Занавес. Последнее дело Пуаро Кристи Агата
Однако со стороны Пуаро это была уступка, и надо было ею воспользоваться. Поскольку у Пуаро здесь не было своего врача, Франклин охотно согласился его осмотреть. Однако пояснил, что, если требуется длительное лечение, нужно вызвать местного врача. У него самого нет возможности регулярно наблюдать больного.
Франклин провел много времени с Пуаро. Я поджидал его. Когда доктор наконец вышел, я увлек его в свою комнату и прикрыл дверь.
– Ну что? – с тревогой спросил я.
Франклин задумчиво ответил:
– Он выдающийся человек.
– Ах да, конечно… – Я отмел этот очевидный факт. – Но как его здоровье?
– О! Его здоровье? – Казалось, Франклин был весьма удивлен, словно я упомянул о чем-то совершенно незначительном. – О! Конечно, здоровье у него никудышное.
Мне показалось, что это вовсе не похоже на профессиональное мнение врача. Однако я слышал от Джудит, что Франклин в свое время был одним из самых блестящих студентов.
– Насколько он плох? – обеспокоенно осведомился я.
Доктор Франклин бросил на меня быстрый взгляд.
– Вы хотите знать?
– Конечно.
О чем думает этот дурак?
Он словно прочел мои мысли и сказал:
– Большинство людей не хотят знать правду. Им нужен утешительный сиропчик. Им нужна надежда. Нужно позолотить для них пилюлю. Конечно, бывают поразительные случаи выздоровления. Но с Пуаро дело обстоит иначе.
– Вы хотите сказать… – Холодная рука снова сжала мое сердце.
Франклин кивнул.
– О да, он обречен. И это произойдет довольно скоро, должен вас предупредить. Я бы не говорил вам этого, если бы он сам мне не разрешил.
– Значит… он знает.
– Да, знает, – ответил Франклин. – Его сердце может остановиться в любой момент. Конечно, нельзя сказать точно, когда именно. – Он помолчал, затем медленно заговорил: – С его слов я понял, что он беспокоится о том, чтобы завершить какое-то дело, начатое им, как он сказал. Вы об этом знаете?
– Да, знаю.
Франклин окинул меня заинтересованным взглядом.
– Он хочет быть уверенным, что закончит работу.
Интересно, имеет ли Джон Франклин представление о том, что это за работа?
Он проговорил, взвешивая каждое слово:
– Надеюсь, ему это удастся. Судя по тому, что он сказал, это очень важно для него. – Помолчав, Франклин добавил: – У него методичный ум.
Я спросил с беспокойством:
– Нельзя ли что-нибудь сделать – что-нибудь в плане лечения…
Франклин покачал головой.
– Ничего не поделаешь. У него есть ампулы с амилнитратом, который нужно принять, когда он чувствует приближение приступа. – Затем доктор Франклин сказал довольно любопытную вещь: – У него великое почтение к человеческой жизни, не так ли?
– Да, полагаю, что так.
Как часто я слышал от Пуаро: «Я не одобряю убийство». Это сдержанное высказывание, столь чопорно сформулированное, всегда будило мое воображение.
Франклин продолжал:
– В этом разница между нами. У меня нет этого почтения!..
Я с любопытством взглянул на доктора. Он, чуть усмехнувшись, кивнул.
– Да, это так. Поскольку в любом случае все кончается смертью, то какая разница, придет ли она рано или поздно? Это не имеет значения.
– Тогда что же заставило вас стать врачом, если у вас подобные взгляды? – с негодованием осведомился я.
– О, мой дорогой, роль медицины не в том, чтобы помочь избежать конца, а значительно в большем – усовершенствовать живое существо. Если умирает здоровый человек, это не имеет значения – особого значения. Если же умирает слабоумный – кретин, – это хорошо. Но если благодаря научному открытию этому кретину подсаживают нужную железу и, таким образом преодолев недостаточность щитовидной железы, превращают его в нормального, здорового человека, по-моему, это гораздо важнее.
Я взглянул на Франклина с большим интересом. Я по-прежнему вряд ли обратился бы к доктору Франклину, если бы заболел гриппом, но отдавал должное его пламенной искренности и подлинной силе духа. После смерти жены в нем произошла перемена. Он не предавался скорби, общепринятой в подобных обстоятельствах. Напротив, Франклин казался более оживленным, менее рассеянным и прямо-таки искрился энергией.
Он отрывисто произнес, нарушив ход моих мыслей:
– Вы с Джудит не очень-то похожи, не так ли?
– Да, полагаю, не очень.
– Она похожа на мать?
Я подумал, затем покачал головой.
– Не совсем. Моя жена была веселой, любила посмеяться. Она не принимала ничего всерьез и пыталась сделать меня таким же. Правда, боюсь, без особого успеха.
Он слегка улыбнулся.
– Да, вы довольно-таки несговорчивый отец, не правда ли? Так говорит Джудит. Джудит мало смеется – она серьезная молодая женщина. Наверно, слишком много работает. Тут моя вина.
Он впал в глубокую задумчивость. Я вежливо заметил:
– Должно быть, у вас очень интересная работа.
– Что?
– Я сказал, что у вас, должно быть, интересная работа.
– Только примерно для полудюжины людей. Для всех других она чертовски скучна. Возможно, они правы. Во всяком случае… – Он откинул голову, расправил плечи, и я вдруг увидел его в истинном свете – это был сильный и мужественный человек. – Во всяком случае, теперь у меня есть мой шанс. Боже мой, мне хочется кричать! Сегодня со мной связались люди из министерства. Вакансия все еще открыта, и я ее получил. Я отбываю через десять дней.
– В Африку?
– Да. Это потрясающе.
– Так скоро. – Я был слегка шокирован.
Он пристально взглянул на меня.
– Что вы имеете в виду – скоро? О! – Его чело прояснилось. – Вы хотите сказать – после смерти Барбары? А почему бы и нет? Нет нужды притворяться, что ее смерть не была для меня величайшим облегчением. – Казалось, его позабавило выражение моего лица. – Боюсь, у меня нет времени на соблюдение условностей. Я влюбился в Барбару – она была прехорошенькой девушкой, – женился на ней и разлюбил ее примерно через год. Думаю, что у нее это произошло еще быстрее. Она во мне, конечно же, разочаровалась. Барбара думала, что сможет повлиять на меня. Но она не смогла. Я упрямый эгоист и делаю то, что мне хочется делать.
– Но вы отказались ради нее от этой работы в Африке, – напомнил я ему.
– Да, однако по чисто финансовым соображениям. Я взял на себя обязательства обеспечивать Барбаре тот образ жизни, к которому она привыкла. Если бы я уехал, это означало бы, что она будет весьма стеснена в средствах. Но теперь… – он улыбнулся совершенно откровенной, мальчишеской улыбкой, – все обернулось удивительно удачно для меня.
Меня покоробило. Правда, многие мужчины, у которых умирают жены, не сходят с ума от горя, и все об этом так или иначе знают. Но Франклин высказался слишком уж откровенно.
Он увидел выражение моего лица, но это его, по-видимому, не обескуражило.
Я резко выговорил:
– И вас совсем не удручает, что ваша жена покончила с собой?
Он задумчиво сказал:
– Я не верю, что она действительно покончила с собой. Весьма маловероятно…
– Так что же, по-вашему, произошло?
Франклин прервал мои дальнейшие расспросы, холодно ответив:
– Я не знаю. И не думаю, что… что хочу узнать. Понимаете?
Я посмотрел на него в упор. Он спокойно выдержал мой взгляд.
– Я не хочу знать, – повторил он. – Меня это не… не интересует. Ясно?
Мне было ясно – но я этого не одобрял.
Я не знаю, когда именно заметил, что Стивена Нортона неотступно гложет какая-то мысль. Он был очень молчалив после следствия, а когда все закончилось и миссис Франклин похоронили, он все еще ходил глядя себе под ноги и наморщив лоб. У него была забавная привычка ерошить свои седые короткие волосы, так что они становились дыбом. Нортон делал это бессознательно, в глубокой задумчивости. Он рассеянно отвечал на вопросы, и в конце концов до меня дошло, что он определенно чем-то встревожен. Я осторожно осведомился у Нортона, нет ли у него плохих известий, но он поспешно отверг это предположение. Таким образом, эта тема оказалась закрыта.
Но несколько позже он попытался неловко, окольными путями выведать мое мнение.
Слегка запинаясь, как всегда, когда он говорил о каких-то серьезных вещах, Нортон принялся излагать некую историю, связанную с этической проблемой:
– Знаете ли, Гастингс, ужасно просто рассуждать о том, что правильно, а что нет, но, когда доходит до дела, все гораздо сложнее. Я имею в виду, можно наткнуться на что-то… что-то, не предназначенное для вас, – чисто случайно, – причем лично вы не можете этим воспользоваться, а между тем это может оказаться ужасно важным. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Боюсь, не совсем, – признался я.
Чело Нортона снова избороздили морщины. Он опять запустил руки в волосы, и они забавно взъерошились.
– Это трудно объяснить. Предположим, вы по ошибке распечатали частное письмо – да, что-то в таком роде, – письмо, предназначенное для кого-то другого, и начали читать, потому что считали, что оно адресовано вам. И прочли что-то, чего не должны были читать, прежде, чем поняли. Так бывает, знаете ли.
– О да, конечно бывает.
– Ну так вот, я хотел сказать, что в таком случае делать?
– Да… – Я задумался. – Полагаю, вам нужно прийти к этому человеку и сказать: «Я ужасно виноват, но вскрыл его по ошибке».
Нортон вздохнул и сказал, что все не так просто.
– Видите ли, вы могли прочитать что-то компрометирующее, Гастингс.
– Вы имеете в виду то, что скомпрометировало бы другого человека? Я полагаю, вам надо было бы притвориться, будто вы ничего подобного не успели прочесть, так как вовремя обнаружили свою ошибку.
– Да. – Нортон произнес это после небольшой паузы. Казалось, он пока что не пришел к решению, которое его удовлетворило бы. Он сказал довольно задумчиво: – Хотелось бы мне знать, что я должен делать.
Я заметил, что не вижу, что еще тут можно сделать.
Нортон ответил, все еще озадаченно хмуря брови:
– Видите ли, Гастингс, это еще не все. Предположим, то, что вы прочли, это… это… словом, весьма важно для кого-то другого.
Я потерял терпение.
– В самом деле, Нортон, я не понимаю, о чем идет речь. Нельзя же все время читать чужие письма, не так ли?
– Нет, нет, конечно же нет. Я не это имел в виду. Да и вообще, это было не письмо. Я сказал это просто для примера, чтобы объяснить. Естественно, все, что вы увидели, услышали или прочли… случайно, вы будете держать в секрете, если только…
– Если что?
Нортон медленно выговорил:
– Если только это не то, о чем вы должны сказать.
Я взглянул на него, внезапно заинтересовавшись. Он продолжал:
– Послушайте, представьте себе, что увидели что-то через… через замочную скважину…
Замочные скважины сразу вызвали у меня в памяти Пуаро! Нортон продолжал мямлить:
– Я имею в виду, что у вас была причина заглянуть в скважину – допустим, ключ не поворачивался, и вы заглянули, чтобы узнать, что там мешает… или у вас была какая-то другая причина, и вы никак не ожидали увидеть то, что увидели…
В следующее мгновение я уже не слышал его бессвязную речь, ибо меня вдруг осенило. Я вспомнил, как в тот день мы стояли на холмике, поросшем травой, и Нортон пытался рассмотреть в бинокль крапчатого дятла. Я вспомнил, как он внезапно смутился и растерялся, как пытался мне помешать в свою очередь взглянуть в бинокль. В тот момент я пришел к выводу, что то, что увидел Нортон, связано со мной — словом, что это Аллертон и Джудит. А если предположить, что это не так? Что он увидел совсем другое? Я решил, что там Аллертон с Джудит, поскольку был так одержим этой идеей, что не мог думать ни о чем другом.
Я отрывисто спросил:
– Это то, что вы увидели в свой бинокль?
– Послушайте, Гастингс, как вы догадались? – удивленно и в то же время с облегчением спросил Нортон.
– Это было в тот день, когда мы с вами и Элизабет Коул были на холме, не так ли? – продолжал я жадно расспрашивать.
– Да, верно.
– И вы не хотели, чтобы я увидел?
– Да. Это… это не было предназначено для наших глаз.
– Что же такое там было?
Нортон снова нахмурился.
– Должен ли я говорить? Я имею в виду, это было – ну, словно бы я шпионил. Я увидел то, что мне не следовало. Я не искал это – там действительно был крапчатый дятел, такой красавец, а потом я увидел другое.
Он замолчал. Я просто сгорал от любопытства, но разделял его щепетильность.
– Было ли это что-то… что-то важное? – спросил я.
– Возможно. В этом все дело. Я не знаю.
Тогда я задал другой вопрос:
– Имеет ли это отношение к смерти миссис Франклин?
Нортон вздрогнул.
– Как странно, что вы это сказали.
– Значит, имеет?
– Не прямое. Но, возможно, имеет. – Он медленно произнес: – Это пролило бы свет на многое. Это означало бы, что… О, будь оно проклято, я не знаю, что делать!
Передо мной стояла дилемма. С одной стороны, меня терзало любопытство, однако я чувствовал, что Нортону очень не хочется рассказывать о том, что он видел. Я мог это понять. Я сам ощущал бы то же самое. Всегда неприятно получить информацию способом, который считается сомнительным.
И тут мне в голову пришла идея:
– А почему бы не поговорить с Пуаро?
– Пуаро? – Нортон с сомнением посмотрел на меня.
– Да, попросить у него совета.
– Ну что же, – задумчиво согласился Нортон, – это идея. Правда, он иностранец… – Он замолчал, сильно смутившись.
Я понимал, о чем он говорит. Язвительные замечания Пуаро относительно «игры по правилам» были мне хорошо известны. Я только удивлялся, почему сам Пуаро никогда не прибегал к биноклю! Он бы воспользовался биноклем, если бы додумался до этого.
– Он не станет злоупотреблять вашим доверием, – уговаривал я Нортона. – И вам не обязательно следовать его советам, если они вам не понравятся.
– Это верно, – согласился Нортон, и чело его прояснилось. – Знаете, Гастингс, пожалуй, так я и поступлю.
Я был изумлен реакцией Пуаро на мою информацию.
– Что вы сказали, Гастингс?
Он уронил кусочек тоста, который как раз подносил к губам. И весь подался вперед.
– Расскажите мне во всех подробностях. Быстро!
Я повторил свой рассказ.
– В тот день он увидел что-то в бинокль, – задумчиво повторил Пуаро. – Что-то, о чем он не хочет вам рассказывать. – Он схватил меня за руку. – Он никому больше про это не говорил?
– Думаю, нет. Да, я в этом уверен.
– Будьте очень осторожны, Гастингс. Очень важно, чтобы он никому не рассказывал, – он даже не должен намекать. Это было бы опасно.
– Опасно?
– Очень опасно. – Лицо Пуаро было серьезным. – Договоритесь с ним, mon ami, чтобы сегодня вечером он поднялся ко мне. Просто обычный дружеский визит, вы понимаете. Пусть никто не заподозрит, что имеется особая причина для его визита. И будьте осторожны, Гастингс, очень, очень осторожны. Кто еще, вы говорите, был тогда с вами?
– Элизабет Коул.
– Она заметила что-нибудь необычное в его поведении?
Я попытался вспомнить.
– Не знаю. Возможно, заметила. Мне спросить у нее…
– Ни в коем случае, Гастингс, ни с кем ни слова об этом.
Глава 17
Я передал Нортону слова Пуаро.
– Конечно, я к нему зайду. Мне бы хотелось. Но знаете, Гастингс, я сожалею, что упомянул об этом деле даже вам.
– Между прочим, – сказал я, – вы больше никому ничего не говорили об этом, не так ли?
– Нет… по крайней мере… нет, разумеется, нет.
– Вы совершенно уверены?
– Да, да, я ничего не говорил.
– Ну и не говорите. Пока не увидитесь с Пуаро.
Я заметил, что, отвечая в первый раз на мой вопрос, он замялся. Однако второй раз ответил очень твердо. Впоследствии я еще вспомню это легкое замешательство.
Я снова поднялся на поросший травой холмик, где мы были в тот день. Там уже был кто-то. Элизабет Коул. Она повернула голову, услышав мои шаги.
– У вас очень взволнованный вид, капитан Гастингс, – сказала она. – Что-нибудь случилось?
Я попытался взять себя в руки.
– Нет, нет, ничего. Я просто запыхался от быстрой ходьбы. – И добавил будничным тоном: – Будет дождь.
Она взглянула на небо.
– Да, наверно.
Мы немного помолчали. В этой женщине было что-то очень милое. С тех пор как она рассказала, кто она такая, и я узнал о трагедии, погубившей ее жизнь, я проникся к ней симпатией. Двух людей, которые страдали, многое связывает. Однако, как мне казалось, к ней пришла вторая весна. Я сказал под влиянием порыва:
– Я больше чем взволнован сегодня, я подавлен. У меня плохие новости о моем дорогом старом друге.
– О мсье Пуаро?
Ее сочувственный интерес заставил меня облегчить душу.
Когда я закончил, мисс Коул мягко произнесла:
– Я понимаю. Итак, конец может наступить в любой момент?
Я лишь кивнул, не в силах говорить.
Через пару минут я вымолвил:
– Когда его не станет, я останусь в мире совсем один.
– О нет, у вас есть Джудит – и остальные дети.
– Они разбросаны по миру, а Джудит – ну что ж, у нее есть ее работа, и я ей не нужен.
– Мне кажется, детям не нужны их родители, пока они не попадут в какую-нибудь беду. Я бы приняла это как непреложный закон. Я гораздо более одинока, чем вы. Две мои сестры далеко – одна в Америке, другая в Италии.
– Моя дорогая! – воскликнул я. – Ваша жизнь только начинается.
– В тридцать пять?
– Что такое тридцать пять? Хотел бы я, чтобы мне было тридцать пять. – И добавил не без умысла: – Я не совсем слеп, знаете ли.
Она вопросительно взглянула на меня, потом покраснела.
– Неужели вы подумали… О! Стивен Нортон и я всего лишь друзья. У нас много общего…
– Тем лучше.
– Он… он просто ужасно добрый.
– О, моя дорогая, – возразил я, – не верьте, что это лишь доброта. Мы, мужчины, не так устроены.
Но Элизабет Коул неожиданно побелела как полотно. Она тихо, с усилием заговорила:
– Вы жестоки… слепы! Как я могу помыслить о… о браке? Ведь моя сестра – убийца… или сумасшедшая. Не знаю, что хуже.
– Пусть это вас не мучает, – веско произнес я. – Помните, это может оказаться неправдой.
– Что вы хотите сказать? Это правда.
– Разве вы не помните, как сказали мне однажды: «Это не Мэгги»?
Мисс Коул судорожно вздохнула:
– Я так чувствую.
– То, что чувствуешь, часто оказывается верным.
Она пристально посмотрела на меня:
– Что вы имеете в виду?
– Ваша сестра не убивала вашего отца.
Мисс Коул поднесла руку ко рту. Глаза, широко раскрытые и испуганные, впились в мое лицо.
– Вы с ума сошли! Кто вам это сказал?
– Не важно. Это правда. Когда-нибудь я вам это докажу.
Возле дома я столкнулся с Бойдом Каррингтоном.
– Это мой последний вечер здесь, – сказал он. – Завтра я переезжаю.
– В Нэттон?
– Да.
– Наверно, это очень волнующее событие для вас.
– Да? Полагаю, что так. – Он вздохнул. – Во всяком случае, Гастингс, должен вам сказать, что рад буду отсюда уехать.
– Конечно, еда тут неважная и обслуживание посредственное.
– Я имел в виду не это. В конце концов, тут дешево, и нельзя многого ожидать от подобных пансионов. Нет, Гастингс, я имею в виду совсем другое. Мне не нравится этот дом – он оказывает какое-то пагубное воздействие. Тут что-то происходит.
– Определенно.