Любовь неукротимая Сноу Хизер
– Твоя болезнь не имеет ничего общего с тем, что было у Майкла, – уверяла она. – Твой недуг может быть результатом пережитого на войне…
– Или обычным сумасшествием, – прервал он ее, – осложненным войной. Боже, Пен! Если эта болезнь у меня в крови…
– Но мы не можем знать наверняка! И не сможем, пока не попробуем излечить тебя от очевидных симптомов. Сейчас я вижу перед собой обычного человека, получившего в прошлом душевные раны.
– О? – усмехнулся Габриэль, однако в его голосе отчетливо звучало отчаяние. – А кого же ты видела, когда смотрела на Майкла?
Пенелопа затаила дыхание. Казалось, спазм сдавил легкие, не пропуская ни капли воздуха. Через несколько мгновений ей удалось сделать короткий вдох, но боль в груди не утихла – воспоминания целиком завладели ее мыслями и заставили заново пережить те ужасные дни. Пенелопа провела ладонью по лицу и опустила руку, спрятав ее в другой руке.
Сильными пальцами Габриэль обхватил ее дрожащую ладонь нежно, но настойчиво. Его кожа казалась обжигающе горячей.
– Тебе придется рассказать мне все, Пен, – сверля ее взглядом, сказал Габриэль. – И ты сама это понимаешь.
– Да, – нехотя согласилась она.
Конечно, Пенелопа понимала, что рассказать придется. Она освободилась от пожатия Габриэля и спрятала руки в складках платья. Габриэль не стал настаивать и откинулся на оттоманке, чтобы предоставить Пенелопе побольше свободного пространства.
Пенелопа на миг закрыла глаза, стараясь собраться с мыслями.
– Я видела то же, что и все, – произнесла наконец она, взглянув на Габриэля. – Харизматичный, неугомонный Майкл. Полный жизни и энергии. Ты и сам помнишь, каким он был. – Голос Пенелопы дрогнул. Она почувствовала горечь во рту, ведь таким был не ее муж, а образ, который создало ее наивное воображение. Она видела всего лишь то, что хотела видеть, не желая заглянуть за пределы своих романтических детских мечтаний. Она никогда не пыталась рассмотреть, что скрывается за красивым лицом Майкла. – Чувства к нему ослепили меня.
Габриэль ничего не ответил, лишь слегка кивнул. Он ждал продолжения.
– Тогда ничто в мире мне не было нужно – один Майкл. Моих родителей в нем прельстили состояние и титул, а меня – не только его молодость и привлекательность, ведь мы оба любили рисовать. – Пенелопа запнулась, осознавая, что все сказанное ею сейчас теперь абсолютно ничего не значит. – Любовь просто ослепила меня, я купалась в лучах счастья и ничего не хотела замечать. Как же я была глупа.
И эта глупость им обоим дорого обошлась.
Пенелопа беспокойно заерзала на месте. Ох уж эта больная нога, будь она проклята. Если бы не она, Пенелопа давно бы убежала из комнаты Габриэля. Она до боли сжала руки.
– Лишь через пару месяцев я заметила какие-то странности. Майкл всегда так рано просыпался, а ложился намного позже меня.
Щеки Пенелопы загорелись, и она отвела взгляд. Чего в ее браке было в избытке, так это постели. Майкл оказался таким неистовым и ненасытным любовником, словно супружеский долг был единственной радостью в его жизни. Зачастую он овладевал Пенелопой дважды или трижды за ночь, прежде чем наконец заснуть.
– Но потом я заметила новые картины в его галерее и подумала, что он рисует, вместо того чтобы спать. Однако и в течение дня он никогда не ложился вздремнуть и при этом не выглядел утомленным. Вообще со стороны он выглядел совершенно нормальным. Но вскоре я начала замечать за ним некоторые вспышки энергии. Поначалу совсем недолгие, но порой он даже дрожал от переизбытка сил.
Габриэль нахмурился.
– Кажется, я помню что-то подобное, – сказал он. – Тогда мы были молодыми и проводили в кутежах ночи напролет. Днем мы все валились с ног, а Майкл оставался полным сил. Я так завидовал его выносливости…
– Радуйся, что у тебя ее нет! – в запальчивости воскликнула Пенелопа. – За нее Майкл дорого заплатил.
– Что ты имеешь в виду? – Габриэль насторожился.
– После недель нечеловеческой активности он… рухнул. – Пенелопа чуть пожала плечами. – Его состояние было ужасным, – прошептала она.
– И тогда его безумие проявилось в полной мере? – спросил Габриэль. – У него начались такие же приступы, как и у меня?
Пенелопа знала, что Габриэль будет сравнивать себя с Майклом, стараясь найти в его болезни сходство со своим недугом.
– Нет, приступов не было. – Она отрицательно покачала головой. – По крайней мере таких, как у тебя. – Пен наморщила лоб, размышляя, как лучше донести до Габриэля свою мысль. – Но да, тогда его безумие уже не вызывало сомнений.
Габриэль взглянул на собеседницу вопросительно. Пенелопа понимала, что объяснила не слишком понятно, и попыталась сделать это еще раз:
– Видишь ли, болезнь Майкла проявлялась как в выраженных всплесках активности, так и в приступах ужасного уныния, при этом одно неминуемо следовало за другим. Каждая из этих крайностей была поразительной по силе проявления. А я поначалу не придавала этому значения. Страшно подумать, с какими ужасными проблемами столкнулась наша семья, когда я, проснувшись как-то утром, заметила, что Майкл просто ушел. Исчез, не оставив весточки. Позже слуги сообщили, что он в сопровождении одного из них отправился в Лидс, прихватив с собой только краски. Конечно, они могли ошибаться, но, по их словам, это была не первая отлучка и путь Майкла обычно лежал в Лидс.
– Он оставил тебя одну посреди ночи?
– Да.
Пенелопа вспомнила, какое отчаяние испытала тем утром. И как она злилась на мужа за эту выходку. За такое неуважительное, пренебрежительное отношение к жене. Она не понимала тогда, что он был просто болен. Как не понимала и многого другого.
– Впоследствии я узнала, что его состояния цикличны, они сменяют друг друга и повторяются. Иногда их проявление слабее, иногда – сильнее.
Габриэль побледнел.
– Мои приступы ведут себя точно так же.
– В смысле – повторяются?
Он растерянно кивнул. В глазах его потемнело.
– Повторяются. Иногда – сильнее, иногда – слабее…
Пенелопа покачала головой.
– Но ты говорил, что никогда не испытывал грандиозных по силе позитивных чувств, как это было у Майкла. Поэтому ваши недуги нельзя сравнивать.
Габриэль раздраженно отвернулся, ничего не ответив. В глубине души он понимал, что Пенелопа права.
– И твои приступы длятся часами, – заметила она. – А приступы Майкла – днями и даже неделями.
– Неделями? – удивленно переспросил Габриэль.
– Да. И позитивные, и негативные. Но я решила действовать, – сказала Пенелопа, внезапно ощутив непреодолимую усталость. – Я не знала, как понимать его поведение, но молча терпеть не собиралась. Поэтому в спешке отправилась за ним. Мое появление сильно его взволновало. Хотя он старался вести себя как ни в чем не бывало, делал комплименты, шутил.
Пенелопа вспомнила, в каком замешательстве пребывала тогда. Как же она могла терпеть мужа, чьим действиям не могла найти ровным счетом никакого объяснения?
– Он осыпал меня извинениями. Говорил, что просто не привык еще к роли мужа, который должен предупреждать жену о своих поездках. Убеждал, что всегда отправляется в Лидс, когда чувствует прилив вдохновения. Клялся, что картины здесь получаются лучше… Молил о прощении. Обещал, что подобное больше не повторится. Я поверила. Я очень любила его.
Боже, какой же простодушной она была.
– Тогда я не знала, что он пребывал на пике очередного своего периода. Я говорила себе: он растрачивает слишком много энергии на создание картин, ему требуется отдых и он просто хочет побыть один в загородном поместье. – Пенелопа вздохнула. – Но в глубине души я понимала: что-то не так. Я стала присматриваться к нему. Майкл по-прежнему мало спал, но теперь старался скрывать это от меня. И он начал меняться.
– Меняться? – Габриэль пристально посмотрел на собеседницу. – Как?
– Трудно объяснить. Муж всегда был сильным и уверенным, но внезапно… он стал еще активнее, еще неугомоннее. Казалось, творческие идеи настолько переполняли его, что он вот-вот взорвется от их переизбытка. Он начинал очередную новую картину, но бросал ее на половине, вновь придумав что-то новое, лучшее. Он поразительно много говорил, неумеренно пил, но выглядел таким счастливым… А потом все резко изменилось.
То, что последовало потом, Пенелопе вспоминать было тяжелее всего. Тот день разбил вдребезги все ее надежды на счастливый брак.
– Как-то пополудни Майкл не вышел к чаю, и я решила сама отнести ему поднос. Я подумала, он просто заработался и забылся. Я поднялась в детскую комнату, которую он использовал как студию, пока мы жили в Лондоне. Он расхаживал возле окна. Светило яркое солнце – именно из-за него Майкл выбрал эту комнату в качестве мастерской. В проеме окна отчетливо вырисовывался профиль Майкла. Он был таким красивым, что у меня перехватило дыхание. И на мгновение я подумала: сейчас он выглядит как архангел, в честь которого его назвали[1].
Проникшись воспоминаниями, Пенелопа закрыла глаза.
– Но в следующий момент я заметила, какой он взъерошенный. Его волосы были такими растрепанными, словно он старался выдернуть их. Мольберт валялся на полу, а краски разлились по всей комнате. Я всего лишь позвала его по имени, а он смерил меня таким суровым взглядом, что мое сердце застыло, как будто его пронзила ледяная стрела. Я стояла недвижно, словно статуя. – Пенелопа вздохнула. – Статуя под названием «Англичанка с подносом», высеченная из гранита и мрамора.
Она открыла глаза и поймала взгляд Габриэля. Он сосредоточенно смотрел на нее. Пенелопе показалось, что именно этот требовательный взгляд помог ей рассказать историю до конца.
– Он бросил в меня кисть. До сих пор помню, какой шок тогда испытала. Я безмолвно стояла и смотрела на яркое красное пятно, оставшееся на моем любимом платье лавандового цвета. Капли краски расплывались по ткани, словно кровь… Я могла бы стоять так часами, если бы не почувствовала, как, едва не задев мою голову, мимо пролетела другая кисть. За ней последовала третья, и я бросила поднос, чтобы закрыть лицо руками.
Пока Пенелопа говорила, ее голос звучал так неестественно, будто принадлежал не ей. Она старалась не показывать чувств, и Габриэль – спасибо ему! – просто слушал. Он позволил ей высказаться, медленно – так, как она захочет, хотя множество вопросов роилось в его голове.
– Все разлетелось на кусочки, – сказала она. – Осколки фарфора рассыпались по полу, горячий чай залил мои туфли. Майкл начал кричать на меня. Оскорблять. Спрашивал, какое право я имею беспокоить его, отвлекать от работы. Упрекал меня в том, что я никогда не понимала и не ценила его таланта.
Пенелопа невольно повышала голос с каждым сказанным словом. Она сжала руки до боли в пальцах.
– Он продолжал осыпать меня проклятиями и упреками. Я старалась оправдаться, защититься, но он попросту не слышал меня. И я убежала. Надела накидку поверх моей перепачканной краской одежды, скрыв лицо капюшоном, и убежала из дома.
Пенелопа хорошо запомнила тот холодный зимний вечер.
– Но мне было некуда идти. Я не хотела, чтобы моя семья узнала о превратностях моей семейной жизни. И уж конечно, я ничего не хотела говорить друзьям. Поэтому я бесцельно бродила по городу. Я пробыла на улице несколько часов. Пока окончательно не выбилась из сил.
Габриэль слушал, стиснув зубы. Пенелопа сделала несколько слабых вздохов, стараясь усмирить пробудившиеся чувства. Когда она вновь заговорила, то от всей души поблагодарила голос за то, что он не выдал ее волнения.
– Когда я вернулась, в доме было очень тихо. Лишь дворецкий поприветствовал меня. Майкл же, как только я ушла, заперся в комнате и не впускал никого, кроме своего слуги. Я не знала, что делать. Да, я была женой Майкла, но после случившегося стала сомневаться, что по-прежнему смогу жить с ним. И я боялась его, поэтому трусливо осталась на ночь в комнате для гостей.
– Это не трусость, Пен, – заговорил наконец Габриэль. – Тебе было всего двадцать.
Она покачала головой, не принимая его сочувствия. Возможно, тогда ее и стоило пожалеть, но уж точно не сейчас.
– Всю ночь я не сомкнула глаз. Майкл же спал три дня. На следующее утро я собралась с силами и настояла, чтобы меня пустили к нему. Я хотела поговорить с ним, взглянуть ему в глаза. Но он спал. Спал как мертвый. Представляю, как он устал после стольких недель бодрствования. Я и его слуга периодически приносили ему воду, он просыпался, чтобы попить, но потом вновь забывался. А когда проснулся окончательно, предо мной предстал совершенно другой человек.
– Он что-нибудь помнил? – побледнев, поинтересовался Габриэль.
Пенелопа решила, что Габриэль хочет провести параллель со своими приступами. Она знала, что ему рассказывали о его поведении во время вспышек безумия: как он громил все, что попадалось под руки, оскорблял окружающих. Но воочию она видела лишь один приступ, а о других ей поведали Аллен и миссис Бромвич. Габриэль просто видел галлюцинации и защищался от химер, посланных ему больным воображением. Майкл же был жестоким. Осознанно и намеренно. Он относился к окружающим высокомерно, считал всех людей ничтожеством. Именно так он вел себя на пике позитивного периода. На пике же негативного…
– Да, – кивнула Пенелопа. – Он помнил все и жутко корил себя за это. Он бросался в слезы, падал мне в ноги и умолял о прощении, рыдая, уткнувшись в подол платья. Все это разрывало мое сердце, но в то же время приводило к отчетливой мысли: с ним что-то не так. Следующие несколько дней Майкл не соглашался выйти из комнаты. Был очень вялым и хмурым. Отказывался от еды. Не притрагивался к краскам. Даже не разговаривал со мной без крайней необходимости, а я была не в силах как-то помочь ему.
Пенелопа расслабила руки. Она все еще помнила, какое испытала потрясение от последующих событий.
– Как-то утром я спустилась по лестнице и нашла мужа в столовой. Он жадно ел кеджери. Я смотрела на него с открытым от удивления ртом, а он как ни в чем не бывало улыбался. Затем встал из-за стола, подошел ко мне и нежно пощекотал под подбородком – так он делал раньше, когда все было хорошо. А после крепко поцеловал меня, с любовью, словно за последние дни ничего ужасного не происходило. – Пенелопа закрыла глаза. – Теперь он стал прежним, тем, за кого я вышла замуж.
Она поморгала, но не смогла скрыть слез.
– Я была так рада, что он вернулся, – сказала она, слегка помотав головой. – Мою радость не передать словами. Я умоляла его обратиться к врачу, но он не воспринимал всерьез мои опасения. Он сказал, что просто перетрудился, и пообещал впредь внимательнее относиться к своему здоровью. Я же поклялась себе быть к нему более отзывчивой, стать лучшей женой и не обделять необходимой заботой.
Пенелопа выпрямилась, сжав руки в кулаки.
– Но ничего не вышло. Несколько недель затишья – и однажды грянул гром. Проснувшись ночью, я заметила, что Майкла нет в постели. Разумеется, я нашла его в мастерской. Он сказал, что его разбудила гроза и после ему не удалось заснуть. Майкл отправился со мной в спальню и пообещал, что все будет хорошо. Но с той ночи я насторожилась и стала внимательно наблюдать за ним. И вот что поняла: постепенно, день за днем, он менялся. Очень медленно, но я уже догадывалась, к чему все идет, и была на грани отчаяния. Я так переживала – каждый день все сильнее, – что не удержалась и поделилась с Майклом своими опасениями. Но он их просто проигнорировал. А наши друзья и семья по-прежнему ничего не подозревали.
Габриэль кивнул, вспоминая те времена.
– Я не замечал в нем ничего такого…
– Зато замечала я. Я предъявляла ему тревожные симптомы, но он всему находил объяснение. Мы начали часто ссориться, но он не уступал, не желал воспринимать всерьез мои мольбы обратиться за помощью к врачам. – Пенелопа горько усмехнулась. – Я стала подозрительной и сварливой. Но только лишь от собственной беспомощности и растерянности… Я не знала, как мне быть: продолжать бороться за мужа или пустить все на волю случая. Но что бы я ни решила, его приступ неминуемо бы пришел.
Она тряхнула головой, чтобы прогнать чувство разочарования, даже спустя два года ощущающееся столь явно.
– Такая жизнь ужасна: знать, что бесконечно идешь по обрыву и не видишь, где начинается пропасть. Я была уверена, что бездна где-то рядом, и если я сделаю неверный шаг, то упаду и разобьюсь насмерть. Со временем я начала передвигаться по дому едва ли не на цыпочках. Так продолжалось несколько месяцев.
Пенелопа посмотрела на Габриэля и зажмурилась, думая, о чем рассказать дальше.
– Как-то утром Майкл снова исчез. Едва проснувшись, я уже знала, что не увижу его рядом. Тем утром я почувствовала себя словно в другом доме, и с моих плеч как будто сняли непомерно тяжелый груз. – Пенелопа нервно сглотнула. – Он снова уехал в Лидс. Но на этот раз оставил записку. И я решила не следовать за ним. Я… – Ее голос задрожал, и через миг из глаз брызнули слезы. – Я почувствовала несказанное облегчение от того, что его нет рядом, – прошептала она, признаваясь в своем самом страшном грехе.
Габриэль не сводил глаз с собеседницы. Пенелопа не сомневалась: он понимает, о какой именно поездке в Лидс идет речь: о той, которая оказалась для Майкла последней. Он больше не вернулся.
– Но разве ты не была рядом, когда с Майклом произошел тот несчастный случай?
Пенелопа, не сдерживая больше слез, посмотрела в глаза Габриэлю.
– Нет. В тот раз я не захотела быть свидетельницей его приступа и задержалась в Лондоне. С моей стороны это было что-то вроде протеста. Но я вовсе не хотела бросать Майкла. Я отчаянно желала помочь ему. Я уже придумала, как это сделать, но именно тогда он снова отправился за город. – Она опустила взгляд и выдавила из себя фразу: – Но было уже поздно.
Пенелопа услышала быстрый вздох Габриэля и поняла: он разгадал тайну, которую она скрывала все это время.
– Никакого несчастного случая не было, так? – прошептал он.
Пенелопа посмотрела на него. Она знала, что он увидит правду в ее глазах.
– Господи! – на одном дыхании произнес Габриэль. – Мой кузен покончил с собой.
Глава 7
Самоубийство.
Габриэль знал: он по-прежнему сидит на оттоманке, но теперь ему казалось, что земля уходит из-под ног. Он ухватился за края, чтобы как-то удержаться на месте, и почувствовал, как скрипит под его потными ладонями холодная и скользкая кожаная обивка.
Господи. Ну почему кузен сделал это? Сознательно лишить себя жизни… У него же было все: состояние, титул, талант, большой круг друзей и знакомых. Габриэль остановил взор на заплаканном лице Пенелопы. И любящая красавица жена…
Да, только безумие могло сподвигнуть кузена на такой поступок.
Сердце сжалось, едва Габриэль полностью осознал правду. Грудь пронзила резкая режущая боль. До этого момента он не понимал, что именно дал ему приезд Пенелопы – легкую тень надежды на то, что он все-таки не сумасшедший и его можно вылечить. Но теперь ростки оптимизма начали стремительно увядать.
Габриэль закрыл глаза, ощущая, как от пронзительного страха все холодеет внутри. Мог ли недуг и его самого довести до самоубийства? В ответ все существо Габриэля отчаянно вопило «Нет!» – однако его жизнелюбивый кузен был и вовсе последним человеком, от которого можно было ожидать такое. Но ведь Габриэль не помнил себя в периоды приступов и в порыве безумия вполне мог бы совершить нечто ужасное. Что же до сих пор берегло его от такой участи?
– Нам сказали, Майкл погиб в результате несчастного случая, – проговорил Габриэль. Он по-прежнему отказывался верить в то, что в действительности случилось с его кузеном. – Ты уверена, что…
– Он оставил записку, – чуть слышно прервала его Пенелопа. – Но даже и без его письма я бы все поняла. Когда я нашла его… – Она крепко зажмурилась, словно пыталась стереть из памяти увиденное тем роковым днем.
Габриэль видел, какими усилиями она старалась избавиться от страшных воспоминаний. Лицо Пенелопы побледнело. Она вновь открыла глаза, и теперь в ее взгляде нельзя было прочитать совершенно никаких эмоций.
– Я уверена, – твердо сказала она.
Пенелопа обнаружила мертвое тело мужа, наложившего на себя руки. Господи… Габриэль тряхнул головой, не в силах принять этот кошмар.
– Тем утром мне сообщили, что он уехал в поместье один. Никто из слуг не выглядел взволнованным, ведь он часто уезжал, когда на него находило особенное вдохновение. Поэтому я по обыкновению погрузилась в домашние заботы. Но вот уже время ужина… а мужа все нет. И я решила проведать его. Один из слуг хотел поехать со мной, но я, слава богу, отказалась. Я уже была готова бросить вызов его болезни и намеревалась справиться со всем этим сама. Наступила полночь, когда я подошла к охотничьему домику. И обрадовалась, увидев лошадь Майкла, привязанную у порога. Переживала лишь о том, что Майкл откажется от моей помощи. Каждый мой шаг был словно длиной в вечность, мой энтузиазм все угасал, но когда я вошла в домик… – Пенелопа резко тряхнула головой. – Очевидно, он пролежал мертвым довольно долгое время. Скорее всего целый день.
У Габриэля закружилась голова: боже, она столкнулась с этим ужасом одна. Закаленный солдат, он видел смерть в самых разных ее проявлениях и не понаслышке знал, как может изуродовать человека ружейный выстрел. Кошмарное зрелище. Но война есть война, и там привычна даже самая уродливая смерть. Каково же было Пен увидеть, что сотворил с собой Майкл? И как стойкой женщине удалось держать все это в себе столь долгое время?
– Не знаю, скоро ли мне удалось прийти в чувства, – продолжила она. – Но я никогда не забуду тот холод, который почувствовала тогда. Я дрожала всем телом и не могла взять себя в руки. Я постаралась убраться там… насколько это было возможно. Попыталась обставить все так, чтобы можно было поверить в то, что он застрелился случайно, пока чистил ружье после охоты. Я… – Пен нервно сглотнула. – Я просто не могла перед всеми вами – твоей и его семьей – так опозорить мужа. Только приведя все в порядок, я вернулась домой за помощью.
Габриэль не мог усидеть на месте. Он вскочил и отошел на несколько шагов, радуясь, что Пенелопа не может последовать за ним. Он принялся нервно вышагивать по комнате. Через какой же ад ей пришлось пройти из-за сумасшествия мужа… Но она с любовью и верностью хранила эту тайну.
Теперь Габриэль на многое смотрел иначе. Он понял, почему Пенелопа вычеркнула его из своей жизни сразу после смерти Майкла. Ведь несмотря на все различия между кузенами, их сходство было неоспоримо. Но даже если и сам Габриэль не напоминал ей покойного мужа, напоминали их общие воспоминания.
Габриэль поражался, как Пенелопа вообще могла находиться с ним в одной комнате в эту самую минуту.
– О чем ты думаешь? – осторожно поинтересовалась она.
Габриэль промолчал: в его мыслях царил настоящий хаос. Так много страхов, так много чувств и так много вопросов. Почему, ради всего святого, Пенелопа сейчас здесь?! Почему она пытается помочь ему? После всего, что произошло с Майклом, зачем ей снова пускать безумие в свою жизнь?
– Я знаю, мой рассказ тебя расстроил… – неуверенно проговорила она.
Он слегка усмехнулся. «Расстроил»… С таким же успехом можно назвать битву при Ватерлоо детской ссорой.
– …но я здесь, чтобы помочь тебе. Может, подойдешь и сядешь обратно? Мы поговорим обо всем, что тебя волнует.
Габриэль остановился и посмотрел на Пенелопу. Боже, как же она прекрасна. Она вытерла слезы, но даже заплаканные ее зеленые глаза продолжали излучать свет. Сильная, стойкая Пен – эта женщина предлагала поддержать Габриэля после всего, что ей пришлось пережить. Но он больше не позволит ей окунуться в этот кошмар. Майкл был сумасшедшим, а это значит, что и Габриэль скорее всего неизлечимо болен. Пенелопа и так видела больше, чем стоило.
– Нет, Пен. Думаю, с тебя хватит.
Она сжала губы, но спорить не стала.
– Хорошо, – сказала Пенелопа, и в ее голосе прозвучала нотка благодарности – и утомленности. – Тогда продолжим позже, – заключила она, неверно поняв смысл его слов.
– Нет.
Она с удивлением посмотрела на Габриэля.
– Для меня унизительно то, что ты сюда приехала, – произнес он сиплым голосом. – Особенно теперь, когда я понимаю, чего тебе это стоило.
Пенелопа уже открыла рот, чтобы возразить, но Габриэль резко прервал ее:
– Я верю в тебя, Пен. Верю в твое дело. Похвально – и меня это даже вдохновляет, – что ты решила посвятить свою жизнь лечению страдающих от вспышек безумия бывших солдат. Здоровых людей, нуждающихся в помощи. Но со мной все иначе, Пен. И я не могу позволить тебе оставаться рядом.
У Пенелопы задрожал подбородок, боль исказила ее прелестное лицо. Но Габриэль не уступал ради ее же блага.
– Как только твоя нога пройдет, ты покинешь Викеринг-плейс.
Габриэль пытался заснуть, но сон отказался прийти на помощь и спасти бывшего солдата от мучивших его дум. К тому же ни один человек – конечно, если он не глухой, – не смог бы нормально отдохнуть под оглушительный храп Картера. А ведь накануне санитар ворчал, что не сможет уснуть в одной комнате с безумцем! Однако теперь Картер безмятежно развалился в кресле рядом с закрытой дверью, отделяющей ванную от комнаты, и сладко спал.
Габриэль в тысячный раз взглянул на дверь. Медная ручка мерцала в лунном свете. Неужели она спокойно спит прямо за этой дверью? Габриэль решил, что это маловероятно. И не только потому, что храп Картера был прекрасно слышен через деревянную преграду.
Габриэль поерзал на складной кровати – лежать на ней было жутко неудобно. Пенелопа была категорически против, когда он отправился спать в ванную, он настоял на своем, и она вскоре сдалась. Но не поддалась. Габриэль прекрасно чувствовал эту разницу. Сегодня она не стала с ним спорить – уж слишком устала. Но Габриэль не сомневался: сейчас, лежа в кровати, она обдумывает аргументы на завтра.
Он закрыл глаза, надеясь, что ему удастся усмирить мысли и вздремнуть. Он должен набраться сил, чтобы противостоять упорству Пенелопы.
Габриэль вскинулся – ему показалось, что из комнаты донесся болезненный стон. Он приподнялся и прислушался, ощущая, как бешено заколотилось его сердце, и затаил дыхание, но не услышал ничего, кроме храпа Картера. Габриэль расслабился; должно быть, это ему приснилось. Одному богу известно, сколько раз он слышал во сне крики боли и горестный плач.
Он снова прилег, ощущая озноб. И снова услышал стон – этот звук определенно доносился из спальни.
«Пен…»
Через мгновение Габриэль уже стоял у двери, осторожно поворачивая ручку. Он воровато посматривал на Картера, но тот не шевельнулся. Этот человек спит как мертвец, иначе он бы уже проснулся, и не один раз. Так Габриэль незамеченным проскользнул в спальню и аккуратно прикрыл за собой дверь. Меньше всего ему сейчас хотелось объясняться с надзирателем.
– Пен? – прошептал Габриэль во тьму.
Она вновь всхлипнула. Габриэль ринулся к кровати, одернул полог и постарался рассмотреть в темноте Пенелопу. Ее голова спокойно лежала на подушке, но тело слегка подрагивало от боли. Однако было очевидно: Пен крепко спала. Вероятно, сквозь сон она чувствует дергающую боль в ноге. Такое часто бывает с заживающими ранами, особенно по ночам, когда тело расслаблено.
Габриэль раздвинул полог шире и постарался, просунув руку под одеяло, нащупать больную ногу Пенелопы. Он потер икру и обнаружил, что опухоль заметно спала. Но почему же тогда Пен плачет?
Услышав очередной короткий всхлип, он догадался, что бедняжка плачет не от боли – от страха. Габриэль знал наверняка, ведь ему приходилось испытывать подобное бесконечное множество раз. Пенелопа видела страшный сон.
Он отпустил ее ногу и сел у изголовья. Его глаза уже привыкли к темноте, так что он видел: Пенелопа спит, хотя из уголков прикрытых век текли слезы. Габриэль нежно провел пальцами по ее лбу. Кожа на ощупь оказалась холодной и влажной. Его сердце сжалось от сочувствия: он слишком хорошо знал, каково это – страдать от кошмаров.
– Ш-ш-ш, Пен. – Габриэль ласково погладил Пенелопу по щеке. Она не отпрянула, напротив – повернулась лицом к его руке, словно в поисках защиты.
Что ж, Габриэль и не смог бы дать ей большего – ничего, кроме сочувствия, по крайней мере этой ночью. Он медленно просунул руки под ноги и плечи Пенелопы и приподнял, чтобы посадить ее к себе на колени. Она уткнулась головой в его грудь – сейчас это стало для нее надежным укрытием.
Она была так близко, что Габриэль не удержался от соблазна погладить ее волосы – ее воздушные локоны приводили его в восторг. Такие мягкие и приятные на ощупь. Габриэль нежно поглаживал их, и каждый раз, когда он отнимал руку, они, будто пружинки, упрямо подпрыгивали вверх. Такие же живые, как сама Пенелопа.
Боже… Пенелопа у него на руках! Габриэль больше не мог врать самому себе и отрицать чувства, которые она пробуждала в нем. Он слегка отклонился назад, и Пенелопа припала к нему еще ближе, приобняв рукой его шею. От ее теплого дыхания все тело Габриэля покрылось мурашками. В нем загорелось желание. Даже сейчас, когда Пенелопа спала и видела страшный сон, такая беспомощная, он вожделел ее, одновременно испытывая стыд от вспыхнувшей страсти. Ведь он не должен быть здесь, рядом с ней. Но он не нашел в себе сил уйти.
Держать Пенелопу на руках было одновременно и наслаждением, и мукой. Он закрыл глаза, не отпуская ее из объятий. Сколько же ночей он представлял себе такое счастье? И теперь, когда оно стало реальностью, Габриэль ощущал его настолько, что едва владел собой. Ее кожа словно обжигала его тело, сладкий цитрусовый аромат, смешанный с запахом дождя, пропитавшего ее волосы, затуманивал рассудок – Габриэль не мог надышаться!
Габриэль открыл глаза. Он уставился на полог – он просто не мог смотреть на Пенелопу: таким сильным было желание припасть к ее губам, вкусить их сладость.
«Возьми себя в руки! – говорил он себе. – „Ведь ты здесь лишь затем, чтобы поддержать Пенелопу – ничего больше“». Он старался заставить себя думать о чем-то другом, только бы выкинуть из головы те непристойные мысли, которые сейчас одолевали его разум. Но ничего не получалось. С каждым мгновением его пульс учащался, а дышать становилось все труднее.
Но вдруг Габриэль заметил, что и дыхание Пенелопы участилось. В следующий момент она вскрикнула:
– Нет!
Она проснулась, рыдая и дрожа, лихорадочно глотая воздух. Габриэль инстинктивно прижал ее к себе крепче, не давая вновь закричать.
– Тише, Пен. Это я.
– Габриэль? – спросила она с удивлением, пытаясь рассмотреть в темноте мужской силуэт.
– Да, – прошептал он, вновь погладив ее по лицу.
– Слава богу! – с облегчением произнесла Пенелопа лишь через несколько секунд.
Сердце Габриэля замерло, когда она еще крепче прижалась к нему, обняв обеими руками и уткнувшись лицом в его шею. Ее бедра слегка задели его затвердевшую плоть, и Габриэлю едва удалось сдержать стон. У него перехватило дыхание, и он застыл на месте, не в силах отвести от нее взгляд. Он изумился, заметив, как она смотрит на него. В этом взоре можно было рассмотреть что-то, похожее на… желание?
– Слава богу, – вновь пробормотала она, и Габриэль готов был поклясться, что даже в темноте заметил, что ее взгляд остановился на его губах.
И он знал: он просто не сможет больше дышать никогда, если прямо сейчас не поцелует ее. Если прямо сейчас не испытает то счастье, которого желал так давно.
Габриэль подался вперед, и она потянулась ему навстречу. Между ними словно зажегся огонь, и он…
Тишину нарушил ужасный резкий храп, слышимый отчетливо даже сквозь закрытую дверь в ванную. За ним последовали болезненные вздохи служителя.
Пенелопа вздрогнула от неожиданности, и – черт! – Габриэль тоже испугался и прижал ее к своей груди, как будто стараясь уберечь от опасности. Но она оттолкнулась от него – настолько сильно, что соскользнула на пол и всхлипнула от боли, приземлившись на больную ногу.
Габриэль поспешил встать с кровати, но Пенелопа отстранилась от него, неуклюже подпрыгнув на здоровой ноге, словно раненый заяц, пытающийся спасти свою жизнь от кровожадного хищника.
Проклятье! Как же он посмел воспользоваться беспомощностью бедняжки? Господи, как она смотрела на него! Как шептала слова благодарности за то, что он рядом с ней… А он не удосужился разобраться в ее чувствах.
Добравшись до туалетного столика, Пенелопа бросила на Габриэля настороженный взгляд. Она схватила пеньюар, висевший рядом, и накинула его поверх ночной рубашки. Затем, пошатываясь на одной ноге, повернулась к нему лицом и скрестила руки на груди. Вот и еще одна стена вознеслась между ними.
– Что ты тут делаешь? – спросила она, стараясь не повышать голоса.
– Ты… плакала, – начал объяснять Габриэль, проведя рукой по волосам. Он все еще не мог обуздать разгоревшееся желание, заставившее вскипеть его кровь. – И закричала, – добавил он в свое оправдание. – Я пришел проверить, все ли в порядке.
Пенелопа ничего не ответила и даже не спросила, как, всего лишь проверяя, он оказался в постели, держа ее, спящую, на руках, и очутился в столь опасной близости, что едва не поцеловал ее. Это стало бы роковой ошибкой для них обоих. Вместо этого Пенелопа глубоко вздохнула.
Габриэль застыл на месте, не желая заставлять ее нервничать еще сильнее.
– Тебе не следовало так пугаться, ведь ты потревожила больную ногу, – сказал он и осторожно добавил: – Не возражаешь, если я помогу тебе добраться до кровати?
Пенелопа инстинктивно переступила и вздрогнула от резкой боли.
– Давай, Пен. Я не кусаюсь, правда, – уговаривал Габриэль, неспешно приближаясь к ней. Она позволила ему поддержать себя за предплечье, и он улыбнулся. – Но вероятно, я попытаюсь поцеловать тебя, стоит тебе уснуть, – решил поддразнить он ее.
Пенелопа тихо усмехнулась и оперлась на его плечо, за что Габриэль был ей безмерно благодарен. Он не говорил ничего, пока провожал ее к кровати. Он поправил ее подушки и помог ей устроиться удобнее, затем отошел на некоторое расстояние, ощущая напряженность и неловкость.
– Спасибо, – прошептала Пенелопа. – Еще раз.
Габриэль покачал головой, показывая, что благодарность излишней.
– Ты видела кошмар? – поинтересовался он. Пен кивнула. – Сон был о Майкле, так? Ты видела его… в том домике, где все случилось. Господи! Пен, мне очень жаль! – В его голосе слышались нотки злости, злости на себя самого. Он чувствовал вину – словно сотни камней с высоты обрушились на него. – И все из-за меня. Мне не следовало вытягивать из тебя правду о прошлом…
– Нет, – твердо прервала его Пенелопа. – Ты имел право знать.
Но легче Габриэлю от этого не стало.
– Я… – Она нервно сглотнула. – Я видела сон о той страшной ночи, только вот тело, которое я обнаружила, принадлежало не Майклу. А тебе.
Габриэль вздрогнул.
– Ты лежал там. Погибший от собственной руки. – Ее голос сорвался. Как же он хотел сейчас яснее видеть выражение ее лица! – А все из-за того, что я подвела тебя, – с отчаянием в голосе добавила она.
– О Пен! – выдохнул Габриэль. Теперь он просто не мог стоять и наблюдать, как она страдает. Он подошел к кровати и присел с краю, притянув к себе Пенелопу. Она не сопротивлялась. – Ты не можешь подвести меня, никогда!
Бедняжка ничего не ответила, лишь дрожала в его объятиях. Вероятно, кошмар все еще стоял перед ее глазами. Так вот почему она была так рада увидеть его, когда проснулась! Вот почему так смотрела на него. Она все еще не могла избавиться от ощущения, что видит его в последний раз. А он все истолковал превратно, принял ее чистую радость за порочное желание.
Господи! Пен – светлый, прекрасный человек, всегда готовый взять людей под свою опеку. Это выражалось во всем, даже в ее обращении со слугами: она всегда разговаривала с ними на равных, как будто поднимая их в глазах окружающих. А теперь она чувствовала ответственность за него, Габриэля, настолько сильно, что видела кошмары.
– Что бы ни случилось со мной, ты будешь ни при чем, Пен.
Уткнувшись лицом в ткань рубашки Габриэля, Пенелопа с трудом втянула воздух и отрицательно покачала головой.
– Ни при чем, – повторил он более настойчиво. – Ну ты, конечно, можешь свести мужчину с ума, – Габриэль решил шуткой разрядить обстановку, – но если безумие передалось мне по наследству, то я был сумасшедшим задолго до встречи с тобой.
– Не смешно, Габриэль, – укоризненно пробурчала Пенелопа.
«Что ж тут смешного!» – подумал он и продолжил:
– Пен, твое пребывание здесь мне ничуть не повредило. Напротив, ты помогла мне! Ты подарила мне надежду, напомнила мне, кто я есть.
Она отстранила голову от его груди и заглянула ему в глаза:
– Тогда почему же ты пытаешься прогнать меня?
«Дьявольщина, да ради твоего же блага!» – раздраженно подумал Габриэль. Но так ли это? Никогда прежде он не видел Пенелопу такой несчастной и ранимой, как сегодня. Он заставил ее рассказать правду о смерти Майкла – черт, она ведь чуть не покалечила себя, лишь бы избежать этого разговора! – и этим пробудил в ней худшие воспоминания. А теперь к тому же стал частью их – очередной травмой для ее израненной души.
Если Габриэль отошлет Пенелопу сейчас, а с ним произойдет нечто ужасное, станет ли она винить себя до конца своих дней?
Он вспомнил войну. Сколько роковых решений ему пришлось принять? Он винит себя за каждое из них – все они тяжким бременем навеки останутся в его сердце. И все они воскрешались в его снах, ночь за ночью, терзая его и мучая.
Нет, прогонять Пенелопу нельзя. Особенно сейчас. Она должна остаться, пока не поймет, что не несет ответственности за все, что с ним происходит. Понимая, что это, вероятно, худшее решение из принятых за всю жизнь, Габриэль закрыл глаза. А когда открыл их, увидел Пенелопу, чье лицо было так близко. Слишком близко.
– Хорошо, Пен. Твоя взяла. Но ты должна пообещать мне следующее: если твои методы не сработают, ты не будешь винить себя.
– Обещаю, – сказала она.
Оба они знали, что обещать такое бессмысленно. И она виновато опустила взгляд, вновь уткнувшись лицом в его плечо.
Габриэль приподнял голову Пенелопы, придерживая ее за подбородок. Неуверенность, обеспокоенность, смущенность – все эти бесы терзали его разум, и он вряд ли заснет этой ночью. А Пен? Сможет ли забыться она? Будут ли ее вновь мучить кошмары?
– Тебе нужно поспать, – пробормотал он. – Я пока побуду рядом.
– Я не думаю, что в этом есть…
– Я уйду до рассвета, – прервал ее Габриэль. – Просто… я понимаю. Я видел кошмары каждую ночь, как только вернулся с войны. Порой сновидения становились такими отчетливыми, что я не решался ложиться спать, боясь увидеть очередной страшный сон.
Пенелопа вздрогнула. Он понимал, что она прекрасно знает, что это за чувство.
– Лучше, если бы кто-то был рядом. – Габриэль поудобнее устроился на постели, стараясь не помешать Пенелопе. – Позволь мне остаться с тобой. По крайней мере до тех пор, пока не пойму, что ты спишь мирно и спокойно. Позволь мне этим отплатить за то, что пробудил весь этот кошмар в твоем сердце.