Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность Коллектив авторов

Т. М. Братченко, А. С. Сенявский. Освободительная миссия Красной Армии во Второй мировой войне в исторической памяти современного российского социума[579]

Интриги западных союзников СССР, прежде всего, со стороны Великобритании, стремившейся сохранить империю, контролировать Средиземное море, сдержать рост советского геополитического влияния, прежде всего, в Центральной Европе, обусловили затягивание открытия второго фронта на Западе Европы до лета 1944 г. и недостаточность в координации военно-стратегического планирования союзников. Все это привело к отсрочке как минимум на полгода освободительного похода советских войск в Центральную Европу. Лишь в мае 1944 г. И. В. Сталин в своем приказе поставил задачу завершить освобождение советской земли и решить задачу освобождения Восточной и Центральной Европы: «Очистить от фашистских захватчиков всю нашу землю и восстановить государственные границы Советского Союза… Преследовать раненого немецкого зверя по пятам и добить его в собственной берлоге. Вызволить из немецкой неволи наших брать ев поляков, чехословаков и другие союзные с нами народы».

В ходе летне-осенней 1944 г. и зимне-весенней 1945 г. кампаний были реализованы главные цели советского политического руководства и военного командования на завершающем этапе войны: выведение союзников гитлеровской Германии из войны, окончательный разгром немецко-фашистких войск и их сателлитов на Восточном фронте, освобождение стран Восточной и Центральной Европы, завершение войны там, откуда она пришла – в столице III рейха Берлине.

Освобождены от немецкой оккупации были такие страны, как Польша, Чехословакия, Югославия, Албания, а также народы государств, чьи диктаторские режимы стали союзниками Гитлера (Австрия, Венгрия, Румыния, Болгария).

Восприятие Освободительной миссии Красной Армии зависело от характера участия конкретных стран в войне – являлись ли они союзниками Германии или жертвами ее агрессии. Из всех сателлитов Германии ожесточенное сопротивление оказывала только Венгрия, тогда как остальные предпочли выйти из войны, а Румыния и Болгария – перейти на сторону антигитлеровской коалиции. Несомненно, народы оккупированных нацистами стран воспринимали вступление войск Красной Армии как освобождение, тогда как у остальных отношение было более сложным.

Однако уже в ходе Второй мировой войны шла борьба за интерпретацию роли в ней каждой из великих держав в контексте жесткого геополитического соперничества. Так, Сталину пришлось прямо задавать вопрос, не сомневаются ли западные союзники в освободительном характере действий Красной Армии. Сегодня очевидно, что СССР добивался для себя обеспечения таких границ в Европе, которые бы надолго обезопасили его от новых попыток агрессии со стороны Запада, а для этого добивался и политического контроля над странами, попадавшими в сферу его влияния. Но к максимальному влиянию стремились и Великобритания, и США, для которых СССР хотя бы в силу географического положения не мог представлять военной угрозы. Причем Великобритания не гнушалась никакими методами для достижения своих целей, вплоть до использования на греческих островах немецких военнопленных для подавления прокоммунистических партизанских отрядов. Позднее западные оценки роли СССР в освобождении Европы «переосмыслялись» в рамках противостояния двух систем в «холодной войне», а после краха соцлагеря и распада СССР понятие «освобождение Европы» все чаще стало заменяться понятием «новая оккупация», особенно со стороны ряда постсоциалистических и постсоветских режимов (Польша, страны Прибалтики, Украина и др.).

Как же формировалась и эволюционировала память об Освободительной миссии Красной Армии в нашей стране? Для советских граждан Освободительную миссию Красной Армии в Европе в 1944–1945 гг. нельзя отделить от истории Великой Отечественной войны в целом: она являлась завершением смертельной схватки с германским фашизмом, подмявшим под себя почти всю Европу, на территории врага и оккупированных им государств, прямым продолжением освобождения советской земли освобождением народов других стран. Политические формулировки верховной власти СССР и восприятие советского народа освободительной сущности похода Красной Армии в Европу совпадали – «вызволить из немецкой неволи наших братьев…».

Формирование и динамика исторической памяти подчиняются ряду закономерностей. Во-первых, изначально она вырастает из «живой памяти» участников событий (но их всегда много меньше совокупности членов социума и это всегда лишь мозаика из многочисленных индивидуальных опытов). Во-вторых, обобщение, «генерализация» памяти происходит под влиянием политических оценок, официальных формулировок, проникающих в учебники истории, средства массовой информации, произведения литературы и искусства, прежде всего, самого массового – художественные кинофильмы. Память сначала вырастает из восприятия участников и свидетелей, но и для них генерализация всегда происходит опосредованно (например, для участников войн – из приказов командования, газет, радио, писем и т. д.).

Естественная смена поколений, и прежде всего, постепенный уход из жизни непосредственных участников событий, вытесняет из массового исторического сознания живую память и заменяет ее памятью опосредованной. Чем дальше от события – тем больше влияние социальных институтов на формирование образа и оценок. Поэтому историческая политика оказывается со временем все более влиятельной, все более значимой в формировании доминанты исторической памяти о тех или иных событиях и явлениях. Причем особенностью исторической памяти является ее упрощенный, «лаконичный», сжатый характер: не детальные исторические знания, а образы, символы, оценки, отношение, чувства при минимуме фактов составляют ее основное содержание. В историческом сознании «обычного» человека вмещается весьма ограниченное количество «единиц хранения» – исторических событий, дат, имен, фактов. Чем лично (и общественно) более значимо историческое событие, тем больше элементов отношения к нему, оценочности, хотя люди не всегда способны их четко сформулировать.

Всем этим закономерностям подчинялось и формирование памяти об Освободительной миссии Красной Армии в нашей стране. Следует еще раз подчеркнуть, что это явление составляло лишь часть истории Великой Отечественной войны – масштабного и значимого для абсолютного большинства советских (а затем и российских) граждан события, исход которого определял – быть или не быть не только СССР как государству, но и многим народам нашей страны, а если быть, то в каком качестве – в рабско-подчиненном «арийской расе господ» или в свободном. Очевидным было, что в случае победы германского нацизма тысячелетней российской цивилизации пришел бы конец. Огромное количество жертв, что коснулось практически каждой советской семьи, придало этому событию особый личностный смысл, который (хотя и затухая) передается поколениям и детей, и внуков фронтовиков. Однако для младших поколений – внуков и правнуков фронтовиков семья постепенно, но закономерно уходит из числа основных носителей «правды о войне»: по разным социологическим опросам более 90 % констатируют, что их родные в той или иной форме участвовали в войне, но многие уже не знали живых участников, не могли с ними общаться, не имели возможности напрямую получать сведения из прямого семейного источника. Память о войне становится все более абстрактной, безэмоциональной, душевно отстраненной.

Что касается собственно Освободительной миссии, то память о ней в массовом сознании, постепенно утрачивая живую конкретику, все больше сводится к оценочным моментам: справедливый ли характер носил поход Красной Армии в Европу, было ли это освобождение. Такие вопросы в широких слоях населения не могли даже возникать в первые послевоенные годы, да и до распада СССР внутренняя историческая политика давала однозначные формулировки и оценки по этому вопросу.

«Перестройка» с ее атаками на историческую память как инструментом политической борьбы за сознание масс не обошла и освобождение Европы. В страну стали все больше проникать негативные коннотации роли советского воина, порожденные западными пропагандистами, прежде всего, из стран германского блока, стремившихся оправдать или хотя бы смягчить вину фашистских агрессоров через попытки опорочить противника – жертву агрессии и освободителя своей земли и других народов. Черные мифы о миллионах изнасилованных немок, о советском солдате – мародере, насильнике и т. п. стали проникать в массовое сознание. К этим мифам (особенно в 1990-е годы) добавились попытки обвинить советское руководство в насильственном насаждении в Центральной Европе просоветских режимов, что стало основой для отрицая освободительного характера похода в Европу Красной Армии в 1944–1945 гг. и для обвинений со стороны определенных политических кругов постсоциалистических и новых постсоветских государств в советской оккупации, якобы пришедшей на смену германской. Либеральные средства массовой информации постсоветской России активно подхватывали эти обвинения, вливавшиеся в общий поток фальсификаций истории Великой Отечественной войны.

В действительности, нельзя отрицать, что СССР оказал влияние на формирование правительств в освобождаемых странах, однако в большинстве из них установившийся строй после вступления советских войск характеризовался намного большей свободой по сравнению с политическими режимами, существовавшими в этих странах до начала Второй мировой войны. За исключением Чехословакии и в какой-то степени Югославии, во всех странах Восточной Европы действовали авторитарные режимы фашистского типа. Однако в условиях изначально существовавших и действовавших в ходе войны противоречий интересов между великими державами союзников, жестким геополитическим и идеологическим соперничеством, вызревавшей и готовившейся Западом еще в рамках действовавшей антигитлеровской коалиции «холодной войны» не менее явные, но еще более циничные формы политического контроля в своих «зонах ответственности» реализовывали и США, и Великобритания. Однако западная историческая пропаганда лицемерно предъявляет обвинения во вмешательстве лишь советской стороне. СССР изначально не стремился к установлению коммунистических режимов в восточноевропейских странах, а лишь лояльных, дружественных, не представлявших для себя военной опасности. Реализованный сценарий оказался всего лишь результатом закономерной логики «холодной войны», навязанной Западом лежавшей в руинах советской стране, в надежде на то, что она надорвет свои силы в конфронтации, в условиях висящей дамокловым мечом военной угрозы и вызванной ею гонки вооружений. Тем не менее, на волне антикоммунизма и эти мифы, в контексте внедрения идеологемы «правого и левого тоталитаризма», стали внедряться в сознание россиян. Более того, активно стали продвигаться попытки приравнять советский и нацистский режимы, Сталина и Гитлера, коммунизм и фашизм. В 2009 г. ОБСЕ приняла «вильнюсскую» резолюцию, официально приравнявшую «сталинизм» и нацизм.

Все это происходило в сложном внутрироссийском контексте, оставлявшем российскую историческую память практически незащищенной перед массированным воздействием технологий, использовавшихся Западом в рамках ведущейся против России и никогда не прекращавшейся информационной войны. Длительное время, особенно в 1990-е годы, невнятность идеологической позиции российского руководства, стремление «дружить» и угодить Западу, готовности российской элиты «вписаться» в «европейские ценности» и структуры приводили к такой же невнятности в проведении исторической политики, в том числе в области трактовок истории Второй мировой войны.

Либеральные эксперименты в системе образования, в частности, допущение многовариантности трактовок, приводили к тому, что в ряде школьных учебников протаскивались откровенные фальсификации и антинациональные мифы об истории Великой Отечественной войны. Аналогичные процессы шли в киноискусстве, литературе, где свободой творчества оправдывались сюжеты и образы, в негативном ракурсе показывавшие советскую страну в той войне и не имевшие ничего общего с историческими реалиями. А ведь именно эти источники информации становились, особенно для младших и средних поколений, главными источниками знаний (а точнее, представлений) о событиях Великой Отечественной войны. Так, по данным репрезентативного социологического исследования «Великая Отечественная война в исторической памяти народа», проведенного Социологическим центром Российской академии государственной службы при Президенте Российской Федерации в ноябре 2004 г. в 18 субъектах Российской Федерации, если в среднем из обучения в различных учебных заведениях эти знания получали около 2/3, то в трех возрастных группах от 18 до 60 лет – до 4/5 опрошенных; из кинофильмов, театральных постановок – в среднем чуть менее 60 % (в возрастной когорте 40–49 лет – почти 70 %), из художественной литературы о войне – в среднем 48 % (от 30 до 59 лет – более 50 %). Все остальные источники информации и близко не приближались к этим показателям (даже СМИ – в среднем около 1/3 респондентов; посещение музеев – менее 1/3). Характерно, что место «живой памяти» в ряду источников информации о войне закономерно сокращается от старших к младшим поколениям. Так, если для лиц 60 лет и старше семейные архивы назвали таким источником 17,4 % респондентов, то в возрасте 18–24 лет – лишь 3,7 % (почти в 5 раз меньше!). Рассказы родителей, знакомых, друзей также среди источников такой информации занимали относительно небольшое место (в среднем около 40 %), а для младших возрастных категорий – немногим больше 20 %[580].

По данным опроса ВЦИОМ (2007 г.), при том, что большинство россиян (около 70 %) интересовалось отечественной историей и считают, что знают ее, лишь треть может более или менее верно назвать основные даты Великой Отечественной войны, и менее 50 % в возрасте до 24 лет могут назвать точную дату ее начала. При этом во всех возрастных категориях в оценке той войны россияне сходятся во мнении: Великая Отечественная война и величайшая трагедия, и величайший триумф в российской истории, событие, которое не оставляет равнодушными и заставляется интересоваться (хотя и по-разному) россиян во всех возрастных категориях[581].

Как же оценивают россияне действия Красной Армии в 1944–1945 гг. за границей, когда, освободив свою землю, она вступила на территорию сопредельных государств? В 2009 г. был проведен опрос сторонников различных партий по поводу их оценок этого события. «Скажите, с каким из двух представленных на карточке суждений и мнений Вы согласны в большей мере? Суждение 1: Разгромив фашистских агрессоров, Советский Союз не только отстоял свою свободу и независимость, но и сыграл решающую роль в избавлении народов Европы и Азии от угрозы фашистского порабощения; Суждение 2: Для народов Восточной Европы победа Советского Союза означала смену одной оккупации другой». В среднем по всем категориям опрошенных дали следующие ответы: 1. «Безусловно, больше согласен с первым суждением» – 49 %. 2. «Скорее с первым» – 21 %. 3. «В равной мере согласен с первым и со вторым» – 15 %. 4. «Скорее со вторым» – 5 %. 5. «Безусловно, больше согласен со вторым суждением» – 4 %. 6. «Затрудняюсь ответить» – 6 %. Таким образом, с тем, что Красная Армия осуществляла Освободительную миссию, сочли 70 % опрошенных (21 % из них – с некоторыми сомнениями), остальные либо колебались, занимая невнятную позицию (и освобождение, и оккупация), либо не знали, как оценить (6 %), а около 9 % расценивали как оккупацию. Интересно, что данные по сторонникам «Единой России» практически полностью совпали со средними показателями, тогда как левая и правая политическая поляризация четко проявилась и в тенденциях ответов по данному историческому вопросу: электорат КПРФ оценил как освобождение – 82 % (первый ответ – 69 %), Справедливой России – 84 % (первый ответ – 60 %), тогда как «демократы» («Правое дело» + «Яблоко») – 65 % (первый ответ – 24 %). Правые же дали и наибольший процент оценки действий СССР как оккупации (24 % – 4-й вариант ответа)[582].

18–19 апреля 2009 г. был проведен также инициативный всероссийский опрос ВЦИОМ (опрошено 1600 человек в 140 населенных пунктах в 42 областях, краях и республиках России; статистическая погрешность не превышает 3,4 %). Россияне вполне однозначно оценивают войны 1941–1945 гг., причем разброс мнений не очень большой по категориям респондентов из разных типов и размеров поселений, уровня образования и возраста. Большинство (77 %) считают, что Советская армия освободила страны Восточной Европы от фашистской оккупации и дала им возможность жить и развиваться (чаще так считают жители крупных и средних городов (79–80 %)). Только 11 % полагают, что, освободив эти государства, СССР насадил там прокоммунистические режимы, фактически лишив эти страны независимости (чаще такое мнение высказывают жители Москвы и Санкт-Петербурга – 16 %). Россияне старше 60 лет и имеющие начальное образование чаще других соглашаются с высказыванием о том, что Советская армия освободила страны Восточной Европы и дала им возможность спокойно жить и развиваться (84 % и 86 % соответственно). Молодые (18–24-летние) и высокообразованные респонденты больше остальных придерживаются мнения, что Красная Армия насадила в этих странах прокоммунистические диктаторские режимы и фактически лишили их независимости (по 14 %). Вероятно, высокое образование не является препятствием для воздействия «черных мифологем», активно внедряемых через СМИ, интернет и другие каналы информации, а уровня критичности и способности к системному анализу у данной категории недостаточно. Возможно, люди с более высоким уровнем образования более привержены либеральной идеологии и чаще готовы на веру принимать идущие с Запада «откровения». Однако во всех категориях адекватно оценили Освободительную миссию Красной Армии 3/4 или более респондентов[583].

В преддверии 70-летнего юбилея Победы, в 2014 г. произошли драматические события на Украине, которые вместили спровоцированный Западом государственный переворот, приход к власти разношерстных «революционеров майдана», в ряду которых влиятельное место заняли национал-радикалы, бандеровцы и откровенные нацисты. Следствием стало отделение Крыма от Украины и его воссоединение с Россией, восстание против узурпаторов власти населения Донецкой и Луганской областей, кровавые побоища в Одессе, массовые преследования, вплоть до многочисленных убийств, оппозиционных лидеров. На российское национальное сознание эта ситуация повлияла кардинально, вызвав подъем патриотизма, повлияв и на историческое сознание. Подавляющее большинство россиян понимают сегодня, что фашизм – не ушедшая в далекое прошлое абстракция, а активно реанимируемое сегодня опаснейшее явление, порождающее насилие, кровавые преследования по национальному признаку и за политические убеждения. Потому столь актуальной становится и историческая память о Великой Отечественной войне, в том числе ее триумфальное завершение. Именно Красная Армия принесла европейцам освобождение от фашизма, который, развязав мировую войну, установил режим тирании в большинстве стран Европы и в течение многих лет осуществлял политику геноцида по отношению к целому ряду народов, которые германские нацисты считали расово неполноценными. Русский народ и народы, исторически оказавшиеся в орбите его цивилизации, показали «сверхчеловекам», чего стоят их «превосходство» и их «новый порядок». 9 мая 1945 г. стало днем высшего триумфа не только Красной Армии, но и российской цивилизации в ее тысячелетней истории. Величие подвига советского народа и советского солдата заключается не только в том, что неимоверным напряжением всех своих сил они смогли защитить свою собственную свободу, но и ценой великих жертв подарили свободу другим народам Европы, а по сути – всему человечеству, ибо «западным демократиям» одолеть нацистскую Германию без СССР было не под силу. В этой Победе, в Освободительной миссии наши соотечественники еще многие поколения будут черпать моральные силы для выживания в сложном, все более непредсказуемом и недружественном мире. А значит, мы еще долго будем помнить Великую Отечественную войну, нашу Победу и роль СССР в освобождении Европы.

А то, как относятся к нашей Победе неблагодарная Европа, россияне все больше игнорируют. По данным опроса ВЦИОМ в апреле 2015 г., так Россия не отреагировали на объявленный США и их союзниками «бойкот» главами государств Парада Победы в Москве. На вопрос: «Как Вы считаете, это важно или не важно для России, чтобы главы стран-участниц Второй мировой войны приезжали 9 мая в Москву на Парад?» – «Скорее не важно» – ответили 52 %, а в Москве и Санкт-Петербурге – 61 % респондентов[584].

А. С. Сенявский. Красная Армия в Европе в 1944–1945 гг.: интерпретации истории как политический инструмент в современном мире[585]

С самого начала войны, как только гитлеровская Германия напала на СССР, и руководство, и народ Советской страны осознали ее особый характер – то, что это будет не обычная война, а схватка государств, народов, мировоззрений не на жизнь, а на смерть. Для СССР это была война на выживание в смертельной схватке цивилизаций – восточнославянской и евразийской с той частью западной цивилизации, которая была соблазнена и покорена праворадикальными силами германского нацизма и фашизма. СССР фактически пришлось воевать не с одной Германией, а с силами объединенной нацистами Европы. Неординарность, судьбоносность события и привели к осознанию войны как всенародной, Великой и Отечественной. Причем с первых дней войны властью были заявлены ее освободительные цели не только для советских народов. В речи И. В. Сталина 3 июля 1941 г. вопрос ставится шире: «Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма. …Наша война за свободу нашего Отечества сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы. Это будет единый фронт народов, стоящих за свободу, против порабощения и угрозы порабощения со стороны фашистских армий Гитлера»[586]. В дальнейшем эти задачи были осознаны как Освободительная миссия Красной Армии по отношению не только к советским территориям, захваченным фашистским агрессором, но и к европейским странам и народам, однако лишь через долгих три года, в середине 1944 г., когда советские войска вышли на западную границу СССР, вторая ее часть получила практическое воплощение.

Советский Союз сыграл решающую роль в разгроме нацистской Германии, покорившей силой оружия или подчинившей себе всю Центральную и Южную, почти всю Западную Европу. Вынеся на себе основную тяжесть войны, наша страна, ее народ и армия внесли в Победу над фашизмом вклад, намного превосходящий совокупный вклад ее союзников – США, Англии и других стран, и понесли несопоставимо огромные жертвы. Испытав горечь отступлений и поражений начала войны, перемолов в оборонительных и наступательных боях сотни дивизий Вермахта и армий сателлитов III рейха, так и не дождавшись открытия Второго фронта в самые тяжелые для себя периоды, Красная Армия, освободив свои оккупированные территории, вышла на западные границы с другими государствами. Начались освободительный поход Красной Армии в Европу, ее великая Освободительная миссия – апогей Великой Отечественной войны. Она имеет глубокий гуманистический смысл, ибо советский солдат ценой колоссальных жертв принес народам свободу от германской оккупации, нацистского рабства, от профашистских диктаторских режимов, а вместе с тем – мир, обеспечивший миллионам людей право на жизнь – главное право, без которого все прочие права человека не имеют смысла.

Европе был подарен мир: враг побежден, разгромлен и принужден к миру, прекратилась ежедневная массовая гибель военных и мирных жителей, разрушение городов и сел, объектов производственной и социальной инфраструктуры, объектов и предметов культуры и т. д.

Огромную цену заплатил советский народ за освобождение Европы. Около 7 млн. советских солдат и офицеров воевали за ее освобождение. Свою жизнь отдали свыше 1 млн. советских воинов: за освобождение Польши более 600 тыс., Чехословакии – 140 тыс., Венгрии – свыше 140 тыс., Румынии – 69 тыс., Германии – 102 тыс., Австрии – 26 тыс. и т. д. Эти цифры не учитывают раненых и искалеченных, которых было много больше, а многие из них стали инвалидами, другие вскоре умерли от ран.

Гуманитарная сторона Освободительной миссии оказалась не менее значимой, чем военная: Красная Армия организовывала жизнеобеспечение освобожденных стран, создавала условия для выживания населения на разрушенных войной территориях, помогала в восстановлении наиболее значимых объектов инфраструктуры и т. д. После окончания войны было налажено сотрудничество освобожденных стран с СССР, и наша страна, сама лежавшая в руинах, оказывала огромную экономическую помощь.

Даже по отношению к побежденным странам и народам СССР проявил невиданные в истории, особенно после всех варварских преступлений, совершенных агрессорами и оккупантами на советской территории, гуманизм и великодушие. Немецкий народ заслуживал гораздо более сурового возмездия, но ему была сохранена даже государственность. Красная Армия не порабощала, а освобождала страны-агрессоры от диктаторских пронацистских режимов. Почти для всех стран, кроме Германии, репарации оказались скорее символическими, несоизмеримыми с нанесенным ими нашей стране ущербом. Причем даже странам – бывшим противникам советская страна не отказала в значительной экономической помощи.

Естественно, в сознании советских людей образ Освободительной миссии Красной Армии имел исключительно позитивный характер, включая осознание жертвенного подвига воина-освободителя, совершенного ради других народов. Мужество, стойкость, массовый героизм, великая жертвенность, проявленная народами СССР в борьбе за свою свободу и за освобождение других стран, вошли в историческую память наших соотечественников как великая ценность.

В других странах ситуация с памятью о войне была иной. На нее повлиял целый комплекс факторов. В той войне с одной стороны были агрессоры и их сателлиты, с другой – обороняющиеся и жертвы агрессии; с одной стороны – носители человеконенавистнической нацистской идеологии, нацеленной на мировое господство, утверждение «нового порядка», разделение людей на высшую расу господ и низшую расу рабов, с другой – сторонники свободы и равенства народов, наиболее последовательным из которых был СССР; с одной стороны – побежденные, с другой – победители. Естественно, восприятие окончания войны и отношение к ней у разных народов оказалось связанным как с характером участия в войне, так и тем, оказались ли они на стороне победителей или побежденных.

Народы побежденной Германии и ее сателлитов, естественно, болезненно воспринимали поражение, и лишь постепенно происходило осознание, что эти страны и народы тоже были освобождены от «коричневой чумы», которая не только проявилась в форме нацистских диктатур, но и проникла в сознание миллионов. Участие разных стран во Второй мировой войне на стороне гитлеровской Германии относится в современной Европе к категории событий, травмирующих национальное сознание, причем не только как у побежденных в любых войнах, но и как у оказавшихся ответственными за преступления против человечности. Естественно, и после войны, и до сих пор все еще срабатывают механизмы психологической защиты, стремление вытеснить неприятные для нации воспоминания, оправдаться, сослаться на «юстицию победителей», бросить тень на армию освободителей.

Освободительная миссия Красной Армии на заключительных этапах Второй мировой войны всегда вызывала особо яростную неприязнь у политической и околонаучной элиты Запада. И это не случайно: Западная Европа под предводительством нацистской Германии несла России порабощение, разрушения и смерть, а Красная Армия народам Европы – освобождение и спасение от нацистского рабства. Можно ли такое простить и оставить эту миссию незапачканной и неискаженной? Ведь большинство европейских стран было замарано либо прямым союзом с Гитлером, либо, из покоренных стран, массовым коллаборационизмом, особенно среди их элиты. Поэтому закономерны со стороны некоторых их политиков, журналистов, историков попытки приравнять агрессора и жертву агрессии, изобразить в негативном свете освободителей и обелить агрессоров и т. п.

Но и в странах, союзных в то время СССР, еще со времен «холодной войны» вплоть до сегодняшних дней предпочитают переставлять акценты, проводить инверсию с позитивного образа советского воина-освободителя на роль оккупанта, дикого варвара, насильника и т. д. На память о войне сильно повлиял послевоенный раскол мира на две противостоявшие друг другу системы. Все усугубилось и осложнилось практически немедленным новым противостоянием стран и народов в «холодной войне». А раскол произошел не только по линии победители-побежденные: часть и тех, и других оказались по одну сторону «баррикад», вместе с США (союзники Гитлера – в том числе Западная Германия, Италия, и жертвы агрессии – Бельгия, Франция, Норвегия, Дания и др.), а часть других – по другую, вместе с СССР (в том числе страны нацистского блока – Восточная Германия, Венгрия, Румыния и др., и жертвы агрессии – Польша, Чехословакия, Югославия). И все это – «в одном флаконе». Да еще и в контексте, с одной стороны, созданной по итогам войны Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений, призванной предотвратить новый мировой конфликт, а с другой, реалий геополитического, идеологического, экономического и т. д. противоборства формировавшихся двух общественно-политических систем, военно-политических блоков, региональных и глобальных экономических организаций, в контексте жесткой конкуренции двух проектов мироустройства, условно обозначавшихся как мир капитализма и мир социализма.

Вот в этом сложнейшем контексте и формировалась память о Второй мировой войне, роли в ней СССР, и, в частности, апогея всей войны – освобождения Красной Армией целого ряда европейских стран. Конечно, в каждой из стран бытовала своя живая память участников и свидетелей событий (пока они были живы), но официальная память во многом подстраивалась под общую линию идеологии и политики, доминировавшей в каждом из военно-политических блоков. То есть, официальная политика памяти всех стран зависела от того, к какому военно-политическому блоку принадлежало конкретное государство.

Память о Второй мировой войне весь послевоенный период являлась областью идеологических столкновений и попыток переписать историю в угоду геополитическим и иным интересам стран Запада. США и Великобритания, несмотря на неоспоримые факты, изначально пытались приписать себе основную заслугу в победе над фашистской Германией и в целом во Второй мировой войне, а заодно не только принизить роль СССР, но и бросить тень на своего недавнего союзника.

Причина идейных столкновений вокруг этой войны заключается, наряду с прочими, в ее особой значимости для целого ряда военных и послевоенных поколений. Так, по данным социологического опроса 1985 г., среди наиболее важных событий за последние полвека на первом месте американцы назвали Вторую мировую войну (почти 30 %)[587]. Причем многие респонденты подчеркивали, что это было «большое мировое столкновение», «война справедливая, в которой мы сражались и победили», и война значимая, которая вызвала «создание новой мировой структуры»[588].

Еще более существенное место Вторая мировая война занимала и занимает в отечественном историческом сознании. Историческая память о Второй мировой войне, для нашей страны – о Великой Отечественной, имеет особое значение, поскольку в ней был сокрушен смертельный беспощадный враг, покоривший почти всю Европу и двинувший ее потенциал против СССР, грозивший уничтожением не только советского государства, но и российской цивилизации и многих народов нашей страны. Именно ход и итоги той войны на десятилетия предопределили авторитет и позиции СССР в системе международных отношений, соотношение сил в мире, да и сам его облик. Естественно, ключевое место в этой памяти занимает Освободительная миссия Красной Армии, апогей подвига советского солдата, принесшего народам Европы избавление от нацистского порабощения, массового истребления и эксплуатации.

Поэтому сражение за умы в этом принципиально важном вопросе носило не только абстрактный характер, но и всегда имело политическое значение. Официальный советский дискурс памяти о Второй мировой войне, конечно, имел определенные идеологические фильтры, но в целом, особенно в главном, достаточно объективно отражал реальную историю, роль СССР в достижении Победы и в освобождении мира от немецко-фашистской агрессии.

Атака на историческую память о Второй мировой войне, о роли в ней СССР, в том числе об Освободительной миссии Красной Армии, особенно усилилась в период демонтажа советской системы и геополитической катастрофы распада соцлагеря и Советского Союза. Однако фальсификации истории Второй мировой войны имели целью не только подрыв ценностной основы советского общества для его развала. Они продолжились и тогда, когда «победители» в «холодной войне» лихорадочно осваивали «советское наследство».

После распада «социалистического лагеря» и СССР исчез один из полюсов «холодной войны». И не произошло ничего удивительного: победители в ней стали формировать и навязывать всему миру свою версию истории. Кардинально логика формирования Западом памяти о войне не изменилась, но была дополнена некоторыми принципиально важными моментами.

Рухнула расстановка сил, обусловившая ялтинско-потсдамское мироустройство. США стремились прибрать к рукам все наследство (геополитическое, экономическое, но также и ценностно-символическое) побежденных, то есть в первую очередь СССР. США, стремившиеся сформировать и закрепить модель однополярного мира, сокрушали остатки системы безопасности, созданной Ялтинско-Потсдамскими решениями.

Интерпретация, даже переформатирование исторической памяти стало инструментом достижения целого ряда политических целей: включения в свою орбиту сначала восточноевропейских стран, затем – новых постсоветских государств, ослабление (в том числе и морально-политически) постсоветской России. Интерпретация исторической памяти о Второй мировой войне стала инструментом утверждения нового курса бывших стран Восточного блока и ряда постсоветских стран (Прибалтики, Украины), доказательства их лояльности заокеанскому сюзерену через демонстрацию враждебности России, утверждение антироссийских версий истории, особенно фальсификации Освободительной миссии Красной Армии.

Западные версии конца Второй мировой в целом сохранились, но стали более открытыми, наглыми, откровенно антироссийскими, версия новой оккупации – доминирующей. Началось не просто забвение и вытеснение памяти о советском солдате-освободителе, а ее осквернение. Дело дошло до сноса памятников советским воинам, положившим свои жизни за свободу и даже существование народов Европы, преследования советских ветеранов войны в ряде стран, героизации прихвостней немецко-фашистских оккупантов. Удивительно, но даже в тех странах, народы которых были обречены на рабское существование под сапогом третьего рейха и даже физическое истребление как «недочеловеков» (например, в такой славянской стране, как Польша, нация которой была обречена немецкими нацистами на геноцид), в официальной исторической пропаганде доминирующим становится формирование негативного образа советского солдата как «насильника и оккупанта».

«Перестройка» в Советском Союзе, распад мировой соцсистемы, а затем и СССР привели не только к радикальному изменению «идеологического ландшафта» на планете, но и геополитической карты мира. «Победители» в «холодной войне» постарались максимально освоить не только советское геополитическое, но и ценностно-символическое наследство. Поскольку Вторая мировая война являлась ключевым событием XX в., на итогах которого строилось все послевоенное мироустройство вплоть до начала 1990-х годов, то с распадом двухполюсного мира сохранение единственной сверхдержавы – США, которые стали осуществлять глобализацию по-американски и претендовать на мировую гегемонию, вызвали у них стремление окончательно переписать историю, прежде всего той войны, уже не только в ключе присвоения основных заслуг в Победе над нацистской Германией, но и в максимальной дискредитации СССР (приравнять Сталина и Гитлера, нацистскую Германию и СССР, агрессора и его жертву, «переформатировать» ключевые оценки, в частности представить освобождение со стороны СССР европейских стран как новую оккупацию, перенести акценты с позитивных сторон действий Красной Армии на негативные, используя целую систему приемов фальсификации – забвение, некорректную трактовку событий и явлений, раздувание единичных негативных фактов, представление их как основной тенденции, обобщение и генерализацию, прямые подтасовки и фальсификации и т. п.).

Со временем возможности для фальсификаций и манипуляции социальной памятью о войне увеличились. Во время войны и сразу после ее окончания всем было ясно – кто есть кто. Но сменились поколения, и сегодня многие не знают даже – кто с кем и на какой стороне воевал. По данным исследования, проведенного британским агентством ICM Research, граждане Великобритании, Германии и Франции считают, что от фашизма Европу освободили американские войска, а заслуги Красной Армии признали лишь 13 % респондентов[589]. Многие американцы считают, что СССР был союзником Гитлера. Это очень выгодная позиция «смешения» ролей, и она особенно проявилась после распада СССР. Понятие «освобождение» во многих странах стали заменять на понятие «советская оккупация», «установление тоталитарного режима», лишение независимости и т. п. И если США в контексте «холодной войны» использовали эту тактику для подрыва позиций своего идеологического и геополитического конкурента, то в постсоветский период ее используют также многочисленные осколки «социалистического лагеря» и «советской империи» как для выстраивания национальных мифов (через формирование образа врага в лице СССР и его наследницы – постсоветской России), так и для демонстрации лояльности заокеанскому сюзерену.

Конструирование исторических мифов, в том числе об истории Второй мировой войны, является важным инструментом самоутверждения новых постсоциалистических государств, средством поиска их идентификации, и прежде всего, за счет России и ее исторического наследия, особенно искажения роли СССР во Второй мировой войне, ибо большинство этих государств в их нынешних границах явились продуктом итогов той войны и победы Красной Армии. В каждой из стран проводилась в той или иной степени сформированная политика памяти, которая имела основной целью ретрансляцию официальной версии войны в массовое сознание (через систему образования, СМИ и т. д.).

Огромное влияние на историческую память, на оценки минувших военных событий оказывают политические элиты, находящиеся в определенный период у власти и ориентированные во внешней политике на сохранение либо пересмотр итогов Второй мировой войны. В этом процессе, как правило, задействованы геополитические, а также текущие политические, экономические и другие интересы. В механизмах интерпретационных изменений исторической памяти особую роль играет влияние доминирующих смысловых контекстов общества, особенно его идеологические трансформации.

Например, некоторые народы, чьи страны участвовали в войне на стороне нацистской Германии, в противовес политике правящих в то время режимов старались подчеркнуть борьбу своих антифашистов. Другие, напротив, пытаются завуалировать и даже оправдать преступления своих соотечественников, сотрудничавших с нацистами, возводят их в ранг национальных героев, как это происходит в прибалтийских государствах, в современной Украине. Но рассматривают их не как предателей, нацистских преступников, а как борцов за национальную независимость, национальные интересы, создавая мифы, ничего общего не имеющие с исторической реальностью. Здесь психологические механизмы используются в конкретных политических целях. Поразительно, но факт: элиты этих народов, выбравшие «европейский» вектор развития, опираются в самоидентификации своих стран не на реальный вклад своих народов в разгром нацизма (а они входили в состав СССР, огромная часть их населения воевала в составе Красной Армии и пала в борьбе с фашистской агрессией либо стала жертвой немецкой оккупации), а на исторические мифы о «борцах с советским тоталитаризмом», «советской оккупацией» и т. п., реально – на героизацию пособников немецко-фашистских агрессоров, на прославление коллаборационистов, «отметившихся» военными преступлениями (участие в карательных операциях, преследование антифашистского сопротивления, расправы с советскими активистами и их семьями, массовое уничтожение еврейского населения и т. п.). Эта историческая политика осуществляется в контексте утверждения радикального национализма вплоть до возрождения нацизма по-украински, по-латышски и т. д., разжигания русофобии и т. д. Причем все эти «выверты» своих подопечных «западные демократии» старательно «не замечают».

Сегодня даже «милость к падшим», великодушие по отношению к поверженному врагу предаются забвению. Забываются и те огромные жертвы, которые принес советский народ для освобождения порабощенных нацистской Германией стран и спасения их народов от истребления. Общей же современной тенденцией становится использование недоброжелателями России памяти о Второй мировой войне для разжигания русофобии, формирования негативного образа СССР и Красной Армии в той войне, а на основе этого – негативного отношения к современной России и выдвижение к ней различных претензий.

Несомненно, историческая память нуждается в защите. В освещении Великой Отечественной войны Освободительная миссия должна занимать весомое место и быть поданной не только в должном объеме, но и в верной тональности и в фактической точности и достоверности. Последовательное и активное отстаивание исторической правды должно быть и внутриполитической и внешнеполитической обязанностью государства, и не только из-за нашего долга поколению фронтовиков, спасшего нашу страну, но и по сугубо прагматическим мотивам: историческая правда о войне является основой национального единства народов постсоветской России, она сохраняет основу общего самосознания постсоветских народов на всем евразийском пространстве, она является ключевым рубежом обороны в информационной сфере, позволяющим защищать геополитические интересы и безопасность России.

В. А. Литвиненко. Освободительная миссия Красной Армии на территории Польши: проблемы интерпретации в контексте миропроектной конкуренции[590]

В ноябре 1877 г. Ф. М. Достоевский записал в своем «Дневнике писателя»: «По внутреннему убеждению моему, самому полному и непреодолимому, – не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными!»[591]. К сожалению, эти слова оказались пророческими и остаются актуальными и в XXI столетии.

Тема Освободительной миссии Красной Армии во Второй Мировой войне не раз поднималась как в научной литературе, так и в средствах массовой информации. Сегодня она особенно актуальна, так как стала ареной ожесточенной информационной и идеологической войны против России. Искажение и прямая фальсификация исторических фактов, осквернение памятников и захоронений советских воинов, павших в боях при освобождении Европы от нацизма, вызывающе-циничные заявления политиков, в том числе и на государственном уровне, – только незначительная часть того, с чем приходится сталкиваться. Лидеры почти всех стран Восточной Европы, Прибалтики и некоторых других бывших республик Советского Союза свое освобождение от фашизма иначе как «оккупацией» не называют. Само отрицание факта «советской оккупации» грозит серьезными неприятностями, вплоть до уголовного преследования. При этом ни о какой «политкорректности», к которой постоянно призывают Россию, речь не идет.

Громче всех в хоре обличителей «советской агрессии» звучит голос Польши. Некоторые высказывания политиков и общественных деятелей заставляют всерьез усомниться в наличии у них элементарного здравого смысла. Например, заявление, сделанное в интервью 1-й программе Польского радио министром иностранных дел Польши Гжегожем Схетыной. На слова ведущего по поводу роли СССР в освобождении Освенцима: «это Красная Армия, что не говори, открыла ворота Аушвица», последний ответил: «А, может, правильнее говорить, что это Первый Украинский фронт, то есть украинцы, его освобождали? Ведь в тот январский день там были украинские солдаты, это они открывали ворота, и они освобождали лагерь…»[592].

А вот совсем свежее высказывание президента Польши по поводу парада Победы в Москве. Выступая с речью на Замковой площади Варшавы по случаю польского Дня Конституции, Бронислав Коморовский заявил: «Ведь скоро – 9 мая Красная площадь в Москве вновь обернется бронетанковой площадью. Вновь там будут демонстрировать силу те дивизии, которые недавно на глазах мира и наших польских глазах напали на соседнюю Украину… Следует помнить, что в этой военной демонстрации, демонстрации силы речь идет не об истории, а о современности и будущем. Таков образ сегодняшнего нестабильного и неспокойного мира. И в таких условиях мы должны строить нашу польскую безопасность»[593]. При чем здесь Украина и безопасность Польши пан Президент не уточнил.

Недавно посол Польши в России Катажина Пелчиньска-Наленч сообщила, что в стране нет единой трактовки истории Второй мировой войны[594]. То есть, плюрализм мнений приветствуется. Следовательно, можно снести памятник Маршалу Советского Союза И. С. Коневу, а спасение Кракова, подготовленного фашистами к взрыву, объявить мифом и русской пропагандой. В 1991 г. памятник был демонтирован. Сейчас он стоит на родине героя, в г. Кирове. «Памятник советскому полководцу несколько лет провел на свалке, в Киров его привезли буквально в расчлененном состоянии»[595] и после реставрации установили в 1995 г. Согласно тому же плюрализму, вполне допустимо возводить памятники другого рода. Речь идет о скульптуре «Насилие», изображающей советского солдата, насилующего беременную женщину. Сей «монумент», установленный ночью в Гданьске на Аллее Победы группой «активистов», простоял всего несколько часов, но резонанс был оглушительный, ибо новость о данном событии растиражировали во всех видах СМИ по всему миру. Тот же плюрализм позволяет списать это на самодеятельность отдельных граждан. А власть вроде и не при чем. Неужели кто-то готов всерьез утверждать, что установка памятника в центре не самого маленького города Польши может быть осуществлена без согласия властей, пусть и молчаливого? И это происходит в той самой Польше, при освобождении которой погибло более 600 тыс. советских воинов.

На первый взгляд, это более чем странно. Ведь оккупационный режим в «генерал-губернаторстве» и особенно в новых имперских округах «рейхсгау», на которые немцы разделили территорию Польши, отнюдь не был мягким, не то что в остальной Европе. Вот лишь некоторые факты. В Информационной сводке № 349 от 28 января 1945 г. 7-го отдела Политуправления 1-го Украинского фронта «О политическом положении и о настроениях населения в восточных районах Познаньского воеводства (“Вартенгау”)» сообщалось:

«Поляки, уцелевшие после 6 лет немецкого хозяйничанья в Познани, с ужасом рассказывают о своем полном политическом бесправии, о неслыханном унижении перед немцами и об издевательствах немцев. Вся политика немцев была направлена на то, чтобы поставить поляков в разряд “недочеловеков”, бесправных животных. Между поляками и чистокровными немцами, а также между теми, кто заявил о своем немецком происхождении, и псевдонемцами, переселенными из других областей, была возведена непреодолимая преграда.

Поляк не имел права войти в магазин за получением продуктов по карточкам в те часы, когда там бывали немцы. Он должен покупать продукты вечером, после немцев. На продуктовых карточках в левом углу стояла буква “П”.

Поляк не имел права передвижения и выезда из Вартегау. Поляк не имел права апеллировать по суду… У поляков не было никакой собственности – все принадлежало III империи. Немцы беззастенчиво отбирали все, что им понравилось…

Польские дети не допускались в немецкие школы, а специальных школ не было… Если ребенок умеет расписываться – он уже считается грамотеем.

Поляки не могли служить в государственных учреждениях…

Все книги на польском языке были уничтожены, газеты закрыты. При переезде из “генерал-губернаторства” в “гау” таможенный чиновник просматривал вещи и отбирал все, что было напечатано по-польски…

Поляки не имели больниц, аптек, врачей, акушерок (почти вся польская интеллигенция была истреблена)… Лечили знахари и повитухи…

…Ксендзов арестовывало гестапо. Служба в городском костеле не отправлялась. Немцы устроили в нем сначала склад зерна, а затем склад боеприпасов.

Поляк мог жениться только в возрасте 28 лет, а девушка выходила замуж не моложе 25 лет…

Поляк… при встрече с немцем… должен снять головной убор и приветствовать низким поклоном.

На каждом шагу были установлены сотни унизительных правил, за нарушение которых следовала расправа кулаком. Население было терроризировано немцами до крайней степени. Все приказания местных властей должны были выполняться безоговорочно и точно под угрозой отправки в “штрафной лагерь” (так немцы именовали концентрационные лагеря) или расстрела.

…Люди работали за голодный паек, но и его не всегда удавалось выкупить вследствие высоких цен… Все городское, так и сельское население было доведено немцами до пределов обнищания»[596].

Не менее тяжелым, по свидетельствам документов, было положение польского населения при немцах в других районах страны (городах Кракове, Тарнув, Бохня, Домброва-Тарновска и др.)[597], где господствовала та же система бесправия, издевательств, физического истребления, насильственного онемечивания, грабежей и вымогательств, гонений против церкви и т. д.

Совсем иначе выглядело вступление на территорию Польши войск Красной Армии. В Директиве Военного совета 1-го Белорусского фронта за подписью командующего фронтом маршала Рокоссовского от 26 июля 1944 г. говорилось, что части и соединения фронта, «перешли Западный Буг и вступили на территорию Польши – дружественного нам союзного государства», чтобы «помочь польскому народу в деле освобождения от немецких захватчиков». Отмечая, что польское население «ждало прихода нашей Армии с нетерпением и сейчас повсеместно исключительно хорошо встречает наши части, бойцов и командиров Красной Армии», Военный Совет фронта приказывал тщательно разъяснять личному составу, «какое для нас имеет большое политическое значение правильная линия во взаимоотношениях с местным населением союзного нам государства», о недопустимости «малейших случаев самочинства», о «необходимости в обращении с населением соблюдать чувство собственного достоинства и авторитет Красной Армии», «быть вежливым и культурным»[598].

В документах отмечается, что, сравнивая немецкий оккупационный режим и поведение советских войск, «население еще до сих пор находится в состоянии оцепенения, оно не верит собственным глазам и ушам. Беднейшая часть населения, видя хорошее отношение к себе военнослужащих Красной Армии, готово отдать последний кусок хлеба своим освободителям. Считается большой честью, если красноармеец или командир поздоровается с поляком за руку. Многие плачут, вспоминая прошлое житье… Брошюры и плакаты на польском языке расхватываются в драку, перед плакатами собираются группы читающих. Пластинки с записью польского гимна и польских песен многие слушают со слезами радости на глазах. Население до сих пор не верит, что снова будет польское государство, польские школы и церкви, свободная и независимая Польша»[599].

Можно сколько угодно измышлять мифы о жестокой советской оккупации, но факты, подкрепленные документами, – вещь упрямая. Почему же Польша (по крайней мере, ее элита), ведет себя столь странным образом?

На самом деле, ответ лежит практически на поверхности. Никто не отменял такое понятие, как конкуренция глобальных проектов развития. Иногда эту конкурентную борьбу называют Большой игрой, хотя это не совсем одно и то же. Не вдаваясь в методологические подробности, стоит заметить, что, во-первых, – Россия и Польша всегда или, по крайней мере, очень долгое историческое время находились по разные стороны «баррикад». После принятия католицизма Польша присягнула Западному проекту, какие бы формы он не принимал. Россия же, напротив, всегда противостояла западной проектности, будучи носителем своего собственного Проекта Развития, опять же, независимо от того, какие именно формы он принимал. При этом Польша, даже в периоды наибольшего расцвета и могущества никогда не являлась ведущей силой, не была субъектом. Россия же, даже в периоды наибольшего упадка, даже находясь на краю пропасти, этой субъектностью обладала.

Во второй половине XX в. ситуация на фронте миропроектной конкуренции осложнилась выходом на политическую сцену фашистского проекта. Польша, по целому ряду признаков, была готова не только поучаствовать в данном проекте, но и при случае возглавить его. Когда амбиции довоенной Польши перешли всякие границы разумности, ее просто «сдали», принесли в жертву те, кому Польша безгранично верила, руками тех, с кем страстно желала дружить. По словам высокопоставленного офицера британских ВВС барона У. де Роппа в беседе с руководителем внешнеполитической службы национал-социалистской партии Германии А. Розенбергом, состоявшейся 16 августа 1939 г.: «Польша более полезна для Англии в роли мученицы, чем в качестве существующего государства»[600]. И далее: «На случай быстрого завершения германо-польского конфликта при этих условиях еще имелась бы возможность быстро ликвидировать войну, поскольку из-за государства, которое практически уже перестало бы существовать в своем первоначальном виде, ни Британская империя, ни Германия не поставили бы на карту свое собственное существование»[601].

И не стало Польши. Списали, как пару стоптанных солдатских ботинок. А вот спасли ее именно те, кого она искренне ненавидела, притом всегда.

Желание Польши играть первую скрипку в антисоветском, а по сути в антирусском концерте легко прослеживается документально. Достаточно вспомнить, какую именно Польшу мы освобождали от фашизма.

Начнем с 1934 г. Уже год, как к власти в Германии пришли нацисты. Этого времени было вполне достаточно для того, чтобы всем стало понятно, с чем именно столкнулся мир. Иллюзий никто не питал. Примечателен в этом плане визит министра иностранных дел Польши полковника Ю. Бека в Копенгаген, где в обстановке крайней секретности с представителями Франции, Англии и скандинавских стран обсуждались вопросы о довооружении Германии, о создании Балтийской Антанты, в которой Польша собиралась играть ключевую роль, предварительно «проглотив» Литву «на федеративных началах», о расчленении России «по национальному признаку», причем особое внимание обращалось на то, что в первую очередь должны быть отделены Украина и Белоруссия.

Особо интересны переговоры Ю. Бека с англичанами, представителями группировки Норман – Хейлшем. Переговоры состоялись в Копенгагене 28 декабря 1934 г. Привлекает внимание состав английской делегации. Из доклада ИНО ГУГБ НКВД за подписью А. Х. Артузова следует, что «…На встречу приехал в Копенгаген сам директор английского банка Норманн (Монтегю Коллет Норман. – В. Л.), а также постоянный вице-министр иностранных дел Англии сер Роберт Ванситард, человек группировки Норман – Хейлшем, о чем наш агент раньше не знал»[602]. Лорд Хейлшем в то время занимал пост военного министра, что говорит о многом.

Незадолго до этого была и другая, не менее секретная встреча высокопоставленных представителей германского и британского истеблишмента. В частности, об этом говорится в книге Ю. Муллинса «Секреты Федеральной резервной системы» (Mullins Eustace “The secrets of the Federal Reserve”), вышедшей в свет в 1952 г. «Барон Вильгельм де Ропп (Wilhelm de Ropp), журналист, чьим близким другом был майор Ф. В. Винтерботам (F.W. Winterbotham), начальник воздушной разведки Британской Секретной Службы, привез нацистского философа, Альфреда Розенберга (Alfred Rosenberg), в Лондон и познакомил его с лордом Хейлшем (Hailsham), министром обороны, Джеффри Доусоном (Geoffrey Dawson), редактором Таймса и Норманом, гувернером Банка Англии»[603]. Как видим, встреча барона У. де Роппа и А. Розенберга, упомянутая выше, была далеко не первой. И не последней[604].

Однако вернемся к переговорам, одной из главных тем которых был заем для Германии и Польши в размере 500 млн. золотых долларов, 150 млн. из которых предназначались Польше. М. Норман, в частности, заявил следующее: «…Как только будет улажен вопрос франко-германского сближения, заем будет немедленно реализован».

«По вопросу о франко-германском сближении англичане утверждали, что группировка Норман – Хейлшем сделала свое дело, а именно заставила правительство Англии повлиять на правительство Франции в направлении соглашения с Германией на основе признания германского довооружения»[605].

Собственно говоря, это был смертный приговор как для Польши, так и для Франции, и для всей Европы, но полковник Ю. Бек тогда этого не понял. Да и не только он.

26 января 1934 г. был заключен Договор о ненападении между Германией и Польшей (так называемый Пакт Пилсудского – Гитлера), к известной и официально опубликованной части которого прилагалось секретное соглашение, которое развязывало Германии руки для любой агрессии, если только она не касалась Польши[606]. При этом по отношению к СССР (даже после продления 5 мая 1934 г. срока действия договора о ненападении между СССР и Польшей и внешнего потепления отношений между ними, включая прекращение явных нападок в прессе и обмен культурными миссиями) Польша вела подрывную деятельность по всем направлениям, в частности, поддерживая и «вскармливая» украинских националистов петлюровского толка, в том числе и для подготовки террористических актов против видных советских и партийных деятелей[607].

Не последовало изменений в отношении Польши к СССР и в последующие годы. Так, в докладе 2-го (разведывательного) отдела главного штаба Войска Польского за декабрь 1938 г. подчеркивалось: «Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке… Поэтому наша возможная позиция будет сводиться к следующей формуле: кто будет принимать участие в разделе. Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный исторический момент. Задача состоит в том, чтобы заблаговременно хорошо подготовиться физически и духовно… Главная цель – ослабление и разгром России»[608]. Тогда же вновь назначенный посол Польши в Иране Я. Каршо-Седлевский сказал буквально следующее: «…Польские взгляды на политику в восточной Европе ясны: через несколько лет Германия начнет войну против СССР; Польша добровольно или по принуждению поддержит ее. В случае указанного конфликта Польше выгоднее стать на германскую сторону, так как территориальные интересы Польши на Западе и ее политические притязания на Востоке, и, прежде всего на Украине, могут быть обеспечены только путем германо-польских соглашений»[609].

Как говорится, no comment. При всем желании назвать отношения СССР и Польши хотя бы добрососедскими не получается. Все годы своего существования после распада Российской империи Польша была не только «вероятным противником», но и врагом № 1, в отличие от Германии, ввиду отсутствия с последней общей границы. Следовательно, когда от Германии последовало вполне вменяемое предложение заключить взаимообязывающий договор в области торговли и политики (включая пресловутый «Пакт Молотова – Риббентроппа»), советское правительство ответило согласием. Наши западные «партнеры» – и Польша громче всех – до сих пор ставят нам в вину это вполне рядовое, с точки зрения международного права, событие, обвиняя СССР не только в разделе Польши, но и в развязывании Второй мировой войны наряду с Германией. То, что это, мягко говоря, не соответствует действительности, на Западе мало кого интересует. Можно подумать, что полякам было бы легче, если бы немцы оккупировали всю Польшу целиком. В этом случае нас бы сегодня обвиняли в том, что мы не вступились за несчастную Польшу и безучастно взирали на то, как ее уничтожают. В любом случае, виноваты были бы русские. Кстати, «согласно опросу 2014-го года, проведенному американским аналитическим агентством Pew Research center, негативно к России относится 81 % поляков. По данным того же опроса, больше всех Речь Посполитая любит немцев»[610]. Кто бы сомневался…

Таким образом, к моменту выхода советских войск к границам Польши значительная часть ее населения (не большинство, но все же…) особой любви к нам не испытывала по определению.

Отдельного внимания заслуживает анализ взаимоотношений командного состава Армии Крайовой (АК) и командования Красной Армии. Особенно в период Варшавского восстания. Вот лишь некоторые документы. В Докладе командующего Армии Крайовой генерала дивизии Тадеуша Бур-Комаровского Верховному Главнокомандующему польских вооруженных сил, находившемуся в Великобритании, об оценке обстановки в связи с вступлением Красной Армии в Польшу от 22 июля 1944 г. говорилось: «…В Польшу вступают Советы, одной из целей которых является ликвидация независимости Польши, или по меньшей мере, политического подчинения ее Советам после того, как у Польши отрежут восточные области. Без четкого представления такого положения нельзя добиться мобилизации всех польских сил в политической кампании, которую мы должны вести против России и выиграть ее»[611]. Там еще много чего было сказано, но для понимания общей тенденции данного фрагмента вполне достаточно.

Однако для реализации этих планов необходима была военная победа, захват административного центра, в идеале, столицы и легитимация, таким образом правительства в изгнании, бросившего в 1939 г. свою страну и армию на произвол судьбы. Единственный способ достижения этой цели – восстание в Варшаве, которое должно было победить до подхода частей Красной Армии. Предполагалось, что это дело нескольких дней. Результат оказался вполне предсказуем: после кратковременного успеха восставших началось планомерное их уничтожение немцами вместе с мирным населением и самим городом.

8 августа 1944 г. командующий округом Варшава полковник А. Хрусцель (псевдоним Нурт) в телеграмме командующему 1-м Белорусским фронтом Рокоссовскому просил о материальной помощи и установлении связи: «С 1 августа 1944 г. веду бои с немцами в Варшаве с участием всего населения и всех вооруженных отрядов Армии Крайовой, и тех, которые присоединились к боям: Рабочая милиция, Армия Людова, Польская Армия Людова и другие. Ведем тяжелые бои. Немцы, готовя пути отхода, жгут город и уничтожают население. Сейчас мы сдерживаем крупные немецкие бронетанковые силы и пехоту, однако ощущаем недостаток боеприпасов и тяжелого оружия, нам необходима быстрая помощь войск маршала. В моем штабе находится советский офицер капитан Калугин, сообщите для него данные радиосвязи, для чтобы[612] он мог связаться с Вами и таким путем дать мне возможность согласовать действия»[613].

11 сентября 1944 г. в телеграмме Рокоссовскому взывал о помощи уже командующий Армии Крайовой Бур-Комаровский, еще недавно собиравшийся вести против России политическую кампанию и «выиграть ее»: «[…]Жители города очень страдают от обстрелов сверхтяжелой артиллерии, убедительно прошу пана маршала противодействовать ей. Ориентируясь в наших возможностях, Вы не можете ждать от нас решающего взаимодействия, поскольку из-за отсутствия у нас тяжелого вооружения у нас небольшие наступательные возможности. Тем не менее, если Вы нам укажете направление действий и подкрепите нас тяжелым оружием, мы сможем там сосредоточить все наши усилия в решающем ударе советских армий на Варшаву. Прошу пана маршала сообщить данные для установления прямой радиосвязи. Ожидаю ответа и выражаю свое солдатское приветствие»[614].

Но наступление Красной Армии задерживалось (по вполне объективным причинам). Причины этой задержки описаны многократно и подробно. Тем не менее, несколько слов стоит сказать. Не в качестве оправдания, как это, к сожалению, было принято в последние десятилетия, а в качестве констатации очевидного факта. Любое самое успешное наступление в определенной фазе предполагает оперативную паузу. Одна задача решена (вышли к Висле), последующая в деталях не сформулирована. Кроме того, необходимо подтянуть тылы и резервы, обслужить технику, пополнить боеприпасы, ассортимент медикаментов и перевязочных средств и, самое главное, дать личному составу отдых, абсолютно необходимый перед следующим этапом решительного наступления. Это азы военного дела. Аксиома. Ее игнорирование чревато большой кровью, которой и так было немало. С чего это командование АК и их правительство в изгнании решило, что за Варшавскую авантюру русские солдаты должны расплачиваться своими жизнями? Первая Польская армия генерала Берлинга (воинов которой командование АК называло не иначе, как бандой, продавшейся Советам), ринувшаяся на помощь братьям, буквально умылась кровью на плацдармах, так и не добившись успеха. Нужно было к этому добавить еще и кровь десятков тысяч солдат Рокоссовского, Конева и Жукова? И только для того, чтобы правительство, уже один раз предавшее свой народ и страну, еще немного «порулило»?

Да, жаль героев, которые, поверив своим командирам, пошли на верную смерть, не имея и тени шанса на победу. Безумно жаль мирных жителей, ставших заложниками этой авантюры. Но мы-то здесь при чем? Разве у нас были какие-либо обязательства перед польским государством? Разве у нас были какие-либо обязательства перед польским народом, кроме тех, которые мы взяли на себя добровольно? Нет! Не было. Тем не менее, посильная помощь восставшим была оказана[615]. Да и бои под Варшавой не прекращались ни на один день. Вот только обстановка складывалась не в нашу пользу. А в самой Варшаве обстановка быстро приближалась к катастрофической.

И тогда печатные органы и средства пропаганды, подконтрольные Лондонскому правительству и командованию АК, начинают распространять информацию (вернее, дезинформацию) о том, что это Советы спровоцировали восстание, а потом бросили людей на произвол судьбы, что Сталин специально остановил наступление, чтобы руками немцев удушить восстание, и т. д. В ответ на это 13 августа 1944 г. последовало заявление ТАСС, где говорилось о решении советского командования «отмежеваться от варшавской авантюры», чтобы за нее «не нести ни прямой, ни косвенной ответственности»[616].

22 августа в послании Рузвельту и Черчиллю, Сталин писал: «Рано или поздно, но правда о кучке преступников, затеявших ради захвата власти варшавскую авантюру, станет всем известна. Эти люди использовали доверчивость варшавян, бросив многих почти безоружных людей под немецкие пушки, танки и авиацию. Создалось положение, когда каждый новый день используется не поляками для дела освобождения Варшавы, а гитлеровцами, бесчеловечно истребляющими жителей Варшавы»[617].

Тем временем от германского командования стали поступать вполне однозначные сигналы о «необходимости разумного окончания варшавского “безумства”», а также не мешать немцам использовать все свои силы на варшавском направлении для борьбы с «“общим врагом” – большевиками»[618].

2 октября 1944 г. командованием АК было подписано соглашении о прекращении огня в Варшаве. Восстание капитулировало, а уже 7 октября развертывается активная работа по организации конспиративной сети в Польше «как под немецкой оккупацией, так и под советской»[619]. В указаниях Совета министров от 18 ноября 1944 г. уже говорится о подпольной работе только применительно к «территории советской оккупации»[620]. Очень скоро эти планы стали претворяться в жизнь.

27 февраля 2015 г. Росархив разместил на своем сайте подборку из 70-ти рассекреченных архивных документов под общим названием «Как польское вооруженное подполье “помогало” Красной Армии разгромить нацистскую Германию, 1944–1945 гг.», где, в частности, фигурируют списки сотен советских военнослужащих, убитых «аковцами»[621]. Публикация была приурочена к 1 марта, когда Польша отмечает День памяти «Проклятых солдат». «Это государственный праздник, посвященный, как сказано в законе, “героям антикоммунистического подполья, которые, защищая независимость Польского Государства, право на самоопределение и демократические принципы польского общества, с оружием в руках или иным способом противостояли советской агрессии и навязанному коммунистическому режиму”», – писала накануне «Российская газета»[622]. Публикация документов, открывавших подлинное лицо «героев подполья», вызвала в Польше настоящую истерику, о чем несколько дней спустя сообщила та же «РГ», приведя некоторые, наиболее яркие высказывания возмущенной «политической и интеллектуальной элиты» соседней страны: «Польский Институт национальной памяти, директор профессор Ежи Эйслер в тот же день выпустил заявление, в котором особо подчеркивается, что “…сегодня опубликованы документы, которые призваны изгадить память о героях Подпольной Польши. Эти действия подражают наихудшим образцам коммунистической пропаганды. Одновременно они являются очередным примером того, что современная Россия все больше апеллирует к наследию сталинского Советского Союза. Вместо стремления к примирению, основанного на правде и памяти, Россия выбирает путь конфронтации…”»[623].

Вообще-то, реагировать на истерику – прерогатива психиатра. Но приходится. В первую очередь потому, что подобные истерики не так уж и безобидны, как это может показаться на первый взгляд. О каком примирении говорит пан Ежи Эйслер и ему подобные? С кем? С польским народом мы и не ссорились. Большинство поляков негативно относятся к России? Что ж, это их право и их выбор. Но называть героями бандитов – это уже слишком. То же самое сегодня происходит в прибалтийских странах, на Украине, где Польша поддержала фашистско-бандеровский государственный переворот, во многих других местах…

Что же именно вызывает такую истерику, и не только в Польше? Отстаивая свое право на историческую память и историческую правду, Россия возвращается на путь собственной проектности, возвращает себе почти утраченную в «лихие 90-е» субъектность, с которой, как многие полагали, в том числе и у нас в стране, покончено навсегда.

Говоря о Польше, нужно ясно отдавать себе отчет, о какой именно Польше идет речь. Польша, которая действительно воевала с нацизмом, никогда не забудет подвига советского солдата и того, что он для нее сделал. Но та Польша, которая готова была и желала идти в Восточный поход вместе с Гитлером (да вот, не срослось), вполне способна забыть не только это.

На памятнике, посвященном Волынской резне, поляки написали: «Если я об этом забуду, пусть Господь забудет обо мне». Польшу, признавшую фашистско-бандеровский переворот в Киеве, Господь забудет. Уже забыл.

В свое время, характеризуя поляков и Польшу, У. Черчилль писал: «Героические черты характера польского народа не должны заставлять нас закрывать глаза на его безрассудство и неблагодарность, которые в течение ряда веков причиняли ему неизмеримые страдания… Нужно считать тайной и трагедией европейской истории тот факт, что народ, способный на любой героизм, отдельные представители которого талантливы, доблестны, обаятельны, постоянно проявляет такие огромные недостатки почти во всех аспектах своей государственной жизни. Слава в периоды мятежей и горя; гнусность и позор в периоды триумфа. Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнусных! И все же всегда существовали две Польши: одна из них боролась за правду, а другая пресмыкалась в подлости…»[624].

Очевидно, что сегодня приходится иметь дело с той, что пресмыкается в подлости. Но нужно помнить, что есть и другая Польша. И именно с ней мы будем праздновать День Победы.

Е. Н. Концова. Работа политорганов и морально-психологическое состояние личного состава Красной Армии на завершающих этапах Великой Отечественной войны: исторические реалии и современные представления[625]

В 1944 г. Красная Армия повела наступление на всех участках фронта – от Баренцева до Черного моря. Изгнав гитлеровских оккупантов с советской земли, она перенесла военные действия за пределы Советского Союза. Это потребовало от командиров всех уровней и политработников Красной Армии разъяснения задачи освободительной миссии советских Вооруженных Сил их личному составу, а также проведения широкой разъяснительной работы среди местного населения стран, на территории которых вступали советские войска.

Руководящими документами при проведении этой работы были Заявление Советского правительства от 2 апреля 1944 г. и Постановление ГКО № 5594 от 10 апреля 1944 г., где четко определялась линия поведения советских войск за рубежом.

Первой страной, в пределы которой вступили советские войска, стала Румыния. Поэтому в этих документах все мероприятия оговариваются в отношении Румынии. Но в дальнейшем основные их положения воспроизводились как в документах Советского правительства, так и военных советов фронтов в отношении других стран Центральной и Восточной Европы.

Прежде всего указывалось, что Советское правительство не преследует цели приобретения какой-либо части территории другого государства или изменения существующего общественного строя, что Красная Армия вошла на территорию этого государства «не как завоевательница, а как освободительница румынского народа от немецко-фашистского ига». Советский Союз и его армия соблюдают принципы уважения национального суверенитета и независимости народов, поэтому сохраняется без изменений все существующие органы власти, вся система административного, экономического и политического устройства, религиозных обрядов. Строго предписывалось: «в занятых Красной Армией районах советов и органов советской власти не создавать, советских порядков не вводить», «исполнению религиозных обрядов не препятствовать, церквей и молитвенных домов не трогать».

Контроль за осуществлением местного самоуправления на освобожденных территориях возлагался на военные советы фронтов. Для практического проведения в жизнь решения ГКО во всех крупных городах и населенных пунктах назначались военные коменданты.

Целью Красной Армии был полный и окончательный разгром фашистских агрессоров и их союзников.

Решая эти задачи, командиры и политработники разъясняли политику Советского правительства и добивались, чтобы наши воины при освобождении порабощенных фашистами народов ясно понимали, что выполняют свой интернациональный долг. Командование и политорганы принимали все меры к установлению нормальных взаимоотношений войск с местным населением.

В своей работе политработники руководствовались также основными положениями приказа Верховного Главнокомандующего № 70 от 01.05.1944 г., в котором говорилось, что «наши задачи не могут ограничиваться изгнанием вражеских войск из пределов нашей Родины. Немецкие войска теперь напоминают раненого зверя, который вынужден уползать к границам своей берлоги – Германии для того, чтобы залечить раны. Но раненый зверь, ушедший в свою берлогу, не перестает быть опасным зверем. Чтобы избавить нашу страну и союзные с нами страны от опасности порабощения, нужно преследовать раненого немецкого зверя по пятам и добить его в его собственной берлоге. Преследуя же врага, мы должны вызволить из немецкой неволи наших братьев поляков, чехословаков и другие союзные с нами народы Западной Европы, находящиеся под пятой гитлеровской Германии»[626].

В основном личный состав частей Красной Армии правильно понимал политические установки советского руководства и своим поведением способствовал утверждению благоприятного отношения большинства местного населения к частям Красной Армии. Однако имело место и недопонимание целей нашего прихода на территорию стран Восточной Европы.

Так, в политдонесении 2-го Украинского фронта (Румыния) отмечается, что часть бойцов и офицеров задавали такой вопрос: «Кто мы в Румынии – победители или гости? Если победители, то почему мы бедно живем, неважно питаемся, не потребуем снабдить нас табаком, не отбираем награбленного у нас оборудования, личных вещей?»[627]. Или заявление командира минометной роты 74 сд лейтенанта Шамрай: «Я не могу понять этой установки. Как мне хорошо относиться к румынам, когда они избили мою мать и убили брата?».

На противоречие политических установок до и после вступления на территорию зарубежных государств обращали внимание и сами политработники, когда воспитание чувства ненависти к врагу за творимые им злодеяния по-прежнему оставалось одним из важнейших направлений всей партийно-политической работы. В проводимой партийно-политической работе применялась такая форма, как открытие «счетов мести» противнику. Бойцы и командиры получали письма с родины, из освобожденных от оккупации районов, в которых родные и близкие сообщали о потерях, страданиях и горе, которые принесли с собой гитлеровцы. Так, в политдонесении 41-й мотоинженерной бригады (Восточная Пруссия) сообщается, что у отдельных бойцов имелись настроения, чтобы дома немцев сжечь, а имущество уничтожить. Главным образом эти настроения были у тех, кто имел личный счет мести к немцам. Например, старшина Николаев просил замкомандира по политчасти майора Аксенова, чтобы он разрешил ему сжечь хотя бы один немецкий дом за то, что немцы сожгли его дом на родине[628].

В политдонесении замначальника политотдела 348 сд от 02.01.1945 г. (2-й Белорусский фронт) сообщается:

«В своем большинстве весь личный состав частей дивизии независимо от национальности, возраста, сроков пребывания в рядах Красной Армии, правильно понимает свою историческую миссию, международную и военно-политическую обстановку нашей страны и считают для себя первым долгом перед Родиной – всесторонне подготовить себя к предстоящим боям, с тем чтобы пойти в логово врага и водрузить знамя победы над Берлином. Это вполне понятное стремление объясняется не только правильным пониманием наших задач, но и личной местью гитлеровцам. Так, например, из ста индивидуально опрошенных бойцов в 1-м стрелковом батальоне 1174 сп – 87 человек пострадало от немецко-фашистских оккупантов: гитлеровцы расстреляли и замучили 213 родственников и членов семей; 38 родственников и членов семей было угнано в рабство в Германию; разрушено и сожжено 18 домов; угнано в Германию 140 голов рогатого скота; 32 бойца получили личные ранения от немцев». Вот таким образом открывали «счета мести»[629].

При освобождении населенных пунктов освобождаемых стран военнослужащие Красной Армии обнаруживали большое количество имущества, вывезенного немцами из оккупированных областей нашей страны. Бойцы и офицеры с огромным возмущением и ненавистью говорили о немецкой грабь-армии. Бойцы 41 гв. сд на своем пути от Дуная (Венгрия) встретили в трех помещичьих усадьбах сотни вывезенных людей из Донбасса, Закарпатской Украины и т. д. Эти люди служили рабами у венгерских помещиков: полуголодные, раздетые, больные; многие девушки были изнасилованы венгерскими и немецкими фашистами. Все эти факты вызывали огромную ненависть к немецко-венгерским захватчикам[630]. На этих примерах политработники воспитывали у бойцов еще большую ненависть к фашистам, одновременно разъясняя о недопустимости мести мирным гражданам.

Однако в политдонесениях отмечалось, что, несмотря на большую разъяснительную работу, еще не все бойцы и офицеры до конца поняли сущность проводимой политики, например по отношению к населению Румынии. Имелся ряд характерных высказываний бойцов и офицеров, показывающих их настроения. Так, старший лейтенант Берндерский (14 гв. сд) в кругу офицеров заявил: «Мою семью они сожгли, и я бы их всех перебил, почему не дают этого сделать?». Гвардии красноармеец Ивлиев (33 гв. сп) спрашивает: «Раньше нам говорили – кровь за кровь, смерть за смерть, – а мы ведем себя в Румынии сильно мягко. Мою мать убили, а я должен относиться к ним вежливо?». Когда ему сказали, что мы не должны за зверства мстить местным жителям, то Ивлиев ответил: «Не их ли дети, отцы и братья это делали. Значит, они отвечать должны»[631].

Немецкое командование во всех странах, оккупированных ими, отступая, проводило политику устрашения и запугивания жителей приходом войск Красной Армии. Это была длительная и многообразная антисоветская агитация через печать, радио, плакаты и т. п.[632] Фашистская пропаганда рисовала лживую картину вступления Красной Армии, внушая ложные представления о Советском Союзе и его вооруженных силах. Всеми средствами внушалось, что Красная Армия:

– физически истребит всех собственнков от крупных предпринимателей и банкиров до мелких торговцев и крестьян-середняков, будут созданы колхозы и полностью изъято личное имущество и скот;

– уничтожит все духовенство, разрушит церкви и монастыри, так как советская власть вводит «принудительное безбожие»;

– ликвидирует национальную и государственную самостоятельность, физически уничтожит в первую очередь интеллигенцию, чиновников, представителей всех национальных партий и организаций.

Все остальное население, кроме указанных выше категорий, будет переселено в Сибирь.

Использовалось лживое освещение жизни населения Западной Белоруссии, Западной Украины и Бессарабии в 1940–1941 гг., после их воссоединения с Советским Союзом. От населения скрывалось подлинное военное положение на фронтах, велась пропаганда о слабости Красной Армии и о распаде Советского Союза.

Такая пропаганда основывалась на страхе населения порабощенных стран перед советскими войсками. Нелепое представление о большевиках было вызвано не только интенсивностью антисоветской агитации, но и неразвитостью, культурной отсталостью большинства населения, примитивностью его политического сознания.

Так, в с. Альвешти (Румыния) группа местных жителей, узнав из беседы с советскими офицерами, что они большевики, была очень изумлена и никак не хотела верить этому, а пожилая женщина, показывая на голову одного офицера, спросила: где же его рога? В ее представлении большевик – это человекоподобный зверь с рогами. Многие крестьяне, даже спустя полтора месяца после прихода наших войск, все еще не верили, что они имеют дело с Красной Армией, ибо им внушили представление о красноармейцах как об убийцах и грабителях, краснокожих и одетых в красную одежду. И даже по истечении некоторого времени после прихода войск Красной Армии многие румыны говорили: сейчас нас не трогают и наших порядков не изменяют, потому что это пришла к нам русская армия. Вслед за ней придет Красная Армия, одетая во все красное, армия, которая будет все уничтожать, разрушать, убивать и насиловать[633].

Здесь стоит отметить, что в Румынии русскую армию помнили по первой мировой войне. Надежную опору среди населения Красная Армия имела в лице стариков, бывших солдат румынской армии, воевавших во время первой империалистической войны против немцев. Они придерживались традиций ненависти к немцам и дружественного отношения к русскому народу, вспоминали, как рядом с русскими били тогда немцев, и высказывали желание, чтобы румынский народ снова стал в братстве с русскими бить немцев. Все повторяли: «Мы не хотели эту войну, нам не было чего воевать против России, немцы нас заставили вступить в эту войну. Румынские солдаты уже давно перестали бы воевать, если только немцы не стояли бы сзади с пулеметами»[634].

Говоря о Румынии, стоит отметить, что еще одним фактором политических перемен, происшедших в Румынии в августе 1944 г., стало православие. Сознание того, что русские, – несмотря на установленный в России социально-политический строй, – все-таки народ православный, сохранялось в румынском обществе и в годы войны. Это способствовало распространению убеждения: несмотря на преступления против человечности, совершенные румынскими войсками и полицией на территории СССР, русские, вступив в Румынию, не поведут себя аналогичным образом. Уверенность в том, что в случае их пленения русские будут обращаться с ними гуманно, распространяли в румынских войсках солдаты-бессарабцы.

Политика устрашения мирного населения приводила к тому, что жители, боясь прихода Красной Армии, уходили в леса, горы, отступали вместе с немцами как добровольно, так и принудительно. Так, в Восточной Пруссии, наши солдаты, занимая хутора и села, нередко обнаруживали оставленные поместья и усадьбы, брошенный скот. Поначалу имели место немотивированные поджоги брошенного имущества, мародерство. Командование и политорганы пресекали эти явления, объясняя личному составу, что все брошенное имущество является трофеем и собственностью Советского государства. В документах встречаются факты, когда нашим бойцам приходилось доить оставшихся коров, кормить брошенный скот и птицу. Кроме того, на занятую нашими войсками территорию Восточной Пруссии потянулись обозы поляков за бесхозным имуществом, и наши политорганы доносили вышестоящему командованию о необходимости закрыть границу, чтобы предотвратить бесчинства. В соответствии с заявленными положениями Советского правительства, под контролем военных советов повсеместно организовывались военные комендатуры для организации на местах местных органов власти и наведения порядка.

Трудящееся население Болгарии, Югославии, Чехословакии, Польши, с радостью встречало советские войска как своих освободителей от немецко-фашистского ига. Так, в политдонесении 2 танковой армии отмечается:

«В ходе наступления частей армии освобождены от немецких захватчиков… Минск-Мазовецкий, Карчев, Колдень, Демблин и др. Освобожденное от ига немецких захватчиков польское население радостно встречает части Красной Армии, забрасывает проходящие через населенные пункты боевые машины и подразделения бойцов букетами цветов. В деревне Рыки, в проходивший танк части подполковника Монакова был брошен букет, сделанный из колосьев пшеницы. В этот букет была вложена записка: “Спасибо Красной Армии и маршалу Сталину за освобождение Польши от гитлеровского гнета. В благодарность за свое освобождение мы дадим Красной Армии не цветы с наших полей, а хлеб и продовольствие, которые не успели забрать фашисты. Мы, молодежь, вступим в польскую армию и вместе с вами окончательно разгромим немецких бандитов”»[635].

Население Польши было восхищено стремительным и мощным наступлением советских частей. Многие были удивлены тем, что Красная Армия вооружена новейшей техникой в большом количестве и имеет неисчислимые людские резервы. Польские жители убедились в том, что немцы клеветали об уничтожении Красной Армии и всего ее вооружения[636].

В политдонесении тыловых частей и учреждений сообщается:

«В с. Люботынь старший местный ксендз в беседе заявил: “Мы благодарим Красную Армию за освобождение польского народа от ига германцев, за ее доброе взаимоотношение с народом Польши и в отношении к костелам. Красная Армия, преследуя противника, в районе нашей деревни не бросила ни одного снаряда в деревню, а немцы за 20 мин. до отступления взорвали башню, костел. Мы в данное время видим и чувствуем теплое дружественное отношение Красной Армии к польскому населению и руководящую роль в освобождении Польши от немцев. Я призывал и буду призывать своих прихожан оказывать максимальную помощь Красной Армии в ее борьбе против общего врага – немецких оккупантов»[637].

В д. Ернуты несколько жителей, в том числе женщин, обратились к офицеру приемного пункта военнопленных с просьбой: «Разрешите ударить и помучить германцев». Когда им было отказано, они с возмущением говорили: «Вы, видимо, господин офицер, не знаете, как германцы издевались и убивали ваших солдат и офицеров и наших поляков, которые были у них, а мы собственными глазами видали, как убивали и мучили военнопленных, поляков, евреев в лагере 136 в Замброве». В свою очередь военнопленные немцы при отправке на сборный пункт просили конвой не допускать поляков, евреев, ибо они будут избивать и убивать их[638].

В Польше наши войска столкнулись с тем, как германское правительство проводило национальную политику, направленную на разобщение и вражду между представителями разных национальностей.

Так, при освобождении г. Холм было отмечено, что немцы разжигали национальную вражду межу поляками и украинцами. Украинцев они поставили в несколько привилегированное положение в сравнении с поляками – отобрали костел и отдали его украинцам, в полиции большинство было украинцев, руководителем полиции был украинец Кащенко, на подавление восстаний в польских селах обычно посылались украинцы, украинцы имели свой кооперативный союз и свой отдельный банк. Была украинская националистическая организация СС-юнацтво, ставившая в качестве основной задачи борьбу с Красной Армий. Пользуясь своим привилегированным положением, украинцы-полицейские грабили поляков, издевались над ними, и это, естественно, вызывало ненависть у поляков к украинцам[639].

В г. Дубенки Грубешувского уезда Люблинского воеводства во время немецкой оккупации был немецкий комендант, старшиной, старостами и полицейскими были предатели из украинско-немецких националистов, которые бежали с немцами. Гитлеровцам удалось натравить украинцев на поляков и поляков на украинцев. Они организовали резню украинскими националистами поляков и польскими националистами украинцев. Немецкие ставленники из украинско-немецких националистов, находясь у власти, всячески издевались над поляками, убивали их. Польские националисты вырезали украинцев. В селах Черничен, Теребин, Модрынь и Сагрынь они убили до 700 украинцев. Из бесед с поляками выяснилось, что они ненавидят украинцев даже больше, чем немцев, из бесед с украинцами также явствует, что они настроены против поляков[640].

Кроме того, говоря о Польше, следует отметить крайне неоднородную внутриполитическую обстановку. Даже существующие в Польше партизанские отряды, действующие под эгидой разных политических партий, не согласовывали своих действий против немецких оккупантов. Вследствие такого разнородного внутриполитического положения наши бойцы значительно чаще, чем это было в первые дни пребывания на польской территории, стали задаваться вопросом: «Стоит ли нам проливать кровь за Польшу?»[641]. Повсеместно бойцы и офицеры обращали внимание на то обстоятельство, что мужское польское население живет дома, занимается своим хозяйством и в войне против немцев пока не принимает никакого участия, так как мобилизация населения в Войско Польское практически пока не проводится. Это обстоятельство, а также и то, что 1 Польская Армия никаких выдающихся боевых дел на территории Польши пока не совершила, вызывало среди личного состава такие суждения: «Мы несем на себе всю тяжесть войны, мы освобождаем Польшу, а поляки сидят дома», «Наш народ напрягает все силы, переживает трудности, а поляки живут и горя не знают. Нужно, чтобы поляки побольше несли на себе бремя войны», «И зачем нам идти так далеко по Польше и очищать ее, смотрите, сколько ходит поляков, здоровые, ничего не делают, пусть они теперь воюют, а мы свое дело сделали», «Глядя на этих молодых и здоровых лоботрясов, обидно как-то становится. Мы выгнали немцев почти всюду из нашей страны, теперь проливаем кровь в Польше, а поляки отсиживаются у себя дома с бабами».

В отличие от периода первых восторженных встреч и взаимных приветствий, которые были повсеместно в момент вступления советских частей в освобожденные города и села Польши, у многих бойцов и офицеров в оценке местного населения появилось разочарование. Многие военнослужащие неодобрительно отзывались о собственнической «душе» польских крестьян, особенно зажиточных, заметно проявляющейся скупости. Сержант Кандагура (185 сд 47 А) заявил: «Поляки – это не русские. Наш народ поделится последним, а они имеют по 6 коров, но ни один из поляков не предложит бойцу или офицеру выпить кружку молока. За все требуют плату. Вот и воюй за них». Такого рода далеко не единичные высказывания военнослужащих были и в других армиях. Например, капитан Зацера (114 ск 70 А) рассказывал: «Недавно я пришел из части и заставил своего ординарца приготовить мне поесть. Он пошел на кухню, поставил котелок на плиту, а хозяйка этому воспротивилась. Когда ординарец ей сказал, что ему нужно покормить офицера, она ответила: “Какое мне дело до вашего офицера, у меня вон свиньи голодные”. После этих слов, говорит капитан Зацера, у меня так вскипело в груди, что я еле сдержался от хорошего нагоняя ей только потому, что помнил приказ по поводу взаимоотношений с местным населением». В той же армии отмечены случаи, когда зажиточные поляки отказывались предоставить сарай для ночлега бойцам, не говоря уже о доме.

Об изменившемся отношении к воинам Красной Армии в Румынии также свидетельствуют факты, когда, убедившись в отсутствии агрессивных намерений Красной Армии, некоторые жители истолковывали это как разрешение вести себя вызывающе. Крестьяне, еще вчера ждавшие, что их расстреляют, сегодня уже выражали недовольство, например, тем, если кто-либо из бойцов или офицеров располагался у них на ночлег.

Увидев собственными глазами капиталистические отношения в Польше, разговаривая с рабочими, батраками, деревенской беднотой, некоторые военнослужащие говорили: «Нам совершенно не интересно освобождать Польшу для того, чтобы в ней остались помещики и капиталисты», «Уж если освобождать поляков, то надо освобождать не только от немцев, но и от своих помещиков и капиталистов. Надо установить в Польше советскую власть, чтобы в дальнейшем не возиться с Польшей». «Мы шли освобождать многострадальную Польшу, а тут вон что».

Такого рода настроения были связаны также с недоверием к Польскому государству и в разговорах подкреплялись ссылками на исторические факты (о стремлении польских панов к захвату Украины, о войнах Богдана Хмельницкого с поляками, об участии поляков в походе против молодой Советской России, о различных конфликтах и интригах, которые исходили от Польши на протяжении всего периода существования ее как самостоятельного государства). Исходя из этого, некоторые военнослужащие говорили: «Поляки, после того как русские помогут им освободиться от немцев, поживут немного, опомнятся, а потом вновь пойдут на захват украинских и белорусских земель».

Такие настроения и высказывания расценивались как крупный недостаток в проводимой политработе, когда далеко не всеми военнослужащими осознавались цель вступления советских войск на территорию Польши, существо советско-польских отношений и основные принципы нашей политики в польском вопросе.

Ведя боевые действия за пределами Советского Союза, советские люди впервые столкнулись с системой капиталистического устройства государств.

Весной 1944 г. в ряде политдонесений 2-го Украинского фронта отмечалось, что появились факты, когда наши военнослужащие, вступив на территорию капиталистической Европы, не вникнув в существо окружающей их среды, пройдясь по центральным улицам румынских городов, где увидели прилично одетую буржуазию и магазины, полные товаров, приняли все это за благополучие всего народа Румынии. У отдельных военнослужащих появились неправильные и вредные, с точки зрения советской морали, настроения, которые в той или иной форме высказывались в беседах с товарищами. Так, военфельдшер 119 гв. сд Массный в разговоре со ст. сержантом Липовиным говорил: «Вот как живут румыны, всего вдоволь, культура, а у меня в Пензе семья живет впроголодь»[642]. Как свидетельствовала военная цензура, некоторые военнослужащие в письмах на родину выражали желание остаться после войны в Румынии или Венгрии, мотивируя это тем, что якобы здесь легче прожить, здесь больше культуры и лучше народ. Однако, как стало выясняться позже, это первое впечатление оказалось не соответствующим действительности. Проходя через небольшие города и села, бойцы и офицеры Красной Армии видели всю ужасающую нищету рабочих и крестьянства.

Политработники, учитывая эти настроения, строили свою работу, разъясняя сущность капиталистического строя и одновременно с этим – преимущества социалистического строя, мощная социалистическая экономика которого выдержала все испытания самой суровой войны, которая в истории не имеет себе равной. Разъясняли, что именно социалистическая экономика обеспечила вооружение и снаряжение Красной Армии всем необходимым и совершенным, а при правильном политическом и военном руководстве – и победы на фронтах, поэтому не румыны и венгры находятся сейчас в нашей стране, а мы находимся победителями в их стране.

В проводимой в подразделениях агитационной работе широко использовался фактический материал из местной жизни. Когда наши войска занимали то или иное село, политработники знакомились с условиями жизни местного населения и использовали этот материал в агитационной работе. Особое внимание обращали на показ работы советского тыла по восстановлению разрушенного хозяйства в освобожденных от немецких захватчиков районах. В то же время армейские и дивизионные газеты размещали цикл статей, вскрывающих роль румынских и венгерских фашистов, которые привели свои страны к экономическому и политическому закабалению[643].

Наряду с высоким политико-моральным состоянием личного состава, имелся ряд отрицательных настроений. Помимо упоминавшегося неверия в дружбу СССР с Польским правительством, встречалась недооценка роли и значения в войне союзников – Англии и Америки, умаление роли и значения колхозов, восхваление индивидуального крестьянского хозяйства. Имелись случаи явного нежелания воевать на чужой территории, мотивируя тем, что своя земля освобождена (эти настроения были в основном распространены среди пополнения из освобожденных Западных Украины и Белоруссии).

Кроме этого имелись жалобы бойцов, сержантов и офицеров на бездушное отношение к семьям фронтовиков со стороны отдельных представителей местных властей. Не дают пособия, квартир, дров, хлеба, одежды, обуви и т. д.[644] Так, красноармеец Солунов (860 сп, семья из 7 человек, из которых 5 нетрудоспособных) жалуется, что к его семье не применяют льгот. Кроме того, семья выработала 250 трудодней, должны были получить 22 пуда хлеба, а дали 6. В беседе сказал: «Неспокойно у меня на душе, не потому что я на передовой, – нет! К боевым условиям я привык, хотя тяжело иногда бывает. В партизанском отряде было еще труднее. Но беспокоит меня то, что семья моя не устроена, а на мои письма не обращают внимания. Я писал в сельсовет, в райисполком – безрезультатно». Некоторые военнослужащие с оккупированных ранее немцами районов жаловались на то, что в тылу и учреждениях засели люди, которые и при немцах жили неплохо. Работали на них и работают теперь в советских учреждениях после освобождения этих районов. В связи с этим снижалось моральное состояние отдельных бойцов, что естественно отражалось в той или иной мере на ходе выполнения боевой задачи. Политотделы дивизий, корпусов и замкомандиры по политчасти почти ежедневно посылали в местные органы письма и отношения, но, к сожалению, не на все получали ответы.

Люди жаловались на усталость и тяжесть службы, на то, что отпуска не дают, некоторые бойцы и даже офицеры жаловались на обмундирование, что оно старое, поношенное, грязное. Обижались на отсутствие плащ-палаток, на качество табака – гнилой, на культурное обслуживание – что оно редко бывает, отсутствие литературы, особенно художественной, на работу Военторга. Политработники разбирались и с этими вопросами, принимались необходимые меры.

Разносторонняя партийно-политическая работа, проводившаяся в войсках за пределами СССР, обеспечила высокую боевую и политическую активность личного состава, что выражалось в массовом героизме воинов, в соблюдении ими норм поведения и правильном отношении к населению и организации страны, где войска вели боевые действия.

Воспитанные на идеях советского патриотизма и пролетарского интернационализма, солдаты Красной Армии успешно выполнили свой интернациональный долг – разгромили немецко-фашистскую армию, освободили народы Европы от фашистского рабства, высоко подняли за рубежом авторитет советского человека. За пределами своей родины наши бойцы и офицеры воевали так же самоотверженно, как и на своей территории, избавляя порабощенные страны от немецко-фашистской оккупации, показывали многочисленные образцы мужества.

Командир дивизиона 23 гв. ап 4 гв. сд коммунист гв. капитан Березуев в районе г. Дунанентеле (Венгрия) захватил материальную часть венгерского артполка. Наступление наших бойцов (8 гв. сп) было столь быстрым, что расчеты этих орудий не успели убежать. Гв. капитан Березуев приказал венгерским солдатам повернуть орудия в сторону противника и открыть огонь. Венгерские расчеты под его командованием стреляли до тех пор, пока не были израсходованы снаряды, таким образом на голову фашистов было выпущено 800 снарядов.

Бессмертную славу заслужил в частях 4 гвА гв. красноармеец, член ВЛКСМ, пулеметчик Михаил Ольшевский. Исключительный героизм он проявил в бою за с. Колоз (Венгрия), когда наше подразделение продвигалось вперед и только несколько десятков метров отделяли наших бойцов от траншеи врага, в этот момент вражеский пулемет открыл сильный огонь и преградил дорогу наступающим. Ольшевский, оставив у своего пулемета наводчика, бросился к вражескому пулемету, был ранен в обе ноги, но это его не остановило. Напрягая последние силы и истекая кровью, Ольшевский бросился в траншею врага и закрыл своим телом вражеский пулемет. Подразделение вырвалось вперед и выбило врага из траншеи. Гвардейца Ольшевского нашли мертвым на вражеском пулемете[645].

Генерал-лейтенант К. Ф. Телегин писал в своих воспоминаниях: «При всей скрупулезности разработанных планов, всех точных расчетах сил и средств на направлениях главного и вспомогательных ударов, создававших наше превосходство, была еще поднятая из глубин солдатских сердец сила, которая не поддается арифметическим подсчетам в этих планах, а является поправкой и дополнением к ним. Эта сила – высокий моральный дух войск, их воинское мастерство, воинская зрелость и мужество командно-политических кадров. Такая сила росла и крепла на фронте с каждым днем, ее выращивали и укрепляли упорным трудом все звенья командного и политического состава, партийные организации, и она входила в расчеты командования, вселяя твердую уверенность в успехе»[646].

Более миллиона советских воинов отдали свои жизни за освобождение стран, порабощенных немецко-фашистской Германией. На чужой территории. Освобождая народы, которые считали братскими. Которые сегодня, забыв об ужасах нацистской оккупации, пытаются переписать историю 70-летней давности и, более того, потворствуют возрождению фашизма на Украине.

Д. В. Веденеев. Роль советских спецслужб в разгроме нацизма (на материалах разведывательно-диверсионной деятельности НКВД-НКГБ Украинской ССР)

Разведывательно-диверсионная и оперативно-боевая деятельность за линией фронта («зафронтовая деятельность») с первых дней Великой Отечественной войны приобрела значение самостоятельного и приоритетного направления усилий органов госбезопасности по отпору агрессорам. Она активно велась, в том числе органами госбезопасности на территории Украинской ССР, а затем территория республики стала главным плацдармом для переноса разведывательно-диверсионной работы в оккупированные гитлеровцами страны Восточной и Центральной Европы, оказания помощи местным патриотам-антифашистам.

В 1941 – первой половине 1942 г. на органы НКВД пришлась основная нагрузка по развертыванию и оперативному обеспечению партизанского движения. К началу 1941 г. 4-й отдел НКВД УССР вывел в тыл противника 63 партизанских отряда (4855 бойцов), подготовил еще до 80 (2409 человек), 434 отряда (12 561 человек) считались подготовленными для оседания в случае прихода оккупантов. К октябрю в тыл противника вывели 122 партизанских отрядов (5809 бойцов)[647].

Несмотря на значительные потери и просчеты в организации, партизанское движение превратилось в весомый фактор противоборства с агрессором. К 10 мая 1942 г. на учете НКВД УССР пребывало 696 партизанских отрядов (25 тыс. бойцов), которые до июля 1942 г. уничтожили 2 генералов, 613 офицеров и до 37 тыс. солдат противника, до 2 тыс. коллаборантов, а также 64 эшелона, 159 танков и бронемашин, 1264 автомашин, 59 складов и баз, 67 железнодорожных мостов, 18 штабов[648].

В апреле 1942 г. 4-й отдел НКВД УССР реорганизовали в 4-е Управление. 4-е отделы создали в 15 областных управлениях НКВД УССР. Утвержденное НКВД СССР приказом от 1 июня 1942 р. № 001124 «Положение о работе 4-х отделов НКВД-УНКВД республик, краев и областей» возлагало на них функцию «организации и руководства агентурно-разведывательной и диверсионной деятельностью в тылу противника», сбора военно-политической информации о положении на оккупированной территории[649].

В соответствии с утвержденным 16 октября 1943 г. положением, функции отделов 4-го Управления устанавливались таким образом:

– первый отдел: руководство оперативными группами в тылу противника, внедрение агентуры в разведывательные и контрразведывательные органы, административные учреждения противника на оккупированной территории, создание оперативных позиций в подполье ОУН, в Русской освободительной армии А. Власова, работа в среде «церковников и сектантов»;

– второй отдел: организация диверсионно-террористической работы, расследования по фактам предательства агентуры 4-го Управления, допрос военнопленных, руководство 4-ми отделами УНКГБ;

– третий отдел: материально-техническое обеспечение агентурно-оперативной работы, оперативный учет, информационно-аналитическая работа, оперативная техника и изготовление документов прикрытия[650].

К осени 1944 г. 3-й отдел сосредоточился на формировании и выводе спецгрупп в страны Восточной Европы, а новый, 4-й отдел отвечал за радиосвязь, материальное обеспечение, оперативные учеты, работу переводчиков[651].

К основным видам зафронтовых оперативных («оперативно-чекистских») формирований НКВД-НКГБ относились:

– агентурно-оперативные группы, или же спецгруппы (3–5 кадровых сотрудников и/или агентов, прошедших специальную подготовку для действий в ближнем тылу с разведывательными заданиями);

– специальные, или же разведывательно-диверсионные группы (10–12 кадровых сотрудников госбезопасности и квалифицированных агентов, выводившихся за линию фронта для организации разведывательно-диверсионной работы с позиций партизанских формирований, для их контрразведывательной защиты);

– оперативно-чекистские группы специального назначения (10–15 и более сотрудников и агентов НКГБ, выведенных на территорию иностранных государств для исполнения специальных задач, организации там партизанского движения);

– оперативно-чекистские базы или отряды (отряды сотрудников, агентов спецслужбы, партизан, численностью до 100 и более лиц, которые вели активную боевую и диверсионную деятельность, служили базой для приема и обеспечения новых спецгрупп, формирования партизанских сил.

Опергруппы, как правило, включали командира, заместителя по разведывательно-диверсионной работе, комиссара, 1–2 и более радистов-шифровальшиков, медработника, специалистов-подрывников, бойцов. Предпочтение отдавалось кадровым сотрудникам НКГБ с опытом разведработы в партизанских отрядах, кадровым военным, партизанам с опытом разведывательно-диверсионной работы, выпускникам спецшкол НКВД-НКГБ. Всего же НКВД-НКГБ УССР за годы войны создало 135 подобных формирований (7500 участников)[652].

Среди основных задач зафронтовых-оперативных формирований можно выделить такие:

• в области разведывательной работы: сбор и передача командованию Красной Армии, руководству НКГБ УССР и СССР сведений о дислокации, численности, вооружении, штабах войск противника, систему их снабжения, а также специальных, карательных, административных органах, вооруженных формированиях коллаборантов, режиме и общественно-политической ситауции на оккупированной территории;

• относительно диверсионно-подрывной работы: нарушение работы (разрушение) нормальной работы прифронтовых и тыловых коммуникаций врага, вывод из строя промышленных, энергетических, добывающих объектов, уничтожение запасов топлива, стратегических материалов, организация спецпропаганды;

• в области контрразведывательной работы: изучение форм и методов деятельности органов разведки, контрразведки, спецшкол агрессоров, их карательно-полицейских структур, создание в них собственных агентурных позиций, разложение изнутри созданных оккупантами вооруженных формирований из числа народов СССР, националистических формирований, контрразведывательная защита партизанских соединений[653].

На первом этапе войны были приложены усилия для развертывания агентурной сети в тылу агрессоров, до конца 1941 г. занявшего большую часть территории Украинской ССР. В 1941–1942 гг. при отходе оставили на оседание 12 726 оперативных источников НКВД, в том числе 43 резидента и 644 агентов, 41 диверсионную группу (502 человек), 1367 разведчиков-одиночек, 1901 содержателей конспиративных квартир, 77 связных (к 1944 р. общая численность выведенных на оккупированную территорию негласных помощников достигла 17 тыс.)[654]. С большинством из них связь восстановить не удалось.

Экстремальные условия начала войны, отсутствие подготовленных сотрудников и агентуры, материально-технической базы обусловили высокие потери и крайне ограниченную результативность мероприятий зафронтовой разведывательно-диверсионной деятельности на начальном этапе противоборства. Красноречивая оценка состояния этого участка работы НКВД-НКГБ содержалась в указаниях региональным органам НКВД СССР от 22 июля 1941 г. № 252. Отмечалось, что партизанские отряды и диверсионно-разведывательные группы (ДРГ) создавались наспех, «буквально за несколько часов из лиц, которые друг друга не знают», не умеют обращаться с оружием и диверсионной техникой. Участники ДРГ не получают доходчивого инструктажа, проводников по местности, компасов и карт (!). Ощущался острый дефицит одежды и продуктов, большинство групп «в лучшем случае разваливаются, не доходя до линии фронта, а в худшем попадают в руки противника и расстреливаются»[655].

Постепенно выявлялись и принимались меры по устранению серьезных недостатков в агентурно-оперативной работе начального периода войны. Так, директива НКВД СССР от 10 февраля 1943 г. № 48 отмечала, что основными недостатками в организации зафронтовой агентурной разведки следует считать неудовлетворительную проверку и поверхностную подготовку оперативных источников; недостаточную обеспеченность средствами связи, вследствие чего большинство источников не имело возможности передачи сведений в Центр; постановку агентуре чрезмерно масштабных, нереальных для выполнения задач; отсутствие надлежащей централизации в деле вывода негласных помощников на оккупированную территорию[656].

Со временем удалось значительно укрепить материально-техническую базу, подготовить свыше 150 квалифицированных радистов, открыть мощные радиоузлы с модернизированной техникой в Киеве и Львове для дальней связи с зафронтовыми формированиями[657].

В ходе войны, в зависимости от изменений стратегической и оперативной обстановки, потребностей Действующей армии, корректировались и задачи 4-го Управления НКВД-НКГБ УССР. Так, переход Красной Армии в стратегическое наступление и постепенное освобождение Левобережной Украины вызвали необходимость в активизации диверсионной работы в тылу противника. 4-е Управление НКГБ УССР выступило 20 августа 1943 г. с распоряжением об активизации диверсионной деятельности: предписывалось в 4-х подразделениях УНКГБ создать группы из 2–3 сотрудников для организации диверсий на важных железнодорожных коммуникациях, промышленных и военных объектах.

Ставилась задача подготовки специально обученных агентурных групп для их выведения в тыл противника. Указывалось на необходимость подбора агентов-вербовщиков со связями среди персонала железных дорог, промышленных предприятий, других объектов, способных выводить из строя мосты, взрывать эшелоны, склады, базы ГСМ, склады, военные предприятия и т. п. Соответственно, в разгар титанической Битвы за Днепр спецгруппы уничтожили немало военных объектов, нарушили перевозки врага, существенно облегчив наступление своих армий.

Что же касается приоритетов разведывательно-информационной деятельности, то о них можно судить по основным разделам схемы ежемесячного отчета четырех подразделений УНКГБ (октябрь 1944 г.):

• информация об организации диверсий и ДРГ, подборе агентуры по этой линии, ущербе военно-промышленному потенциалу врага, физической ликвидации видных фигур противника;

• сведения о вербовке негласных источников для разработки формирований ОУН и УПА, результатах оперативной работы на этом направлении;

• отчетность относительно агентурно-оперативных мероприятий против польского националистического подполья (АК, НЗС), других польских политических организаций;

• информация об агентурной разработке РОА, вооруженных формирований на службе у рейха из представителей народов СССР, «белой» эмиграции, РОВС;

• данные о положении на территории Германии, ее стран-союзников, в оккупированных странах Восточной Европы, об антисоветских политических организациях в эмиграции[658].

Безусловно, противоборство с опытными и квалифицированными спецслужбами противника, просчеты в налаживании зафронтовой деятельности, негативное «кадровое эхо» предвоенных незаконных репрессий, сотрудничество с оккупантами части населения (прежде всего, пострадавших от коллективизации, раскулачивания и беззакония) приводило к немалым жертвам среди участников тайной войны в тылу врага. Известно, что из выведенных за линию фронта в 1941–1942 гг. 4-м Управлением НКВД УССР 595 разведывательных групп и 2027 «одиночек» на «большую землю» вернулось лишь 34 группы и 400 «одиночек»[659]. Всего же за годы войны погибло 489 (из них 42 радистов) и пропало без вести 271 кадровых сотрудников и агентов 4-го Управления НКВД-НКГБ УССР[660].

Остановимся на особой роли органов НКГБ УССР в освободительной миссии в странах Восточной Европы. Интересы обеспечения стратегического наступления Красной Армии обусловили весной 1944 г. постановку задачи 28 опергруппам 4-го Управления НКГБ УССР передислоцироваться на запад для разведывательно-подрывной работы в тылу противника, оказания содействия наступающим войскам, помощи в развертывании партизанско-подпольного движения народов Восточной Европы и Балкан. Всего в октябре 1943 г. – мае 1945 г. НКГБ УССР вывел за рубеж 53 опергруппы (780 квалифицированных кадровых сотрудников и агентов с опытом партизанских действий), 759 агентов-одиночек. На территории Польши, Словакии, Чехии за счет местных патриотических сил эти формирования разрослись до 4000 участников[661].

Во время действий на территории Восточной Европы (только за период октября 1944 г. – января 1945 г.) опергруппы НКГБ УССР уничтожили или вывели из строя 7729 военнослужащих противника, 16 командиров высокого ранга и чиновников оккупационной администрации, 4 военных завода, 71 мост, 109 эшелонов, 103 автомашины[662].

НКГБ УССР ставил и задачи по устранению командных кадров силовых структур врага и активных коллаборантов. В частности, спецгруппе «Валька» поручили ликвидировать генерал-губернатора Польши Франка[663]. Выведенные в Германию агенты-женщины должны были войти в ближайшее окружение и ликвидировать «Ворона» – А. Власова. Собирались сведения о местах пребывания «Паука» – А. Гитлера[664].