Желания. Страсти. Фантазии. Гороскоп вашей сексуальности Дэвис Роуэн
— Давненько я не видела такие наклейки, — заметила она, — но ничего удивительного. В этом городе антилатиноамериканские настроения никогда не умирают. Дело не только в белых обывателях. У черной коммуны тоже возникает куча проблем с испаноязычным населением.
Габи смотрела из окна на реконструированные отели и жилые дома исторического района Майами-Бич. Нужно было иметь немало самонадеянности, чтобы назвать «историческим» район, тянувшийся на север по Коллинз-авеню, — эту нескончаемую вереницу строений 1940-х годов, выкрашенных в лавандовый, пастельно-розовый, желтовато-зеленый и голубой цвета. Тем не менее Майами-Бич все же замахнулся на это определение, увековечив таким образом свои безвкусные здания в стиле ар-деко.
— Быть может, здесь действительно слишком много латиноамериканцев, — задумчиво проговорила она, — чтобы мирно раствориться среди жителей одного города?
Криссет покачала головой.
— А-а, латиноамериканцы вкалывают что есть сил и свято верят в американскую мечту, как когда-то все мы в нее верили. Совсем другое дело, — добавила она, — тип, которого мы будем интервьюировать сегодня утром, генерал Родольфо Бачман, этот южноамериканский политик и всеобщее пугало. — Она вновь покачала головой. — Могу поспорить, что после интервью с ним редакцию «Таймс джорнэл» завалят возмущенными письмами.
— У его жены, — поправила Габи, глядя на проносящийся мимо отель, раскрашенный в цвет беж с красной отделкой. — Я собираюсь взять у сеньоры Бачман интервью о ее прогулке по магазинам и закупленной в них одежде. Генерал тут ни при чем.
Генерал Родольфо Бачман печально прославился пытками, которым подвергались в его стране политические заключенные. Однако, к несчастью, им восхищалось изрядное количество американских конгрессменов правого крыла. Когда генерал останавливался в Фонтенбло-Хилтон-Майами-Бич, его свита занимала два гостиничных этажа и включала в себя полсотни помощников, служащих и телохранителей.
Габи бросила взгляд на наручные часы.
— Криссет, мы жутко опаздываем.
Негритянка моментально нажала на педаль газа.
— Не волнуйся, милая. Эта фашистская харя живет по «латиноамериканскому времени». Ровно в десять означает пол-одиннадцатого или даже одиннадцать часов. Все зависит от того, сколько времени им потребуется, чтобы позавтракать, переодеться, станцевать пару туров танго и полюбоваться, как сеньора напяливает свои драгоценности.
Беседа Габи с сеньорой Констанцей Бачман не имела никакого отношения к политике. «Таймс джорнэл» заказал статью о ежегодном кутеже сеньоры Бачман в Майами. Разгар лета в Северном полушарии приходился на зимний сезон в Южной Америке. В июле и августе тысячи южноамериканцев отправлялись в Майами, чтобы насладиться теплой погодой и прибарахлиться в местных магазинах. Джек Карти решил, что лучше взять интервью у генеральской жены, чем просто пустить информацию о ней в колонке новостей. Точно так поступили в свое время, делая статью об Эвите Перон, находившейся в самом зените своей славы.
— Боже милостивый, — неожиданно воскликнула Габи, — что это?
Они ехали по Коллинз-авеню прямо к гигантской мраморной арке в греко-романском стиле, по бокам которой возвышались женские статуи, имевшие отдаленное сходство с египетскими. Арка перекрывала всю главную трассу. Габи не могла припомнить, чтобы видела нечто подобное в Майами.
Сквозь арочный проем высотой в четыре или пять этажей виднелся изогнутый корпус Фонтенбло-Хилтон-Майами-Бич с его знаменитым плавательным бассейном. Выстроенный наподобие Голубого грота на Капри, он мог похвастаться даже нестандартным искусственным водопадом. Над Фонтенбло в классическом лазурно-синем небе Майами плыли два белых кудрявых облачка.
Габи охнула и обеими руками вцепилась в приборную доску арендованной машины, когда Криссет резко свернула налево. Вместо того, чтобы проехать под гигантской аркой, они миновали ее стороной. Автомобиль взял вправо и выкатил на подъездную дорожку настоящего Фонтенбло-Хилтон и остановился.
Криссет, повернувшись, улыбнулась Габи.
— Неужели ты никогда не видела знаменитую иллюзорную живопись?! Здесь нет никакой арки. Это обман, рисунок на стене здания.
Габи поняла, что видела гигантскую объемную картину, помещенную в том месте, где Коллинз-авеню неожиданно поворачивает влево. Все смотрелось так, как будто они должны были проехать прямо под арочным сводом.
— Боже мой, и все-таки каких она размеров?
— Не знаю, наверное, пару сотен футов. Идея принадлежит Стиву Муссу, работнику отеля. — Криссет передала машину на попечение служащему стоянки Фонтенбло, одетому в униформу, и расчехлила свои камеры. — Владельцы отеля развернули кампанию по возвращению Майами-Бич его прежнего веселого облика. Китч всегда считался здесь высоким искусством. Эта гигантская фреска на Коллинз-авеню пользуется большим успехом.
Габи последовала за Криссет через людные приемные залы Фонтенбло. Парковая часть отеля оставалась такой же, какой она ее помнила, а вот старый вестибюль превратился в обширное помещение с баром и местом для отдыха, откуда открывался вид на знаменитый плавательный бассейн Голубого грота, пальмовый сад и искусственный водопад — точно такой же, как на фреске на Коллинз-авеню. Здание было переполнено шумными и богато одетыми отдыхающими из Венесуэлы, Чили и Аргентины. Среди них было даже несколько человек из Бразилии, говоривших на португальском языке.
— Мы идем в «Дайнинг-Галери», — сказала Криссет и подтолкнула Габи по направлению к главному ресторану отеля.
Интервью было назначено на десять часов — необычное время завтрака для южноамериканцев. Но Габи не ожидала, что генеральская свита реквизирует все помещение ресторана. У дубовых дверей их встретили двое мускулистых охранников в военной форме.
Криссет подтолкнула Габи вперед.
— Представители прессы, — возвестила она. — Газета «Майами таймс джорнэл». Открывайте дверь, пижоны!
Военизированные охранники оглядели темнокожую фотокорреспондентку в желтом шелковом костюме и в туфлях на высоких каблуках, ее сумку с фотокамерами, переброшенную через плечо; на их лицах застыло каменное спокойствие.
— Ваши документы, — процедил один из них, едва пошевелив губами.
Габи стала нащупывать бумажник, где лежала карточка прессы, но Криссет крикнула властным тоном:
— Шутишь, парень? Будешь командовать у себя дома, но не здесь!
Повелительно взмахнув рукой, Криссет прошла мимо охранников и схватилась за шарообразную ручку большой дубовой двери. К счастью, дверь открывалась внутрь.
— Поторапливайся, Габриэль, — приказала она через плечо.
Габи, затаив дыхание, проскользнула следом. Однако напускная важность Криссет сделала свое дело: охранники уставились на них, широко открыв рты.
На лестнице, ведущей к ресторану, девушки остановились. «Дайнинг-Галери» был отделан темно-фиолетовым бархатом и обставлен мебелью в стиле Людовика XV с непомерно большими хрустальными канделябрами. Все столики уже накрыли к ленчу скатертями из камчатого полотна, расставив массивные серебряные вазы, наполненные до краев свежими фруктами. Вдоль стен стояли бронзовые, в человеческий рост статуи греко-римских богов и богинь, по колено утопавшие в живой растительности.
У большого стола, заставленного остатками обильного завтрака, восседало в ожидании все семейство Бачман. Генерал Родольфо Бачман в живописной форме, сочетавшей в себе золотой, красный и зеленый цвета, держал в руках рожок и чашечку кофе; рядом с ним устроилась маленькая пухлая женщина в пышном платье для коктейлей от Кристиана Ла Круа. Ее наряд из бирюзового шифона был усыпан серебряными блестками. Вокруг генерала с женой толпились многочисленные секретари и помощники. Чуть позади выстроились, по крайней мере, два десятка телохранителей. В центре этой колоритной группы находилось полдюжины хорошо одетых детишек, начиная с младенца, игравшего с серебряной конфетницей на пурпурном ковровом покрытии ресторана, и кончая угрюмым подростком в рубашке с короткими рукавами и изображением «Роллс-Ройса» на груди. Передние фары «Роллса» из красного стекла, подключенные к батарейкам, беспрестанно мигали.
— Боже! — чуть слышно произнесла Криссет.
Семейство Бачман встретило девушек сияющими улыбками. Криссет и Габи ответили тем же.
Несмотря на то что разговор должен был идти лишь об одежде, приобретенной генеральшей в этот приезд, Габи казалось, что ей предстоит по меньшей мере пресс-конференция на государственном уровне. Она почувствовала, что ее колени подгибаются от страха.
Криссет смотрела на нее озабоченно, но в то же время с заметным нетерпением, означавшим, что она в равной мере готова либо приступить к совместной работе, либо ретироваться.
Габи понимала, что ей необходимо преодолеть свой страх и перестать ожидать от себя самого худшего.
Чувствуя на себе выжидающие взгляды нескольких десятков блестящих южноамериканских глаз, Габи расправила плечи.
Интервью, как утверждал впоследствии Джек Карти, было из тех, с которыми время от времени сталкивается каждый репортер. Генерал смотрел на беседу с его женой о моде, как на событие мирового уровня. Не хватало только телевизионных камер. В первый раз за свою журналистскую карьеру Габи не страдала от застенчивости. Бачманы были такими странными персонажами — по крайней мере, по американским меркам, — что, как их ни опиши, все будет выходить за привычные рамки репортажа.
Им представилась переводчица, худая нервозная девушка, владевшая безупречным разговорным английским. Пока Криссет устанавливала треножник, Габи присела на край стула, обитого пурпурным бархатом, держа в ладони блокнот и решительно улыбаясь. Больше делать было нечего. Вся живописная группа южноамериканцев тоже светилась улыбками.
— Сеньора Бачман чрезвычайно рада, что вы пожелали взять у нее интервью, — сказала переводчица, наклоняясь над плечом Габи. — Обычно репортеры беседуют только с генералом.
Габи должна была признать, что Бачманы производили сильное впечатление. Генерал мог быть деспотичным политиком и военным в своей стране, но несомненно являлся добрым семьянином. Когда младший отпрыск обнял папашу за колени и испачкал слюной безупречную генеральскую брючину, тот поднял ребенка и, держа на руках, вытер лицо малыша розовато-лиловой салфеткой. Старший, похотливо поглядывавший на Габи, весь проникся почтительным вниманием, стоило только отцу обратиться к нему. Пухлая маленькая сеньора Бачман, туго затянутая в элегантное платье от Ла Круа, искрилась счастьем, глядя на Габи, будто мечта всей ее жизни наконец-то осуществилась.
— Для начала, — обратилась Габи к переводчице, — я хотела бы расспросить сеньору Бачман о ее любимых местах покупок в Майами.
— Сеньора Бачман побывала у «Рив Гош» в Бэл-Харбор и у Марты, — незамедлительно откликнулась переводчица. — Сеньора Бачман также не преминула заглянуть на Уорс-авеню на Палм-Бич. — Помощники принялись доставать коробки, пакеты и свертки с ярлыками из дорогих бутиков.
— Сеньора Бачман, — продолжала переводчица, — очень разборчива. Она любит Кардена, Диора. — Помощники продемонстрировали вечернее платье и дамский свитер. — Также фарфоровые изделия и хрусталь от Ленокс. — Секретарь метнулся за следующей коробкой. — И туфли от Гуччи, что на… — переводчица сверилась с карточкой, — Трамп-Плаца, Палм-Бич.
Габи молча строчила в своем блокноте. Время от времени пухлая маленькая сеньора вступала в разговор, чтобы с гордостью сообщить цену своих приобретений. Сеньора говорила правду, и Габи ничуть не сомневалась в этом, хотя называемые ею суммы впечатляли не меньше, чем цифры национального бюджета.
Габи насчитала восьмерых детей, снующих вокруг, и не могла удержаться от мысли, что генеральская жена вполне заслужила право на свое хобби.
— На сеньоре платье от Кристиана Ла Круа, не правда ли? — спросила она.
— О, да, — подтвердила переводчица. — Сеньора Бачман предпочитает только самые лучшие, самые дорогие, единственные в своем роде модели. Ее покупки отличаются исключительным вкусом. — В этот момент сеньора стала размахивать руками и энергично трясти головой.
— Сеньора Бачман желает что-то сказать, — заметила Габи.
Генеральская жена заговорила так стремительно, что переводчице едва удалось вставить несколько слов. Диалог прервал явно раздраженный супруг. Со всех лиц разом исчезли улыбки.
Габи удивленно следила за проявлением генеральского недовольства. Он буквально скакал и топал по полу ресторана, беспрестанно что-то выкрикивая. Охранники были заметно смущены. Пухлая сеньора поджала губы и с упрямым видом выпрямила спину. К ним с мольбой взывала переводчица.
Габи видела, что сеньора вышла из спора победительницей. Окружение вновь радостно заулыбалось. Переводчица облегченно вздохнула.
— Сеньора Бачман желает сообщить вам, — сказала она. — что больше всего… — девица сделала паузу, переводя дыхание, — она отдает предпочтение Кей Март и… — Переводчица издала сдавленный звук, — и Тойс-Эр-Ас.
Когда Габи явилась на ленч во французский ресторан, помещавшийся на крыше башни «Брикел-Банка», Додд уже ожидал за столиком. Он поднялся, чтобы приветствовать ее, затем застыл с изумлением, отразившимся в его глазах.
— Опоздала? — спросила Габи, задыхаясь от спешки. — Сегодня я буквально не вылезаю из ресторанов! — Она заняла свое место. — Только что вернулась с самого сумасшедшего интервью в Фонтенбло. До сих пор не могу прийти в себя. Одна надежда, что этим людям не удастся скинуть аргентинское правительство.
Додд смотрел на нее, так и не выпустив зажатую в руке салфетку. Наконец он дал знак официанту принести меню и снова уселся на стул.
— Габи, — с трудом выговорил он, — что ты с собой сделала? Ты выглядишь… выглядишь совершенно иначе. — На его лице запечатлелось изумленное восхищение. — Боже мой, ты потрясающе красива.
В суете утреннего интервью с семейкой Бачман Габи забыла обо всем на свете. Зал ресторана на Двадцать четвертом этаже башни «Брикел-Банка» был окружен зеркальными стенами. Ей пришлось лишь слегка повернуть голову, чтобы разглядеть свое отражение: волосы, подстриженные значительно короче и теперь едва достигавшие плеч, отливали бронзовым оттенком благодаря ополаскивателю, которым ее уговорили воспользоваться в салоне Мэйфэйр Мэлл.
— Забыла тебе сказать, — смущенно проговорила Габи.
Она была не в силах упомянуть о выданном ей чеке «на расходы». Новый льняной костюм кораллового цвета сидел на ней безупречно и соответствовал летнему стилю Майами, тропическому и ослепительно яркому. К губной помаде, купленной под цвет наряда, присовокупилось все остальное: тональный крем, румяна, темно-коричневые тени для ресниц. Когда Криссет Вашингтон впервые увидала ее при дневном освещении, она только всплеснула руками.
— Знаешь, — сообщила Габи, — мне кажется, я в ударе. Так, по-моему, это называют? — Додд зачарованно глядел на нее. — Думаю, я сделала что-то удачное во время этого безумного интервью с женой генерала Бачмана, — не дождавшись ответа, поспешно продолжала она.
Джек Карти откровенно расхохотался, когда в телефонном разговоре она отчиталась о проделанной работе. Ей до сих пор не верилось в удачу.
— Опишите все именно так, как сейчас рассказали мне, — заявил редактор. — Это пойдет.
Додд продолжал пристально рассматривать ее.
— Я рад, что ты смогла чего-то добиться от этих идиотов. Не уступай им ни на дюйм, они не заслуживают этого. Он помолчал, затем продолжал другим тоном:
— Сегодня утром я виделся с твоей мамой.
Ее улыбка увяла.
— Да, я тоже виделась с ней перед работой. — Габи взяла из рук официанта меню и склонилась над ним. Визиты к Жаннет производили на нее тягостное впечатление. За время пребывания в больнице к матери отчасти возвратилась ее былая привлекательность. Жаннет не исполнилось и пятидесяти; впереди у нее еще были годы полноценной жизни. Однако Габи беспокоило то, что мать все время сидела с отсутствующим взглядом, погруженная в свои мысли. Не печальная, но и не выражающая особой радости.
Додд рассеянно глазел из окна ресторана на захватывающую панораму побережья залива и островов Майами-Бич и Ки-Бискайн, видневшихся вдали.
— Ее не могут дольше держать в больнице без какого-либо курса лечения.
— Мама изменилась. — Габи было трудно объяснить, что она имеет в виду. — Тебе говорили, что ее обследовали на предмет удара?
Додд нахмурился.
— Ох, уж этот проклятый инцидент той ночью! Не понимаю, куда смотрели твои родители, когда пускали к себе в гаражное помещение кубинцев.
— Но мы же не знаем наверняка, что здесь замешаны Эскудеро, — запротестовала Габи.
— Ну а кто же еще? Кому бы пришло в голову творить эти чертовы заклинания вуду против тебя или твоей матери? Двадцать лет назад в Майами даже понятия не имели о таких вещах. — Он брезгливо поморщился. — Но тогда мы еще не превратились в аванпост Латинской Америки!
Габи припомнила наклейку на бампере, которую видела утром. Ей не верилось, что Ангел и его мать практиковали сантерию. Они так усердно трудились, были полны решимости добиться успеха на новом месте. Ангел получал хорошие отметки в школе. Елена изо всех сил старалась усовершенствовать свой английский. В представлении Габи они совсем не вязались с опасным магическим культом.
Но что здесь вообще с чем-то вяжется, в этом залитом солнечным светом сказочном Майами?
Габи невидящим взглядом смотрела в свое меню. Ей следовало сообщить Додду, что ее преследуют, объяснить, что с ней происходят странные необъяснимые вещи. Однако она не знала, как приступить к разговору. Слишком уж невероятно было все, что она хотела сказать. Вместо этого Габи вновь попыталась оправдать семью Эскудеро.
— Мой отец добровольно предоставил им небольшую квартиру над гаражом. Церковь искала приют для беженцев, а над гаражом уже давно пустовали комнаты. Эскудеро так бедствовали, Додд! Во время массового бегства с острова люди Кастро буквально швырнули Елену и Ангела в крошечную моторную лодку в районе гавани Мариель. Они боялись, что утонут, так и не добравшись до Майами. А на полпути владелец лодки стал требовать с них еще денег. Бедняжка Елена, она была вдовой с маленьким ребенком на руках. Она вынуждена была эмигрировать в Америку, потому что кто-то из ее родственников принимал участие во вторжении в бухте Свиней. Несчастная женщина боялась, что правительство Кастро обязательно припомнит ей это. Просто не могу поверить, что эти люди могли причинить нам вред. — Габи вздохнула. — Они сами столько пережили!
Додд молчал, даже не глядя в ее сторону. Нетрудно было догадаться, что в этом вопросе их мнения расходились. Она вновь уставилась в меню.
— В больнице, — сообщил Додд, — я говорил с твоей мамой о том, что она сказала как-то вечером за обедом… о нашей женитьбе. Я признался, что люблю тебя.
Габи метнула на него быстрый взгляд.
— К сожалению, она мало поняла из того, что я пытался втолковать ей.
— О, Додд! — Габи пришла в смятение. Почему он выбрал для разговора именно этот момент? — Тебе не кажется, что нужно было сначала посоветоваться со мной?
Он вздохнул, не скрывая своего раздражения.
— Габи, в последнее время до тебя, похоже, не достучишься. Ты не слушаешь ничего, что тебе говорят. Всю прошлую неделю я сходил с ума от волнения при мысли, что ты осталась одна в этом доме. Ведь в моей квартире для тебя найдется идеальная комната. Послушай, — сказал он, когда Габи открыла рот, чтобы возразить ему, — мы же не… черт, Мышка, теперь ты уже не та ранимая семнадцатилетняя девочка!
Теперь? Показалось ли ей, что в глазах Додда мелькнуло сомнение, замешательство… или скрытое чувство вины?
Что ж, этот пышущий здоровьем человек в классическом костюме темно-синего цвета и белоснежной рубашке с шелковым галстуком, сидевший напротив Габи, красив, богат и благополучен. Она не могла не признать, что Додд Брикел был самым привлекательным, надежным, подходящим мужчиной — в общем, из тех, о ком только может мечтать любая женщина. Отчего она чувствует какое-то неудобство?
Он рассеянно играл столовым серебряным прибором.
— С тех пор минуло много лет, Габи. Ты была еще просто ребенком. Тем вечером, во время танца, ты испытывала ко мне нечто значительно большее, чем испытывал к тебе я. — Он резко поднял голову. — Нет, Боже мой, я вовсе не это имел в виду! Но ты представляешь, что происходит, когда мужчина осознает, что потерял над собой контроль и воспользовался слабостью молоденькой дев… — Додд осекся. — Я так хотел, чтобы ты обо всем забыла! Я совсем не намеревался трогать тебя, Габи. Немного переборщил с выпивкой. Потом мне самому было страшно стыдно. Я желал забыть об этом и надеялся… молился, что и ты забудешь. Тебе было всего семнадцать…
— Восемнадцать, — прошептала она.
— Ладно, восемнадцать. Но я уже второй год играл в профессиональный футбол за «Дельфинов». Делал успехи. К тому же в то время я был помолвлен. — Он запнулся. — Ты не могла знать о помолвке. Мы держали все в секрете.
Габи смотрела в окно. Забыла обо всем? Неужели он так думал?
— Да, о помолвке я не знала, — тихо произнесла она. — Это правда.
— Ох, Мышка, — застонал Додд, — во всем виноват только я. Неужели ты не понимаешь, что я был звездой профессионального футбола, подавал большие надежды, собирался жениться на королеве университетского городка?! — Он склонил свою светловолосую голову, не в силах смотреть на Габи. — Знаешь, как тяжело падение, когда в двадцать пять лет начинаешь осознавать, что пьедестал рушится у тебя под ногами и ты уже не гений футбола! — В его голосе слышалось отчаяние. — Когда такая мелочь, как поврежденный коленный сустав, в одно прекрасное утро ставит точку в твоей карьере. Вот тогда-то я и вернулся домой.
— Додд… — неуверенно начала Габи.
— Подожди. — Официант показал ему этикетку заказанной бутылки «Рислинга». Додд нетерпеливым жестом дал знак наполнить их бокалы. — Затем ты оказалась в Италии, — продолжил он несколько сдержаннее, когда официант удалился, — а я сдал адвокатские экзамены, присоединился к семейной фирме и выбрал то, чем Брикелы занимались с тех пор, как продали янки первый болотистый участок в округе Дейд, — стал делать деньги. Но как только пришел конец моей спортивной славе, расстроилась и женитьба. Уже не могло быть речи о развеселой захватывающей жизни звезды профессионального футбола, о которой мечтала Триш, и она не замедлила мне об этом сказать.
Габи не собиралась спрашивать его, с каких пор он осознал, что она нужна ему. Но ее сердце забилось сильнее. Многие годы Габи провела в надежде, что Додд наконец поймет, что она ждет его.
Теперь он говорит, что хочет жениться на ней. Он даже отправился в больницу, чтобы сказать об этом ее матери. Она уверяла себя, что, как никогда, нуждается в нем. Габи не присущи отвага, твердость и независимость, которыми отличалась Криссет. Ей просто необходимо иметь рядом надежного человека, на которого можно было бы положиться. И который мог убедить ее хотя бы в том, что она не сходит с ума. Но с чего начать?
— Додд, — обратилась она к нему, — когда ты учился в университете Майами, тебе был знаком Джеймс Санта-Марин?
Он подождал, пока официант подаст на стол их ланч.
— Разве ты уже не спрашивала меня об этом?
— Я как раз завершала статью… о семействе Санта-Марин, — запинаясь, объяснила она. «Скажи ему», — прошептал внутренний голос. — Я… мне просто было любопытно.
— Любопытно? — Он выглядел озадаченным.
— Да, я занималась комментариями к статье. — «Помоги мне, — внутренне взмолилась она. — Ты же мой друг, ты говоришь, что любишь меня. Помоги мне выложить всю правду!» — Я обзванивала знакомых, беседовала со многими людьми. Мне хотелось бы больше узнать о некоторых… вещах.
— Санта-Марины? — Додд сделал глоток вина и поднял бокал на свет. — Габи, неужели нам непременно нужно говорить об этом именно сейчас? Боже праведный, — простонал он, когда Габи с несчастным видом кивнула в ответ. — Ладно. Ну… богаты, принадлежат к высшему классу. Имеют давние связи во Флориде.
— Ты с ними знаком?
— С Санта-Маринами? — Он улыбнулся немного кисло. — Что ж, не очень-то они похожи на твоих беженцев, у которых нет и гроша за душой. Испанцы из высшего общества, переселявшиеся в Новый Свет, мертвой хваткой держались за власть, родственные узы и деньги. Как на Кубе, так и по всей Латинской Америке. По мнению Кастро, главная цель революции — вышибить из страны коррумпированную верхушку общества и мафию. Так оно и есть, не правда ли? Тебе не следует с ними знаться, — неожиданно заключил он.
— Почему?
— Потому что бизнес Санта-Марина только внешне выглядит законным, но шикарные машины, яхта, стиль жизни — все это только ширма. Он из тех латиноамериканских жеребчиков, которые слишком состоятельны, чтобы не запачкать свои руки в каких-нибудь грязных делишках. Габи, ты никак не даешь мне сказать главное. — Потянувшись через стол, Додд взял ее за руку. — Мышка, дорогая, — хрипло произнес он. — Я хочу заботиться о тебе. Я бы преподнес тебе весь мир, если бы только мог. Однажды я уже упустил свое счастье и причинил тебе страшную боль. Пожалуйста, позволь мне все исправить.
Габи вгляделась в мужчину, что так крепко держал ее ладонь в своей руке. Она даже испугалась, когда внезапно осознала, как страстно желает быть любимой. Додд и прежде олицетворял для нее покой, комфорт и любовь. Боже, как она нуждалась во всем этом, особенно теперь! Разве не об этом она постоянно мечтала?
Она импульсивно перегнулась через столик и, несмотря на блюда и бокалы с вином, ухитрилась запечатлеть поцелуй на его губах. На секунду ей показалось, что Додд вскочит со стула, заключит ее в свои объятия и вернет ей пылкий поцелуй прямо здесь, в ресторане. Но этого не произошло, хотя голубые глаза Додда ярко светились, когда она усаживалась на место.
— Знаешь, что мне хочется сейчас сделать? — прошептал он.
— Знаю, но не сделаешь, — подшутила Габи. — Для этого ты слишком приличный, мистер Старый Майами. Я, кстати, тоже, — быстро добавила она, заметив его поползновение подняться на ноги.
Додд, улыбаясь, откинулся на спинку стула.
— Габи, я хочу объявить о нашей помолвке немедленно. Но твоя мать…
— Знаю, что сейчас она не в состоянии… — Габи с внезапным приступом тревоги поняла, что дела принимают новый поворот. Импульсивный поцелуй превращался в определенные обязательства. Желала ли она этого? Формальное объявление о помолвке, целая программа светских приемов и вечеринок и, конечно, самая пышная свадьба — это очень много значило для Додда и его семьи. Отчего все это стало таким реальным и близким?
— Думаю, я могу сама объявить о помолвке, — неуверенно предположила она. — Я от имени мамы помещу объявление в газетном разделе о предстоящих свадьбах. Что-нибудь вроде: «Миссис Пол Ас-тон Кольер объявляет о помолвке своей дочери, Виктории Габриэль…», и так далее.
В счастливом порыве он с такой силой сжал ладонь Габи, что она поморщилась от боли.
— Тогда давай устроим праздничную вечеринку. Такую малость Брикелы могут себе позволить, если уж твоя мама в больнице. Боже, Мышка, — с горячностью воскликнул Додд, — первым делом мне бы хотелось, чтобы у тебя появилось немного денег. Раз уж мы завели этот разговор, возьми у матери доверенность и продай свой мавзолей на Палм-Айленд… — Он запнулся при взгляде на Габи. — Ты хоть представляешь, как невероятно красива в своем новом костюме? Я рад, что ты потратила ту сумму…
В следующую секунду он понял, что выдал себя.
— О, дорогая, надеюсь, ты не сердишься. Мой отец просто пытается помочь.
Габи не скрывала своего огорчения.
— Додд, больше никаких денег через газету, даже на одежду. Обещай мне. что ты со своим отцом не будете вмешиваться в мои дела. — Это прозвучало очень кстати. Габи бросила быстрый взгляд на наручные часы. — Ох, Додд, у меня еще одна встреча. Уже пора бежать!
— Но ты даже не доела свой ленч. — Он встал и бросил салфетку на стол. — А что касается работы в газете, это тема для отдельного разговора…
— Позже, — поспешно сказала она, — поговорим об этом позже. Мне действительно нужно бежать!
Габи уже прошла полпути до выхода из ресторана, когда подумала, что теперь, будучи помолвленной с Доддом, ей, вероятно, следовало поцеловать его на прощание.
Двадцать минут спустя Дэвид Фотергил вышел из дверей дома на Восьмой улице в районе Маленькой Гаваны Майами.
— Мисс Кольер, мне кажется, нам не стоит в это впутываться, — первое, что произнес человек с острова Тринидад.
9
В августовскую жару Маленькая Гавана выглядела, как плоское пыльное предместье своей тезки. Восьмая улица, по-испански Калле Охо, была застроена страховыми конторами, мебельными магазинами и лавками уцененной одежды. Там же находились парочка дорогих испанских ресторанов и множество открытых кафетериев, отдаленно напоминавших американские бары. В них продавали кубинские сандвичи и густой черный кофе эспрессо в бумажных стаканчиках размером с наперсток. Крошечный городской парк в Маленькой Гаване был переполнен пожилыми беженцами, которые за бетонными столиками вели нескончаемую игру в домино. На тихой и запущенной Калле Охо вовсю припекало солнце; в общем, картина была весьма унылой.
Дэвид Фотергил тоже выглядел не лучшим образом, отметила про себя Габи. Он походил на человека, у которого нет постоянного места жительства. Так оно, собственно, и было: несколько дней назад Дэвид съехал с квартиры Криссет.
— Мисс Габриэль, мне кажется, вам не следует в это впутываться. Понимаю, вам нужно, чтобы кто-то объяснил, что означала сантерия в вашем доме, может, даже выяснить, чья это работа. Но я думаю, что вы подвергаете себя опасности.
Габи прикрывала ладонью глаза от ослепительного солнечного света.
— Дэвид, мне необходимо разобраться в том, что произошло. Наверняка кто-то может удовлетворить мое любопытство. Сантерия никогда не применялась против англоязычного населения. Так мне сказали в полиции.
— Боюсь, что ничем не могу вам помочь. — В его глазах сквозила тревога. — Американцам, поклоняющимся христианскому Богу, это очень трудно понять. Африканские божества капризны, их нельзя запихнуть в привычную этическую систему белых. То, что делают боги сантерии, таинственно и временами, можно сказать, даже жестоко.
Габи не отрывала от него изумленного взгляда. Акцент Дэвида был по-прежнему заметен, но его интонации, его речь, особенно фразы типа «этическая система» явились для нее полной неожиданностью. Габи внезапно поняла, что Дэвид Фотергил гораздо более образованный человек, чем желает показаться окружающим.
Он заметил ее выражение и улыбнулся с легкой иронией.
— Прошу прощения, мисс Габриэль, думаю, я слишком спешу, чтобы убедить вас не впутываться в эту историю. Забудьте о моих социологических экскурсах. Суть вот в чем: некоторые стороны веры последователей сантерии способны… э-э-э… сильно встревожить вас.
— Боже мой, я уже достаточно встревожена! Убили моего пса, на веранде моего дома устроили кровавое жертвоприношение, явно нацеленное против меня, а не Эскудеро. Я в этом не сомневаюсь. — Они стояли под палящим солнцем, но Габи чувствовала дрожь во всем теле. — Ты же сам просил связаться с тобой, если еще что-нибудь произойдет!
— А что еще случилось? — Он нахмурился.
— Кто-то по-прежнему преследует меня. Все тот же черный лимузин. Только теперь автомобиль больше не паркуется на противоположной стороне улицы, когда я выхожу с работы. Теперь он следует за мной по дороге домой. Кто бы это ни был, они знают, что их слежка не укрылась от меня. Когда я сворачиваю на Палм-Айленд, лимузин проезжает мимо. Они ни разу не следовали за мной до дома.
— Та же машина? Вы уверены?
— Да, уверена. — Новая дрожь прошла по ее телу. Разве спутаешь длинный «Кадиллак» с тонированными стеклами! — Они действуют осторожно, держатся на некотором расстоянии. У меня ни разу не было возможности рассмотреть регистрационные номера. Кроме того, — проговорила она с некоторой нерешительностью, — все те же проблемы дома. — Габи чувствовала себя глупо, болтая о таких вещах средь бела дня. Оставалось надеяться, что Дэвид ей верит. — Позапрошлой ночью меня вновь разбудил шум, похожий на барабанную дробь. Я еле удержалась, чтобы не выскочить на улицу.
Дэвид задумчиво разглядывал девушку. Потом он сжал ее руку в огромной ладони и быстро повлек за собой по тротуару.
— Мисс Габриэль, не думаю, что визит к жрице многое прояснит для вас. Не забывайте, что вы посторонняя. Вы не верите в такие вещи.
— Но, Дэвид, ты же говорил, что нашел кого-то!
— О да, я кое-кого нашел. Не так уж трудно отыскать жрицу в Майами. Однако я думаю, — произнес он растянуто, — вряд ли вам поможет жрица. Подобные странности не случаются с хорошенькими юными леди, которые… — Он окинул многозначительным взглядом дорогой костюм Габи и ее новую стильную стрижку, — …которые проживают на Палм-Айленд, имеют богатых, влиятельных друзей и работают в крупной газете.
Габи едва поспевала за Дэвидом.
— Но кто-то явился в мой дом, убил мою собаку и до такой степени напугал мать, что ее пришлось поместить в больницу. Не знаю, почему это произошло, но собираюсь непременно выяснить. На полицию, похоже, не стоит рассчитывать. — Габи на секунду задумалась. — Дэвид, эта жрица, она… нам, надеюсь, никого не придется убивать? Если кому-нибудь вздумается принести в жертву животное, я не уверена, что смогу выдержать это!
— Нет, ничего такого не будет. Мы идем лишь для того, чтобы задать несколько вопросов.
Однако Габи заставила его остановиться.
— Тебе никогда не приходила в голову мысль, что кто-то просто пытается запугать меня? А что, если кто-нибудь записал на магнитофон барабанную дробь и спрятал аппаратуру в стене моего дома, чтобы добиться такого эффекта?
Дэвид секунду помолчал.
— Нет, — пробормотал он, покачивая головой, — это не магнитофонная запись.
— Откуда ты знаешь? Предположим, это сделали те же люди, что следят за мной из черного лимузина.
— Возможно, кто-то и преследует тебя. Но в доме мы слышали нечто совсем другое.
В голосе Дэвида звучала уверенность, и Габи тяжело вздохнула.
— Ну ладно, — сказала она, — давай навестим эту жрицу. Моя машина стоит на…
— Но мы уже пришли.
Они остановились перед входом в небольшое помещение, лепившееся между страховой конторой с вывеской, начертанной по-испански, и крошечной ювелирной лавкой. Дэвид провел ее через узкий коридор, они поднялись по лестнице и уперлись в дверь. Дэвид вошел без стука, Габи проследовала за ним и оказалась в маленькой комнатке с несколькими пластиковыми стульями и низким столиком, на котором были разбросаны старые номера журналов. Обстановка напоминала запущенную приемную дантиста.
— Нам следует позвонить или что-то еще? — шепотом спросила Габи. От ее обоняния не ускользнул легкий знакомый аромат специй и курений, запах тяжелой тропической пищи.
Дэвид подтолкнул ее вперед себя.
— Думаю, ялоха нас ждет.
После залитой солнечным светом улицы во внутренней комнате было непривычно темно. Габи потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к скудному освещению. Наконец, приспособившись, она разглядела, что одна из стен комнаты от пола до потолка завешана шелковыми цветами, кусочками фольги, мерцавшими, точно осколки зеркал, рыболовными сетями, морскими раковинами и отрезами бархата и атласа красного, зеленого и фиолетового цветов, кое-где украшенного блестящей золотой бахромой. Все это напоминало языческий алтарь.
Перед стеной на красных и синих драпированных бархатом пьедесталах стояли ярко раскрашенные гипсовые статуи католических святых, большие керамические вазы, глиняные горшки и дешевые пластиковые куклы, одетые в золото и атлас. Там же лежало несколько разновидностей ножей, включая мачете, и точные копии ритуальных топоров с двумя лезвиями. На полу была расставлена керамическая посуда, наполненная всевозможными кондитерскими изделиями, и корзины с тропическими фруктами — ананасами, плодами манго, гуавы, папайи, красными, зелеными и желтыми бананами и изрядным количеством кокосов. Рядом с корзинами помещались три огромных примитивных барабана, украшенные черными символами. Сквозь драпировку из атласа и бархата, фольгу, искусственные цветы и ряд статуй мерцали огоньки сотен свечей.
Габи стояла, будто прикованная к месту. Их преследовали все те же навязчивые запахи: к густому сладковатому аромату тропических цветов примешивались запахи пряностей, чеснока, сигарного дыма и крепкого рома.
В комнате было не только темно, но и удушающе жарко. Здесь отсутствовали окна, как, очевидно, и кондиционеры. Звенящая темнота, загроможденное помещение, мириады крошечных свечных огоньков и удушливая жара — все это вызвало у Га-би головокружение и зловещий трепет внизу ее живота.
— Ялоха, — шепнул ей на ухо Дэвид.
Маленькая фигурка, тихая и неподвижная, так что Габи приняла ее сначала за одну из статуй, внезапно покачала головой. Удивительно малорослая чернокожая женщина в алом платье из великолепного шелка, украшенном тяжелыми гирляндами кружев, и зеленом атласном платке на голове, по-африкански завязанном спереди узлом, оказалась жрицей этого храма. Габи никогда прежде не видела таких черных глазок, как те, что блестели на личике с чуть крючковатым носом.
— Мисс Габриэль, это сеньора Иби Гобуо. — В тишине голос Дэвида прозвучал неестественно громко. — Не называйте ее сантерой. Это африканская жрица. Зовите ее ялоха, как я сказал.
Маленькая фигурка продолжала оставаться неподвижной.
— Теперь, — объяснил Дэвид, — мы должны убедиться, что она желает говорить с нами.
Черные глазки из-под зеленого атласного платка неспешно оглядели Габи с головы до кончиков туфель. Вот это был взгляд! Он буквально вывернул ее наизнанку, проникая в самые потаенные глубины ее существа.
— Подойди. — Странный старческий голос прозвучал так резко, что Габи вздрогнула. Она подалась вперед с мыслью, что для беседы с этой крошечной жрицей ей, вероятно, придется опуститься на колени.
— Ялоха, — начал Дэвид, — это…
Нетерпеливое шипение прервало его реплику. Темная костлявая рука жрицы с указующим перстом протянулась им навстречу.
Глядя на происходящее, Габи ощущала, как капли пота стекают по ее спине. Курения, тяжелый запах пищи, темные благоухающие цветы возымели свое действие: веки Габи налились свинцом, она смотрела на руку с вытянутым указательным пальцем и могла поклясться, что видит поток, струящийся из него прямо внутрь ее тела.
— Я знаю, зачем ты пришла, — произнесла ялоха странным высоким голоском. Указующий палец ткнулся в Габи. — Ты меняешься, и будешь меняться дальше. Ошун любит красивую одежду. Она прихорашивается для Чанго.
Габи набрала воздух глубоко в легкие. Настал ли ее черед заговорить?
— Прости меня, ялоха, — прошептала она, — но я пришла к тебе, чтобы спросить…
— Он является, окруженный молниями, — продолжала старуха, не обращая внимания на ее слова. — Вместе с громом и молнией. Таковы приметы Чанго.
Габи увидела, как сучковатая черная рука поднялась и начертала в воздухе круг.
— Среди сильной бури и молний, — монотонно пропела жрица, — Чанго к тебе приходит. Он так красив и силен. Он несет огненное кольцо.
Габи с изумлением уставилась на старуху. Точь-в-точь, как в ее сне. Маленькая жрица не могла знать об огненном кольце из ночного кошмара, повторения которого так боялась Габи. Девушка повернулась к Дэвиду, но тот лишь покачал головой.
Не получив ответа, они натолкнулись на новые вопросы. Кто такой Чанго? И какое это имело отношение к случившемуся?
Плотная шелковая ткань платья зашуршала, стоило лишь жрице пошевелиться.
— Я говорю на йоруба, — произнесла маленькая женщина, — истинном языке сантерии. Но с вами я стану беседовать на родном вам языке, быть может, иногда по-испански.
Габи чувствовала возрастающее неудобство и захотела поскорее покинуть это место.
— Сеньора… ялоха, мне хотелось бы узнать, почему убили мою собаку. Полиция говорит, что кто-то практиковал сантерию в моем доме. Но они считают, что заклинания были направлены против семьи кубинцев, которая живет в нашем гаражном помещении. То есть они раньше там жили, — поправилась Габи. — Эскудеро исчезли.
Старуха не слушала.
— Твоя мать любит тебя, девочка, — сказала она высоким, сладким, точно в экстазе, голосом, — хотя ты и не веришь в это. Она приняла дурные заклятия, предназначавшиеся для тебя. — Жрица помолчала, глядя в пространство невидящим взором. — Но она поправится. Да будет так.
У Габи пересохло во рту. На мгновение голос говорившей чудесным образом напомнил ей голос Жаннет. Много лет назад, когда мать была молода и полна жизни.
Неожиданно ялоха властно скомандовала:
— Пойдем со мной! Я хочу объяснить.
Жрица остановилась перед большим шкафом из красного дерева и распахнула дверцы.