набирают в грудь воздуху, и выдохнула ее сквозь тело — не только через руки, через все. Некромантия — часть моей сути, а не моей личности. Я начала вталкивать в гроб свою силу, но ее туда втягивало как воду в дыру. Вода падает вниз, потому что ее тянет гравитация, а на ее пути нет препятствий, так получается естественно и автоматически. Вот так и моя некромантия вливалась в гроб, в Дамиана. Я ощущала, как он там лежит в темноте, притиснутый в тесноте атласной тонкой обивкой. Я видела, как его глаза смотрят в мои, что-то в нем горит, что-то, узнавшее мою силу, но его самого я не чувствовала. Там не было его личности, не было Дамиана. Я знала, что это он, но в нем не было ни одной мысли, ничего, кроме крошечной искры узнавания, да и та еле теплилась. Я пыталась сопоставить то, что чувствовала, с тем Дамианом, которого я знала, но он будто стал совсем другой личностью. Я произнесла быструю молитву, и даже не почувствовала, как это дико — молить Бога о вампире. Свои узколобые идеи о Боге я оставила уже очень давно, иначе пришлось бы оставить церковь и все, что мне в моей религии дорого. Смысл, в общем, тот, что если Бог ничего не имеет против меня такой, какая я есть, то и мне положено с этим смириться.

— Где все? — Очевидно, я спросила вслух, потому что Бобби Ли ответил:

— Не знаю, но могу пойти посмотреть, если вы пойдете со мной.

Я покачала головой, уставясь на другой гроб. Кто же там заперт во тьме? Я должна знать, и если смогу, то вытащу оттуда обитателя. Я не одобряю пыток, а быть запертым в гробу, где ты не умрешь от голода, но будешь голоден вечно, не умрешь от жажды, но будешь вечно гореть ею, быть запертым в тесноте, где даже набок не перевернуться, для меня вполне подходит под определение пытки. Мне нравились почти все вампиры Жан-Клода, и я не брошу никого из них в таком виде, если смогу убедить его, что они и так достаточно наказаны. В этих вещах я очень упряма, а Жан-Клод как раз сейчас хочет меня задобрить, и я, наверное, смогу вытащить наказанного из гроба. Но кто это? Необходимо признать, что с вампирами у меня как с людьми: некоторых я буду сильнее рваться спасать, чем других.

Я подошла ко второму гробу и затолкнула в него свою магию. На этот раз пришлось толкать не так, как было с Дамианом. С тем, кто там был, у меня никогда не было контакта. Я что-то ощущала и знала, что это какой-то вид нежити, но ощущалось оно не похоже на вампира. Более пустое, более темное снаружи. Должно было бы ощущаться какое-то движение, жизнь, но не было ничего. Я сильнее нажала магией и уловила едва заметный ответный импульс. Как будто то, что лежало там, было намного больше мертвым, чем живым, и все же не взаправду мертвым.

Я повернулась на звук к двери. В комнату вплыл Жан-Клод, в туго на этот раз завязанном халате, как знак, что теперь мы займемся делом. Он был один.

— А где Мика? — спросила я.

— Джейсон его повел найти какую-нибудь одежду.

Они, я думаю, смогут найти что-то, что ему подойдет.

— А кто в этом гробу?

Я чуть не сказала «что», но все же была уверена, что это вампир, как и в том, который я ощупала раньше.

Лицо его уже было осторожным и нейтральным.

— Я бы полагал, ma petite, что тебя достаточно занимает забота о Дамиане?

— Ты знаешь, и я знаю, что я с места не сдвинусь, пока не узнаю, кто там.

Он вздохнул:

— Да, мне это известно.

Он глядел на пол, будто от усталости, и потому что лицо его ничего не выражало, жест казался не законченным, как в плохой актерской игре. Но я знала, что он тщательно старается ничего не выразить на своем лице, и лишь телу позволено выдать, что он весьма недоволен. Это значило, что ответ мне не понравится.

— Кто, Жан-Клод?

— Гретхен. — Его лицо ничего не говорило, а слово было лишено интонации.

Когда-то Гретхен пыталась меня убить, потому что сама хотела заполучить Жан-Клода.

— А когда она вернулась в город?

— Вернулась? — с едва слышной вопросительной интонацией произнес он.

— Кончай жеманничать, Жан-Клод. Она вернулась в город, все еще жаждая моей крови, и ты ее сюда засадил. Так когда это было?

Лицо его стало как у статуи, только более недвижным. Он старался скрыть все, что можно, щиты стояли как танковая броня.

— Я еще раз повторяю, ma petite, она никуда не уезжала.

— То есть?

Он глядел на меня, сохраняя непроницаемость статуи.

— Это значит, что с того момента, как я на твоих глазах уложил ее в гроб у себя в кабинете в «Запретном плоде», она здесь и находилась.

Я заморгала, наморщила лоб, открыла рот, закрыла, начала говорить еще раз, и снова не вышло. Наверное, я была похожа на рыбу на песке, потому что ни черта не могла придумать, что сказать. Он стоял и даже не думал мне помочь.

Наконец я обрела голос — хрипловатый.

— То есть ты хочешь сказать, что Гретхен уже два — нет, три года находится в гробу?

Он только смотрел на меня. Дышать он перестал. В нем не ощущалось никакого движения, будто отвернись — и его здесь нету, он был как невидимый.

— Да отвечай, черт возьми! Она лежит в гробу три года?

Он кивнул едва-едва заметно.

— Боже мой, боже мой! — Я забегала по комнате, потому что надо было что-то сделать, иначе я бы его ударила или завопила. Наконец я остановилась перед ним, упершись кулаками в бока. — Ах ты, гад!

Я могла говорить только хриплым шепотом, выдавливая слова, иначе заорала бы в голос.

— Она пыталась убить моего слугу-человека, женщину, которую я люблю. Другой Мастер убил бы ее на месте.

— И это было бы лучше, чем вот так! — прошипела я.

— Я сомневаюсь, что Гретхен с тобой согласилась бы.

— Давай откроем гроб и посмотрим, — предложила я.

Он покачал головой:

— Не сегодня, ma petite. Я знал, что у тебя будут именно такие чувства, и мы можем попробовать ее освободить, хотя у меня мало надежды на успех.

— Это почему?

— Она была не самой психически стабильной женщиной, когда ее туда поместили. Пребывание там не должно было улучшить ее восприятие реальности.

— Как ты мог сделать с ней такое?

— Я тебе уже говорил, ma petite, она заслужила свое наказание.

— Но не три года.

Мой голос переставал быть свистящим шепотом. И я не собиралась двинуть Жан-Клода. Уже хорошо.

— Три года — за то, что она чуть тебя не убила? Я бы ее мог оставить там еще на три года, и этого все равно было бы мало.

— Я не собираюсь обсуждать, справедливо это наказание или излишне, я вообще ничего обсуждать не собираюсь. Я могу только одно сказать: я хочу ее оттуда выпустить. Я не могу допустить, чтобы она провела там даже еще одну ночь. От нее уже почти ничего не осталось.

Он взглянул на гроб:

— Ты его не открывала, откуда ты знаешь, что там внутри?

— Я хотела узнать, как Дамиан. И немного использовала магии, чтобы заглянуть в оба гроба.

— И что ты обнаружила?

— Что моя некромантия узнает Дамиана. И что Дамиана там нет. Вроде бы исчезла его личность. Нет того, что составляло его суть.

Жан-Клод кивнул:

— С вампирами, которые не имеют силы Мастера и не будут иметь никогда, часто бывает так, что Мастер Города или их создатель дает им возможность существовать в виде сильных объектов. Отрежь эту связь, и они вылиняют.

Вылиняют, сказал он. Как про штору, слишком долго провисевшую на солнце, он говорит про живое существо. Ладно, в некотором смысле живое.

— Так вот, Гретхен давно уже вылиняла начисто. Почти ничего не осталось. Если она проведет там еще ночь, ее там может и не оказаться.

— Она не может умереть.

— Возможно, но разрушиться... — Я покачала головой. — Мы должны ее оттуда выпустить сегодня же, или можно с тем же успехом сделать в нее контрольный выстрел.

— Оставь Дамиана в гробу еще на ночь, и я соглашусь выпустить Гретхен.

— Нет. Дамиан — одичавший вампир. Чем дольше он в этом виде пробудет, тем меньше шансов вернуть его к норме.

— Ты действительно считаешь, что еще одна ночь нанесет ему непоправимый ущерб? — спросил Жан-Клод.

— Я не знаю, зато знаю, что, если я стану ждать до завтра, а ущерб окажется непоправимым, я всю жизнь буду ломать себе голову, было ли все дело в этой единственной ночи.

— Тогда у нас проблема, ma petite. Сейчас набирается горячая ванна для одного выпущенного вампира. У нас здесь, в «Цирке», только одно помещение для подобного процесса восстановления.

— А зачем ванна? — спросила я.

— Их надо возвращать к жизни, к теплу. Этот процесс необходимо вести осторожно, поскольку есть риск наступления истинной смерти.

— Постой-постой. Вампир может быть заперт в гробу вечно и не умереть, но освобождение может его убить? Что-то я не понимаю.

— К гробу они приспособились, ma petite. А выпустить их оттуда после достаточно долгого времени — шок для всего организма. Я видел, как в этих случаях вампиры умирали.

Я знала, что он не стал бы лгать. Слишком у него был несчастный вид при этих словах.

— Ну так бросим их в одну ванну, большое дело!

— Это действительно большое дело, ma petite. Внимание и силы, необходимые для приведения в чувство, нельзя делить между ними. Чтобы вернуть к норме одного, мне потребуется все, что у меня есть. И я не могу делить усилия, подвергая риску их обоих.

— Я знаю, что ты сотворил Гретхен, но Дамиана создал не ты. Его связи с тобой как Мастером Города разорвались, когда он стал моим, так что ты не его Мастер ни в каком смысле. Я его Мастер.

— Да.

— Так не моя ли это работа — вернуть Дамиана, потому что мистическая связь у него со мной, а не с тобой?

— Если бы ты была воистину его Мастером, вампиром, я бы был согласен. Но ты, при всех своих талантах, пока еще человек. Есть вещи, которых ты для него сделать не можешь, и есть многие вещи, которых ты просто не знаешь.

— Например?

Он покачал головой:

— Это сложный процесс, требующий специальных умений.

— Которыми ты владеешь в совершенстве, — поддакнула я.

— Не надо такой скептической интонации, ma petite. У нашей госпожи я входил в группу... скорой помощи. Она часто наказывала, а нам приходилось разбираться с последствиями. Такой у нее был образ действий.

— Мы? — переспросила я.

— Ашер и ваш покорный слуга.

— Значит, Ашер знает, как это делается.

— Oui, но он тоже не Мастер Дамиана.

— Он — нет, а я — да. Если у Дамиана еще есть Мастер, то это я. Тогда ты займешься Гретхен, мне одолжишь Ашера, и он мне расскажет, что делать с Дамианом.

— После этого представления в спальне ты готова ему верить?

— Я готова вверить ему свою жизнь, как и ты.

— Но не свое сердце, — возразил Жан-Клод.

— Почему его так разозлило, когда он увидел тебя с Микой? — спросила я. — Он почти такое же видел и с Ричардом, и со мной.

— Я думаю, что ты, как мой слуга-человек, и Ричард, как мой подвластный волк, мои по праву, и вы уже были, когда Ашер переехал в Сент-Луис. Мика не мой зверь, его ничто со мной непосредственно не связывает. Для тебя он Нимир-Радж, но для меня — никто.

— И? — спросила я.

— Ашер готов был делить меня с тобой и Ричардом, потому что вы принадлежите мне. А этот Нимир-Радж — посторонний мужчина, который пользуется моей благосклонностью, которой не пользуется Ашер.

— Но Мика еще не пользуется твоей благосклонностью — в прямом смысле. Пока еще.

Жан-Клод едва заметно улыбнулся:

— Это верно, но Ашер смотрит на это по-другому.

— Если бы не мои... социальные комплексы, ты бы уже был с Ашером?

Он рассмеялся — резким звуком, не тем, который плясал у меня по коже, нет, этот лишь наполнил его лицо ликованием.

— Социальные комплексы — ах, ma petite, как это великолепно сказано!

Я насупилась:

— Ты можешь просто ответить?

Смех стих постепенно, почти как у человека, без той резкой перемены, которая у него обычно бывала.

— Вероятно, мы с Ашером пришли бы к пониманию, если бы мне это не стоило тебя, ma petite.

— К пониманию. А теперь кто манерничает?

Он по-галльски пожал плечами — это значило все и ничего.

— Ma petite, грубая честность была бы тебе неприятна.

— Ладно. Если бы я это стерпела, ты бы взял себе Ашера обратно в любовники?

Он задумался и потом ответил:

— Я не знаю, ma petite.

— Я знаю, что ты его любишь.

— Oui, но это не значит, что мы могли бы снова стать любовниками. Счастливее всего мы с ним были при Джулианне. Может быть, ты бы и стерпела, что мы любовники, если бы ты нас притом не видела, а при тебе мы бы изображали, что это не так. Вряд ли тебе понравилось бы смотреть, как мы с Ашером держимся за ручки.

Если так посмотреть, то он прав.

— Так к чему ты это?

— Я хочу этим сказать, что Ашер заслуживает лучшего, нежели тайные отношения, когда мы никак не можем проявить нежность, чтобы тебя не задевать. Я бы предпочел отдать его полностью кому-нибудь, мужчине или женщине, нежели заставить его вечно играть второго или еще низшего после тебя.

Я открыла было рот и хотела сказать, что Ашер мне нравится, что я его даже люблю по-своему, но не сказала, потому что поднимать вопрос о возможности menage a trois мне не хотелось. То, что я увидела Мику с Жан-Клодом, мне уже очень не понравилось. Я просто не могу себе представить в таком виде двух мужчин и себя. Да-да, я знаю, система ценностей среднего класса и Среднего Запада, но вот такое у меня мировоззрение. Что уж я тут могу поделать? А если бы и могла, захотела бы?

Я не знала, просто не знала. Тот факт, что мысль об этом не заставила меня удрать в ночь с паническим воплем, беспокоил меня. Но не так сильно, как, по моему мнению, должен был бы.

Глава 54

Жан-Клод дал Джейсону ключи от серебряных цепей. Последний час он все ходил от одного к другому, объясняя каждому его работу. Джейсон будет закуской... пардон, первым питанием для Гретхен. Человека на эту работу ставить нельзя, потому что первый сеанс питания после выхода из гроба может быть весьма... травматичным — это он так сформулировал, не я. Таким образом, Джейсону выпало быть на острие атаки и принять на себя первый удар. Потом наступит очередь Жан-Клода донорствовать. Мастер Вампиров дает кровь и восстанавливает связь вампира либо с Мастером Города, либо с создателем, либо с предком по крови, либо — как в случае Жан-Клода — со всеми тремя. Это самое лучшее: чем сильнее были исходные связи, тем выше шанс, что вампир восстановится.

Последнее заставляло меня волноваться насчет Дамиана. Я не была его создателем, не была предком по крови, не была Мастером Города. Даже непонятно, чем я все-таки для него была. Жан-Клод на этот вопрос ответил так:

— Ты его Мастер, ma petite. Что это значит для некроманта, именно тем ты для него и являешься. Если полученная от тебя кровь его не привяжет снова, тогда попробует Ашер. Если и это не поможет, то меня позовут от Гретхен. С одним из нас Дамиан должен восстановить связь, иначе он пропал.

— Уточни, что значит «пропал».

— Безумие может стать постоянным.

— Хреново, блин.

— Oui.

Но сначала Гретхен. Глядя, как это будет делаться, я лучше пойму процесс.

Джейсон отпер цепи. Они соскользнули с гроба и клацнули по полу — тупой и резкий звук. Я вздрогнула. Гретхен пыталась меня убить, когда она еще только думала, что я встречаюсь с Жан-Клодом. И она может восстать из гроба, твердо решив убить меня. Я была ее адвокатом, я требовала от Жан-Клода ее освобождения. Но сейчас, когда Джейсон снял замки уже с самой крышки, мне стиснуло грудь, и нелегко оказалось подавить желание потянуться за пистолетом. Это было бы глупо — не говоря уже о том, что до идиотизма смешно — убить ее в тот момент, когда она встанет из гроба. Я почти что слышала сухую интонацию Жан-Клода: "Это так ты решила улучшить ее положение, ma petite?"

Я произнесла короткую молитву о том, чтобы до этого не дошло. Я хотела не убивать ее, а спасти. Желание спасти должно означать не желание убить, а желание всеми силами этого избежать.

Джейсон поднял крышку — медленно. Не потому, что крышка тяжелая, а потому, что ему тоже было страшновато. Идея быть первой кормежкой у Гретхен заставила его засмеяться — полумужским-полумальчишеским смехом. Та интонация, которая у мужчин резервирована для сочетания секса и обычного спорта, увлечения — машины, техника, опасности, — у всех у них по-разному. Наверняка есть на свете мужчины, которые этим мурлыкающим смехом смеются при мысли о садоводстве или поэзии, но я пока их не встречала. А интересно было бы — для разнообразия.

Крышка откинулась наполовину на петлях, как положено крышке гроба. Ничто не шевелилось. Только Джейсон стоял в своих коротких джинсовых шортах, голой спиной обращенный к нам. Гретхен не вырвалась с воплем кого-нибудь сожрать, и я издала вздох облегчения — оказывается, я задержала дыхание.

Джейсон стоял, опустив глаза, недвижно, с застывшими на крышке руками. Наконец он повернулся к нам, и на его лице было выражение, которого я никогда в жизни на нем не видела. Смесь ужаса и жалости. Глаза цвета весеннего неба широко раскрылись, и, как мне показалось, в них блеснули слезы. Джейсон и Гретхен никогда не были особо близки, в этой реакции не могло быть личного. Так что же там в гробу такое, от чего у Джейсона стало такое лицо?

Я непроизвольно пошла вперед.

— Ma petite, не подходи ближе.

Я оглянулась на него:

— Что там с ней такое? Что так поразило Джейсона?

— Я никогда ничего подобного не видел, — ответил Джейсон.

Так, теперь я должна была посмотреть, должна. Я пошла к гробу. Жан-Клод заступил мне дорогу:

— Пожалуйста, ma petite, не подходи ближе.

— Мне ведь полагается видеть весь процесс? И мне все равно предстоит увидеть, какая она, раньше или позже, Жан-Клод. Так пусть будет раньше.

Он всмотрелся мне в лицо, будто запоминая.

— Я не предвидел, что она будет так... — Он покачал головой. — Ты будешь очень мною недовольна, когда ее увидишь.

— Но ты же сам не знаешь, как она выглядит.

— Не знаю, но реакция Джейсона сказала мне много такого, чего я не хотел бы знать.

— Что ты имеешь в виду?

Он всего лишь шагнул в сторону.

— Посмотри на нее, ma petite, и когда ты простишь меня, вернись ко мне.

Прощу его? Очень мне не понравилась формулировка. Сначала я боялась, что Гретхен вылетит и бросится меня убивать, сейчас я боялась на нее взглянуть, боялась того ужаса, что лежал внутри гроба. Пульс пытался выпрыгнуть у меня из горла и мешал дышать. Лицо Джейсона, печаль Жан-Клода и полная тишина в гробу напугали меня так, что во рту пересохло.

Джейсон шагнул в сторону, отвернувшись от гроба, прислонившись к нему ягодицами и обхватив себя руками. Вид у него был бледный и больной. У меня мелькнула мысль, не передумал ли он насчет кормить собой Гретхен.

Я пока еще стояла достаточно далеко, чтобы не видеть внутренности гроба. И не хотела видеть того ужаса, что даже Джейсона заставил побледнеть. Не хотела, но должна была.

Я шагнула к гробу, как бэттер на площадку, когда на него летит со скоростью сотня с лишним миль в час мяч и шанса его отбить нет. Мои глаза поначалу отказывались видеть то, что там лежало. Разум просто не хотел этого понимать. Когда перед глазами предстает такое, мозг говорит: нет, я не буду этого видеть, фиксировать, это меня убьет. Но если всмотреться достаточно долго, он говорит: ладно, черт с тобой, не отвернемся, и тогда, наконец, ты видишь, а когда уже видишь, то не видеть не можешь.

Оно лежало на белом атласе, и сухой коричневый цвет выделялся резко до боли. Это было похоже на высохшую мумию, на тела, которые порой находят в пустыне. Коричневая кожа сплавилась с костями, мышц под ней не было, только кожа и кости. Рот широко раскрылся, будто суставы челюсти сломались. Клыки высохли и стали белыми, как череп. И от головы остался только череп, едва прикрытый кожей. К нему прилипли клочья белых волос, и яркий цвет их делал эту картину еще ужаснее, просто непристойной. Глаза открылись, и я вздрогнула, но эти глаза смотрели на меня, заполненные чем-то коричневым и сухим, как сморщенные изюмины. Они моргнули, медленно, и донесся изо рта звук, похожий на вздох.

Я отшатнулась от гроба, рухнула на колени. Джейсон ухватил меня за руку и поднял. Я стряхнула его руку и направилась к Жан-Клоду. Он стоял на месте, лицо его было терпеливым и пустым. Я его ударила, не сбиваясь с шага. Может быть, он ждал, что я остановлюсь, стану в стойку, но я его ударила сжатым кулаком, будто продолжала движение тела. В него — в это движение — я вложила всю силу корпуса, и вдруг он оказался на полу, глядя на меня, с окровавленным лицом.

Глава 55

— Мерзавец! Ты питался ее энергией, пока она там лежала!

Мне пришлось отодвинуться от него, чтобы не ударить его ногой. Есть вещи, которые нельзя делать. Есть черта, которую нельзя переступать.

Он тыльной стороной руки коснулся своего рта.

— А что, если я здесь ни при чем?

— Что, если? — Я шагнула, нависая над ним. — Что, если? Ты в самом деле хочешь меня убедить, что не питался от нее?

Я показала назад, на гроб, и, наверное, отвернулась на миг, потому что следующее, что я помню, — это как он держит меня за ноги и я падаю на пол. Я пришла на выставленные руки, как меня учили в дзюдо. Это позволило предохранить голову от удара о камень, но потребовало сосредоточения. И когда мое тело пришло на пол, Жан-Клод уже был сверху, прижимая мне руки локтями, остальным телом придавив мое.

— Слезь с меня!

— Нет, ma petite. Пока ты меня не выслушаешь.

Я попыталась поднять руки — не потому, что могла бы выиграть у него силовое единоборство, но потому, что должна была попытаться. Я просто не способна сдаться без борьбы, пусть безнадежной.

И оказалось, что я могу приподнять руки — не так, чтобы освободиться, но так, чтобы заставить его надавить, чтобы у него глаза раскрылись шире, чтобы он напрягся. Приятно знать, что метки дали мне и кое-что полезное, силу, например, а не только метафизическую дрянь.

Кровь неожиданно ярко выделялась на бледной коже. Она капала из трещины губ.

— Почему ты уверена, что не так выглядит любой вампир, проведший годы в гробу?

Я посмотрела на него сердито, потому что ничего другого сделать не могла.

— Лжец!

— Почему ты так уверена? — Он прижал меня сильнее — наверное, чтобы подчеркнуть, что ему это тоже не нравится. Все его тело было полно гневом, а не сексом. — Откуда тебе знать, Анита?

Он назвал меня настоящим именем.

— Потому что я некромант, если ты помнишь.

По его лицу было видно, что он не верит, будто ответ настолько прост, и он был прав. Я вспомнила поездку в Нью-Мексико и то, что я там увидела и узнала. Монстр, поднимающийся над стойкой бара в одном клубе в Альбукерке. Он тянулся тонкой полосой плоти, как восходит молодая луна, и потом появилось лицо. Женское лицо с одним застывшим глазом и высохшее, как мумия. Лицо за лицом поднималось из-под стойки, коричневые, иссохшие, ниткой страшных бисерин, связанные кусками тел, руками, ногами и толстой черной нитью, соединяющей их гигантскими стежками, а в средоточии всего этого была магия. Оно тянулось, пока не поднялось до потолка, загибаясь гигантской змеей, глядя на меня. Я насчитала сорок голов, потом больше, потом потеряла счет или смелость считать дальше.

И был в том же городе еще один клуб, и там было по-своему еще хуже, потому что из пытки сделали зрелище... На коже человека появились морщины. Мышцы стали усыхать, будто от чахотки, но там уходят месяцы, а здесь прошли секунды. Как бы ни была добровольна эта жертва, она была мучительной. Человек кричал, едва успевая переводить дыхание. Легкие у него работали быстрее, чем у первого, и он дышал так быстро, что вопль стал непрерывным. Кожа его темнела и втягивалась, будто кто-то выпивал его насухо. Так опадает воздушный шарик, только под кожей были мышцы, а когда они исчезли, остались кости, и наконец осталась только высохшая кожа на костях. А он все кричал.

Это последняя мерзость — или этот дар, или ужас, были вызваны силой Мастера города Альбукерка. Ее сила билась об меня будто бешеными крыльями, будто птицы, бьющиеся из мрачной темноты внутрь, к свету и теплу. И как можно оставить их плакать во тьме внешней, когда надо только открыться и спасти их? Я сопротивлялась, но в конце концов крылья ворвались птичьим вихрем, и мое тело будто распахнулось, хотя я знала, что это не так. И в этот проем, мелькнув невероятно быстро, бросились крылатые твари. Сила потекла по мне, сквозь меня, внутрь и наружу. Я оказалась участком огромной цепи и ощутила контакт с каждым вампиром, с которым соприкасалась она. Как будто я текла сквозь них, а они сквозь меня, как два потока воды, сливающиеся в огромный один. И поплыла в успокоительной тьме, и там были звезды, далекие и мерцающие.

Потом появились образы, и они будто ударяли в меня. Я видела, как Мастер Города стоит на вершине пирамидального храма, окруженного джунглями. Я слышала густой запах зелени, ночной крик обезьян, вопль ягуара. Ее слуга-человек опустился на колени и пил кровь из раны на ее груди. Он стал ее слугой, а она приобрела силу, много сил сразу. И одна из этих сил давала ей умение — отнимать силу жизни и питаться ею, не убивая носителя. И я поняла, как она забрала сущность этого человека в том ужасном спектакле. Более того, я поняла, как это было сделано и как это можно исправить. Я знала, как разобрать то создание над баром, хотя, учитывая, как это было сделано, как их сшили в кошмар Франкенштейна, разобрать значило убить. Чтобы рассеять чары, мне не нужен был некромант, который, их слепил, я могла сделать это сама.

Воспоминания были такими яркими, что я будто пережила их снова. И почти внезапно вернулась в реальность, глядя в глаза Жан-Клода, все еще прижатая его телом к полу, в комнате наказаний за тысячи миль от Обсидиановой Бабочки и ее маленькой армии. Но выражение лица Жан-Клода заставило меня затаить дыхание.

У него выкатились глаза, и я поняла, что он видел мои воспоминания, они стали для нас общими, как раньше стали общими его воспоминания. Блин.

Его голос прозвучал с дрожью, которой я у него никогда не слышала:

— Ma petite, ты без нас вела очень бурную жизнь.

— Ты видел то, что видела я, и ты знаешь теперь, каково мне смотреть, что ты сделал с Гретхен.

Он прижал мне руки сильнее, чуть-чуть вдавил пальцы.