Маленький друг Тартт Донна

Харриет медленно поднялась и тихонько посидела, пока в голове у нее не просветлело окончательно. Потом встала и несколько раз нагнулась, чтобы проверить, кружится ли голова. Все нормально. Тогда она снова вдохнула как можно глубже, запустила секундомер и стала ждать. В этот раз она решила не смотреть на циферблат, а думать о чем-нибудь совершенно постороннем.

По мере того как шли секунды, дискомфорт увеличивался, стук сердца становился все громче, пока не перерос в оглушающий шум, и вскоре ярко-красные огни заплясали у нее перед глазами. Откуда-то появился огромный черный сундук, окутанный цепями, его бросили в реку, и течение потащило его за собой, стукая о камни — бум, бум, бум. Внутри сундука тоже что-то стучало, только тише, потому что там было полуразложившееся тело, — она попыталась заткнуть рукой нос от вони, но сундук все катился вперед по обросшим мхом камням, а оркестр в театре, где золоченые люстры бросали на сцену яркий свет, вдруг грянул веселую песенку и голос Эдди запел: «Не оставляй меня, моя красавица. Твой верный страж давно уж спит на дне морском…»

Ах, нет, это была вовсе не Эдди, а тенор с черными блестящими волосами, во фраке, губы и глаза его были подведены, как в старых немых фильмах. Он встал перед тяжелым занавесом из красного бархата и под оглушительные аплодисменты сделал знак рукой — створки занавеса поползли в стороны, открывая сцену, на которой стояла огромная глыба льда. Внутри ее виднелась маленькая, вмерзшая в лед фигурка.

Публика ахнула от восторга. Взволнованный оркестр, состоящий в основном из пингвинов, исполнил туш. На галерке затеяли драку белые медведи, на головах у некоторых красовались рождественские колпачки. Один из медведей перегнулся через низкий бортик, бросил свой колпак в воздух и прорычал:

— Так давайте же выпьем за капитана Скотта!

От восторга все заорали и затопали ногами, а из-за кулис появился голубоглазый капитан Скотт в меховой парке, обмазанной ворванью и покрытой льдом, и приветственно поднял руку в меховой варежке. Рядом с ним маленький Бауэрс, который пришел на лыжах, издал низкий удивленный свист и с недоумением огляделся по сторонам. Доктор Уилсон, прикрывая обгоревшее лицо от ослепительного света софитов, вышел вслед за ними. За ним тянулась цепочка снежных следов, которые сразу же таяли на полу, превращаясь в маленькие лужицы. Доктор Уилсон вытащил из кармана книжицу в черном переплете, пролистал ее, затем захлопнул с щелчком и посмотрел в зал, который сразу же умолк.

— Положение у нас критическое, капитан, — сказал он, с каждым вздохом выпуская изо рта облачко белого пара. — Ветер с севера и северо-запада с каждым днем усиливается. Запасов провианта осталось на два дня, да и с ногами дела обстоят совсем плохо. Лечить ноги не будет возможности, пока он не сможет принимать горячую пищу. Ампутация — это лучшее, на что можно рассчитывать, но не распространится ли гангрена?

— О, тогда мы должны немедленно спешить на помощь! — сказал капитан Скотт и вытащил трубку изо рта. — Осман! Иш то! Сидеть! — нетерпеливо крикнул он ведущей лайке, которая прыгала вокруг него, издавая радостный лай. — Лейтенант Бауэрс, возьмите ваш ледоруб и приступайте.

Бауэрс, казалось, совсем не удивился, что вместо лыжных палок в обеих руках у него оказалось по ледорубу. Он бросил один из них Скотту, повернулся к глыбе льда, стоявшей на сцене, и, размахивая ледорубом, начал рубить ее. Оркестр играл что-то бравурное, зал гремел, рычал и взвизгивал, а доктор Уилсон в это время рассказывал про интересные свойства льда.

— Бедняга, — сказал капитан Скотт, вытирая пот со лба, — похоже, конец его уже недалек.

— Поспешите же, капитан, мы должны его спасти.

— Молодцы, ребята, налегайте сильнее! — проревел с галерки белый медведь.

— Мы все в руках Божьих, и без его милости нам не спасти этого несчастного, — мрачно сказал доктор Уилсон. От ледорубов летели искры, но казалось, мужественные полярники никак не могли расколоть ледяную глыбу. — Друзья, давайте возьмемся за руки и помолимся о Его милости.

Не все в зале знали молитвы. Пингвины спели «Ромашка, ромашка, открой мне мою судьбу», кто-то прочитал клятву верности, кто-то — просто стихи, но вдруг из-под купола театра появилась и стала спускаться вниз огромная цепь, на которой болтался человек в вечернем костюме и смирительной рубашке. Все замолкли, глядя, как человек извивается, трепещет, бьется на цепи, — вот он освободился от рубашки и скинул ее вниз, на сцену, и потом попытался снять с себя наручники: секунда — и они полетели вслед за рубашкой. Человек поклонился аудитории с высоты нескольких метров и, изящно изогнувшись, сделал пируэт и приземлился на сцену. Из шляпы у него, к изумлению и восторгу аудитории, вылетели сорок розовых голубей и закружили над сценой.

— Мне кажется, джентльмены, что в этом случае традиционные методы не сработают, — сказал прибывший таким странным образом Гудини (а это был именно он) оторопевшим полярникам. Он засучил рукава фрака и блистательно улыбнулся в камеру. — Я сам чуть не погиб дважды, когда пытался провернуть этот трюк. Ну да ладно, за дело! — Он выхватил из воздуха паяльную лампу и пистолет и несколько раз выстрелил в воздух. — Ассистенты, на сцену!

На сцену выбежали пять китайцев в алых робах и черных шапочках, вооруженные пилами и отбойными молотками. Гудини бросил пистолет в зал — к восторгу пингвинов, он в воздухе превратился в живого, извивающегося лосося — и выхватил ледоруб из рук капитана Скотта.

— Эй, вы, — крикнул он в зал, — помните, что субъект пролежал подо льдом без воздуха в течение четырех тысяч шестисот шестидесяти пяти дней двенадцати часов двадцати семи минут и тридцати девяти секунд, абсолютный рекорд всех времен. — Он бросил ледоруб обратно капитану Скотту и погладил рыжего кота, который сидел у него на плече.

— Маэстро, прошу вас, начинайте!

Китайцы, под предводительством Бауэрса, принялись весело рубить, пилить и выжигать лед под бравурную музыку оркестра. Посреди сцены расползалась огромная лужа к удовольствию пингвинов; вода капала прямо в оркестровую яму. Капитан Скотт пытался успокоить своего пса Османа, который заходился от лая, пытаясь броситься на рыжего кота, сидевшего у Гудини на плече.

Таинственная фигура, вмерзшая в лед, находилась уже лишь в нескольких сантиметрах от поверхности.

— Держись! — заорал с галерки белый медведь.

Другой медведь поднялся на задние лапы. Он выхватил из-под мышки розового голубя, оторвал ему голову и швырнул окровавленный комок на сцену.

Харриет никак не могла увидеть, что же происходило на сцене, хотя знала, что это было очень важно. Она нетерпеливо переступала с ноги на ногу, потом стала подпрыгивать, но заглянуть за спины пингвинов, которые были гораздо выше ее, ей не удавалось. Несколько пингвинов встали с мест и, переваливаясь, направились к сцене. Их клювы смотрели в потолок, глаза, казалось, были полны сочувствия. Харриет бросилась к сцене вместе с ними, но тут ее сильно толкнули в спину, и она почувствовала на зубах маслянистый вкус пингвиньих перышек.

Со сцены раздался ликующий вопль Гудини:

— Дамы и господа, мы его достали!

Толпа рванула на сцену. Не зная, что ей делать, Харриет беспомощно огляделась и увидела, как из-за кулис на сцену выбегает взвод полицейских с наручниками и пистолетами в руках.

— Сюда, офицеры! — сказал Гудини, выступая вперед и элегантно взмахивая рукой.

И внезапно все головы повернулись к Харриет. В зале наступила зловещая тишина, прерываемая только стуком падающих со сцены капель. Все уставились на нее: капитан Скотт, и удивленный маленький Бауэрс, и Гудини с его взглядом василиска, и пингвины — все наклонились к ней, и кто-то протягивал ей какой-то предмет, говоря: «Это целиком зависит от твоего решения, дорогая…»

Харриет в панике вскочила с тахты, дико озираясь по сторонам.

— Ну, Харриет, — сказала Эдди в своей обычной резковатой манере. — Куда же ты вчера пропала? Мы ждали тебя в церкви.

Она развязала ленты фартука, аккуратно повесила его на крючок и, не обращая внимания ни на всклокоченные волосы Харриет, ни на то, что внучка заявилась к ней в понедельник утром все в том же воскресном платье, присела к столу и стала намазывать тост маслом. Эдди была в необычно приподнятом настроении и разодета не ко времени: темно-синий летний костюм и такие же туфли.

— Я уже собиралась начать без тебя, — продолжала она, придвигая Харриет тарелку с тостами, — а где Алисон? Она что, не придет завтракать? Я сейчас уезжаю на встречу.

— Какую встречу?

— В церкви. Твои тетушки и я собираемся поехать в путешествие.

Харриет навострила уши. Это было что-то новенькое, тетушки в жизни никуда не уезжали из города. Тетя Либби за всю свою жизнь так ни разу и не выехала за пределы штата Миссисипи. Все тетушки ужасно волновались, что от непривычной воды у них расстроятся желудки, что они не смогут заснуть в мотелях, а как же их растения, их кошки? Ну а что, если машина сломается? Или кто-нибудь вдруг заболеет?

— Мы все едем в августе, — сказала Эдди. — В Чарлстон. На историческую родину, так сказать.

— Ты поведешь машину? — осторожно спросила Харриет.

Хотя Эдди этого не признавала, зрение у нее было уже не то, что раньше, да и сосредоточиться ей не всегда удавалось. Сколько раз Харриет вжималась в сиденье, когда бабка пролетала на красный свет, перегораживала движения или оборачивалась назад, чтобы поболтать с сестрами, воркующими на заднем сиденье. Те же весело щебетали и, как и сама Эдди, совершенно не осознавали опасности. Харриет в такие минуты ужасно жалела измученного ангела-хранителя Эдди, что парил над олдсмобилем, с огромным трудом уберегая его от лобового столкновения на каждом втором перекрестке.

— Все дамы нашей церкви поедут, — сказала Эдди, с хрустом вгрызаясь в тост. — Этот мальчик Рой Дайл из компании по продаже «шевроле» дает нам напрокат автобус. И водителя. Я и сама могла бы вести автобус, но водители нынче пошли совершенно сумасшедшие. Ты бы видела, как они ездят…

— А что, и Либби едет?

— Ну да, почему бы и нет? Все ее подруги едут.

— Что, и Адди? И Тэт?

— Ну да, конечно.

— Они действительно хотят поехать? Ты их не заставляешь?

— Ну знаешь ли, мы не молодеем, а нам обязательно надо там побывать.

— Эдди, ты дашь мне девяносто долларов?

— Сколько? Девяносто долларов? — Голос Эдди внезапно стал пронзительным. — Конечно же нет! С чего это я должна давать тебе такие деньги?

— Я хочу возобновить членство в Загородном клубе.

— А зачем?

— Хочу брать там уроки плавания.

— Так пусть этот маленький Халл пригласит тебя.

— Он не может приглашать меня все лето, может только пять раз, а мне надо заниматься постоянно.

— Вот не понимаю, зачем платить девяносто долларов за то, чтобы пользоваться бассейном, если ты сможешь плавать сколько душе угодно в этом вашем спортивном лагере.

Харриет замолчала.

— Странно вообще-то, что в этом году они не торопятся открывать сезон. Я думала, первая смена должна была бы начаться, а?

— Наверное, нет.

— Ладно, напомни мне, чтоб я позвонила им сегодня днем. Даже не знаю, что такое с ними случилось? А что, маленький Халл тоже едет в лагерь?

— Могу я выйти из-за стола?

— Ты так и не сказала мне, что ты делаешь сегодня.

— Я хочу пойти в библиотеку и записаться на конкурс по чтению. Хочу опять его выиграть, — сказала Харриет. Ладно, подумала она, наверное, сейчас не самый подходящий момент, чтобы рассказывать о своей истинной цели на это лето.

— Я уверена, что ты победишь, — сказала Эдди, поднимаясь, чтобы вымыть свою чашку.

— Ты не рассердишься, если я кое о чем тебя спрошу? — сказала Харриет.

— Зависит от того, что это за вопрос.

— Моего брата Робина убили, это так?

Глаза Эдди как будто подернулись матовой пленкой и остекленели. Она с грохотом опустила чашку на стол.

— Эдди, ты думала когда-нибудь о том, кто мог это сделать?

Глаза Эдди засверкали так сильно, что Харриет почудилось, будто она видит вылетающие оттуда молнии. Несколько секунд она смотрела на внучку не шевелясь, словно борясь с распирающим ее гневом, потом резко отвернулась, взяла чашку со стола и отнесла ее к раковине. Сзади ее талия казалась очень узкой, а плечи — очень прямыми.

— Пойди собери свои вещи, — сказала она сухо, не оборачиваясь.

Харриет не нашлась, что ответить на это. Никаких вещей у нее с собой не было.

По дороге Эдди смотрела прямо перед собой и хранила настолько глубокое молчание, что Харриет стало не по себе. Она ужасно обиделась на бабку и из принципа не пыталась первой начать разговор, но в душе чувствовала себя несчастной и одинокой. Харриет рассеянно глядела в окно, ковыряя обшивку олдсмобиля и мрачно размышляя о том, как легко испортить человеку настроение прямо с утра. Даже в библиотеку расхотелось идти. Впрочем, Эдди, не говоря ни слова, резко припарковалась у обочины и с каменным молчанием ждала, пока Харриет выйдет из машины и войдет в библиотеку, так что деваться ей было некуда.

В библиотеке было практически пусто. Миссис Фосетт сидела за своей стойкой и пила кофе. Перед ней лежал толстый журнал, в котором она делала какие-то пометки. Миссис Фосетт была худенькая стареющая дама, с птичьими лапками вместо рук и напоминающим клюв носом. Большинство детей боялось ее как огня, но, конечно, не Харриет. Харриет обожала библиотеку и все, что было с ней связано.

— О, Харриет, здравствуй! — протянула миссис Фосетт обрадованным голосом. — Пришла записаться на конкурс по чтению? Ты знаешь, что нужно делать, правда?

Она протянула Харриет карту Соединенных Штатов. Харриет посмотрела на карту, изо всех сил стараясь сдержать слезы. «И что это я разнервничалась? — сказала она себе твердо. — Давай держись, видишь, миссис Фосетт ничего особенного не замечает!» Обычно Харриет не так-то просто было обидеть, сегодня, наверное, сказалась эта странная, бессонная ночь.

— В этом году мы решили поиграть с картой, — объясняла тем временем миссис Фосетт. — За каждые четыре сданные книги я выдаю тебе наклейку в форме штата, и ты наклеиваешь ее на карту, поняла? Хочешь, чтобы я помогла тебе прикрепить ее?

— Нет, спасибо, я сама, — пробормотала Харриет.

Она подошла к стене, где уже висело несколько карт. Большинство было пустыми, но на одной карте три штата были уже заклеены. Соревнование началось в прошлую пятницу — это кто же мог прочитать двенадцать книг за несколько дней?

— Это кто такая, — медленно спросила она, возвращаясь. — Лашарон Одум?

Миссис Фосетт наклонилась вперед и молча показала пальцем в сторону маленькой, тщедушной фигурки, сгорбившейся за столом в детском читальном зале. Волосы у девчонки были грязные, нечесаные, и она давно уже выросла из обтрепанной футболки и шортов. Девчонка сипло дышала ртом, время от времени втягивая в нос обильные сопли. Ее прерывистое, тяжелое дыхание было слышно даже от стойки миссис Фосетт.

— Вот так она и сидит тут целыми днями, — заговорщически прошептала миссис Фосетт. — Бедняжка. Когда я утром прихожу сюда, она уже ждет меня на ступеньках библиотеки и не встает с места до самого вечера. Конечно, может быть, она только притворяется, что читает, но знаешь, книги она берет вполне подходящие для ее возрастной группы.

— Миссис Фосетт, а вы разрешите мне кое-что поискать в отделе газет?

Миссис Фосетт сделала удивленное лицо:

— Ты же знаешь, мы не разрешаем выносить газеты из библиотеки.

— Конечно, знаю, но я провожу исследование по заданию на лето и мне необходимо кое-что подтвердить.

Миссис Фосетт, успокоенная взрослым словом «исследование», посмотрела на Харриет поверх очков:

— Ты хоть знаешь, какой год тебе нужен?

— Да-да, не волнуйтесь, я найду все сама, — торопливо сказала Харриет, боясь, что миссис Фосетт решит ей помочь. Она вовсе не хотела посвящать старушку в свои тайны.

— Ну ладно, — сказала миссис Фосетт, — вообще-то нам не разрешается пускать детей в отдел газет, но если ты будешь осторожно листать газеты, я уверена, что ты их не порвешь.

Харриет нарочно пошла длинной дорогой, чтобы не проходить мимо дома Хилли. Он с утра тянул ее на рыбалку. Когда она вернулась домой, чтобы оставить взятые в библиотеке книги, была уже половина первого. Алисон сидела в столовой с заспанными глазами, с раскрасневшимися щеками и ела сэндвич с помидором.

— А тебе, Харриет, такой же приготовить? — крикнула Ида Рью с кухни. — Или лучше с курицей?

— Пожалуйста, с помидором, — сказала Харриет. Она села за стол рядом с сестрой. — Я сейчас пойду в Загородный клуб записываться на плавание. Хочешь со мной?

Алисон отрицательно покачала головой.

— А тебя записать?

— Мне все равно.

— Винни бы очень не понравилось, как ты себя ведешь, — сказала Харриет. — Винни хотела бы, чтобы ты взяла себя в руки, занялась каким-нибудь делом и была счастлива.

— Я никогда больше не буду счастлива, — сказала Алисон и положила сэндвич обратно на тарелку. Слезы стали собираться в уголках ее томных, темно-шоколадных глаз. — Я только жалею, что сама не умерла.

— Алисон? — спросила Харриет.

Молчание.

— Ты знаешь, кто убил Робина?

Алисон начала обирать кунжутные семечки с хлебной корки. Она не поднимала на сестру глаз.

— Послушай, — сказала ей Харриет, — ты же была все это время во дворе. Неужели ты действительно ничего не видела?

— Так ты тоже была во дворе.

— Но мне было меньше года, идиотка, а тебе уже четыре. Как ты можешь ничего не помнить? Я помню практически все, что случилось со мной, когда мне было четыре года.

Алисон оторвала от сэндвича кусок хлебного мякиша и стала деликатно жевать. В этот момент на пороге кухни появилась Ида Рью, и девочки замолчали. Когда Ида вышла, Харриет повернулась к сестре:

— Пойми, Алисон, это очень важно. Я видела сон.

Алисон вздрогнула и села прямо. Она бросила на сестру быстрый взгляд из-под опущенных ресниц, и эта внезапная вспышка интереса не ускользнула от Харриет. В отличие от Эдди, которая считала Алисон чуть ли не дебилкой, Харриет прекрасно знала, что ее сестра вовсе не глупа, просто с ней надо было общаться очень осторожно, деликатно, чтобы не спугнуть. Поэтому Харриет села поудобнее и во всех подробностях пересказала сестре свой сон.

— Ну вот, и я думаю, — заключила она, — что это был вещий сон. Гудини что-то пытался передать мне. Я думаю, он пытался сказать, что я должна найти убийцу Робина. И ты должна мне помочь.

— Я не могу, — быстро сказала Алисон. — Я действительно ничего не помню.

— Хорошо, но, может быть, ты попробуешь записывать свои сны? — спросила Харриет. — Ты ведь все время спишь, какие-то сны тебе должны сниться. Мне кажется, в снах нам приходит то, что скрыто от нас наяву.

Алисон это понравилось, ее глаза слегка блеснули.

— Алисон! — крикнула из кухни Ида Рью. — Пора идти, детка, «Темные тени» сейчас начнутся.

Обе они были помешаны на этом сериале и смотрели его каждый день.

— Ну пойдем со мной, посмотри хоть одну серию, — сказала Алисон сестре. — Последнее время они стали ужасно интересными. Вчера там говорилось о прошлом, о том, как Барнабас стал вампиром.

— Нет, лучше ты мне потом расскажешь, а сейчас мне пора идти. Если я запишу тебя на плавание, ты будешь ходить?

— Не знаю. Наверное. Слушай, а когда у тебя в этом году начинается лагерь? Разве тебе не пора туда ехать?

— Девочки, девочки! — крикнула Ида Рью, вбегая в столовую и увлекая Алисон за собой. В руках она держала тарелку с собственным обедом, который намеревалась съесть, сидя перед экраном. — Идемте скорее, уже началось.

Харриет лежала на кафельном полу ванной комнаты — она заперла дверь на щеколду, аккуратно разложила вокруг инструменты и на мгновение застыла над чеком, вырванным из отцовской банковской книжки, крепко зажмурив глаза, чтобы собраться. Харриет уже давно овладела искусством подделывать как материнский, так и отцовский почерк, но на чеке отца надо было писать не останавливаясь, потому что иначе буквы начинали прыгать и выглядели не очень естественно. Сложнее всего было с почерком Эдди — у нее буквы стояли прямо, гордо, а ее характерные росчерки повторить было практически невозможно, поэтому Харриет подделывала ее чеки только в случае крайней необходимости.

Рука Харриет застыла над чеком — она сделала глубокий вдох. Из-за двери до нее донеслись тягучие аккорды музыкального вступления к «Темным теням».

Так, адрес бенефициара, Загородный клуб Александрии, стремительно, на одном дыхании вывела Харриет крупными, небрежными буквами. Сто восемьдесят долларов. А теперь самое простое — подпись. Она выдохнула, подняла листок и критически осмотрела его со всех сторон. Прекрасно, сам папа лучше не напишет. Харриет усмехнулась — с того времени, как она освоила искусство подделывания подписей, она уменьшила отцовский счет на пятьсот долларов, а то и больше. Совесть ее совсем не мучила — эти деньги принадлежали ей по праву, служили малой компенсацией за все плохое, что он ей причинил, и только боязнь разоблачения останавливала Харриет, чтобы до конца не опустошить отцовский счет.

Тетушки вечно ругали отца и всю его родню, называя их «холодными» и «невежами», и Харриет была с этим вполне согласна.

Никто в семье, кроме матери Харриет, не любил Диксона Дюфрена. Он был плохим отцом и ужасным мужем еще при жизни Робина, неодобрительно поджимая губы, бормотали тетушки, а уж как он относится к девочкам, так это просто преступление. После трагической смерти сына он даже отпуск не взял, чтобы побыть с женой, так и продолжал ходить на работу и на охоту поехал как ни в чем не бывало, когда Робин в земле еще и месяца не пролежал.

— Да лучше бы он просто с ней развелся, — гневно сказала как-то Эдди, — Шарлот ведь еще молода. А я видела, как молодой Виллори из Дельты на нее засмотрелся в церкви. Он из хорошей семьи, у него есть деньги…

— Ну знаешь, это ты загнула, — протянула Аделаида. — Ведь Диксон их обеспечивает.

— Я хочу сказать, что Шарлот могла бы сделать лучшую партию.

— А я хочу сказать, Эдит, что ты принимаешь желаемое за действительное. Вот уж не знаю, что бы случилось с малышкой Шарлот и девочками, если бы Дикс не посылал им чеки каждый месяц.

— Ну да, в этом что-то есть, — проворчала Эдит.

— Иногда я думаю, — дрожащим голосом сказала Либби, — что мы должны были настоять, чтобы Шарлот переехала в Нэшвилль.

После смерти Робина его отец принял предложение о новой работе и уехал в другой штат один, но спустя пару лет он предпринял несколько попыток убедить Шарлот перебраться к нему. В то время тетушки пришли в такую панику от самой мысли, что могут расстаться со своей «малышкой» и ее девочками, что проплакали не переставая несколько недель.

Харриет подула на подпись, но чернила уже высохли. «Ничего с ним не случится, — с презрением подумала она об отце. — Я могла бы попросить маму, она бы мне не отказала. Просто не хочу просить ее об этом сейчас, а то вдруг она тоже вспомнит про этот мерзкий летний лагерь?»

Харриет решила поехать в Загородный клуб на велосипеде. Дверь офиса была заперта — наверное, все ушли обедать. Она прошла по коридору до «Прошопа» («Магазина для профессионалов») и нашла там старшего брата Хилли — Пембертона Халла. Он курил сигарету за прилавком и читал газету.

— Можно я оставлю чек тебе? — спросила она. Ей нравился Пембертон: ровесник Робина, он когда-то был его лучшим другом.

Сейчас ему был уже двадцать один год. Городские доброжелатели говорили, что родителям следовало отдать его в военную академию, когда была такая возможность, чтобы из него там хорошенько выбили дурь. Хоть в школе он учился неплохо, по натуре Пем был законченным разгильдяем, бездельником и даже отчасти битником и не задержался ни в одном из трех колледжей, куда его пытались пристроить любящие родители. Сейчас Пем жил дома. Волосы у него были еще длиннее, чем у Хилли, летом он работал на пляже спасателем, а зимой только возился со своей машиной да слушал музыку.

— Эй, Харриет, — сказал Пембертон. «Наверное, ему одиноко, — подумала Харриет, — целый день сидеть тут одному». Пем был одет в рваную футболку, клетчатые шорты и кеды на босу ногу, а на столе стояла тарелка с остатками гамбургера и жареной картошки. — А ну-ка иди сюда и помоги мне выбрать стереосистему для моей крошки.

— Я в них ничего не понимаю. Просто хочу оставить тебе чек.

Пем закинул волосы за уши, взял чек и осмотрел его со всех сторон. У него была хорошая фигура, приятное лицо, в котором угадывалось сходство с Хилли, только более правильное и тонкое, а волосы светлые, причем у корней светлее, чем внизу.

— Ну ладно, оставь, — протянул он, бросая на нее взгляд из-под пушистых ресниц, — но я понятия не имею, что мне с ним делать. Я не знал, что твой отец в городе.

— А его и нет в городе, — сказала Харриет.

Пембертон хитро приподнял бровь и глазами показал ей на дату.

— Отец прислал его по почте, — нетерпеливо бросила Харриет.

— Скажи мне по секрету, он вообще существует, твой папаша? Что-то я лет сто уже не видел старину Дикса.

Харриет передернула плечами. Хотя она сама любовью к отцу не страдала, слышать критику и пересуды от чужих людей ей было неприятно.

— Ладно, если увидишь его, скажи, чтобы он и мне выписал чек — так хочется купить вот эту систему для моей ласточки. — Он протянул ей журнал.

Харриет небрежно взглянула на картинки.

— По-моему, все приемники выглядят одинаково.

— Да ты что, деточка, не видишь разницы? Моя система самая сексуальная — ты только посмотри на все эти черные кнопочки! Видишь разницу между ней и дурацким «Пионером»?

— Ну так купи ее тогда, в чем проблема?

— Куплю, не волнуйся, как только твой папочка выпишет мне чек на триста долларов — он ведь у тебя такой щедрый! — Пем в последний раз затянулся сигаретой и потушил ее прямо в тарелке. — Слушай, а ты не знаешь, где мой психованный братец?

— Не знаю.

Пембертон наклонился вперед, придав своей позе доверительность:

— Слушай, почему ты разрешаешь ему все время тереться около себя?

Харриет холодно взглянула ему в лицо, потом перевела взгляд на остатки обеда: куски засохшей булки, картофель, плавающий в остывшем жире, дымящийся окурок в луже кетчупа — ну и картинка.

— Разве он не действует тебе на нервы? — продолжал Пембертон. — Зачем ты заставляешь его переодеваться женщиной?

Харриет вздрогнула и подняла глаза:

— Что?

— Ну, сама знаешь что: он постоянно таскает старые халаты Марты. — (Марта была матерью Пема и Хилли). — Он их просто обожает. Чуть не каждый день я вижу, как он выбегает из дома то обмотанный простыней, а то с наволочкой на голове. Он говорит что это ты заставляешь его так наряжаться.

— Чушь! Никого я не заставляю.

— Да ладно тебе, Харриет! — он произнес ее имя так, будто в нем было что-то нелепое. — А когда я проезжаю мимо твоего дома, у тебя во дворе всегда полно мелюзги и все завернуты в те же простыни. Рики Ашмор называет вас «Мелким ку-клукс-кланом» а мне почему-то кажется, что ты специально наряжаешь их как девчонок.

— Это игра такая, — сказала Харриет и отвернулась. Почему люди вечно суют нос не в свои дела? К тому же ей самой уже давным-давно надоели игры с переодеваниями, и она не собиралась больше реконструировать библейские сюжеты. — Послушай, у меня к тебе тоже есть дело. Я хочу поговорить с тобой о моем брате.

Теперь уже Пембертон смутился. Он взял с прилавка журнал с рекламой стереосистем и начал его листать с деланым вниманием.

— Скажи мне, ты знаешь, кто убил моего брата?

— Ну ты даешь, — оторопело проговорил Пембертон и вдруг закрыл рот. Через секунду он прищурил глаза и продолжал с хитрецой: — Ладно, так и быть, скажу тебе, только поклянись, что никому не расскажешь. Знаешь вашу соседку, миссис Фонтейн?

Харриет посмотрела на него с таким неприкрытым презрением, что Пембертон расхохотался.

— Вижу, вижу, — произнес он, когда смог отдышаться. — Тебя не проведешь. Ты ведь не веришь историям о том, как она закапывает свои жертвы в цветочных клумбах? — Пару лет назад Пем до смерти напугал Хилли, рассказав ему, что он собственными глазами видел человеческие кости, которые торчали из центральной клумбы в саду у миссис Фонтейн.

— Значит, ты не знаешь, кто это сделал?

— Нет, — довольно резко произнес Пембертон. Он до сих пор не мог забыть тот вечер, когда мать позвала его в гостиную, чтобы сообщить о смерти Робина. Он в тот момент был очень занят, потому что целый день склеивал одну очень хитрую модель самолета, ему было девять лет, и сообщение о смерти приятеля его удивило, но не расстроило. Мать плакала — глаза у нее были красные, опухшие, а он плакать не стал, пошел обратно клеить самолет. Забавно, как хорошо он помнит тот вечер, до сих пор у него в глазах стоит эта чертова модель — он заляпал клеем всю носовую часть и в результате выбросил ее вообще.

— Не следует шутить о таких вещах, — сказал он Харриет.

— Я и не шучу, я совершенно серьезна, — ответила Харриет надменно.

Пем в очередной раз подивился, какие они с братом разные. Дело даже не столько в цвете волос, просто Робин был всегда такой озорной, хохотал во все горло, дружил со всем классом, а эта девчонка ведет себя так, будто она уже почти папа римский — даже не улыбнется. Ее сестра Алисон немного похожа на Робина (вот, кстати, красотка подрастает, пару дней назад он увидел ее на улице, так у него даже дыхание перехватило). Но Харриет не грозит вырасти красоткой — у нее нет того природного обаяния, какое требуется каждой женщине. Значит, она ошибка природы. Пем усмехнулся.

— Думаю, ты начиталась Агаты Кристи, милочка, — сказал он свысока. — Все это случилось так давно. Тогда еще электрички останавливались у нас по три-четыре раза в день. На вокзале и вокруг него было полно всякого сброда.

— Но, может быть, тот, кто убил Робина, все еще здесь?

— А почему же его тогда не поймали?

— Ты не замечал ничего необычного до того дня?

— Типа — страшного?

— Нет, просто необычного.

— Слушай, все происходит не так, как в кино. Не было двухметрового маньяка, которого все видели, а потом забыли об этом сказать. — Он вздохнул. В школе они потом долго играли в убийство Робина, только там убийцу всегда находили и наказывали. Дети собирались в круг и наносили удары невидимому убийце, который лежал у их ног.

— Какое-то время к нам в школу все время наведывались полицейские и священники. А мальчишкам нравилось говорить, что они что-то видели. Некоторые даже признавались, что это именно они убили твоего брата, представляешь? Просто чтобы на них обратили внимание.

Харриет глядела на него, не отводя глаз.

— Ну, знаешь, мальчишки любят дурака повалять. А этот Дэнни Ратклифф — вот урод! Он вечно хвастался тем, чего не делал, типа как он прострелил одному мужику коленную чашечку или подкинул живую гадюку нашей старухе математичке в машину. Он такое нес, у тебя бы уши завяли. — Пембертон помедлил. Он знал Дэнни Ратклиффа с детства — в школе тот был худым, неуклюжим и физически слабым парнем, который вечно бахвалился да нес всякую околесицу. Полное дерьмо. А вот нынче с ним связываться было бы опасно.

— Этот Дэнни просто ненормальный, — сказал он.

— А где я могу его найти?

— Полегче! Держись от него подальше. Он только что вышел из тюрьмы.

— За что же он там сидел?

— Почем я знаю? Драка на ножах или что-то в этом роде. Все эти Ратклиффы сидели за что-то, кроме малыша дауна. Кстати, Хилли сказал мне, что он недавно набросился на мистера Дайла?

Харриет была возмущена предательством Хилли:

— Что ты! Кертис его и пальцем не тронул.

Пембертон хмыкнул:

— А жаль. Этому мистеру Дайлу давно уже пора хорошенько наподдать.

— Так где я могу найти Дэнни?

Пембертон вздохнул:

— Послушай, Дэнни Ратклиффу сейчас двадцать лет. Он был совсем пацаненок, когда это случилось с Робином.

— Ну и что. Это мог сделать и ребенок. Может, поэтому его и не поймали.

— Ты что, самая умная? Думаешь распутать загадку, которую никто не смог до тебя разгадать?

— Так ты говоришь, он ходит в какой-то местный паб?

— Да! Да! Он ходит в таверну «Черная дверь». Но имей в виду, Харриет, он никак не связан с этим делом, а даже если бы и был, тебе надо держаться от него подальше. И от его сумасшедших братьев тоже.

— Они совсем сумасшедшие?

— Не то чтобы совсем… В общем, один из них — кто-то вроде проповедника, ходит по дорогам и несет всякую чушь о конце света и о том, что нам пора спасать свои души. А старший брат, Фариш, недавно вышел из психбольницы.

— А почему он там лежал?

— Его по башке ударили лопатой, что ли. Не знаю. Но каждый из них сидел в тюрьме, если хочешь знать, — он заметил, как Харриет взглянула на него, и быстро добавил, — не за убийство, поняла? Кражи машин, грабеж и все такое прочее.

Пем поднял чек и повертел его:

— Так что, малышка, это ваша плата? За тебя и Алисон?

— Да.