Эммануэль. Верность как порок Арсан Эммануэль
Жан постарался обобщить происходящее:
– Итак, это может быть реакцией, вызванной антагонизмом между отдельными ингредиентами жемчужной окраски и… этого…
Он повернулся к автору блюда, а тот быстро подсказал:
– Оксигарума…
– …этот соус, – продолжил Жан, – не может быть причиной происходящего, поскольку мы все, за исключением Аурелии, наелись его, и никаких проблем не возникло.
Несмотря на то что атмосфера была достаточно напряженной, Пэбба это забавляло. И он сказал:
– Я уверен, что пища была вполне безопасна. Пенфизер – не тот человек, который будет ставить под сомнение безвредность вкусов своих кельтских предков.
У Жана не было времени, чтобы потребовать дополнительных разъяснений: передышка, случившаяся у Эммануэль, вдруг закончилась, начался рецидив. Она объявила, что замерзает, ей казалось, что она будто бы покрывается льдом. И тут же вновь зарылась в ворох зимней одежды.
– Какой номер телефона у Лукаса Сен-Милана? – поинтересовался Марк.
Она пробормотала его, стуча зубами. Но сработал автоответчик.
Марк, как мог, описал симптомы, указал адрес Дьёэда и настоятельно попросил, чтобы изобретатель приехал в самом срочном порядке.
В то же самое время Эммануэль начала нервничать.
– От этих тряпок никакого толку, – простонала она, сердито отодвигая шерстяные вещи и тяжелые меха.
Но ее муж продемонстрировал свои лучшие качества. Он подобрал корсаж Эммануэль и ловко возвратил его на место, застегнув легкий шелк на соблазнительном бюсте.
Он заранее распутал юбку и спокойно расправил ее на бедрах Эммануэль. Затем, не торопясь, он разложил ее длинные полы оттенка сушеных водорослей на ногах, которые были покрыты испариной.
Ко всеобщему удивлению, Эммануэль даже не сопротивлялась знакам внимания Марка.
Марк отошел, чтобы взглянуть на жену со стороны, а потом вновь приблизился к ней и обнял ее.
Она сказала, что ничего не чувствует, что ее кожа не ощущает тепло, исходящее от рук мужа. А потом она раздраженно добавила:
– Я даже не чувствую, как ты ко мне прикасаешься!
А он в ответ заговорил с ней очень мягко. Он все меньше думал о ее ознобе, но все более – о нежности, которую он испытывал к своей жене. Он так хотел, чтобы она ежесекундно, каждый день вот так прижималась к нему. Он мечтал, чтобы она всегда испытывала недомогания, чтобы он мог заботиться о ней, всецело посвятить себя Эммануэль.
Марк, совсем забыв о присутствии окружающих, признался своей жене в любви.
Она улыбнулась и потянулась к нему губами. И он поцеловал ее с той же страстью, что и тем утром, когда они были вместе с Марой и Алексом.
Он не знал, как долго он целовал ее: год, час или одну минуту. Эммануэль отодвинулась, но лишь для того, чтобы радостно воскликнуть:
– Ты согрел меня! Да, да! Это чудо! Теперь мне жарко.
Она расслабилась, и к ней вновь вернулись ее юмор и общительность. Она объяснила своим друзьям, что не решалась ни двигаться, ни заговорить, опасаясь спровоцировать новое осложнение:
– Я никогда не чувствовала силу поцелуя так ясно, как четко, так физически ощутимо. Тепло пришло от Марка через губы, и оно осталось во мне. Оно втекло в мое тело, словно какая-то маслянистая жидкость, оно медленно распространилось по всем закоулкам моего организма, наполнив меня благополучием и здоровьем.
Но через мгновение Эммануэль заявила:
– Мне кажется, что тепло уже покидает меня. Может быть, оно уходит из меня через рот, как оно и вошло. Мне нужно помолчать.
Кончиками пальцев Аурелия коснулась своего рта.
Объяснение, да вот же оно!
– Твои губы! – воскликнула она.
– Губы? – повторил Жан, пока ничего не понимая.
Эммануэль энергично закивала, но не прекращая при этом сжимать зубы, верная своему решению не допускать теперь, чтобы тепло уходило через рот. Аурелия приблизилась к своей модели, чтобы передать свою интуитивную загадку:
– Лукас сказал тебе, не так ли, что его изобретение не влияет на слизистые оболочки? Я думаю, что все дело в том, что твоя слизистая пропускает тепло губ Марка, а кожа – нет.
Эммануэль снова согласно кивнула головой.
Жан присоединился в этому выводу:
– Вот оно – доказательство, – сказал он. – С пилюлями твоего химика что-то не так. Непонятно только, он специально это сделал или что-то упустил в расчетах? Но у нас будет достаточно времени подумать об этом позже. Теперь важно только одно – вернуть твое тепло.
Подтверждая мудрость этого соображения, Эммануэль предупредила:
– Я снова начинаю замерзать.
Марк сразу склонился над ней. И он снова прижался губами к ее губам. Но теперь ему, похоже, было все труднее согреть жену.
Аурелия поняла это и обменялась взглядами с Жаном. И она прочитала в его глазах обеспокоенность. Он казался напряженным. Он попеременно смотрел то на одного, то на другого, будто ища совета или поддержки.
Пэбб уже не улыбался. Едва заметные движения его век выражали не просто раздражение хозяина, убежденного в том, что вечер испорчен, они обозначали самую что ни на есть сердечную тревогу.
– Еще одна жертва Эммануэль! – едва слышно проговорил Жан.
И этот вывод его утешил.
А Пэббу нечего было возразить. Пенфизер, озабоченность которого бросалась в глаза, в настоящее время был вообще обезоружен.
И все же именно Аурелия начала действовать. Как всегда красивая и спокойная, независимая и уверенная, она опустилась на колени слева от кровати Эммануэль, положила руку на грудь своей подруги и молча замерла.
Марк, несколько смутившись, оторвался от губ Эммануэль и выпрямился. Но он все-таки не сдвинулся с места. Аурелия коснулась его руки.
Через секунду Эммануэль направила руку Аурелии под вырез своей блузки, прямо к груди.
Мужчины, не отрываясь, наблюдали за этой игрой.
Руки Аурелии искали эрогенные точки на груди Эммануэль, исследовали ее мягко, но настойчиво, скользили по ее ледяной поверхности, а потом обхватили восхитительные холмы. Эммануэль содрогнулась в чувственной конвульсии.
Аурелия снова и снова повторяла свои движения, пока не утомилась. Волнение плотно спаяло женские тела.
Все присутствующие мужчины только и думали об этой груди; они уже знали ее красоту, видели ее обнаженной, касались ее: Жан – тысячи раз, Марк – сотни, Пенфизер – случайно, ухаживая за приболевшей Эммануэль, Пэбб – лишь во сне. И все же, даже если они и не смели признаться себе в этом откровенно, все четверо почувствовали в этот момент искушение ласкать эту грудь, как делали это руки Аурелии. Они хотели разделить возникшую страсть.
3
Ум Аурелии оставался более ясным. Она знала, что ее рука передала Эммануэль ее любовь, а не тепло: оно же не может поддаваться обмену, кроме как от слизистой оболочки к слизистой оболочке.
Она положила губы к уху своей подруги и что-то горячо зашептала. Марк подумал, что она читает строфы из какой-то поэмы, возможно, песни. Но он не понимал слов, даже языка.
Потом он заметил, как Аурелия высвободила пальцы из пальцев Эммануэль и начала одну за другой расстегивать пуговицы. И вот обнажилась грудь, и она еще более возбудила окружающих мужчин – упругая и аппетитная.
Те, кто видел Аурелию только на выставке и был поражен ее спокойствием и отстраненностью, изумились ненасытности, с которой она ласкала грудь Эммануэль.
Воздействие этой любовной игры на мужчин было настолько сильным, что они даже ощутили своими рецепторами разные вкусы: одни – молоко, другие – что-то из морепродуктов. А кому-то причудилась русалка.
Марк видел, как Аурелия смочила слюной ареолу вокруг соска, что сделало ее цвет еще более насыщенным, чем обычно. Он даже забыл о том, что Эммануэль, возможно, все еще нуждалась в том, чтобы он согревал ее губы.
Эммануэль наблюдала за мужем краем глаза. Она стянула свою одежду, полностью обнажив верхнюю часть. Она посмотрела на Марка так откровенно, что тому пришлось старательно скрывать возникшие мысли.
Эммануэль содрогнулась, но на этот раз от удовольствия. Марк, отметив про себя, что не нужно бояться никакой длительной измены, прижался плечом к плечу Аурелии, виском к ее виску, щекой к щеке с той, кто лизал грудь Эммануэль, транслируя через нее удовольствие. И это оказалось более надежным средством, чем тепло поцелуев Марка.
Все это действо продолжалось на протяжении долгих минут, и он действительно не мог решить, что волновало его в большей степени: неожиданный контакт с той, с кем он до этого обменивался лишь рукопожатиями, сосок Эммануэль, который набух и затвердел под языком Аурелии, или соседство других мужчин, в полной тишине наблюдавших за развернувшейся сценой.
«Невероятно!» – попытался он убедить самого себя. Несмотря на все его старания, он все же не смог отыскать в этом эпизоде ничего неприличного. Но мужские взгляды явно способствовали тому, что дамы все более и более распалялись.
«Вполне естественная ситуация. То, что Эммануэль считает хорошим или плохим, имеет значение только для меня».
То, что это также имело важное значение и для Жана Сальвана, стало для Марка очевидным очень скоро.
На самом деле ослабление болезни Эммануэль, последовавшее за их совместными с Аурелией действиями, не стало менее кратковременным, чем предыдущие. Очень скоро последовал рецидив, который проявился из-за неоднозначного созерцания первого мужа Эммануэль.
Он подошел и сел на корточки возле дивана. Потом обнял бюст красавицы и начал ее ласкать. Он говорил с ней так, как будто жизнь отбросила их обоих на годы назад и заставила забыть о том, что они уже расстались.
– С тех пор как мы живем вместе, я видел тебя больной лишь один раз. И этого было достаточно, чтобы у меня появились дополнительные морщины, помнишь? Ты же не хочешь, чтобы я быстро состарился?
Она отрицательно покачала головой и даже слабо улыбнулась.
Когда холод заставил ее прикрыть грудь, она попросила Жана тихим голосом:
– Поцелуй меня, как раньше.
Он порывисто приложился к ее губам, с горячностью, которая подтверждала незабываемое обожание, что он испытывал к Эммануэль. Когда они впервые поцеловались? Он прекрасно это помнил, но сделал вид, что не в состоянии найти следы в столь отдаленном прошлом…
Какой тогда был день? Светило ли солнце тогда каким-то необычным блеском? Случилось ли это в лесу? И что последовало после поцелуя?
Столько дней прошло с тех пор!.. Прекрасных дней, которые не стали менее значимыми.
Жан думал о тысяче этих дней, пока он целовал жену своей молодости; и он говорил себе, что те дни никогда и не заканчивались и они будут длиться еще долго-долго…
Сегодняшний муж не возражал против того, чтобы у кровати больной его заменил бывший муж. Он читал мысли Жана и находил их правильными. Они не обижали его. Они ничего его не лишали. Они не заставляли его страдать.
«Надо полагать, – заключил он, – я уже не тот человек, каким был раньше. Или каким я думал, что являюсь. Или считал себя обязанным быть!»
Он хотел бы не мудрствуя лукаво сделать Эммануэль признание. Но та в данный момент явно не была готова к подобным откровениям. Несмотря на заботы Жана, она продолжала дрожать.
Чтобы поговорить с ней, Аурелия попросила мужа освободить ей немного места.
– Я думаю, что согрею тебя лучше, целуя и другие твои губы, – тихо прошептала она Эммануэль.
Та прикрыла веки в знак согласия и слабо улыбнулась.
– Я хочу этого, – произнесла она. – Но Жан ведь тоже продолжит заботиться обо мне?
И он снова продолжил целовать ее в губы, в то время как Аурелия, сев на корточки, откинула изрядно помятую юбку.
Похоже, она хотела устроить для себя и для других представление в стиле последовательных эмоций этой ночи, а для этого она с провокационной медлительностью сначала обнажила верхнюю часть бедра, потом – нижнюю часть паха, а затем – треугольник волос, который засверкал, как отливающая всеми цветами радуги жемчужина, засиял больше, чем когда-либо, всей своей роскошью.
В лобковые волосы Эммануэль один за другим вставила нежные цветки жасмина. После отъезда из Бангкока она осталась верна этой своей привычке – не столько для того, чтобы соблазнять, как она думала, сколько из вежливости. Другие сказали бы «по долгу красоты».
Грация, с которой она освободила от юбки свою ногу, подняла ее, согнула и положила на плечо своей подруги, была настолько абсолютной, что взгляды мужчин оказались буквально парализованы этим изяществом. На миг они даже предпочли эту ногу лобку, который увеличил скорость пульсации крови в венах, – и даже груди, которая так деспотично вторгалась в их фантазии…
В тот момент они убедили себя, что ничто и никогда не может сравниться с совершенством женской ноги – по крайней мере когда она так прекрасна, как эта!
Но после того, как Аурелия поцеловала вульву Эммануэль, эта незабываемая нога была тут же забыта.
Даже когда они уже не могли видеть ничего, кроме золотистых волос, скрывших черный треугольник, усеянный белыми лепестками, они продолжили мысленно праздновать это соприкосновение разнородных губ, одержимые тем, что это таинство спрятано от их глаз.
Они представляли себе алую пещеру, ароматные соки… Они уже ни о чем не могли думать, только о том общеукрепляющем тепле, которое рот Аурелии должен был передать телу Эммануэль через тот самый идеальный «рот», который она выбрала.
Перед столь чудесной картиной зрители почти полностью потеряли из виду Аурелию и Жана. Возможно, идентификация себя с любовниками их волновала больше, чем импровизации в роли спасателей?
С того момента как они ощутили любовные устремления, губы Жана на губах Эммануэль легко стали их губами. Они могли также непосредственно участвовать в действиях Аурелии, так как она стала для них транслятором желания, что было куда важнее, чем преданность.
Глаза Эммануэль тоже, когда мужчины порой замечали их, стали похожи на их глаза – теперь они поняли, что в них читается больше чувственного ожидания, чем желания быть исцеленной.
Неотразимые ласки Аурелии вызвали у Эммануэль взрыв счастливых вздохов, мелодичных и прекрасных. После чего она заверила, что ей стало лучше, намного лучше, и что она больше не нуждается в заботе.
Она тут же подтвердила это, показав себя такой же ловкой и элегантной, как и общительной. Она встала и попыталась привести свой туалет в порядок.
Пенфизер, следивший за каждым ее жестом с чрезвычайным вниманием, озабоченным тоном отметил:
– Ваша юбка совершенно измята.
Казалось, что потрепанность возмущала его больше, чем распущенность. Эммануэль дружелюбно ответила:
– Не думайте об этом!
Она быстро расстегнула пояс, сорвала мятую юбку и бросила ее на спинку сиденья.
– Чтобы ее больше не видеть! – пояснила она.
И она вновь вернулась к своим привычкам, собираясь выпить стаканчик лимонада с непринужденностью, свойственной ей всегда, когда она бывала максимально обнаженной.
Край ее корсажа едва доходил до верхнего края волос на лобке. Когда она поворачивалась на цыпочках босиком, к полной растерянности тех, кто ее видел, ее ягодицы в стиле курос[33] придавали сил Андрогину[34], который присутствовал в земных мыслях с первых шагов Великого Творения.
Видя ее столь великолепной, можно было подумать, что ничего и не случилось: не было озноба, страха, последующих ласк… Эммануэль уже не нуждалась в помощи. Некоторые из присутствующих мужчин задавались вопросом: рады ли они или разочарованы…
4
– Porca miseria![35] Все начинается снова!
Неожиданный плач Эммануэль резко оборвал наступившее замешательство.
Она бросилась плашмя на спину, но на этот раз на другой диван, где кожа не была такой грубой.
Ее лицо стало капризным.
– Пэбб! – воскликнула она. – Я давным-давно за вами наблюдаю: у вас есть свое мнение о выставках. Стала ли я для вас картиной? Не хотите ли вы еще оставить меня на некоторое время живой? Если да, то до каких пор вы будете перекладывать на других ответственность за поддержание во мне тепла?
Эти «другие» тоже повернулись к нему с осуждающим видом, как если бы они были солидарны с тяжестью подобного резкого замечания.
И хозяин сыграл роль хозяина.
– Я ничего так не желаю, поверьте мне, как уничтожить те плохие воспоминания, которые вы могли бы сохранить об этом вечере, – начал он.
Однако потом Пэбб вдруг отказался от своего холодного тона и обеспокоился ущербом, который понесла его протеже. Его голос обрел необыкновенную нежность.
– Я сделаю все возможное, чтобы вернуть вам радость жизни! – пробормотал он. – Но мне как-то неловко…
– Если так будет продолжаться, скоро я вообще ничего не буду чувствовать, – перебила его Эммануэль. – А когда я заледенею, вы наконец сочтете меня достаточно желанной, чтобы попытаться воскресить меня методом «рот в рот»?
Он сел на краю дивана рядом с Эммануэль и окунулся в изучение ее форм, как будто выбирая, какое сказочное продолжение можно было бы подобрать для священнодействия с телом девушки…
Вся дрожа, Эммануэль еще нашла в себе силы, чтобы подсказать ему:
– Вы похожи на дикого фавна, Пэбб. Вам это не подходит. Это слишком старомодно.
В ответ на это он даже не улыбнулся, продолжая быть озабоченным.
Но Эммануэль настаивала:
– Если, конечно, у вас нет склонности к замороженным нимфам?
Пэбб понял, что окружение в новом романтическом единодушии вполне одобряет оргию этих слов. Молчание большинства подчеркивало, что время уходит.
«Эти сторонники Эммануэль, – подумал он, – были бы они столь же нетерпеливыми, если бы речь для нее шла не только о принятии зелья из трав? Остались бы они стоять вокруг меня с такой надеждой в глазах? Связывали бы они мои чувства фавна с тем местом, что находится в пределах моей досягаемости, между ног этой нимфы?»
Он задавал себе эти вопросы скорее с ликованием, чем с укоризной. Его мысли тоже все время останавливались на том самом месте, которое так притягивало восхищенные взгляды окружающих. И он решил действовать смело и решительно, чтобы отвага тел не имела границ…
Однако он приблизился лишь к лицу Эммануэль.
Он искал ее губы, вспомнив, как однажды они уже приняли его, но очень легко, мимолетно, словно это был поцелуй ветра.
Он сначала коснулся губ девушки лишь дыханием, больше похожим на сон. Он оставил между ней и собой незаметное расстояние, некий вымышленный тюль носового платка, который сыграл такую важную роль в старинных любовных историях, которыми была так богата его библиотека. Прекрасно хрупкую роль, прозрачную роль, служившую для возбуждения желания. Восхитительно нежную роль, блестяще порочную и отчаянно требовательную.
Между ними было столько всего недосказанного, умышленно недосказанного! Эти непроизнесенные слова до сих пор будто бы связывали их. И сегодня вечером они утопят их невысказанные чувства в красивом поцелуе.
Их невысказанные чувства непроизвольно и элегантно будоражили и мозг Пэбба, и мозг Эммануэль.
Но все усложнялось, все становилось таким ускользающим по мере того, как каждый пытался угадать, что желает другой: самого невероятного, самого логичного и самого опасного.
Эммануэль закрыла глаза, чтобы лучше ощущать то, что подарил ей Пэбб: эти ощущения были новыми и необыкновенно нежными. А он, зная, на какие прыжки в неизвестность способна девушка, без колебаний готов был сопровождать ее во всех бесчинствах удовольствий.
Они ничего не боялись, ничего себе не запрещали, делая мысленно все, что им хотелось, обмениваясь своим опытом и невежеством, меняясь разумом и телами, осмеливаясь на то, на что никто еще не осмеливался на этой земле.
А что же делал в это время Марк?
Он весь напрягся.
Он напрягся, задаваясь вопросом:
«Неизвестный целует мою жену, чтобы спасти ее, а я напрягаюсь! Что же должен делать я?»
Он считал, что у него есть оправдание…
«Все всегда нуждается в оправдании. Юбки нуждаются в теннисе, чтобы были видны трусики, а трусики – в нейлоне, чтобы были видны ягодицы. Очарование барабана является оправданием для прилежных участниц военных парадов. И если красивые клиентки столь часто посещают примерочные кабинки, так это лишь потому, что их занавески никогда плотно не закрываются».
Эта медитация привела его к открытию, которое вызвало улыбку сострадания:
«В обществе полного оправдания больше всего притягивает возможность не всегда чувствовать ответственность».
Но действительно имел ли он, Марк, сегодня вечером основания жаловаться на каникулы, устроенные для своей совести? А почему бы ему не воспользоваться этой возможностью для некоей случайной связи?
«Что плохого в том, если я воспользуюсь состоянием моей жены, чтобы заняться любовью с Аурелией?»
И он честно ответил сам себе:
«Я тоже мог бы найти оправдание этому поступку!»
И тут к нему пришла еще одна отличная мысль:
«Но, вероятно, я тут не единственный, кто испытывает подобные сомнения?»
Эта мысль вызвала у него такую откровенную усмешку, что Пэбб и Эммануэль отстранились друг от друга и выпрямились, уставившись на него.
Подобные размышления позволили Марку не участвовать в эпизоде, который вскоре последовал. Взгляд Эммануэль привлек вернувшийся в комнату Пенфизер. Тот какое-то время отсутствовал: может быть, чтобы подготовить грелку или горчичники? Неизвестно, но он, видимо, изменил свое решение, поскольку пришел с пустыми руками. Эммануэль отметила, что к нему вернулась его загадочность и уверенная манера держаться.
Она протянула ему обе руки, как спасителю из романов, прихода которого она долго ожидала. Не говоря ни слова, дворецкий запечатлел на ее губах княжеский поцелуй.
Спасенная красавица обняла одной рукой его могучую шею, и в этом импульсе не было ни малейшего намека на страх разочарования.
Жан оценил эту сцену вполне удовлетворенным взглядом. И все же он сформулировал только для себя самого следующий результат своего анализа:
«Если эта легендарная личность – психолог, как я и предполагал, то он уже понял, что Эммануэль совсем не случайно выбрала его».
5
А затем произошло несколько событий, причем в довольно быстрой последовательности.
Сначала часы пробили полночь. Затем ударил молоток у парадной двери. Пенфизер оторвался от губ Эммануэль. Вскоре после этого ее кожа восстановила свой обычный цвет. И почти одновременно кожа Аурелии тоже приобрела свой цвет оттенка свежей розы.
Вслед за этим в дом вошел Лукас Сен-Милан, и его приход Пэбб сравнил с неожиданным появлением солнца в ненастную погоду.
Все повернулись к нему с доверием, которое вполне можно было бы назвать наивным. Никто не думал о нем плохо, связывая произошедшие события с его изобретением. Несколько человек одновременно начали описывать ему странные симптомы Эммануэль, умоляя его, чтобы он исправил свой просчет.
Но Эммануэль прервала эту какофонию:
– Уже не стоит. Я вылечилась.
А затем она мечтательно добавила:
– К сожалению!
Решив, что это сожаление могут посчитать неоднозначным, она ограничила возможные интерпретации:
– Ты мог бы помочь моим друзьям согреть меня.
Лукас еще не до конца понял, что случилось, но его поведение указывало на то, что он и не думал преувеличивать значение происходящего.
Уже одетая Эммануэль чмокнула его в щеку.
– Во всем виноват, безусловно, уксусный соус, – сообщила она ему.
– Не сомневаюсь.
– Ты знаешь, что это такое? – удивилась она.
– Как и все.
Жан посмотрел на него с хитрой улыбкой соучастника. И добавил каламбур в привычной ему манере:
– Эммануэль не сказала – закись азота[36].
– К счастью, – констатировал Лукас, чья привлекательная внешность и хорошее настроение весьма впечатлили присутствующих.
Эммануэль же увещевательным тоном заявила:
– Долго же мы тебя ждали! Где ты был?
– В местном баре.
– Что! Ты проводишь ночи в кафе?
– Я праздновал свою Нобелевскую премию с японскими друзьями.
– Сейчас не сезон для Нобелевских премий, – заметила Эммануэль.
– Ничего страшного, – ответил он. – Нет времени ждать.
Пенфизер протянул ему поднос.
– Нет, спасибо, – отказался молодой человек. – Я не пью после полуночи.
Потом он обратился к Эммануэль:
– Тебя, возможно, согрел коньяк?
Он с интересом осмотрел ее с ног до головы. И этот интерес был скорее эстетическим, чем медицинским, и все это почувствовали. Эммануэль ненадолго уединилась с ним. А потом объявила окружающим:
– Я могу снова надеть юбку, мне больше не холодно.
Она поискала глазами свою одежду и, обнаружив юбку, взяла ее кончиками пальцев ног, затем – пальцами рук, но при этом не торопилась надеть ее.
– Итак, вы считаете, что мои препараты способны кого-то заморозить? – спросил Лукас.
– Любое исследование может потерпеть неудачу, – хмыкнул Жан. – Но вы обязательно сумеете отразить удар.
– Достаточно не принимать одновременно гелиак µx и уксусный соус, – заявила Эммануэль.
Лукас в конце концов выразил интерес к этому каббалистическому элементу, о котором все уже прожужжали ему уши.
– Что это за ерунда? – поинтересовался он.
Пэбб подумал, что Эммануэль могла бы сделать презентацию на эту тему. «Аллергия от всего мирского», – сказал он себе. И тут же уточнил:
– Это приправа. Мой дворецкий укажет вам более точный состав, сам я, к сожалению, не знаю ингредиентов.
Он сделал знак Пенфизеру, который весьма неохотно смирился с тем, что нужно будет выдать тайну своего блюда:
– Возьмите пол-унции перца, немного горчичника, который также называют галльским бензоином, шесть щепоток семян кардамона, шесть щепоток тмина, щепотку листьев, шесть щепоток сухих цветов мяты. Смешайте все это с медом. В момент подачи добавьте бульон, водку и уксус. Дав уксусу настояться, добавьте фильтрат из внутренностей карфагенской скумбрии.
Лукас покачал головой.
– Очевидно, что этот состав несовместим с моими препаратами, – наконец заключил он.
Аурелия заволновалась:
– Вы заметили в этом соусе что-то, что могло бы вступить в противоречие с гелиаком?
Читать бесплатно другие книги:
