Захватывающее время Тарп Тим

Глава 57

Сейчас только полдень, а Холли вырядилась в шелковую золотистую блузку, черные брюки-гаучо и босоножки с ремешками, которые обвивают ей щиколотки. Можно подумать, что она собралась в ресторан со своими распальцованными подружками, а не встречает своего непредсказуемого братца-отщепенца. Но, думаю, так как мы редко с ней видимся, ей захотелось превратить нашу встречу в событие.

Мы выходим на террасу. Может, Холли решила, если мы останемся внутри, я опять что-нибудь подожгу? На столе стоит блюдо с фруктами и графин с холодным чаем, который, естественно, не представляет для меня интереса, потому что у меня с собой большая бутылка «7Up».

Мы садимся за стол, и она спрашивает:

– Как тебе наш ландшафтный дизайн? – и не дожидается ответа. – В начале у нас были страшные проблемы с людьми, которых мы наняли, но потом, видишь ли, я четко разъяснила, чего хочу от них и к какому сроку все должно быть сделано, и предупредила, что если мне не понравится, я найму других. Они ворчали, но делали. Мне кажется, получилось великолепно.

– Просто фантастика, – насмешливо говорю я. Я уверен, что она оттягивает разговор об отце, но я не в том настроении, чтобы тратить время на светскую болтовню.

Однако она не унимается.

– Кевин хотел, чтобы посадили яблоню, но я заняла твердую позицию и сказала ему, что это непрактично. Кроме того, мне вообще не нравится, как выглядят яблони.

– Угу, – произношу я, оглядывая сад. – Яблони не в тренде. А теперь, как я сказал тебе по телефону, я хотел бы поговорить об отце.

Мгновенно, словно ее, как телевизор, переключили пультом, она превращается из гостеприимной хозяйки в штанах-гаучо в старшую сестру.

– Ох, Саттер, не понимаю, зачем тебе ворошить это осиное гнездо.

– Осиное гнездо? Ладно тебе, Холли, отец – это не осиное гнездо. Он был отличным парнем. Помнишь, как он в палатке на заднем дворе рассказывал нам сказки?

– Он их рассказывал, в основном, тебе. А я к тому времени уже выросла из сказок в вонючей старой палатке.

– Ну, а помнишь те каникулы, когда мы поехали в Мексику? Папа немного говорил по-испански, и он заставлял нас подходить к людям и задавать вопросы типа «Как найти музей пряжек для ремней?» или «Почему в мороженом нет артишоков?». Весело было. И мы привезли оттуда классных мексиканских марионеток.

– Те вопросы смущали и ставили людей в тупик.

– Разве? Людям они казались забавными. Мы им нравились.

– Им нравился ты, потому что ты был маленьким и миленьким.

– Но мужчинам нравилась ты. Местные мачо воспринимали тебя как маленькую горячую мучачу.

Она улыбается.

– Думаешь?

– Знаю. Я видел, как они смотрели тебе вслед. – Я не считаю нужным упоминать, что одним из этих «мачо» был тощий коротышка лет пятидесяти, и зубов у него было меньше, чем шрамов от юношеских угрей. Но я знаю, что у Холли все же сохранились теплые воспоминания об отце. И я должен вытащить их из нее.

– У папы было одно потрясающее качество, – говорю я. – Для него не существовало незнакомых людей.

– Это точно. – Холли отпивает холодного чая. – Он умел заводить знакомства. Возможно, это были не самые подходящие личности, но умел делать так, что с ним люди становились лучше. Пусть и ненадолго. – Неожиданно ее лицо становится мечтательным. – Помню, когда я была маленькой, еще до твоего рождения, мы с ним играли в «Кошелек или жизнь». Мы играли только вдвоем. Я была одета, как принцесса, в длинное, серебристое платье с блестками, на голове диадема. Папа сказал мне, что я самая красивая девочка на свете. Он сказал, что я на целый вечер становлюсь самой настоящей принцессой и теперь могу делать все, что захочу, и любое мое желание исполнится.

– Да, папа был таким, – говорю я. – Он мог быть волшебником.

– Мне казалось, что он знает всех там, куда мы приходили, он заговаривал с чужими детьми на улице, и рядом с ним я действительно чувствовала себя особенной. Я думала: «Я принцесса, а мой папа – король Америки». Один раз мы сидели под деревом и ели конфеты – он очень любил батончики «Миндальная радость», – и он рассказывал мне, что чудовища в Хэллоуин нас не достанут, потому что мы окружены волшебной аурой, которая превращает их в пыль, стоит им к ней прикоснуться.

– Точно! Он и мне это рассказывал.

– А потом я рассказала ему мое самое заветное желание. Я хотела, чтобы однажды мы все вместе поселились в огромном белом замке. Я ему в деталях расписала замок: плющ на стенах, золотая мебель с красной бархатной обивкой, русские борзые. Или какие-то другие собаки, но обязательно большие. И знаешь, что он мне на это сказал?

– Что?

– Он сказал: «Ты же принцесса, а желания принцессы всегда сбываются».

– В этом весь папа. Позитивный взгляд на мир. Но неужели ты и в самом деле рассчитывала получить большой белый замок, а?

– Какое-то время, понятно, рассчитывала. – Мечтательная улыбка исчезла. – Потом я хотела лишь, чтобы мы просто жили вместе. Мне бы и этого хватило.

– Да, мне тоже. – Неожиданно я ощутил небывалую близость с Холли.

– Вот поэтому, Саттер, мне никогда не хотелось разговаривать с тобой о нем. Не потому, что он жестоко разрушил наши надежды, а потому, что я не хочу, чтобы ты становился таким, как он.

– Но, может, он не виноват в том, что не смог сдержать обещание? Ведь орала и ругалась-то мама, и это она его выгнала.

Холли морщится – она всегда так делает, когда считает, что я сказал глупость.

– Между прочим, он давал ей немало поводов, чтобы орать и ругаться. Ты был слишком мал, чтобы понять, что происходит, но мне она многое доверяла. В те времена мы с ней были почти как сестры. Она рассказала мне, как однажды подошла к его машине – припаркованной прямо перед нашим крыльцом – и увидела его на соседке, которая жила через два дома. Вот таким он был, и для меня этого достаточно.

Близость, возникшая было между нами, улетучивается.

Я говорю:

– Откуда ты знаешь, что это правда? Наверняка он стал таким из-за нее. Она поливает его грязью при любой возможности. Ее послушать, получается, что он Усама бен Ладен или еще какой-нибудь злодей. Поэтому мне бы очень хотелось узнать, что он может сказать по этому поводу.

– Зачем? Чтобы он врал тебе, как врал маме? Как врал нам? Помнишь, когда он уезжал от нас, он усадил нас на террасе и сказал, чтобы мы не переживали, что он будет жить на другом конце городе и мы сможем звонить ему в любое время, если он нам понадобится? Ну, и где он?

– Именно это я и хочу знать.

– Мое мнение…

– Я знаю твое мнение. Но вот мое мнение: настало время, чтобы я нашел его. Я хочу поговорить с ним по-настоящему. Человек хочет общаться со своим отцом, а не с отчимом-роботом. Я пытался выяснить у мамы, где он, но она в ответ несет какую-то ересь. У меня с ней не такие отношения, как у тебя. Она считает тебя своим главным достижением.

– Ты шутишь? Она тебя считает своим золотым мальчиком.

– Золотым мальчиком? Да она перестала так думать с тех пор, как мне исполнилось шесть. Теперь я скорее сломанная игрушка или нечто, что она спешит сбыть на гаражной распродаже. Вот поэтому-то я и здесь. Мне нужно, чтобы ты поговорила с ней и узнала, где папа. Ведь вы с ней близки. Она расскажет тебе.

– Ты тоже мог бы сблизиться с ней, Саттер. И со мной тоже. Но ты ведешь себя так, будто мы тебе не нужны.

– Я же пришел к тебе, правда? И прошу тебя выяснить у мамы один важный для меня вопрос.

Она смотрит в сторону дома.

– Она не хочет говорить о нем. И я не осуждаю ее за это. Как может быть иначе? Он же почти конченный лузер.

– Почти – это еще не конченный. Это вроде как предпоследний. Типа предпоследней недели перед окончанием учебного года.

– Называй как хочешь. Я говорю лишь о том, что в отношении мамы папа – не более, чем плохое воспоминание, и я не хочу быть тем человеком, который вынудит ее снова вернуться в прошлое.

– Ладно, ты наверняка права. Наверняка то, что случилось до того, как у нас появился большой дом с бассейном, – это все плохие воспоминания для мамы. Но что ты скажешь насчет такой мелочи, как просто поговорить с ней ради меня? Это ты можешь? Ты постоянно тюкаешь меня, указывая, что я должен делать. Хоть раз помоги мне в том, что я считаю важным для себя.

Она сидит и молча смотрит на блюдо с фруктами.

– Давай, – говорю я. – Ты прямо сейчас можешь позвонить ей на работу. Скажи, будто Кевину захотелось о чем-то поговорить с ним. Это сработает. Она любит Кевина.

Холли открывает рот, чтобы что-то сказать, потом прикусывает губу с таким видом, будто решает в голове сложнейшую математическую задачу. Наконец она говорит:

– Не стоит ей звонить.

– Почему?

Она все еще не сводит взгляда с фруктов.

– Потому что я и так знаю, где он.

– Что?

И тут она смотрит на меня.

– Я знаю, где он. В Форт-Уорте, в Техасе. Он звонит маме примерно два раза в год, пьяный, и просит ее вернуться к нему. Как будто это возможно.

– И тебе мама об этом рассказывает, а мне нет?

– Ты осуждаешь ее? Ты всем своим поведением даешь ей понять, что в их разводе виновата она. Наверное, она боится, что ты сбежишь к нему или учудишь еще что-нибудь в этом роде.

– Ага, как же. – Я встаю и забираю со стола свою бутылку «7Up». – А может, она просто не хочет, чтобы я узнал правду. Но у нее не получится вечно держать это под контролем. Я твердо намерен найти его. И мне плевать, если ради этого мне придется ехать в Форт-Уорт.

Глава 58

До Форт-Уорта всего три с половиной часа езды на юг, может, даже меньше, если гнать, как мне нравится. Серо и облачно, но меня это не угнетает. Когда ты несешься по магистрали со скоростью почти сто тридцать, когда ты далеко от школы, работы и родителей, ты не можешь не радоваться свободе. А еще мое приподнятое настроение объясняется тем, что я после стольких лет наконец-то увижусь с отцом. Эйми предвкушает встречу с таким же нетерпением, что и я, даже несмотря на то, что мы пропускаем церемонию вручения аттестатов.

Да, мы пропускаем торжественные мероприятия в школе. Отец сам предложил встретиться в эту пятницу, когда я говорил с ним по телефону. Он же не знал, что церемония состоится тем же вечером. Я уверен: если бы я сказал ему об этом, он с радостью назвал бы другую дату, но какой в этом смысл? Ведь мне аттестат все равно не дадут. Мистер Жопастер выполнил свою угрозу. Мне предстоит все лето ходить на курсы.

Очевидно, что и маму Эйми ситуация совсем не обрадовала. Не знаю, как Эйми объяснила ей наш отъезд, но главное, что ее мамашу в принципе не радует мое присутствие. Плохое влияние и все такое. Но ничего страшного. Я и не ожидал иного от женщины, которая теряет контроль над своей дочерью. А именно это и происходит. Эйми уже набралась опыта в том, как отстаивать свои интересы, и стала практически мастером этого дела. Естественно, ей в этом помогает пара глотков водки.

Что до моей мамы, я просто сказал ей, что торжества перенесены на следующие выходные, и она даже не потрудилась проверить. Потом у меня будет время, чтобы объяснить ей ситуацию с летними курсами. Я не рассказал ей, что еду к папе, и попросил Холли не говорить. Мне не нужно, чтобы мама выела мне мозг лекцией о том, какой он плохой и что я от одного разговора с ним заражусь такими же непотребствами.

А вот то, что Эйми пропускает церемонию, меня расстраивает. Она долгие годы усердно трудилась ради хорошего аттестата. Хотя какой прикол в церемонии? Нужно ли ей стоять на сцене в длинной шеренге тех, кто ее практически не знает? Кроме того, если бы она узнала, что я не получаю аттестат, то для нее все было бы испорчено.

У нас играет музыка, а мимо проносятся пейзажи – низко висящие облака, пастбища, горная гряда Арбакл на юге Оклахомы. Эйми перекусывает и запивает еду газировкой. Никакого алкоголя. Ну, может, мы и хлопнем немного перед встречей с отцом, но на этом все.

– Ты нервничаешь? – спрашивает Эйми, и я отвечаю:

– Наверное. Это будет странно – увидеться с ним, но ты знаешь мою политику на этот счет.

– Принимай непонятности?

– Стопудово.

– Спорю, твоему отцу надолго хватит впечатлений, – говорит она, протягивая мне открытый пакетик с вафельными рожками.

Я загребаю горсть и говорю:

– Он очень обрадовался, когда я позвонил. Это всегда было в его духе – воспринимать жизнь восторженно. Помню, однажды мы с ним поехали за продуктами, и он на парковке сдавал задом и задел чужую машину. Он ни капельки не расстроился. Напротив, он увидел в этом возможность подружиться с новым человеком. Он зашел в магазин, попросил по громкой связи позвать хозяйку машины, дал ей информацию по своей страховке, и вскоре они – ты не поверишь – уже весело болтали и хохотали во все горло. Можно было подумать, что он подарил ей выигрышный лотерейный билет, а не ударил ее машину.

– Мне не терпится увидеться с ним.

– Ему с тобой тоже.

Нет, я по телефону не рассказывал о ней отцу, ведь когда говоришь с отцом впервые за десять лет, вряд ли можно рассказать о своей жизни в мельчайших подробностях.

Между прочим, разговор был хорошим. Сначала, когда я сказал свое имя, он пришел в замешательство – как будто думал, что я все еще маленький ребенок, а не восемнадцатилетний парень, практически взрослый человек. Но потом он свыкся с этой мыслью, и мы отлично поговорили, не без неловкости, но в позитивном ключе.

Он спросил о маме и Холли и не сказал о них ни одного дурного слова. Она даже вспомнил, что я когда-то играл в младшей бейсбольной лиге, и спросил, не бросил ли я спорт. Пришлось признаться, что я ушел из юношеской лиги, потому что у меня появились другие интересы, но мне все равно было приятно, что он помнит, каким хорошим, несмотря на свой юный возраст, принимающим игроком я был.

Он так и не сказал, где работает и как оказался в Форт-Уорте, но, кажется, он вполне доволен жизнью. Все еще ходит на бейсбольные матчи. Не женился. Все еще рассказывает анекдоты, хотя сейчас, когда он смеется, у него начинается приступ кашля. Я не спросил у него, что на самом деле произошло между ним и мамой. В Форт-Уорте у нас для этого будет куча времени.

Мы с Эйми приезжаем в Форт-Уорт к обеду. Несколько раз свернув не туда, мы, наконец, находим папин дуплекс. Дом не старый – ему, может, лет десять, – но выглядит он ненадежным, будто не может устоять под напором техасских ветров. Трава на газоне давно не стрижена, кусты не ухожены, но что тут особенного? Возможно, у папы много других, более полезных дел, чем благоустраивать участок перед домом.

– Думаю, мне нужно глотнуть водки, – говорит Эйми, а я ей на это:

– Передайте мне виски, доктор.

Мы подкрепляемся несколькими глотками чистого алкоголя, а потом ополаскиваем рты зубным эликсиром.

– Итак, – говорю я, – сейчас или никогда.

Я звоню в дверь два или три раза, но нам не открывают. Решив, что звонок сломан, я стучу, но дверь открывается раз на пятый. На пороге стоит папа, только, как мне кажется, он здорово уменьшился. Он ненамного выше меня, его волнистые волосы подернуты сединой и давно не стрижены. Он одет в сильно потертые голубые джинсы и нечто вроде гавайской рубашки, только вместо цветов на ней катящиеся десятицентовики. Он все еще красив, но его красота изношенная, мятая.

– Ну, привет, дружище, – говорит он, полный прежней харизмы. – Чем я могу тебе помочь?

В первое мгновение я думаю, что он дурачится, но оказывается, что нет.

– Это я, – говорю я ему, – Саттер. – Он смотрит на меня так, будто ждет от меня продолжения. – Твой сын.

– Саттер! Конечно же! Ну, старина, рад тебя видеть. Я забыл, что ты приезжаешь. Ну, как дела? – Его рукопожатие твердое и теплое. – А кто эта юная леди? – Он протягивает руку Эйми.

Я представляю ее. Она смущенно прячет лицо, когда он говорит, что принял ее за восходящую голливудскую звезду.

– Ты весь в своего отца, – говорит он. – У тебя безупречный вкус в выборе дамы.

Интересно, где и с какими дамами он развил свой безупречный вкус. Наверняка он имеет в виду не маму.

Оказывается, он уже договорился о встрече со своей подругой в заведении под названием «У Ларри». Он думал, будто я приезжаю в следующие выходные. В иной ситуации я списал бы все на свою ошибку, но сейчас я уверен, что мы договаривались на сегодня. Но что толку спорить? Мы здесь, и он счастлив, что мы присоединимся к нему и его девушке.

Он считает, что нам лучше ехать на двух машинах, поэтому мы с Эйми загружаемся в мою «Митсубиси», а он садится в свой старый, потрепанный «Вагонеер». Настроение шикарное. Только меня не покидают опасения, что будет немного сложно – в присутствии его подруги – обсуждать тему их с мамой развода.

– Еще глоток виски, доктор? – спрашивает Эйми, когда мы трогаемся с места.

– И как можно скорее, – отвечаю я.

Глава 59

«У Ларри» – это и коптильня, и бар в десяти минутах от дуплекса. Внешне заведение похоже на сарай, но, как говорится, лучшие ребрышки подают в худших местах. Папа, судя по всему, здесь завсегдатай. В баре сейчас человек пятнадцать, и все они, кажется, знают его. Они в восторге от знакомства с его сыном. А техасским женщинам, как выясняется, очень нравиться щипать тебя за щеку.

Но его даму наше присутствие совсем не радует. Она выходит из туалета как раз в тот момент, когда мы заканчиваем собирать богатый урожай добрых пожеланий от посетителей, и возмущенно заявляет, что она тут уже полчаса и ее тошнит от того, как он к ней относится. Кто-то может подумать, что сейчас атмосфера накалится, но я-то знаю, что ничего подобного не случится. Отец просто включает свою широченную улыбку и говорит ей, что его задержали гости.

– Познакомься с моим сыном, вот этим потрясающим парнем, Саттером Кили. – Он театральным жестом указывает на меня. – Саттер, познакомься, это миссис Гейтс.

Миссис Гейтс мгновенно преображается, ее лицо сияет.

– Твой сын? А почему ты не сказал мне, что он должен приехать?

Она делает шаг ко мне, небрежно обнимает меня и чмокает в щеку. Кажется, что она уже немного датая. Вполне возможно, думаю я, что она мне понравится.

Конечно, она не самая красивая на свете сорокапятилетняя тетка, но она весьма своеобразна: восхитительные накладные ресницы, кило теней на веках, все дополнено жирной подводкой, и венчает всю эту прелесть типично техасская объемная прическа. Правда, картину портит неровный пробор, который тянется между отросшими седыми корнями и поэтому сильно выделяется на фоне выкрашенных в черный волос. У нее фигура, как у статуэтки, она невысокая, но в молодости вполне могла бы потягаться с мисс Вселенной. Только сейчас эта ожившая статуэтка превращается в изначальный кусок мрамора. Становится крепкой, солидной. Я бы не хотел врезаться в такую на своей «Митсубиси».

Мы садимся за круглый стол рядом с задней стенкой, и отец заказывает барбекю и пару кувшинов пива. Еда великолепная, порции огромные, и много соуса, остро-сладкого, такого, как я люблю. Но самое главное, что никто, кажется, не возражает против того, что мы с Эйми тоже пьем пиво. Оно ледяное, как Рождественское утро – наконец-то мы с отцом вместе пьем пиво!

Он откидывается на спинку стула, закуривает сигарету и принимается травить анекдоты и всякие истории. Смеются все, в том числе и хиппи, одетые в древнем стиле «кантри-энд-вестерн», за соседним столиком. Больше всего мне нравится история о том, как в те времена, когда у них с мамой все было хорошо, мы ездили на какое-то маленькое озеро. На небольшом пляже был пирс, горка, парочка мостков и спасатель. Папа сначала пытался научить меня плавать, но потом решил выпендриться и показать всем, как он умеет нырять. Он велел мне сидеть на месте и никуда не рыпаться. Я, естественно, был в своем репертуаре: как только он повернулся ко мне спиной, я усвистел на поиски развлечений.

В общем папа совершил свой показательный прыжок и вернулся, но меня не нашел. Он тут же впал с панику, решив, что его ненаглядный мальчик свалился с пирса и утонул. Он ринулся к спасателю, но тот лишь побродил по мелководью с зажатым в зубах свистком и с дурацким тропическим шлемом на голове.

Это умора – то, как папа рассказывает все это. Он рассказывает в лицах, даже встает и изображает сначала идиота-спасателя, как тот прилагает героические усилия, потом меня, как я появляюсь, с невинным видом завязывая тесемки своих плавок после посещения передвижного туалета. Все просто умирают от хохота, все, кроме миссис Гейтс.

Она расчувствовалась, в ее глазах стоят слезы, кончик одной накладной ресницы отклеился и болтается. У нее на подбородке засыхает огромная капля соуса, но никто не скажет ей вытереть ее, и она бормочет:

– У тебя змчательные дети. Чесслово, змчательные. – Очевидно, она считает, что Эйми моя сестра.

Я же счастлив до безумия, потому что я отлично помню тот случай. Только папа не рассказывает самое интересное – то, как он схватил меня, прижал к себе и стал говорить, чтобы я больше никогда не убегал, потому что я мог утонуть, и что бы он тогда делал без своего чудесного сыночка? С тех пор я ношу это воспоминание с собой, как счастливую монетку.

Потом следуют и другие истории из прошлого, и все они образны и теплы, как Тихий океан. Когда я напоминаю отцу, как он летними вечерами на заднем дворе любил слушать песни Джимми Баффетта, его улыбка становится тоскующей.

– Да, Саттер, прекрасное было время, – говорит он, и я спрашиваю себя, а не звучат ли в его голосе слабые нотки сожаления. Однако его улыбка опять становится сияющей. – А знаешь что? Здесь в музыкальном автомате тоже есть Джимми Баффетт. Мы можем прослушать весь CD.

Запустив музыкальный автомат, он возвращается к столу и тянет руки к миссис Гейтс.

– Ты надела свои танцевальные туфельки? – говорит он, лукаво глядя на нее, и миссис Гейтс отвечает:

– А как же, приятель?

– Давай, Саттер, – говорит мне отец. – Посмотрим, получится ли у вас с Эйми перетанцевать нас, старичков.

Сейчас, когда звучит правильная музыка, со мной мало кто может сравниться, но папа и миссис Гейтс танцуют техасский свинг, который совсем не в ритме звучащей музыки и совсем не мой конек. Но меня это не останавливает ни на секунду. Я готов танцевать под что угодно.

И, как это ни удивительно, Эйми тоже. Кто эта девчонка, думаю я. Куда делась та, которую на балу мне пришлось силой тащить на танцпол? Похоже, только то, что я серьезно отнесся к ее предложению найти моего отца, подстегнуло ее самооценку до небывалых высот.

И вот мы вчетвером танцуем на крохотном пятачке. Мы с Эйми подпрыгиваем и дергаемся, демонстрируя плохую координацию, а папа и миссис Гейтс кружатся, как шестеренки в часах. Миссис Гейтс совсем бухая, однако это ей не мешает.

Сжалившись над нами, они решают дать нам урок. На следующую мелодию мы меняемся партнерами, и Эйми в паре с отцом начинает крутиться так, будто она только что вернулась с «Гранд ол опри»[44]. Я же едва не бросаю миссис Гейтс на колени какому-то чуваку с ременной пряжкой величиной с сырное блюдо. Миссис Гейтс это не смущает.

– Ты змчательно танцуш, – говорит она мне. – Змчательно.

Звучит медленная мелодия, и миссис Гейтс прижимает меня к своей внушительной груди и сует руки в задние карманы моих джинсов. Отец тоже прижимает к себе Эйми и плавно ведет ее по границе танцпола. Мы с ней обмениваемся озадаченными улыбками, но я точно знаю, что мой отец ей нравится.

Я обещаю себе, что не буду спрашивать у отца, что произошло между ним и мамой. Гораздо лучше отдаться на волю ласкового бриза и посмотреть, куда он тебя принесет. Не надо торопить события. Сегодня день воссоединения, а не разгадывания тайн.

Но когда мы возвращаемся за стол, чтобы освежиться пивом, Эйми набирается смелости и задает вопрос, который выворачивает всю нашу вечеринку наизнанку. Ее нельзя винить за то, что случилось потом. Вопрос, который она задала, был вполне разумным. Она не могла знать, что, сидя в уютном заведении Ларри, она поджигает запал у шутихи.

Глава 60

– Мистер Кили, – говорит она, разрумянившись от своих героических подвигов на танцполе, – а чем вы занимались с тех пор, как уехали из Оклахомы?

Видите? Абсолютно невинный вопрос задан из благих намерений.

Отец начинает немного расплывчато.

– Много путешествовал, – говорит он. – Везде побывал. Наверное, я всегда был неугомонным. – Затем в его глазах появляется блеск, и становится ясно, что у него всплыли приятные воспоминания. – Одним из моих любимых мест был Ки-Уэст, Флорида. Ох, ребята, вы бы видели, какие там закаты! Как будто огромный шар мороженого, облитого сливочным маслом со жженым сахаром, плавает в клубничной мякоти и медленно тает в океан. Тогда время текло по-другому, медленнее, что ли, спокойнее. Останься я там, я бы сейчас был лет на пять моложе. – Он смеется, но мне кажется, что он сам верит в это.

– А почему вы уехали? – спрашивает Эйми. Весь вечер она внимательно слушала каждое его слово, будто ждала, что он случайно откроет ей смысл жизни.

– Почему уехал? – Он делает глоток пива. – Знаешь, это хороший вопрос. Думаю, все сводится к старой американской дилемме – к зарплате. Или отсутствию таковой. Властьимущие рассчитывают, что ты будешь получать ее, если захочешь есть, пить и иметь жилье. Это одиннадцатая заповедь. И ты оплатишь долги своевременно. – Он допивает свое пиво и наливает себе еще. – Но, уверен, Саттеру интересно, почему я уехал не из Ки-Уэста, а из Оклахомы. Я прав? – Он смотрит на меня, выгнув бровь. Я признаюсь, что такой вопрос приходил мне в голову.

– И это справедливый вопрос, – говорит он. – Без всяких сомнений. Позволь мне начать вот с чего: я действительно хотел жить там ради тебя и Холли. Ты не представляешь, как мне этого хотелось. Вы двое были для меня важнее всего на свете. Но, как оказалось, я не был скроен для семейной жизни. Во всяком случае, в общепринятом смысле. Твоя мама тоже так считала. Наши с ней отношения пошли вразнос, и исправить их могло, кажется, одно: если меня не будет рядом. Хотя бы какое-то время. Иногда проблема состоит в том, что ты и не замечаешь, как «некоторое время» превращается в вечность.

Меня такой ответ не устраивает, но я не даю ему возможности отравлять мне душу. Пока.

– Так что произошло у вас с твоей женой? – встревает миссис Гейтс. Ее вмешательство удивляет меня. По тому, как она сидела, уставившись в скатерть, я решил, что она уже в отключке.

– Старая история, – говорит он. – Непримиримые противоречия. Дело в том, что она всегда хотела какого-то будущего, а не мог дать ей никакого.

– Ха! – восклицает миссис Гейтс. Она откидывает голову, но ее голова, как у китайского болванчика, тут же падает вниз. – По моему опыту, непримиримые противоречия означают, что у мужа и жены несогласие только в одном: она считает, что изменять нельзя, а он – что можно!

Отец спокойно говорит на это:

– Для мужчин всегда тайна, что думают женщины. И тут у меня с языка слетают, будто сами по себе, слова:

– Мама говорила нам, что ты ей изменял. – Мне странно слышать эти слова из собственных уст, но они произнесены, и я вынужден продолжать. – Она все время пыталась свалить всю вину на тебя. Только я никогда ей не верил. Я считал, что она делает это для того, чтобы перетянуть нас на свою сторону.

Секунду отец водит пальцем по краю пивной кружки, размышляя.

– Ну? – говорит миссис Гейтс. – Изменял? Не поднимая глаз, отец отвечает:

– Может быть. Немножко.

Думаю, это как раз тот случай, когда тайное стало явным и ты уже не можешь лгать. Понимаю, это звучит по-идиотски, но я все еще пытаюсь убедить себя в том, что это мама с ним плохо обращалась, и поэтому ему пришлось искать утешения на стороне.

– Проклятье! – восклицает миссис Гейтс. – Вот ответ в типично мужском духе! Как можно изменять немножко?

Отец снова надевает улыбку, только она уже не настоящая.

– Ты знаешь, как это бывает, – говорит он. – Идешь куда-нибудь выпить и приятно провести время, а потом одно цепляется за другое. Эти девицы ничего не значат. Некоторые из них потом не даже запоминаются.

– Некоторые? – говорю я. – А сколько их было? У отца такой вид, будто он и в самом деле мысленно пытается пересчитать их, но сдается.

– У меня не было при себе счетчика.

– Все. С меня достаточно того, что я услышала. – Миссис Гейтс хлопает ладонью по столу. – Не знала, что связалась с серийным насильником!

– О, черт. – Отец сконфуженно смотрит на меня. – Опять она преувеличивает. Я надеялся, что сегодня мы обойдемся без таких вещей.

Миссис Гейтс наклоняется вперед.