Монфорте. Любовь моя Капелла Энтони

Глава третья

У меня существовала будто в параллельной реальности с Монфорте, поэтому, когда я возвращалась домой по окончании семестра, меня всегда поражало, как быстро бежит время. Не то чтобы я каждый раз видела какие-то изменения, но… В Ланге пришло лето – и какое! Было так жарко, что уже к полудню создавалось ощущение, будто тебя хорошенько поколотили или напичкали наркотиками. Даже ящерки, гревшиеся на солнышке на каждой стене или подоконнике, нимало не беспокоились о том, чтобы спрятаться при приближении человека. Зелени не было видно вовсе – а в проглядывавших вдалеке Альпах даже растаял снег: белая полоса, висевшая на нашем северном небе над горизонтом большую часть года, такая тонкая и воздушная, что обычно приезжие по ошибке принимали ее за облака, приобрела грязный оттенок.

Здесь же, на низких холмах Пьемонта, отличавшихся более мягким климатом, растущая по краям дороги хурма покрылась пылью, а виноград, произраставший на любом по недосмотру пустовавшем клочке земли, стал почти белым из-за долгой засухи.

В магазине теперь было еще меньше покупателей. Мне удалось продать всего несколько купальников и бикини, да и то преимущественно туристам. Но такое положение дел было нам даже на руку. Я много читала, что занимало большую часть времени, а Франческа и Стефано сосредоточили все свои усилия на предстоящем шоу. Небольшой альков наверху, в котором они хранили законченные модели, уже был полон корсетами и бюстгальтерами, неглиже и ночными сорочками. Некоторые из них не уступали по сложности исполнения театральным костюмам. Например, одно бюстье застегивалось спереди на множество крошечных крючков, около двадцати, которые спускались от груди до низа живота плавной, изогнутой буквой S. Другое застегивалось по длине спины перламутровыми пуговками, которые было просто невозможно расстегнуть без посторонней помощи. Еще у одного была застежка из мелкого жемчуга – каждая жемчужинка была вставлена в крошечное отверстие, столь искусно сочетавшееся с узором ткани, так что на первый взгляд казалось, что модель вовсе не снимается. Для изделий по своим эскизам Франческа выбирала легкий, воздушный газ, мягкий шелк, который, казалось, едва касается кожи, тончайший атлас, прохладный египетский хлопок; она делала небольшие вставки их нежнейшей, изумительно выделанной мягкой замши.

При этом нельзя было сказать, что эти вещи придуманы исключительно для любования. Подобно художникам, Франческа играла на контрастах. Такое изысканное белье можно было сорвать в одну секунду – а можно было расстегивать медленно и осторожно, пуговку за пуговкой, проявляя величайшую сноровку именно в тот момент, когда вся нежность и внимательность должны были бы уступить место страсти.

Когда в тот день я рассматривала ее модели одну за одной, у меня наконец словно раскрылись глаза: ведь у каждой была своя тема, некое послание, которое красной нитью проходило через всю коллекцию. Франческа говорила, что удовлетворение желания – вожделения – лучше оттягивать, потому что уже само предвкушение обещает наслаждение. По ее мнению, мужская страсть немедленно получить удовольствие можно сдерживать, смаковать, даже усмирять в неспешном, прекрасном ритуале раздевания.

– Это просто чудо! – сказала я, охваченная благоговейным восхищением.

– Да, – согласилась Франческа без ложной скромности. – Мы очень довольны. – Что вам нравится больше всего?

– Не знаю. Они так красивы. Может, вот это… – Я дотронулась до хлопкового бюстье, расшитого россыпью жемчужин и по своей форме напоминавшего средневековую кольчугу, но мягкую и почти невесомую. Бюстье украшали крошечные бантики на петельках. Некоторые из них доходили до поясницы и застегивались на жемчужинки, находящиеся на другой стороне, подобно шнуровке на военных сапогах. Бюстье напоминало старинный камзол или военный китель, но это было, без сомнения, нижнее белье, легкое и овременное, очень сексуальное.

– Вот это? – Франческа была явно удивлена. – Натали Эспозито, вы взрослеете прямо на глазах.

– Что, слишком развратно?

– Ни одна моя модель не является развратной, маленькая нахалка, – сказала она с напускной строгостью в голосе. – Это называется «изысканность». Хотите примерить?

– Я?!

– Это как раз ваш размер. И это моя любимая модель. Мне бы хотелось посмотреть, как она сидит.

В ее голосе послышалась уязвимость, будто желание увидеть комплект на живой модели было сиюминутным капризом, а может, объяснялось недостатком воображения.

– Да, конечно, – ответила я.

Мы спустились на первый этаж, и я с великой осторожностью надела бюстье. Модель села идеально. Пока Франческа накидывала каждую крошечную петельку на соответствующую жемчужинку, я думала о том, не из-за моих ли пропорций взяла она меня на эту должность. Думала ли Франческа уже тогда о том, чтобы иметь в магазине девушку для демонстрации своих моделей?

Закончив, она отступила, чтобы оценить результат. Она придирчиво оглядывала меня, плотно сжав губы, а затем попросила: – Перекиньте волосы на одну сторону… Нет, через плечо. Да, вот так хорошо. Обернувшись, она позвала:

– Стефано?

Он спустился из своей мастерской, как всегда, сжимая в губах веер булавок. Увидев меня, он остановился, как вкопанный, осторожно вынул изо рта свой опасный реквизит и только тогда произнес:

– Браво. Bellissima. Браво. – Но эти слова были адресованы не мне, а Франческе, в долгом, задумчивом взгляде которой читался личный триумф. Я посмотрела на себя в зеркало. Пораженная, я увидела в отражении незнакомку – девушку, у которой были мои глаза, мое лицо, но тело, казалось, принадлежало другой женщине, и она была гораздо красивее меня.

Находясь вдали от Луки, я смогла четко осознать свои чувства к нему – точнее говоря, чувство. Я по нему скучала. Мы с ним разговаривали по телефону несколько раз в неделю. Сейчас я понимаю, как нелепо все это может выглядеть в глазах современной девушки восемнадцати лет. Но в то время, чтобы позвонить, нужно было еще найти телефонную будку и опустить в аппарат монетку в сто лир. Я скучала не только по его голосу, скорее это была тоска по его физическому присутствию, по его поцелуям, по его красивым карим глазам, его рукам… Вспоминая те годы, я понимаю, что мои попытки установить какие-то границы дозволенного для этих рук казались почти смешными. Конечно, это было крайне инфантильное поведение с моей стороны – но я защищала последний бастион моей «буржуазной» неприступности.

Слова Франчески были истинной правдой. Я и впрямь становилась взрослее.

В остальных областях жизни я тоже не была уже столь несведущей, как можно предположить, исходя из отсутствия у меня сексуального опыта. Если бы я сказала это, учась на втором курсе университете, я бы сошла за правонарушителя, революционера, готового в любую минуту бросить зажигательную бомбу. Уверена, это тоже покажется странным современным молодым людям, ведь сегодня все происходит с точностью до наоборот: насколько студенты активны в сексуальной жизни, настолько же они инертны в том, что касается политики. Но тогда все было по-другому – это были anni di piombo, «годы лидеров», время, когда борьба за власть между коммунистами и фашистами определяла положение дел в нашей стране, а похищение людей, демонстрации и даже убийства были делом обычным, почти ежедневным. Когда Джанджакомо Фельтринелли[3], выпустивший роман «Доктор Живаго» и «Леопард», подорвался на собственной взрывчатке, пытаясь повредить опоры ЛЭП в пригороде Милана, более восьми тысяч студентов прошли маршем за гробом с его останками. Мы все были уверены, что это заказное убийство – поэтому похоронная процессия быстро превратилась в марш протеста, который власти постарались как можно скорее подавить.

Если вы никогда не участвовали в мирной массовой демонстрации против вооруженного противника в униформе, мне вас искренне жаль. Те похороны стали одним из немногих событий в моей жизни, когда я абсолютно себя не контролировала. Кураж при виде приближающихся carabinieri, держащих наготове огнестрельное оружие и полицейские дубинки; булыжники, летящие со всех сторон, и туман от залпов брандспойта над головами, – все это было круче, чем наркотики, круче, чем секс, это было самое пьянящее чувство, которое я когда-либо испытывала. Конечно, страх тоже имел место, но гораздо сильнее страха было ощущение собственной значимости; ощущение, что мир меняется, и осознание того, что ты один из тех, чьими руками творится история.

Ты просто следовал за толпой; решение о том, бросаться ли в атаку, рискуя жизнью, или отступать, были во власти твоих товарищей. Я отдалилась от своих прежних приятелей, но все эти восемь тысяч человек и были моими друзьями.

В какой-то момент меня оттеснили в тупик – но мне не было страшно, потому что вместе со мной туда попали еще около сотни других студентов, и все мы были совершенно необузданными. Даже когда из-за угла показалась бронированная машина с брандспойтом на крыше – неуклюжая, медленная, похожая на механических чудовищ времен войны, – мы только рассмеялись, потому что в тот день было жарко и мы были не прочь немного остудиться, попав под холодный душ. Мне вспомнилась строчка из одной песни группы The Doors: «They got the guns, but we got the numbers» («У них много оружия, но много нас самих»), и в тот момент это было то, что надо, эти слова настолько подходили ситуации, что я прокричала их что было сил, и – да, да! – их тут же подхватили. И только когда струя воды сбила меня с ног, в нас полетели шашки со слезоточивым газом и клубы едкого дыма попали мне в глаза, я запаниковала. Люди кинулись врассыпную, полиция хватала всех подряд, а я шарила вслепую по стенам, пытаясь нащупать вход, куда можно спрятаться, какое-нибудь местечко, чтобы укрыться, хоть в позе эмбриона, от ударов полицейских дубинок, бьющих по ногам и по лицу. На секунду мне показалось, что каким-то чудом мне удалось ускользнуть целой и невредимой, но в это самое мгновенье я получила три сильнейших удара по рукам и по голове. Кто-то в кожаных перчатках схватил меня за волосы и резко развернул: я почувствовала удар ботинка в живот, от чего рухнула и стала кататься по земле от боли. Постепенно топот ног и свист удалились в противоположном направлении.

Пошатываясь, я встала на колени. Где-то поблизости о землю ударился булыжник – теперь мы находились позади отряда полиции и потому рисковали получить по голове снарядами, выпущенными собратьями-митингующими.

Девушка, которая оказалась рядом со мной, тоже встала на ноги. Ее рубашка из марлевой ткани была разорвана, а лицо перемазано кровью. Только позже я узнала, что, когда началась газовая атака, у нее уже шла кровь из пореза на скуле; сейчас же кровь перемешалась на ее щеках со слезами. Она схватила булыжник и запустила его в удалявшихся полицейских.

А потом вдруг протянула мне руку: «Пойдем. Я знаю, как выбраться из этого ада».

Ее звали Катя, она жила в сквоте со своим парнем-американцем с дурацким прозвищем Снупи. Она привела меня туда, чтобы я могла помыться; постепенно стали стягиваться и остальные обитатели. Какое-то время, из-за действия газа, было не до общения. Катя раскурила косяк и поставила диск Джона Митчела. На кухонном столе стоял ящик с заготовками для бензиновых бомб, над матрацем, служившем одновременно постелью и диваном, красовался вьетнамский флаг. Как-то незаметно началась вечеринка: все присутствующие вернулись с одной и той же демонстрации, всех объединяло возмущение против властей. Музыка зазвучала громче, девушки одна за другой снимали майки и танцевали с голой грудью, два-три парня, накурившись травы, лежали в нирване.

К концу вечера я сцепилась с одним парнем, который пытался уболтать меня переспать с ним. Чем дольше я твердила, что не хочу, тем настойчивее он спорил, приговаривая, значит, ты не крутая. Я отвечала, что мне все равно, и тогда он прямо взбесился. Даже не знаю, на что он рассчитывал – что я вдруг скажу: «А знаешь, пожалуй, ты меня убедил: взять и трахнуться с тобой – это будет невероятно круто, так чего тянуть». Мне уже порядком надоело препираться с ним, и тут как раз подошла Катя и жестко его отбрила: «Кто не крут, так это ты, червяк. Исчезни!».

Парень побрел прочь, ругаясь себе под нос.

– Спасибо! – воскликнула я.

– Да ерунда. Слушай, мы со Снупи скоро идем баиньки. Если хочешь, можешь спать в нашей комнате. – Кивнув в сторону бородатого чувака с девушкой, курящих косяк и выпускающих дым колечками, она добавила: – Полагаю, это не в твоем вкусе.

– Спасибо, – сказала я с облегчением. – Лучше пойду в вашу комнату.

Она улыбнулась.

– Тогда мы с тобой спим на матраце. А Снупи устроится на полу.

Может, так оно и вышло поначалу, но долго он на полу не выдержал. Посреди ночи я проснулась от ощущения какого-то движения под боком. Это Катя со Снупи занимались любовью. Я не подглядывала, но почувствовала, как ее тело напряглось и тут же обмякло, когда она кончала. Когда же достиг оргазма Снупи, его мощные толчки придвинули Катю вплотную ко мне, и мне пришлось отползти на самый край нашего ложа. Потом любовники сразу уснули. Мне для этого потребовалась больше времени.

Впрочем, мы подружились – точнее, как тогда было модно выражаться, закорешились. Катя и Снупи были членами ГПД, Группы Партизанского Движения, полулегальной организации, основанной Фельтринелли, только удвоившей свою активность после гибели вожака. Нашей главной целью был местный завод «Фиат» и электростанция, расположенная в пригороде Милана, но в принципе любой протест или сидячая забастовка грозили перейти в активные действия. Мы не видели разницы между правительством и промышленниками, государством и церковью, полицией и армией, и, по правде сказать, в то время ее почти не было. Линия фронта делила общество надвое: имело значение, как ты одет, какую слушаешь музыку, с кем трахаешься, чем колешься, и все это было такой же часть политики, как и твое решение на выборах или организация, членом которой ты был.

Над постелью Кати и Снупи была крупно выведена цитата одного американского поэта: “Наша программа – культурная революция при помощи тотальной атаки на культуру. […] Наши газеты, книги, плакаты, наша одежда, […] путь, который прокладывают наши растущие волосы, то, как мы курим, колемся, трахаемся, едим и спим, – все это вместе – единое послание, и смысл его – свобода”[4]. Так что в каком-то смысле тот приставала на вечеринке был прав: отказавшись от секса с ним, я совершила своего рода политический демарш. Признаться честно, с моих новых политических позиций одной из черт Луки, которая мне особенно импонировала, была его принадлежность к рабочему классу. Я решила отдать свою невинность настоящему пролетарию, что давало мне крупный козырь.

Сказать, что Лука удивился, когда его жадные прикосновения не встретили никакого сопротивления, – ничего не сказать. Поначалу он уверился, что, видно, я переспала с половиной университета. Как большинство итальянских парней, он был подвержен вспышкам ревности, которые, к счастью быстро проходили. Но я, хотя и приняла твердое решение, не сказала ему прямо, что стану его любовницей. Потому что знала: стоит мне объявить об этом, он будет требовать, чтобы это случилось здесь и сейчас, я же хотела как можно медленнее подойти к этому моменту – насколько это возможно для юных влюбленных.

Но перед нами встала новая задача. Одно дело – хорониться в тихих улочках и целоваться до упаду; о том, чтобы отважиться на нечто большее в Монфорте, где нас в любой момент могли застукать, не было и речи. Клочки густого, вечно сумрачного леса, рассеянные по холмам, не были заманчивым укрытием, кроме того, там росли трюфели, которые местные собирали по осени, и любовной парочке никто бы не умилися. Да и в любом случае, я не хотела, чтобы мой «первый раз» случился в неудобном, мокром месте; подмоченная репутация была мне ни к чему. С другой стороны, я пока не представляла себе иной вариант.

А пока нам оставался магазинчик. Конечно, кто угодно мог увидеть нас через витрину, но вскоре мы обнаружили, что, стоит задернуть полог, и примерочная кабинка превращается в укромное гнездышко. Лука взял за обыкновение приходить ко мне пару раз в день. Сначала он заглядывал с улицы, чтобы убедиться, что покупателей нет. Тогда он поднимал большие пальцы вверх, вопросительно глядя на меня, и я давала ему знать, на месте ли Франческа и не скрывается ли в кабинке очередная клиентка. Иногда я притворялась по уши загруженной работой, а он, со своей стороны, – что просто забежал на минутку по дороге к друзьям, но в результате мы заваливались в кабинку, задергивали полог и начинали бешено целоваться. Хотя поцелуями дело уже не ограничивалось.

Сказать по правде, наши ласки все чаще перерастали в нечто более серьезное, особенно, когда Франческа и Стефано уезжали в Милан. Я сама не ожидала, что желание охватит меня с такой силой, и вообще, никто не предупреждал меня о том, что страсть, помноженная на любовь, – это гремучая смесь, толкающая людей на рискованные поступки, невозможные при других обстоятельствах. Как и о том, что есть вещи, которые начать легко и просто, а вот попробуй положи им конец.

Поворотный момент наступил для нас, когда я не только стала позволять Луке трогать меня везде, где ему заблагорассудится, но начала удовлетворять и собственное любопытство. Уже некоторое время я чувствовала цилиндрической формы предмет, спрятанный в джинсах Луки, который стремительно твердел, когда мы с ним целовались. Чувствовала я и как настойчиво Лука трется ногой и этой своей штукой о мою ногу во время ласк, и, когда я в ответ прижимаюсь к нему бедрами, он получает то, что нужно для высшего накала эрекции. Вскоре я осмелела настолько, что дотронулась до его члена сквозь джинсы – а тогда их носили в обтяжку, во всяком случае, в бедрах; так вот, я смогла ощупать его во всех подробностях – впрочем, это нисколько не уняло ни мой страх, ни интерес. Наощупь он был похож на указатель, как их рисуют в мультфильмах: куда толще и мощнее, чем я представляла по своему ничтожному опыту, который ограничивался рассматриванием римских статуй и изображений купидонов в церквях. Я погладила его член лишь кончиками пальцев, но мучительный рык, который издал Лука, стал для меня предупреждением: грозное божество вот-вот проснется, и я тут же отдернула руку.

Но у Луки были явно другие намерения. Он взял меня за руку, решительно положил обратно, а потом, поскольку я не стала возражать, начал расстегивать ширинку.

– Что ты делаешь? – воскликнула я, с ужасом отнимая руку.

– Натали, ну, пожалуйста! – взмолился он. – Совсем немножко.

С упавшим сердцем я осознала, что божество окончательно проснулось и требует жертвы. Но мне уже страстно хотелось увидать его воочию, так что я подчинилась.

И вот впервые в жизни я созерцала настоящий мужской возбужденный член, из плоти и крови. Да, буквально – именно это выражение пришло мне в голову, ибо он был сама плоть и полон горячей крови; я видела, как в нем бьется жилка, отчего весь орган нетерпеливо дергался, словно минутная стрелка на часах. Мне казалось, он все поднимается и растет, пока, наконец, не заполнил все пространство: куда более громадный, угрожающий и страшный, чем я себе представляла; и более пластичный, извивающийся, будто упорно отбивающий минуты, подобно жутковатому дирижеру эпической симфонии соития, что вот-вот грянет… Коснувшись его, я ощутила младенческую гладкость кожи, мягкость поверх твердыни, бархат, обтягивающий стальное дуло. Я сомкнула на нем пальцы, и его кончик резко высунулся наружу, словно голова из горловины свитера. От неожиданности я отпустила член. Секунду мы с ним словно разглядывали друг дружку, оба ошеломленные и – по различным причинам – дрожа. Лука дышал тяжело, прерывисто, а до меня вдруг дошло, что я понятия не имею, как выйти из этого положения.

Спас меня – в прямом смысле слова – дверной звонок, пришел новый покупатель. Но тут же возникла неразрешимая задача с кабинкой. Я пулей выскочила наружу, с пунцовыми щеками, и задернула полог, чтобы дать Луке время привести себя в порядок и застегнуть штаны.

Это оказалась постоянная клиентка, жена местного бизнесмена. Она была идеальной покупательницей в том смысле, что цены ее не пугали, но в то же время требовательной, одновременно равнодушной и дотошной. Я знала, если ей потакать, мы потратим полчаса на обсуждение одного-единственного купальника.

Она указала на одну из верхних полок:

– Скажите, у вас есть эта модель в размере М?

– Нет, – ответила я.

– А эта?

– Очень жаль, но тоже нет.

Она поджала губы.

– Я ищу бикини.

– Эта модель у нас в единственном экземпляре.

– Разве это не М?

– К сожалению, нет.

– Я все равно хочу примерить.

Я беспомощно смотрела, как она берет купальник и идет к примерочной, где до сих пор томился Лука.

– Простите, но там занято.

– В таком случае, я подожду.

– То есть, мне так кажется.

Она смерила меня подозрительным взглядом.

– Так вы не уверены?

– Там был один клиент… Только что.

– Тут кто-то есть? – позвала она. Конечно, Лука не ответил. Она снова посмотрела на меня с осуждением, потянулась и отдернула полог. Я замерла.

В кабинке было пусто. Лука куда-то улизнул. Теперь во взгляде клиентки читалось нескрываемое презрение ко мне, бесполезной дурочке.

– Никого здесь нет.

Куда же он делся? Это было похоже на цирковой фокус, «Исчезающий мальчик». Единственное, что пришло мне в голову, пока я общалась с важной дамой, что каким-то образом он перебрался в ателье при магазине.

В конце концов, после бесконечного обсуждения женщина удалилась, так ничего и не купив; я буквально взлетела вверх по лестнице и чуть не врезалась в Луку. Он стоял у входа в ателье, где мы хранили изделия ручной работы. И держал в руках лиф-корсет на перламутровых пуговках.

– Вот это клёво, – произнес он с изумлением. – Непристойщина.

– Это красиво!

– Да, красиво, – согласился он. – И непристойно. – Он приложил корсет ко мне и присвистнул. – Надень его, только для меня!

– Не могу. Они скоро вернутся. Кроме того, мне не позволено примерять вещи. Да они прибьют меня! – я помедлила, собираясь с духом. – Знаешь, то, что случилось там… Мы больше не должны терять голову. Да и они такого не одобрят.

– Ха! Раз они способны выдумать такое, – тут он указал на корсет, – ты серьезно думаешь, что их возмутят наши поцелуи?

– Сегодня мы все-таки перешли границы. И конечно, они будут против. – Я не могла объяснить, почему, но точно знала, что Франческа будет в ярости, если узнает, что я вела себя в магазине неподобающе. – Ну, понимаешь, как раз потому, что они шьют такие вещицы, они не могут допустить, чтобы поползли всякие слухи. – И тут меня осенило. – Ты все это время так здесь и слонялся?

Лука пожал плечами.

– Здесь и наверху.

– Ты ходил в их квартиру!

– И что такого? Мне было скучно.

– Но туда нельзя!

– Тебе тоже стоит посмотреть. Там такого добра навалом.

– О чем ты?

– Да о корсетах. И не думаю, что они принадлежат хозяйке. Сдается мне, они для него.

– Лука!

– А что? Я просто говорю, что там увидел.

– Ладно, а теперь тебе пора, – сказала я, рассержено отобрала у него корсет и уложила обратно на полку. – Они придут с минуты на минуту.

Вообще-то, я лгала, утверждая, что Франческа и Стефано вот-вот вернутся. Просто я хотела выпроводить Луку, остаться наедине с собой и подумать о том, что произошло.

Разумеется, я была не настолько наивна, чтобы не видеть явной разницы между тем, чтобы держать парня в полной фрустрации и спать с ним. Только это «нечто», как оказалось, влечет за собой куда больше трудностей и проблем, чем настоящий половой акт. Занимаясь «взрослым» сексом, как я себе представляла, от меня требуется лишь отдаться в этаком легком беспамятстве – а остальное сделает мой любимый, прекрасный Лука, покроет мое тело поцелуями, а затем осторожно и нежно проникнет в меня. Я же буду лежать под ним, покорная, пассивная и совершенно счастливая. Теперь же я должна была не столько уступать, сколько вести долгую и хитроумную игру, скорее напоминавшую дипломатическую тактику, чем любовную страсть, где территорию завоевывали и оставляли, договоры заключали и нарушали, линии фронта устанавливали и переходили, то наступая, то отступая, предавая и предаваясь отдыху… Кроме того, теперь я понимала, о каких чисто физических недомоганиях шептались мои подруги: жжение в деснах, запах, идущий от тела, деревянные руки и многое другое. Все это было так сложно, так неловко – но все же я понимала, что это единственная игра, из которой мне ни за что не хотелось бы уйти.

Если вам кажется, что я разговариваю сама с собой, то вы правы. На самом деле, я считаю, что это одно из больших достоинств юности: ты пытаешься влезть в шкуры самых разных людей, пожить в каждой понемногу, примерить на себя, прежде чем решить, какая из них лучше всего тебе подходит… На протяжении двух-трех недель я то отказывалась от своего решения, когда сердилась или была не в настроении, то, если Лука обращался со мной нежно, тут же прощала его. Полагаю, это был типичный первый серьезный роман, со всеми его обидами, ссорами, сомнениями – всем тем, от чего подобные истории связаны с бесконечными сложностями и запоминаются на всю жизнь, в отличие от более рассудочных и спокойных связей взрослых людей.

В результате мы с Лукой пришли к своего рода компромиссу; это удалось благодаря тому, что я дала понять: к концу лета мы непременно станем любовниками. Лука хотел назначить точную дату, но я отказалась. В этом и заключался наш уговор. Пришлось мне пойти и на другие уступки. Как я уже упоминала, отступления и компромиссы, которые даются столь непринужденно юношам и девушкам наших дней, в те времена были настоящим преодолением и полным опасности путешествием по неизведанной территории – территории невинности, говоря высокопарно. И постепенно я набиралась храбрости, осознавая что совсем скоро «стану женщиной», как писали об этом событии в тогдашних книгах и журналах для девушек.

Глава четвертая

За нашим магазинчиком был крохотный дворик, и в самый разгар жары я стала проводить обеденный перерыв там, а не возвращаться домой. Франческа подобрала мне купальник-бикини – первый в жизни. Цвета спелого апельсина в белый горох – она сказала, это подойдет к оттенку моей кожи. В нем я чувствовала себя героиней голливудского фильма, особенно в сочетании с огромными очками в белой оправе а-ля Джеки Кеннеди. Но даже при моей смуглой коже загорать в этом пекле было просто невозможно, так что я передвинула шезлонг в тень увитой виноградом стены и читала все книги подряд из летнего списка.

И вот однажды я услышала из своего убежища звон колокольчика. Я быстро влезла в сандалии, накинула рубашку и побежала посмотреть, кто пришел. В дверях стоял Марчелло.

– Привет, Натали! – воскликнул он, – Она на месте?

Речь шла, разумеется, о Франческе. Я покачала головой.

– Они уехали в Милан.

– Ничего страшного, зайду попозже. – Тут он взглянул на обложку книги, что я держала. – О, Томас Пинчон! Тебе нравится?

– Вроде бы, – неуверенно сказала я.

Он улыбнулся.

– Вроде бы? – он взял у меня книжку, чтобы рассмотреть получше. – А я ведь был с ним знаком. Встречались на какой-то вечеринке для пижонов. То есть, я так думаю. Потому что позже я узнал, что он нанимал двойника для посещения вечеринок, так что, возможно, это был не он. – Он протянул мне книгу. – Что ж, раз уж я пришел, позволь мне взглянуть на новую коллекцию.

– Конечно.

Он прекрасно знал, где что лежит, и быстро просмотрел новые модели: открывая коробки одну за одной, он окидывал содержимое небрежным взглядом и клал обратно.

– Ты читала «V»? – вдруг спросил он.

Я не сразу поняла, что он снова вернулся к Пинчону.

– Еще нет.

– У меня он есть. Говорят, это шедевр. Могу дать тебе почитать.

– Правда?

– Ну конечно. Кстати, может, съездим ко мне, прямо сейчас? Заодно пообедаем, а потом ты вернешься с книгой.

– Не знаю… – я не ожидала приглашения.

– Брось, сегодня уже никто не придет в магазин, – убеждал он меня. – В такую-то жару! Кроме того, я уверен, Франческа бы тебя отпустила.

– Что ж, тогда ладно, – ответила я. – Спасибо!

Я завернула в бумагу выбранный им комплект – изящный бюстгальтер и трусики из желтого хлопка. К этому времени я виртуозно владела этим искусством.

– Каждый раз любуюсь твоей ловкостью, – сказал он, наблюдая, как я закручиваю кончики тесьмы с помощью ножниц.

– Дело практики.

У меня промелькнуло опасение, что принять приглашение от клиента-мужчины – поступок, который вызовет неодобрение доброй половины Монфорте. Но, честно говоря, меня это совершенно не волновало. Не говоря уж о том, что Марчелло был намного старше, он был слишком утончен, чтобы позволить себе нечто недостойное, – в самом деле, он никогда и ничем не намекал на свой интерес ко мне. С ним я чувствовала себя почти инженю – юной племянницей дяди-эстета, дающего ей уроки светского поведения. Кроме того, та, для которой он купил подарок, наверняка будет находиться неподалеку.

Он увез меня прочь в своей шикарной машине с открытым верхом. При движении жара казалась не столь изнурительной, воздух струился по бокам удлиненного капота машины подобно волнам густого теплого меда.

– В Риме сейчас еще жарче, ты представляешь! – сказал Марчелло, надевая соломенную шляпу. У него начинали редеть волосы на макушке; наверное, опасался, как бы не обгорела кожа.

Покинув город, уже вскоре мы свернули с главной дороги и проехали через большие кованые ворота. Перед нами был старинный сельский дом, прекрасно отреставрированный. Позади дома вдоль границы сада тянулась терраса, на которую из дома вели двустворчатые двери, с примыкающим к ней бассейном – в наших местах по тем временам большая редкость. За бассейном раскинулась пергола, где стоял стол с обдуманно разбросанными вокруг подушками. Герань в горшках одаряла алыми всполохами. А за террасой вниз без конца тянулся пологий спуск. Захватывающий вид на виноградники и лес в долине открывался миль на двадцать, не меньше.

– Какая красота! – воскликнула я в восторге.

Марчелло кивнул.

– Обожаю это место. Когда мне нужно писать сценарий, я еду сюда. – Тут он указал в сторону дома: – Только скажу Ницци, что нас будет двое.

Я подумала было, что эта Ницци и есть очередная пассия Марчелло, которой куплено в подарок белье. Но женщина, поспешившая к нам навстречу, вытирая руки о фартук, была немолода и седовласа.

– Это моя домоправительница, – объяснил Марчелло.

Мы обедали на террасе. Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что этот обед был важным звеном в цепи событий того лета. Важной была не только наша беседа – хотя для меня стало большим открытием и существование взрослых людей, которых так же волновали книги, политика и новые идеи, как и нас, студентов; которые, если уж сплетничали, то об интеллектуалах, кинозвездах и политиках, а не о местных аптекарях и булочниках, и обращались с молодыми людьми как с ровней. Но самое главное, что я постигла тем летним днем, потягивая ледяное белое «Фаворито» на террасе Марчелло, – что есть люди, для которых красота – и жизнь среди красоты – не меньшая ценность, чем деньги или любая другая форма успеха. Марчелло не только обладал изысканным вкусом – он умело применял его на практике, поэтому каждая деталь обстановки была приятна на глаз и на ощупь. Столовые приборы, бокалы для вина, тарелки, сама еда – во всем этом не было ни толики небрежности, то были тщательно выбранные объекты, составляющее гармоничное целое.

Марчелло рассказывал мне о своей подруге, Анне.

– Ты могла видеть ее в… – тут он назвал несколько фильмов, даже названий которых я не слышала, не то чтобы смотрела в кино. – Удивительный талант. Кроме того, у нее тот редкий тип лица, который любит камера. Трудно объяснить… Когда смотришь в объектив, оно словно преображается, становится… неподвластным времени. Теперь я пишу сценарий специально для нее. Ей ужасно нравится, она считает, что эта роль может привести ее в Голливуд. Сейчас она на примерке костюмов, в Турине. Надеюсь, вы еще познакомитесь.

Я же взахлеб говорила о политике, особенно о демонстрации на похоронах Фельтринелли. Незаметно я разгорячилась и, возможно, говорила слишком много – «из моих слов выходило, что мое участие в Движении было намного более активным, чем на самом деле, а ряд действий и высказываний Кати я невольно выдала за свои; но Марчелло слушал меня терпеливо и внимательно.

– Понимаю, мне и самому запретили работать в Голливуде в связи с моими политическими убеждениями, – сказал он, когда я замолчала.

– Вы что, в черном списке?

Он кивнул.

– Попасть в него нетрудно, особенно иностранцу. С другой стороны, вся моя работа в каком-то смысле связана с политикой. И я рад, что молодежь по-прежнему протестует. Только провоцируя этих фашистов на ответные действия, можно показать миру их истинное лицо.

После обеда Ницци принесла нам кофе и макаруны, завернутые с промасленную бумагу. Не прерывая беседы, Марчелло поджег бумажные обертки, и они бабочками запорхали в липком горячем воздухе.

Наконец он вздохнул и поднялся:

– Мне надо сделать несколько звонков. А ты оставайся, сколько пожелаешь. К твоим услугам библиотека, бассейн. Под навесом есть полотенца и шезлонги – если решишь позагорать. А если тебе нужен купальник – займи какой-нибудь у Анны. Уверен, она не стала бы возражать.

И он указал на нечто вроде места для отдыха в углу террасы: три широких, как диван, скамьи, составленные вокруг маленького столика, на которых лежали стопки накрахмаленных полотенец, словно в дорогом отеле для высокочтимых гостей.

После накаленной солнцем террасы в доме было свежо и прохладно. Я пробежалась взглядом по книжным полкам, слыша приглушенный голос Марчелло, который на смеси итальянского и английского уточнял какие-то технические детали съемочного процесса: «Я хочу, чтобы отснятый материал шел в Кодак, а не в Панавижен: пусть оставят его на проявке на ночь, а потом отправят в монтажную как есть».

Выбрав несколько книг, я снова вышла на террасу, скинула шорты и нырнула в бассейн в своем новом бикини. Вода оказалась холоднее, чем я ожидала, – приятнейший сюрприз после неумолимого пекла. Пока я лениво плавала и ныряла, я видела, как Марчелло меряет шагами кабинет с телефонной трубкой в руке. Он курил, и дымок вылетал через открытое окно медленными, плавными завитками, словно воздушный росчерк пера, материализация его взволнованных жестов. Он взглянул в мою сторону, но его внимание было обращено к собеседнику, а не ко мне.

Позже, основательно обсохнув на солнце, я зашла в дом попрощаться.

– Я отвезу тебя домой, – сказал он.

– Нет нужды, спасибо. Я прогуляюсь, да и идти все время под горку.

– Что ж, тем лучше. Боюсь, мне придется сидеть дожидаться звонка от этого кретина-продюсера. Ты здесь всегда желанный гость. Приезжай, когда угодно, даже в мое отсутствие.

– Серьезно? Вы не шутите?

– Разумеется. Кроме того, я бы хотел, чтобы бассейном кто-то пользовался. Я все равно уеду на съемки до конца августа. Кстати, в нем можно плавать даже ночью – там имеется подводное освещение. Между прочим, смотрится потрясающе.

– А можно… – я запнулась. Но план уже начал выстраиваться у меня в голове, и мне было нужно заполучить разрешение Марчелло хотя бы на его первую часть. – Можно я приеду с другом?

Он пожал плечами, одновременно закуривая.

– Конечно.

Удаляясь, я все оглядывалась на этот дом, окруженный террасой. Бассейн… Скамейки для отдыха с подушками, словно тайный будуар…

Да, вот оно – идеальное место, куда я приведу Луку. Место, созданное для любовных утех.

Съемки нового фильма Марчелло отодвинулись еще на две недели. Но по-прежнему стояла такая жара, что Монфорте словно вымер, и, казалось, дни тянулись в какой-то липкой, летаргической дымке. Франческо и Стефано проводили время либо в Милане, либо по возвращении сразу запирались в ателье, делая последние приготовления к показу. В их отсутствие я читала, нежилась на солнце или просто бродила по магазину, разглядывая каждый аксессуар, трогая вещи на ощупь и примеряя все, что приглянется, даже самые дорогие модели, чтобы ощутить прикосновение разных тканей к коже и увидеть, как смотрится тот или иной фасон на моем теле, еще не окончательно сформировавшемся. Время от времени я ходила на виллу Марчелло поплавать в бассейне. Иногда у него были гости, и тогда я потихоньку уходила восвояси, чтобы никого не беспокоить. Однажды я увидела очень красивую девушку в солнечных очках и в летней шляпе с огромными полями, словно сошедшую с рекламного плаката. Она сидела на террасе, по видимости, листая сценарий. Она выглядела недосягаемо гламурно. Должно быть, это и была Анна.

Марчелло покупал у нас подарки для нее не реже, чем раз в неделю. Шелковые топы, хлопковые бюстье, трусики, бюстгальтеры..

– Всё прекрасно, – говорил он Франческе. – Пугающе прекрасно. Подбери мне что-нибудь не вычурное – ей нравятся простые модели.

Однажды, когда он уехал, бросив на пассажирское сиденье своей «Альфа-Ромео» очередную белую коробку «Гавуззо & Морелли», она задумчиво произнесла:

– Эта не такая, как все.

– Почему?

– Еще никогда он не откладывал покупку «прощального подарка» так надолго. Возможно, на этот раз до этого не дойдет…

Иногда Марчелло просил меня примерить ту или иную вещицу, чтобы определиться с выбором. Несмотря на тот обед и своего рода культурное родство, безусловно, возникшее между нами, я снова ощущала себя почти невидимкой, пока он придирчиво изучал фасон и решал, удачно ли тот на мне сидит. И пусть это звучит нелепо, но я почти злилась на нее, эту кинозвезду, чьей дублершей мне поневоле приходилось быть; этаким живым манекеном, собственное тело которого Марчелло, казалось, вовсе не интересовало. Разумеется, наш обед значил для меня куда больше, чем для него. Да и вообще, в последнее время он был весь погружен в дела. Что неудивительно, ведь теперь у него была и Анна, и съемки, и создание нового сценария; но с того памятного дня между нами больше не случилось столь долгой и искренней беседы, как тогда.

Лето было в самом разгаре, и начался сезон гроз. Наша часть страны славилась ими – ночь за ночью небо то и дело озарялось всполохами и зигзагами молний, словно отголосками далеких взрывов. Настоящие взрывы тоже были не редкость – Италия была словно охвачена эпидемией беспокойства, красные бригады как заведенные взрывали все подряд: от вокзалов до офисов компаний. Участились и похищения людей; детей богачей умыкали из-под носа чуть ли не ежедневно, а потом родителям приходило по почте отрезанное ухо. Они даже убили одного популярного политика, чье единственное «преступление» состояло в том, что он заключил союз между коммунистами и демократами. И пусть сонное болотце под названием Монфорте находилось в недосягаемой дали от этих бушующих страстей, но все читали газеты и слушали радио, так что вибрации от событий в центре страны доходили и сюда, поэтому трагедия, что разразилась вскоре, представлялась многим частью общего полотна, мира, который наслаждался саморазрушением.

Однажды утром, подходя к магазину, я увидела трех пожилых мужчин, разглядывающих витрину. Один из них был Эрнесто – муж бабушки Розы, мэр города, а остальные – местные предприниматели. Все трое были в костюмах и шляпах и стояли в одинаковой позе, чуть наклонившись вперед и заведя руки за спину, словно инспектируя некий объект.

За их спинами я не сразу разглядела содержимое витрины, для этого мне пришлось с ними поравняться. И тогда, задохнувшись от изумления, я поняла, что стряслось: Франческа поместила в витрину несколько образцов из новой коллекции, которыми она так гордилась.

Они были словно небрежно разбросаны на отрезе зеленого бархата, веерами из перьев и старинными театральными биноклями. В таком антураже модели казались еще более богемными, чем там, в ателье. И впервые за все это время я вдруг отчетливо поняла, что эти предметы пронизаны эстетикой бурлеска и даже, пожалуй, шикарного борделя.

– Добрый день, – машинально поздоровалась я и вошла в магазин. Мужчина с неодобрением покачали головой мне вслед.

Франческа была на месте и распаковывала партию бюстгальтеров, старательно не замечая враждебные лица в витрине.

– Это твои друзья? – в ее голосе послышались резкие нотки.

– Вовсе нет.

– Если они сейчас же не уберутся, я выйду и спрошу, чего им надо, – со злостью сказала она, встряхнув головой.

– Думаю, вам не стоит этого делать, – заметила я.

– Мама всегда говорила, что это ужасное место. Красивое, но отвратительное.

– Почему?

– Наверное, потому что ее парень был фашист. Или окружающим не нравилось, как она одевалась. Так или иначе, в этом были замешаны мужики. Возможно даже, кто-то из этих.

Она бросила хмурый взгляд на мужчин в окне. С бесстрастными лицами они как по команде повернулись и отправились в кафе напротив, где, вне всякого сомнения, проведут время до обеда, обсуждая наше поведение.

Ночью того же дня – какое совпадение – вернулся и автор графити. НЕ ЗДЕСЬ! – написал он огромными буквами на стекле витрины.

Я думала, что, рассказав бабушке Розе о трудной жизни матери Франчески в нашем городке, я вызову у нее сочувствие. Однако результат оказался прямо противоположным.

– Ах, значит, ее мать была шлюхой! – произнесла Роза, задумчиво качая головой. – Это многое объясняет.

– Это не так! – возразила я. – Франческа сказала, что она просто влюбилась в недостойного мужчину.

– Тогда это означало одно и то же, девочка. И раз она уехала, выходит, люди не хотели терпеть рядом подобную женщину. В те времена умели быстро избавляться от шлюх, поверь мне.

Разумеется, я уже слышала об этом. Так называемых нацистских подстилок раздевали догола, брили и обмазывали дегтем, и не только во Франции. Но все же я не представляла, что подобная дикость могла иметь место в нашем мирном городке.

Следующей ночью кто-то бросил камень в витрину. После этого Франческа заменила экспозицию на более нейтральную. Но сдается мне, причиной тому было вовсе не желание потрафить настроению горожан: она просто не хотела, чтобы ее самые дорогие модели пострадали от действий хулиганов.

Глава пятая

По правде говоря, я почти не обращала внимания на местные бури в стакане воды. Со всем эгоизмом юности я посвящала почти все время обдумыванию рокового дня… Я чуть не написала «встречи с судьбой» – но это была всего лишь встреча с Лукой.

В конце концов Марчелло все-таки отбыл в Рим для участия в съемках. Он в последний раз зашел к нам в магазин, чтобы купить для Анны последний подарок перед началом работы. Сделав выбор – им стал французский гарнитур, яркий и чрезвычайно дорогой, – он направился к прилавку, чтобы я, как всегда, завернула покупку.

– А это тебе, – сказал он, кладя рядом какой-то предмет. Это была книга Пинчона «Выкрикивается лот 49», причем в твердой обложке.

– Спасибо! – сказала я, тронутая тем, что он все-таки не забыл подробности той беседы.

– Это тебе спасибо, дорогая. За всё, что ты сделала.

– Я лишь завернула в бумагу несколько лифчиков и трусиков. Не стоит благодарности…

– И все же.

Только позже я обнаружила, что в книге имеется дарственная надпись этого великого писателя, почти затворника, и мне хватило ума понять, что эта книга – истинный раритет.

Несколько дней я провела в сладком предвкушении. Я уверена, что ни одна свадьба не планировалась с такой тщательностью и таким вниманием к деталям, как мое первое любовное свидание с Лукой. Я тысячу раз проиграла в уме сценарий, по которому все должно было пройти, хотя часть, касающаяся самого соития, представлялась мне в полном тумане.

Из этой мысли логично вытекала следующая: подобно любой невесте, фантазирующей о своем подвенечном платье, мне предстояло решить, в чем же я явлюсь на это событие – разумеется, не в сам долгожданный момент, ведь тогда мы, очевидно, предстанем друг перед другом в первозданной наготе, но во время предварительного периода бесконечных нежностей и ласк, когда постепенное раздевание будет предшествовать и подогревать взаимное желание. Но какой предмет нижнего белья будет лучше всего соответствовать почти эпической кульминации нашей страсти?

Должна признаться, что, придя в «Гавуззо & Морелли» полной невеждой, да просто равнодушной к потаенным секретам нижнего белья, теперь я была, можно сказать, снобом с своей сфере. Потерять невинность в обычных трусиках из супермаркета? Недопустимо. Но, главное, в моем распоряжении был весь ассортимент нашего бутика. Что же выбрать: строгий, чувственный комплект от «Ла Перла», или игривый и женственный от «Обад»? Я знала, что, по мнению Франчески, мне больше всего шли девичьи модели в горошек от французских дизайнеров вроде «Лола Луна», но они подходили той, прежней Наталии, которая еще не присоединилась к сонму настоящих Женщин…