Foot’Больные люди. Маленькие истории большого спорта Казаков Илья

Консерватория

Мы сидели в «Кофемании» на Никитской, прямо у консерватории. И смотрели, как, по-змеиному виляя телом, к нам идет менеджер, расплываясь в улыбке.

–Добрый день! Мы очень рады идеть вас здесь.

Мы кивнули, не вставая. Она открыла конверт, который держала в руках. Достала карточку, всего одну.

–Позвольте вручить вам нашу скидочную карту и пожелать хорошего отдыха.

И ушла, опять походкой манекенщицы.

Гус посмотрел в телефон и ухмыльнулся. Посмотрел озорно, совсем как мальчишка.

–Я написал Лизе: «Угадай, где я?» Даю три варианта: на футболе, играю в теннис, в консерватории. Она отвечает: «Сегодня пятница и футбола нет, в теннис ты играть не можешь, потому что болит нога, а в консерваторию я тебя за все наши десять лет не могла затащить. Так что сидишь в кафе и дуешь свой капучино».

Мы подозвали официанта, чтобы расплатиться за кофе. Сказали, что у нас есть карточка. Тот кивнул:

–Да, десятипроцентная.

Гус был в восторге:

–Как же здорово вернуться в свою юность! Мне уже лет пятьдесят не дарили десятипроцентные скидочные карточки.

Он расплатился, и мы пошли в консерваторию.

Только нашли наши места, как вдруг откуда ни возьмись появился Семин, тренировавший в тот год киевское «Динамо». Поздоровался, пожелал нам удачи и исчез. Мы даже подумали, не видение ли это?

Сели в кресла. Гус осмотрел зал, получил толчок локтем в бок от Бородюка. Тот показывал ему на портреты композиторов, висящие под потолком.

–Гендель,– сказал Генрихович.– Рядом Мусоргский. Бородин. Даргомыжский. Ну, Баха с Бетховеном ты сам узнаешь.

Хиддинк вытаращил глаза. Переводил взгляд с Бородюка на портреты и обратно, даже не заметив появления на сцене музыкантов.

–Да расслабься,– сказал ему Саша.– У меня дальнозоркость, там под портретами все написано.

Мы пришли на Мацуева с Гергиевым на третий концерт Рахманинова. А первое отделение началось с какой-то легкой классики. И без тех, кто нас позвал.

Через пять минут Гус начал клевать носом. Я надеялся, что он заснет и захрапит, но Бородюк постоянно толкал его локтем.

–Держись,– говорил он.– Уже скоро.

Музыка стихла. На сцену вышел Денис, и Гус ожил. Появился Гергиев, и не осталось даже намека на сон.

Рахманинов божествен, что тут добавишь. Особенно когда его играет Мацуев, а дирижирует Гергиев.

Как только объявили антракт, телефон завибрировал.

–Ну вы где? – скороговоркой спросил Денис.– Ждем! Ждем-ждем!

В коридоре толпились поклонники и поклонницы. Антон, директор Мацуева, их высокомерно не замечал, не подпуская к двери ближе чем на метр.

Мы вошли. В центре большой комнаты стоял Гергиев, а по стенам, выстроившись в каре, стояли гости. Маэстро увидел Гуса и воссиял.

–Я отлично помню тот чемпионат Европы-88,– сказал он, и они минут пять обсуждали тот финальный матч, гол ван Бастена, команду Лобановского.

Потом Гергиев оборвал фразу, извинился и показал на Фурсенко, стоявшего прямо перед ним:

–Это министр образования, Андрей Фурсенко. Тоже болельщик.

–Ну, не такой, как мой брат,– возразил тот, улыбаясь.

Через два года я буду вспоминать эту сцену в Варшаве, на жеребьевке Евро-2012, когда увижу, как Сергей Фурсенко метнется от нашего столика к идущему навстречу Адвокату, чтобы привести Дика к нам и проговорить минут пятнадцать, повернувшись спиной к Гусу – тогда еще тренеру сборной.

После матча с Польшей сборная вернулась в отель «Бристоль» в сопровождении усиленной охраны. После «Русского марша» безопасность была повышенная. Отель был взят в кольцо омоновцами. Пластиковые щиты, шумящая толпа…

Я провел Дворковича в ту комнатку на первом этаже, что служила нам офисом.

–Собирались поужинать в городе, теперь не знаю,– сказал Аркадий.

Я предложил им с женой кофе. В комнату вошел Коля Комаров, держа в руке большой пакет. Руководитель пресс-службы при Фурсенко.

–Там все еще шумят,– сообщил он.– И не думают расходиться.

Вошел Фурсенко, все еще находившийся мыслями там, на стадионе. Как и все мы.

Коля подошел к шефу, что-то сказал. Мы пили кофе. Молча. Слишком непростыми были послематчевые эмоции. Особенно на фоне тех, что четыре дня назад принесла игра с Чехией.

–Аркадий, еще кофе? – предложил я.

Фурсенко недовольно посмотрел на меня. Дворкович кивнул.

Я нажал на кнопку, потом еще раз. Кофемашина шумела, а я смотрел, как Коля переодевается в углу. Снял пиджак, галстук, брюки. Открыл пакет, достал из него спортивный костюм, создав полное ощущение, что я в поезде дальнего следования.

Фурсенко стоял и молчал. Как и все мы.

–Тут ведь тоже ресторан есть,– сказал я.– Аркадий, может быть, лучше сегодня здесь, а не в городе поужинать? Мало ли что…

–Аркадий Владимирович! – зло и нервно сказал Фурсенко.– Аркадий Владимирович, а не Аркадий! Понятно?!

Дворкович взял чашку, посмотрел на него.

–Да мы с Ильей давно знакомы,– мягко произнес он.

Мы смотрели в тишине, как он пьет кофе. Допил, попрощался, и они пошли с Зумруд ужинать.

Но было уже около полуночи, и ресторан оказался закрыт. Наверное, официантам хотелось домой. Наверное, было обидно тратить на работе не только летний вечер, но и начало летней ночи.

Было двенадцатое июня. Я посмотрел на айфон, увидел время и дату и вдруг с ужасом понял, что забыл поздравить Мацуева. Отправил ему эсэмэску: «Не спишь?» Он тут же перезвонил.

–Прости, брат! – взмолился я.

–Как обидно-то! – сказал он.– Но Блащиковски хороший забил. Ничего, греков обыграем, выйдем из группы, а там уже другой футбол пойдет…

Бышовец и Бразилия

Вечер был мой – только мой и больше ничей. Поздняя осень 1997-го, Питер, в котором я не был больше десяти лет. Да и считай, по большому счету, что вообще не был. Приехать на два дня летом восемьдесят четвертого, пробежаться одним из тысячи туристов по Петергофу, Эрмитажу, Павловску и Гатчине – разве это знакомство с городом? Так, набор объемных открыток.

И тут меня нашел Вася Вахетов, корреспондент «Плюса» в Питере. Как нашел, до сих пор не понимаю. Я же ведь не Штирлиц из старинного анекдота – ни раскрытого парашюта за спиной, ни гармошки в руках у меня не было.

Вася зашел в кафе, где мы пили чай после съемки, сел рядом как ни в чем не бывало и сказал:

–Вы когда с базы уехали, туда из клуба позвонили. Мутко сердится, почему корреспондент приехал интервью с Бышовцем писать, а его никто в курс дела не поставил. В общем, у людей проблемы. У хороших людей. Может быть, ты для сюжета у него интервью возьмешь?

–Люди действительно хорошие? – спросил я.

Вася кивнул:

–Очень.

Он мне всегда помогал. Всегда хотел работать – что-то снимать, писать, продюсировать. Я понимал, что уеду ночным поездом, и может быть, опять лет на десять. А ему тут жить. Снимать, писать, продюсировать.

–Поехали,– сказал я.– А то у меня на вечер планы.

На столе у Мутко стояла лампа. Зеленая, как в музее Ленина. Я не удержался и потрогал ее, пока оператор выстраивал композицию. На президенте «Зенита» была шерстяная кофта на пуговицах, волосы были зачесаны набок, и он был очень серьезен во время интервью.

Я пожелал ему удачи, он мне, и мы поехали. В смысле, мы с оператором. А он остался.

Вечером я сидел с новыми приятелями в баре «Ливерпуль». Старый актив «Зенита», из которых сегодня на футбол ходит только Володя Конета, ВК. Да и как ходит – когда я приезжал в Питер на футбол в последний раз, не со сборной, а на «Зенит», мы встретились с ним и всей этой бандой сорокапятилетних бизнесменов с центральной трибуны в плавучем ресторанчике у «Петровского». За полтора часа до матча я раскланялся. Народ собирался идти на стадион за полчаса до начала игры и пока еще выпивал-закусывал.

–А я опять здесь посмотрю,– сказал Вовка.

«Зенит» был сытый, чемпионский, а ему хотелось видеть на поле ребят из его двора. В этом они были похожи с Мутко.

Володи в тот вечер в «Ливерпуле» не было. Зато под занавес сабантуйчика вошел Вася. Я не удивился. В тот момент всем было так весело, что способность к удивлению пропала.

–Видел Мутко,– сказал Вася.– Доволен, что дал интервью.

–Репрессии отменяются? – спросил я.

–Он сказал, что впросы у тебя были с подковыркой. Про Садырина, например.

Я тогда болел за ЦСКА. Как же можно было не спросить про Садырина? Хотя та командировка была вызвана интересом к Бышовцу. Вернувшемуся в наш чемпионат после пяти лет жизни за рубежом.

Доолимпийский Сочи был насквозь провинциален. Но туда зимой охотно ехали клубы Высшей лиги. В зиму 1997-го там тренировались «Спартак», «Ротор», «Локомотив», «Зенит», не говоря уже о «Жемчужине» с нижегородским «Локомотивом».

Мы приехали с оператором в Кудепсту. Проехали культовый камень, направляясь к полям. Я был в Сочи впервые, и мне все было интересно. На переднем сиденье синего «Жигуленка» сидел Найденов, тренер «Жемчужины».

–Все к нам едут,– сказал он.– Лучшее место для сборов.

Подумал немного и добавил:

–И для жизни. По сравнению с Сыктывкаром или Карагандой.

Водитель притормозил, выключил мотор. Мы вышли. Перед нами за металлической сеткой было поле, на нем шла тренировка «Зенита». Я постарался найти знакомые лица и не очень преуспел в этом: Кондрашов, Давыдов, Березовский, вот и все. Садырин, уйдя в ЦСКА, увел с собой Бокова, Кулика и Хомуху. Бышовец, придя на его место, комплектовался не самыми известными в России игроками. И в общественном сознании «Зениту» предстояла не самая легкая жизнь.

–Кто вылетать в этом году будет? – спросил меня Найденов.

Я пожал плечами. Сказал неуверенно:

–«Зенит»?

И подвесил паузу. Предлагая Найденову самому продолжить фразу.

–Бышовец? – переспросил он.– Не смеши.

Тренировка кончилась, я пошел через поля к Бышовцу, ощутимо робея. О профессии пресс-атташе тогда никто не слышал, надо было всегда договариваться напрямую. Мобильные телефоны тогда существовали лишь в зарубежных фильмах, приходилось звонить в клуб или ловить человека на месте. Что я и сделал.

Бышовец улыбнулся, кивнул. Я задал первый вопрос, второй. А отвечая на третий, он сказал:

–Только человек, который идет, осилит дорогу.

Поморщился.

–Надо переписать. Задай еще раз вопрос.

Я не понял, но задал.

–Только идущий осилит дорогу,– сказал Бышовец и улыбнулся. Как самому близкому человеку.

Пару недель назад я брал интервью у Садырина. Он матюгнулся мимоходом.

–Пал Федорыч,– возмутился я и не успел ничего добавить, как он сказал:

–Да вырежешь потом! А хочешь – оставь.

И погнал дальше.

Почти через год, когда мы сидели в его большом номере в Удельной, Бышовец сказал в середине интервью:

–Я ждал этого вопроса. И на него я могу ответить словами моего любимого поэта.

Он приподнял голову. Я подумал, что сейчас он встанет, оператор тоже, и напрягся. Но Бышовец остался сидеть, только поза стала величественней:

– Потрясающе! – воскликнул я искренне.

–Это Киплинг,– ответил он.

Когда интервью закончилось, Бышовец улыбнулся и сказал:

–Там за дверью спальня. И рядом с кроватью на тумбочке всегда лежит книга, открытая на этой странице. Я читаю это стихотворение каждый вечер перед сном, хотя знаю его наизусть. Это и моя исповедь тоже.

–Ой, а можно оператору это снять? Тумбочку, книгу, страницу.

–Я думаю, что здесь нет ничего невозможного,– ответил Бышовец.– Людям это может быть интересно.

Оператор кивнул и пошел в спальню. Потом вернулся.

–Снял? – спросил я.

Тот кивнул. Мы попрощались.

Я вернулся в Москву, приехал в «Останкино». Пошел отсматривать и расшифровывать интервью. Дошел до финальной точки и стал смотреть подсъемку. Вот и спальня, тумбочка, книга.

–О нет! – сказал я вслух и засмеялся.

Оператор снял другую страницу, соседнюю. Во весь экран были строчки:

Бразилию Бышовец увидел ровно через год, в ноябре 1998-го. Бразилия раскатала нашу сборную со счетом 5:1, и команду под Новый год принял Романцев.

Капков

Больше других я люблю красную радиальную ветку. Из-за ее старомодной уютности. Из-за мозаики и люстр. Из-за кажущейся узости переходов.

Было время, я путешествовал по ней чаще, чем сейчас. И уж точно дальше.

РФС тогда находился в Олимпийском комитете на Лужнецкой набережной. На метро до Воробьевых гор, потом еще минут десять пешком. Направо от проходной, по лестнице на второй этаж и налево.

Кабинетов было немного. Гусу, например, приходилось сидеть в одной комнате с администраторами, медиками. Два окна, четыре стола.

Он постоянно ловил Прядкина, бывшего тогда гендиром РФС, и спрашивал:

–Когда мы переедем в новый офис? Уже ноябрь, а было сказано – в феврале.

Обаятельный Сергей Геннадьич тянул руку, предлагал «замазать», что переезд будет через пару месяцев, не позже. Гус недоумевал, что и зачем хотят замазать, после разъяснений снова недоумевал, при чем тут пари, и просто просил назвать ему конкретный день, а потом что-то старательно выводил в своем ежедневнике.

Все, вытянув шеи, пытались разобрать, что он пишет.

Хороший метод, если хочешь продлить паузу в разговоре. И уж тем более, если хочешь не забыть каждый из данных тебе ответов и обещаний.

Но был в том офисе кабинет, почти всегда пустовавший. Табличка на нем гласила: «Вице-президент РФС Капков С.А.».

Сергей Александрович заходил в РФС по делу, никогда не засиживался там напрасно и, обсудив важные вопросы, исчезал. Почему-то именно у его двери чаще собирались сотрудники. Может, потому, что знали: никто внезапно не выскочит в коридор, ударив тебя дверью. Может, пытались обрести неведомую духовную силу, чтобы потом идти, окрепнув, на разговор с президентом.

В самолете сборной Сергей всегда садился в первом ряду. Все знали: если он летит, то все будет нормально. Никаких сбоев в логистике, никаких истерик.

На Евро-2008, на следующий день после поражения от Испании 1:4 я поехал по делам из Леоганга в Инсбрук и, направляясь к «Золотой крыше», наткнулся на Капкова. Рядом стоял и совершенно беззвучно разговаривал по телефону Роман Аркадьевич, в демократичных джинсах и еще более демократичном поло.

–Ну что? – сказал Капков. В его словах не было и намека на критику. Это был вопрос человека, обдумывающего, что делать дальше.

–Все наладится,– сказал я.

В той «бронзе» огромная заслуга тренеров, игроков, людей из РФС, работавших на команду,– всей иерархической лестницы, от Мутко до самой нижней ступеньки. Но и сейчас, когда мы с Бородюком за кофе вспоминаем минувшие дни, оба уверены на все сто: не будь поддержки Капкова, ставшего мостом между Абрамовичем и Гусом, не было бы тех медалей. Гус всегда звонил ему напрямую, когда возникала важная рабочая тема, и ни разу не было, чтобы прозвучал отказ. Гус был как Петр Первый или как ледокол. Слом прежнего мира, с былыми представлениями о быте, логистике, моделях взаимоотношений шел непросто. Но с Абрамовичем и Капковым можно было не только ломать, но и строить качественно новое.

Все думали, что Сергей станет следующим президентом РФС, но после Марибора все пошло иначе.

Я был уверен, что в футбол он не вернется – в нынешней парадигме уж точно. И я думаю, что вряд ли он вернется к вопросам культуры. И там и там он был на своем месте, хотя поначалу казалось, что это назначение было чисто политическим шагом. А он снова, как ледокол, ломал прежний, пришедший в негодность мир и возводил новый.

В программах новостей есть сетка, сохраняющаяся с советских времен. В самом конце – прогноз погоды. Перед ним – спортивный блок. Перед спортом – новости культуры. Я представляю, как Сергей Капков идет по этой лестнице, но в обратном направлении – сначала спорт, потом культура…

Следующая ступенька, вероятно, буде связана с чем-то более масштабным. Я на это надеюсь.

Он на три года меня моложе. Что меня всегда забавляло – вечный пиджак, солидность даже при явной демократичности. Он всегда производил впечатление человека более зрелых лет. Поэтому вместо скорби о том, что московская культура лишилась такого шефа, я, наоборот, радуюсь. Мне кажется, что Капков сделал на прежней должности почти все, что мог, чтобы ему самому продолжало оставаться интересно заниматься этим.

А когда талантливому человеку интересно что-то делать, то и другим от этого интереснее.

Хот-дог

Самолет до Тель-Авива был переполнен, несмотря на зимнее время. Кто-то летел домой, кто-то в командировку, кто-то в паломничество, а мы на футбол. Я, жена, сын и даже теща.

–Главное,– сказал я жене,– погаси свой темперамент в аэропорту. Могут спросить что угодно. Их задача – посмотреть, не выйдет ли человек из себя, а если да, то понять, почему он нервничает.

Жена кивнула. Мягкий, удивительно добрый мой человечек. Раньше подчиненные, заходя к ней в кабинет, начинали плакать просто так. От невинного вопроса вроде «да или нет?»

–А то был случай,– добавил я.– Правда, на вылете, там сложнее. Сборная играла в Израиле, не при Гусе, а еще раньше. Журналисты проходили досмотр, и началось обычное: «Вы сами собирали чемодан? Есть ли у вас в Израиле друзья?» Сначала шел Горбунов, подготовленный. Когда его спросили, что он делал в Тель-Авиве, Александр Аркадьич достал блокнот и начал объяснять девушке:

–Я журналист, прилетел на футбол. Вчера играли сборные России и Израиля. У нас был такой состав,– и зачитал одиннадцать фамилий.– В запасе тренер оставил следующих игроков,– и назвал их.– Тактика на матч тренерским штабом была выбрана следующая. Смотрите, играть 4–4–2 было неразумно, а 4–5–1 – трусливо. Поэтому…

–Спасибо, проходите,– сказала девушка.

–И что? – не поняла жена.

–Да то, что следующим шел Львов. Тоже сказал, что прилетал на футбол, что журналист. Его спросили, как он это может доказать? У Львовича была с собой его газета, «Московский футбол». С его передовицей и портретом. Он достал, сказал: «На, смотри». Девушка посмотрела и напряглась. Спросила, почему в паспорте у него фамилия Либкинд, а в газете Львов. Он сказал: «Это псевдоним». Подумал и добавил: «Как у Ленина, помнишь такого революционера?» При слове «революционер» девушка совсем напряглась. Пришли вежливые люди, увели Львова. Этим рейсом он не полетел.

–А ко мне это какое имеет отношение? – спросила жена.

Я встал, пошел размять ноги. Несколькими рядами дальше сидел Вадик, журналист. Тоже со своей газетой в руках. Вадик был позитивным, несмотря на небольшой бюджет газеты, особенно в графе «командировки». Петербуржец по паспорту, украинец по крови. Получалось, что из четырех команд три были его, кроме ЦСКА.

В «Аэрофлоте» кормили вкусно, Вадик был доволен.

–Ты где живешь? – спросил он.

–На набережной,– сказал я.– Приятельница забронировала нам номер в отеле, который любит Мадонна. Она ее поклонница.

Потом понял двусмысленность ответа и сказал:

–Забронировала другой номер, конечно.

Прошла стюардесса. Надежная, как весь гражданский флот. Мы посмотрели ей вслед, разглядывая ножки. Ножки были что надо.

–Хороша! – сказал я, и даже не то чтобы Вадику – просто так.

–Ага,– согласился он и поделился радостно: – Она обещала мне несколько порций горячего с собой дать, если останется.

Отель был пыльным, постаревшим и темным. Несмотря на большие окна, выходящие на море. Жена расстроилась.

–Да ладно тебе! – сказал я утешающе.– Смотри, какие волны. Пошли обедать, а потом мне надо за аккредитацией, в соседний отель.

–Не понимаю Мадонну! – воскликнула она.– Не понимаю!

«Давид», где жил оргкомитет, сиял и радовал глаз. Лучше бы Мадонна любила его, подумал я. И порадовался, что жена сейчас гуляет где-то по набережной.

Навстречу мне вышел Непомнящий. На мне спортивный костюм почему-то висит, а на нем он сидел. Как мундир на боевом офицере. Я вспомнил характеристику, которую дал ему мой друг в первый период работы Валерия Кузмича в «Томи»: «Он напоминает белого офицера, вынужденного служить в штабе Красной армии, но не растерявшего идеалов юности».

Мы обнялись, и он потащил меня пить кофе. Сели, он выяснил, что я еще не обедал, поэтому кофе перешел во что-то чуть более основательное.

–«Цезарь» с курицей,– заказал я официанту.– И суп из брокколи.

–Только кофе, без молока,– сказал Валерий Кузмич.

–Ну как вы? – спросил я, когда официант нас покинул.

И прежде чем он ответил, нас стало трое. Навстречу, радостно улыбаясь, шел Андрей Малосолов – когда-то пресс-атташе РФС, а теперь известный медийщик, блоггер, путешественник и пресс-атташе турнира.

–Не помешаю? – спросил Андрюха, усаживаясь за столик.

–Ни в коем случае,– ответили мы.

Турнир был прекрасен, и новостей было в избытке. Как и инсайдерской информации. Через полчаса Андрею надо было идти. Подошел официант.

Андрей сделал попытку расплатиться отдельно, его прервали. Я уже вытащил из кармана бумажник, как Непомнящий решительно пресек это и заплатил за наш стол.

–Несолидно, Валерий Кузмич! – возразил я.– Вы только чашку кофе выпили.

–Я тебя умоляю! – отмахнулся он.

Андрюха вскочил, раскланялся. И пообещал, прежде чем исчезнуть:

–Валерий Кузмич, когда-нибудь и я вас угощу!

И убежал, его ждал Газзаев. Ушел и Непомнящий. А я продолжал сидеть, ждал. Выпил еще один кофе.

И тут вышел Слуцкий.

–Ну наконец-то! – сказал я.

–Извини,– ответил он.– Смотри, что сейчас будет.

Я увидел, что у огромного панорамного окна сидит гендиректор ЦСКА Роман Бабаев. А навстречу ему, выйдя из лифта, идет Акинфеев. Довольный, веселый.