ЭКСПО-58 Коу Джонатан

Отдельный кабинет

СМЕРШ — государственное ведомство-убийца при советском правительстве. Его сеть работает как внутри страны, так и за рубежом. В 1955 году численность СМЕРШ насчитывала сорок тысяч человек, как мужчин, так и женщин. СМЕРШ — сокращенное название от «смерть шпионам», употребляемое лишь внутри ведомства, а также высшими государственными чинами. Обычные люди боятся даже произносить это слово вслух. Штаб-квартира СМЕРШ (дом 13) располагается в огромном уродливом здании на широкой мрачной улице под названием Сретенка.

Томас читал эти строки двумя днями позднее, сидя на кровати в своей комнате «Мотеля ЭКСПО» — ему нужно было как-то убить время перед тем, как отправиться на ужин с Аннеке. Книгу «Из России с любовью»[44] в твердой обложке он приобрел в англоязычном магазинчике на Sint-Katelijnestraat — улице Святой Катрин в центре Брюсселя.

Этот абзац определенно встревожил его. Неужели жизнь в Советском Союзе до такой степени жестока? Трудно даже представить себе, что остроумный и галантный Черский является частью этой системы. Томас был склонен относить книги Флеминга, ставшие очень популярными в Англии, к области фантазии. Но с другой стороны, автор определенно писал с большим знанием дела. Может, он впрямь когда-то работал на военную разведку? Помнится, Томас читал даже статью об этом писателе, где разбиралась его биография. Будто бы долгое время Флеминг действительно был тайным агентом. Так что не исключено, что этот человек знает, что говорит.

Но хорошенького понемножку, и Томас отложил книгу. Самому ему волноваться не о чем, лично с ним ничего страшного не происходит! Просто он будет помогать мистеру Уэйну и мистеру Редфорду в их многотрудном деле. И тут уже нельзя пойти на попятный. Кстати, почему он все-таки принял их предложение? Трудно сказать. Ну, во-первых, тщеславие. На него делают ставку как на человека, способного поймать женщину в капкан любви. Если начальство считает, что он настолько неотразим — кто бы спорил? Но был и второй мотив. В Томасе взыграло давно забытое чувство патриотизма. За последние два дня он то и дело примеривал на себя сияющий ореол национального героя. Его позвало Отечество, а стало быть, и Ее Величество Королева! Ну, был еще один немаловажный и весьма приятный бонус (хотя Томас не смел себе в этом признаться): ему суждено провести некоторое время (энное количество часов, а может, дней, а может, даже ночей) в приятной компании мисс Паркер!..

Не закрывая книги, Томас положил ее на кровать, корешком вверх, и задумался, глядя в световой люк, над которым сейчас проплывали белые облака. Дело, конечно, весьма деликатного свойства. И ему следует продумать: как бы поаккуратней все объяснить Аннеке…

Мистер Редфорд с мистером Уэйном проявили удивительную тактичность в этом вопросе. Со всем, так сказать, пониманием. Они сами предложили, чтобы Томас ничего не скрывал. Аннеке — милая девушка, сказали они, добрая и простодушная. Конечно же, они проверили ее досье, историю ее семьи — ничего такого, что могло бы вызвать вопросы. Учитывая, что между Томасом и мисс Хоскенс завязались теплые дружеские отношения (хотя Уэйн с Редфордом назвали это по-другому), нужно быть благородным — просто рассказать все, как есть, про Черского и мисс Паркер, и что он, Томас, получил важное задание, поэтому Аннеке должна его понять: теперь ему придется уделять много времени другой девушке. Уэйн с Редфордом подчеркнули, что разговор предстоит трудный, но они призвали Томаса ничего не скрывать и отвечать на все вопросы Аннеке честно. Другими словами, Томас должен поступить как истинный джентльмен. У. и Р. посоветовали пригласить Аннеке на ужин — они даже заказали для них столик в ресторане «Прага» при чехословацком павильоне. «Прага» считалась самым лучшим заведением на выставке. Кстати, Аннеке давно мечтала туда попасть.

С мисс Хоскенс все было понятно. Но как же Сильвия? Тут Уэйн с Редфордом замахали руками. Они даже удивились, когда всплыла тема жены. Нет, ни в коем случае и ни под каким предлогом нельзя рассказывать мисс Паркер, что у него есть жена и ребенок! Это будет самой большой ошибкой. Если Эмили что-то и слышала от Тони Баттресса, нужно заболтать ее и полностью откреститься от этой версии. Ну, скажите, что вы больше не живете вместе, что ваш брак давно дал трещину и что вы вообще не общаетесь и разбитый сосуд не склеить…

Томас внимательно выслушал У. и Р. и согласился последовать их совету. Только, добавил он, дело совсем не в этом. Как семейный человек, он не готов пойти на физическую измену, пусть даже ради исполнения такого важного задания.

Услышав это, Р. И У. удивленно переглянулись. Похоже, что этот вопрос вообще находился вне их компетенции.

— Ну, это вам решать.

— Мы не можем вам ничего посоветовать.

— Чужая душа — потемки.

— В тихом омуте черти водятся…

— Единственно, что…

— В семейной жизни есть свои прелести, мы понимаем…

— И вы дорожите своей семьей…

— Но разве вас это остановило?..

— Что-то вас не очень мучила совесть…

— Когда вы вступили в отношения…

— Вернее сказать, начали общаться…

— С мисс Хоскенс…

— Поймите нас правильно…

— Вы уж не обижайтесь…

— Но нам показалось, что…

— Что вы себе уже достаточно много позволили…

— И получается, что вы весьма вольно интерпретируете…

— Понятие супружеского долга.

— И, кроме того…

— Да, кстати…

— Ваша милая женушка в Тутинге…

— Насколько нам известно…

— Только не подумайте, что мы зубоскалим…

— Или хотим посеять зерна сомнения — ни в коем разе…

— Но все же вероятно и, скорее всего…

— Судя по поступающей к нам информации…

— Ваша жена и ваш сосед…

— Очень сблизились…

— В самом широком смысле этого слова…

— И все это — в ваше отсутствие.

Всем своим видом показывая, что им неловко говорить на подобные темы, мистер Редфорд и мистер Уэйн умолкли, предоставляя Томасу несколько минут на размышления. Но тот еще больше запутался.

Да и теперь, сидя на кровати в своем номере, Томас так и не нашел выхода из этого двусмысленного положения.

Он снова взял с кровати книгу. Интересно, а как бы поступил на его месте Джеймс Бонд? Судя по тем романам, что Томас успел прочитать, его самого ну никак нельзя было сравнить с героем Флеминга. Прежде всего, Джеймс Бонд никогда бы не женился и не осел в Тутинге, не завел бы ребенка и не ходил бы на службу с девяти до пяти. Не погряз бы в долгах и домашних заботах, пеленках, в постоянных мыслях о хлебе насущном и укропной воде…

Томас вздохнул и встал с кровати. Через несколько дней он, в первый раз за все время, полетит на выходные в Лондон. Он уже привык к брюссельской жизни и прекрасно понимал, что визит домой дастся ему нелегко. Именно поэтому он пребывал в неком нервическом возбуждении, ожидая сегодняшнего ужина с Аннеке.

Да, и до отъезда ему предстоит два раза встретиться с Эмили Паркер…

В данный момент на выставке проходили Дни Чехословакии: во всех кинотеатрах показывали чешское кино, а в концертных залах играли чешскую музыку. Неудивительно, что все ломились в «Прагу», где Томасу и предстояло свидание с Аннеке.

Когда в девять часов вечера они заявились туда, народу был полный зал. Но, собственно, это была «Плзень», одна из двух зон «Праги». Здесь цены были подешевле, и все тридцать-сорок столиков оказались заняты. К тому же тут стоял такой шум, что разговаривать было невозможно. Томас предположил, что ему забронировали столик в другой зоне — в ресторане «Де Люкс». Если так, то Редфорд с Уэйном действительно расстарались.

Но, как выяснилось, те не просто постарались, а прямо костьми легли! Потому что Аннеке с Томасом со всем почтением попросили проследовать в отдельный кабинет, где был накрыт столик на двоих, и это было нечто! В центре стола красовалась огромная ваза с каскадом из цветов. Обилие изящной посуды и приборов говорило о том, что ужин обещает быть весьма продолжительным.

— Сэр… Мадам… — официант предусмотрительно отодвинул стулья, предлагая гостям присесть. Затем, вручив каждому меню в белой пухлой обложке с золотым тиснением, он учтиво удалился. Обстановка оказалась куда более интимной, чем можно было ожидать. Аннеке изумленно взглянула на Томаса, и с ее губ соскользнул непроизвольный вопрос:

— А… И вы сможете за все это заплатить?

Отличный повод сказать прямо сейчас, что все расходы берет на себя небольшое ведомство при правительстве Англии, и с этого момента можно плавно перейти к намеченному разговору. Томас уже был готов выложить все, как есть, но вместо этого вдруг изобразил на лице великосветскую (или — глупую и самодовольную, как вам будет угодно) улыбку и с пафосом произнес:

— Конечно.

Это был беспрецедентный ужин. Даже выбор блюд оказался им не по силам, несмотря на имеющийся английский перевод. Пришлось обращаться за помощью к метрдотелю. Блюда сыпались как из рога изобилия. Порции были большими, но столь диковинными и вкусными, что тарелки быстро пустели. Им подали тартар «Колковна»[45] из говяжьей вырезки, приправленный чесночным соусом; чистый, как слеза, говяжий бульон hovez polvku; картофельные оладьи bramborky; бараний окорок, выдержанный в красном вине; картофель с розмарином; бефстроганофф; шоколадное суфле; яблочный штрудель, а в завершение — блины с творогом и голубикой. Еще перед ужином была раскупорена бутылка игристого вина «Богемия Сект», за ним последовало моравийское «Пино Нуар» с тягучим сливовым вкусом. В конце трапезы Аннеке с Томасом потягивали бренди из огромных суженых кверху бокалов. Как пояснил официант, эти бокалы были выпущены к столетию мозерского стекла и имели шесть разновидностей — ибо, по замыслу создателя этой серии, лица всех людей на земле можно разделить именно на шесть типов. Томасу досталось «Длинное Лицо», а Аннеке — «Стройная Леди».[46] Они пили бренди, и по телу разливалось благостное тепло, и розовели щеки, словно они сидели у огня…

Разговор за столом тек медленно и непринужденно, Томас, по большей части, слушал. Например, дома, когда они усаживались с Сильвией поесть, все разговоры быстро иссякали, переходя в долгое, напряженное молчание. А на работе существовала негласная традиция обедать в обществе коллег-мужчин, а не молоденьких секретарш. Но Аннеке была другая — искренняя, непосредственная. Она рассказывала о своей семье, о старшем брате «с прибабахами», о гиперзаботливом отце и о том, как уже в самом начале, когда она поступила в школу, у нее открылись способности к изучению языков. Будучи еще ребенком, она часами листала огромный атлас в кожаном переплете, мечтая о других странах и о том, как будет путешествовать. Но в южном направлении она продвинулась не дальше Парижа, а в северном — не дальше Амстердама. Томас кивал и лишь вставлял отдельные комментарии. Например, высказал следующее интересное наблюдение: несмотря на то, что английские школы славятся высоким уровнем образования, почему-то англичане, путешествующие по миру, редко владеют иностранными языками. Томас предлагал более широкий взгляд на вещи, но Аннеке это не было интересно. Она больше опиралась на личные впечатления, и ей хотелось ими поделиться. Поэтому Томас молча слушал ее, даже не представляя, как подступиться к щекотливой теме, связанной с Эмили, которая и была его заданием.

Развивая тему путешествий, Аннеке спросила у него:

— А вы не были в павильоне Бельгийского Конго?

— Нет, но я как разсобирался туда на днях.

— Вы опоздали, — сказала Аннеке. — Потому что они уже уехали.

— Кто?

— Аборигены. Вы что, не слышали про эту историю?

— А что случилось?

— Я прочитала в прессе, что аборигены обиделись. Они целыми днями сидели в своих хижинах, занимались национальными ремеслами… А посетители кричали им всякие обидные слова, а некоторые даже (Аннеке хихикнула) пытались кормить их бананами. И аборигены сказали, что они не какие-то там обезьяны в зоопарке. Поэтому они уехали, и хижины теперь стоят пустые.

Аннеке задумчиво нахмурилась:

— Когда я в первый раз туда попала, мне и самой все это не очень понравилось. Это нехорошо, правда, заставлять людей сидеть там, выставляя свою жизнь напоказ, а европейцы приходили туда, как в цирк.

— Да, я слышал об этом, — сказал Томас, — это действительно неприятно. С другой стороны, ведь и у Эмили примерно такая же работа.

— Ну, не совсем так, — сказала Аннеке, задумчиво покусывая губы. — Во всяком случае, впечатление совершенно другое.

— Кстати, если уж речь зашла об Эмили, — произнес Томас, пытаясь повернуть разговор в нужное русло, — мне нужно кое-что вам сказать.

— Да?

— Ну… Я пригласил ее на концерт в четверг. Завтра начинаются Дни Швейцарии, и в Церемониальном зале будет играть их национальный оркестр. Я достал два билета.

— Да? — сказал Аннеке, удивленно откинувшись на стуле. — И вы пригласили мисс Паркер?

— Именно.

Томасу ничего не оставалось, как довести дело до конца. Набрав в легкие побольше воздуха, он пустился в объяснения и, как и советовали мистер Редфорд с мистером Уэйном, разложил все по полочкам. Он сказал, что какое-то время не сможет принадлежать сам себе, что в течение последующих нескольких недель должен будет посвящать много времени Эмили. Эмили на самом деле вовсе не жесткий человек, а напротив — очень доверчивая и совсем неискушенная в вопросах политики. И что американские спецслужбы прознали про ее роман с Черским и пришли в ужас — до какой степени она попала под его обаяние, даже готова поехать за ним хоть в саму Россию! Поэтому американские спецслужбы вошли в контакт со своими английскими коллегами и попросили посодействовать в прекращении этого романа. И эта задача была возложена на него, Томаса. Томас объяснил, что ему ничего не остается, кроме как помочь этим людям.

Какой же реакции ожидал Томас от Аннеке? Воображение рисовало ему, что она будет смотреть на него с любовью и восхищением, впитывая каждое его слово — примерно как Татьяна Романова, юная советская шпионка из книжки «Из России с любовью» — эта Татьяна полностью подчинила свою волю Джеймсу Бонду. Вот и Томас тоже предполагал, что Аннеке будет восхищена его героизмом и самоотдачей. Но в реальной жизни все произошло не так. Услышав его рассказ, Аннеке сникла.

— Поверьте, я меньше всего хотел, чтобы все повернулось именно таким образом, — попытался успокоить ее Томас. Он подумал, что, наверное, следовало бы подойти к этому вопросу поискусней — побольше юмора, поменьше назидательности…

— Все это так нелепо, — продолжил он. — Но что поделать — вот такую игру они затеяли, а я… А я вынужден был согласиться.

— Ничего нелепого я в этом не вижу, — возразила Аннеке. — Напротив — мне кажется, что это очень даже опасно.

— Ну, не знаю. Я не могу воспринимать это настолько уж серьезно. Ну, вы же сами их видели — этих мистера Редфорда и мистера Уэйна.

— Да.

— Разве они не показались вам несколько комичными? В этих своих тренчах и шляпах трилби? Как из дешевого детектива. А уж как они разговаривают…

— А как они разговаривают?

— Ну, всякий раз, когда наша встреча заканчивается или когда они пытаются одернуть меня, знаете, что они говорят? «Этого разговора никогда не было». Я в жизни не слышал, чтобы люди так разговаривали. Это звучит как-то уж слишком театрально, вам не кажется?

Аннеке робко кивнула. Потом она долго молчала и, наконец, сказала, что сегодня опять ночует в гостинице и ей нужно успеть до полуночи, иначе ее не впустят. Она поблагодарила Томаса за прекрасный и незабываемый вечер, добавив, что надеется время от времени видеться с ним на выставке, пока она не закроется.

Аннеке отошла в дамскую комнату, а Томас справился у метрдотеля, все ли улажено с оплатой счета. Потом Аннеке вернулась, и он проводил ее до Porte des Attractions. Стоял теплый летний вечер, и в парке аттракционов, да и в «Веселой Бельгии» было еще полно народу. У ворот они распрощались, и Аннеке сухо поцеловала его в щечку.

Томас стоял и смотрел ей вслед. Когда девушка исчезла из виду, Томас озадаченно почесал в затылке. Черт, как неловко все вышло… И ведь Тони был прав: она действительно привязалась к нему гораздо сильнее, чем можно было себе представить! Одно утешение: он, Томас, не стал ее обманывать. По крайней мере, сказал ей правду.

Свойство счастья

Вечером в четверг, 31 июля 1958 года, Томас поджидал Эмили у входа в Церемониальный зал в северо-западном секторе выставки. В кармане у него лежали два билета на концерт. Первый ряд бельэтажа. Билетами его обеспечили мистер Редфорд с мистером Уэйном.

Эмили пришла без четырех семь, почти впритык. На ней была светло-серая накидка, застегнутая под горлом на одну-единственную декоративную пуговицу. Из-под накидки выглядывало черное бархатное платье. В движениях Эмили проглядывалась та самая грация, перемешанная с некоторой угловатостью, от которой у Томаса перехватывало дыхание. Но он быстро взял себя в руки и поцеловал Эмили руку:

— Мисс Паркер.

— Мистер Фолей. Очень рада видеть вас.

— И я тоже. Очень. Может, зайдем в ресторан и выпьем по бокалу шампанского?

— Идея божественная.

В ресторане, конечно же, было много народу, но они успели занять один из оставшихся столиков — как раз возле панорамного окна с видом на «Веселую Бельгию». Оставив Эмили на несколько минут, Томас вернулся с двумя бокалами шампанского, один сразу протянул Эмили. Та взяла бокал, но, прежде чем сделать глоток, залюбовалась на пузырьки, собирающиеся на поверхности. Глаза ее засияли, а на щеках обозначились ямочки.

— Обожаю шампанское, — сказала Эмили. — О, этот танец пузырьков!..

— Поэтому шампанское и подают в таких больших бокалах, — со знанием дела подхватил Томас, усиленно вспоминая, где он вычитал такое и не перевирает ли. — Потому что в больших бокалах пузырьки дольше держатся.

— В самом деле? Как интересно.

— Ваше здоровье.

Томас приподнял бокал, делая мысленную пометку, что в следующий раз нужно быть осторожней, пытаясь выставить себя умником.

— Ваше здоровье, — сказала Эмили, и они чокнулись.

— Как же я вам благодарна, что вы вытащили меня на этот концерт! Это весьма благородно с вашей стороны.

— Боюсь, что сейчас на моем месте должен был быть Тони… Ведь именно он купил эти билеты. А я просто не хотел, чтобы вы пропустили концерт.

— Какой вы милый! Просто удивительно. Я и впрямь была в шоке, когда Тони уехал вот так, сразу. Он даже не попрощался, хотя мы подружились.

— Я уверен, что Тони напишет вам, ведь он — истинный джентльмен.

— Да, именно так я и полагала. Ну, оставим это, — Эмили взяла программку, которую ей дали при входе. — Кого же мы будем сегодня слушать? Интересно. «„L’Orchestre de la Suisse Romande“.[47] Под руководством Эрнеста Ансерме». Вы в теме?

— Насколько я знаю, они довольно известны. В основном, благодаря исполнению музыки двадцатого века.

— Вы серьезно? Потому что одна уже формулировка — музыка двадцатого века — вызывает у меня содрогание. Современные композиторы вообще подзабыли, что такое гармония. Ну что ж, посмотрим, что нам предлагают…

Эмили стала читать программку:

— Так… Пятый концерт Бетховена, это годится. Дебюсси, «La Mer»…[48] Пока не вижу повода для беспокойства, правда, я не взяла с собой таблетки от морской качки. А это что еще такое? Артур Хонеггер…

Томас пожал плечами:

— Не слышал такого.

— «Артур Хонеггер — один из самых выдающихся швейцарских композиторов двадцатого века…» Гм… звучит угрожающе. «Его цикл из пяти симфоний повествует о самых жестоких временах в новейшей истории. Это крик, исходящий из глубины души. Кульминацией произведения является…» О, господи. Ткнуть людей носами в их собственное несчастье вместо того, чтобы попытаться развеять его!

— Может, не следует делать поспешных выводов?

— Это да, но подобные фразочки меня просто бесят! Ведь в чем призвание артиста? Какой от него толк, если он не говорит о возвышенном? Возможно, я покажусь вам глупой, но художник, артист, в моем понимании, — тот, кто дарит миру красоту, а не отбирает ее. Иначе — это уже не музыка, а визг двух кошек, дерущихся на помойке. Или возьмем скульптуру. Некоторые образцы напоминают высушенный в печи шлепок глины об пол. А картины? Вы видели их картины? Они не вызывают ничего, кроме мигрени. Еще бы: когда ты видишь перед собой лицо со сползшими набок глазами, а с другой стороны прилеплены три носа… — Эмили нервно глотнула шампанского. — Простите. Вас, наверное, удивляет моя категоричность. Но я действительно привыкла говорить, что думаю. И вы поймете, что это так, если… если мы захотим узнать друг друга поближе.

Томас и не знал, что ответить, но, на его счастье, зазвенел звонок. Томас и Эмили быстро допили свое шампанское и встали из-за стола.

— Ну что, пойдем на поле битвы? — сказала Эмили и взяла Томаса под руку. — Посмотрим, чем нас собирается попотчевать мистер Хонеггер.

Первым номером в программе стояла музыкальная поэма Хонеггера «Pastorale d’Et^», написанная в 1920 году. И вот, мсье Ансерме поднял в руке свою дирижерскую палочку и замер. Эмили прищурилась, окинув его ледяным насмешливым взглядом, но заиграла музыка, и девушка начала потихоньку оттаивать.

Вводная музыкальная фраза прозвучала почти полушепотом — на низких переливчатых нотах виолончелей. Затем, нарастая медленной волной и воспарив над звуками французских рожков, в общий перепев инструментов влилась основная тема. Ее длинные, неспешные фразы перекликались с диссонансным ворчанием струнных, но затем мелодию подхватили гобой и флейта, и звуки их воспарили, словно птичья интерлюдия. Казалось, и скрипки, и рожок, и гобой сплетали в воздухе невидимое полотно без единого узелка. И даже если бы вы и не знали, как называется это произведение, вы все равно уже оказались бы там — среди летней пасторали, где время течет медленно, а воздух тягуч, и все окутано теплой золотистой дымкой. Снова зазвучал основной мотив, прерываясь веселым гомоном, который постепенно становился все более отчетливым — и вот уже послышался национальный мотив, выводимый кларнетом, вскоре уступившим место веселому щебету флейт. Достигнув кульминации, интерлюдия начала стихать, словно уносимая ветерком, снова возвращаясь к основной теме, и это уже был разговор старых добрых знакомых, разговор, который то стихал, то опять возобновлялся. Мягко, без пронзительных нот, инструменты словно переговаривались между собой, а потом начали умолкать. И только звенели в воздухе, словно осенняя паутина, скрипки да вечерняя перекличка птиц в исполнении флейты и кларнета. А потом все стихло. Одна пьеса — один летний день.

Когда Эмили с Томасом уже стояли на мостике в парке Оссенгем, опершись о поручни и касаясь локтями друг друга, глядя на мерцающую водную гладь, растворившую в себе желтовато-теплый лунный свет, Эмили захотелось поделиться своими впечатлениями:

— Такая музыка возвращает в летнее детство, вы согласны со мной? Я словно вернулась на двадцать лет назад, когда мы с родителями гостили в доме их друзей на берегу озера Томагавк. Господи, как же там было хорошо! Даже удивительно — ведь этот Хонеггер, когда писал свое произведение, вспоминал о своем собственном лете в Швейцарии, а во мне он всколыхнул личные воспоминания. Кстати, вы бывали в Швейцарии?

— Да, как раз именно летом, четыре года назад, в Базеле. Когда играла музыка, я вспоминал именно это время.

— Да уж, ничего не скажешь… Снимаю шляпу перед мистером Хонеггером. Я была предосудительна и груба. А он подарил мне такую прекрасную музыку. Теперь уж нескоро я окажусь где-нибудь на природе. Посидеть бы на солнышке, прихватив с собой корзину с хорошей едой, бутылкой вина. А потом поваляться на спине, пересчитывая в небе облака… Только нужно, чтобы рядом сидел какой-нибудь необыкновенный мужчина, с которым можно было бы говорить до бесконечности.

Немного взвесив свои возможности, Томас осмелился и произнес:

— Думаю, что это вполне решаемо.

Эмили испытующе посмотрела на него:

— Вы о чем?

— Ну, ведь в окрестностях Брюсселя много красивой природы. Сейчас самый разгар лета. Почему бы нам не отъехать куда-нибудь подальше, ну, когда у вас будет выходной? Возьмем с собой и корзину с едой, и вино… И все будет, как вы мечтали.

Глаза девушки мечтательно загорелись:

— Вы думаете, это возможно? Вот здорово. Просто счастье, как хорошо! Тут, на выставке, все потрясно, конечно, но иногда все достает не знаю как! Я бы выпросила выходной по такому случаю. А у вас есть машина?

— Машины нет, — честно признался Томас, — но я… я что-нибудь придумаю.

Эмили даже захлопала в ладоши, так она заразилась этой идеей:

— Ой, я теперь только и буду думать: когда наступит этот день!

Томас был доволен собой — ему удалось сделать Эмили приятное. Но недолго же он радовался, потому что Эмили сказала:

— Да, и позовем всю нашу компанию, вот будет здорово.

— Какую компанию?

— Ну, всех, с кем мы пировали после балета. Может, и мистер Черский присоединится. И эта милая бельгийка, с которой вы так подружились. Я, правда, забыла ее имя.

— Аннеке.

— Точно. И все остальные — кто хочет, пусть приходит. Чем нас будет больше, тем веселее!

— Ну да, чем больше, тем веселее, — уныло проговорил Томас, что, конечно же, не ускользнуло от внимания Эмили. Она ответила не сразу, а после неловкой паузы:

— Послушайте, мистер Фолей, я понимаю, что это, конечно, не тот пикник, о котором мечтали вы и я, просто… Просто я не хочу вас ничем обязывать только из-за того, что Тони помахал мне ручкой. Вы уже сделали все, что могли, и я вам очень благодарна за это. Мы провели вместе прекрасный, незабываемый вечер!

— Чувство долга тут совершенно ни при чем. Вы меня не так поняли.

— Хорошо, я выражусь иначе. На этом можете считать свою миссию выполненной.

Такая формулировка показалась Томасу весьма странной, даже дикой. Но он постарался не воспринимать ее буквально. У американцев свои речевые обороты, их язык сильно отличается от британского…

— Кстати, уже довольно поздно, — сказала Эмили. — Девочкам пора на покой. Завтра снова сбегутся бельгийские hausfraus,[49] чтобы подивиться моим навыкам владения пылесосом, и, не дай бог, я буду страшна, как крокодил, от недосыпа — тогда меня точно уволят.

— Даже не представляю, как вы все это переносите, — заговорил Томас, пока они медленно шли вдоль озера по направлению к выходу. — Каждый день демонстрировать всю эту технику, выслушивать одни и те же вопросы! От этого можно сойти с ума.

— Уверяю вас, это ничем не хуже, чем играть служанку во втором составе какой-нибудь бродвейской душещипательной пьески, талдыча без конца одну и ту же роль, состоящую из двух фраз: «Извольте, чай подан» или: «Мадам, я нашла этот сверток на улице возле дверей». И так — шесть раз в неделю на протяжении четырех месяцев, плюс утренние спектакли в среду и воскресенье. Но если бы меня позвали хотя бы даже на такую роль, я уехала бы из Брюсселя, ни секунды не сомневаясь.

— Неужели вы вот так взяли бы и все бросили?

— Никто из нас не может знать, сколько мы тут пробудем. А вы? Вы тут надолго?

— Думаю, что до самого конца. Хотя «Британия» работает себе и в моем присутствии не нуждается. Последние пару месяцев я вообще как бы не при деле.

— Тем не менее… — Эмили вскинула взгляд на Томаса. — Нужно радоваться пока мы здесь. Потому что в любую минуту все может закончиться. Мы не знаем, когда и как. Привстав на цыпочки, она поцеловала его в щеку. — Таково свойство счастья.

Тутинг Коммон[50]

Стоя возле темного дубового стола у себя в гостиной с чашкой сладкого кофе с молоком в руках, Томас задумчиво смотрел через распахнутую дверь на задний дворик. Ему до сих пор не верилось, что он дома. Впечатления последних дней были столь ярки, что провинциальный Тутинг с его размеренной жизнью вообще никак не воспринимался. Томасу было что вспомнить: была шумная попойка после балета Большого театра, была поездка в машине Уилкинса, с черной повязкой на глазах. Были самые невероятные откровения со стороны мистера Уэйна и мистера Редфорда. И еще — ужин с Аннеке в ресторане «Прага», а потом — поход на концерт симфонической музыки в компании с Эмили. Неужели все эти невероятные приключения происходили с ним на той же самой планете, где есть и этот городок, этот дом с аккуратными грядками в саду? И этот безвкусный орнаментированный пруд с запущенными туда рыбками (спасибо мистеру Спарксу), с фигуркой толстого херувима из фальшивой бронзы — с чашей в руках, из которой лилась водопроводная вода…

11 часов утра субботнего утра. Спаркс уже нанес визит вежливости, чтобы сунуть всюду свой нос и засвидетельствовать свое почтение.

— Доброго вам утречка, мистер Фолей, — сказал Спаркс, войдя в гостиную и с ходу шлепнувшись на диван.

Томас как раз был занят чтением газеты, но соседа, похоже, это нимало не смутило:

— Ну, как там в Бельгии?

— Все прекрасно, благодарю вас, — ответствовал Томас, даже не оторвавшись от газеты.

— А мы тут читаем и смотрим новости про выставку, — продолжил Спаркс. — Вот это жизнь! Визиты королевских особ, кинозвезд. Я делаю вырезки и показываю их на работе — мол, мой сосед находится там, в самой гуще событий. Посиять в отраженных лучах чужой славы, как это приятно.

— Действительно, — недружелюбно пробурчал Томас, проглядывая газетные полосы, и все больше убеждаясь, что у него на родине не происходит ничего интересного: сплошные партийные разборки, диспуты на тему профсоюзов да мелкие преступления. Тривиально донельзя! Неужели вот в такой стране он и жил все время?

— Конечно, у нас тут тихая жизнь, без особых событий, — вторя его мыслям, сказал Спаркс. — Сплошной застой, не то что в Брюсселе. Наверное, вам тут скучно? А вы когда возвращаетесь обратно? Завтра вечером?

— Утром в понедельник.

— В самом деле? Думаю, Сильвия будет рада провести с вами лишний денек.

— Послушайте, Спаркс, — Томас наконец отложил газету и придвинулся ближе. — Я вам весьма благодарен за ту заботу, которой вы окружили мою жену. Наверное, это как-то скрашивает ее одиночество. Но не очень-то обольщайтесь. И не рассчитывайте на мое великодушие. Только сегодня утром Сильвия призналась, что она прекрасно справляется со всем сама. Так что, будьте уж любезны, переключите свое внимание на другие проблемы — ваша больная сестра гораздо больше нуждается в вашей опеке, нежели Сильвия.

Сейчас, стоя с чашкой кофе в руках и глядя на задний дворик, Томас пожалел о собственной грубости. В конце концов, этот Спаркс очень даже неплохой малый, к тому же он, Томас, лукавил, делая вид, будто ему не все равно, чем занимается Сильвия в его отсутствие. Тем более что он-то проводит массу времени (пусть даже самым невинным способом) в компании других женщин. Ах, если б он только мог рассказать Сильвии про свои бельгийские приключения, о том, как странно повернулись для него события последних дней, и о том, что ему предстоит выполнять задание самого деликатного свойства! Но он был скован рамками секретности, и, наверное, эта невозможность поведать жене о мучивших его вопросах, это вынужденное молчание и отдалили их друг от друга. Сразу же, как Томас переступил порог собственного дома, он почувствовал эту отстраненность, переросшую в постоянное молчание.

— У тебя есть на сегодня какие-нибудь планы? — спросила Сильвия. Она неслышно вошла в комнату и вдруг возникла подле него.

— Планы? Да ничего особенного, — Томас вымученно улыбнулся. — Может, тебе нужно помочь по дому, пока я тут?

— Да нет. Ты можешь полностью располагать своим временем.

День тянулся долго, скучно, безрадостно. Где-то около пяти приехала миссис Фолей с большой сумкой, чтобы остаться на ночь. Через плечо у нее висел старый, потертый от времени кожаный портфель, и Томас был весьма обескуражен — что бы это значило? Он отнес тяжелую сумку наверх, а затем они всей семьей расположились в гостиной. Миссис Фолей отказалась от бокала шерри, потому что, по ее понятиям, принимать спиртное в пять вечера — неприлично. Но Томас все равно выпил свой бокал под укоризненным взглядом матери.

Мысль о том, что обедать придется в полной тишине, казалась Томасу невыносимой, и он принес с кухни транзисторный приемник, поставив его на сервант. Нашел канал с оркестровой музыкой. Малышка Джил уже проснулась, и Сильвия усадила ее к столу на высоком огороженном стульчике напротив бабушки. Затем она разложила по тарелкам пудинг со стейком и почками, картофельное пюре и стручковую фасоль. Томас налил себе красного вина. Дамы отказались от спиртного и пили минеральную воду. Ели молча, под музыку. Сильвия одновременно кормила Джил с чайной ложечки, засовывая ей в рот маленькие порции картофельного пюре с мясной подливкой.

Потом задернули занавески и включили эстрадное представление по Би-би-си. Но если в иные времена Томас тихо посмеивался, наблюдая ужимки Ричарда Харна в роли мистера Пейстри, то сегодня он не испытывал ничего, кроме раздражения. Ричарда Харна сменил Джек Биллингс с номером «Танцующие ноги» и, наконец, Клаудио Вентурелли в роли итальянской оперной дивы. Томас более не мог выносить этого натужного кривлянья и вышел на улицу. Он выкурил подряд две сигареты, с молчаливым злорадством стряхивая пепел в чашу херувима, потом вернулся в прихожую и, вытащив из кармана сложенный листок, набрал по нему номер телефона.

— Илинг, 4-99-3, — сказал на том конце провода знакомый голос.

— Тони?

— Да.

— Это я, Томас, Томас Фолей.

— О, Томас, привет! Слушайте, как вас хорошо слышно. Вы в Брюсселе?

— Если бы, старина. Я звоню из Тутинга.

— Из Тутинга? А что вы там делаете?

— Приехал на выходные навестить семью. У меня тут Сильвия и ребенок.

— Неужели тюремные власти мотеля «ЭКСПО» сжалились и отпустили вас?

— Что-то вроде этого. Но расскажите лучше: как вы? Почему вы так неожиданно сорвались с места и уехали?

— Приказ. Вы ведь слышали про нашу ZETA? Вот опозорились! Нужно было срочно все сворачивать и перевозить аппарат обратно.