Гималайский зигзаг Чернецов Андрей

Глава вторая

БЫЛИ СБОРЫ НЕДОЛГИ

Профессор Алекс Енски сохранил файл и, клацнув вставной челюстью, удовлетворенно откинулся в кресле — особенном, со списанного «Конкорда», подаренном благодарными учениками к недавнему юбилею. Правда, скептически: мыслящий профессор оценил подарок, как явный намек. Мол, лети ты!.. При всем при том в таком кресле прекрасно работалось, но в этот вечер ученые студии изрядно утомили Енски. В последнее время профессор стал замечать за собой некоторую усталость, рассеянность. Пока это касалось оставленного на ночь включенным света в ванной, жить было еще можно. Увы, свет в ванной и неоплаченные по забывчивости счета за телефон — не самое страшное. Работа! Его работа! Писалось уже не так быстро и хорошо, как еще два-три года назад. Профессор обвинял во всем компьютер, но краешком сознания понимал, что дело не в мерцающем экране. Возраст, увы… Хоть и не семьдесят и даже не шестьдесят, но… Полвека — тоже не подарок. Порой приходили мысли: «А не бросить ли все это к дьяволу? Ужели без него, без его статей наука — настоящая наука — прикажет долго жить?» Да, вероятно, не прикажет. Но проживет ли он, Алекс Енски, без своей святой борьбы, без своей великой миссии? Вот это вопрос вопросов.

Всю свою жизнь историк-ориенталист, археолог Алекс Енски посвятил борьбе за чистоту науки. Он родился в тот год, когда сэр Уинстон Черчилль провозгласил свою знаменитую речь в Фултоне. Это совпадение, считал уже повзрослевший Енски, было мистическим. Старый Уинни как словно благословил его, Алекса, на подвиг во славу Науки.

Семейство Енски гордилось своими корнями и традициями. Дед Алекса, почтенный Генри Енски несколько десятилетий подряд был членом парламента («еще того, настоящего парламента», любил повторять он.) Рассказы о жарких баталиях, приключавшихся во время заседаний законодателей, о встречах со знаменитыми политиками были для маленького Алекса чем-то вроде колыбельных песен. Правда, к старости дед почти выжил из ума. Во дворе своего дома он поставил бронзовую статую Черчилля и ежедневно возлагал цветы к подножию монумента, вздыхая о былых временах, когда Британия правила морями. Однажды, когда цветы вовремя не доставили, старик оборвал крокусы на соседской клумбе. Скандал с трудом удалось замять… Его сын, Джулиан Енски пошел в науку, разрабатывая проблемы политической истории Великобритании. Книги, посвященные колониальной политике Империи на Востоке, принесли ему славу человека прогрессивного и мыслящего радикально — что чуть было не сыграло роковую роль в судьбе молодого ученого. В период Второй мировой радикализм не очень приветствовался, куда правильнее было принадлежать к числу умеренных консерваторов или правых либералов. Джулиан, на которого уже начали смотреть косо, обвиняя в «пропаганде большевизма», вовремя сориентировался, и Алекс Енски родился уже во вполне респектабельной, консервативной среде.

Молодость Алекса пришлась на бурные шестидесятые. «Битлз», сексуальная революция не прошли мимо. Он шумел, как и все его ровесники, участвовал в студенческих демонстрациях, акциях протеста — по поводу и без оного. До того самого дня, когда после очередной драки с «бобби», окончившейся ночевкой в полицейском участке, серьезный и печальный господин из не менее серьезного учреждения посетовал на то, что современная молодежь забыла о святости английских традиций, о незыблемости семьи и об интересах Объединенного Королевства. Господин также весьма настоятельно порекомендовал юному Енски обратить свой пыл на изучение древностей. Дела современные никуда не уйдут, да и уйти не могут, а вот места в университете можно лишиться. Алекс, как и когда-то его родитель, вовремя вспомнил о семье, переживавшей не лучший финансовый период, и поспешил остепениться. Увы, грешки молодости еще всплыли, причем в самый неподходящий момент. Когда по окончании университета встал вопрос о месте будущей работы, Алексу пришлось некоторое время помыкаться, пока высокопоставленные друзья деда не вступились за раскаявшегося радикала.

Областью своих научных интересов Енски в лучших традициях семьи выбрал Восток. Только, упаси бог, не современный. В этих национально-освободительных и революционных (святой Георгий, спаси Британию!) движениях сам дьявол ногу сломит. Кто там прав, кто виноват: Мао или Чан Кайши, принц Нородом Сианук или «красные кхмеры» — пускай политологи с журналистами разбираются. Проявив разумный консерватизм, Алекс обратил свой взор и ум на таинственный и загадочный Древний Восток. Египет, Индия, Месопотамия — как сладко и весомо звучат эти названия для уха настоящего ученого! Заниматься проблемами истории древнейших на Земле цивилизаций — солидно и респектабельно, это подлинная наука, а не гадание на кофейной гуще, разлитой по свежему номеру газеты!

Свою диссертацию Алекс Енски посвятил роли женщины в древнеегипетской истории. Анхесенпаамон — личность именно этой полузабытой царицы стала объектом его пристального внимания. Будущего профессора привлекла трагическая судьба молодой правительницы, тем более его старшие коллеги так и не удосужились посвятить ей хотя бы самую куцую монографию. А зря! Анхесенпаамон — дочь фараона-реформатора Эхнатона и жена его юного наследника Тутанхамона, который ничем не успел прославиться при жизни, но стал известен благодаря сенсационной находке Говарда Картера, раскопавшего гробницу восемнадцатилетнего владыки. Алекс поднял множество документов, а также подтвердил свои аргументы и выводы результатами нескольких археологических экспедиций в Тель-Амарне, на месте сгинувшей столицы Эхнатона. Ему повезло — удалось найти несколько табличек из дипломатического архива фараона-реформатора, в двух из которых говорилось о его дочерях, в том числе о тогда еще юной принцессе, будущей жене Тутанхамона. Так что его труд стал подлинным событием… Ну, может, и не стал, но молодого археолога заметили, стали приглашать на международные симпозиумы, конференции. А самое главное — посыпались предложения из различных университетов прочитать у них курсы лекций и спецкурсы. У Енски завелись деньги и свои собственные, а не наследственные связи.

Алекс принял это как должное. Так и должно быть! Так есть — и так будет всегда!

…Правда, коллеги за его спиной как-то странно перемигивались, но… Но чего ждать от завистников?

Исследования по древнеегипетской истории стали для него приоритетными, однако Алекс, уверовавший в свою звезду, не гнушался писать и о прошлом сопредельных с Та-Кеметом государств. Вслед за Тойнби и школой «Анналов» он попытался объять необъятное — представить древний мир в виде единого организма, где все части взаимосвязаны и уравновешены. Енски начал сочинять труды по философии истории. Он уже не исследовал — поучал. Труды издавали, но неблагодарные и завистливые коллеги отчего-то лишь пожимали плечами.

Постепенно Енски все более и более становился, увы, не пророком, как мечталось, а всего лишь «кабинетным червем». Давно канули в Лету те времена, когда профессор выезжал в экспедиции. Раскопы, кисточки, закрепляющие растворы, дружеские выпивки и ни к чему не обязывающие легкие связи… Все это осталось в прошлом, как легкая память о юношеских забавах. Осталось в прошлом — но не все.

…Двадцать пять лет назад, во время одной из экспедиций Алекс, тогда еще не профессор, а всего лишь начинающий ассистент, увлекся одной из молодых сотрудниц. Дело было в Египте. Атмосфера Долины Царей, где Енски пытался найти гробницу Анхесенпаамон, создавала неповторимый налет романтики, тень давно умершей царицы, казалось, витала перед глазами, шелестя полупрозрачными одеяниями… В общем, через девять месяцев родился мальчуган. Алекс, как истинный джентльмен, не желающий шумного скандала, женился на матери своего сына, которого нарекли Гором — в честь египетского бога, без благословения которого, по мнению родителей, дело не обошлось.

Нежданное отцовство и столь же нежданный брак не принесли счастья. Характер Енски начал портиться. Уже на втором месяце своей семейной жизни он понял, что совершенно не приспособлен для брачных уз. Постоянно кто-то мельтешил перед глазами, мешая сосредоточиться, а уж пеленки, подгузники, орущий карапуз… Жуть какая-то! Жена после родов чувствовала себя неважно, пришлось срочно искать няньку. Когда у нее были выходные, Алекс становился одновременно и папой и мамой. Доходило до того, что лекции и статьи он писал одновременно с укачиванием Гора, маленьким орущим сверточком лежавшего на изгибе правой руки отца.

Что было делать? С утра Енски сбегал из дома и, закрывшись в своем университетском кабинете, лихорадочно и самозабвенно отдавался работе. Но вечером приходилось возвращаться в этот бедлам с его детским ором и постоянными жалобами супруги на недостаток внимания со стороны Алекса, на нехватку денег, с ее вечными требованиями купить ей новое пальто, духи, шляпку… Ко всем бедам историко-философские исследования Енски не воспринимались неблагодарными современниками, а в это время… А в это время кто-то совершал новые археологические открытия, писал изящные статьи и многоумные монографии, получал почетные звания и премии. Алекс с завистью наблюдал, как неоперившиеся юнцы, приходящие на его кафедру, быстро и безболезненно становятся докторами, профессорами… Более того, некоторые из них, не желая выпрашивать скудные фунты у правительства и опекунского совета, отправлялись в экспедиции на свой страх и риск. Проведя один-два сезона на раскопках, они находили порой поразительные вещи. При этом копали они как хотели и даже где хотели — насколько позволяли средства спонсоров.

Вначале профессор недоумевал. Затем принялся завидовать. Потом — страдать.

Впрочем, страдал он недолго. Однажды, совершенно случайно, Енски удалось узнать, что один из таких «счастливчиков» не сдал некоторые находки, естественно, особо ценные, в музей, а передал щедрому спонсору…

…Речь Алекса Енски на ученом совете университета была поистине громовой. И не менее шумной стала статья в археологическом ежегоднике…

Профессор вновь обрел смысл жизни. Он стал защищать Науку, Великую Науку, от грязных, продажных, поистине «черных» самозванцев. Он презирал и ненавидел этих «черных археологов» искренно, трепетно, во всю ширь души. Он метал молнии. Он разверзал под их ногами землю…

Ненависть — не лучший цемент для семейного счастья. Когда врагов не было рядом, всю отрицательную энергию профессор выплескивал на своих домашних. Это были бесконечные монологи, обильно уснащенные проклятиями и даже нецензурной бранью. Сокрушив в очередной раз врагов, Енски принимался жаловаться на судьбу, на то, что ему нужно было родиться на век раньше, чтобы стяжать славу Джузеппе Бельцони или Говарда Картера. Но он не таков. Он честный жрец науки, отчего и страдает…

Жена сбежала от Алекса на пятом году их супружества, оставив малолетнего Гора на попечение отца. Профессор ожесточился еще более и объявил настоящий крестовый поход против «черных археологов», которых он стал почитать причиной всех своих бед. Теперь они виделись ему монстрами, жуткими чудищами с желтыми клыками и кривыми грязными когтями, разрывающими живую плоть Науки…

Вот и сейчас Енски закончил очередную статью, обличающую стервятников от археологии. И на этот раз он не скупился на эпитеты и метафоры. Статья предназначалась для популярного еженедельника, поэтому в словах можно было не стесняться. Чувствуя себя в ударе, профессор прошелся по всем авторитетам, освященным временем. Досталось и Эвансу, и Шлиману, и даже голливудскому чудовищу Индиане Джонсу и компьютерной героине Ларе Крофт, которые хоть и являлись персонажами сугубо вымышленными, но своим сугубо отрицательным примером были способны растлить юное поколение археологов. Всех их Енски записал в родоначальники и крестные «черной археологии». Попутно он обрушился и на русских, прячущих в своих музейных запасниках от глаз науки и общественности сокровища Трои. В общем, все получили свое…

…Но больше всех досталось этой авантюристке Элизабет МакДугал. Уж какими эпитетами ее ни награждал почтенный ориенталист! Она и Макиавелли в юбке, которая не выбирает средств в достижении цели, и беспринципная особа, поклоняющаяся одному лишь Золотому Тельцу, изображение коего, украденное из Серапиума, установила в одной из комнат своего пертского имения и устраивает перед ним гнусные оргии…

Вышло недурно. Профессор погладил бородку и усы и заговорщицки подмигнул синеющему монитору. После такого разноса хоть стреляйся. А то нацарапают одну жиденькую монографию и уже считают себя классиками науки! Не-е-ет, не выйдет, ваша милость! И что это за название для, с позволения сказать, научной работы — «Сфинкс улыбается у меня над головой»? Да за такое эту самую голову немедленно оторвать следует! Откусить! Отгрызть до колен!

Енски упаковал статью и отправил ее электронной почтой в редакцию таблоида. Пусть печатают и читают, умнее будут. Заодно проверил свой собственный почтовый ящик. Что там нападало за последние сутки? Так-так, письмо от незнакомого отправителя. Наверное, опять кто-либо из обиженных молокососов, мнящих себя Шлиманами. Подобные письма профессор получал ежедневно десятками — и в электронном формате, и традиционные рукописные. Молодчики жаловались, угрожали, обзывали всякими оскорбительными прозвищами, среди которых «ретроград» было, пожалуй, еще самым пристойным.

Ну-ка, ну-ка…

Достопочтенный сэр!

Зная Вашу кристальную научную репутацию и непримиримую позицию в отношении так называемых черных археологов, спешу от имени Прогрессивного Человечества уведомить Вас о вопиющем факте. Небезызвестная Вам прожженная авантюристка и враг рода людского Элизабет МакДугал собирается в очередную разбойничью экспедицию с целью присвоения себе и сокрытия от научной общественности весьма ценного археологического экспоната — так называемого бивня Ганеши. Конечный пункт ее маршрута — местность Амарнатх в Индии.

Прогрессивное Человечество требует, чтобы Вы встали на защиту Науки, беззастенчиво попираемой грязными ногами всевозможных проходимцев. Ценя Ваше время и личное участие, прошу позволения взять на себя финансовое бремя данной экспедиции. Для Вас заказаны два билета в классе «люкс» (ибо Вам, вероятно, понадобится ассистент) на авиарейс до Дели и обратно. К ним прилагается чек на пятнадцать тысяч фунтов стерлингов на текущие расходы. Все иные затраты также будут возмещены.

Профессор побледнел. Вздрогнул. Сглотнул.

— Тф-ф-фуфы Иефифонфие!..

Ах ты, проклятая вставная челюсть! Енски лихорадочно поправил плохо сделанный протез…

— Тр-р-рубы Иерихонские!

Уже лучше! Профессор прокашлялся, набрал в грудь побольше воздуха…

— Тр-р-р-рубы Иерихонские! Доколе? Да что же это такое, в конце концов? Я ей покажу! Я ей такое покажу! Кр-р-ровь и месть!!!

…Если бы Алекс Енски мог понаблюдать за самим собой со стороны, то он весьма б удивился. Ученый славился своей горячностью, слов нет, но такая реакция все-таки выходила за рамки привычного. Что-то в этом письме было необычное, способное не просто вывести из себя — сделать другим.

…Но сейчас археологу было не до раздумий.

На его крик в комнату влетел молодой, хорошо сложенный парень лет двадцати пяти. Широкие плечи и прекрасно развитая грудная клетка свидетельствовали о том, что он не чужд занятиям атлетической гимнастикой. К тому же молодой человек был красив — белокурые вьющиеся волосы, четко очерченные скулы и прямой нос, большие голубые глаза, длинные ресницы. Подобному лицу, которое, впрочем, иным могло бы показаться чуть картинным и слащавым, вполне могли позавидовать не только кумиры современных девушек Ник Картер и Леонардо ДиКаприо, но даже античные небожители — если судить по их мраморным истуканам, конечно.

…Бог весть, чьи гены прорезались в наследнике неистового профессора. Может, и вправду воздух Долины Царей оказался волшебным и призрак Анхесенпаамон благословил зачатие Гора Енски?

— Что случилось, папа?

— Кр-р-ровь и месть! — вновь проорал профессор. — Эта блудница Вавилонская, эта Астарта, эта незаконнорожденная внучка Шлимана, Эванса и Фюрюмарка, эта!.. Эта!!!

— И кто на этот раз? — вздохнул Енски-младший, быстро успокаиваясь. Что поделаешь, привык!

— А то ты не догадываешься?! Эта дочь дьявола из Перта!

— Ну, отец, ты же сам мне в детстве говорил, что культурные люди слово «дьявол» вслух не произносят!

— Культур-р-рные?! Р-р-р-р!..

Парень сразу понял, что речь идет о той особе, к которой оба Енски были неравнодушны — но, разумеется, по разным причинам. Бетси МакДугал, его соученица по Эдинбургской высшей школе, уже давно, сама не зная об этом, претендовала на то, чтобы занять определенное место в сердце Гора. Точнее, это Енски-младший претендовал на подобное. Наряду со спортом и журналистикой, Бетси составляла смысл жизни молодого человека. Но в отличие от первого и второго была так же недосягаема, как холодные и далекие звезды — или Нобелевская премия. Резко враждебное отношение отца к девушке, прославившейся на ниве археологии куда более его самого, делало запретным упоминание в доме Енски имени Бетси в положительном контексте.

— Гор! Собирай вещи! Немедленно! Мы отправляемся в Индию!

— Как, прямо сейчас? — обомлел парень.

— А фошему фы и неф, дьяфол тефя… Фу, офяфь эфа шелюфь…

Тьфу, опять эта челюсть!..

— А почему бы и нет, дьявол тебя забери?! Да, сейчас! Немедленно! Сообщи в университет о нашей поездке. Всю свою нагрузку по кафедре я уже выполнил, осталась пара лекций по египетской мифологии, но эти малолетние зануды не помрут и без них! Все равно их головы забиты мыслями об экстази и сексе и…

Профессор с трудом перевел дух.

— …И лучше им вообще ни о чем не знать! Из всей египетской мифологии их больше всего заинтересовала тема, посвященная фаллическим мистериям Осириса! Фал-ли-чес-ким, видите ли! А все эти твои демократы!..

— Мои?! — Красивые брови Гора слегка дрогнули. — Отец, в отличие от тебя я не кидал презервативы с краской в американское посольство!..

— Не спорь с отцом! — рявкнул Енски-старший. — Да, твои! Развели церемонии, заигрывают со студентами. Нет, в мое время все было не так. Погибла Британия!.. Ты еще здесь? Я же тебе сказал, что нужно собираться, а то эта твоя пассия всю Индию перероет! У-у-у!..

Гор меланхолически пожал широкими плечами. К высказыванием о неминуемой гибели Британии он уже привык. А вот слетать в Индию и, кто знает, может, даже повидать Элизабет…

И вправду, кому нужны эти лекции по египетской мифологии?

Элизабет несказанно бы удивилась, узнав в постояльце одного из семисот сорока семи номеров «Метрополя» того самого кокни, любителя Дина Кунца, который был ее попутчиком в поезде. Правда, теперь на нем не было ни рубашки ужасающей расцветки, ни пропотевшего пиджака. В старинном вольтеровском кресле сидел вполне респектабельный мужчина средних лет, одетый в дорогой костюм если не от Версаче, то почти такой же, как от Версаче. Бывший кокни задумчиво глядел в потолок, время от времени пуская туда трепещущее кольцо дыма после очередной затяжки толстой апменовской сигары.

Звали мужчину Феликс Юсупов. А если совсем точно — Феликс Юсупов Третий.

Да, он был третьим в их роду, носившим столь знаменитое имя. Его предок, тоже Феликс, но Первый, в свое время отправил на тот свет злодея Гришку Распутина, надеясь тем самым спасти русскую монархию. Не удалось. Как и тысячи других представителей славных (и не очень славных) дворянских фамилий, Юсуповы бежали с родины за границу, чтобы прозябать в вынужденной эмиграции.

Феликс Третий родился уже в Лондоне. Кое-какие сбережения у его семьи все-таки сохранились, и он вел вполне безбедный образ жизни. Рестораны, приемы, визиты — все, что положено человеку его происхождения и положения — к немалой зависти иных, не столь удачливых потомков первой эмиграции. Эти, не столь удачливые, при каждом удобном и неудобном случае спешили намекнуть, что эти средства нажиты, как говаривали их пращуры, «ne s trudov pravednyh», и даже вспоминали разные мерзкие слухи, ходившие о семье Юсуповых весь двадцатый век. Феликс Третий, как истинный джентльмен, пропускал подобное мимо ушей. Правда, иногда эти же намеки позволяли себе иные лица, уже по долгу службы. В этом случае Феликс благожелательно улыбался и напоминал излишне старательным лицам, что его дед, Феликс Первый, сумел выиграть процесс у одной из голливудских киностудий, снявшей клеветнический фильм о том самом убиении Распутина. Компенсация, полученная от мерзких клеветников, была с толком вложена во вполне законный бизнес.

…У Феликса Третьего имелась куда более романтическая история о том, как его прабабка, знаменитая Зизи Юсупова, сумела с помощью верных слуг спрятать семейные сокровища в одном из московских особняков. Позже оные верные слуги сие сокровище изъяли и доставили в Париж, где тогда проживали Юсуповы. История пользовалась большой популярностью, пока один дотошный репортеришка не извлек из архива пожелтевший номер газеты «Известия» за 1925 год, где говорилось о находке юсуповских сокровищ, действительно спрятанных предусмотрительной прабабкой, органами ГПУ — тот самый номер, откуда эту байку почерпнул сам Феликс Третий. От истории пришлось отказаться — к немалому сожалению.

Итак, средства имелись, а положение в зыбком эмигрантском мире Феликс занимал достаточно высокое. Он являлся координатором Русского Монархического Центра, или, как шутили в своем весьма известном и на Западе романе его земляки — классики уже послеоктябрьской литературы, «особой — приближенной к императору». Вернее, не к самому Императору, из-за отсутствия такового, а к престолонаследнику. К какому именно — то ли из семьи Владимировичей, то ли потомков Михайловичей, — не уточнялось. К престолонаследнику — это главное. Было бы место, человек всегда найдется. В конце концов Юсуповы тоже состояли в родстве со сгинувшей династией.

Конечно, русские монархисты были уже совсем не теми, что в шумные двадцатые годы двадцатого же века. Тогда они верили, что победа не за горами, что не пройдет и нескольких лет, как в ворота седого Кремля въедет на белом коне под малиновый звон сорока сороков новый Государь Император, освободитель и спаситель России от большевистского ярма. Однако годы шли, принося новые и новые разочарования, эмигранты пообжились на новых местах, их контрреволюционный пыл поутих, а самые горячие сложили головы — кто в застенках ГПУ, как генерал Миллер, а кто и в большевистской петле, как Краснов. И только где-то в душе продолжала тлеть надежда на возвращение в далекую, но желанную землю обетованную — Русь-Матушку.

Но за последние годы многое изменилось. В России победила-таки контрреволюция, большевиков удалили от власти, даже запретили, сломали истуканы Главного Цареубийцы и даже устроили в петербургском особняке Юсуповых музей. Но звать на престол Государя-Освободителя россияне почему-то не торопились. Идея монархии не умерла, она витала в воздухе, время от времени воплощаясь то в фильме известного режиссера Никиты Михалкова, то в книге писателя-фантаста Романа Злотникова, который даже открыл в сети Интернет специальный сайт, посвященный проблеме восстановления в России монархии. Но… Идеи не коронуешь, не посадишь на трон. Те самые «широкие массы», когда-то скинувшие монархию, по-прежнему не воспринимали ее всерьез. «Что ж, — философски пожимали плечами монархисты-эмигранты, — ждали не один год, подождем еще немного. Год. Десять лет. Сто…»

А пока они накапливали политический и финансовый капитал. Что до первого, то согласно постоянно проводящимся социологическим опросам, сторонников восстановления престола в России с каждым годом становилось все больше. Понемножку, по полпроцента в год, но полку сочувствующих прибывало. Насчет второго также имелись свои соображения. Государь-Освободитель не должен вернуться на Родину нищим. Ни при каких условиях! Опять перераспределять государственное имущество, конфисковывать то, что было когда-то отнято у законных владельцев? Такое уже было, но ни к чему хорошему не приводило. Да и что делить в трижды разоренной за последний век России? Понятно, что государству придется вернуть царской фамилии какой-либо из дворцов. На Зимний или на Кремль император, конечно же, претендовать не будет. Можно ограничиться чем-нибудь поскромнее — хотя бы тем самым юсуповским, где сейчас музей. Но понадобятся деньги на содержание двора, свиты, на представительские расходы и… И на многое-многое другое. Но и без того пустая и обремененная долгами государственная казна просто не выдержит дополнительных расходов. Зачем дразнить гусей! Царь будет тратить свои собственные деньги. Благо, такая возможность есть.

Не секрет, что часть романовских денег удалось во время октябрьского бунта сберечь от грязных лап большевиков, переправив золото и драгоценности за границу. Секретом было что, где и сколько спрятано. Коммунисты неоднократно пытались выяснить судьбу царского золота, но безуспешно. Даже всесильная и всезнающая ВЧК, а позже столь же всесильные ГПУ, НКВД и КГБ сломали зубы на этой тайне. В конце концов большевики махнули рукой, заявив, что никаких царских сокровищ за кордоном нет, а романовское золото потрачено еще в Первую мировую. Но сокровища ждали своего часа. Тайна была доверена немногим. Полной информацией владел лишь казначей-распорядитель, подотчетный только престолонаследнику. Кое-какие крупицы информации доставались двум заместителям казначея и совсем мало — Государственному тайному совету, членом которого и был Юсупов.

Однако в последние годы ситуация стала еще более интригующей. После смерти Великого Князя Владимира Кирилловича руководство Русского Монархического Центра решило не спешить извещать о тайне его наследников. Благо, повод имелся — Большая Романовская Семья отказывалась признать права на наследование Великой Княгини Марии Владимировны, как рожденной в неравном браке, и тем более ее сына, который с точки зрения дотошных специалистов по генеалогии был вообще не Романов, а Гогенцоллерн. К чему спешить? Тайна тем и хороша, что она Тайна!

В настоящее время обязанности казначея-распорядителя выполнял Иван Джунковский. Вот уже пять лет Феликс Феликсович в бессильной злобе созерцал, как богатеет этот выскочка, потомок московского генерал-губернатора. Все они, москвичи, такие, так и норовят запустить бесстыжие руки в государеву казну, чтобы что-нибудь прилипло. И если бы только это! Дедушка Юсупова все-таки убил поганца Гришку, пытаясь спасти монархию, а прадед Ивана Джунковского (позор!) перешел к большевикам и был консультантом у самого первочекиста Дзержинского! Два последних года Юсупов собирал «компромат» (это словечко-неологизм самому Феликсу чрезвычайно не нравилось) на Джунковского, дабы уличить его перед руководством Центра в растрате и присвоении государева имущества. Материалов набрано немало. Тут и игры по-крупному на бегах, и биржевые махинации и спекуляции. Однако была существенная загвоздка — общая сумма вверенных ведению Джунковского средств никак не желала уменьшаться. И даже совсем напротив, по бумагам выходило, что Иван Петрович существенно приумножил казну. А как бы хотелось свалить нахального москвича и самому занять его место. Вот бы он, Феликс Юсупов Третий, развернулся! Потомок убийцы Распутина даже заказал фотографии своего знаменитого особняка и часами, в полном одиночестве, разглядывал их, то и дело завистливо вздыхая. Небольшой ремонт, жалкие двадцать-тридцать миллионов фунтов — и какие бы получились хоромы. Если не царские, то великокняжеские — точно!

На прошлой неделе в его руки наконец-то попал поистине взрывной материал. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Прости Господи, пожелал зла ближнему своему… А все ахиллесова пята Джунковского — его нездоровое пристрастие к антиквариату. На подобном сломали себе шею и не такие штукари! Во-первых, под видом антиквариата сплошь и рядом ввозится и вывозится то, что не только ввозить, но и хранить строжайше запрещено. Во-вторых, чуть ли не половина всех продаваемых артефактов имеет весьма темное происхождение. В-третьих… Впрочем, и этого вполне хватит. Батюшка Феликса Третьего, тоже Феликс, но Второй, прочувствовал все это, к сожалению, на своем собственном опыте. Значит?

Среди прочего супостат Джунковский увлекался чучелами экзотических животных. В свое время Феликс Феликсович даже попытался подольститься к конкуренту, подарив тому чучело медведя, по преданию стоявшее когда-то в Аничковом дворце и принадлежавшее самому Феликсу Юсупову-старшему. Так этот негодяй отдал мишутку в сувенирную лавку для бутафории! Это семейную-то реликвию, да еще и с сертификатом подлинности!

Но ничего, ничего! На таких коллекционеров всегда найдется какой-нибудь «Гринпис», а не «Гринпис», так налоговая служба, а то и Интерпол… «Хорошо смеется тот, кто смеется последним». Феликс Феликсович поймал себя на мысли, что произнес эту фразу по-английски. Да, он уже в большей мере считал себя, да и был по сути англичанином, куда большим, чем его предок-англоман. Впрочем, этого его совершенно не расстраивало.

…Итак, с неделю назад из вполне компетентного источника Юсупов получил информацию о том, что Джунковский собирается нанять некую молодую особу для выполнения важного и весьма деликатного задания. Что это за задание, компетентный источник сообщил за дополнительную плату. Оказывается, Ивану Петровичу захотелось пополнить свою коллекцию ни много ни мало как чучелом гималайского йети. Ну надо же! Йети этого усатому подавай! Это ж сколько он денег угрохает на снаряжение экспедиции! Но не в этом суть, деньги — дело наживное, да и не поймать его на подобном. В принципе Джунковский их может взять и из личных сбережений. Все-таки тридцать с лишним миллионов фунтов только на легальных счетах — неплохое состояние для потомка эмигрантов! Но тут пахнет жареным. Если молодой особе удастся обнаружить и подстрелить йети… А то, что узнал Юсупов об этой самой особе, как ее там… да, Элизабет МакДугал, позволяло надеяться, что ей это удастся… Так вот если она это сделает, можно будет раздуть самый настоящий международный скандал. И какой! Стоит лишь указать Интерполу на истинного виновника злодейства. Йети ведь не просто животное из Красной книги (в Красной книге его как раз и нет). Йети — это легенда, мечта. И тут, извините, из мечты — чучело! Фи! После такого афронта Джунковский если и отбоярится от тюрьмы, то уж никак не сможет занимать столь высокую официальную должность при вероятном наследнике российского престола, который к тому же явно симпатизировал гринписовцам.

Неэтично-с!

Юсупов отследил послание Ивана Петровича Элизабет и не утерпел — решил лично посмотреть на ту, которой предстояло сыграть столь ответственную роль в тщательно разработанной им трагикомедии. Феликс Третий поехал в Перт и вернулся оттуда в Лондон в одном вагоне и даже в одном купе с мисс МакДугал. Увиденное его вполне удовлетворило. Уж он-то достаточно хорошо умеет разбираться в людях, чтобы сразу почувствовать достойного противника. Элизабет МакДугал — это достойный противник. Достойный, правда, лишь одного — полного и абсолютного поражения.

И вот теперь необходимо было отправить в Гималаи группу сопровождения. И лучше не одну. Нельзя все яйца класть в одну корзину.

Первую группу Юсупов уже нашел и снарядил. Конечно, слишком громко сказано — «группу». Ведь речь шла об одном-единственном профессоре археологии. Зато этот старый склочник (сколько ему? полвека? на фотографиях на все шесть десятков выглядит) — лютый враг мисс МакДугал, к тому же личность весьма и весьма авторитетная в мировых научных кругах. Шума может понаделать много, да и подталкивать его не придется — сам побежит. То есть уже побежал.

А вот для второй группы требовались люди без особенных этических принципов, и с этим было сложнее. Ну не было у Юсупова таких знакомств — да и быть не могло. Не посылать же в Гималаи биржевого спекулянта или агента по недвижимости, продавшего доверчивым «новым русским» Букингемский дворец! Тут надо было совсем другое…

Оставалось одно — обратиться к Сипягину. Этого делать совершенно не хотелось. Хотя бы потому, что Виктор Афанасьевич Сипягин из принципа разговаривал с соотечественниками только по-русски и к тому же очень любил петь. А ведь ни голоса, ни слуха!..

— Фи! — невольно поморщился Феликс Третий, всю жизнь считавший себя эстетом. — Что за шансонетка, Виктор Афанасьевич? В ваши-то годы!

— Шансонетка, батенька? — Бесцветные глаза Сипягина озорно блеснули. — Да видели бы вы, душа моя Феликс Феликсович, как под эту, как вы изволили выразиться, шансонетку, в атаку ходили! Представьте себе: жарынь июльская, позади — Волга, а перед цепью сам Владимир Оскарович Каппель со стеком. Идет — стеком ромашки сшибает. Как тогда господа венгры-интернационалисты изволили драпать, под этой Самарой! Эх!

Юсупов подозрительно покосился на распевшегося маленького старичка. Уж не сам ли он шел со стеком рядом с командующим Народной армией Комуча Каппелем? С него станется!

— И что вы предлагаете? — вздохнул Феликс, поглаживая мохнатый загривок черного скотчтерьера по имени Ширер, забравшегося к нему на колени.

— Вы о чем, батенька? Ах, об этом нашем дельце? Пока что я предлагаю вам двух людей.

…Никто не знал, сколько Сипягину лет. То есть по документам ему было семьдесят три, но в это не верили даже самые наивные. Виктор Афанасьевич помнил еще Гражданскую войну в России и даже, как поговаривали, участвовал в ней. И дальнейшая его биография была скрыта туманом, словно форты Кронштадта в мартовскую оттепель. Сипягин, мелкопоместный дворянин без особенных средств и связей, дальний родич убиенного царского министра, прибился к берлинской эмигрантской диаспоре, стал пописывать в местные русские газеты и журналы, а затем непонятным образом затесался в «Берлинер Тагеблатт», где и работал довольно продолжительное время.

С приходом к власти Гитлера Сипягин вначале уехал в Австрию, но вскоре вернулся и примкнул к тому крылу белоэмигрантов, которое поддерживало фюрера в его походе на Совдепию. Сипягин плотно работал с генералом Глазенапом, а после с Власовым, Трухиным и Жиленковым, дослужился до полковника, а когда Третий Рейх потерпел сокрушительное поражение, вместе с немногими избежавшими плена высшими офицерами РОА сбежал в Аргентину. Правда, перед отъездом зачем-то заехал в Лондон. Как поговаривали — за Орденом Обороны Империи второй степени. Ордена никто не видел, но полковника РОА отчего-то не вздернули рядом с лордом Хау-Хау и даже не выдали Сталину…

В Аргентине Сипягин тоже не пропал. В послевоенные годы он всплывал то там, то сям, пока в конце семидесятых не осел в Лондоне и не занялся игорным бизнесом. Он практически не общался с эмигрантами, тем более с Монархическим Центром, да и отношение к нему было как к плебею и опасному авантюристу — припоминали и сотрудничество с немцами (и, как многие были уверены, даже с НКВД), и явную близость к криминалу.

…А еще поговаривали, что бывший белогвардеец с поддельными документами и странной биографией знает некую тайну. И якобы именно эта тайна обеспечила ему Мафусаилов век, дьявольское везение — и очень многое другое. Конечно, это не тайна царского золота — но тоже Тайна…

Сипягину на все эти разговоры было наплевать. Он не был очень богатым человеком. Вернее, он не был явно богатым человеком, хотя имел внушительное состояние и передвигался не иначе, как на огромном «бентли» шестьдесят восьмого года с монограммой на радиаторе. Сейчас, впрочем, старик напоминал обычного деревенского дедушку — с растрепанной коротенькой бородой, укутанный в плед, из-под которого, казалось, вот-вот высунутся подшитые растоптанные валенки.

— Ширер, Ширер! Душка моя, не приставай к господину Феликсу, — велел Сипягин. Терьер неуклюже спрыгнул на пол и затрусил к камину.

— Он мне не мешал, — возразил Юсупов.

— Никогда не знаешь, что сделает собака в следующий миг, — покачал головой старик. — Человек более предсказуем, и напрасно Сталин в 38-м начал эти дурацкие эксперименты по, как изволят выражаться репортеришки, зомбированию. Человек управляем и без этого, батенька мой!.. Так вот, я предлагаю вам двоих. Это немного, скажете вы, но и миссия ваша, скажем так, не поход Александра Великого…

— Вы не доверяете моей миссии? — искренне обиделся Феликс Третий. — Но я преследую благие цели, Виктор Афанасьевич! Я…

— Печетесь о благе российской монархии, да-с, да-с! О благе монархии, которой нет уже почти век и которая вряд ли будет восстановлена… Успокойтесь, Феликс Феликсович, успокойтесь! — Старик движением руки остановил Юсупова, готового вскочить с кресла. — Никто не оспаривает ваши высокие порывы, батенька! Пожалуйста, работайте, следите, пресекайте. Господин Джунковский не тот человек, которому я лично доверяю. Наследственность дурная, ничего не попишешь! Это у господ большевичков сын за отца не отвечает, а у меня, батенька мой, память крепкая! Будет полезно, если мы убедим наших недоумков, что Джунковский опасен. Его нужно устранить… да перестаньте вы прыгать, в конце концов! Я говорю об устранении сугубо официальном, то бишь об отлучении Джунковского от распоряжения фондами. Это может быть весьма полезно… Хотя смею заметить, что господин Джунковский не тот человек, который позволит вам так вот запросто обскакать его. Он не ординарный прохвост — бери выше!

— Это мы еще посмотрим, какой он неординарный, — без особой уверенности возразил Юсупов. Джунковского он и сам слегка побаивался.

Вернувшийся скотч попытался вновь забраться к нему на колени, но старик цыкнул на него, и Ширер спрятался под кресло.

— А почему он — Ширер? — спросил рассеянно Юсупов.

— Нужно смотреть футбол, батенька! — наставительно сказал Сипягин. — Правда, сейчас Ширер не в лучшей форме, мне куда больше нравится Кану, например…

— Я болею за «Спартак», — буркнул Феликс, на самом деле ненавидевший футбол (тут он с англичанами расходился), но желавший слегка уязвить старика.

— А я — за «Арсенал». Так вот, я даю вам двоих. Да-с, двоих. Первый — Андрей Покровский, вы можете его знать под кличкой Бумба. Второй — Михаил Гурфинкель.

— Миша?!

— Он самый. Не самый плохой вариант, согласитесь, Феликс Феликсович…

Юсупов дернул плечами:

— Миша может украсть палку у старухи, но чтобы серьезно за что-то взяться…

Он с сомнением покачал головой, прекрасно между тем понимая, что старик не даст ему больше ни одного человека, а если спорить и ковыряться, то вообще ничего не даст и выставит за дверь. А с кем тогда работать? С откровенными неумехами или лощеными потомками князей и графов, хорошо умеющими разве что играть в крокет?

— Хорошо, Виктор Афанасьевич. Благодарю вас.

— Не стоит… Пустое, батенька мой, пустое. Они сами нанесут вам визит вечером. Вы где изволили остановиться?

— Как обычно. В «Метрополе». Номер пятьсот сорок два.

— В таком случае удачи вам, Феликс Феликсович! Не обманите надежд старика… Кто знает, может, и вправду когда-нибудь… Знаете, когда первый батальон дроздовцев подходил к Харькову… Им тогда Антошка Туркул командовал… Тоже, знаете, верилось. Эх, да что там говорить!

Феликсу Третьему отчего-то захотелось перекреститься.

Гурфинкель и Покровский появились около девяти часов вечера. Кто-то из них гулко постучал в дверь, и когда Юсупов открыл, первое, что он увидел, был торчащий из-под мохнатой кепки прыщавый Мишин нос.

— Здравствуйте, сэр, — не сказал — протрубил Покровский, он же Бумба, выдвигаясь из-за косяка.

…Внук или правнук священнослужителя, Андрей Покровский, родившийся отнюдь не в Вышнем Волочке, а на окраине Лондона, где поселились его родители-эмигранты, с юных лет промышлял угоном автомобилей, время от времени также подрабатывая вышибалой в дешевых забегаловках. Особенным умом, равно как и знанием языка и культуры предков, он, мягко говоря, не отличался. Поскольку среди его приятелей происхождение от «жеребячьей породы» не ценилось, Андрей предпочитал выдавать себя за потомственного «вора в законе», для чего даже несколько раз заглядывал на сайт ZONA.RU, дабы поднабраться экзотических звучащих выражений страшной страны GULAG. Ну какая мулатка-шоколадка устоит, когда ей в ухо шепчут «gadom budu!» или «vek voli ne vidat!»? Впрочем, в экстренных ситуациях Покровский-Бумба бывал, и даже неоднократно, и при всей своей брезгливости Юсупов был даже рад, что старик выделил именно этого громилу. Хотя общаться с этим любителем экзотических цитат, говорившим по-английски, словно какой-нибудь ирландец, было весьма неэстетично. Одним словом, фи!

— Добрый вечер, Феликс Феликсович, — сказал Миша Гурфинкель, вытирая грязным платком все тот же нос. В отличие от Покровского, по-русски он говорил как москвич, по-английски — как лондонец, а помимо того знал идиш, иврит, французский и испанский. Это, пожалуй, были все достоинства Гурфинкеля. Коммерческие затеи ему не удавались, единственная операция с наркотиками закончилась в полицейском участке, в еврейской общине его не любили за постоянные контакты с русскими, а у русских — за то, что он еврей. Маленький Миша был, что называется, нагрузкой к атлетической фигуре Покровского, но с ним приходилось мириться. Странное дело, громила и мелкий жулик были неплохими приятелями.

— Проходите. — Юсупов улыбнулся по возможности приветливо.

Гости прошествовали в комнату и уселись в креслах, после чего Феликс, приглушив звук телевизора, поинтересовался:

— Пива, господа?

— Мне, если можно, виски, — моргнул Миша.

— Темного, — согласно прогудел Покровский, явно имея в виду пиво.

Юсупов достал из холодильника бутылочку «Килкенни» и полез в бар за виски «Гленливет». Пусть Миша порадуется, когда еще такое подвернется!

— Мы летим в Гималаи, — сообщил он, выждав, пока гости отхлебнут первый глоток.

— Так почему бы не в Гималаи? — тут же согласился Покровский. — Это вроде как в Африке? Ни разу не был в Африке, сэр, даже захотелось. V nature!

— Это в Азии, Андрюша, — поспешил уточнить Миша. — Такие большие-большие горы…

— Вот именно, — подхватил Юсупов. — И в этих больших горах мы будем следить за одной шустрой девицей. Вернее, следить будете вы — я планирую обосноваться в Дели и руководить операцией оттуда.

Приятели недоуменно переглянулись.

— Просто следить? И все?

— Вначале просто следить, — кивнул Феликс Третий, — а далее по обстоятельствам, господа. Неплохо бы навести на нее местную полицию, или что там у них есть, чтобы они посадили ее в кутузку и хорошенько напугали. Скажем, за истребление редких видов животных. Вы сможете что-нибудь придумать?

— Suchya rabota! — почесал затылок Покровский. — Ну да вам, сэр, виднее, вы банкуете. А зачем она вообще туда едет?

При этом он принялся многозначительно вертеть в пальцах опустевшую пивную бутылку.

Юсупов поднялся, принес еще пива.

— Ее нанял известный вам Джунковский. У них там свои дела, а наша задача — поставить им палки в колеса. Большие и толстые палки, господа! Эта работа хорошо оплачивается, к тому же, я надеюсь, вы оправдаете рекомендации Виктора Афанасьевича.

— Да боже ж мой, оправдаем! — кивнул Миша.

— Но я не уверен, что вы справитесь вдвоем…

— Зачем же вдвоем, зачем? — удивился Гурфинкель. — Или мы не русские люди? Все как и положено — на троих. У меня на примете есть хороший парень, сэр.

— Кто именно? — насторожился Феликс Третий.

— Его зовут Мочалка Перси, а по-настоящему — Персиваль Лоуренс. Только он, извините, вроде как негр.

— Да хоть пигмей! — дернул щекой Юсупов. — Что он собой представляет?

Приятели вновь переглянулись.

— Ну… — Покровский задумался. — Он… это… Негр он. Mast' takaya.

— Это его главное достоинство? — брезгливо осведомился Феликс.

— Позвольте, я скажу, позвольте, — заспешил Миша. — Этот Мочалка, он и впрямь неплохой парень. Сидел в тюрьме, но кто сегодня не сидел в тюрьме, спросил бы я вас? Боже ж мой, а моя бедная бабушка думала, что здесь демократия! Видела бы она эту демократию!..

— Но вы за него ручаетесь?

— За кого можно сегодня ручаться? — начал было Миша, но осекся.

— Ручаемся, — прогудел Покровский, он же Бумба, залпом допивая свое пиво. — Zub dayu!

Аэробус в Дели вылетал из Хитроу через двадцать три минуты. Демократии ради (той самой, которую так уважала бабушка Миши Гурфинкеля) Юсупов взял всем четверым билеты в первый класс, но пресловутый Мочалка до сих пор не появлялся.

— А он вообще существует? — ехидно спросил Юсупов, когда до вылета осталось двадцать минут.

— Конечно, — охотно подтвердил Миша. — Он просто запаздывает, с ним это бывает.

Феликс Третий поморщился.

— Не лучший способ знакомиться с новым боссом!

— Да вот он, сэр, — сказал Покровский, простирая руку и вытягивая толстый палец. — Kanaet!

Спешивший к ним чернокожий молодой человек напоминал Боба Марли в не лучшие времена жизни. Заплетенные в огромные дреды волосы беспорядочно свешивались на полосатую красно-оранжевую кофту с большими зелеными помпонами вместо пуговиц, а из-под клетчатых широченных клешей выглядывали древние кеды. Завидев спугников, негр замахал рукой и заорал, испугав пожилую супружескую пару:

— Эге-гей! Парни, моя тута! Чертова легавая пыталась загрести моя за то, что моя ехала по тротуару!

«Кажется, они подсунули мне идиота», — рассудил Феликс, но ничего не сказал вслух.

— Персиваль. — Негр потряс его руку. — Персиваль Лоуренс.

С его запястий свисали многочисленные бисерные браслеты и цепочки, и Юсупов мог поклясться, что на одной из них увидел человеческие зубы.

— Или нам не пора на посадку? — заметил Миша, взглянув на часы.

— Какая большая самолета! — затараторил негр. — Оченно большая самолета!

Он забросил за спину неопределенного цвета котомку то и дело забегал вперед, путаясь под ногами.

— Моя ни разу не летала на самолета с тех пор, как наш возила на Гавайи героин… У наша была такой маленьки «пайпер-команч», знаете? Когда моя полетела первый раз, то навалила полные штаны, да, вот как! Ха-ха!

«Отлично, — подумал Юсупов, стараясь не наступить на ногу шнырявшему перед ним негру. — Компания что надо: тупой, неудачник и идиот, к тому же, кажется, наркоман. Будем надеяться, что он не напихал в свою дурацкую суму килограммов десять марихуаны».

Против ожиданий, таможенный контроль они прошли без эксцессов и через пару минут уже сидели в креслах аэробуса «Эр Индиа». Симпатичная стюардесса с точечкой на лбу объясняла, как нужно пользоваться кислородными масками.

— Вот это надевать на морду лица, моя поняла, — заухмылялся негр. — Как в больнице на операции, да? А как ваша зовут, мэм? Зита?

На груди у стюардессы была пришита табличка с именем «Камахья», но чертов негр то ли не увидел ее, то ли не умел читать.

Стюардесса мило улыбнулась и проследовала дальше. Мочалка Перси мечтательно посмотрел ей вслед, повернулся к Юсупову и сказал, блеснув ослепительно белыми зубами:

— Хороша киска!

— Заткнись, Перси! — зашипел на него Миша, делая страшное лицо. — Кажется, босс недоволен! И вообще, ты можешь говорить по-человечески?

— Расизма! — вздохнул негр. — Так чего, моя уже и пошутить не может?

…Босс был не просто недоволен. Юсупов проклинал все и всех, но ничего уже нельзя было изменить — лайнер чуть слышно тронулся и покатился по взлетной полосе навстречу древней таинственной Индии.

Полет до Дели прошел без приключений, разве что неугомонный Перси напился дармового виски и пытался петь. В конце концов его утихомирили, пообещав показать в Дели настоящего факира со змеей, и тот уснул. Разбудить его по прилете оказалось еще труднее, чем усыпить.

— Мама, мама, моя не хочет вставать! — бормотал он, отталкивая Покровского. — Мама, это не моя. Моя не гадила в корзину для белья миссис Абрахамс! Честное слово, мама, это не моя!..

Только после увесистой оплеухи, полученной от Покровного, он разомкнул веки и внятно спросил:

— А мы где?

— В Индии, kozel! — лаконично пояснил тот.

На бетоне аэропорта Перси, хоть и пытавшийся перейти на нечто, напоминающее обычный американо-английский язык, тоже не давал никому покоя.

— А где священные коровы? — спрашивал он, вертя головой. — Моя… Я видел по ящику, что в Индии кругом ходят священные коровы. Не вижу ни одной. Куда они спрятали коров? Наверно, это они специально, чтобы не показать корову бедному негру!..

— Да боже ж мой, в аэропорту не может быть коров, — терпеливо внушал ему Миша. — Здесь самолеты, коровам сюда нельзя…

— Так и думал, что в ящике соврали. В ящике всегда врут, особенно когда хотят обмануть черных братьев! — негодовал Перси. Но его любопытство было вознаграждено: прямо возле стоянки такси к дереву привалилась большая рогатая корова, меланхолично взиравшая на людскую толчею.

— Корова! Смотрите, корова! — завопил Перси.

Животное поглядело на него, коротко мукнуло и отвернулось.

Феликс с отвращением вытер платком стекавший по шее пот. Чертова Индия! Духота, жара, миазмы… А вы посмотрите на эти такси! Конечно, не стоит равняться на чопорные лондонские, но даже развалюхи-«Волги», снующие по Москве, дадут фору этим изукрашенным рыдванам.

Водители уже заметили потенциальных пассажиров и бросились к ним со всех сторон, но Феликс выбрал наименее потрепанный «амбассадор» и ткнул в него пальцем:

— Чей?

— Мой, сагиб, — из толчеи вывернулся усатый толстенький индиец с мордой отчаянного пройдохи. — Прокачу с ветерком, сагиб.

Водитель помог загрузить их не слишком хитрый багаж, и все четверо забрались в тесный автомобиль. Феликс сел на переднее сиденье, а троица — на заднее.