Маленький друг Тартт Донна

— А где Алисон?

— Дома.

— А что она делает? — спросил Пем, наваливаясь локтями на прилавок.

— Смотрит «Темные тени» по телику.

— И она будет ходить с тобой в бассейн?

— Если захочет.

— А у нее есть парень?

— Парни все время ей звонят, — мстительно сказала Харриет.

— Ах вот как? И что?

— А ничего. Ей не нравится с ними разговаривать. Полные придурки.

— А если я ей позвоню? Со мной она поговорит?

Харриет решила сменить тему и спросила:

— А знаешь, что я собираюсь делать этим летом?

— Ну?

— Я хочу проплыть весь бассейн под водой.

Пембертону уже надоело с ней болтать, и он картинно закатил глаза.

— И что потом? Хочешь попасть в передачу «Дискавери»?

— Я знаю, что смогу это сделать. Вчера вечером я задержала дыхание почти на две минуты.

— Эх ты, малышка, — сказал Пембертон и зевнул. — Предупреди меня, когда будешь нырять, а то я не успею вытащить тебя живой.

Харриет провела остаток дня, сидя за книгой на заднем крыльце. Ида, как обычно по понедельникам, стирала, мать и Алисон спали. Она уже дочитывала «Копи царя Соломона», когда Алисон, босая, растрепанная и раскрасневшаяся со сна, вышла на крыльцо в цветастом платье Шарлот. Она устало вздохнула и опустилась на стоящие у крыльца качели, подложила под себя подушки и большим пальцем ноги оттолкнулась от земли. Качели медленно поплыли взад-вперед.

Харриет внимательно посмотрела на сестру, положила книгу на крыльцо и подошла к качелям.

— Ты что-нибудь видела во сне? — спросила она.

— Не помню.

— Очень хорошо; если не помнишь, — значит, видела.

Алисон ничего не сказала. Харриет про себя сосчитала до пятнадцати и вежливо повторила вопрос.

— Да нет же, ничего я не видела.

— Но ты только что сказала, что не помнишь.

— Да отстань ты от меня, хорошо?

— Эй! — негромко позвал тонкий голос со стороны дороги.

Алисон приподнялась на локтях. Харриет, досадуя на то, что ее допрос прервали, повернулась и увидела Лашарон Одум, грязную маленькую девочку, которую она утром встретила в библиотеке. В одной руке та сжимала ручонку еще более мелкого светлоголового создания неопределенного пола, одетого в замызганную рубашонку, едва доходящую ему до пупа, другой поддерживала малыша в подгузнике, который сидел на ее бедре. Они были похожи на маленьких голодных зверьков — любопытных, пугливых и диких. Их бледные глаза светились странным серебристым светом на грязных, темных от загара лицах.

— Ой, здравствуйте, — обрадованно протянула Алисон, вставая с качелей и осторожно приближаясь к странной группе. Несмотря на свою застенчивость, она любила детей — не важно, белых или черных, и чем младше, тем лучше. Иногда она подолгу разговаривала с грязными оборванцами и попрошайками, которые бродили по дороге, хотя Ида Рью строго-настрого запрещала ей это делать. «Вот найдешь у себя в голове вшей, так мигом разлюбишь этих милашек», — ворчала она.

Дети опасливо смотрели на Алисон, но не убегали. Алисон подошла поближе и погладила малыша по голове.

— Как его зовут? — спросила она.

Лашарон Одум не ответила. Она глядела не на Алисон, а на Харриет. Несмотря на юный возраст, в ее лице было что-то старческое, а в глазах светились недобрые волчьи огоньки.

— Ты была в библиотеке, — сказала она.

Харриет молча встретила ее взгляд, но отвечать не собиралась. Она-то терпеть не могла всех этих оборвашек и была полностью согласна с Идой — пусть гуляют у себя во дворе.

— Меня зовут Алисон, — мурлыкала между тем Алисон. — А тебя?

Лашарон подкинула малыша повыше на бедро и ничего не сказала.

— Это твои братики, да? — обратилась к ней Алисон. — А как их зовут? — Алисон присела и взглянула в лицо ребенка, который волочил по земле большую книгу. Он держал ее за обложку так, что страницы подметали тротуар. — Ну, а ты скажешь мне, как тебя зовут?

— Давай, Рэнди, скажи, — толкнула его локтем сестра.

— Ах, так тебя зовут Рэнди?

— Скажи «да, мэм», Рэнди. — Лашарон опять подсадила малыша повыше. — Ну давай, скажи: «Я — Рэнди, а это Расти». — Лашарон говорила приторным, нарочито тоненьким «вежливым» голосом.

— Так их зовут Рэнди и Расти?

«Долго они еще будут здесь торчать?» — нетерпеливо подумала Харриет, отходя к качелям, пока Алисон выспрашивала у Лашарон чертову кучу несущественных подробностей о ее жизни.

— А это что? Книга? Ты дашь мне посмотреть? — Но мальчик по имени Рэнди только идиотически улыбнулся и в приступе застенчивости повернулся к ней спиной.

— Это моя книга, — сказала Лашарон. Ее голос звучал довольно звонко, несмотря на видимые проблемы с аденоидами.

— А о чем она?

— О быке Фердинанде.

— О, я помню эту книгу. Фердинанд любил нюхать цветочки и не любил драться, так?

— Леди, а ты кгасии-ивая, — сказал вдруг Рэнди. Он начал качать рукой так, чтобы страницы как можно сильнее мели асфальт.

— Разве можно так обращаться с книгой?

Тут Рэнди вообще бросил книгу на землю, отбежал на несколько шагов, чтобы сестра не смогла его догнать, и, виляя нижней частью тела, начал исполнять какой-то непристойный танец, глядя на Алисон.

— А что же она ничего не скажет? — спросила Лашарон, указывая на Харриет.

Алисон бросила на сестру удивленный взгляд.

— Ты ее мама?

«Вот идиотка!» — прошипела про себя Харриет, слушая объяснения запинающейся сестры. Она была избавлена от продолжения дурацкого спектакля появлением Иды Рью с тряпкой в руке. Ида бежала из кухни с весьма недвусмысленным видом, энергично хлопая руками и размахивая в воздухе тряпкой, как будто собиралась отгонять птиц, клюющих ее рассаду.

— Кыш! Поди! — кричала она.

В одну секунду детей как ветром сдуло, а Ида, подбоченившись, встала на дороге, тряся им вслед кулаком.

— И чтобы больше не совались сюда, понятно? А то я быстро позвоню шерифу.

— Ида, ну что ты! — вскричала расстроенная Алисон.

— Что — Ида? Увижу их еще раз — ноги поотрываю. — Она обтерла руки о передник и вдруг увидела книгу, лежавшую на дороге, там, где дети уронили ее. Кряхтя, Ида подняла ее за корешок, как будто та была заразной, и, держа подальше от себя, брезгливо понесла к мусорному контейнеру.

— Ида, стой! — закричала Алисон. — Это ведь библиотечная книга!

— А мне плевать, — последовал мрачный ответ. — Она вся провоняла их помойкой. И вы не трогайте ее руками, понятно?

На крыльцо вышла Шарлот. Ее лицо припухло со сна, глаза смотрели рассеянно, но озабоченно.

— Что случилось? — спросила она.

— Мама, это были просто маленькие дети. Они ничего плохого не делали.

— Ах, боже мой, — сказала Шарлот, покрепче затягивая на талии ленты своего пеньюара. — Какая жалость. Я как раз хотела собрать мешочек ваших старых игрушек, чтобы отдать этим крошкам.

— Но, мама! — протестующее взвизгнула Харриет.

— Детка, ты ведь уже слишком большая, чтобы играть в игрушки, — безмятежно продолжала мать.

— Они мои, ты понимаешь? Мои!

Это были действительно ее игрушки, и балерина, и кукла Крисси, которые ей даже и не особенно нравились, но она все равно выпросила их у матери, поскольку у других девочек были такие куклы. Теперь Харриет не желала с ними расставаться, пусть она уже сто лет не играла в них. А ее самой любимой игрушкой была мышиная семья в париках и старинных французских костюмах, которую она увидела как-то в витрине магазина в Новом Орлеане и потом не могла ни спать ни есть, пока тетушки не скинулись и не подарили ей эту семейку. Она до сих пор помнила свое «мышиное» Рождество — как она была счастлива, увидев большую красную коробку, счастлива до изумления. Как она наглядеться не могла на своих мышей, прижимала их к груди, целовала, клала с собой спать, всегда носила в кармане. Ее мать не выбрасывает из дома ничего, даже старые газеты, но ей ничего не стоит разорить комнату Харриет. Она уже пыталась как-то выбросить мышек, и тогда Харриет стоило больших трудов вернуть их.

— Мама, ты что, не понимаешь? — вскричала Харриет. — Мне нужны мои игрушки!

— Дорогая, нельзя же думать только о себе.

— Они мои!

— Не могу поверить, что моей дочери жалко отдать маленьким детям часть старых игрушек, в которые она все равно не играет, — сказала Шарлот, моргая с недоуменным видом. — Ты же видела, как они были счастливы, когда мы отдали им игрушки Робина…

— Робин мертв, мама!

— Ежели вы штой-то тем оборванцам дадите, — мрачно сказала Ида Рью, — так они то изломают и бросят через пять минут, так и знайте.

Когда Ида Рью, с неодобрением топая ногами, ушла в дом, Алисой вытащила «Фердинанда» из мусорного контейнера. Начинало темнеть. Алисон села на крыльцо и попыталась оценить ущерб, нанесенный книге пребыванием в мусорной куче. Книга упала в опивки кофе, поэтому несколько страниц оказались заляпанными грязно-коричневыми пятнами. Алисон как могла отчистила их салфетками, затем вынула из кармана десятидолларовую купюру и заложила ею страницу. Она надеялась, что десяти долларов хватит, чтобы заплатить за книгу, когда миссис Фосетт увидит, в каком состоянии ее вернули назад.

Она села на ступеньки, уткнувшись подбородком в сложенные вместе ладони, и задумалась. Если бы Винни была жива, она бы сейчас мурлыкала рядышком, обвив свой пушистый хвост вокруг голой щиколотки хозяйки, устремив полузакрытые глаза в темную пустоту сада, видимую только ей одной, и ожидая полной темноты, чтобы выйти на охоту.

Ветер гнал по небу рваные облака, луна была на ущербе, листья на платане шуршали.

Алисон вдруг вспомнилось, как после смерти Робина с ней случилась странная вещь — она постоянно забиралась на ветки платана как можно выше и прыгала вниз. Каждый раз удар выбивал дыхание из ее груди, но она вставала, отряхивалась и опять лезла наверх. Бах. Снова и снова. В то время ей снился сон о том же самом, только во сне она не падала на землю. Откуда-то налетал теплый ветер, подхватывал ее и нежно возносил на облака, и она летела над кронами деревьев, над крышами домов, легкая, как ласточка, то складывая крылья и ныряя вниз, то опять взмывая в поднебесье. В то время она была мала и не могла отличить сон от яви, поэтому и наяву упорно пыталась взлететь, но в жизни теплый ветерок что-то не прилетал. Она до сих пор помнила, как стояла на ветке и смотрела на искаженное от ужаса лицо Иды Рью, бегущей к ней со всех ног. Как улыбнулась Иде и шагнула вниз. Удивительно, как это она шею себе тогда не сломала.

Алисон прислушалась и вздохнула — ночь была тихой, от цветов по саду разносился дурманящий аромат. А кто сказал, что она сейчас не спит? Как можно с уверенностью сказать, где сон, а где явь? Ведь во сне нам кажется, что мы не спим. Может быть, сейчас Алисон спит и видит себя, босую, в мамином платье, сидящую на крыльце с запачканной книгой на коленях?

В последнее время Алисон стало казаться, что реальность и сны все теснее сплетаются друг с другом и даже что вещи начинают переходить из сна в реальность и наоборот. Например, она вдруг замечала, что розы в саду стали другого цвета или что бельевая веревка висит не там, где обычно, а там, где она висела, пока ее не сорвало во время урагана пять лет назад (или это было во сне?). Со старых семейных фотографий на нее вдруг начинали глядеть совершенно незнакомые люди, которых на них раньше не было — пугающие отражения в зеркале, мелькающие позади счастливых, привычных лиц ее домашних. Как невидимая рука, что машет из приоткрытого окна Времени.

«Да нет же, — убеждали ее мать и Ида Рью, — не глупи! Так всегда и было».

Как — так? И где была она сама? Может быть, ее и нет на земле, а она давно уже летает в том желтом небе, где на ветру бьется что-то белое, как подсохшая простыня?

Пембертон Халл возвращался домой из Загородного клуба на своем открытом «кадиллаке» шестьдесят второго года небесно-голубого цвета (радиатор тек, глушитель прогорел, найти запчасти в городе было практически невозможно, приходилось заказывать со склада в Техасе, но все равно он обожал свою машинку, свою лошадку, свою ласточку, единственную свою любовь). Он лихо завернул на Джордж-стрит, и его фары выхватили из темноты фигурку Алисон Дюфрен, одиноко сидевшую на крыльце. Вот удача!

Он припарковался рядом с их домом и вышел из машины. Потягиваясь, демонстративно разминая руки и хрустя шеей, он смущенно гадал, сколько ей лет. Пятнадцать? Семнадцать? В любом случае она — живая статуя на ножках, но он просто не мог пройти мимо этой неземной девушки с такими тонкими руками, на которых тихонько позвякивали браслеты, и с этими легкими волосами, падающими на ее глаза цвета молочного шоколада.

— Привет, — сказал он.

Она не ответила, не испугалась, только подняла на него огромные глаза, такие удивительно-сонные и мечтательные, что у него мурашки побежали по шее и плечам.

— Ждешь кого-нибудь?

— Не кого-нибудь. Просто жду.

«Ах ты, черт меня дери!» — восхищенно подумал Пем.

— Я еду кататься, — сказал он. — Хочешь поехать со мной?

Он ожидал, что она скажет «ох нет, я не могу» или «надо спросить у мамы», но вместо этого она откинула со лба свои медные волосы так, что браслеты на запястьях задрожали, и сказала (на несколько секунд позже, чем он ожидал):

— Почему?

Ее голос был глуховатым, сдержанным, чуть сонным.

— Что — почему?

Она передернула плечами. Пем был сильно заинтригован. Она была такой… потусторонней, что ли, она и ходила как-то странно, и волосы у нее были необычного медного цвета, и одевалась не как все (возьмите, к примеру, ее нынешний наряд — бабушкино платье, босиком)…

Ее туманный, легкий, подернутый дымкой образ необъяснимо бередил его неудержимое воображение. Романтические картины (берег реки, заднее сиденье машины, негромкая музыка) невольно начали формироваться у него в голове.

— Что ж, поехали? — сказал он и протянул ей руку. — Привезу тебя назад к десяти часам.

Харриет, лежа на кровати, едва откусила огромный кусок шоколадного кекса, как под окном взревел мотор автомобиля. Жуя на ходу, она подбежала к окну в ту секунду, когда машина Пембертона скрылась за углом, и успела рассмотреть только развевающиеся в воздухе волосы сестры, сидящей на переднем сиденье рядом с водителем.

Харриет от изумления чуть не выпала в окно и так и застыла на подоконнике, просунув голову между желтых штор и растерянно моргая. Алисон в жизни не ходила дальше, чем в гости к тетушкам, — что ей делать в машине Пема? Прошло десять минут, потом пятнадцать, и Харриет начала испытывать что-то вроде ревнивой зависти. Что они делают в его машине? О чем Пем может разговаривать с ее сестрой? Неужели она хоть чем-то может его заинтересовать?

Пока Харриет, застыв у окна, предавалась созерцанию ярко освещенного крыльца (книга про быка Фердинанда так и осталась лежать на месте), по кустам азалий, что росли около дороги, прошла рябь, из них выскользнула тень и шмыгнула прямо на их лужайку. Харриет прищурилась — это была Лашарон Одум.

Харриет даже в голову не пришло, что девочка вернулась, чтобы забрать свою книгу. В понурых плечах Лашарон, в ее тонких птичьих ногах было что-то настолько противное, что Харриет взяла да швырнула в нее кекс — точнее, то, что от него осталось.

Лашарон испуганно вскрикнула. В кустах позади нее послышался шорох, она повернулась и бросилась назад. Через несколько секунд Харриет увидела уже две тени, легко несущиеся по залитой лунным светом дороге. Вторая тень была намного меньше первой и на бегу слегка подпрыгивала.

Харриет еще дальше высунулась в окно, чтобы проследить, не вернутся ли Одумы снова, но ночь была абсолютно тиха. На небе ни облачка, ни листочек не шевельнется, ни кошка не мяукнет, даже «музыка ветра» на крыльце миссис Фонтейн совсем затихла. Раздраженная этой тишиной, Харриет спрыгнула с подоконника и достала из-под кровати свой блокнот. Она полностью погрузилась в записи и какое-то время сосредоточенно писала, пока шум подъехавшей машины снова не отвлек ее.

На этот раз Харриет встала около окна и украдкой отодвинула занавеску. Алисон стояла около машины и рассеянно теребила браслеты. Она что-то тихо сказала Пему, на что он громко расхохотался:

— Милая, не верь всему, что говорят!

«Милая»? С каких это пор? Волосы Пема в свете фонаря казались совсем желтыми, как у Золушки, и закрывали ему почти все лицо, так что и сам он слегка походил на девушку. Харриет осторожно отодвинулась от окна, увидев, как сестра обходит машину и направляется к парадному крыльцу. В огненном свете задних фар ее голые коленки казались багровыми.

Хлопнула входная дверь. Машина Пема, взревев, исчезла за поворотом, а Алисон медленно поднялась по лестнице и задумчиво вошла в спальню. Не обращая внимания на Харриет, она подошла к зеркалу и долго внимательно изучала свое отражение. Потом вздохнула, села на свою половину кровати и стала аккуратно отряхивать мелкие камешки, приставшие к розовым ступням.

— Где ты была? — спросила Харриет.

Алисон, снимавшая через голову платье, отделалась неопределенным смешком.

— Я видела, как ты уехала в машине Пембертона. Где ты была?

— Не знаю.

— Ты даже не знаешь, куда ездила?

Алисон не слушала ее — продолжая бросать удивленные взгляды на себя в зеркало, она выудила из-под покрывала белые пижамные штаны и надела их.

— Ну хорошо, ты хоть приятно время провела?

Алисон, старательно отводя глаза от сестры, застегнула верх пижамы на все пуговицы и стала расставлять на ночь свои игрушки. Критически их осмотрев, она нырнула под одеяло и со вздохом удовлетворения накрылась им с головой.

— Алисон!

— Что? — послышался приглушенный ответ.

— Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили?

— Нет.

— Да, ты помнишь. О том, чтобы записывать сны?

Ответа не последовало, и Харриет энергично потрясла сестру за то место, где, как она предполагала, у нее должно было быть плечо.

— Господи, ну что еще тебе нужно?

— Видишь, я положила лист бумаги рядом с кроватью. Вот, посмотри. Посмотри, я сказала.

Алисон высунула голову из-под одеяла и увидела, что рядом с ней лежит листок бумаги, на котором четким почерком Харриет было выведено:

Сны. Алисон Дюфрен. 12 июня.

— Спасибо, Харриет, — пробормотала Алисон и отвернулась к стене.

Харриет с некоторой жалостью взглянула на неподвижное тело сестры и вытащила из-под кровати свои записи. С недавних пор она решила заносить туда все, что днем вычитала в местных газетах относительно смерти Робина. Оказалось, что она практически ничего не знала об убийстве брата: как было найдено тело, как Эдди пыталась делать мальчику искусственное дыхание, пока не приехала «скорая помощь», как ее мать потеряла сознание и ее пришлось госпитализировать, как местный шериф комментировал провал полицейского расследования («никаких улик не обнаружено», «все усилия тщетны»). Потом она записала все, что рассказал ей Пем. Постепенно в голове у Харриет начала складываться пока еще расплывчатая картинка, а в ее памяти всплывали мелкие, несущественные на первый взгляд детали: Робин умер всего за несколько недель до начала школьных каникул, в тот день шел дождь, а в то лето в окрестности случилось множество мелких краж — это может иметь отношение к делу? Тело Робина лежало в саду, поэтому первый, кто остановился там, привлеченный криками и плачем, был старый доктор Адлер — он как раз возвращался с вечерней службы. А ее отец тогда отдыхал в охотничьем лагере, пришлось пастору садиться в машину и гнать туда, чтобы привезти его домой.

«Ладно, даже если я не поймаю убийцу, я хоть пойму, как все произошло», — подумала Харриет.

У нее также было имя первого подозреваемого. Она записала имя, а по спине ее вдруг прошел озноб. Как просто забыть важные детали. Как важно записывать все до последнего слова! Вдруг ей пришло в голову, что она даже не знает, где живет Дэнни Ратклифф. Харриет тихонько спустилась в холл и села на пол, положив на колени «Желтые страницы». Ага, вот он — странный адрес, Дг 260, и телефон. Харриет, закусив губу, набрала указанный номер и чуть не выронила от испуга трубку, когда на другом конце провода голос заорал прямо ей в ухо: «Алёу!» Дрожа, двумя руками она осторожно положила трубку на рычаг.

— Я видел, как мой брат пытался поцеловать твою сестру, — сказал Хилли. Харриет сидела на ступеньках заднего крыльца дома Эдди. Она только что позавтракала и теперь размышляла о своих планах на день.

— И где ты это видел?

— Около речки. Я там рыбу удил.

Хилли вечно возился на берегу речки со своими жалкими червяками и удочками, которые он мастерил из ивовых веток. Желающих ходить с ним не нашлось, и никому не нужны были уклейки, которых он вылавливал из реки, поэтому всех рыб Хилли отпускал обратно. Зато он обожал сидеть с удочкой на белом песочке темным вечером и думать о Харриет — или лучше о том, как они с Харриет построят себе домик и будут жить у реки как взрослые. По вечерам они будут жечь костры, ходить босые, с грязными ногами, ловить лягушек и маленьких водяных черепашек, спать на соломе, а глаза Харриет будут яростно светиться в темноте, как глаза дикой кошки. Он даже содрогнулся от удовольствия.

— Ты чего не пришла вчера? — спросил он. — Я видел сову.

— А что делала Алисон? — недоверчиво спросила Харриет.

— Что делала? — Хилли захихикал. — Да уж не рыбу удила. В общем, я услышал машину Пема, когда он забирался на берег, ну, знаешь, у него всегда мотор барахлит. — Хилли искусно сымитировал звук барахлящего двигателя: «Хр-хррр-хррр». — Ну, я подумал, что он за мной приехал, стал собираться, но ему было не до меня. — Хилли опять издал смешок, который ему самому показался очень взрослым.

— А что в этом смешного?

— Ну, — протянул Хилли, опять усмехнувшись, — Алисон сидела на своем месте, а Пем перегнулся вот так, — Хилли нагнулся к Харриет, чтобы продемонстрировать, — да как начнет ее целовать! — Хилли смачно поцеловал воздух около лица Харриет.

Та с яростью оттолкнула его.

— И что, Алисон тоже целовала твоего придурка брата?

— По-моему, ей было плевать, целует он ее или нет. Я к ним очень близко подобрался, хотел кинуть в них лягушкой, но Пем меня убил бы.

Он вытащил из кармана орешек арахиса и протянул Харриет.

— Не хочу.

— Возьми, он не отравлен.

— Я не люблю орехи.

— Ну и ладно. Мне же больше достанется. Хар, пойдем со мной сегодня на рыбалку.

— Нет, спасибо.

— Я нашел чудесное местечко — маленький пляж, спрятанный в тростниках. Тростники — вот такие высокие, нас там никто не найдет. Тебе понравится. Песок белый, как во Флориде.

— Я же сказала нет! — Харриет вскочила. Ее отец всегда говорил «я уверен, тебе понравится», а потом дарил ей какую-нибудь гадость вроде книги идиотских кулинарных рецептов или билетов на футбол.

Хилли отступил на шаг назад.

— Ты что? — спросил он обиженно. Его ужасно огорчало то, что она никогда не интересовалась тем же, что и он. А как здорово было бы пройти вместе с ней по тропинке в густых зарослях тростника, держаться за руки, курить сигареты, как взрослые, и чтобы коленки были в синяках, а ноги грязные от ила. И чтобы мелкая белая пена играла на воде, а с неба сыпался теплый дождик.

Тетушка Аделаида, в отличие от своих сестер, обожала наводить порядок в своем доме, — правда, она никогда в этом не признавалась. У Либби и Тэт все комнаты были завалены и заставлены книгами, безделушками, выкройками, саженцами и объеденными кошкой цветами в горшках. Но тетя Аделаида из принципа не заводила кошек и не держала комнатных растений. Она всей душой ненавидела то, что называла «хаос в доме». Аделаида, к негодованию сестер, утверждала, что не имеет средств завести домработницу, хотя все отлично знали, что она получает аж три пособия за каждого из трех своих покойных мужей. В действительности же дело было совсем не в деньгах, просто Адди чувствовала себя счастливее всего, когда стирала занавески или гладила наволочки. Каждое утро она встречала с пылесосом и аэрозольным баллоном средства для полировки мебели.

Обычно, когда Харриет забегала к Аделаиде, тетушка хлопотала по дому, но сегодня она сидела на диване в гостиной, изящно сложив ноги в нейлоновых чулочках и наклонив набок головку в пепельно-серых букольках. Она всегда была самой хорошенькой из сестер, и даже сейчас, в шестьдесят пять, на ее лице часто появлялось чуть кокетливое, чуть капризное выражение избалованной вниманием мужчин девушки. Харриет была уверена, что, если бы рядом с тетушкой появился достойный мужчина (какой-нибудь пусть лысый, но еще крепкий нефтяной магнат или владелец фермы по разведению лошадей), Аделаида вполне могла бы рассмотреть вопрос о четвертом замужестве.

Сейчас Адди разглядывала страничку светской хроники глянцевого журнала «Город и пригород», который ей только что принес почтальон. Она уже дошла до раздела «Свадьбы».

— Как ты думаешь, кто из этих двоих богатенький? — спросила она Харриет, показывая ей фотографию темноволосого мужчины с измученными глазами, стоящего рядом с блондинкой в странном платье с кринолином, в котором она была похожа на маленького динозавра.

— Кажется, жениха сейчас стошнит, — заметила Харриет.

— Не понимаю я, что такого они нашли в блондинках — все только и говорят о том, что мужчины больше любят блондинок. Уж я-то навидалась их на своем веку — настоящие блондинки все такие бесцветные, и лица у них кроличьи, если только не наложат тонну макияжа. Вот, посмотри хотя бы на эту девочку. Бедняжка! У нее лицо как у овцы.

— Я хотела спросить тебя о Робине, — начала Харриет, решив идти напрямик.

— Что ты говоришь, крошечка моя? — рассеянно спросила Аделаида, разглядывая фотографию благотворительного бала. Элегантный молодой человек в черном смокинге с чистым, честным, неиспорченным лицом откинул голову назад, обнажив в широкой улыбке белоснежные зубы. Правой рукой он обнимал за плечи миниатюрную брюнетку в кукольно-розовом платье и таких же перчатках до локтя.

— Я говорю о Робине, Адди.

— Ах, деточка моя дорогая, — вздохнула тетушка Аделаида, поднимая глаза от фотографии молодого красавца. — Если бы Робин был с нами, девушки пачками валились бы к его ногам. Он был такой… живой, такой веселый. Бывало, он даже, хохоча, падал на спину, до того сильно смеялся. А то подбирался ко мне сзади, обхватывал своими маленькими ручками за шею и дышал мне в ушко. Он был просто чудо, а не ребенок. Знаешь, как тот попугайчик, что Эдди мне когда-то подарила…

Аделаида снова взглянула на улыбающегося янки. Подпись под фотографией гласила: «выпускник колледжа Ридли Виллард». И Робин, будь он жив, ходил бы в колледж. Ее вдруг возмутила жестокость судьбы. Как смеет этот неизвестный ей Ридли Виллард смеяться и флиртовать с девушками, в то время как их обожаемый мальчик лежит в земле? Аделаида перенесла много утрат — похоронила трех супругов (один погиб от случайной пули во время Второй мировой войны, следующий по счету сломал себе шею, упав с лошади на охоте, третий умер от разрыва сердца). Ее первенцы, мальчики-близнецы, родились мертвыми, и девочка, которую она родила во втором браке, умерла в возрасте восемнадцати месяцев от отравления дымом, когда дымоход в ее тогдашней квартире засорился и посреди ночи начался пожар. Все эти удары судьбы — тяжелые, жестокие, несправедливые, она пережила с достоинством, и со временем раны затянулись, швы зарубцевались. Но только не Робин: его смерть мучила ее до сих пор; казалось, что со временем эта язва увеличивается, болит и саднит.

Харриет терпеливо наблюдала, как меняется выражение тетиного лица, опускаются уголки губ и около них появляется привычная горькая складка. Она деликатно откашлялась.

— Видишь ли, тетушка, я поэтому к тебе и зашла, чтобы спросить… — начала она.

— Мне всегда хотелось знать, какие у него будут волосы, — мечтательно пробормотала Аделаида, держа журнал в вытянутых руках и пристально вглядываясь в фотографии. — Наверное, они бы потемнели. Да, я определенно так думаю. Ведь он был настоящий «рыжик», не золотистый, не каштановый, а знаешь, такой яркий цвет, как солнышко. — Как это страшно, как трагично, думала она. Бедный мальчик никогда не сможет выпить вина, он никогда не узнает женщину. С теплотой она вспомнила о своих трех горячих мужьях и опять тяжело вздохнула.

— Тетя, я хотела тебя спросить, не знаешь ли ты, кто мог…

— Он бы вырос настоящим красавцем, наш Робин, а на первом балу был бы самым желанным кавалером, все эти Сюзи, Чичи и Сандры висли бы у него на шее. Конечно, все эти балы — большая глупость, невесту надо выбирать совсем в другом месте…

Тук-тук-тук: за стеклянной дверью гостиной возникла тень.

— Адди?

— Кто там? — крикнула Аделаида. — Это ты, Эдит?

— Дорогая! — воскликнула тетушка Тэт, вбегая в гостиную и бросаясь к дивану, на котором сидела Адди. Нетерпеливым жестом она швырнула свою сумочку на кресло, чуть не попав в Харриет. — Ты не представляешь, что случилось! Этот мальчишка Рой Дайл из Центра «Шевроле» запросил по шестьдесят долларов с каждой дамы, которая записалась на экскурсию. Ты можешь себе такое представить? За свой никуда не годный старый автобус!

— Сколько? Шестьдесят долларов? — взвизгнула Аделаида. — Но ведь он сказал, что дает нам автобус бесплатно.

— Он и сейчас так говорит. Эти деньги, говорит он, пойдут на бензин.

— Этого хватит, чтобы до Китая доехать и вернуться.

— В общем, Южини Монмут будет жаловаться пастору.

Аделаида закатила глаза.

— Мне кажется, Эдит должна позвонить.

— Она и позвонит, когда узнает про эту выходку. А ты слышала, что сказала Эмма Карадин? «Он просто хочет на нас заработать».

— Да это ясно как божий день. Ему должно быть стыдно! Он ведь такой религиозный, даже в воскресной школе преподает. Чему же он может научить детей? Алчности? Да мне даже в уме не сосчитать, сколько он получит денег со всех нас. Харриет, детка, подай-ка мне листок бумаги. Сколько дам уже записалось?

— Двадцать пять, но теперь я не знаю, все ли поедут. Харриет, дорогая, я тебя не заметила, здравствуй, крошка! — Тетушка Тэт наклонилась и поцеловала ее в лоб. — Бабушка тебе сказала? Мы все собираемся на экскурсию. «Исторические сады штата Каролина». Так интересно!

— Ну, не знаю, что-то мне совсем не хочется платить шестьдесят долларов Рою Дайлу.

— Да уж, этого молодого сопляка надо поставить на место. Да, сопляка, я сказала, и не надо так на меня смотреть! Он уже купил себе неприлично огромный дом на Саут-Роуд, а теперь и яхту собирается покупать…

— Я просто хотела задать вам вопрос! — в отчаянии сказала Харриет. — О том, как умер Робин.

Адди и Тэт внезапно замолчали и повернулись к Харриет. В одну секунду их лица приобрели одинаковое выражение отчужденной замкнутости, которая несколько напугала Харриет, но она не сдалась.

— Вы же все были в доме в то время, — продолжала она дрожащим голосом. — Неужели вы ничего не слышали?

Старушки обменялись взглядами, — казалось, они пришли к одинаковому выводу, потому что, не сговариваясь, вздохнули и опустились на диван.

— Никто ничего не слышал, — сказала Тэт, сверля Харриет неодобрительным взглядом. — И знаешь, что я думаю? Это не слишком хорошая тема для разговора, ты меня поняла?

— Но ведь я…

— Надеюсь, ты не задавала подобных вопросов маме и бабушке?

— Нет, я…

— Надеюсь, что в будущем ты не будешь задавать их и здесь, — сказала Аделаида сдавленным голосом. — И кстати, — продолжала она натянуто и холодно, — мне кажется, тебе давно пора домой. Беги, Харриет, беги, у нас много дел.

Хилли сидел на берегу реки, щурясь от ослепительно-яркого солнца. Его бело-красный поплавок дрожал на мерцающей ряби грязноватой воды. Он выпустил из банки своих гусениц, но эти дуры даже не поняли, что они на свободе, — перепутанный комок противно шевелился на песке. Хилли смотрел на воду невидящими глазами.

В классе было полно девчонок красивее Харриет и уж точно добрее ее. Но никого, кто сравнился бы с ней по уму и дерзости. Она могла подделать почерк учителя и написать совершенно взрослые записки якобы от лица родителей, могла сделать бомбочку с помощью уксуса и соды, легко имитировала чужие голоса. Во втором классе она заставила одного мальчика съесть столовую ложку жгучего перца, а две года назад пустила в школе слух, будто их столовая на самом деле является воротами в ад, что привело к настоящей панике среди малышей. Если выключить свет, говорила она, лик Сатаны появится на стене около потолка. Группа девочек спустилась в столовую после уроков, чтобы проверить ее слова: они, хихикая, выключили свет, а потом их крики разнеслись не только по школе, но и по всей улице. После этого случая шум поднялся страшный, дети из младших классов отказывались ходить в столовую и совсем перестали есть. В конце концов миссис Милли собрала группу детей и повела их вниз, чтобы доказать, что бояться им совершенно нечего. Они спустились по бетонной лестнице в пустое помещение столовой, и мисс Милли повернула выключатель.

— Ну что, дети? — спросила она. — Видите, как глупо вы себя ведете?

И вдруг где-то сзади прозвучал голос, тонкий, слабый, но почему-то более авторитетный, чем голос учительницы:

— Он здесь. Я вижу его.

— Ай! Ай! — закричал какой-то маленький мальчик. — Вот он! Вот он!