Шпионские и иные истории из архивов России и Франции Черкасов Петр

«Дело Каракозова» глазами барона Талейрана

Иностранных дипломатов, в частности французских, всегда поражало в России сакральное отношение простого народа к особе царя, наделявшегося народным сознанием всеми возможными добродетелями, включая отеческую строгость («с нами, мол, иначе нельзя»). При этом царские чиновники, особенно на местах, почти всегда и везде ассоциировались в том же сознании с несправедливостью и алчностью («царь-то хорош, да бояре плохи»).

С другой стороны, и царская власть по крайней мере с 1613 года, со времен легендарного Ивана Сусанина, видела в народе самую верную свою опору, что бы ни утверждала марксистская историческая наука с ее «классовым подходом». Вера царей в «свой народ» лишь укрепилась, пройдя череду дворцовых переворотов, устраивавшихся дворянской верхушкой после смерти Петра I вплоть до воцарения Александра I.

Непонятный для рационально-скептического сознания европейских наблюдателей характер взаимоотношений царя и народа в России отмечали многие иностранцы.

Вот, например, что писал императору Наполеону III из Москвы 15 сентября 1856 года его сводный брат, граф Огюст де Морни, посол Франции в России, приехавший на коронацию Александра II: «…Здесь почти не видно присутствия полиции…

Народ повсюду имеет свободный доступ, его можно встретить даже в дворцовых прихожих. Император может свободно и без всякого сопровождения, утром или вечером, выйти из дворца и отправиться на прогулку – пешком, верхом или в коляске, посреди уличной толпы. Видя такое, невольно начнешь размышлять о том, какими могут быть отношения между правителями и народами»240, – мечтательно заключил Морни, имея в виду, что такое положение вещей совершенно немыслимо на его родине, где со времен убийства Генриха IV французские монархи никогда не чувствовали себя в безопасности в окружении своих подданных.

Идиллическая картина взаимоотношений самодержца и русского народа была нарушена 4/16 апреля 1866 года, когда человек с внешностью простолюдина выстрелил в императора Александра II, который, как обычно, прогуливался в Летнем саду, недалеко от Зимнего дворца. Потрясение в обществе от этого первого в тысячелетней истории России публичного покушения на жизнь помазанника Божьего было ошеломляющим.

Сам император поначалу подумал, что это месть поляков за подавление им восстания 1863 года. Когда же оказалось, что стрелял русский, назвавшийся после задержания крестьянином, Александр совершенно растерялся. Он искренне и глубоко верил в гармонию своих отношений с народом, которого в 1861 году освободил от крепостной зависимости.

Царь-Освободитель испытал настоящее облегчение, когда ему сообщили, что злоумышленник – вовсе не крестьянин, а бывший студент и даже дворянин Дмитрий Каракозов. Одновременно ему сказали, что замысел террориста был сорван благодаря своевременному вмешательству некоего Комисарова, костромского крестьянина, перебравшегося в Петербург и случайно оказавшегося у места происшествия. Комисаров в последний момент успел отвести руку стрелявшего Каракозова, и пуля пролетела мимо головы самодержца всея Руси.

Комисаров немедленно был объявлен спасителем Царя и Отечества. В его героическом поступке усмотрели Божий перст. Костромской крестьянин Сусанин в 1613 году спас Михаила Романова, основателя правящей династии. Другой крестьянин-костромич, Комисаров, через двести пятьдесят три года спасает жизнь его царствующему потомку. Указом императора новый спаситель был возведен в дворянское достоинство, получив к своей фамилии дополнение – Комисаров-Костромской. Единство трона и народа, давшее было трещину, официальная идеология постаралась восстановить – как оказалось, не надолго. «Происшествие 4 апреля» стало прелюдией к серии покушений народовольцев на жизнь Царя-Освободителя, в конечном счете павшего их жертвой 1 марта 1881 года. Обстоятельства «дела Каракозова» достаточно хорошо известны по опубликованным документам и проведенным на их основе исследованиям. Правда, вне поля зрения историков до сих пор оставались такие источники, как свидетельства современников этого события из среды иностранных наблюдателей. В этих свидетельствах, наверное, мало принципиально нового относительно фактической стороны покушения Каракозова, но они интересны именно как взгляд со стороны.

К числу таких свидетельств относятся донесения французского посла в Санкт-Петербурге барона Шарля де Талейрана-Перигора241, родственника знаменитого государственного деятеля Франции, а также замещавшего его на время отпуска временного поверенного в делах Э. де Фрезаля. В их депешах, адресованных министру иностранных дел Э. Друэн де Люису, а затем – маркизу Л. де Мустье, представлена детальная картина «злоумышления 4 апреля». Ценность этого источника определяется тем, что французские дипломаты имели возможность получать информацию непосредственно от вице-канцлера князя А. М. Горчакова, других петербургских сановников и даже от самого царя.

На следующий день после покушения французский посол отправил в Париж пространную депешу следующего содержания242:

«Император Александр избежал вчера смертельной угрозы. Около четырех часов пополудни Его Величество выходил из Летнего сада, где он совершал свою ежедневную прогулку в обществе герцога Лейхтенбергского243 и своей сестры, принцессы Баденской…244 Один из двух агентов полиции, встречавший его у ворот, подал императору его шинель. Вокруг собралась многочисленная толпа прохожих. Один из них, одетый как мещанин, извлек из кармана своего пальто пистолет и направил его на императора. Находившийся рядом с ним мужик, увидевший это, закричал: “Ты что делаешь!” Он бросился вперед и резким движением ударил злоумышленника по кисти руки, в которой был пистолет, который в этот момент выстрелил. Пуля просвистела мимо уха императора. Толпа набросилась на убийцу, который не успел выстрелить вторично. Его, скорее всего, растерзали бы на месте, если бы не вмешательство императора… “Зачем вы меня остановили? – кричал этот человек. – Я принес себя в жертву ради вас. Я и сам крестьянин. Император вас обманул. Он не дал вам землю…” Злоумышленник был тщательно обыскан. В его кармане нашли записку с множеством зачеркиваний, свидетельствующую о том, что ее автор – вовсе не человек из народа. В записке говорилось: “Император нас предал, он не дал нам достаточно земли”. Далее содержалась просьба – сжечь эту записку в случае гибели или ареста ее автора.

В кармане задержанного нашли также две революционные прокламации.

Император вернулся в Зимний дворец и отправился к императрице, которая буквально оцепенела от сообщенной ей новости о преступлении, жертвой которого должен был стать ее супруг.

Тем временем у Зимнего дворца стал собираться народ. Плохо осведомленный о последствиях покушения, он желал видеть своего государя. Император появился на балконе, чем вызвал приветственные возгласы, которые становились все более и более громкими. Затем он спустился к ожидавшей его карете и сел в нее вместе со своей дочерью, великой княжной Марией245. Карета медленно двинулась вокруг Зимнего дворца. Лошади с трудом продвигались сквозь плотное скопление людей. Завершив объезд, карета направилась к Казанскому собору, где в присутствии императорской семьи был отслужен благодарственный молебен за чудесное спасение императора. По возвращении во дворец император принял того, кто спас ему жизнь – простого крестьянина из Костромской губернии, работающего здесь шляпником. Его зовут Осип Иванов. Во дворец были срочно приглашены офицеры гвардейского полка и самые знатные представители дворянства. Его Величество обратился к ним со словами: “Вот человек, который спас мне жизнь. За его самоотверженность я хотел бы возвести его в дворянское достоинство. Что вы об этом думаете, господа?” Эти слова были встречены радостным возгласом – У-р– р-а-а! Император здесь же подписал патент на дворянство крестьянину, который бросился к его ногам, и дал ему фамилию – Костромской – в память о Костромской губернии, откуда он был родом. Предполагается объявить общенациональную подписку, которая должна принести солидное обеспечение этому новому дворянину.

Это уже второй случай, когда выходец из Костромской губернии оказывает подобного рода услугу императорской фамилии. Двести пятьдесят лет назад простой человек из этой провинции спас жизнь первому из Романовых.

Исполнитель покушения – молодой человек 20 – 22 лет. В течение нескольких часов он отказывался отвечать на задаваемые вопросы. Потом попытался ввести следствие в заблуждение, назвавшись крестьянином из Луги Алексеем Петровым. По другой версии, он уроженец Рязани, но все говорит о том, что он скрывает свое подлинное имя.

В момент задержания злоумышленник был одет в пальто, под которым на нем была русская национальная рубашка, а под ней – белая сорочка. Его речь и его манеры неопровержимо свидетельствуют о принадлежности к более высокому кругу, чем тот, на который указывает его одежда.

Сведения, которые удалось от него получить, говорят о том, что он обучался в гимназии, куда был определен за счет своего отца. Он сознался в том, что в течение последнего года размышлял над планом убийства императора и распространил среди столичных рабочих 80 прокламаций, сходных по содержанию с теми, которые были найдены при нем. Все это указывает на то, что речь идет об эмиссаре некой партии и что его преступление – это не дело рук одинокого фанатика.

Очевидно, что Петров наделен хладнокровием. Он совершил свое преступление безо всяких эмоций, что выражалось и в том, что, будучи задержан, он поужинал в камере с большим аппетитом. Содеянное им преступление карается смертной казнью. Хотя в принципе она здесь отменена, тем не менее эта высшая мера предусмотрена для случаев оскорбления Величества.

Вчера вечером город был иллюминирован, а в Зимнем дворце был отслужен благодарственный молебен. Такой же молебен отслужили и в Исаакиевском соборе.

В момент совершения покушения, как и после него, император сохранял абсолютное хладнокровие. Когда он вернулся во дворец и принимал своих министров, то сказал им: “По-видимому, господа, я еще на что-то способен, если подвергаюсь нападению”.

Наследный великий князь246, приехавший чуть позже, бросился в отцовские объятия. “Твоя очередь еще не подошла”, – сказал император, обнимая сына.

Вчера, по получении известия о покушении, я вместе с послом Англии отправился к князю Горчакову, чтобы выразить ему чувства моего негодования в связи с происшедшим преступлением. Этим утром вице-канцлер должен будет получить от своего августейшего государя уведомление о том, когда он сможет принять выражение чувств дипломатического корпуса. Имею честь присовокупить к этой депеше номер “Санкт– Петербургских ведомостей”247, в котором содержится отчет о преступном деянии, жертвой которого мог стать Его Величество [император Александр]. Я приложу все старания, чтобы последовательно сообщать о дальнейшем развитии этого дела».

В следующей депеше, датированной 18 апреля (6 апреля с. с.) 1866 года, Талейран излагал подробности аудиенции, данной накануне Александром II членам иностранного дипломатического корпуса. В отсутствие дуайена корпуса, посла Испании герцога Оссуна, его роль была возложена на барона Талейрана, который приветствовал чудесное спасение царя от имени всех послов и посланников, аккредитованных при петербургском императорском дворе.

Император Александр ответил, что он тронут вниманием и поддержкой дипломатического корпуса в связи с недавним драматическим инцидентом, а также поблагодарил дипломатов за множество полученных им от иностранных государей телеграмм и просил передать своим монархам чувства самой глубокой благодарности за сочувствие и солидарность в трудный для него и его страны момент.

Талейран сообщал, что народный энтузиазм в связи с чудесным спасением царя не утихает. Перед входом в Зимний дворец по-прежнему толпы людей, собирающихся в надежде увидеть своего императора и приветствовать его.

«В том, что касается террориста Петрова, – продолжал Талейран, – я не могу сообщить пока ничего нового, кроме распространившегося по городу слуха, за достоверность которого я не мог бы поручиться. Говорят, будто он пытался повеситься в своей тюремной камере. Этот слух, насколько можно предположить, основан на состоянии глубокой депрессии, в которую впал террорист»248.

Как видим, подлинное имя стрелка пока не было раскрыто, и Талейран продолжает называть его Петровым. Зато посол на этот раз исправил ошибку в фамилии спасителя царя – не Иванов, а Осип Комисаров.

Новому национальному герою России Талейран посвятил подробную депешу, отправленную им в МИД 22 апреля249. «Этот случай можно отнести к тем, когда реальная история становится богаче романа и когда реальность дает нам такие факты, которые под пером писателя представлялись бы неправдоподобными», – писал Талейран.

Далее посол сообщил любопытные факты из биографии Осипа Ивановича Комисарова – простого шляпника, жившего до достопамятного для него 4 апреля на грани нищеты. Комисаров с семьей снимали в Петербурге комнату за один рубль в месяц. В тот день хозяин мастерской, где трудился Осип Комисаров, предоставил ему выходной по случаю его именин, и будущий герой с раннего утра размышлял над тем, как поправить свое финансовое положение и угостить друзей, которые могут прийти поздравить его.

Не найдя удовлетворительного ответа на мучивший его вопрос, он оставил жену дома и в тяжелом настроении отправился бродить по городу, решив вернуться поздним вечером. По пути Осип зашел в маленькую церквушку на левом берегу Невы, чтобы поставить свечку своему небесному покровителю, попросив у него заступничества. Потом он оказался у ворот Летнего сада, где толпа зевак ожидала выхода императора. Здесь же, у ворот, стоял императорский экипаж. Комисаров смешался с толпой и вскоре оказался в первом ряду зрителей. В этот момент человек, стоявший за ним, бесцеремонно отодвинул Осипа Ивановича и встал на его место. Когда император направился к ожидавшему его экипажу, Комисаров увидел, что его сосед извлек из кармана пальто пистолет и направил его в сторону царя. Выстрел мог прозвучать в любой момент. Разоружить злоумышленника возможности не было, и потрясенный происходящим Осип Иванович, схватив неизвестного за кисть руки с пистолетом, отвел ее вверх. В это время раздался выстрел. Пуля пролетела чуть выше уха императора.

Обомлевшая было толпа набросилась на террориста и повалила его на землю. Несостоявшийся убийца под охраной был отправлен в Третье отделение, а Осипа Комисарова с почетом доставили в Зимний дворец, где его ожидало возведение в потомственное дворянство под фамилией Костромской.

Когда поздним вечером ошалевший от всего пережитого Осип Иванович вернулся к себе домой и рассказал жене о том, что с ним произошло, та решила, что муж выпил лишнего, в одиночку отметив свои именины.

На следующий день бедная женщина услышала от соседей то, что вчера ей рассказывал муж, которого она сочла неадекватным. Весь город уже был полон самых фантастических слухов о чудесном спасении императора и его спасителе из народа. Но окончательно мадам Комисарова поверила в эту невероятную историю только тогда, когда в дверь их убогого жилища постучал офицер с распоряжением срочно доставить ее мужа во дворец.

Последующее развитие событий, как пишет барон Талейран, было похоже на сказочную историю. Император даровал бедному шляпнику дворянство, а «нация сделала его миллионером». Только жители Москвы в рамках объявленной всенародной подписки, по сведениям посла Франции, собрали для Комисарова-Костромского несколько сот тысяч рублей. Сбор средств в пользу спасителя царя и отечества, в котором участвовали все сословия, проводился по всей империи.

Осип Иванович был нарасхват, сообщает барон Талейран. Его приглашают на всевозможные собрания и банкеты, где встречают овациями и исполнением национального гимна. Предводитель московского дворянства граф Орлов-Давыдов сумел заполучить национального героя к себе в Москву, где дал обед в честь новоиспеченного дворянина Комисарова-Костромского с участием самых именитых дворян губернии. Обед сопровождался многочисленными тостами, включая стихотворные, в честь императора, его спасителя и города Москвы.

«Комисарову всего двадцать лет, – пишет Талейран. – Это довольно хрупкий, болезненного вида блондин маленького роста. У него подвижное, выразительное лицо, свидетельствующее о природном уме. В обстановке всеобщего энтузиазма ему удается сохранять меланхоличную безучастность к происходящему. Если верить слухам, он желает только одного – чтобы его оставили в покое…

Его культурный уровень, если позволительно в данном случае употреблять такое выражение, оставляет желать лучшего: белая сорочка и широкий редингот заменили красную рубашку и тулуп; но при этом он по-прежнему носит мужицкие сапоги.

У него совсем маленький ребенок. Его жена, судя по всему, в большей степени, чем он, приспособилась к выпавшей на их долю фортуне. Его родители были высланы в Сибирь за безнравственное поведение. Два его брата стали солдатами. Сам он не умеет ни читать, ни писать.

Таков в нескольких словах, господин министр, этот новоиспеченный дворянин…» – заключал барон Талейран свою характеристику Осипа Комисарова.

Посол счел необходимым отметить, что в обществе уже появляются некоторые признаки скептической реакции на «чрезмерный энтузиазм», проявляемый властью в отношении «спасителя Отечества». Некоторые считают, что он получает намного больше, чем заслужил, и видят в этом определенную опасность для самого героя.

Важное место в информации, отправлявшейся Талейраном в Париж в связи с «делом Каракозова», занимали последовавшие за покушением перемены в высшей полиции и администрации. В отставку был отправлен генерал князь В. А. Долгоруков, возглавлявший Третье отделение и Отдельный корпус жандармов. На его место был назначен граф П. А. Шувалов, генерал-губернатор Балтийских провинций. Заменено было руководство общей полиции во главе с генералом Анненковым. Свой пост потерял и петербургский генерал-губернатор князь А. А. Суворов, должность которого вообще была упразднена. Во главе столичной полиции с самыми широкими полномочиями был поставлен генерал Ф. Ф. Трепов, бывший генерал-полицмейстер в Царстве Польском. На место снятого министра народного просвещения А. В. Головина был назначен обер-прокурор Святейшего Синода граф Д. А. Толстой.

Все эти замены производились в процессе работы Верховной комиссии по расследованию «дела Каракозова». Комиссию возглавил граф М. Н. Муравьев, бывший до того министром государственных имуществ и генерал-губернатором Северо-Западного края. Барон Талейран называет его «проконсулом в Литве». Именно его французский посол считает инициатором произведенных императором Александром министерских перемещений, в частности, Головина, который по убеждению Муравьева, «распустил студентов», чем способствовал распространению среди них «ниспровергательных настроений».

Одним из первых распоряжений Муравьева в качестве главы Верховной комиссии стало введение жесткой цензуры на публикацию каких бы то ни было материалов о ходе расследования, кроме тех, которые сама комиссия посчитает нужным предать гласности.

Обстановка полной секретности в расследовании, отмечает Талейран, порождает всевозможные, подчас самые невероятные, слухи об исполнителе и организаторах террористического акта. Наряду с этими слухами, по мнению французского посла, существует и вполне обоснованное мнение, что злоумышленник «принадлежит к ультра-социалистической секте нигилистов, вербующих многочисленных сторонников в университетах империи»250.

В назначении Муравьева главой Верховной комиссии и включение в ее состав графа Берга, также служившего в Польше, барон Талейран усмотрел желание императора Александра отыскать «польский след». Очень не хотелось царю верить, что покушение – дело рук русского человека. Здесь, как мы знаем, его ожидало глубокое разочарование.

Уже к 25 апреля, то есть через девять дней после покушения, стало известно настоящее имя террориста – Каракозов. Талейран сообщал в Париж, что это удалось выяснить после тщательного обыска, проведенного в квартире, где проживал «Петров».

Далее в описании Талейрана правда перемешалась с вымыслом. Впрочем, сам дипломат делает осторожную оговорку – «как меня уверяют…». Он сообщает, что Каракозов хорошо образован и даже имеет степень доктора, полученную якобы в Гейдельбергском университете. Обладая развитой памятью, он свободно говорит на польском, французском, немецком и итальянском языках. У него нашли визитную карточку доктора Боткина, который показал следствию, что имеет привычку давать карточку всем своим пациентам. Когда в Третьем отделении ему скрытно показали арестованного, который не мог в этот момент его видеть, доктор Боткин сразу же признал в нем своего пациента, дважды побывавшего у него на приеме. Больной представился доктору как Владимиров. Когда Каракозову сообщили, что Боткин его опознал, подследственный с улыбкой ответил: «Доктор Боткин не мог меня опознать, так как для него я – Владимиров».

Оказалось, что свою вымышленную фамилию он произвел из отчества, а полное имя террориста – Дмитрий Владимирович Каракозов, уроженец Саратовской губернии, бывший студент Московского университета, подверженный «приступам меланхолии и ипохондрии», из-за чего в течение месяца находился на лечении в университетской больнице. В письме к одному из товарищей он даже просил прислать ему опиум, чтобы свести счеты с жизнью.

Обо всех этих открытиях следствия барон Талейран подробно информировал своего министра иностранных дел. Надо сказать, что депеши Талейрана с интересом читал не только министр, но и император французов Наполеон III, сам переживший несколько покушений на свою жизнь. Наполеон настолько впечатлился подвигом Комисарова, что произвел его в кавалеры Почетного легиона.

С началом летнего сезона 1866 года сообщения о «деле Каракозова» становятся все более редкими в переписке барона Талейрана, хотя Следственная комиссия продолжала интенсивно работать, стараясь восстановить полную картину преступления и выявить его корни. Было арестовано около 200 человек, заподозренных в причастности к этому делу. Более 30 из них предстанут перед судом.

Сам суд и вынесение приговора состоятся уже в отсутствие барона Талейрана, который 1 сентября покинет Петербург и отправится в отпуск на родину, оставив вместо себя Э. де Фрезаля в качестве временного поверенного в делах. Именно он в дальнейшем будет информировать свое правительство о развитии «дела Каракозова». Сменится и непосредственный получатель депеш из Петербурга. Новым министром иностранных дел Франции в сентябре 1866 года стал маркиз Леонель де Мустье.

Первую свою информацию о «деле Каракозова» Фрезаль направил в Париж 8 сентября (н. с.) 1866 года251. В депеше поверенный в делах сообщил о начале работы Верховного суда над Каракозовым и его сообщниками, которых выявила комиссия Муравьева. Во главе суда был поставлен председатель Государственного совета князь Павел Гагарин, что свидетельствовало о чрезвычайной важности процесса. «Хотя в газетах было объявлено, что заседания по этому печальному делу будут открытыми, – писал Фрезаль, – императорское правительство приняло решение о закрытом характере процесса. Никому, кроме назначенных адвокатов, не было разрешено присутствовать на заседаниях. Это было сделано для безопасности обвиняемых…

Никто здесь не сомневается, что Каракозову и его главным сообщникам будет вынесен смертный приговор, – добавлял французский дипломат. – Преследование лиц, совершивших особо опасные преступления, требует наивысшего наказания. Тем не менее, по всеобщему мнению, император не согласится на казнь. Со времени своего восхождения на трон Его Величество, как мне говорили, очень часто смягчал смертные приговоры за неполитические преступления, заменяя их пожизненным изгнанием в Сибирь. Ожидают, что император, следуя своему природному великодушию, поступит так же, тем более что покушение было совершено лично против него». Спустя несколько дней Фрезаль сообщил о закладке первого камня будущей часовни у входа в Летний сад, на месте покушения. Это было организовано, как отметил дипломат, с «некоторой помпой», с участием митрополита Санкт-Петербургского и Новгородского Исидора, в присутствии государя и всех членов императорской семьи, при стечении многотысячной толпы горожан. Никто из членов дипломатического корпуса не был приглашен на эту церемонию, которой, по словам Фрезаля, «императорское правительство хотело придать исключительно национальный характер».

Закладка будущей часовни совпала с вынесением приговора Каракозову и его сообщникам, о чем стало известно лишь на следующий день, 13 сентября. «Как и предполагали, – сообщал об этом событии месье де Фрезаль, – исполнитель покушения Дмитрий Каракозов был приговорен к смертной казни…

Как здесь повсюду говорят, Его Величество намеревался смягчить приговор на пожизненную каторгу. Такое намерение он высказал на заседании Кабинета министров, проходившем в Царском Селе, но государственные соображения, высказанные министрами, взяли верх. В конечном итоге император согласился с их доводами и утвердил смертный приговор»252.

Ранним утром 15 сентября Каракозов был повешен на Смоленском поле, на дальней окраине Петербурга. Как только о казни стало известно, французский дипломат, перепроверив информацию, поспешил отправить в Париж депешу, в которой, в частности, говорилось: «Этим утром, в 5 часов Каракозов был вывезен из [Петропавловской] крепости, где он содержался, и доставлен на место казни, находящемся вдали от города, в одном из пригородов. Данное обстоятельство не помешало тому, чтобы на месте казни Каракозова собралась многочисленная толпа. Я не слышал, чтобы там были хоть какие-то проявления беспорядка. Приговоренный поднялся на эшафот, сохраняя полное самообладание. Он встал на колени, произнес молитву и безо всякого сопротивления отдался в руки палачей. Его тело оставалось в подвешенном состоянии в течение двадцати минут.

Уже долгие годы в Санкт-Петербурге не проводили смертной казни. Поэтому пришлось вызывать палача из Вильно, для того чтобы он оказал помощь своему столичному сотоварищу, неопытному в этом деле.

Теперь, господин министр, – завершал свое донесение Фрезаль, – остается дождаться процесса над второй группой подследственных, причастных к покушению 4 апреля. Верховный суд на днях должен приступить к изучению этого дела»253. Французский дипломат имел в виду группу обвиняемых во главе с Н. А. Ишутиным, двоюродным братом Каракозова. Дело так называемых «ишутинцев» (32 человека) было выделено в отдельное производство. Суд над ними состоялся в первую декаду октября 1866 года. Руководитель революционного кружка был приговорен к смертной казни, которая указом императора перед самым приведением приговора в исполнение была заменена вечной каторгой. К каторжным работам и ссылке были приговорены остальные участники подпольной организации.

Окончание второго процесса совпало с торжествами по случаю бракосочетания наследника-цесаревича Александра Александровича с датской принцессой Дагмарой, ставшей после принятия православия великой княгиней Марией Федоровной.

К этому важнейшему для монархических государств событию в Петербург поспешил вернуться из отпуска и барон Талейран, принявший участие в торжествах, которые он подробно описал в своих донесениях в Париж.

Так уж совпало, что террорист Каракозов ушел из жизни почти одновременно со своим главным «дознавателем». Председатель Верховной следственной комиссии граф Михаил Николаевич Муравьев скончался на семьдесят первом году жизни за два дня до вынесения смертного приговора двадцатипятилетнему Дмитрию Каракозову.

Французский дипломат посвятил покойному Муравьеву специальную депешу с подробным изложением его биографии. «Граф Муравьев, – писал Фрезаль 12 сентября в Париж, – позавчера был найден мертвым в своей постели. Накануне он провел вечер в кругу семьи. Глубокой ночью его поразил сильнейший апоплексический удар. Генералу было около семидесяти пяти лет.

Известие о его смерти немедленно породило слухи об отравлении графа, но, на мой взгляд, они не имеют под собой оснований. Смерть генерала, вне всякого сомнения, была естественной. Тем не менее император Александр, во избежание дальнейшего распространения в прессе всевозможных домыслов, распорядился провести вскрытие тела бывшего губернатора Западных провинций и провести самое тщательное исследование причин его смерти»254.

Годовщина со дня счастливого спасения императора Александра была отмечена освящением часовни, возведенной на месте террористического акта в Петербурге. Это событие отмечалось на самом высоком уровне с приглашением членов иностранного дипломатического корпуса. Присутствовавший на церемонии посол Франции барон де Талейран оставил ее описание.

«Вчера, – писал он 17 апреля 1867 года, – в торжественной обстановке состоялось освящение часовни, построенной на общественные пожертвования у входа в Летний сад. Она должна напоминать о покушении на жизнь императора Александра, предпринятом в это время в прошлом году. Хотя пасмурная погода и не благоприятствовала торжеству, тем не менее, оно собрало огромную толпу людей, желающих принять участие в этой церемонии. Император, сопровождаемый великими князьями, находившимися в это время в Санкт-Петербурге, проследовал перед войсками, которые выстроились вдоль набережной и у Летнего сада, приветствуя его прохождение. У часовни император остановился. Рядом с ним – великие княгини и княжны, за исключением императрицы, состояние здоровья которой не позволило ей присутствовать при освящении часовни Здесь же – весь дипломатический корпус в парадных мундирах и сановники двора.

Освящение часовни проводил митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский. Рядом с императором стоял его спаситель, господин Комисаров, которого Его Величество тепло обнял. Меня уверяют, будто вчерашним утром император принял Комисарова, вручив ему тридцать тысяч рублей и патент на звание знаменосца гвардейских гусар»255.

Это сообщение французского дипломата стало последним, относящимся к «делу Каракозова». В дальнейшем будет еще много свидетельств такого рода, но все они относились уже к другим «подвигам» русских революционеров-террористов.

Что же касается часовни у Летнего сада, то она простояла до 1930 года, когда была снесена. Большевистский режим, менявший в массовом порядке исторические названия российских городов, улиц и площадей, переименовывая их не только в честь своих вождей, но и своих предшественников-террористов – Желябова, Перовской, Халтурина, Каляева и др., – не мог долго терпеть существования в «городе Ленина» часовни, у входа в которую имелась вызывающая надпись: «Не прикасайся к Помазаннику Моему».

Остается только удивляться, что подобной участи избежал известный всем храм Спаса-на-Крови (Воскресения Христова), воздвигнутый в Петербурге на месте рокового покушения на Александра II в 1881 году.

И последнее, относящееся к судьбе спасителя царя в апреле 1866 года. Бремя славы оказалось непосильным для Осипа Ивановича Комисарова. Новоиспеченный дворянин постепенно спился и в 1892 году покончил с собой в приступе белой горячки.

Выстрелы в Булонском лесу

В погожий солнечный день 6 июня 1867 года, около пяти часов пополудни, открытая коляска, в которой находились два императора – Александр II и Наполеон III, – неспешно катила по Булонскому лесу. Вдоль аллей рассредоточились толпы зевак, мешавших временами продвижению экипажа. Парижане радостно приветствовали своего императора и его высокого гостя, русского царя, которые возвращались с военного смотра, состоявшегося на ипподроме Лоншан. Рядом с августейшими особами в коляске находились два сына Александра II – великие князья Александр и Владимир.

Когда экипаж поднялся на Большой каскад Булонского леса, из толпы один за другим раздались два выстрела, произведенные почти в упор. Перед тем как прозвучал второй выстрел, берейтор Наполеона III успел ударить стрелявшего по руке. Одна из пуль задела женщину из толпы, другая – лошадь. К тому же при втором выстреле разорвало ствол пистолета, от чего пострадал сам стрелявший, правая рука и лицо которого были залиты кровью. Толпа набросилась на него, и лишь вмешательство царя спасло террориста от расправы на месте. «Несите его в карету и найдите для несчастного врача», – сказал Александр II, и только когда его просьба была удовлетворена, он согласился продолжить путь, уступая настояниям Наполеона III. «Если это итальянец, то он хотел убить меня, а если поляк – то вас», – мрачно заметил император французов256, вспомнив, видимо, о трех покушениях на свою жизнь, предпринятых итальянскими революционерами в 1855 и 1858 годах. Наполеон лично сопроводил царя до Елисейского дворца, выделенного ему в качестве резиденции на время пребывания в Париже, куда он прибыл на Всемирную выставку 1867 года. Император французов был крайне раздосадован инцидентом в Булонском лесу, грозившим перечеркнуть все его планы по улучшению отношений с Россией, изрядно испортившихся после 1863 года, когда русская армия подавила восстание в Польше, а Франция фактически выступила на стороне восставших поляков. За истекшие с тех пор четыре года в Париже появилось осознание серьезной угрозы со стороны набиравшей силу Пруссии, разгромившей в 1866 году Австрию, свою главную соперницу в Германии, и расширившую границы до Рейна.

Пригласив Александра II в Париж, Наполеон III очень надеялся заручиться его поддержкой против Пруссии. Можно было понять его беспокойство возможными последствиями покушения 6 июня для франко-российских отношений, тем более когда выяснилось, что террористом оказался участник польского восстания 1863 года 20-летний Антоний (Антон) Березовский, который нашел приют во Франции.

Сколько раз князь А. М. Горчаков делал представления французскому послу в Петербурге барону Талейрану относительно антироссийской активности польской эмиграции во Франции! Сколько раз русский посол в Париже барон А. Ф. Будберг делал аналогичные представления и лично Наполеону III, и его министрам! Все эти демарши повисали в воздухе, не находя должного понимания ни в Тюильри, ни на Кэ д’Орсэ. И вот теперь случилось то, чего не без основания опасались в Петербурге.

На следующий день после покушения Наполеон отправил в Елисейский дворец свою супругу, императрицу Евгению, которая со слезами на глазах умоляла Александра не прерывать свое пребывание в Париже. Она уверяла царя, что покушение – дело рук одиночки, который понесет самое суровое наказание.

Император Александр внял мольбам Евгении, заверив ее, что программа визита не будет сокращена из-за этого прискорбного инцидента. Помимо политических соображений у Александра были и личные мотивы остаться в Париже еще некоторое время. Здесь находилась его любимая Катя, княжна Екатерина Долгорукова, примчавшаяся по первому же зову из Неаполя, куда в конце 1866 года она была отправлена в «ссылку» по настоянию императрицы Марии Александровны.

Перед приездом в Париж император распорядился снять для своей возлюбленной, с которой не виделся долгие шесть месяцев, небольшой особняк на улице Бас-дю-Рампар, по соседству с Елисейским дворцом, куда Екатерина Долгорукова тайком проникала каждый вечер в течение всего десятидневного пребывания царя в столице Франции. «Еще более сблизившись вследствие произошедших событий и долгой разлуки, имея большую свободу для встреч, чем в российской столице, вдалеке от двора и сплетен, они, практически не таясь, дали развитие своим романтическим отношениям», – отмечает Элен Каррер д’Анкосс, современный биограф Александра II257.

Первым, кого Александр пожелал увидеть после инцидента в Булонском лесу, была его Катя. Короткие, полные страсти парижские ночи окончательно и бесповоротно превратили Екатерину Долгорукову в самого близкого для Александра человека. По возвращении в Петербург их отношения перестанут быть тайной. Император обеспечит своей возлюбленной официальный статус при дворе, и с тех пор они уже никогда не расстанутся.

Приглашение посетить Париж Александр II получил от императора Наполеона III накануне открытия там Всемирной выставки в апреле 1867 года. Для Наполеона это был удобный повод попытаться возобновить прежде дружественные отношения двух стран, расстроившиеся, как уже говорилось, во время восстания 1863 года в Польше. Царь, конечно же, негодовал на императора французов за его недвусмысленную поддержку поляков, но все же внял совету вице-канцлера А. М. Горчакова принять протянутую Наполеоном III руку. В Петербурге все еще питали некоторые надежды на содействие Франции в отмене ограничений Парижского мира 1856 года, хотя весь предшествующий опыт общения с ненадежным французским партнером и не давал к этому серьезных оснований. Вполне возможно, что на решение императора Александра поехать в Париж в большей степени повлияло простое человеческое любопытство – ведь о Всемирной выставке по всей Европе так много говорили и побывать на ней считалось, чуть ли не обязательным для всякого просвещенного человека. Существовал и еще один мотив, быть может, самый важный для Александра Николаевича – возможность встретиться с Екатериной Долгоруковой, с которой его разлучила императрица.

Так или иначе, Александр II принял предложение императора французов и 28 мая 1867 года из Царского Села по железной дороге отправился в дальний путь. Императора сопровождали два старших сына – великие князья Александр и Владимир, вице-канцлер князь А. М. Горчаков, генерал– адъютант князь В. А. Долгоруков, министр Императорского двора граф А. В. Адлерберг и граф П. А. Шувалов, начальник Третьего отделения, шеф корпуса жандармов.

Французский посол в Петербурге барон де Талейран-Пери– гор сообщал в Париж, что в окружении Александра II раздавались голоса, предостерегавшие его от этой поездки258. Кое– кто прямо говорил о возможности покушения на его жизнь в Париже, где укрылись многие участники польского восстания 1863 года. Однако царь был непреклонен в своем решении. «Его Величество, – докладывал Талейран министру иностранных дел маркизу де Мустье, – остался безразличен ко всем этим внушениям, с достоинством ответив, что подобные опасения не могут заставить его волноваться, так как он целиком полагается на гостеприимство Франции»259. Наверное, эти слова не раз потом вспомнят и в Петербурге, и в Париже…

Хорошо понимая, куда он едет и с какими требованиями может столкнуться в Париже, Александр II, сделав остановку на пограничной станции Вержболово (Царство Польское), 29 мая подписал указ об амнистии участников восстания 1863 года. «По существующему здесь единодушному мнению, – сообщал из Петербурга барон Талейран, – среди мотивов, которыми продиктован этот великодушный акт императора Александра перед его приездом в Париж, несомненно, есть и желание сделать приятное Его Величеству [Наполеону III], избежав тем самым тягостных воспоминаний о Польше в беседах двух монархов»260.

Французский посол высказал также мнение, что объявленная царем амнистия, безусловно, будет одобрительно встречена в Польше, где на обратном пути из Парижа Александр II намерен сделать остановку и встретиться со своими польскими подданными261.

Еще ранее, в середине марта 1867 года, император Александр амнистировал французов, участвовавших в польском восстании и отправленных в Сибирь. Прощения этих французских волонтеров давно и тщетно добивалось посольство Франции в Петербурге. На все просьбы герцога де Монтебелло и сменившего его на посольском посту в России барона де Талейрана вице-канцлер Горчаков неизменно ссылался на то, что французы были взяты с оружием в руках и осуждены в законном порядке, как это принято в любом современном европейском государстве. «Валуев262 проинформировал меня, что император Александр только что помиловал всех французов, замешанных в последних событиях в Польше, депортированных в Сибирь или заключенных в тюрьмы в других провинциях империи», – телеграфировал шифром Талейран министру иностранных дел Мустье 14 марта 1867 года263.

В Петербурге рассчитывали на то, что этот жест доброй воли будет должным образом воспринят как в Тюильри, так и во французском обществе. Если в отношении официальной Франции расчет в целом оправдался, то с настроениями в обществе все было иначе.

Александр I и его свита поняли это сразу же, как только покинули Северный вокзал Парижа, где царя встречал сам император Наполеон III. На пути следования кортежа от вокзала до императорской резиденции Тюильри из толпы, как обычно в торжественных случаях собравшейся на улицах, неоднократно слышались возгласы: «Vive la Pologne!» То же самое повторилось на следующий день, когда Александр II посетил Сен-Шапель. Здесь, у Дворца правосудия группа адвокатов встретила его появление тем же возгласом: «Да здравствует Польша!» А еще через день юный поляк Антоний Березовский стрелял в царя в Булонском лесу.

Ко всем этим враждебным выпадам Александр II оставался внешне безучастным, он сохранял полное спокойствие и достоинство, а в отношении раненого Березовского проявил даже сострадание, потребовав прямо на месте преступления оказать террористу медицинскую помощь.

Что он чувствовал в душе? Может быть, досаду на самого себя за то, что поддался искушению побывать в Париже. Но ведь здесь ему предстояли не только непростые переговоры с императором Наполеоном и содержательные экскурсии по павильонам Всемирной выставки, но и встречи с любимой женщиной… Кто знает, о чем он думал?.. Во всяком случае, всю намеченную программу визита Александр выполнил до конца. А вот в Петербурге и Москве, во всей России покушение в Булонском лесу вызвало бурю возмущения – быть может, даже более сильного, чем год назад, когда у Летнего сада в царя стрелял Дмитрий Каракозов. Поначалу здесь сочли, что в императора стрелял француз, и это было чревато подъемом ксенофобии, как после падения Севастополя в 1855 году. Правда, вскоре последовало разъяснение, что злоумышленником оказался поляк, и все стало на свои места. Временный поверенный посольства Франции в России маркиз Жозеф де Габриак, замещавший находившегося в Париже Талейрана, сообщал из Петербурга, что здесь сразу же активизировались противники поездки императора в Париж264.

Габриак и весь состав французского посольства 7 июня присутствовали в Исаакиевском соборе на благодарственном молебне по случаю спасения императора Александра от пуль злоумышленника. Французский дипломат в донесении в Париж отметил огромное стечение народа в соборе и вокруг него. Вечером весь город был иллюминирован.

10 июня Габриак присутствовал на приеме, который устроила для дипломатического корпуса императрица Мария Александровна. Подойдя затем к французскому поверенному в делах, она взволнованно сказала: «Я глубоко тронута проявлением чувств Ее Величества императрицы [Евгении] и французского народа по отношению к императору Александру в этих грустных обстоятельствах, послуживших нашему сближению»265.

Что же касается Александра II, то остававшиеся до отъезда в Россию дни он аккуратно посещал в Париже все определенные программой официальные мероприятия и балы. Его видели неизменно спокойным, вежливым и открытым. Перед отъездом царь поблагодарил французскую императорскую чету за теплый прием. Он щедро вознаградил и берейтора, возможно спасшего ему жизнь в Булонском лесу.

11 июня Александр II покинул столицу Франции. «При воспоминании о нашем пребывании в Париже меня охватывает дрожь… – писал великий князь Александр Александрович, будущий император Александр III, своему другу князю Мещерскому. – Да, нам пришлось там нелегко. Ни единой минуты я не чувствовал себя спокойно. Никто не мог гарантировать, что это (покушение) не повторится…

У меня было единственное желание: уехать из Парижа. Я послал бы все к дьяволу, лишь бы император мог целым и невредимым как можно скорее вернуться в Россию. Каким счастьем было покинуть этот вертеп»266.

После продолжительной остановки в Варшаве Александр II 30 июня вернулся в Царское Село. При первой же встрече с бароном Талейраном император подтвердил то, что ранее императрица сказала маркизу Габриаку, добавив, что оказанный ему в Париже Наполеоном и Евгенией прием был поистине сердечным и дружеским. «Он мне сказал, – докладывал Талейран в Париж, – что вынес из поездки во Францию исключительно приятные воспоминания и впечатления»267.

А в Париже в это время начинался судебный процесс над террористом. Следствие подтвердило, что Березовский действовал в одиночку, на свой страх и риск. Обвинение сразу же исключило личные мотивы в его поступке, сославшись на то, что Березовский стал жертвой политических страстей вокруг польской проблемы, что могло бы послужить некоторому смягчению его безусловной вины. Эмманюэль Араго, адвокат подсудимого, упирал на политическую подоплеку действий Березовского, мстившего за свою порабощенную родину и за сосланную после подавления восстания семью. Сам же он – человек благородный и добрый, что подтверждают привлеченные адвокатом свидетели.

Березовский, к которому за прошедшее после покушения время вернулось спокойствие и уверенность, говорил, что действовал исключительно во имя независимости униженной Польши и сожалеет лишь о том, что все случилось в «дружественной» полякам Франции. Он категорически утверждал, что покушение на царя задумал давно и не имел сообщников ни среди французов, ни среди польских эмигрантов.

Страстная речь защитника, обрушившего град критики на царя, залившего кровью несчастную Польшу, произвела впечатление на присяжных. В своем вердикте, вынесенном 15 июля, они признали Березовского виновным, но по некоторым обстоятельствам заслуживающим снисхождения. В результате террорист избежал смертной казни, получив пожизненный срок, который он должен был провести на каторжных работах в Новой Каледонии. «Александр [II] был уязвлен дважды, – заметил по этому поводу его биограф, – во-первых, этот приговор свидетельствовал об извращенном общественном мнении французов; во-вторых, он лишил его возможности обратиться к Наполеону III с просьбой о помиловании осужденного на смерть в качестве жеста милосердия»268.

О том, как восприняли приговор Березовскому в России, сообщал в Париж барон Талейран. «Вердикт суда департамента Сена, который приговорил Березовского к пожизненным каторжным работам с учетом смягчающих обстоятельств, – отмечал посол, – был встречен большей частью общественного мнения в России с неодобрением»269.

Талейран ссылался при этом на отклики в петербургской и московской прессе, в частности на «Московские ведомости» и «Голос», которые выступили с острой критикой решения парижского суда. «Эти атаки русской прессы… – писал Талейран, – довольно точно отражают общее настроение в стране. Что касается князя Горчакова и лиц из его окружения, – добавил он, – то они предпочли не входить со мной в объяснения по данному вопросу, сохраняя сдержанность»270.

В то же время французский посол вынужден был констатировать, что за всеми теми любезными словами, которые он услышал от императора Александра по возвращении из Парижа, скрывается его разочарование во Франции, в возможности сотрудничать с ней. После инцидента в Булонском лесу и реакции на него французского общества, проявившейся и в приговоре Березовскому, в царе, по наблюдениям Талейрана, произошла перемена его отношения к Франции. «Поездка императора Александра в Париж, которая могла открыть новую эру в наших отношениях с Россией, мало что дала, – признавался Талейран в личном письме маркизу де Мустье. – Конечно, произошло очевидное улучшение личных отношений между двумя монархами, даже сближение между ними, что само по себе хорошо. Но, к сожалению, происшествие в Булонском лесу и последующее развитие событий… вызвали в душе императора Александра горькое чувство относительно нынешнего состояния общественного мнения в нашей стране…

Я нисколько не сомневаюсь в том, – продолжал посол, – что вся эта горечь не относится лично к императору Наполеону, и лишь косвенно она может затрагивать его правительство. Я уверен, что в скором времени это пройдет, и надеюсь, что через два месяца, когда император Александр вернется из Крыма, куда он уехал, я буду иметь возможность сообщить вам, что его настроение изменится в лучшую сторону»271.

Барон Талейран ошибся в своих ожиданиях. Перелом в отношении Александра II к Франции после поездки в Париж был окончательным и бесповоротным. «Много раз между Францией и Россией вставала тень Польши, – отмечал авторитетный французский историк. – В этом отношении поездка царя в Париж, которая могла бы стереть еще свежие воспоминания о вражде, лишь оживила их»272.

Важнейшим следствием этой, оказавшейся неудачной, поездки стало сближение России с Пруссией, что определило фактическую изоляцию Франции перед нараставшей прусской угрозой. После 1867 года Александр II, всегда тянувшийся к Пруссии и одновременно всегда подозрительно относившийся ко Второй французской империи, сделал окончательный выбор в пользу Берлина.

Ну а «дело Березовского», послужившее детонатором для крутого поворота во внешней политике Александра II, имело свое логичное продолжение. После вынесения приговора Антоний Березовский был отправлен на каторгу, которую отбывал на острове Ну, в Новой Каледонии.

На рубеже 1869 и 1870 годов пошли слухи о том, что Березовский якобы возвращен с каторги. По этому поводу Горчаков направил тогдашнему послу России в Париже графу Э. Г. Стакельбергу шифрованную телеграмму следующего содержания: «Выясните у французского правительства, действительно ли Березовский в настоящее время находится по месту отбывания наказания»273. Стакельберг получил на Кэ д’Орсэ заверения в том, что Березовский по-прежнему пребывает на каторге в Новой Каледонии.

Когда в результате седанской катастрофы и последующей Сентябрьской революции 1870 года в Париже пала Вторая империя, в демократических кругах Франции заговорили о возможности реабилитации или хотя бы помилования Березовского. Эти слухи в искаженном виде дошли и до Петербурга. Французский поверенный в делах в России Ж. де Габриак 21 февраля 1871 года сообщал в Париж по телеграфу: «Здесь утверждают, что Березовский, стрелявший в императора Александра II, был помилован А. Кремьё274 перед тем, как тот оставил пост министра юстиции. Это решение, если оно соответствует действительности, произведет здесь очень плохое впечатление»275.

Но и в этот раз слух оказался ложным. Когда 17 февраля 1871 года в Бордо было сформировано правительство А. Тьера, вновь пошли разговоры о пересмотре «дела Березовского». Габриак вновь обратился с запросом в свое Министерство иностранных дел, откуда 26 февраля получил телеграфное уведомление о том, что слухи о помиловании Березовского не соответствуют действительности. Действительно, Березовский обращался к новым властям с просьбой о помиловании, но эта просьба была отклонена276. Временный республиканский режим, установившийся во Франции как никогда нуждался во внешней поддержке и уже по этой причине не желал обострять отношений с Россией из-за томившегося на каторге поляка.

Перемены в судьбе Березовского начались только в 1886 году, когда укрепившаяся Третья республика сочла возможным заменить ему каторгу пожизненной ссылкой, а в 1906 году правительство Ж. Клемансо амнистировало 59-летнего Антония Березовского, который отказался возвращаться из Новой Каледонии, где и умер десять лет спустя.

Становой пристав

Если бы не инициатива президента России Д. А. Медведева о преобразовании милиции в полицию, я, скорее всего, никогда бы не извлек на всеобщее обозрение архивные документы, имеющие отношение к нашей семье. Но, просмотрев эти документы еще раз, решил, что какая-то их часть может быть интересна тем читателям, кто желал бы получить «нелитературное», по М. Е. Салтыкову-Щедрину или В. Г. Короленко, представление о фигуре служащего русской дореволюционной полиции, работавшего преимущественно в сельской глубинке, и о характере его профессиональной деятельности. В данном случае речь идет о старшем брате моего деда, Ферапонте Федоровиче Черкасове, шестнадцать лет, до самой Февральской революции, прослужившем в полиции. Из этих шестнадцати лет десять он провел в должности станового пристава в различных уездах Саратовской губернии. Но прежде чем продолжить рассказ, необходимо, как говорят в науке, определиться с понятиями.

Стан – административно-полицейский округ в составе нескольких волостей – появился в России в результате принятия в 1837 году Положения о земской полиции и проведенной тогда же реформы крестьянского самоуправления (учреждение волостных и сельских сходов). Органы сельского самоуправления были поставлены под контроль государственной власти в лице станового пристава, заседавшего в земском суде и ведавшего полицией на подопечной ему территории. В подчинении станового пристава находились урядники (конные и пешие) и низшие полицейские чины. В обязанности станового входило исполнение решений земского суда и предписаний центральной власти, ведение следствия, осуществление полицейских и хозяйственно-распорядительных функций.

Создавая институт становых приставов, правительство помимо прочего имело в виду обеспечение постоянного контакта с населением огромной империи, выяснение его нужд, потребностей и, конечно же, настроений. Поэтому становой половину времени проводил в разъездах по подведомственной ему территории, а по возвращении в свой кабинет принимал посетителей и «отписывался» вышестоящему начальству по самому широкому кругу вопросов – от расследования уголовных дел и прекращения, упаси Бог, имевших место беспорядков до видов на урожай, хода уборки хлебов и случаях эпизоотии среди домашнего скота в крестьянских хозяйствах. Таким образом, помимо собственно полицейских функций становой пристав, говоря современным языком, осуществлял функции сельскохозяйственного и ветеринарного надзора.

Непосредственным начальством для станового пристава с 1862 года было уездное полицейское управление во главе с уездным исправником. Количество и территория станов в пределах уезда определялись в зависимости от конкретных условий, в том числе от численности проживавшего там населения. Число и границы станов могли меняться по высочайше утвержденному представлению местного губернатора. Так, например, в 1899 году Саратовская губерния в административном отношении делилась на 10 уездов, 25 станов и 278 волостей277. Уже к началу 1914 года картина несколько изменилась: уездов в Саратовской губернии оставалось по-прежнему 10, а вот число станов возросло вдвое – до 40. Число волостей увеличилось незначительно – с 278 до 293278.

Кто мог претендовать на занятие должности станового пристава?

По положению 1837 года, уточненному циркуляром министра внутренних дел в 1838 году, становой пристав назначался губернатором от имени императора «преимущественно из местных, имеющих в той губернии недвижимую собственность, дворян», предварительно отбираемых губернским дворянским собранием, подававшим список кандидатов на утверждение губернатору279. Такой порядок просуществовал до Великих реформ 1860-х годов. Потребности в полицейских кадрах низшего и среднего звена на местах возрастали и уже не могли удовлетворяться лишь за счет дворян, все более неохотно поступавших на службу в полицию. Правительство вынуждено было расширить социальную базу полицейских служащих, допустив в их ряды представителей других сословий – крестьянства и мещанства. Выходцы из этих сословий и раньше принимались на службу в полицию, но только на низшие должности, не выше унтер-офицерских (полицейских урядников). Предварительным условием для кандидата на должность станового пристава не из дворянского сословия на рубеже XIX – XX веков, разумеется, помимо гражданской и политической благонадежности стала достаточная грамотность и определенный уровень культуры.

Среди становых приставов появились две категории. К первой относились лица, имеющие «классный чин» в системе петровской Табели о рангах – коллежского регистратора, губернского секретаря или даже коллежского секретаря (то есть от прапорщика до штабс-капитана или штаб-ротмистра, если сравнивать с военными чинами). Представители этой категории полицейских служащих могли рассчитывать на успешную карьеру. Для получения первого «классного чина» необходимо было представить аттестат о среднем (гимназическом) образовании. Те, кто такого аттестата не имел, принимались на службу в полицию по категории – «не имеющие чина» (в формулярных списках их часто отмечали как «н.ч.»). Они, как правило, не поднимались выше должности станового.

Для иллюстрации вышесказанного обратимся к фигуре Ферапонта Федоровича Черкасова, одного из сорока становых приставов Саратовской губернии, типичного представителя этой категории полицейских служащих предреволюционной России.

Замечу при этом, что никаких документальных свидетельств о нем в семье, по понятным причинам, не сохранилось. Родство с «прислужником самодержавия» дорого могло обойтись (и таки обошлось его младшему брату, моему деду) другим членам семьи в беспощадные годы сталинского режима. О нем никогда не вспоминали, и лишь незадолго до смерти мой отец, кадровый офицер Советской армии, в написанных для своих детей и внуков воспоминаниях осмелился осторожно упомянуть о родном дяде, бесследно сгинувшем после 1917 года. И только в начале 1990-х, когда естественное любопытство (а главное – открывшиеся возможности) привело меня в Государственный архив Саратовской области (ГАСО), я получил возможность узнать много интересного о своих предках и родственниках, включая станового пристава Ферапонта Черкасова. Отмечу заодно, что документы, обнаруженные в ГАСО, помогли мне добиться посмертной реабилитации моего родного деда, пострадавшего в середине 1930-х годов.

Родившийся 23 мая (с.с.) 1872 года в семье крестьянинасобственнника слободы Романовка Балашовского уезда Саратовской губернии, Ферапонт Черкасов никогда не обнаруживал интереса к земледелию. В возрасте 28 – 29 лет, к явному неудовольствию родителей, он определился на «государеву службу», получив должность полицейского стражника в родной слободе. К тому времени Ферапонт уже обзавелся семьей. В его Формулярном списке за 1915 год записано: «Из крестьян, вероисповедания православного, воспитание получил домашнее. Имеет деревянный дом в с. Романовке. Женат первым браком на дочери крестьянина – девице Клавдии Ивановой, урожденной Нечаевой, родившейся 17 апреля 1876 года; вступил в брак 25 июня 1897 года; имеет детей: сыновей – Виталия, родившегося 20 апреля 1897 года, Дмитрия, родившегося 20 апреля 1899 года, и дочь Клавдию, родившуюся 28 марта 1904 года. Жена и дети вероисповедания православного и находятся при нем»280.

В скором времени, к началу революции 1905 года, грамотный и толковый Ферапонт дослужился до унтер-офицерской должности конного урядника, став, если употреблять современную терминологию, участковым уполномоченным в Романовке, достаточно крупном сельском населенном пункте. По данным на 1 января 1901 года, в Романовке числилось 1133 двора и 6873 жителя281. Можно предположить, что забот у местного урядника было достаточно, как серьезных, так порой и трагикомичных. К числу последних можно отнести «Дело об избиении крестьянами учителя 1-й Романовской земской школы Балашовского уезда Меньшова Александра Константиновича, заподозренного в шпионаже»282.

Дело было в июне 1905 года, на исходе русско-японской войны. Перевозбужденные патриотической пропагандой романовцы, никогда не видевшие живого японца, обвинили местного учителя в шпионаже в пользу Японии и жестоко избили, сдав в участок. В деле пришлось разбираться уряднику и приехавшему приставу, оправдавшим в результате расследования несправедливо пострадавшего учителя.

В должности урядника Ферапонта Федоровича и застали «аграрные беспорядки», как в полицейских документах предпочитали называть революцию 1905 года в деревне. Судя по документам, составленным балашовским уездным исправником, «аграрные беспорядки» в Романовской, как и в других волостях уезда, выражались главным образом в грабежах и разгромах помещичьих имений.

В фондах ГАСО сохранился рапорт уездного исправника саратовскому губернатору Петру Аркадьевичу Столыпину от 26 февраля 1906 года. К рапорту приложен «Список нижних чинов Балашовской полиции, проявивших особенно выдающуюся деятельность во время бывших забастовок и беспорядков по восстановлению порядка»283. В разделе «По 3-му стану» перечислены девять отличившихся чинов полиции, в том числе «конный урядник в с. Романовке Ферапонт Федоров Черкасов».

«В ночь на 20 октября 1905 года, – читаем мы в рапорте, – с этими чинами Пристав 3 стана разогнал крестьян слободы Романовки в лесу князя Волконского, которые скопом и вооруженные топорами начали было рубить лес; из них 46 человек там же в лесу были пойманы и от них было отобрано 285 деревьев, стоящих более 500 руб. 29 октября, – читаем мы далее, – с помощью этих же чинов на Новом хуторе дворянина Н. Н. Львова было отражено нападение крестьян с. Малой Шатневки, которые приблизительно на трехстах подводах подъезжали грабить хутор; по крестьянам один за другим были даны из револьверов залпы, и только после третьего залпа крестьяне повернули лошадей и поскакали обратно. Затем все эти чины во время погромов в сл. Романовке, несмотря на большую опасность для жизни, предупреждали крестьян не грабить казенные винные лавки и другое имущество; вообще каждый из них не терял присутствия духа, твердо и смело стоял на своем посту и выполнял свою служебную обязанность; кроме того, все они после погромов в продолжение месяца, с раннего утра и до вечера, отбирали обратно от крестьян награбленное имущество. В одной Романовке было отобрано до 30 000 пудов хлеба и масса другого имущества»284.

Эту информацию дополняет рассказ моего покойного отца, услышанный им в конце 1920-х годов от его отца, родного брата урядника Черкасова. Тогда, в октябре или ноябре 1905 года, романовские «революционеры» во главе с Алексеем Бондаренко были захвачены полицией во время разгрома казенного винного склада. Погромщиков можно и нужно было передать судебным властям, но то ли становой пристав, руководивший полицейской операцией, то ли местный урядник Ферапонт Черкасов, не желавшие, по-видимому, «выносить сор из избы», распорядились иначе. Они приказали публично выпороть Бондаренко, чтобы впредь неповадно было, а затем отпустили и его, и его сообщников. Эта, безусловно, варварская унизительная акция с установлением советской власти аукнется моему деду. Жертва полицейского произвола Алексей Бондаренко станет одним из руководителей комбеда и членом Романовского поселкового совета. Не имея возможности отомстить самому уряднику, с марта 1917 года не появлявшемуся в Романовке, он будет упорно преследовать его брата – до тех пор, пока не добьется своего – раскулачивания Гордея Федоровича Черкасова.

Ферапонт же Черкасов со времени описываемых событий, можно сказать, «пошел в гору». Для начала его отметили денежной наградой в размере 50 рублей. А 15 марта 1906 года, как следует из его Формулярного списка, распоряжением губернатора П. А. Столыпина он был переведен из Романовки «зауряд околоточным надзирателем 1-го участка гор. Саратова». Тогда же он получил серебряную медаль на анненской ленте «За безпорочную службу в полиции», которой награждались нижние полицейские чины, отслужившие пять лет без взысканий и нареканий. Правда, в Саратове Ферапонт Федорович прослужил чуть более трех месяцев.

28 июня 1906 года распоряжением нового губернатора, графа Сергея Сергеевича Татищева, сменившего Столыпина, назначенного к тому времени министром внутренних дел, Черкасов был «командирован к временному исполнению должности пристава 1-го стана Вольского уезда»285. Назначение, пусть и временное, на офицерскую должность Ферапонт Черкасов должен был воспринять как подарок судьбы, как шанс, который нельзя упустить.

И он, судя по всему, проявил максимум энергии и распорядительности, чтобы быть замеченным начальством. О результатах его стараний свидетельствует рапорт вольского уездного исправника саратовскому губернатору графу С. С. Татищеву, датированный 5 декабря 1906 года: «Во исполнение предписания от 2 ноября с/г за № 290 доношу Вашему Сиятельству, что Вр. и.д. Пристава 1-го стана вверенного мне уезда Черкасов вполне заслуживает поощрения денежной наградой, в виду проявленной им особой энергии и деятельности, благодаря которым в течение 4-х месяцев службы привел в надлежащий порядок как делопроизводство стана, так и стан и очистил всю недоимку окладных сборов, числившуюся по этому стану»286. Вскоре последовала денежная награда, но самое главное – 35-летний Ферапонт Федорович Черкасов, как гласит запись в его формуляре, «распоряжением саратовского губернатора от 3 мая 1907 года, ввиду воспоследовавшего в 9 день марта того же года ВЫСОЧАЙШЕГО соизволения, назначен приставом 1-го стана Вольского уезда»287. В карьерной лестнице была взята очень важная ступенька.

На этом посту Ферапонт Федорович пробыл три с половиной года – до ноября 1910 года, когда приказом губернатора был перемещен приставом 1-й части города Царицына, входившего тогда в состав Саратовской губернии. Это будет второй и последний случай его городской службы.

13 января 1912 года он получает извещение от саратовского уездного исправника. «Приказом и. д. Губернатора, г. Вице-губернатора, от 12-го сего января, – говорилось в извещении, – Вы перемещены на должность пристава 4-го стана вверенного мне уезда, почему предлагаю Вам, Милостивый Государь, немедленно прибыть к месту новой службы для принятия дел от бывшего пристава Тимофеева…»288

Воспользовавшись переменой места службы, Ферапонт Федорович просит у начальства очередной «отпуск внутри империи». Предоставленный отпуск он использовал для подготовки к экзаменам на получение первого классного чина. 9 марта Черкасов успешно сдал экзамены за полный курс царицынской Александровской мужской гимназии и получил соответствующий аттестат, что открывало перед ним новые возможности карьерного роста.

По возвращении из Царицына он, как гласит рапорт Саратовского уездного исправника в губернское правление, «вступил в отправление своих служебных обязанностей» пристава 4-го стана пригородного Саратовского уезда.

Полтора года спустя высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 20 августа 1913 года за № 52 за выслугу лет не имеющий чина пристав Ф. Ф. Черкасов был произведен в коллежские регистраторы со старшинством с 9 марта 1912 года (дата выдачи образовательного аттестата). В том же, 1913 году он был удостоен «права ношения на груди ВЫСОЧАЙШЕ учрежденной в память 300-летия царствования Дома Романовых светло-бронзовой медали».

Спустя еще два года, 16 ноября 1915 года, Ферапонт Федорович был произведен в губернские секретари, что в то время соответствовало армейскому чину подпоручика. В период с 1912 до февраля 1917 года он неоднократно перемещался по службе из одного стана Саратовской губернии в другой. За это время пристав Черкасов неоднократно отмечался начальством.

В марте 1914 года исполняющий обязанности губернатора объявил ему благодарность за «энергичные действия по розыску и задержанию преступника, совершившего кражу вещей и денег»289. Вторично, уже в августе 1914 года, Ферапонту Федоровичу была объявлена благодарность министра внутренних дел «за добросовестное исполнение обязанностей и образцовый порядок в Кузнецком уезде290 во время прошедшей мобилизации войск»291.

Но в его служебной карьере, разумеется, бывали не только благодарности. Случалось получать и выговоры. Так, в мае 1913 года пристав 1-го стана Аткарского уезда Черкасов получил выговор «за промедление взыскания сборов». Ему и самому приходилось наказывать своих подчиненных. Среди прочих выговор от него получил некий урядник «за промедление в прописке паспорта еврейки Рабинович», пытавшейся устроиться на работу на новом месте жительства. По всей видимости, урядник вымогал у госпожи Рабинович взятку за оформление прописки, за что и был наказан по ее жалобе.

Каково было материальное положение станового пристава в предреволюционной Российской империи?

Это можно установить из нескольких Формулярных списков Ф. Ф. Черкасова, составлявшихся на протяжении его службы. В разные годы его совокупный годовой доход, причем в одной должности, колебался от 1400 до 2200 рублей. Эти колебания, как видно из сопоставления списков, объяснялись тем, что в отдельные годы становой получал дополнительные средства на служебные разъезды (400 – 500 рублей), канцелярские расходы (до 300 рублей) и оплату рассыльных (до 200 рублей), а в другие годы таких доплат не получал. Иногда дополнительные расходы (например, канцелярские) включались в жалованье.