Светорада Золотая Вилар Симона

ГЛАВА 1

Весна 898 года.

Песок под ногами проваливался, сползал по склону, и Ольга все топталась на месте, увлекаемая назад тяжелым заплечным мешком с камнями. Новый рывок, еще один шаг, сбивающееся дыхание… Песок опять поддался, такой тяжелый и сыпучий, сбегающий вниз, словно вода по крутому склону.

А вверху песчаного откоса, там, где стояли уже взобравшиеся на кручу дружинники, слышались шутки, смех, даже обидный свист. Они уже одолели подъем, их не затянула эта сыпучка, не опрокинули тяжелые мешки за спиной. Ольга же все месила песок на одном месте, веселя наблюдавших сверху дружинных побратимов. Тоже мне, побратимы… Хотя, не будь она так утомлена после бессонной ночи, после страстных ласк молодого князя, не чувствуй она обычной бабьей слабости в пору непраздности,[1] может, и она смеялась бы над кем-то, взбежав на кручу раньше других.

Молодой князь Игорь – красивый, статный, с разметавшимися по плечам темными волосами, с упавшей на синие глаза седой прядью – тоже хохотал. Даже выкрикнул:

– Что ж ты за воин, девка, если склон пустячный одолеть не можешь!

Допустим, не такой и пустячный. Кручи военной крепости Самват высоко поднимают срубы построек над Оболонью. Но раньше Ольга справлялась с этим немудреным восхождением, взбегала не хуже других.

Песок все осыпался, дыхание срывалось… А тут еще силы иссякли, заплечный мешок стал вообще неподъемным. Она так и опрокинулась, съехав вниз на спине. Вверху раздался новый взрыв смеха. Ольге было обидно до слез. На хохочущего Игоря и глядеть не хотелось. Ведь целовал же, миловал, сплетался с ней в жарких объятиях до самой зорьки. Другая после столь бурной ночи и встать бы не смогла. Она же присоединилась к дружинникам и на утренней разминке-потехе носилась со всеми, прыгая через жердины, ныряла с кручи в холодную при нынешней запоздалой весне днепровскую воду, плыла сильными гребками. Когда же Игорь велел взвалить на плечи камни и бежать по склону… А ведь она сказала ему этой ночью, что понесла от него… Игорь будто и внимания не обратил. Держался невозмутимо, как всегда, погнал ее на обычные воинские упражнения – не хотел, чтобы остальные знали, что у него страсть Удова[2] с поляницей[3] из дружины…

Отряхиваясь от песка, Ольга попыталась подняться. Но тело не слушалось, мешок снова опрокидывал ее на песок. Барахталась, как… Как дура какая-то слабая. Как жук-рогач, который упал на спину и сучит жалко лапками…

Она заметила, как один из побратимов, стрелок Стемка, соскочив с кручи, хотел подойти помочь.

– Стоять! – крикнул Игорь. Зло так крикнул, гневно. – Ольга желала нам всем показать, что ей нипочем стать поляницей киевской. Вот пусть и покажет.

У Ольги слезы навернулись на глаза. Ну, погоди же! Справлюсь, смогу! Она перевернулась на бок, крепко ухватилась за врезавшиеся в плечи ремни мешка и сумела-таки подняться. Тяжело поднялась, едва не со стоном. И мелькнула вдруг страшная догадка: не нарочно ли Игорь ее гоняет, чтобы скинула нагулыша от него девка настырная.

– Стема, стоять! – вновь прикрикнул Игорь сверху, когда паренек все же сделал несколько шагов к ней вниз по склону.

Увязая босыми ногами в песке, Ольга дышала тяжело, двигалась рывками. В какой-то момент различила, что смех наверху вроде притих. И раздался голос – спокойный, властный, твердый:

– Делай, что собирался, Стемид. Помоги девице.

Даже не взглянув, Ольга узнала в говорившем Олега, князя старшего. Ему Игорь не указ, оттого тот и смолчал. Правда, оглянулся резко на Олега, поглядел потемневшими от гнева глазами.

Стема, наконец, поймал Ольгу за локоть, помог одолеть остаток песчаной кручи. Наверху она скинула тяжелый мешок и несколько мгновений не могла выпрямиться, стояла, наклонившись и упершись руками в обтянутые кожей штанов колени, дышала жарко. Вокруг было тихо.

– Это мой отряд, – негромко, но с нажимом сказал князю Олегу Игорь. – Ольга сама решила войти в дружину, и послаблений ей не будет. Даром что краса. А баловать ее начнешь… Забирай, откуда привез!

Ольга все же взглянула на старшего князя. Олег сидел верхом, лиловый бархатный плащ сколот на плече красивой пряжкой, на длинных светлых волосах обшитая соболем шапочка на византийский манер. Лицо спокойное, полное достоинства. Зеленоватые прищуренные глаза глядят с какой-то легкой печалью. На нее глядят, на Ольгу.

На Игоря князь и не посмотрел, когда, перегнувшись в седле, протянул девушке руку.

– Со мной поедешь.

Она послушно вложила руку в сухую, горячую и сильную ладонь князя. Поставила босую ногу на его узорчатый сапожок в стремени, ощутила рывок и сама подалась вверх. Мгновение – и она уже сидела на крупе коня за спиной Олега.

– Вот-вот, забирай ее! – крикнул им вслед Игорь. – Навязал мне девку псковскую, а я возись. Много о себе возомнила… Прекраса, мать ее…

Олег неожиданно повернул коня. Ольга спряталась за его обтянутым лиловым бархатом плечом. Больше всего она опасалась, что все вокруг… что Игорь заметит, как глаза ее наполнились слезами.

– Игорь, приедешь вечером ко мне в детинец,[4] – не повышая тона, молвил Олег.

Он вообще редко когда повышал голос. Ему это было без надобности – могущественного князя русов Олега Вещего и так слушались с полуслова, с полувзгляда. И только Игорь, Рюриков сын, мог иногда быть дерзким с мудрым старшим соправителем. По сути – правителем. Ибо Олег так и не отдал власть в Киеве сыну Рюрика.

Ольга ехала за князем, понурив голову. Как ни сдерживалась, слезы все-таки полились из глаз. Даже всхлипнула горько. Олег сразу это заметил.

– Не реви. Будущей княгине срам на людях слезы лить.

– Какой княгине? – вновь всхлипнула Ольга. – Он меня как… Ох, пора, видимо, мне возвращаться на Псковщину.

– И не думай о том!

Олег пришпорил коня. За ним поскакали трое его верных кметей[5] – свита.

Ольга постаралась взять себя в руки. Ей хотелось верить Олегу. Вещему Олегу, который все знал обо всех, мог и будущее предугадывать. Вот сказал же – княгиней будет. Ольга отвела от лица выбившиеся из косы пряди волос, гордо вскинула голову. Хотя какая тут гордость – сидит за князем растрепанная, босая, как чернавка какая-то, рубаха пузырем полощется на прохладном весеннем ветру. Штаны кожаные лопнули на колене. Княгиня… Хм.

Но каковы бы ни были ее обиды, все же она ехала на одной лошади с могущественным князем. Они уже миновали низинные земли Оболони, проехали и гору Щекавицу с башенками теремов наверху, оказались в шумной толчее Подола.

Люди расступались перед княжеским конем, сняв шапки, кланялись.

– Сам Вещий, гляди-ка!

– Многие лета тебе, князь пресветлый.

– Меду стоялого не желаешь ли изведать, Олег Киевский?

Князя в Киеве признали, полюбили. Кто теперь вспомнит, что прибыл он в стольный град на Днепре захватчиком нежданным, что погубил прежних князей – варягов Аскольда и Дира… Людям не то важно, что один варяг скинул других, а то, что не предал город разорению и пожару. Более того – сказал: быть Киеву матерью городов русских! И ведь не обманул. Разросся при нем Киев-град, разбогател, возвысился. Все племена окрестные ему теперь дань платят: и древляне лесные дикие, и богатые хлебом северяне, и радимичи осторожные. А когда поляне дань хазарам-степнякам платили – в Киеве о том уже и не вспоминают.

У подъема на Гору Старокиевскую, где высится кремль-детинец и терема самых нарочитых[6] людей стоят, начинался пологий широкий подъем – Боричев узвоз. Здесь Олег придержал коня, пропуская вперед медлительных круторогих волов, ташивших возы с гладко оструганными досками и длинными бревнами, – видать, строится кто-то на высокой горе, украшает свое жилище. Олег довольно улыбнулся в бороду, однако тут его внимание привлекли неожиданно возникшие сбоку два всадника на лохматых горячих лошадках, – оба чернявые, с завитыми усами. Их округлые шлемы были низко надвинуты на лоб, у коней с удил свисали пышные лисьи хвосты.

Всадники очень торопились, стремясь обогнать возы. Один из них даже ударил возничего нагайкой, крикнув:

– Ходи прочь – я еду!

Олег повел глазом на своих кметей, и те выехали вперед, держа длинные копья поперек седла. Внушительного вида рослые русы в добротных кольчугах и высоких шишаках сразу потеснили пытавшихся устроить беспорядок пришлых. Послышалась ругань, кто-то схватился за кривую саблю, залопотал что-то на своем языке.

Олег быстро выехал вперед:

– Пошто вы, угры буйные, забываете уговор?

– Какой такой уговор? – огрызнулся один из них. – Не знаем никакого уговора.

– Не знать не худо. Худо знать, а дурнями прикидываться.

Угры разразились громкой бранью, один из них даже поднял на дыбы коня.

– Я покажу тебе, пес русский, как меня…

Он не успел договорить – один из кметей князя ловко ударил его по лицу древком копья, так что наглец кубарем слетел с седла, упав на дорогу. Вокруг засмеялись киевляне. Однако в воздухе все же чувствовалось напряжение. Кто-то крикнул:

– Бей их, витязь! Покажи диким уграм, что значит нашего князя так называть!

Олег поднял руку, призывая к вниманию.

– Бить их не станем, однако пусть уходят прочь. А вам, – обратился он к встававшему с земли угру и к его товарищу, который сдерживал волнующегося коня, – вам я напомню уговор: въезжать угорским торговым людям в Киев позволено, но на Гору хода нет. Как и не дозволяется чинить в городе бесчинства и устраивать беспорядки. Поэтому отправляйтесь отсюда подобру-поздорову. Вам отведено урочище под Угорской горой у капища Рода – там и держитесь.

Угры сердито переглядывались, но, заметив, с каким глухим ропотом вокруг них сжимается толпа, предпочли посторониться. Они уже отъезжали, а вслед им все еще неслись брань и свист.

– Видишь, что творится, Прекраса? – выезжая на подъем, заметил Ольге Олег. – Боюсь, добром это не кончится.

– И зачем ты, княже, позволил уграм стоять станом подле Киева? Шли бы себе и шли куда подалее.

– Думали, миром с ними уладить, – не оглядываясь, ответил Олег. – Сила у них немалая, вот и решили по-доброму спровадить угров. Они из степи сначала родами прибывали, потом сотнями, а вскоре и вовсе скопом пошли. Говорили: вот переправите нас через Днепр, мы и дальше двинем. Но обманули. Сошлись войском великим, да еще новых ждут, а о переезде и не помышляют.

– Значит, быть сече?

Олег чуть повернул к ней голову.

– Это ты речи Игоря повторяешь али как?

Ольга промолчала. О том, что Игорь ждет не дождется, как бы схлестнуться с уграми, она знала. Но сказала другое:

– Сечи теперь избежать трудно. Но, опасаюсь, стон и плач тогда над Киевом будут стоять. Угры в бою смелы и решительны, а дружины киевские после походов ослабели. Вот если бы собрать такое воинство, чтобы угры не раз подумали, что им предпочтительнее – идти на земли новые или омыть угорской кровью берега Днепра, тогда и можно было бы думать о сече.

– Все ты, Прекраса, верно говоришь. Все понимаешь. Одного только не уразумела: если за молодым князем Игорем бегать будешь, не то что княгиней его не станешь, а даже почтение к себе потеряешь.

Ольга вздрогнула. И вновь вспомнилась недавняя обида. Зачем только Олег напомнил… Но не напомнил бы, сама извелась бы кручиной. Поначалу она и не набивалась к Игорю, но он словно забыл, как позвал ее из Пскова в Киев, женой, суложью милой, обещался назвать, княгиней своей сделать…

Князь Олег въехал в мощные ворота детинца. Здесь все было прочным и надежным. Огромные срубы башен высоко возносились над кручами, между ними крепкий тын с земляными насыпями, на стенах воины несут службу, каты[7] толстые лежат наготове. Посредине – терем-житница князя Олега. Срубленный еще при Дире с Аскольдом, он сделан основательно, но, на взгляд Ольги, уж больно грубо. Будто это не жилище могущественного владыки, а простая изба, разве что размером побольше, да со вторым поверхом рубленым. Игорь тут бывает редко, предпочитая больше времени проводить в Самвате с верной дружиной.

Когда Ольга вошла в гридницу,[8] она ожидала, что Олег начнет с ней речи вести, как бывало прежде. Она любила беседовать с ним, любила, когда мудрый князь разговаривал с ней не как с девкой обычной, а как с мудрой советчицей: спрашивал ее мнения, а что-то и сам советовал. Но Олега с утра дожидались бояре да старшины городских концов,[9] поэтому он только указал девушке в сторону лестницы, уводившей в верхние покои.

– Там дожидайся. А еще лучше ляг, отдохни. Усталой выглядишь, словно и не спала.

И вроде бы ничего такого не сказал, а Ольга так и вспыхнула. Олег – он Вещий. Ей же совсем не хотелось, чтобы князь знал, что между ней и Игорем прошлой ночью происходило.

А ведь происходило же… И счастлива она была, когда, прильнув к сильному телу любимого, умирала от томления в его объятиях сладких… Ради этих мгновений она на многое пошла. Ради этого она вообще приехала в Киев.

В верхней горнице терема Ольга была не впервые. Здесь на бревенчатых стенах развешаны оружие и пушистые шкуры. Вдоль всего помещения – лавки, крытые алым сукном. Таким же сукном накрыт и стол у окошка. Над ним висит щит самого Олега – округлый, из литого металла, гладкий, но с красивой чеканкой по ободу.

Для Олега это только щит, а для Ольги… Она торопливо огляделась – не видит ли кто, и, быстро подойдя, всмотрелась в свое отражение. Металл выпуклого щита искажал изображение, и все же Ольга могла рассмотреть себя. Высокая, полногрудая, со стройной белой шеей, прямым разворотом плеч. Словом, видная девица, даром, что в простой рубахе. Лицо продолговатое, рот яркий, пухлый, нижняя губа чуть раздвоена – как плод вишни. И ямочка под губой такая славная. Да и нос не подкачал – прямой, удлиненный, с изящно вырезанными ноздрями. Правда, русые пряди висят жалко вдоль лица, зато переброшенная на грудь коса, толстая и длинная, – и впрямь девичья краса. Но особенно хороши у Ольги глаза – светло-серые, словно туман, и осененные длиннющими, красиво загнутыми ресницами.

Ольга вздохнула. Три года назад и заприметил ее из-за этих ресниц прибывший из Киева в Псков молодой князь Игорь Старый. «Старым» его называли из-за пряди рано поседевших волос, особенно заметной на фоне остальных, темно-каштановых, почти черных. Ольге тогда так и сказали: мол, прибыл седой князь из Киева, страсть как понравившийся девкам псковским. И ей стало любопытно глянуть, чем это седой князь так псковитянок покорил. Но оберегавшие ее волхвы Даждьбога плодородного идти в город тогда ей не велели. Вот она и отправилась рыбачить на реку. И, как оказалось, на свою беду.

Вспоминая это в горнице Олега, Ольга глядела на оплывавшую в высоком шандале свечу. Огонек чуть колыхался от ветра, влетавшего в отодвинутый ставень. На улице давно рассвело, а свеча все горела. Об этом напомнила Ольге, буркнув, старая ключница Олега, которая принесла гостье перекусить. Старуха она была верная, но ворчливая. В тереме детинца она жила хозяйкой еще у прежних князей, за всем следила, все берегла. Вот и теперь, поставив на стол миски со снедью, прежде всего, задула свечу.

– Что ж ты, девка, воск-то жжешь без надобности? Ишь, не свое – не жалко. А вот жила бы тут да помогала мне по хозяйству, глядишь, и Игорь бы к тебе чаще наведывался. И что за стыдоба такая – девкам в портки рядиться да с мужиками в дружинной избе жить! Не иначе как от варягов пришлых обычай такой негодный переняли.

Ольга промолчала, не желая спорить с дурой бабой. Молча сняла с казанка вышитый рушник – масленая гречневая каша лежала в казанке горкой, рядом на блюде – пироги с капустой, в глечике глиняном маринованные белые грибы. Приподняв подол рубахи, Ольга достала длинный нож и отрезала себе большой кусок ароматного сала копченого. Поглядев, как гостья орудует тесаком, старая ключница только сплюнула возмущенно.

– Завели обычай – девкам в парней рядиться.

Однако Ольге это было привычно. Она и в Пскове все парнишкой наряжалась. Но там ей сами волхвы велели, имелась на то причина. Ольга Псковская была внучкой Вадима Храброго,[10] память о котором чтили славяне, живущие вокруг Новгорода. Немудрено, что Рюрик желал от потомков недруга избавиться, да только волхвы спрятали сына Вадима. Тот жизнь прожил короткую и тихую, женился на псковитянке, дочь породил, да и отлетел душой в светлый Ирий.[11] Ольга отца не помнила, зато о деде Вадиме слышала много, гордилась им, своим происхождением и тем, что псковитяне ее княжной величали. Хотя и жила она уединенно, нигде, кроме Пскова, не бывая и прячась под личиной отрока, чтобы лазутчики Рюрика, а потом и Олега, не узнали, где она хоронится.

А затем настало то знойное лето, когда стали поговаривать о раскрасавце князе Игоре, сыне Рюрика, величая его Старым. Ольга тогда подсчитала, настолько ли стар сын погубителя ее деда Вадима. Счету волхвы хорошо ее обучили, и она знала, что родился Игорь незадолго до кончины князя Рюрика, а значит, старше ее на каких-нибудь три лета. Так какой же он старый?

В ту пору ей только четырнадцать исполнилось. Была она девушкой развитой и видной, и волхвам все сложнее становилось выдавать ее за отрока. А звали ее тогда… Ах, какое славное было у нее имечко – Прекраса. И псковитяне говорили, что недаром так нарекли красавицу, внучку Вадима. Она еще девчонкой была, а к ней уже парни с гостинцами хаживали, задевали незлобливо и только посмеивались, когда Прекраса их прочь гнала: была она строга, даже грубовата. Да и чего ждать от девицы, которая парнем наряжается и с луком да неводом лучше управляется, нежели с веретеном и куделью.

Вот в то лето, когда ее не пустили на Игоря поглядеть, она ушла подальше от города и рыбачила на реке, прозывавшейся Великой. День уже к вечеру стал клониться, когда с берега ее вдруг окликнул громкий мужской голос. Оглянувшись, она увидела вышедшего из зарослей статного молодого парня в яркой алой рубахе. Незнакомец стал приказывать, чтобы она причалила и перевезла его на другую сторону реки, так как он отстал от охоты, сбился с пути и не может вернуться к своим людям в Псков.

Прекраса сразу догадалась, кто перед ней: сын того, кто убил ее деда Вадима. Однако почему-то злиться у нее не получилось. Может, любопытство превозмогло, может, меч на бедре у Игоря производил грозное впечатление, а может, просто понравился ей этот витязь с падающими до плеч темными волосами и седой прядью над круто изогнутыми черными бровями. Вот она и подвела лодку к берегу, а потом гребла, чтобы высадить его там, где противоположный бережок был не так заболочен. Сама же глядела на него не отрываясь. И что-то случилось с ней в тот миг. Она смотрела на сильную шею, где расходились завязки его щегольской красной рубахи, на широкие плечи, на красивое лицо с ястребиным носом и ярко-синими глазами, такими красивыми на смуглом лице воина, рядом с темными кудрями…

Да и Игорь, поначалу лишь мельком взглянувший на юного перевозчика, стал приглядываться более внимательно. Прекраса решила: ничего, она ведь в штанах, поверх рубахи вышитая безрукавка, коса спрятана под войлочным колпаком. Однако Игорь вдруг заулыбался.

– Аи да реснички, аи да глазки! Да ты не девка ли часом, лодочник?

И прежде чем она успела руки от весел оторвать, он уже был рядом, снял колпак с ее головы и расхохотался.

– О, великий Перун! И кто это надоумил тебя, девица, такую красу от людей прятать?

И тут же стал обнимать, прижал к себе, потянулся губами к ее лицу, словно не замечая, что она отбивается. Лодка под ними закачалась, одно весло выпало из уключины, неводом опутало ноги.

И где у Прекрасы нашлись силы отпихнуть от себя такого крепкого и сильного парня? Может, испугалась, может, вспомнила, кем они друг другу приходятся. Да только едва объятия ослабли, как Прекраса со всей силой стукнула насильника веслом по голове. Крепко стукнула.

Потом, уже на берегу, самой же пришлось приводить его в чувство, смывать кровь со лба.

Похоже, Игорь все-таки понял, что девка эта не для него. Потому, когда очнулся, вел себя уже спокойнее и обиды не выказывал. Сказал только, что не простил бы ей Олег Вещий, если бы она его наследника насмерть веслом забила. Прекраса наварила на костре ухи и попотчевала молодого князя. Сама же болтала с ним не переставая, вопросы разные задавала, опасаясь, как бы он вновь приставать не начал. Даже если ей и хотелось этого, старая вражда родителей стояла между ними. Так ей тогда думалось. Проговорили они дотемна, а на вопрос Игоря, отчего она так неласкова с ним, Прекраса ответила, что честь рода блюдет и не хочет с первым встречным под куст ложиться, будь он хоть князем. И чем же она тогда так пленила Игоря, раз и на следующий день он пришел к тому месту на реке?

Тогда Прекраса впервые не рассказала о случившемся своим воспитателям волхвам. Да и волхвы оказались не так уж догадливы, раз не заметили, что с их подопечной творится. Она жадно вслушивалась в их речи о том, что Игорь-де, вместо того чтобы с дружиной в Новгород отправиться, остался в Пскове из-за негаданной любви к какой-то лесной красавице. Волхвам и на ум не пришло, что пленила молодого князя их воспитанница. Они Прекрасу все еще девчонкой малой считали, а никак не красавицей, способной увлечь сына убийцы Вадима Храброго. Она же, говоря всякий раз, что отправляется на охоту, прибегала на бережок, в условленное место, где они встречались с Игорем. Он рассказывал ей о Киеве, о далеких степях, где с дружиной вступал в схватки с хазарами, о своем воспитателе Вещем Олеге, который и щукой может плавать в воде, и волком рыскать по лесу, и ясным соколом взлетать в поднебесье, и оттого знает про все на свете. Прекраса же сообщала, где тут на болотах берут руду, из которой получают железо для доброго булата, где есть священные места, где волхвы-кудесники гадают о будущем. Молодым людям хорошо было вместе, весело и всегда находилось, о чем поговорить. Может, потому Прекраса и забыла, что перед ней сын врага, и однажды под вечер все же дозволила Игорю обнять ее, ласкать и целовать в покорно раскрывшиеся уста…

Сейчас, вспоминая о том времени, Ольга испытывала жгучую тоску. Тихо было в горнице, но не тихо в самом тереме. Откуда-то долетали голоса, шум учений на плацу детинца, рев трубы на капище Перуна, возвещавший, что настал полдень. Ольга давно отодвинула миски, сидела, опершись подбородком о сжатые кулачки и глядя на свое отражение в изогнутом щите Олега.

Да, тогда Игорь любил ее, она это чувствовала. Неужели теперь она стала хуже, чем в то жаркое лето, когда он все тянул с отъездом ради ее жарких объятий и поцелуев?

Ольга откинула от лица разметавшиеся пряди. Растрепанная, усталая, бледная, круги под глазами после бессонной ночи. И еще беременная. От последней мысли стало совсем горько. Кажется, радоваться бы надо, что Жива[12] позволила ей понести от милого. Но она помнила, как, узнав о ее беременности, Игорь стал замкнутым, торопливо ушел, не дав ей поспать, а потом велел всем вставать и начинать воинскую закалку. Помнила, как он смеялся над ней, нагруженной мешком с камнями, как даже Стемке не позволил помочь…

По щеке Ольги легкой щекоткой пробежала слеза, еще одна, а потом и вовсе слезы полились ручьем, орошая алое сукно на столешнице.

Вздрагивая от плача, она поднялась, зашагала из угла в угол. Когда за дверью раздались шаги и появилась девка-прислужница, Ольга, словно пугливый зверек, отскочила от двери, торопливо взобралась на высокие полати и затаилась за шторкой. И пока девка внизу шуршала веником, отодвигала скамьи в углах, Ольга, зная, что ее не видят, вновь погрузилась в воспоминания о том своем счастливом лете…

…Игорь в тот день приехал верхом. Был он в дорожной одежде, лицом хмур, поглядывал виновато.

– Моя бы воля, век от тебя не уезжал. Но я князь, мне с людьми видеться надо. Да и Олег недоволен, что так надолго в Пскове задержался. Нынче гонец от него прибыл с повелением в путь-дорогу отправляться.

У Прекрасы тогда все в груди оборвалось. Смотрела на Игоря и молчала. Разве так милого провожают? Но Игорь и без слов понял, что с ней. Обнял ласково, приголубил, поцеловал в пробор.

– Ты только дождись, лада моя. Сам не приеду – сватов пришлю. Никто нам не помешает. И будешь ты тогда княгиней пресветлой в тереме моем, хозяйкой, суложью ненаглядной.

О, как она ему верила! И ждала. Осень всю прождала и зиму. В Псков постоянно бегала да спрашивала о князе Игоре. Тогда псковским посадником был один из варягов Олега. Вот он сероглазую Ольгу и приметил, стал вызнавать о ней. Волхвы тут же заволновались, хотя и предупредили их, что посадник зла девушке не желает, может даже в жены взять. Им это казалось не великой бедой – надо же воспитанницу пристраивать в жизни, а по роду ей стать княгиней-посадницей никак не зазорно. Да только для Прекрасы это было хуже всего. Потому и ушла она в лес, жила на заимке дальней, промышляя охотой.

Когда же ранней весной стали подниматься злые медведи-шатуны да обозленные долгой бескормицей волки собираться в стаи, она затаилась. Все размышляла, глядя темными вечерами на огонек лучины: как теперь судьба ее сложится? Одной жить нерадостно, вернуться – волхвы сразу о посаднике заговорят.

И вот однажды явился на ее заимку гость. Она только глянула с порога – сразу поняла, что не простой мужик. Был он немолодым, но статным, по-варяжьи рослым, в богатом собольем полушубке, хотя и с простой рогатиной за плечами и на обычных лыжах-скороходах.

– Давно я тебя ищу, девица, – молвил, стряхивая в сенях снег с валенок. – Ух, и пришлось мне побегать за тобой. Даже волхвы не ведали, куда ты исчезла.

– Как же тогда разыскал? – спросила Прекраса, дивясь про себя, почему это незнакомец уверен, что отыскал того, кого надо.

Но на вопрос этот пришлый только поглядел пристальным взглядом зеленых очей. Поглядел не зло, даже суровые морщины на лбу под меховой шапкой разгладились.

– О том, где ты схоронилась, Прекраса, внучка Вадимова, мне ветер нашумел, месяц подсветил, вода в проруби булькнула. Остальное было только за прочными лыжами да за безветренной погодой. Хвала богам, ни разу с пути не сбился, зверь не тронул, баба-пурга не замела.

Так говорить мог только волхв. Но Прекраса тогда лишь об одном подумала: кто же проболтался чужаку, какого она роду-племени?

Но когда пришлый сказал, кто он такой, она перестала удивляться, обрадовалась несказанно. И как не обрадоваться, если сам князь Олег за ней из дальнего Киева прибыл.

– Ума не мог приложить, что мне было делать с этим упрямым Игорем. Я ему и царевну хазарскую просватать предлагал, и дочь князя уличей, признанную красавицу. Для престола это было бы ох как желательно! А Игорь одно твердил: привези мне девицу Прекрасу из Пскова.

Олег рассказывал, а у нее глаза светились, руки дрожали, пока перед гостем миски со снедью ставила.

– Только одного мне не поведал Игорь, – продолжал князь-сват, – что ты из враждебного ему рода, что нельзя вам вместе быть, пока кровь родичей между вами стоит.

– Он не знал, – едва шевеля побелевшими губами, молвила Прекраса. – Я не сказала…

– Это я уже понял. Побоялась, небось, отпугнуть милого?

– Забыть я о том тогда хотела. Да кто позволил бы… Ох, горюшко. И что же теперь? Не мстить же мне Игорю за деда, которого и не знала никогда?

– Ну не знаю. А тебя я отыскал затем, чтобы понять – такая ли ты разумница, как Игорь сказывал. И если, пока я отдыхать стану, найдешь ответ, – быть тебе княгиней. А нет – кровь между вашими семьями сама вас разлучит. Мне и вмешиваться не понадобится.

И Прекраса нашла ответ. Скоро нашла, и так спокойно ей сделалось, что уснула крепко, и Олегу пришлось расталкивать утром сладко спавшую девку.

– Вот что я слышала от волхвов, – начала тогда Прекраса, хлопоча у каменки и не оглядываясь на князя-ведуна. Небось, сам все знал, а подсказать не захотел. – Я перед изваянием Рода, подателя жизни, поклянусь, что отказываюсь от своей семьи, от рода Вадима Храброго, и становлюсь сиротой безродной. А потом попрошу кого-нибудь удочерить меня, назвать новым именем и принять в семью. Думаю, если люди будут знать, что для брака с князем это делается, найдутся такие, кто меня в свой род примет.

И, перебросив косу на спину, взглянула на Олега: одобряет ли?

Тогда князь ничего не ответил. Остался погостить на ее заимке, ходил за дичью, сам ее свежевал. Словно и не звали его государственные дела. А по вечерам задавал ей вопросы при свете горящей лучины:

– У Игоря в тереме три бабы женками живут, все пригожие да ладные, и каждая от него по дитю имеет. Как бы ты себя с ними повела, если бы княгиней стала?

Ольгу эта весть не обрадовала, но она ответила ровным голосом:

– Я бы их не замечала. Если я княгиня, если меня Игорь водимой женой назовет, то какое мне дело до меньший?[13]

– Ладно, – усмехался Олег, поглаживая небольшую холеную бородку, седина в которой была почти не заметна среди светлых волос. – Еще скажу, что у князя не меньшицами таких зовут, а наложницами и прав они действительно не имеют. А вот что бы ты делала, если бы Игорь в поход ушел, а бояре бузить в Киеве начали?

– Это как поглядеть. Если бы сильно бузили, я бы тайно гонца к мужу отправила, а если бы помаленьку, то постаралась бы самых нарочитых и влиятельных на свою сторону привлечь, и пусть они с остальными разбираются.

– Добро, – вновь усмехался Олег. И вдруг спросил: – Так сколько тебе годков, напомни?

Почему-то Прекрасе стыдно сделалось за свои неполные пятнадцать лет. Но Олегу ее молодость даже понравилась. Сказал, что не обделили ее боги разумом, раз так здраво рассуждать умеет. Интересовался и тем, обучена ли она грамоте, счету. Ольга все рассказывала: и что латинские слова читать умеет, и что в рунах волхвы научили ее разбираться, и что в счете она потолковее иных будет. Олегу это было по душе, однако он все равно продолжал задавать каверзные вопросы: мол, как она поведет себя, если Игорь ее прилюдно обидит (она только хмыкала, не в силах тогда поверить в такое), как поступит, если молодой князь поссорится с соседями, которые Киеву не враги, если он приветит тех, кто ей не мил? Прекраса на все отвечала не спеша, обдумывая каждое слово, понимая, что это не только вопросы, но и своеобразное поучение, какой должна быть жена князя. Любо ей это было. Хотя и сдерживала нетерпение: когда же они в Киев поедут, когда встретится с милым и желанным?

Однако то, что такая странная встреча у них состоится, – и представить не могла.

В Киев она прибыла, светясь от счастья и гордости. И называли ее уже княжной Ольгой, потому что в свой род ее принял не кто иной, как сам Олег Вещий. Князь-волхв семьи не имел, как и положено волхву, вел жизнь целомудренную, с бабами не спал. Один был как перст, оттого и гордилась Ольга, что он ее приемной дочерью признал да нарек по своему имени – Ольга.

Теперь она Игорю должна была еще милее стать. Игорь как будто и обрадовался ее приезду: сам встречать вышел к пристани, на руках вынес с корабля, поцеловал при всем народе, разглядывая ее, такую непривычную в богатой горностаевой шубке, в шапочке, крытой парчой, с подвесками-колтами, падающими от висков до груди золочеными дисками на цепочках. А потом вдруг повернулся к Олегу.

– Скажи, княже, как женюсь, ты признаешь меня полноправным князем? Дашь власть?

Но Олег прошел мимо, не ответив. Игорь вмиг потемнел лицом. Шел рядом с Ольгой, словно чужой. А как оказались они втроем в этой самой горнице, Игорь вновь подступил к князю, стал требовать ответа.

– Ты меня всему Киеву показал, когда Аскольда с Диром убивал. Я сын Рюрика! Отчего же от власти отлучаешь?

– Властвовать тебе еще рано, – наконец вымолвил Олег, скидывая богатое корзно.[14] – Ты в гриднице с боярами и часу усидеть не можешь, все норовишь к дружине умчаться да в поход отправиться. Пока ты больше воин, Игорь, нежели правитель. Воевать-то опасно, но интересно и почетно. Не зря ты славным воителем стал, Игорь, сын Рюрика. Однако куда сложнее вникать в государственные нужды и дела, от которых пока ты нос воротишь да покрикиваешь на бояр, чтобы те заботами своими не докучали.

– Да зачем же мне все эти суды да ряды? Зачем сидеть в гриднице с боярами толстобрюхими? Есть ведь закон, Правда русская, вот пусть по ней сами и разбираются. Настоящий же князь…

Олег резко поднял руку, заставляя Игоря замолчать. Тот и умолк, только глаза синие горели под седой прядью. Смотрел на Олега не отрываясь, словно забыв, что невеста его нарядная тут же на скамье сидит.

Олег негромко сказал:

– Вот женишься, остепенишься, а там поглядим.

Повисла тишина, прерываемая лишь бурным дыханием Игоря, младшего князя, зачастую называемого княжичем, ибо он под Олегом ходил.

– Я-то женюсь, – как-то нехорошо улыбаясь, заговорил наконец Игорь. – Но не сейчас, а когда сам пожелаю. И не на этой, которую ты мне привез…

Такого ответа никто не ожидал. Однако Игорь поступил так, как сказал. О свадьбе теперь и речи не было, Ольга одиноко жила в тереме на Горе, всеми забытая, ибо ни Олегу, ни Игорю она теперь не была нужна. Что же ей оставалось? Уныло прясть по вечерам? Или вернуться осрамленной в Псков? И вот, когда отгуляли в Киеве шумную Купальскую ночь[15] да насмотрелась Ольга, как ее милый с другими девицами тешится, пошла она к названому отцу Олегу и сказала, что хочет вступить в дружину Игоря, – как дева-воин, как поляница.

Олега ее желание удивило. Конечно, в дружинах князей и воевод встречались такие бабы, предпочитавшие воинский удел женской доле у печи. Но они часто гибли в сражениях, а если и выживали, то все женское в себе быстро теряли. Воины-побратимы их уже на третий-четвертый год дружинной жизни бабами переставали считать. Да и кто увидит желанную в этих грубых девках, зачастую иссеченных шрамами, более похожих на мужиков, чем на нежных и милых девиц, которых хочется защитить и приголубить? Правда, была у поляницы возможность приглянуться кому-то в отряде, пока окончательно не заматерела, и выйти замуж. Но такие девки сразу уходили из дружины и встречали мужей из походов в обычных бабьих повойниках[16] у крыльца родного дома.

Именно на это – находиться рядом с Игорем и вновь завоевать его внимание, и надеялась Ольга. Помнила, как он любил и миловал ее, верила, что не могло все пропасть в единый миг. А чтобы с дружиной ужиться… Что ж, жизнь в лесах научила ее и рогатиной владеть, и из лука стрелять, и топор метать. Силой боги Ольгу не обделили, выросла статной да крепкой, удалью могла и с некоторыми дружинниками померяться.

Понял Олег или нет, на что она рассчитывала, но перечить не стал, хотя и не по душе пришелся ему ее выбор. Игорь же только удивился. Правда, поначалу насмешничал да поддевал, но, как приметил, что девка не от прялки явилась, принял ее всерьез.

Поселилась Ольга с четырьмя остальными поляницами. Те ее не больно ласково встретили, такую юную, ловкую, а главное, смазливую. Сами они уже были бабами тертыми, не в одной рубке участвовали. Дружинники уважали их как отличных воительниц и не трогали. Ольге же поначалу прохода не было. И драться приходилось, и царапаться, и всерьез кого огреть, отстаивая свое право на побратимство в дружине. Игорь этого словно не видел, а если и замечал шум вокруг красивой дружинницы младшей, только хмыкал. Ольге обидно было, правда, вскоре и у нее защитники нашлись. Тот же Стемка Стрелок, да еще сотенный Кудияр и молодой воевода варяг Ингельд, сын Смоленского князя Эгиля. Они красивую поляницу никому в обиду не давали. А после первого похода Ольги, когда она вместе с другими хазар гоняла на днепровских порогах, ее вообще зауважали. И еще о ней тайно поговаривали: княгиня, мол. Может, помнил кто-то, как Игорь их с Олегом встречал, а может, норов у нее такой был, но вскоре Ольга почувствовала к себе особое отношение.

Больше года прослужила она в дружине Игоря, когда вдруг стала замечать, что князь уделяет ей внимание. То засмотрится, то в походе плащом своим накроет, а то и просто подойдет, заговорит о чем-нибудь. Прошлое оба не вспоминали, как будто и не было его, но Ольга уже поняла: не зря она решила в дружинной избе жить. И когда ездила иногда к Олегу в Киев, то только отмахивалась, если князь жить в терем звал. Правда, лестно было. Как-никак дочка его названая. А потом настал тот ясный закат в степи, когда она ушла к каменному изваянию на кургане, разглядывала грубо вырубленного истукана, бессмысленно пялившегося вдаль выпуклыми глазами. И вдруг как из-под земли – Игорь. Попенял на то, что далеко от дозоров ушла, присел рядом, косой ее стал играть, смеяться невесть чему. Потом положил руку на плечо, заглянул во взволнованно блестевшие глаза… И она не противилась, когда Игорь целовать ее начал. Уложил подле безразличного каменного истукана на густую траву…

Правда, велел хранить все в тайне. Она и хранила. Но с наступлением сумерек стала уходить из дружинной избы к поджидавшему ее Игорю. О будущем они не говорили, они вообще теперь мало разговаривали, больше ласкались-миловались. Иногда Ольга сердито думала: сходятся они, как волки на случку, слово себе давала потребовать от Игоря либо признать ее невестой, либо прекратить тайные свидания. Однако едва он оказывался рядом, ни о чем уже не думала, желая одного: вдохнуть его мужской запах, припасть к груди, ощутить его поцелуи на устах, на груди, на всем теле…

В дружинной избе, похоже, догадываться стали, куда молодая поляница с наступлением ночи уходит, но помалкивали. Игорь мог быть приветливым и добрым, но мог и в ярость впасть. Ольга понимала, что Игорь не желает огласки, не хочет, чтобы про свидания их узнали. А потом вдруг заметила, что в положенные женские дни ей ветошь не понадобилась. Подождала немного, да и решилась признаться Игорю. Ведь он знал, что Олег так просто ему нагулыша названой дочери не спустит, надеялась, что задумается милый, как теперь быть… А он нагрузил ее камнями и заставил по круче бегать…

Вспомнив все это, Ольга заплакала навзрыд. Лежала за шторкой на полатях, натягивала на голову медвежий мех покрывала и скулила, захлебываясь слезами и всхлипывая. Пока, наконец, не затихла, и заснула, утомленная…

Разбудили ее голоса. Ольга не сразу сообразила, где находится. Потом приподнялась, заметив слабый свет сбоку, огляделась, еще не проснувшись окончательно. Долго же она проспала, даже Клев затих, ночь уже. И тут же опять задремала, завернувшись в медвежью шкуру, стараясь, чтобы ее не заметили. Чуть отодвинув занавеску, увидела, что за освещенным свечами столом сидят друг против друга Олег и Игорь. Игорь сидел, откинувшись на стену, положив ногу в пестром сапожке на ногу, лицо горделиво независимое, длинные волосы собраны в хвост, от лба уходит назад седая прядь. Олег же устроился спиной к полатям, так что была освещена только его голова с ниспадавшими до плеч светлыми волосами, схваченными чеканным обручем, да чуть поблескивал пояс из наборных блях с чеканной рукоятью кинжала сбоку.

– Клянусь Тором-воителем, ты сам должен понимать, Ингвар, что воевать с уграми ныне опасно, – говорил старший князь на скандинавском, который Ольга хорошо знала. – Угров под Киевом тьма, но, если будем и дальше тянуть, их станет еще больше – новые орды идут из степи. Вот тогда уже нечего будет думать, как отогнать их от Киева, – они сами отгонят нас.

– Я и говорю – ударим прямо сейчас! – подавался вперед Игорь. – Киевляне давно жалуются, что угры творят бесчинства. Угорские ханы Инсар и Асуп похваляются, что сгонят нас, как некогда ты Аскольда с Диром согнал. Сами же сядут на столе Киевском.

– Вот-вот, в этом-то ханы едины. Но мне донесли, что особого мира между ними нет. Каждый видит себя на Киевском столе, другого же думает устранить. А поскольку и у Инсара, и у Асупа немалое войско, и тот и другой вербует себе сторонников и ждет, пока его сила возьмет верх. И пока они соперничают между собой, у нас есть время.

– На что время, Хельг? На то, чтобы новые орды пришли из степи да ханы смогли собрать могучее войско?

– Нет, время нам необходимо, чтобы собрать войско более сильное и обученное, чем разрозненное войско угров. Я уже начал созывать отряды из славянских земель словен и поло-чан, послал вестовых и к чуди, и к мери. Жду я и викингов из-за моря. Они соберутся в Гнездово[17] под Смоленском к середине травня,[18] а мы с тобой должны найти средства, чтобы оплатить их ратный труд и уговорить идти на угров.

– Так ты послал гонцов за моря?.. Отчего же мне не сказал о том?

В голосе Игоря чувствовался плохо скрываемый гнев, и Ольга даже испугалась, что он окончательно рассорится с князем Олегом.

Но Вещий ответил мудро:

– Ты слишком на виду, Ингвар, слишком приметен. За тобой многие следят, и, если бы ты показал, что замышляешь что-то, угры сразу заволновались бы. Но великий Один[19] не зря считается еще и богом мудрости. Не назовешь храбрым того, кто в сечу бросается без оглядки. Поэтому мы должны таиться, пока не поймем, что время пришло. А вот приблизить это время надо.

Игорь после этих слов долго молчал. Ольга увидела, как он, перегнувшись через стол, пытливо смотрит на Олега, но безо всякой враждебности, с уважением. А она-то думала, что Олег с Игорем о ней речь заведет… Нет, у этих государственных мужей есть дела и поважнее.

– А вот ответь мне, Хельг мудрый, – заговорил Игорь, – ответь, чем будешь расплачиваться с воинством за подмогу? И если славянским племенам ты можешь дать льготы и вольности, то как быть с викингами? Они-то отличные воины и всегда рады выступить с оружием, но даром кровь проливать не станут.

Олег почему-то засмеялся добродушно, даже потрепал Игоря по плечу – Ольга и представить не могла, что он так просто держится с заносчивым Игорем. А когда Олег сказал, что Игорь рассуждает, как мудрый правитель, тот заулыбался.

– Нам поможет расплатиться с викингами князь Эгиль Смоленский, – произнес, наконец, старший князь, не сводя глаз с воспитанника.

– Да с какой же это стати? – удивился тот, даже рукой взмахнул, сверкнув золоченым наручнем. – Всем на днепровском пути ведомо, что Эгиль не зря носит прозвище Золото, однако он никогда не слыл излишне великодушным или безмерно щедрым. И разве не ты говорил, что Эгиль Смоленский стал чересчур самостоятелен для власти Киева?

– Так и есть, – согласно кивнул Олег. – Могущество Эгиля Смоленского давно тревожит меня, но я успокаиваюсь мыслью, что Эгиль уже давно больше купец, чем завоеватель, и мирная жизнь да процветание Смоленска для него важнее, чем воинская слава. Хотя… А что тебе вообще ведомо об Эгиле, Ингвар?

Игорь откинулся на висевшую на стене волчью шкуру, машинально вращая наручень на запястье. Лицо его было сосредоточенным.

– Я знаю, что Эгиль никогда не был бедным, всегда удачно торговал, поговаривают, даже ходил купеческим караваном к самому Миклагарду[20] и никогда эти поездки не были ему в убыток. Помнится, он женился на знатной женщине из Смоленска, но это было до того, как ты взял город. И еще я знаю, что Эгиль Золото верно служил моему отцу и Рюрик его очень уважал.

– Все так, – молвил Олег. – Однако теперь послушай, что я тебе поведаю.

Он поднялся и прошелся по комнате. Подбитые каблуки его сапог гулко стучали по широким половицам, высокая тень скользила по щитам и шкурам на стенах, уходя головой под самые потолочные балки.

– Эгиль Золото и впрямь был удачливым купцом, но был и превосходным ярлом.[21] Люди желали служить под его рукой, ибо он щедро расплачивался и был справедлив. Он действительно был предан Рюрику, поддержал твоего отца при вокняжении в Новгороде. А то, что Эгиль женился не на северной деве, а взял себе смоленскую девицу… Что ж, многие видели в том очередную удачную сделку, однако, видать, сама богиня любви Фрейя послала его в Смоленск, ибо ярл Эгиль был влюблен, и жена ему досталась для счастья, а не только для прибыли, хотя и была из богатейшей боярской семьи. Ты знаешь, что Смоленск расположен на землях кривичей, и Аскольду с Диром тогда не больно-то нравилось, что ярл Рюрика стал частым гостем в городе, который они считали своим. Эгилю приходилось скрытно проникать в Смоленск, чтобы повидать жену. Замечу, что смоляне ему в том помогали, ведь Эгиль был популярен в городе, а торг его всегда приносил выгоду местным купцам. Жена же Эгиля, Гордоксева, после таких тайных визитов обычно рожала мужу по ребенку, что тоже было нехудо для славы ярла. Правда, не все эти дети выжили…

– Да знаю я, – махнул рукой Игорь, не понимая, зачем Олег все это ему рассказывает. – Мне все известно. Или ты, Хельг, забыл, что у меня в дружине служит сын Эгиля Ингельд, мы с ним дружны, и он рассказывает иногда о своей семье.

Олег встал напротив Игоря, заслонив его от Ольги.

– Ну, тогда Ингельд-княжич наверняка поведал тебе, почему именно Эгиля Золото я поставил князем в Смоленске? Или о том, как жена ярла Гордоксева помогла нам захватить город?

– Нет… – удивленно протянул Игорь.

Олег неспешно отошел, коснулся рукой своего красиво мерцавшего при свечах щита. Отблеск от него лег на лицо князя, и стало заметно, какое это породистое, умное, хотя и немолодое лицо.

– Твоего отца уже не было в живых, когда я задумал поход из Новгорода на юг. И Смоленск был первой крепостью на Днепре, которую мне надо было захватить… по сути, выхватить из-под руки Аскольда Киевского. Сделать это надо было с наименьшими потерями. И вот… Я помню тот вечер, когда мы вместе с Эгилем прошли в ворота города. Нас было человек десять, но часовые пропустили нас беспрепятственно, так как узнали Эгиля. Уже позже, глубокой ночью, мы снова вернулись к воротам и расправились с охраной. Эгиль просил, чтобы не было крови, но без нее, конечно, не обошлось. После этого мы отворили ворота и впустили в город ждавших нас воинов. Но в Смоленске было немало нарочитых бояр и воевод, которые с утра могли вооружить своих людей и вступить с нами в схватку. Вот тут-то и вмешалась Гордоксева. Она уговорила своего отца помочь Эгилю и нам. А так как отец Гордоксевы и его братья были одними из самых уважаемых и богатых людей Смоленска, то они постарались привлечь на нашу сторону остальных бояр, поняв, что только миром удастся избежать резни в городе. Были, конечно, и сомневающиеся, но тут уж Эгиль не поскупился, и его золото сделало то, чего не удалось сделать уговорами и угрозами. Так что, когда на рассвете вечевое било начало созывать смолян, власть над Смоленском была уже у нас, то есть у меня и у Эгиля. Но мне нужно было выполнить и другую задачу – завоевать все владения Аскольда и Дира. Я должен был идти дальше, и на кого же мне было оставлять взятый без боя Смоленск, как не на того, кто преподнес мне его как дар На того, кто был там популярен и почитаем. Вот с тех-то пор Эгиль Золото и стал князем Смоленска.

– И вокняжился там в полную силу, – хмыкнул Игорь. – Теперь и Киев должен с ним считаться.

– Так обстоит не только со Смоленском, Ингвар. Вспомни, какими заносчивыми стали мои бывшие ярлы, а ныне именитые князья в Турове, Пскове, Полоцке и в других городах. Отныне я не приказывать, а дружить с ними должен.

– Когда я стану великим князем Киевским, я изменю это! – вскинулся Игорь, взглянув на старшего князя почти с вызовом.

– Да помогут тебе в том боги, – согласно кивнул Олег. – Но пока у нас другая забота – угры. Эгиль же Смоленский должен нам помочь отогнать их от Киева. А сделает он это, если мы породнимся с ним.

Ольга ощутила невольное волнение. Слегка приподнявшись, она переводила взгляд с Олега на Игоря, не сводившего глаз с ее названого отца. Свет освещал обоих – северян, пришельцев, варягов. Ольга вдруг с особой ясностью ощутила, до чего же они далеки от нее, им нет до нее никакого дела, а есть только свои заботы.

– Я доволен, что ты сдружился с княжичем Ингельдом Смоленским, Ингвар, я одобряю эту дружбу. Ингельд не рвется к власти, он предан тебе как пес, а иметь при себе преданным псом наследника смоленского посадника – великая удача. Ты должен постараться, чтобы он и далее оставался при тебе и не рвался к отцу в Смоленск.

– Проще простого, – улыбнулся Игорь, сверкнув белыми зубами, а у Ольги заныло сердце – до чего же хорош ее лада… Но ее ли? И она стала жадно слушать дальше.

– У Эгиля и Гордоксевы есть еще младший сын – Асмунд.

– Но ведь он… – начал было Игорь, но Олег не стал слушать.

– Ингельд наверняка поведал тебе, что за беда приключилась с его младшим братом. Пять лет назад он упал с коня, повредил спину, и теперь его носят в кресле, так как ноги отказываются ему служить. Но я скажу иное: если бы боги не пособили нам с этим несчастьем, был бы у Киева грозный соперник в Смоленске. Ибо Асмунд разумен и смышлен не по годам. Из него вышел бы достойный наследник Эгиля. Но сделает ли он своим преемником калеку? Кто станет почитать увечного князя? А теперь послушай: Ингельд готов служить только тебе, а не сидеть в гриднице с боярами отца, Асмунд же, хоть и дорос, чтобы править, но никогда не сможет стать князем, в лучшем случае будет посадником под рукой более сильного правителя. И теперь пришла пора Эгилю убедиться в том, что ему смысл во всем держаться руки Киева.

– Но Смоленск – могучий город, – заметил Игорь, потирая подбородок с проступавшей темной щетиной. – Смоленск богат, он второй город на Днепре. Что же заставит князя Эгиля признать силу и верховенство Киева?

– Выгода. Эгиль Золото в душе все тот же купец и всегда умел понять, что ему с руки. А поймет он это, если его дочь станет твоей женой и княгиней Киевской.

У Ольги оборвалось сердце. Она откинулась на спину, закусила косу, чтобы сдержать крик. Так вот каков Олег, родитель названый… Ей-то все твердит: мол, рано или поздно доля сделает ее княгиней, что она рождена для княжеского удела, а сам…

– Ингельд наверняка рассказывал тебе о младшей сестре? – спросил Игоря князь.

– Да, что-то говорил, – небрежно махнул тот рукой. – Но ведь она девчонка еще.

– Девчонка? Гм. Она лишь на год моложе твоей Ольги. А Ольга, не заупрямься ты, могла бы уже два года быть твоей женой и княгиней. Светораде же, княжне Смоленской, этой весной исполнилось шестнадцать. И уже год как у Эгиля нет отбоя от желающих получить ее руку. Ведь Светорада не только наследница одного из богатейших и могущественных князей Руси. Она прекрасна, как Лебединая Дева.[22]

Игорь молчал. Но когда Ольга украдкой взглянула на него, она увидела, что он улыбается.

– Имя-то какое – Светорада. Лисглада по-нашему. Светлая радость. А что, она и впрямь так хороша?

– Говорят, на Руси мало кто с ней сравнится красотой. Недаром женихи так и вьются в Смоленске. Но Эгиль смотрит на замужество дочери по-государственному. Он отказал в руке своей единственной дочери мерянскому воеводе, отказал и купцу из далекого Кракова. Не было у него желания отдать дочь и за ярлов-викингов, каких сейчас немало в Смоленске. Я уже не говорю о детях местных бояр. Сейчас княжну приехал сватать Овадия бен Муниш, сын хазарского кагана, а этот союз не унизил бы достоинства Смоленского князя. Однако я уже послал гонцов в Смоленск, чтобы предупредить Эгиля, дабы он не спешил породниться с хазарами, ибо руку его дочери желает получить сам княжич Игорь Киевский.

Олег не заметил, как оговорился, назвав Игоря княжичем, а не младшим князем, на чем упорно настаивал сам Игорь. Однако сейчас сын Рюрика даже не обратил на это внимания.

– О великий Перун! – воскликнул он, переходя в волнении на местный язык, который с детства знал даже лучше скандинавского. – Великий Перун, слыханное ли дело отдать русскую княжну за хазарина! Нет, не бывать этому!

Олег промолчал, опустив голову, чтобы Игорь не заметил его улыбки. Что ж, славянские девушки не единожды попадали в гаремы хазарских тарханов и даже шадов,[23] и Руси не было в том ничего зазорного, как не было зазорным породниться через своих красавиц со столь могущественным соседом, как Великая Хазария. Но Игорь этим возгласом выдал, что готов отбить у хазарского царевича ту, которая слывет самой красивой девой на Руси. Что ж, Игорь всегда желал иметь все лучшее, будь то войско, лошади, женщины или княжеский престол. И то, что теперь он решится на брак со Смоленской княжной, Олег не сомневался.

– К тому же Светорада – невинная девушка, не знавшая мужчину. А для продления княжеского рода это главнейшее условие. Невинность невесты – залог того, что именно от брака с ней пойдет начало новой династии. У меня нет детей, но ты, как в свое время твой отец Рюрик, бравший Эфанду девственницей, должен быть уверен, что будущая княгиня досталась тебе непорочной. Так делают в других краях, и это разумно и важно. Однако нам надо поторопиться, – закончил Олег и даже перевел дух, словно выполнил тяжелую работу. Но он хотел услышать от Игоря одобрение и решил его подстегнуть. – Поторопиться нам следует, ибо не только шад Овадия сватает Светораду, но еще и византийский патрикий[24] Ипатий. Он, я тебе скажу, весьма могущественный вельможа, а его брат входит в число приближенных самого базилевса, византийского императора. Так что Эгилю будет из кого выбирать жениха для княжны Светорады. Однако я все же надеюсь, что он достаточно мудр, чтобы понять: родство с великими князьями из Киева для него большее везение, нежели союз с иноземцем, пусть и очень могущественным.

Игорь о чем-то размышлял, блестя глазами.

– Хазарский шад да еще и знатный ромей. Гм. Нашим девкам только подавай в мужья холеных ромеев. Хорошо еще, что за княжну все решает отец. Но Ингельда я все-таки отправлю в Смоленск. Пусть погоняет там этих женишков да заодно приструнит сестрицу, велев иного жениха ждать – меня. Аль ей зазорно стать княгиней Киевской?

Однако Олег умерил пыл княжича. Сказал, что Ингельд в Смоленске только дров наломает: он горяч и ретив, но особым умом не блещет. Ингельд – воин, а никак не посол. Он же, Олег, уже отправил верного да расторопного человека, который объяснит князю Смоленскому, как почетно ему с Рюриковичами породниться, и сообщит, что это еще большая ответственность и служба. За Светорадой дают немалое приданое, эти деньги и пойдут на то, чтобы заплатить собравшимся в Гнездово викингам, да и само войско смоленское понадобится, чтобы отогнать от Киева угров.