Любовь неукротимая Сноу Хизер

Глава 12

Девушка смущенно прикрыла рот ладонью и поправилась:

– Ой, что плету, дура… Я хотела сказать, лорд Бромвич.

Габриэль не смог сдержать улыбки.

– Мэри Финли, – вставая в знак приветствия, сказал он. – А это действительно вы?

Она кивнула, и Габриэль с удивлением отметил, как же она изменилась. Мэри по-прежнему оставалась той девушкой, которую он знал, – и стала совершенно другой одновременно. Но бесспорно, она изменилась к лучшему. Когда Габриэль в последний раз встречал Мэри, она выглядела худой и болезненной, глаза ее были грустными и запуганными. Теперь же перед ним стояла милая деревенская девушка, в чертах которой не оставалось места признакам нездоровья – на щеках играл свежий румянец, а глаза сияли ярко и жизнерадостно.

Мэри одарила собеседника счастливой улыбкой.

– Не верится, что ль?

Да, Габриэлю не верилось. Ведь на долю Мэри пришлось немало трудностей, когда она следовала за армией: ей приходилось много работать, а порой даже воевать – она многое пережила в течение всего времени пути через континент.

Она была юной крестьянкой, когда отправилась вместе с возлюбленным в Испанию, но тот погиб в Бадахосе. Габриэль не хотел даже думать о том, что ей приходилось делать, чтобы выжить – на войне, одной, без защитника. С ним она познакомилась уже спустя несколько месяцев после смерти любимого и с тех пор стала неизменной спутницей его лагеря. Со временем Мэри сблизилась с одним из лейтенантов Габриэля.

– Что ты делаешь здесь? – спросил он, все еще стараясь сопоставить знакомую ему Мэри с девушкой, стоящей перед ним.

– Вы ж не злитесь на меня, милорд? – Она теребила фартук. – Я знаю, вам пришлось непросто, чтобы добыть для меня то местечко при постоялом дворе, и я ценю вашу доброту, в самом деле. Но там я повстречала хорошего мужчину, и он отправился работать сюда, на рудники, а я… – Мэри с сожалением пожала плечами.

Теперь стало ясно, как она попала на частные земли графа Стратфорда из Бирмингема, где Габриэль пристроил ее на работу.

– Надеюсь, вы не сочли меня неблагодарной, – добавила Мэри. Лицо ее казалось очень обеспокоенным.

– Даже не думай об этом, – заверил ее Габриэль. – Мне просто важно, чтобы у тебя были крыша над головой и уверенность в завтрашнем дне. Я помню, как нелегко тебе пришлось после…

Мэри сжала губы и кивнула – ни один из них не хотел заканчивать эту фразу: «…после того, как лейтенант Бейкер погиб при Ватерлоо и ты снова осталась одна».

Она вздохнула, и на лице ее вновь показалась улыбка, хотя в глазах по-прежнему сохранилась печаль.

– Что ж, крыша над моей головой теперь весьма недурственная. – Мэри указала рукой в сторону коттеджей. – Третья дверь – моя и моего мужа. А к концу лета – и нашего ребенка тоже, – добавила она, положив руку на живот.

– Это замечательно, Мэри… Миссис?

Мэри заулыбалась шире, и на щеках ее появились ямочки, которых Габриэль не замечал прежде.

– Теперь я Мэри Лэндинг, милорд, – гордо изрекла она.

– Примите мои поздравления, миссис Лэндинг.

Бромвич услышал легкий звон колокольчика за спиной – очевидно, кто-то вошел. Народ начинал собираться к ленчу. Мэри подошла ближе и взяла Габриэля за руки.

– Я рада, что нам довелось повстречаться снова. У меня появилась возможность отблагодарить вас должным образом. Меня бы здесь не было, если бы не вы. – Она сжала его руки чуть сильнее. – И не думайте, что я когда-нибудь смогу забыть вас. Вы не были обязаны делать все, что делали, – даже для настоящих вдов, что уж там и говорить о девчонках вроде меня. Вы просто ангел, милорд – прямо как ваш тезка[4].

Лицо Мэри горело от смущения. Она поднялась на цыпочки и поцеловала Габриэля в щеку, прежде чем отпустить его руки и отправиться встречать клиентов.

Габриэль, ошеломленный, какое-то время стоял недвижно, с застывшей улыбкой на лице. За всю жизнь его называли по-разному, но ангелом – никогда. Такого сравнения удостаивался только Майкл, с его светлыми волосами, прекрасными чертами и очарованием. Габриэль же всегда казался угрюмым – даже до войны. А уж теперь он и подумать не мог, что кто-то осмелится назвать его ангелом. То, что он сделал для Мэри Лэндинг, стоило ему всего лишь пару монет, которых у него было в достатке. Конечно, на то, чтобы перевезти ее, ушло некоторое время, но он был в долгу у подруги Бейкера, ведь он послал лейтенанта на смерть. Вспомнив об этом, Габриэль ощутил знакомый укол, но, к его удивлению, не такой острый, как прежде. Он видел, что теперь Мэри счастлива, здорова и хорошо устроена, и чувствовал, что вина перед ней занимает теперь значительно меньше места в его сердце. Благодарность в ее глазах делала ему большую честь – ведь он все-таки смог изменить ее жизнь к лучшему. Да, пусть он не так много для нее сделал, но само осознание положительной роли в жизни Мэри пробудило в Габриэле ощущение, имя которому он давно забыл, потому что не помнил, каково это – чувствовать нечто подобное.

– Вижу, клиенты здесь подобающе обслуживаются.

Бромвич вздрогнул от голоса Пенелопы, стоящей всего в нескольких шагах позади. Он обернулся и посмотрел на нее. Потом, проморгавшись, посмотрел вновь. Она была одета как обычно – в черное, маленькая шляпка повязана изысканной лентой. Но, несмотря на скромный наряд, она, как всегда, выглядела блестяще. Но не по этой причине Габриэль посмотрел на нее дважды.

Нет, что-то во внешности Пенелопы было не так: волосы пребывали в полнейшем беспорядке, а щеки ярко пылали. Словно она попала в ураган – именно так выглядела сейчас молодая леди. Должно быть, Пен едва не загнала лошадь, пока скакала сюда. Белокурые локоны беспорядочно обрамляли ее лицо, будто любовник в порыве страсти нарушил ее прическу. Прошлым вечером в карете Пенелопа выглядела так же, с тем лишь отличием, что губы ее были красными и распухшими от поцелуев. Взглянув на ее рот, Габриэль почувствовал, как кровь в его жилах закипает.

Боже, сейчас-то он точно не был похож на ангела!

– Пен, – начал Габриэль; от возбуждения его голос звучал грубо. – Какой приятный сюрприз! – Он шагнул ближе и заметил, что румянец на щеках Пенелопы запылал с новой силой. Неужели она тоже вспомнила их поцелуи?

Однако взгляд ее был далек от вожделеющего. Вместо желания в нем читалось любопытство и – неужели – ревность?

– Ты знаком с этой девушкой? – сузив глаза, спросила она.

Габриэль взглянул на Мэри, с веселой улыбкой разливающую клиентам эль. Потом перевел взор на Пенелопу. Кажется, ее глаза стали зеленее, чем обычно? Это ему понравилось. Очень.

– Да.

Пенелопа выжидательно смотрела на него, и он сжалился.

– Еще с войны. Она была… – Бромвич задумался, подбирая слово, – возлюбленной одного из моих лейтенантов.

– Ясно, – понимающе кивнула она. И кажется, Пен действительно все поняла. Эта сторона войны редко обсуждалась – особенно в приличном обществе. Но проработав долгое время с солдатами, Пенелопа наслушалась разных историй о спутницах военных.

Некоторые жены отправлялись на войну с мужьями, и солдаты обычно закрывали глаза на то, что лагерь сопровождали и другие женщины. Многие присоединялись по пути; обычно они готовили еду, мыли и стирали, ухаживали за ранеными, но и зачастую становились чьими-либо любовницами.

– Похоже, она очень ценит то, что ты для нее сделал, – проговорила Пенелопа, даже не пытаясь скрыть своего интереса.

Она слышала весь разговор? Веселье Габриэля в момент испарилось. Он готов был рассказать Пен, где он познакомился с Мэри, но не больше.

– Я…

Дверь таверны с грохотом распахнулась, и в помещение ввалилась толпа шахтеров, смеясь и громко болтая. Комната стремительно заполнилась народом.

Габриэль положил руки на плечи Пенелопы и вежливо развернул ее.

– Поговорим снаружи, – предложил он, слегка подтолкнув леди.

Пен позволила вывести себя из таверны. Она заметила, как Габриэль вздрогнул от поднявшегося шума, хотя и постарался это скрыть. Очевидно, он не спускался в шахту с Джеффри, и она решила, что волноваться не о чем.

Конечно, кроме собственных чувств. О них определенно стоило не только тревожиться, но и начать бить тревогу. Она переживала за Габриэля сильнее, чем это требовал случай. Что заставило ее нестись сломя голову по холмам в повозке, рискуя жизнью? Неужели ее настолько сильно беспокоило состояние Габриэля?

Это просто глупо. Действительно глупо.

Но еще более глупой оказалась вспышка ревности, едва не разорвавшая Пенелопу на куски, когда она увидела, как эта девица фамильярно целует Габриэля в щеку. Да и он очень тепло относился к этой женщине. Между ними определенно что-то было, отчего Пенелопе стало очень не по себе.

Она фыркнула. Кого она пытается обмануть? Ей стало не просто не по себе. В ней взыграло чувство собственности. И в этом, разумеется, ничего хорошего нет.

Но Пен в любом случае дождется его объяснений.

– Ты мне что-то рассказывал? – напомнила она, когда они спустились с лестницы.

Некоторое время они шагали в тишине, и Пенелопа заподозрила, что он вообще не собирается отвечать.

Габриэль прокашлялся.

– Мэри… сопровождала мой полк в течение добрых двух лет.

«Эта девушка?» Пен взглянула на него и заметила пятна на его щеках. Он смущен? Это странно. После произошедшего в карете она знала: Габриэль весьма сладострастен. И вряд ли он воздерживался от женской компании во время войны. Но разумеется, ее все это не касалось.

– Мэри была отважной девушкой, всегда готовой выполнять даже самую трудную работу, и всегда подбадривала остальных. Примерно за полгода до битвы при Ватерлоо она сблизилась с одним из моих лейтенантов. Не знаю, какие у лейтенанта Бейкера были намерения относительно ее на послевоенное время, да и никогда не узнаю. Он погиб при Ватерлоо.

– Мне жаль, – сказала Пен, гадая, к чему он ведет. Ей было бы достаточно и объяснения «спутница полка», но Габриэль почему-то решил поведать ей всю историю.

– Ты знала, – продолжил он, – что когда мы воевали на границе Бельгии и Франции, огромное количество женщин и детей остались на окровавленном поле боя, предоставленные сами себе, без защиты?

Пенелопа почувствовала, что бледнеет.

– Совсем одни?

– Да. – Голос Бромвича погрубел. – И это касается не одних вдов и девушек, сопровождавших полки. Армия несла ответственность лишь за жен погибших офицеров, и только их отправили домой. Остальные же женщины, а многие – с детьми, остались без провизии, отрезанные от дома. Такова одна из ужасающих сторон войны.

– Какой кошмар, – прошептала Пенелопа. После смерти Майкла она чувствовала себя опустошенной, одинокой и беспомощной, брошенной на произвол судьбы. Но даже при всем том ужасе, который ей пришлось пережить, она осталась дома, в Англии, со своей семьей. На глаза накатили слезы. Несчастные женщины, бедные дети…

И теперь Пенелопа догадалась:

– Ты помог Мэри найти дом?

К тому времени они достигли беседки на другом конце деревни. Габриэль помог Пенелопе подняться, и они вместе прошли через арку – вход в беседку. Он проводил ее к одной из каменных скамей в центре и отпустил руку своей дамы.

– Да. Когда мы прибыли в Англию, я помог ей найти работу и дом. Это все.

– Все? Габриэль, это же… – Это было намного больше, чем то, что сделала для этих несчастных женщин родная страна. И это было… – геройство.

Габриэля передернуло от этого слова. Что за странная реакция? Наверняка он еще что-то скрывает – Пенелопа была уверена в этом.

И потом она вспомнила и другие слова Мэри, слова о настоящих вдовах.

– Ты помог не только Мэри, да?

Бромвич небрежно отмахнулся.

– Да.

Пен поняла, что он не хочет больше говорить. Однако она была не намерена останавливаться на полпути. Ведь то, что он скрывает, может быть ключом к его страданиям.

– Почему? – спросила она с вызовом.

Тяжело вздохнув, Габриэль потер руками лицо, и Пенелопа поняла, что не зря расспрашивает его. Он отвернулся от нее и сделал несколько шагов в сторону украшенных витиеватой резьбой скамеек. После минуты раздумий он наконец ответил:

– Это меньшее, что я мог сделать для них. Ведь их мужья погибли по моей вине.

Пенелопа затаила дыхание.

– Уверена, это не так, – проговорила она, подойдя к нему и сев на скамью напротив.

– О, это так. – Он приподнял голову, поворачиваясь к Пен лицом. Габриэль тяжело дышал, а выражение его лица говорило о непоколебимой уверенности в сказанном. – Это один из тех моментов в моей памяти, о которых ты настоятельно посоветуешь мне забыть. – Его губы изогнулись в полуулыбке, где сквозили и боль, и радость одновременно – это отозвалось скорбью в сердце Пенелопы.

В ответ она лишь вскинула бровь.

Габриэль отклонился на спинку скамьи, скрестив руки на груди. Он не смотрел на Пен, устремив взор куда-то вдаль.

– Было далеко за полдень, и битва длилась уже около семи часов…

Пенелопа сидела молча, слушая рассказ Габриэля о том, каких жертв стоила доставка сообщения Веллингтона прусскому генералу, сколько людей сложили головы на этом смертельно опасном задании. Бромвич говорил сбивчиво, и ей очень хотелось прервать его и успокоить, но она не смела.

Сердце Пен начало биться чаще, когда он рассказал о неделе, выпавшей из его памяти. Она подумала, что за это время с ним могло произойти что-то важное, но могло и не произойти ничего – и Пенелопа решила оставить размышления об этом, продолжая слушать историю.

– В госпитале я узнал, что все те люди погибли, и, разумеется, сразу подумал об их вдовах. Официальной среди них оказалась лишь одна, и я знал, что о ней можно не беспокоиться – ее отправят домой. Но я не мог жить с мыслью, что остальные остались без помощи из-за решения, принятого мной.

Пенелопа хотела возразить, но просто спросила:

– Много их было?

– Семь, включая Мэри. Одна была матерью двоих детей.

Пен ощутила озноб, стараясь представить, каково это – оказаться в чужом, незнакомом месте без какой-либо поддержки.

– Итак, ты нашел их и отправил домой, – заключила она.

Габриэль кивнул.

– Я, конечно, никогда не смогу отдать должное их мужьям, но вдовам я обеспечил безопасность и помог найти выход из положения. И я навестил каждую из них здесь, в Англии… Хотел убедиться, что у них все хорошо, и предложить помощь, если они в ней нуждаются.

Воцарилось молчание.

– Женщина в Викеринг-плейс, – вспомнила Пенелопа, – вдова одного из твоих лейтенантов. Она одна из этих семи?

– Да, – ответил Габриэль, глядя прямо ей в глаза. – Когда я нашел миссис Бойд, она пребывала в крайней нужде. Она помешалась после смерти второго супруга. – Бромвич вздрогнул. – Ее сестра рассказала, что рассудок миссис Бойд словно рухнул под напором горя и бедности. Мисс Крибб оставила свое место в городе и приложила все усилия, чтобы помочь сестре, но для нее эта ноша была слишком тяжела. Поэтому я заплатил, чтобы детей приняли на воспитание в хорошую семью, и нашел новое место для мисс Крибб. Потом начал поиски клиники для миссис Бойд. И – какая ирония, – невесело улыбнулся он, – именно тогда я впервые узнал о Викеринг-плейс. – Горький смех Габриэля эхом раздался в беседке. – Тогда я и не подозревал, что скоро присоединюсь к ней.

Пенелопа на миг зажмурилась.

– Все это время ты оплачивал проживание нищей вдовы в Викеринг-плейс?

Она знала, что жить там – удовольствие далеко не из дешевых, и даже мечтать не могла, что кто-то сможет проявить такую щедрость.

– Разумеется, – кивнул Габриэль: по его тону было очевидно, что он не знал другого ответа на этот вопрос.

– Габриэль… – Пенелопа наклонилась к нему и положила ладонь на его скрещенные руки – она не смогла сдержаться. Она всегда знала, что он хороший человек, но и предположить не могла, что его доброта столь безгранична.

Впрочем, ей следовало догадаться. Она уже замечала прежде у солдат, которых ей довелось излечить, схожие качества: у всех была добрая, чувствительная душа. Вероятно, именно поэтому они стали уязвимы для недуга – в отличие от других вояк, сражавшихся с ними бок о бок на поле боя. Причина в том, что они воспринимают все слишком глубоко, очень близко к сердцу. В отличие от остальных они хуже защищают себя от переживаний и болезненного опыта.

– Ты понимаешь, что не виноват в смерти тех людей? – тихо спросила Пен.

Габриэль крепко сжал губы.

– Чисто умозрительно. Я осознаю, что война сама по себе опасна. И понимаю, что нельзя было избежать той миссии. Конечно, их убил не я, а наш враг. Но я никак не могу постичь, – Пенелопа заметила, как он взволнованно сглотнул, – почему я выжил, а они – нет.

Пен задумалась, не явилось ли это его чувство вины катализатором болезни. Чем больше она задумывалась над тем, что способствовало развитию у Габриэля посттравматического синдрома, тем сильнее запутывалась. Ей следовало спокойнее дергать за каждую ниточку и молиться, чтобы узел не оказался смертельно затянутым. Ведь чем глубже она узнавала Габриэля, тем более страстно желала его выздоровления. Такие люди, как он, очень нужны этому миру.

Пенелопа крепче сжала его руки.

– Некоторые вещи трудно понять, – сказала она. – И мы порой не способны управлять нашими чувствами. Но мы должны отвечать за свои последующие поступки. Только нам решать, что делать дальше.

Габриэль задумчиво кивнул.

– Я мыслил точно так же. И моей душе полегчало, когда я увидел, что Мэри счастлива. К тому же меня очень заинтересовало то, как много делает для бывших солдат Стратфорд и как мало о них заботится правительство. Мне даже представить страшно, в каком ужасном положении оказалось множество вдов. Помогать им – настоящий подвиг. Стратфорд поступает как герой.

– И ты можешь стать таким героем, – сказала Пенелопа. – Человек, которому есть за что бороться, сможет легче преодолеть и собственный недуг.

– Быть может… – В его глазах блеснула решительность. – Нет, я не смогу никому помочь, если вернусь в Викеринг-плейс.

Пенелопа положила руку поверх его скрещенных рук, словно заключая союз.

– Тогда мы сделаем все возможное, чтобы ты туда не вернулся.

Глава 13

– Я помню, что согласился следовать твоим советам, но как именно они помогут мне? – спросил Габриэль, окидывая Пенелопу скептическим взглядом.

День близился к вечеру, и они сидели вдвоем в продолговатой галерее Сомертон-Парка. Огромное помещение с высокими потолками было уставлено удобными скамьями с мягкой обивкой, банкетками; находилось там и фанерованное орехом фортепьяно, рядом с которым стоял мягкий стул. Противоположная стена представляла собой ряд высоких окон, между которыми располагались портреты и пейзажи в золоченых рамах.

Но Габриэля заинтересовал лишь один холст, стоявший прямо перед ним на мольберте.

Пенелопа улыбнулась ему, открывая крышку керамической емкости цилиндрической формы размером с большую тыкву.

– Когда я только начала проводить беседы с бывшими солдатами, то понятия не имела, как с ними обращаться. – Опустив руку внутрь, она достала мешочек объемом не более грецкого ореха. – Зачастую мы просто разговаривали о жизни, о самых разных вещах. А потом они узнали, что я своего рода художник, – Пен проткнула мешочек булавкой, – и попросили меня показать что-нибудь из моих работ.

Из крошечной дырочки просочилась красная краска, и Габриэль ощутил отчетливый запах льняного масла. Пенелопа выдавила несколько капель на деревянную палитру, а после зажала мелкое отверстие пробкой, прежде чем поместить мешочек обратно в емкость.

– После нескольких долгих и содержательных бесед об искусстве джентльмены пожелали взглянуть на мои работы. Поэтому я написала несколько картин специально для них. – Она вынула другой мешочек, на этот раз – с зеленой краской. – А после я убедила их попробовать нарисовать что-то свое и через несколько недель открыла для себя множество интересных вещей.

Пенелопа достала желтую краску.

– Понимаешь, я ведь к тому моменту уже знала, что мне самой становится значительно легче во время занятий живописью. Я словно излила свои эмоции на холст, когда попробовала впервые. К счастью, – она лучезарно улыбнулась ему, – мелодраматические работы своей юности я уже уничтожила.

К цветам на палитре прибавился и синий.

– Итак, некоторые бывшие солдаты взялись за кисти. И в их работах я со временем начала отмечать характерные символы. Многие воплощали в живописи свои эмоции. И когда эти чувства оказывались на холсте, солдаты отделяли свое внутреннее состояние от готовой картины и с легкостью обсуждали собственные переживания. – Пенелопа добавила фиолетового цвета. – А остальные во время работы просто освобождались от черных дум и весь оставшийся день чувствовали себя прекрасно.

Габриэль скрестил руки и задумчиво наклонил голову.

– И ты хочешь, чтобы… я изобразил свои чувства?

Она улыбнулась и добавила к палитре еще один цвет.

– Я верю, что уже один процесс создания произведения искусства способен помочь человеку настроиться на позитивный лад. И изучение собственных картин в ряде случаев способствует пониманию самого себя. И я считаю, что порой творческая работа может помочь нам разобраться в своих чувствах, даже если мы сами того не желаем. А когда мы видим свои эмоции со стороны и вполне объективно, то можем побороть их.

Последняя капля – на сей раз белая – и Пенелопа закрыла емкость.

Поместив палитру рядом с мольбертом, она взяла кисти.

– Лилиан просила записывать мои выводы, – говорила Пенелопа, распушая пальцами тонкие волоски соболиного меха. – Но даже если я это сделаю, представляю, каким смехом зальется все Лондонское королевское общество, едва прочитав заголовок. Праздная вдовушка пытается выглядеть выдающейся личностью.

Габриэль посмотрел на Пенелопу, занятую кистями и красками, и пылко рассказывающую об открытых ею способах лечить людей от страданий – таких людей, как он. Неужели она не понимает, что она и есть выдающаяся личность? И более того – Пен умела искренне сочувствовать, была по-настоящему доброй. Холодный рассудок ученого оказался бы бесполезен хотя бы без толики тех качеств, которых Пенелопе хватало с избытком.

Однако выразить все это сейчас было непосильно для Габриэля, поэтому он выдавил сухую фразу:

– Ты все-таки хочешь, чтобы я изобразил свои чувства.

Пенелопа сжала губы, но уголки все же приподнялись в улыбке, несмотря на ее попытки выглядеть серьезной.

– Уверена, это поможет тебе.

Габриэль фыркнул, опустив руки, и подошел ближе к мольберту.

– Сомневаюсь, что родился великим художником.

Пенелопа накинула халат поверх платья.

– В каждом живет художник.

– Только не во мне, – упирался Бромвич. – У меня крайне скудное воображение, уверяю тебя.

Она приподняла бровь, завязывая пояс.

– Не сомневаюсь, мы найдем для тебя что-нибудь вдохновляющее.

Габриэль перевел дыхание. Пенелопа теперь не смотрела на него, всецело увлекшись подготовкой кистей. Он знал, что она говорила без намеков, но, наблюдая ее грациозные движения, подумал: «Ты, Пен. Ты можешь вдохновить меня на все что угодно». И Габриэль готов даже рисовать, если она того пожелает. Ради нее он готов петь. Да, для нее он готов возвести дворец, один он, своими собственными руками! Он бы сам отесал каждый камешек. Ложкой.

– В любом случае я буду писать сегодня, – сказала Пенелопа, отвлекая Бромвича от его мыслей. – А музой моей станешь ты.

– Что?

– Я много думала о твоих многочисленных симптомах. Хоть они и являются частью сложного целого, но я намерена атаковать их поодиночке. И начну с головокружения, которое ты испытываешь на балах.

– Вот как. – Габриэль схватился за кисть с длинной ручкой. Но шутить было проще, чем совладать с узлом страха, растущим у него в солнечном сплетении.

Пенелопа рассмеялась и отобрала у Габриэля его «оружие».

– Помнишь, я рассказывала об ассоциациях, которые отсылают наш разум к тому или иному пережитому опыту?

Бромвич кивнул.

– Полагаю, каждый раз, когда ты входишь в бальный зал, твой разум связывает нечто совершенно безобидное с чем-то ужасным, ассоциирующимся с опасностью, и заставляет твое тело реагировать соответствующе, хотя ты прекрасно понимаешь, что ничего страшного не происходит.

Габриэль нахмурился. Чем отчаяннее он хотел, чтобы стратегии Пенелопы сработали, тем больше запутывался: ее объяснения с каждым разом становились все более непонятными.

– Как такое возможно?

– Мне кажется, что нечто, с чем ты столкнулся на балу, напомнило тебе об опасности: это может быть цвет или форма чего-либо, запах или звук… И с тех пор на каждом балу ты невольно вспоминаешь об этом, что и вызывает головокружение.

– Интересная теория.

«И пугающая», – мысленно закончил он. Если его разум и организм реагировал так на балы помимо его сознания, то как с этим бороться?

– Допустим, ты права. И как же нам отучить мой разум посылать мне эти сигналы?

– Прежде всего нужно выяснить, что именно твой рассудок ошибочно связывает с опасностью. Как только ты поймешь, в чем заключается эта ошибка, ассоциация разорвется. И сейчас я хочу, чтобы ты закрыл глаза.

Габриэль изумленно приподнял бровь.

– Просто верь мне, – подбодрила его Пенелопа.

– Ну раз ты так просишь. – Он опустил веки, чувствуя себя полным глупцом. – Думаю, большего вреда, чем ожоги, это не принесет.

– Очень смешно, – возмутилась она, но Габриэль почувствовал улыбку в ее тоне. – А теперь я хочу, чтобы разумом ты перенесся на свой первый бал на Пиренейском полуострове и в подробностях описал мне все, что ты видишь и чувствуешь. Я буду изображать все, что ты скажешь. Когда мы закончим, ты встанешь напротив полотна и назовешь первое, что привлечет твое внимание. Надеюсь, это поможет нам выяснить, что именно на балах так пугает тебя.

Габриэль приоткрыл один глаз и с сомнением взглянул на Пенелопу. Она же подняла кисть. Он вдохнул и снова зажмурился.

– Итак, ты говорил, что головокружение наступает по мере приближения к залу. Может это быть простым совпадением? Или, вероятно, сама обстановка напоминает тебе о чем-то?

Бромвич постарался вспомнить. Сырой воздух; с реки дул промозглый ветер, несмотря на теплые июньские деньки. Он прошел на территорию усадьбы через старинную каменную арку, предвкушая долгожданный пир после выигранной битвы.

– Вижу, ты вспоминаешь. Но ты должен озвучивать свои мысли, чтобы я могла изобразить все на полотне, – напомнила Пенелопа.

– Была ночь, – сказал Габриэль, – но помещение хорошо освещало пламя многочисленных свечей и факелов – из-за этого огня все светилось золотом.

– Говоришь ты как художник, – подбодрила Пен. Он услышал, как она делает первые мазки на холсте, и это вдохновило его.

– Большая прямоугольная комната, стены которой сооружены из серых каменных блоков. Помещение очень походило на монастырь; повсюду – каменные арки.

Но той ночью в первую очередь Габриэль заметил шум. Какофония голосов, радостных голосов, но они приводили его в замешательство, особенно если кто-то вскрикивал совсем близко.

– Толпа… Очень много людей. Не только в бальном зале – во всем помещении и даже на лужайке перед зданием. Я направился в сторону танцующих, взглядом высматривая партнершу. Но как только я подошел…

Сердце Габриэля быстро заколотилось, на лбу появились капельки пота, хотя он знал, что здесь, в Шропшире, находится в безопасности. Он почувствовал новый приступ головокружения и открыл глаза.

– Я не могу, Пен.

– Не смотри! – воскликнула она, рукой прикрывая ему глаза. От ее рук пахло маслами льна и грецкого ореха. – Ты можешь, – уверяла Пен. – Просто возьми меня с собой. Представь, что я рядом.

Бромвич представил Пенелопу. Однако она выглядела иначе, чем сейчас: не в черном платье, покрытом перепачканным красками халатом – в его воображении на ней красовалась та же одежда, что и на свадебном балу.

Габриэль кивнул, и Пен убрала ладонь с его лица.

– Все танцевали, – неуверенно продолжил он. – Играла веселая музыка. Танцующие кружились, подпрыгивали… – Бромвич выдавил смешок.

– Опиши мне этих людей. – Голос Пенелопы прозвучал так, словно она держала одну из кистей во рту. – Женщин было столько же, сколько и мужчин? Каких цветов на них была одежда?

Габриэль мысленно проследовал в зал, держа за руку Пен. Картинки в его голове не переставали кружиться, но теперь с ним была Пенелопа, и царящий вокруг хаос больше его не смущал. И действительно, сердце его стало биться медленнее и дыхание выровнялось.

– Мужчины вдвое числом превосходили женщин. Множество офицеров были в военной форме. Я также вижу пехотинцев, одетых в красные мундиры и серые штаны. Стрелков в зеленом и португальских офицеров в голубом. Некоторые носили черные кивера. Дамы же были в платьях самых разнообразных цветов – белых, лазурных, желтых…

– Хорошо, – сказала Пенелопа, но из-за зажатой в зубах кисти слово прозвучало странно и смешно. – Ощущаешь ли ты какие-нибудь запахи?

– Ты и их собралась написать? – нахмурившись, спросил Габриэль.

– Этого я не могу. Просто сделай мне одолжение.

– Запах табачного дыма, – ненадолго задумавшись, ответил он. Здание хоть и имело сложную структуру, но все же в нем было достаточно свободного места и полно свежего воздуха. Однако народу внутри собралось слишком много. Иные офицеры курили снаружи, некоторые – по окраинам помещения, но все же запах дыма чувствовался во всем зале. – Но запах был очень слабым.

– Хм-м. – Пенелопа задумалась, и звук кисти, выводящей что-то на полотне, значительно ускорился и участился, словно она бегло набрасывала короткие линии в самых разных частях холста.

– Это все, что я помню, – сказал Габриэль, некоторое время послушав, как Пен рисует. – Можно посмотреть? – спросил он, чувствуя себя полным дураком, оттого что просто стоит с закрытыми глазами.