Светорада Золотая Вилар Симона

ГЛАВА 7

Из Гнездово Светорада вернулась на следующий день. Приехала вместе с братом Ингельдом, веселая и оживленная. Встречавшему их воеводе Михолапу сказала:

– Моему жениху не любо, что северные воины мне больший, чем ему, почет оказывают да здравницы кричат.

Ехавший рядом на мощном рыжем коне Ингельд добавил, покручивая ус:

– Зато Светорадке нашей ох как любо внимание северных витязей. Игорь извелся от ревности.

Они поскакали по уходящей вверх улице к детинцу, въехали во двор, и Светорада стала озираться, как будто искала кого-то. Взгляд ее упал на стрельбище, где толпились люди, наблюдавшие, как мечет стрелы Стема Стрелок.

Поглядеть и впрямь было на что. Стема стоял перед липовыми мишенями, на которых сажей были нарисованы черные круги. Стояла теплая погода, и Стемка был раздет по пояс, за плечом висел тул[73] с оперенными стрелами, в руке длинный лук. Он пускал одну стрелу за другой, всаживая точно в центр круга. Стрелы летели безостановочно, а Стема словно и не целился. Можно было только диву даваться, как это он ни разу не промахнулся, лишь тугой лук скрипел в его руках да со свистом срывались с тетивы оперенные жала.

– Это он правильно делает, что упражняется, – заметил Ингельд, подъезжая к стрельбищу вместе с сестрой. – Стрелку твердая рука нужна!

Сидя на конях, они наблюдали за упражнениями Стемы. Он будто и не замечал их. Отстрелял один тул, взял из рук стоявшей тут же Ольги другой. Лук тоже взял новый, более короткий и тугой. При этом все же взглянул на прибывших, чуть улыбнулся, но снова принял стойку. Стоял вполоборота к мишени, натягивая лук так сильно, что тот скрипел.

– Без перчатки стреляет, – негромко сказала Светорада.

Ингельд расслышал и пояснил:

– Стемке лучная перчатка ни к чему, сестрица. Он такой мастер стрелять, что только для настоящей схватки надевает ее, а так обходится и без перчатки.

Чуть склонив набок голову, княжна разглядывала Стемку. Нашла, что он заметно изменился за время отсутствия. Не то чтобы сильно подрос, но стал более коренастым, сильным, когда натягивал тетиву, мускулы на руках так и бугрились, на груди четче обозначались пластины сильных мышц. В Стемке появилась этакая горделивость, уверенность, черты лица сделались жестче, мужественнее. Светорада отметила, что таким он ей даже больше по душе…

Между тем стрелок почти с молниеносной быстротой доставал из-за плеча стрелы, ловко укладывал на тетиву и пускал так быстро, что почти не разглядеть. Люди удивлялись его меткости, ибо на этот раз стрелок вбил в мишень стрелы по всему кругу, будто по прочерченной невидимой ровной линии. Ингельд даже восхищенно крякнул.

– Гляди, сестрица, какой ловкач из нашего Стемида получился. Стрелок из лука – великое дело. В походе русская стрела сбивает степняка с коня, а на охоте за сто шагов пробьет козу, в тура вгонит стрелу до пера.

Зрители вокруг хлопали, кто-то в азарте шапку оземь бросил, кто-то потребовал принести стоялого меда умелому стрелку. Стема рассмеялся, потом резко повернулся туда, где на коне сидела княжна, усмехнулся, заметив ее восторженную улыбку, и сказал, хитро прищурившись:

– Что, Светка, хорошо я потешил тебя своим умением?

Она вздрогнула. Он назвал ее, как когда-то в детстве, Светкой. Безо всякого почтения. И она даже самой себе не могла признаться, что обрадовалась тому, как просто и почти ласково он к ней обратился. Но и о своем достоинстве не следовало забывать. Поэтому, высокомерно вскинув голову, она сказала:

– Ты всегда был насмешником, Стема, всегда любил поскоморошничать. Таким ты и остался.

– Гляжу, ты еще не поняла, княжна, что я воин, а не шут? Если уж говорить о шутах, то, помнится, именно ты веселила давеча народ, выплясывала похлеще иных скоморохов. И ты тоже осталась такой же – любительницей привлекать к себе внимание.

В толпе разнесся глухой ропот от дерзких слов парня, но Светорада не разгневалась. Наоборот, с трудом подавила улыбку. Забавно, что они сразу же стали ссориться, как когда-то в детстве.

Однако допустить, чтобы последнее слово осталось за Стемкой, она не могла. Потому и молвила:

– Я плясала, а не скоморошничала. Меня сам князь, родитель мой, о том просил. Ты же готов из кожи вылезти, чтобы тебя заметили. Только наглости, как погляжу, у тебя прибавилось. Забываешь, что со своей будущей госпожой разговариваешь. Так что поклонись мне в пояс, как положено.

В ее глазах загорелись сердитые искорки, но и в прищуренных глазах Стемки мелькнуло гневное, нехорошее. Люди вокруг затихли, наблюдая. Но тут в дело вмешался Ингельд. Стал громко хохотать, будто увидел в словах сестры шутку, толкнул ее в бок, вроде бы несильно, но Светорада чуть на холку коня не упала.

– Дурак!

К ней подошел Гуннар, снял с седла, стал что-то говорить, но Светорада, все еще кипя возмущением, шагнула к посмеивающемуся Стеме.

– Ради тебя с коня сошла, выкормыш смоленский. Так что кланяйся!

Но парень уже отступал.

– Ладно, пресветлая. Я готов разрыдаться от радости, что ты не забыла меня. Видишь, уже плачу, как красна девица, от которой отказался жених.

И, припав к плечу наблюдавшей за ними Ольги, Стемка преувеличенно громко зарыдал, сотрясаясь всем телом.

В толпе засмеялись, а Светорада нахмурила темные бровки. Настаивать ли? И отчего это Стема к названой дочери Олега так льнет? Но тут к княжне подошел Гуннар, державший под уздцы ее коня, и спросил, что повелит княжна.

Может, из-за громкого плача Стемы и смеха собравшихся Светорада не разобрала слов Гуннара, а может, мысли ее были о другом, но она только буркнула в ответ что-то, дескать, поводи лошадь, не дай ей остыть, и, перебросив косу на грудь, пошла к теремному крыльцу.

Гуннар побледнел, сглотнул нервно. Совсем, что ли, помутился разум у княжны, раз она отдала ему поручение, более пригодное для дворового холопа?

А тут еще к нему подошел Хравн Торчащая Борода и, покачав укоризненно головой, спросил: так ли уж нужна сыну смелого Кари, будущему хевдингу Стогна, столь неучтивая невеста?

– Много ты понимаешь, Хравн, – рыкнул в ответ Гуннар. – Только такая, как она, и достойна рожать мне сыновей.

Сказано это было по-скандинавски, но стоявшая недалеко Ольга услышала и поняла. Она медленно повернулась, смерив Гуннара испытующим взглядом.

– Нам надо поговорить, Карисон.

Гуннар, все еще удерживая за повод белую кобылу Светорады, поглядел на Ольгу исподлобья. Рот его скривился в недоброй гримасе.

– Названая дочь конунга Хельга умеет читать мысли? Или угадывать судьбу?

– Нет, Гуннар, я не могу проникнуть в то, что хранится в твоей голове. Но у меня хороший слух, я понимаю язык Норейга. А что касается судьбы… Одни говорят, что от судьбы не уйдешь, но другие считают, что каждый сам творит свою долю. Похоже, мы с тобой относимся ко вторым. И мне есть, что предложить тебе, варяг!

Тем временем Светорада переодевалась у себя в светелке.

– Ты видела, как он дерзок, нянька Текла? Но как хорош стал, – добавила она, продевая голову в вырез длинной голубой ферязи.[74]

– Тебе только о смазливых молодцах теперь и думать, когда ты невеста просватанная, – проворчала старая женщина. – Иное должно быть у тебя на уме. А сейчас, когда матушка твоя опять на капище с волхвами задержалась, не распорядиться ли тебе, касаточка, что на вечернюю трапезу подавать?

– Ах, об ином я нынче думаю, няня!

Однако, поразмыслив, решила, что няня права. Правда, еще одно было на уме у княжны. Поправляя на ходу удерживающий волосы головной обруч, она перво-наперво позвала свою сенную девушку Потвору. Та не откликнулась, но, спускаясь по ступеням, Светорада увидела ее: высунувшись в большое окно терема, почти лежа на широком подоконнике, девушка с кем-то переговаривалась. Светорада, не очень церемонясь, потянула болтушку за длинную рыжеватую косу.

– Слушай, что велю. Обеги всех наших да сообщи мой наказ: как только месяц взойдет над лесом, собраться на условном месте. И, главное, передай это Стемке Стрелку. Скажешь, что княжна желает устроить посиделки, какие мы в детстве устраивали. Думаю, ему любо будет старых приятелей встретить, узнать, как у кого нить судьбы прядется.

– Ох, Макошь милостивая! – прижала ладони к шекам Потвора. – Рада пресветлая, неужели ты все Стемку позабыть не можешь?

– Много болтаешь! – замахнулась на служанку княжна. – Тебе велено – исполняй!

– А Ингельда тоже кликнуть? – ничуть не обидевшись на грубость, спросила Потвора и смущенно улыбнулась. – Он ведь тоже в нашей детской ватаге был.

Светорада только плечиком повела:

– Совсем ошалела от любви девка. Ну да простят тебя боги – зови и моего братца.

Она вышла на галерею. Потвора, подражая княжне, повела плечом, хмыкнув:

– Это я ошалела от любви? На себя бы в светлое зеркальце погляделась, княжна.

Но послушно бросилась исполнять приказание.

Светорада сначала пошла навестить брата Асмунда, хотела рассказать, что было в Гнездово. Однако передумала, неожиданно встретив Ольгу.

При появлении княжны Ольга поднялась со скамьи, но не спешила поклониться. И было в ее лице что-то такое, отчего Светорада не стала настаивать на том, чтобы ей оказали почтение. Все-таки Ольга – названая дочь Вещего, что, однако, не прибавляло Светораде симпатии к деве-воину.

– Что делает у тебя наша гостья? – обратилась княжна к брату, не спуская с Ольги строгого взгляда.

– Я позвал. Мы о всяком беседы ведем. Ну, а ты…

– Я велела собрать наших на старом месте у заветного дуба. Может, приказать, чтобы и тебя челядинцы туда доставили?

Но Асмунд отказался. Даже заметил сестре, что взрослой княжне и просватанной невесте негоже шастать где-то по ночам, не думая о своем положении и чести. Говорил это Асмунд без особого упрека, да и глядел больше на Ольгу, словно ее мнение для него важно, и это особенно рассердило Светораду. Потому и не ответила ничего, выходя.

Уже закрывая за собой дверь, метнула взгляд на Ольгу. Не понравилось Светораде, как та на нее смотрит, – с какой-то потаенной насмешкой.

Во дворе княжна заметила Потвору, беспечно болтавшую у коновязи с Ингельдом. Ингельд играл ее косой, девушка смеялась. Светорада звонко окликнула ее, погрозила маленьким кулачком, даже ногой топнула. Дай девке волю, так заболтается со своим милым Ингельдом, что забудет, куда ее княжна посылала. И только когда Потвора, подхватив подол длинной поневы,[75] побежала со двора, княжна отправилась распорядиться по хозяйству.

С заднего двора вместе с клубами дыма доносился запах горелой щетины – видимо, разделывали свинью. У большой поварни стояли прибывшие с корзинами улова рыбаки, ожидая, пока управляющий закончит говорить с горбуном, У которого все лицо было в татуировке. Это был слуга хазарина Овадии, но княжна постоянно забывала его имя.

Да и не к чему ей было помнить, сейчас ее волновало другое. Поэтому, когда горбатый хазарин, оставив тиуна, засеменил к ней, она только отмахнулась от него, будто мошку отгоняла. А вот тиуна стала спрашивать, отчего весь двор рыбой пропах, отчего люди ждут. Тот ответил, что не собирался брать у рыбаков их улов, достаточно того, что есть в закромах. Но Светораде это не понравилось. Вот уж поистине за всем нужен глаз да глаз. И она пожурила тиуна за то, что тот закрома опустошает, когда можно свежую рыбу использовать, не трогая запасов. Потому и кликнула ожидавших рыбаков, поглядела, что они принесли. А в корзинах была и острорылая белуга, длиною чуть ли не с подростка, и жирные лососи, мощный сом и крепкий судак, щуки, широкий сазан, окуни. Да уж, будет чем попотчевать люд в трапезной. И княжна распорядилась нести все на поварню. Рыбаки кланялись, благодарили княжну, за то, что не погнали их со двора.

В длинной поварне челядинки приняли у рыбаков рыбу, стали ее потрошить, чистить – только чешуя летела, повеяло свежей речной сыростью. Печь уже была растоплена, как положено, поварихи раскатывали скалками тесто для пирогов. Светорада отдавала распоряжения, велев из более мелкой рыбы сварить уху понаваристее, лук для аромата класть прямо в шелухе, заправлять густой отвар манником, сельдереем и петрушкой. Рыбу покрупнее приказала разделать и зажарить на решетке, сома пропарить со специями, а вот судаков начинить сваренными вкрутую яйцами с зеленью и луком. Из осетра надо бы вынуть икру и, выдержав как следует в рассоле, выложить на большую плоскую тарелку. Ну, и чтобы не было только рыбных блюд, хозяйственная княжна сказала подать копченого сала, балыка и твердого сыра. И каш пусть приготовят – пшеничной и гречневой, да маслом щедро заправят. В кладовых его предостаточно, надо пользоваться, пока не прогоркло. А напитки… Княжна подумала немного, но решила не роскошествовать: вин подавать не надо, пусть лучше откупорят бочонок пива, а также выставят квас и кисель из клюквы прошлогоднего урожая.

Вся в хлопотах, она и не заметила, когда начало смеркаться. Вышла из душной поварни передохнуть. Поварня стояла в стороне от остальных строений. Бревенчатые стены ее были покрыты толстым слоем глины и густо побелены. Светорада неспешно шла вдоль стены, проводя кончиками пальцев по ее шероховатой поверхности. Так дошла до угла, а за ним неожиданно увидела странную картину: там, за свинарником, стояла Ольга, согнувшись, и ее просто выворачивало наизнанку. Светорада быстро отступила в тень, словно устыдившись того, что подглядывает. Отравилась, что ли, чем-то названая дочка Олега? Или… Княжна вдруг вспомнила, как так же пряталась в закутке одна из ее подружек-челядинок Менея Выдумщица. Как потом оказалось, Менея понесла от скомороха Востреца. Но ведь Ольга – воин, она с мечом не расстается, она посадница Вышгорода… что, впрочем, не лишает ее женской слабости.

Светорада вновь выглянула из-за угла с любопытством. И такое увидела… Ольга уже сидела на пне-колоде, а Стемка Стрелок рядом с ней на корточки присел, поил из крынки, гладил по щеке ласково, что-то говорил негромкое. У Светорады даже сердце остановилось. С чего бы это? Подумалось: не от Стемы же? Хотя… Может, Светорада напридумывала себе невесть что? Сейчас, когда подле Ольги был Стемка, в то, что Ольгу тошнило от беременности, верить не хотелось.

Решив, что ей, княжне, не пристало таиться, подобно какой-то любопытной чернавке, Светорада вышла из укрытия и стала смотреть на них, пока ее не заметили. Ольга что-то молвила, и Стема быстро шагнул к княжне, словно забыв об Ольге. Светорада все же отступила, делая вид, что уходит. Однако не ушла – стояла, ждала. Стема, подойдя к ней, вдруг поклонился в пояс.

– Погляжу я, ты уже достаточно взрослая, Светка, чтобы взять на себя хлопоты по хозяйству, – молвил он, а голос… Едва ли не мурлыкал парень.

Светорада даже опешила. Ишь, еще недавно дерзил, а нынче добрые слова говорит. Она хотела было про Ольгу спросить, но отчего-то смолчала. Стала машинально поправлять закатанные до локтей рукава, убрала со лба взмокшие на поварне кудряшки. Однако Стема глядел на нее с откровенным восхищением. С чего бы это?

– Проголодался, наверное, – догадалась Светорада, зная, как добреют мужики, когда их ожидает обильная трапеза.

– Ага. А еще рад, что тебя одну встретил. Ты такой гордой и неприступной стала, поклонов требуешь. А как прослышал, что ты всех наших хочешь на посиделки собрать, ну, думаю, не забыла еще старого приятеля моя Светка.

«Моя Светка» – сказал. Светорада несколько раз повторила про себя эти слова. Потом вспомнила, как она хороша собой, как мужчины млеют в ее присутствии, и ощутила привычную уверенность. Разве этот ершистый Стемка не мужчина, разве у него нет глаз, чтобы не попасть под власть чар, которыми наделили ее боги?

– А придешь ли? – кокетливо глянула она на него из-под ресниц.

– Скажешь, куда – прилечу как на крыльях.

– А Потвора разве не сказала, где мы собираемся?

– Потвора?

Стема выглядел несколько озадаченным.

– Ах да, рыженькая Потвора. Как же, сказывала. Просто опасался, что не для меня эти званые посиделки.

– Опасался? – засмеялась княжна. Перевела взгляд от его дерзких синих глаз на вырез расшнурованной на сильной груди рубахи, оглядела его самого с ног до головы. Другая девка постеснялась бы так парня разглядывать, но княжне было позволено. И когда она, взмахнув ресницами, вскинула на него свои сверкающие янтарным блеском прозрачные глаза, в них читался вызов. – Так ты меня опасался? Неужто робеешь передо мной, Стема? А ты попробуй, как некогда, быть со мной дерзким, – с неожиданным озорством сказала Светорада. И отступила на шаг, когда он взял ее косу в руку.

– Ишь, какая длинная она у тебя выросла! – В голосе Стемы слышалась легкая хрипотца, от которой по спине Светорады пошли мурашки. – И золотистая, как спелый колос. Да и сама ты, княжна Светка, вся золотистая. Глядеть бы – не наглядеться. Ну что, достаточно я дерзок? Или обнять тебя покрепче, чтобы дух захватило?

– А у кого из нас дух захватит? – вскинула она подбородок. – У тебя ли, дерзкого, или думаешь, что я от твоих объятий сомлею? Не надейся, соколик. Да и не осмелишься ты обнять невесту своего князя!

Взглянула на него с вызовом, однако немного отступила. Стемка таков, что всякое может. Но почему-то ей это нравилось.

Однако Стема только взял ее за руку, перебирая пальцами звенящие браслеты.

– Моего князя вспомнила? Что ж, а сама не побоишься на гулянку пойти, не боишься сплетен?

– А ты? Вот только постоял со мной рядышком, а люди сказывать станут, что проходу мне не даешь.

Он чуть прищурился, глядя на нее из-под упавшей на яркие синие глаза челки. И Светораде вдруг сделалось не по себе. Не забыла еще… Но тут позади захрустел гравий, и они отскочили друг от друга, даже глядеть стали в разные стороны.

Из-за угла появилась фигура горбуна. Угодливо улыбался, отчего его худое, покрытое татуировкой лицо исказилось гримасой.

– О луноликая царевна Светорада! Можешь велеть высечь меня, осмелившегося потревожить твою беседу с этим достойным батыром, однако я пришел к тебе с поручением от своего господина Овадии бен Муниша. Изволишь ли выслушать?

Он продолжал кланяться, и Светорада сделала Стемке знак удалиться. Но вздохнула, глядя, как тот уходит. Легкий, стройный, независимый…

– Ну, что тебе надобно от меня, Гаведдай? – спросила она безразличным голосом, неожиданно вспомнив имя горбатого слуги Овадии.

А велено ему было передать, что дела и высокое положение не позволяют благородному Овадии бен Мунишу оставаться при дворе Смоленского князя, после того как ему отказали в руке благороднейшей Светорады. Однако завтра после полудня Овадия бен Муниш приедет в детинец, чтобы засвидетельствовать свое последнее почтение княгине Смоленской и ее детям. И он хотел бы, чтобы прекрасная княжна оказала ему честь, согласившись на личную встречу. Овадия бен Муниш будет ожидать ее подле…

Княжна чуть не рассмеялась, когда узнала, где наметил встречу сын кагана.

– Это чтобы никто не узнал о свидании, – сморщил татуированное лицо в улыбке горбун. – Ибо мой господин печется о чести благородной Светорады и не хочет, чтобы о ней говорили плохое.

Светорада только согласно кивнула. Сама же думала не о свидании с хазарским царевичем, а о том, придет ли Стема на встречу? Не обидела ли она его чем? Светорада знала, что такой, как Стема Стрелок, может разозлиться из-за любой малости. С ним всегда было непросто. И Светорада знала почему.

Княгиня Гордоксева прибыла в терем, когда все уже садились за столы. Светораде очень хотелось, чтобы мать отметила, как хорошо она со всем управилась, но Гордоксева была странно задумчива, ела, почти не замечая, что накладывает ей стольник.

– Волхвы Даждьбога о засухе твердят, – сказала она, наконец, обращаясь словно к самой себе. – И служители Перуна тоже требуют дополнительных треб. Это ясно, от их общения с богами зависят судьба урожая и удача в походе… А люди поспешили нести подношения на капище Велеса. Надеются, что податель богатства и удачной охоты не оставит их, даже если засуха погубит всходы.

Светорада покосилась на мать, потом переглянулась с Асмундом. Ингельд же спокойно ел мясо с ножа, почти не обращая внимания на странные интонации в голосе княгини.

– Ты всегда умела ладить с волхвами, родимая, – негромко заметил Асмунд, успокаивающе положив руку матери на локоть. – Вот и теперь сумеешь примирить волхвов. Ведь ссоры между служителями богов, их зависть друг к дружке не принесут пользы.

– Но перунники и люди Даждьбога требуют положить на алтарь человека, что Эгиль им давно запретил. Ныне же… Они говорят, что жертва должна быть благородной крови. В крайнем случае, требуют, чтобы я отдала им побирушку кликушу, – поднося к губам чашу, негромко молвила Гордоксева. Взгляд ее был отсутствующим, между четко очерченными темными бровями пролегла глубокая морщина.

– Кликушу? – все же проявил интерес Ингельд, жуя мясо. – Ту злобную бабку, которая всех проклятиями пугает? Ну и отдай им ее!

– Нельзя, – подалась вперед Светорада. – Кликуша когда-то матушке добрую судьбу предрекла. Убить ее – значит разрушить предсказание.

Гордоксева молчала, а ее дети были заняты каждый своим. Ингельд попивал светлое легкое пиво, Асмунд наблюдал, как красиво и аккуратно разделывает ножом мясо Ольга, а Светорада поглядывала туда, где за дальним столом о чем-то переговаривались гридень Бермята и Стемка.

После трапезы принесли гусли, слепой гусляр что-то долго и тоскливо пел о воле богов и смелости дерзновенных. Слуги убирали со столов посуду и остатки еды, снимали столешницы с козел. Княгиня Гордоксева одна из первых покинула гридницу, да и Светорада не стала задерживаться. Нянька Текла уже расстелила ей постель, взбила подушки.

– Устала, поди, задень, Рада моя. А вот если накажешь, сказочку тебе поведаю или страшилку о кикиморе расскажу.

Но княжна не выразила желания. Отослала старуху в ее закуток, потом стала ждать, когда та заснет. Хотя нянька Текла и была при тереме в рабстве, но голос свой имела. Могла и шум поднять, если заметит, что княжна куда-то ночью собирается. Светорада ведь понимала, что устроенные ею посиделки не вяжутся с ее нынешним положением невесты князя Игоря. Но ей так хотелось… Так хотелось ощутить себя свободной, побыть с теми, кто видел в ней прежде всего подругу детства, а не суженую князя. Поэтому, как только послышалось похрапывание старой Теклы, Светорада встала с кровати и выскочила из опочивальни.

Преданная Потвора уже ожидала ее в теремном переходе, накинула на плечи госпожи темную ворсистую шаль. Они тихо проскользнули по коридору, выбрались на галерею и, обежав терем, стали спускаться по узкой приставной лестнице. Снизу раздался голос Ингельда:

– Прыгай, я поддержу.

Потвора соскочила первая, снизу послышался ее довольный смешок. Светорада тоже спрыгнула, рассчитывая на помощь брата, но неожиданно оказалась в объятиях Стемы. Пришел-таки…

– Поймалась, птичка.

И даже щекой потерся о ее щеку.

– Пусти! – опешила Светорада.

– Конечно же, отпущу. Хоть и не хочется.

Тут и Ингельд вмешался:

– Не смей лапать невесту другого!

И к сестре:

– Конечно, мне не надо учить тебя, как беречь свою честь, но…

– Успокойся. – Она взяла его под руку. – Стема для меня только приятель по детским играм.

– Только ли приятель? – негромко засмеялся рядом Стемка, но отступил, когда Ингельд резко повернулся к нему.

Тут из-за угла появился гридень Бермята.

– Чего мешкаете? Стражник как раз к другому участку стены прошел, самое время выскользнуть в калитку.

Старый страж Щербина только буркнул, когда Ингельд велел ему отворить калитку:

– Вам бы только детские забавы.

– Смотри, никому ни слова! – выходя последним из детинца, цыкнул на него Бермята. На плече он нес довольно увесистый мешок с репой, которую по приказу княжны прихватил в кухне. Правда, при первой же возможности попытался отдать его Стеме, показав свои серебряные браслеты гридня: дескать, раз Стемка простой дружинник, он и должен нести мешок. Но не на того напал. Стемка живо возразил, что это Бермяте надо услужить детям Смоленского князя, а не дружиннику киевских князей. Потом заметил: неужто Бермята и на ночные посиделки в браслетах гридня ходит?

– Ага, – угрюмо буркнул Бермята, со вздохом взваливая на плечо мешок. И добавил: – Это чтобы кое-кто знал, что, пока он стрелы учился метать при детинце в Киеве, я тут, в Смоленске, дослужился до положения лучшего охранника.

– Ну, это кто чего в жизни желает добиться, – весело отозвался Стема. – Кому сытое место да почет нужны, а кому вольная воля да любовь красных девушек. Не так ли, Ингельд-княжич – повернулся от к старшему сыну Эгиля, который все пытался привлечь к себе Потвору.

Однако тут вмешалась Светорада, убрав руки брата от служанки.

– Тискаться будете, когда придем. Уже и месяц всходит, а мы еще из города не вышли.

– Да нам только до реки добраться, – отступая, пробасил ее брат. – Я заранее там насчет челна уговорился с лодочником.

Они шли между бревенчатыми частоколами и срубами дворищ. Откуда-то со стороны долетал звук колотушек ночных сторожей, взлаивали собаки за воротами. И пели соловьи. В эту пору было самое время соловьям выводить свои трели, вот они и старались вовсю. Воздух звенел от их переливов, ночь дышала прохладой и ароматами земли.

– К ночи-то похолодало, – заметила княжна, обнимая Потвору и делясь с ней большой теплой шалью. – Роса к утру выпадет, значит, будет влага на утреннем листе. Может, и не весь урожай пропадет. А то матушка места себе не находит.

– Ее больше требования волхвов тревожат, – шепотком сообщила Потвора. – Что и наболтали княгине нашей – не ведаю, да только она даже поругивала их сегодня. Я сама слышала. А ведь раньше только почтение служителям оказывала. Ох, горюшко-то!

Тут между ними протиснулся Стемка, обнял за талии, тоже скользнув под необъятную шаль.

– Примете к себе, голубушки?

Светорада сразу же отстранилась, но он пошел следом, взял за руку, бережно поддержал в том месте, где мостовая была не чинена и бревна торчали как попало. И как разглядел-то в темноте? И еще подумалось Светораде, что он ведет ее за руку, словно вернулось детство, когда Стеме велели приглядывать за маленькой княжной. Только тогда, как ей помнится, он это досадной обузой считал. Нынче же сам ведет, и ей так приятно чувствовать свою ладонь в его сильной твердой руке.

Но тут Стема нащупал на ее руке обручальный перстень.

– Что это у тебя?

Они находились как раз на открытом пространстве перед мощной городской стеной, а месяц уже осветил своим половинчатым ликом двор. Стема поднес руку княжны к лицу, разглядывая мерцающий овальный топаз.

– Обручальное? Ишь, какое. Ты ведь всегда любила красивые цацки, княжна Светорада.

Он назвал ее полным именем, словно напомнив ей или себе, что она обрученная невеста другого. И отошел. А княжне без него как будто холодно стало, так что даже накинутая Потворой ей на плени шаль не согревала.

В ворота их пропустили беспрепятственно, и у реки на фоне чуть светящейся воды стали видны ладьи с замысловатыми резными фигурами на носу. Однако лодка, о которой загодя договорился Ингельд, ожидала их далеко за пристанями, там, где избы посада уже редели, и больше было болотистых низин с расположенными на сваях хатками рыбаков. Хозяин лодки за плату охотно уступил свой ялик княжеским детям, попросив только вернуть утром.

Стемка первым прыгнул в лодку – легко прыгнул, как кот, даже не покачнувшись. Следом влез Ингельд, раскачав на воде небольшое суденышко, – неуклюж был, словно и не кровь отца-викинга текла в нем. Подал руку сестре и Потворе. И когда те расположились на корме, устроившись под пушистой шалью, гридень Бермята легко столкнул лодку на воду. Так они и поплыли: Стемка на носу, Ингельд с Бермятой на веслах, а девушки на корме.

– Эх, когда бы еще княжич да княжеский гридень у меня гребцами служили, – со смешинкой молвил Стемид. – Нет, все-таки Доля любит порой делать нам подарки, особенно если вспомнить, что в детстве мы все играли в горелки и меня даже длинноногий Бермята не мог нагнать.

Это было их детство, светлое и уже далекое. Светорада с какой-то тоской подумала о том, как все меняется: вскоре она вообще станет могущественной княгиней и уже не осмелится кататься в лодке с теми, кто мил ее душе. Может, о том же подумали и другие, потому что замолчали, только Потвора иногда пошикивала, когда донимали комары и она хлопала себя по босым ступням.

Днепр под Смоленском еще не набрал всей мощи, но тек быстро, и лодка легко пошла по течению, направляемая умелыми гребцами. Вдоль берега к самой воде склонялись ивы и ольха, луна поднималась над лесом.

– Наши уже все, наверное, собрались, – негромко проговорила Потвора.

– А кого ты покликала? – поинтересовался сидевший на носу лодки Стемид.

– Да почти все обещали быть. Тебя все хотят видеть, а толстяк Укреп, у которого своя корчма на посаде, даже жаловался, что ты мимо ходишь, а зайти поболтать со старым приятелем тебе недосуг. Он бы тебя и пивом собственным угостил. В Смоленске его пиво едва ли не лучшим считается.

– Это Укреп-то угостит? Видимо, боги расшутились в поднебесье, если такой жадина, как Укреп, кого-то угощать надумал.

Светорада не сводила со Стемы глаз. Чувствовала, что и он смотрит на нее. Поправила растрепавшиеся волосы. Длинные, свободно падавшие на плечи, завивавшиеся на концах от речной сырости, они очень красили ее, она знала это и хотела нравиться Стемке.

Но тут Потвора сказала, что, возможно, не сможет прийти Олеся.

– Она замужем за купцом Некрасом, а он страсть какой ревнивый. И хотя Некрас на днях отбыл, его домочадцы вряд ли отпустят со двора купчиху Олесю, да еще и в ночь.

– Так Олеська может не явиться? – как-то по-особому переспросил Стема. – Жаль. Хотелось бы мне на нее глянуть.

Он замолчал и отвернулся, а Светораде как-то неуютно сделалось. Эта Олеся, младшая дочка воеводы Михолапа, была известной певуньей и в их ватаге считалась самой пригожей. Она была постарше Светорады, даже Стемки постарше на пару годков, и, как припомнила княжна, Стема был очень увлечен ею. По крайней мере, Светорада не забыла, что в купальскую ночь он прыгал через костер именно с Олесей. Так ей рассказывали: оберегаемая родителями княжна Светорада никогда не допускалась на подобные буйные купальские гуляния.

Река делала поворот, в камышах на берегу сонно запищала какая-то птица и тут же вспорхнула, шумно хлопая крыльями, когда нос лодки, круша заросли, направился к берегу. Все сошли на берег, а гридень Бермята перенес княжну на руках, чтобы ножек не замочила.

Стемка тут же оказался рядом.

– Эх, я и сам хотел помочь Светке, а ты меня такой радости лишил.

– Обойдешься, – засмеялась княжна, но тут же протянула ему руку. – Веди, если тропинку не забыл. Да о перстенечек мой не поранься.

Они пошли к видневшемуся у берега лесу. Среди деревьев было темно, хоть глаз выколи, от искрившегося где-то за кронами месяца света было не больше, чем от лучины, однако они знали, что тут пролегает тропинка к заветному дубу, где они собирались, когда были детьми. Некогда мощная крона дуба высоко взмывала над расчищенной в лесу поляной, окрестный люд даже подношения делал этакому любимцу Перуна,[76] но время жизни дерева вышло, и он постепенно засох. Можно было, конечно, срубить его на дрова, но никто не решался. Старики тогда рассказывали, что к лесному великану полюбила сходиться лесная нечисть. Однако дети в это не верили. А если и верили, любопытно было взглянуть, как мавки хоровод водят, кикиморы ссорятся, а лешие вприсядку скачут. Вот дворовые детишки из терема и собирались тут, иногда в лунные ночи, а иногда и в самые темные. Сначала страшновато было, но потом привыкли. И получалось, что там, где они устраивали свои посиделки или играли в горелки, нечисть не смела появляться. Ну, а потом в окрестностях начали селиться огнищане, а там и дорогу недалеко от дуба проторили. Где уж тут нечисть высматривать. Однако место уже стало привычным, вот и играли, водили хоровод, пекли репу на углях, да всякие побасенки рассказывали.

Так было в детстве. Однако и сейчас у засохшего старого дуба весело горел костер, вокруг него сидели те, кто собрался по наказу княжны. И едва она с сопровождающими показалась на тропе, раздались радостные возгласы.

Светорада шла первой, довольно улыбаясь: дескать, глядите, я, даже будучи просватанной, вас не забываю. Однако все то ли привыкли к ней, то ли еще не поняли, какое высокое положение ожидает их подружку детства, но только не она сейчас привлекала всеобщее внимание. И даже не ее старший брат Ингельд, к наездам которого в Смоленск тоже привыкли. А вот появление Стемки Стрелка, бывшего их вожака, вызвало бурю ликования. И, минуя горделиво улыбающуюся Светораду, все поспешили именно к нему. Окружив, стали обнимать, весело шутить. Парни похлопывали его по плечам, девушки желали прикоснуться к нему, смеялись, когда он их тискал.

Светорада, приуныв, села на бревно у костра. Она держалась надменно, всем своим видом показывая, что ей и дела нет до того, как встречают Стемку давнишние приятели, однако прислушивалась к каждой фразе.

– Ну и раздобрела же ты, Иуля Мышка! – приголубил Стема одну из прежних подружек. – Но тебе это к лицу. Уже, небось, никто не кличет мышонком, как некогда. А то, помню, худа была, ни мяса, ни Шкурки. Одним словом – мышка.

– Посмей теперь меня кто мышонком обозвать! – весело засмеялась кругленькая и сдобная, как булочка, молодица. На ней был нарядный плат; один конец спускался на спину, а два других завязывались надо лбом, образуя маленькие рожки. Она звонко расцеловалась со Стемой и тут же потянула его к тучному мужику в красивой желтой рубахе. – Укрепа узнаешь? Теперь он мой муж, и у нас лучшая корчма на посаде!

– Да уже слышал про его корчму и его славное пиво. – Стема обнялся с толстым Укрепом.

Потом подошел к теремному кузнецу Дагу, узнал и державшегося в стороне высокого худего юношу с длинными волосами до плеч и в белой одежде волхва.

– Никак наш Борич в волхвы подался? Похоже, это уй[77] его постарался племяша к служеннию богам пристроить. Сам при богатом капище Рода и тихоню Борича туда же.

– Да он все больше писцом при нашем князе состоит, – заметил развеселившийся Бермята. – Али не видел его в палатах?

– Не видел. Да где уж мне заметить его, если так высоко вознесся. Капище Рода, видать, не по нему. Но я понимаю, Борич. Помнится, ты еще мальцом всегда плакал, когда ягнят на алтарь клали. Зато при князе Эгиле состоять – почетно, да и работа чистая. Но неужто ты резы смог понять, хитрая твоя рожа?

Молодой волхв не знал, обидеться ли ему на Стему за подобную развязность или же все свести к шутке. Решил отшутиться. А тут Вострец Дудочник, ставший скоморохом, отвлек от Борича Стему, стал трясти друга, взлохматил ему волосы. Жену свою Менею притащил с двумя детками, мал мала меньше.

– Погодки они у нас. Хотел оставить в избе у скоморохов, да не на кого, – объяснил он. – Во дворище одного нарочитого боярина сегодня пир горой, почти все наши туда подались. Ну, а мы с Менеей – к тебе на встречу. И ребят своих пришлось взять.

Стема подхватил одного из малышей на руки, подкинул так, что тот заголосил, стал вырываться, потянулся к матери.

– А ведь Вострец всегда тебе был мил, а, Менея? – отдавая матери ребенка, пошутил Стема. – Помню-помню, как от меня к нему убегала. Ну и что, люб тебе неспокойный скомороший удел? Вижу, что люб, раз мужу сыновей рожаешь.

Расцеловал ее, а в следующую минуту уже глядел на другую девицу.

– Никак это Цветка. Ох, дай же я и тебя расцелую, красавица моя. Всегда цвела, как вишенка по весне, а ныне плодоносишь буйно.

И он бесцеремонно огладил ее по заметно выступающему животу.

Светорада даже чуть поморщилась, видя, как хихикает ее прежняя подруга.

– Ты руки-то не очень распускай, Стемид, – сурово вымолвила княжна. – Знаешь, чья она жена ныне? Наш тиун не обрадуется тому, что ты его меньшицу ласкаешь.

Но Стеме хоть бы что. Сказал только, что Цвета не прогадала – взяла в мужья толкового и богатого. А то, что не больно молод, то, как говорят, старый конь борозды не испортит. Вот и не испортил – Стемка вновь провел рукой по выступающему животу женщины.

– Погляжу я, Светка, одна ты еще в незамужних ходишь, опередили тебя подружки-то, – засмеялся Стема, подсаживаясь к княжне.

– А Потвора ведь тоже в девках ходит, – заметила Светорада.

– Ну, в девках не в девках, – наблюдая за целующейся с Ингельдом Потворой, усмехнулся Стема, – да только наша рыженькая помладше тебя, насколько я помню. А вот что такая краса, как ты, заневестилась…

– Ну, не за Борича же скомороха мне было идти, – обиженно фыркнула княжна. – Зато все знают, какого сокола я в свой силок поймала.

И она залюбовалась игрой камня на своем перстне. Из лесу появились еще двое. Оба в утепленных воинских стегачах,[78] которые они тут же сняли, подсаживаясь к костру.

– Еле сумели уклониться от того, чтобы нести сегодня стражу на городских заборолах, – сказали Митяй и Вавила – так их звали. Тоже когда-то входили в компанию ребятни из детинца, а сейчас стали городскими охранниками. Не гриднями, как Бермята, но также неплохо устроились.

Эти двое тоже принялись тормошить Стему, бороться дурашливо. Беременная Цвета так и повисла на нем, даже Менея-скоморошиха, и та льнула к Стеме.

– Каким ты соколом стал, Стемка! Ох, а пояс у тебя… Чисто княжеский!

Беленую рубаху парня стягивал на редкость красивый пояс: из прекрасно выделанной кожи, богато украшенный накладками в виде извивающихся золотых драконов, державших в пасти ярко-голубую бирюзу. Светорада еще раньше обратила внимание на богатый пояс парня, но только сейчас осмелилась подойти и потрогать его. Драконы были выполнены мастерски, каждая чешуйка видна, да и бирюза была самой настоящей и очень изящно обработана. Даже привыкшая к блеску драгоценных камней и золотых украшений Светорада вынуждена была признать, что такой пояс стоит очень дорого. Окружившие Стему молодицы тем временем разливались соловьем, пели ему хвалу: ты и сокол, ты и месяц ясный, дай расцеловать тебя, сладенький! Светораде стало это надоедать.

– Что вы слетелись на него, как мухи на мед. А ведь мед тут я, – властно произнесла она в запальчивости.

– Ну что ты, Светорада, – подал голос Ингельд. – Ребята же так долго Стему не видели, всем охота получить кусочек его внимания. И сегодня именно Стема для них мед.

Но княжна не подобрела.

– Мухи не только на мед слетаются, но и на…

Она не договорила, опасаясь произнести слова, не подобающие высокородной княжне. А Стема, отойдя от приятелей и усаживаясь напротив Светорады, заметил:

– А кем ты сама себя считаешь, Светка, что желаешь всеобщего внимания?

– Себя я считаю золотом, – быстро нашлась она.

– Тогда и оставайся с теми, у кого такое богатство, а не злись, что не тебя любят те, для кого золото просто холодный металл. Может, оттого в нашей ватаге тебя не столько любили, сколько терпели.

Все вокруг притихли. То, что эти двое не ладят друг с другом, знали, однако с будущей княгиней не поспоришь. Но тут обстановку разрядил скоморох Вострец: стал сыпать прибаутками, заодно сообщая новости о тех, кто не смог прийти. Ингельд вновь притянул к себе Потвору, а Бермята велел разворошить угли в костре: дескать, зря, что-ли, он тащил на себе мешок с репой, самое время закладывать ее, чтобы репа испеклась до хрустящей корочки. Довольно грозно приказал пришедшим последними охранникам, чтобы еще дров натаскали. И те, ничего, послушались. Сейчас, когда злые упреки Светорады стали забываться, опять, как в прежние времена, воцарилась атмосфера побратимства, без разделения на высших и низших, сейчас они как будто снова стали детьми, когда больше значили характер и смекалка, а не родовое положение.