Пассажир из Франкфурта Кристи Агата
– Ах вот оно что! Занятно. Пожалуй, мне придется кое-что предпринять.
– Только избегай опрометчивых действий.
– Должен же я иногда поразвлечься!
– Послушай, старина, я надеюсь, ты не собираешься загубить собственную карьеру во имя своей неистребимой жажды юмора?
– Я уже почти пришел к выводу, что нет ничего скучнее карьеры.
– Знаю, знаю. Ты всегда придерживался такой точки зрения и, знаешь ли, не так уж и продвинулся в своей карьере, как следовало бы. А ведь когда-то у тебя были шансы попасть в Вену! Смотреть противно, как ты сам все себе портишь.
– Поверь мне, я веду себя предельно рассудительно и добропорядочно, – заверил приятеля сэр Стэффорд Най и добавил: – Не волнуйся, Эрик. Ты хороший друг, но, честное слово, я не повинен в каких-либо забавах или играх.
Эрик с сомнением покачал головой.
Вечер был прекрасен. Сэр Стэффорд пошел домой пешком через Грин-парк. Переходя улицу в Бердкейдж-Уок, он чуть было не попал под вылетевшую прямо на него машину. Сэр Стэффорд был человеком спортивным и успел в один прыжок оказаться на тротуаре. Машина скрылась из виду. Сэр Стэффорд постоял немного в задумчивости: он готов был поклясться, что водитель намеренно пытался его сбить. Любопытная история. Сначала обыскали его квартиру, а теперь и его самого чуть не угробили. Возможно, это всего лишь случайное совпадение. И все же в своей жизни, часть которой прошла в диких местах и среди диких людей, сэр Стэффорд Най не раз встречался с опасностью, ему были знакомы, так сказать, ее вкус и запах. Сейчас он снова почувствовал ее. Кто-то явно охотится за ним, но почему? Насколько он понимал, вроде бы нигде не высовывался. Очень странно.
Сэр Стэффорд вошел в квартиру и поднял с пола почту. Ничего особенного, пара счетов и журнал «Лайфбоут», в котором он время от времени печатался. Он бросил счета на стол и снял обертку с журнала. Погруженный в свои мысли, он принялся рассеянно листать журнал и внезапно замер от удивления: между страницами, приклеенный липкой лентой, красовался его собственный паспорт, возвращенный таким странным способом. Он отодрал липкую ленту и раскрыл паспорт. Последний штамп свидетельствовал о его вчерашнем прибытии в Хитроу. Незнакомка, воспользовавшаяся его паспортом, жива и невредима, благополучно добралась до Англии и теперь вернула его. Где она теперь, хотелось бы знать?
Интересно, увидит ли он ее еще когда-нибудь? Кто она такая, куда исчезла и почему? У него было такое чувство, словно он ждал начала и понимал, что первый акт еще не окончен. Что, собственно, он видел? Старомодную одноактную пьесу, исполняемую перед началом основного спектакля: некая девушка, изъявившая нелепое желание выдать себя за мужчину, благополучно прошла паспортный контроль в Хитроу и, выйдя из аэропорта, затерялась в Лондоне. Нет, вряд ли он когда-либо с нею встретится. Это выводило его из себя. Он и сам не понимал, зачем, собственно, ему так необходимо ее увидеть: она была не так уж и хороша собой, ничего особенного. Хотя нет, это не совсем так: она была именно особенной, иначе ей не удалось бы без особых усилий, без неприкрытого женского кокетства, лишь простой просьбой о помощи убедить его сделать то, что он сделал. И она намекнула ему, что разбирается в людях и признала в нем человека, готового пойти на риск, чтобы помочь ближнему. «А ведь я и вправду рисковал, – подумал сэр Стэффорд. – Она могла бросить мне в стакан с пивом все, что угодно, и если бы пожелала, то в том дальнем углу зала ожидания нашли бы мой хладный труп. А если она разбиралась в лекарствах, а она, несомненно, в них разбиралась, то мою смерть объяснили бы сердечным приступом из-за высокого давления или еще чего-нибудь. Ладно, что толку думать об этом?» Скорее всего, он ее больше не увидит, и эта мысль вызывала у него досаду.
Да, он был раздосадован, и это ему не нравилось. Он размышлял на эту тему несколько минут, затем написал объявление для троекратной публикации в газете:
«Пассажир, прибывший во Франкфурт 3 ноября. Прошу связаться с лондонским попутчиком».
Больше ничего. Либо она объявится, либо нет. Если это объявление попадется ей на глаза, она поймет, кто его дал. Она воспользовалась его паспортом и знает, как его зовут, и смогла выяснить его адрес. Может быть, она свяжется с ним, а может, нет. Скорее всего, нет. А если так, то пролог останется прологом, глупой одноактной пьесой для развлечения опоздавших зрителей, ожидающих начала главного спектакля. Такие пьески были в моде до войны. По всей вероятности, она не объявится – просто потому, что сделала то, зачем приезжала в Лондон, и уже покинула Англию, улетела в Женеву, или на Ближний Восток, или в Китай, или в Южную Америку, или в Соединенные Штаты. «А почему, – подумал сэр Стэффорд, – я вспомнил Южную Америку? Почему-то ведь вспомнил, хотя никто не упоминал о Южной Америке, кроме разве что Хоршема. И даже тот всего лишь сказал о ней мимоходом».
На следующее утро, отнеся объявление в газету и неторопливым шагом возвращаясь домой через парк Сент-Джеймс, он вдруг заметил осенние цветы – длинноногие чопорные хризантемы с золотисто-бронзовыми шапками. До него донесся их аромат, похожий, как ему всегда казалось, на запах козы, он напомнил ему о склонах холмов в Греции. Надо не забыть просмотреть колонку частных объявлений. Нет, пока еще рано, пройдет по крайней мере два-три дня, прежде чем опубликуют его объявление и кто-нибудь сможет поместить в той же газете ответ. И если ответ появится, то никак нельзя его прозевать, должен же он, в конце концов, знать, что происходит на самом деле!
Он попытался вспомнить не девушку из аэропорта, а свою сестру. Много лет прошло со дня ее кончины. Конечно, он ее не забыл, но почему-то никак не мог отчетливо представить себе ее лицо и поэтому злился. Собравшись перейти улицу, он остановился. Улица была пустынной, если не считать единственной машины, которая тащилась с величественным видом престарелой дамы. Развалюха, подумал он. Допотопный лимузин, «Даймлер». Он пожал плечами. И спохватился: что это он тут стоит, задумавшись, как идиот?
Он решительно шагнул на проезжую часть улицы, и тут вдруг развалюха, эта «престарелая дама», как он мысленно обозвал ее, с поразительной скоростью рванула вперед и понеслась на сэра Стэффорда так стремительно, что тот едва успел добежать до противоположного тротуара; сверкнув фарами, машина исчезла за поворотом.
«Очень интересно, – сказал себе сэр Стэффорд. – Неужели я кому-то не нравлюсь и этот кто-то за мной следит и ждет удобного случая?»
Полковник Пайкавей сидел развалясь в кресле в маленькой комнате в Блумсбери, где он имел обыкновение пребывать с десяти до пяти с коротким перерывом на обед, и утопал, как всегда, в густых облаках сигарного дыма, глаза его были закрыты и лишь иногда моргали, свидетельствуя о том, что он не спит. Голову он поднимал редко. Некий нахальный юнец однажды сказал, что он похож на гибрид древнего Будды и большой синей лягушки с некоторыми наследственными признаками бегемота.
Тихий звонок внутреннего телефона у него на столе прервал его сладостный сон. Он трижды моргнул и, открыв глаза, нехотя поднял трубку:
– Да?
Раздался голос его секретарши:
– К вам пришел министр.
– Неужели? А какой именно министр? Баптистский, из церкви за углом?
– О нет, полковник Пайкавей, это сэр Джордж Пэкхем.
– Жаль, – произнес, задыхаясь, полковник Пайкавей. – Очень жаль. Преподобный Макгилл гораздо занятнее. В нем чувствуется великолепный адский огонь.
– Мне проводить его к вам, полковник Пайкавей?
– Полагаю, он хочет, чтобы его проводили немедленно. И что это они все такие обидчивые? – мрачно проворчал полковник Пайкавей. – Обязательно нужно ворваться и устроить тут истерику.
Сэра Джорджа Пэкхема препроводили в кабинет полковника. Едва переступив порог, визитер закашлялся и захрипел; с большинством посетителей здесь происходило то же самое. Окна маленькой комнаты были плотно закрыты. Полковник Пайкавей снова откинулся в своем кресле, весь усыпанный сигарным пеплом. Атмосфера в кабинете была совершенно невыносимой, и сослуживцы полковника именовали его прибежище не иначе как «Кошкин дом».
– А, мой дорогой друг, – приветствовал хозяина сэр Джордж с жизнерадостностью, совершенно не вязавшейся с унылым выражением его лица. – Давненько мы с вами не виделись!
– Присаживайтесь, присаживайтесь же, – вторил ему Пайкавей, – хотите сигару?
Сэр Джордж слегка вздрогнул:
– Нет, благодарю вас, нет, нет, большое спасибо.
Он бросил многозначительный взгляд на окна. Полковник Пайкавей намека не понял. Сэр Джордж прочистил горло и, опять закашлявшись, произнес:
– Э… я полагаю, Хоршем к вам заходил.
– Да, Хоршем здесь был и все рассказал, – подтвердил полковник Пайкавей, медленно опуская веки.
– Я подумал, что так будет лучше. Я имею в виду, чтобы он зашел к вам сюда. Очень важно, чтобы не пошли какие-нибудь разговоры.
– Ах, – вздохнул полковник Пайкавей, – но ведь разговоры все равно пойдут, не так ли?
– Простите?
– Все равно будут болтать.
– Я не знаю, насколько вы… э… информированы об этом последнем деле.
– Мы знаем все, – заверил его полковник Пайкавей. – Для того мы тут и сидим.
– Да, да, конечно. Я имею в виду сэра С.Н. – вы понимаете, о ком я говорю?
– О том, кто недавно прилетел из Франкфурта.
– Чрезвычайно необычное дело. Чрезвычайно необычное. Бог знает что такое, ничего невозможно понять, даже представить себе нельзя.
Полковник Пайкавей доброжелательно слушал.
– Так что же думать? – настаивал сэр Джордж. – Вы знаете его лично?
– Пару раз встречался, – ответил полковник Пайкавей.
– В самом деле, как тут не задуматься…
Полковник Пайкавей с некоторым трудом сдержал зевок. Он порядком устал от того, как сэр Джордж задумывается, удивляется и представляет. И вообще, он был невысокого мнения об умственных способностях сэра Джорджа. Предусмотрительный человек, и можно быть уверенным в том, что своим департаментом он руководит со всей предусмотрительностью. Умом не блещет, и слава богу, подумал полковник Пайкавей. Во всяком случае, тот, кто всегда раздумывает и не бывает вполне уверен, пребывает в достаточной безопасности там, куда попал по воле Господа и избирателей.
– И разве можно забыть, – продолжал сэр Джордж, – те разочарования, которые мы испытали в прошлом?
Полковник Пайкавей добродушно улыбнулся.
– Карлстон, Конвей и Кортолд, – сказал он. – Абсолютно надежные и тщательно проверенные. Все на «К», и все трое – коварные изменники.
– Иногда я думаю, можно ли вообще кому-либо доверять, – печально заметил сэр Джордж.
– Тут все ясно – конечно, нельзя!
– Возьмем хотя бы Стэффорда Ная, – продолжал сэр Джордж. – Отличная семья, прекрасные люди, я знал его отца и деда.
– Обычный сбой в третьем поколении, – констатировал полковник Пайкавей.
Его замечание не помогло сэру Джорджу.
– Я не могу не сомневаться… то есть иногда он не кажется серьезным.
– В молодости я возил своих двух племянниц на Луару, – вдруг сказал полковник Пайкавей. – Какой-то мужчина на берегу удил рыбу. У меня с собой тоже была удочка. Он сказал мне: «Vous n’tes pas un pcheur srieux. Vous avez des femmes avec vous».[1]
– Вы думаете, что сэр Стэффорд…
– Нет, нет, в историях с женщинами он не замечен. Ирония – вот его беда. Любит преподносить сюрпризы. Не может отказать себе в удовольствии посадить кого-нибудь в галошу.
– Что ж, это не очень-то хорошо, вы согласны?
– Почему? Любитель пошутить гораздо лучше предателя!
– Если бы только знать, что он надежный человек. Что вы сами о нем думаете?
– Абсолютно надежный. На вашем месте я бы не волновался.
Сэр Стэффорд Най отставил в сторону чашку кофе, взял газету, просмотрел заголовки, потом отыскал страницу с частными объявлениями. Он уже седьмой день тщательно просматривал интересующую его колонку, но пока безрезультатно. Печально, но ничего удивительного. А на каком, собственно, основании он ждет ответа? Он скользил взглядом по странице и читал всякие забавные сообщения, благодаря которым этот раздел всегда казался ему занимательным. Эти объявления были не такими уж личными: половина или даже больше представляли собой замаскированные предложения о продаже. Возможно, их следовало бы публиковать в другой рубрике, но они проникли сюда, поскольку здесь они могли скорее попасться на глаза. Среди них было несколько объявлений обнадеживающего содержания.
«Молодой человек, не приемлющий тяжелой работы и ищущий легкой жизни, хотел бы получить подходящую должность».
«Девушка желает поехать в Камбоджу. Уход за детьми не предлагать».
«Интересуюсь оружием времен Ватерлоо. Рассмотрю любые предложения».
«Вы знаете Дженни Кэпстен? Ее пироги превосходны. Приходите на Лиззард-стрит, 14».
На мгновение палец Стэффорда Ная задержался. Дженни Кэпстен: ему нравилось это имя. А что это за улица – Лиззард-стрит? Он никогда о такой не слышал. Он вздохнул, и палец опять заскользил вниз по колонке объявлений и почти тут же снова замер.
«Пассажир из Франкфурта, четверг, 11 ноября, Хангерфордский мост, 7.20 вечера».
Четверг, 11 ноября. Это сегодня! Сэр Стэффорд Най откинулся в кресле и отхлебнул кофе. Он был взволнован и возбужден. Хангерфорд. Хангерфордский мост. Он встал и пошел на кухню. Миссис Уаррит резала картошку ломтиками и кидала их в кастрюлю с водой. Она взглянула на него с некоторым удивлением:
– Вам что-нибудь угодно, сэр?
– Да. Если бы вам назвали Хангерфордский мост, куда бы вы пошли?
– Куда бы я пошла? – Миссис Уаррит задумалась. – Вы имеете в виду, если бы я хотела туда пойти?
– Да, представим себе, что именно так стоит вопрос.
– Ну что ж… Наверное, я пошла бы к Хангерфордскому мосту, а что?
– Вы имеете в виду Хангерфорд в Беркшире?
– Где это?
– В восьми милях за Ньюбери.
– Я слышала о Ньюбери. В прошлом году мой старик там поставил на одну лошадь и не прогадал.
– Так что, вы отправились бы в Хангерфорд близ Ньюбери?
– Ну конечно нет, – сказала миссис Уаррит. – Зачем так далеко? Я бы пошла к Хангерфордскому мосту, естественно.
– Вы хотите сказать…
– Ну, к тому, что рядом с вокзалм Черинг-Кросс, вы же знаете. Мост через Темзу.
– Да, – сказал сэр Стэффорд Най. – Точно, я знаю, где это. Благодарю вас, миссис Уаррит.
Это было похоже на игру в орлянку. Объявление в лондонской утренней газете означало железнодорожный Хангерфордский мост в Лондоне. По-видимому, это и имело в виду лицо, поместившее объявление, хотя в том, что объявление дала именно интересующая сэра Стэффорда дама, он совершенно не был уверен. Ее мысли, насколько он мог судить по краткому общению с ней, были весьма оригинальны и необычны. Он ожидал другого ответа, более определенного. Но другого не существует. Кроме того, возможно, имеются и другие Хангерфорды, в других частях Англии, и там, вероятно, тоже есть мосты. Ну что ж, так или иначе, сегодня все прояснится.
Был холодный ветреный вечер с моросящим дождем. Сэр Стэффорд Най брел, подняв воротник своего непромокаемого плаща. Прежде ему уже случалось бывать на Хангерфордском мосту, и этот мост никогда не казался сэру Стэффорду местом, подходящим для прогулок. По мосту сновали потоки людей: запахнув потуже плащи и надвинув на лоб шляпы, все они спешили как можно скорее добраться до дому, подальше от ветра и дождя. Сэр Стэффорд Най подумал, что в этой толпе бегущих людей весьма затруднительно разглядеть кого-либо. Неподходящий момент для рандеву. Может быть, в газетном объявлении речь шла о Хангерфордском мосту в Беркшире? Во всяком случае, все это казалось очень странным.
Он шел вперед, не убыстряя и не замедляя шага, никого не обгоняя и уступая дорогу идущим навстречу. Он шел достаточно быстро, чтобы его не обгоняли идущие сзади, хотя при желании они могли бы это сделать. Наверное, это шутка, думал Стэффорд Най. И шутка не в его вкусе.
Вообще-то, если подумать, она и не в ее вкусе. Навстречу ему, тяжело ступая, шла женщина в плаще; она наткнулась на него, поскользнулась и рухнула на колени. Он помог ей подняться:
– Все в порядке?
– Да, благодарю вас.
Женщина поспешила дальше, успев что-то сунуть в руку Стэффорду Наю. Незнакомка исчезла, смешавшись с толпой. Стэффорд Най пошел своей дорогой: он все равно не сумел бы ее догнать, к тому же она явно этого не желала. Он ускорил шаг, крепко сжимая в руке нечто, врученное ему женщиной, и наконец добрался до другого конца моста в Суррее.
Там он зашел в маленькое кафе и, присев за столик, заказал кофе. Потом разжал ладонь и увидел небольшой конверт из непромокаемой бумаги, а в нем еще один, простенький белый конверт. Он вскрыл его и обнаружил билет.
Билет на завтрашний вечерний концерт в «Фестиваль-Холле».
Глава 5
Вагнеровский мотив
Сэр Стэффорд Най устроился поудобнее в своем кресле, слушая барабанную дробь Нибелунгов, с которой начался концерт.
Хотя он любил Вагнера, «Зигфрид» ни в коей мере не был его любимым произведением из цикла «Кольцо Нибелунгов», предпочтение он отдавал «Золоту Рейна» и «Гибели богов». Ария Юного Зигфрида, внимающего пению птиц, почему-то всегда его раздражала, вместо того чтобы наполнять блаженством. Может быть, все дело в том, что в юности он слушал ее в мюнхенской опере в исполнении величественного тенора, к сожалению, более чем величественных пропорций, а он тогда был еще слишком молод, чтобы наслаждаться музыкой, абстрагируясь от облика Юного Зигфрида, которого лишь с большой натяжкой можно было назвать юным. Вид толстого тенора, катающегося по земле в пароксизме ребяческого веселья, вызывал у него отвращение. От песен птиц и шелеста леса он тоже не был в восторге. Нет, лучше слушать «Рейнских дев», хотя тогда, в Мюнхене, даже рейнские девы имели пышные формы, но это было не так противно. Уносимый мелодическим водным потоком и веселой песней, он не позволял себе отвлекаться от музыки.
Время от времени он непринужденно оглядывался вокруг. Он пришел довольно рано. Зал, как всегда, был переполнен. Наступил антракт. Сэр Стэффорд поднялся и посмотрел по сторонам: кресло рядом с ним оставалось свободным. Кто-то купил билет, но не пришел. Интересно, он прав в своем предположении или же его гипотетический сосед просто опоздал и его не пустили в зал: такое все еще практиковалось на концертах, где исполняли Вагнера.
Он вышел, прошелся по фойе, выпил чашку кофе, выкурил сигарету, а когда раздался звонок к началу второго отделения, вернулся в зал. На этот раз, пробираясь между рядами к своему месту, он увидел, что соседнее кресло занято, и его вновь охватило волнение. Добравшись до своего места, он сел. Да, это была та самая женщина из зала ожидания Франкфуртского аэропорта. Она сидела, устремив взгляд вперед. Профиль ее был в точности таким, каким он ему запомнился: четким и безупречным. Она чуть повернула голову, ее взгляд равнодушно скользнул по нему, и это «неузнавание» его было столь категоричным, что никаких слов уже и не требовалось. Это было свидание, которое нельзя было афишировать, по крайней мере теперь. Свет стал гаснуть, женщина повернулась:
– Простите, можно взглянуть на вашу программку? Боюсь, что свою я обронила где-то в проходе.
– Конечно.
Он передал ей программу, она взяла ее, развернула и стала читать. Свет стал еще тусклее. Второе отделение началось с увертюры к «Лоэнгрину». В конце ее женщина вернула программу со словами:
– Большое вам спасибо, вы очень добры.
Следующим номером исполнялись «Шорохи леса» из «Зигфрида»: он сверился с программой, которую ему вернули, и вдруг заметил внизу страницы какую-то бледную карандашную приписку. Он не стал пытаться прочесть ее немедленно, к тому же в зале было довольно темно. Он просто свернул программу и держал ее в руке. Он был совершенно уверен, что сам в программе ничего не писал. Скорее всего, решил он, у нее тоже была программа, которую она держала в сумочке; видимо, она в ней заранее что-то для него написала. От всего этого опять повеяло таинственностью и опасностью: та встреча на Хангерфордском мосту, конверт с билетом, сунутый ему в руку, а теперь эта женщина, молча сидящая рядом. Раз или два он окинул ее быстрым, небрежным взглядом, которым обычно удостаивают случайного соседа. Она сидела откинувшись на спинку кресла; на ней было строгое платье из черного крепа, на шее – старинное ожерелье. Темные волосы коротко подстрижены и уложены. Она не смотрела в его сторону, не отвечала на его взгляды. Он подумал, уж не находится ли в зале «Фестиваль-Холла» некто, следящий за ними: не переглядываются ли они, не разговаривают ли? Не исключено, что этот «некто» совсем рядом. Она ответила на его объявление в газете, и этого с него достаточно. Его любопытство не было удовлетворено, но теперь он, по крайней мере, знал, что Дафна Теодофанос, она же Мэри-Энн, здесь, в Лондоне, и, значит, есть возможность когда-нибудь узнать побольше о том, что тут затевается. Но план этой «операции» разрабатывает она, а он должен следовать ее указаниям. Он подчинился ей в аэропорту, подчинится и теперь, к тому же он должен признать, что жизнь внезапно стала интереснее. Да, лучше так, чем сидеть на скучных политических совещаниях. Действительно ли на днях его пыталась сбить машина? Скорее всего, так. И даже не один раз, а дважды. Было нетрудно поверить в то, что за ним охотятся: теперь так много лихачей за рулем, что легко можно усмотреть злой умысел там, где его и нет. Он свернул программку и больше в нее не заглядывал. Музыка закончилась, и сидящая рядом женщина заговорила, не взглянув в его сторону и вроде бы ни к кому не обращаясь.
– Юный Зигфрид, – произнесла она и вздохнула.
Программу завершил марш из «Миннезингеров». Отзвучали шумные аплодисменты, зрители потянулись к выходу. Он подождал, не подаст ли она ему какой-нибудь знак, но она просто взяла свою шаль, прошла по проходу между кресел и, немного ускорив шаг, смешалась с толпой.
Стэффорд Най сел в свою машину и поехал домой. Дома, включив кофеварку, он развернул программку и стал внимательно ее изучать.
Программка, мягко выражаясь, его разочаровала. В ней не было никакого сообщения, и лишь на одной странице над текстом смутно виднелась карандашная надпись, которую он заметил, но не смог прочитать в театре. Но это были не слова и даже не цифры: просто нотная запись, будто бы кто-то сломанным карандашом нацарапал музыкальную фразу. В какой-то момент Стэффорд Най подумал о тайнописи, которая, возможно, проявится, если подержать листок над огнем. Довольно робко и слегка стыдясь столь мелодраматической фантазии, он поднес программку к решетке электрокамина, но ничего не произошло. Вздохнув, он бросил ее на стол. Его охватило вполне оправданное раздражение: весь этот вздор, свидание на мосту под дождем и ветром! Просидеть на протяжении всего концерта рядом с женщиной, которой он жаждал задать как минимум дюжину вопросов, – и что в результате? Ничего! Никакого продолжения. И все-таки ведь она с ним встретилась, но зачем? Если она ничего не хотела ему сказать, не собиралась о чем-то договориться, тогда зачем она вообще явилась?
Он задумчиво оглядел комнату, остановив взгляд на книжном шкафу, где хранил разные занимательные романы, детективы, а также попадавшие туда иногда научно-популярные книги. Литература, подумал он, гораздо интереснее реальной жизни: трупы, таинственные телефонные звонки, прекрасные иностранные шпионки – и все это в изобилии! И все-таки, может быть, эта неуловимая дама не исчезла навсегда из его поля зрения. В следующий раз, подумал он, он сам будет действовать. В игре, которую она ведет, могут участвовать и двое.
Он выпил еще одну чашку кофе, потом подошел к окну, держа программку в руке. Посмотрев вниз, на улицу, он невольно снова взглянул на карандашную запись в программке и почти бессознательно стал напевать. У него был хороший слух, и он без труда воспроизвел мелодию, нацарапанную карандашом. Она показалась ему смутно знакомой. Он спел ее еще раз, погромче. Что это такое? Там-там, там-там, ти-там. Там. Там. Ну да, определенно знакомый мотив!
Он принялся вскрывать доставленные почтой письма.
В большинстве своем они были неинтересны: пара приглашений, одно из американского посольства, другое – от леди Этельхэмптон: она приглашала его на благотворительный концерт, который почтят своим присутствием члены королевской семьи, так что цена в пять гиней, как указывалось в письме, не должна показаться чрезмерной. Он отбросил приглашения в сторону: вряд ли он решит принять какое-либо из них. Сэр Стэффорд подумал: вместо того чтобы торчать в Лондоне, можно немедленно отправиться к тетушке Матильде, как он ей обещал. Он любил тетушку Матильду, хоть навещал ее не часто. Она жила за городом, в перестроенном крыле громадного георгианского особняка, унаследованного ею от деда. У нее была просторная, отлично спланированная гостиная, небольшая овальная столовая, новая кухня, переделанная из бывшей комнаты экономки, две спальни для гостей, большая удобная спальня для нее самой, соединенная с ванной, и приличная комната для терпеливой компаньонки, помогавшей ей коротать дни. Все прочие верные слуги были тоже обеспечены приличным жильем и всем необходимым. Мебель в остальной части здания была покрыта чехлами от пыли, и там периодически проводили уборку. Най любил это место, в детстве он обычно проводил здесь каникулы. Тогда в доме царило веселье, здесь жил его дядя с женой и двумя детьми. Да, в те времена здесь было славно: дом – полная чаша, много прислуги. В детстве он не обращал особого внимания на портреты и картины: стены украшали огромные полотна живописи Викторианской эпохи, но имелись работы и более старых мастеров. Да, там было несколько неплохих портретов: Рейберн, два Лоренса, Гейнсборо, один Лели, два довольно сомнительных Ван Дейка, а также пара работ Тернера. Некоторые из них пришлось продать, чтобы семье было на что жить. Приезжая сюда, он по-прежнему с удовольствием бродил по дому и разглядывал семейные реликвии.
Тетушка Матильда была ужасно говорлива. Она всегда радовалась приезду своего внучатого племянника, да и сэр Стэффорд тоже любил иногда пообщаться с ней, однако теперь не вполне понимал, с чего вдруг ему захотелось к ней съездить. И почему это ему вспомнились фамильные портреты? Может быть, потому, что среди них был портрет его сестры Памелы, написанный двадцать лет назад одним из лучших художников того времени? Ему захотелось снова увидеть этот портрет и рассмотреть его повнимательнее: проверить, насколько сильно сходство между сестрой и той незнакомкой, что столь возмутительным образом нарушила привычный уклад его жизни.
С некоторым раздражением он снова взял программу концерта и стал напевать нацарапанную карандашом мелодию. Тум-тум, ти-тум… и вдруг до него дошло: это была тема Зигфрида, мелодия его рожка. «Юный Зигфрид» – так вчера сказала ему эта женщина; не то чтобы именно ему, ее слова вроде бы никому конкретно не предназначались и ничего не означали, поскольку относились к только что отзвучавшей музыке. И мелодия в программке тоже была обозначена музыкальными значками. Юный Зигфрид. Вероятно, это должно что-нибудь значить. Ладно, может быть, все прояснится позже. Юный Зигфрид. Что же это значит, черт побери? Почему и как, когда и что? Чепуха! Сплошные вопросы.
Он набрал номер тетушки Матильды.
– Ну конечно же, Стэффи, милый, будет чудесно, если ты приедешь! Садись на поезд, который отходит в половине пятого. Знаешь, он все еще ходит, но прибывает сюда на полтора часа позже и позже отходит из Паддингтона: в пять пятнадцать. И это, я полагаю, они называют улучшением работы железных дорог. Останавливается у каждого столба. Ну ладно. Хорас тебя встретит.
– Значит, он еще здесь?
– Конечно, здесь.
– Ну да, разумеется, – сказал сэр Стэффорд Най.
Хорас, служивший когда-то конюхом, со временем ставший кучером, а потом и шофером, по-видимому, и сейчас продолжает сидеть за рулем.
«Ему, должно быть, не меньше восьмидесяти», – подумал сэр Стэффорд и улыбнулся.
Глава 6
Портрет дамы
– Дорогой, ты очень мило выглядишь, загорел! – воскликнула тетка Матильда, окидывая его оценивающим взглядом. – Видимо, благодаря Малайзии; если не ошибаюсь, ты ведь именно там был? Или это был Сиам или Таиланд? Все эти названия так часто меняются, что всего и не упомнить. Во всяком случае, это был не Вьетнам, правда ведь? Знаешь, мне совершенно не нравится этот Вьетнам, я совсем запуталась: Северный Вьетнам, Южный Вьетнам, Вьетконг и все такое прочее, и все они хотят воевать друг с другом, и никто не желает остановиться. Нет чтобы съездить в Париж или куда там еще, посидеть за столом и разумно все решить. Как ты считаешь, милый, я тут подумала, и, по-моему, это решило бы проблему: не устроить ли побольше футбольных полей, и пусть они все там собираются и дерутся друг с другом, но без этих смертоносных штуковин, без этого ужасного напалма. Я имею в виду, пусть просто толкают и пинают друг друга и все такое. Это понравится и им самим, и всем вокруг, и даже можно брать входную плату с тех, кто захочет прийти и посмотреть, как они дерутся. Мы просто не понимаем, что людям нужно давать то, чего они хотят на самом деле.
– Прекрасная идея, – улыбнулся сэр Стэффорд Най, целуя ее благоухающую духами бледно-розовую морщинистую щеку. – А как вы поживаете, дорогая тетушка?
– Ну, я стара, – заявила леди Матильда Клекхитон. – Да, я стара. Конечно, ты не знаешь, что такое старость. Не одно, так другое: то ревматизм, то артрит, то эта гадкая астма, то ангина, а то колено подвернешь. Вечно что-нибудь не так. Нет, ничего страшного нет, и тем не менее. Почему ты приехал ко мне, милый?
Сэра Стэффорда несколько ошеломила прямота вопроса.
– Я всегда навещаю вас после заграничных поездок.
– Тебе придется пересесть на стул поближе, – сказала тетка Матильда. – Со времени твоего прошлого визита я стала немного хуже слышать. Ты какой-то не такой… Почему?
– Потому что я загорел, вы ведь сами сказали.
– Чепуха, я вовсе не об этом. Неужели у тебя наконец-таки появилась девушка?
– Девушка?
– Я всегда чувствовала, что когда-то это произойдет. Вся беда в том, что у тебя слишком развито чувство юмора.
– Почему же вы так думаете?
– Так про тебя говорят. Да, говорят. Видишь ли, твое чувство юмора мешает и твоей карьере. Знаешь, ты ведь связан со всеми этими дипломатами и политиками, этими так называемыми молодыми государственными деятелями, а также старшими и средними, да еще со всеми этими партиями. Вообще-то я думаю, что незачем иметь так много партий, а главное – эти ужасные, ужасные лейбористы! – Она гордо вскинула свою консервативную голову. – Когда я была девочкой, никаких лейбористов и в помине не было, никто знать не знал, что это такое, сказали бы, что это чепуха. Жаль, что теперь это не чепуха. Еще, конечно же, есть либералы, но они ужасно глупы. А эти тори, или консерваторы, как они опять себя называют?
– А с ними-то что не так? – улыбнувшись, поинтересовался Стэффорд Най.
– Слишком много серьезных женщин, поэтому им не хватает, знаешь ли, живости.
– Ну что ты, в наши дни ни одна политическая партия особенно не стремится к живости.
– Вот именно, – сказала тетка Матильда. – И вот тут-то, конечно же, ты ведешь себя неправильно. Ты хочешь внести немного веселья, хочешь немного позабавиться и поэтому немного подшучиваешь над людьми, а им это, естественно, не нравится. Они говорят: «Ты несерьезный молодой человек».
Сэр Стэффорд Най рассмеялся. Его взгляд блуждал по стенам комнаты.
– Куда ты смотришь? – спросила леди Матильда.
– На ваши картины.
– Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я их продала? Похоже, теперь все продают свои картины. Старый лорд Грэмпион, ты его знаешь, продал своих Тернеров, а также несколько портретов предков. И Джеффри Голдман продал всех своих прелестных лошадей – по-моему, работы Стаббса? Что-то в этом роде. А какие деньги за них дают! Но я-то не хочу продавать свои картины. Я их люблю. Почти все картины в этой комнате мне по-настоящему дороги, потому что это предки. Я знаю, что предки теперь никому не нужны, ну и пусть, значит, я старомодна. Мне нравятся предки. Я имею в виду, мои собственные. На кого ты там смотришь? На Памелу?
– Да. На днях я ее вспоминал.
– Просто поразительно, как вы похожи! Даже больше, чем близнецы, хотя говорят, что разнополые близнецы не могут быть абсолютно похожи, если ты понимаешь, что я имею в виду.
– Тогда Шекспир, должно быть, ошибался, когда писал про Виолу и Себастьяна.
– Но ведь просто брат и сестра могут быть похожи друг на друга, правда? Вы с Памелой всегда были очень похожи, я хочу сказать, внешне.
– Только внешне? А по характеру?
– Ни в малейшей мере, вот что самое удивительное. Но, конечно же, у тебя и у Памелы есть то, что я называю фамильным лицом – не Наев, а Болдуин-Уайтов.
Когда дело доходило до обсуждения генеалогии, сэр Стэффорд Най был не в силах тягаться со своей тетушкой.
– Я всегда считала, что вы с Памелой пошли в Алексу, – продолжала она.
– Алекса – это которая?
– Твоя прапра… по-моему, еще одно пра, прабабка, кажется, венгерка, то ли графиня, то ли баронесса или что-то в этом роде. Твой прапрапрапрадед влюбился в нее, когда работал в посольстве в Вене. Да, точно, она была венгеркой. Очень спортивная. Венгры – они очень спортивные. Она любила охотиться верхом, великолепно держалась в седле.
– У вас есть ее портрет?
– На первой площадке лестницы, прямо над ступенями, немного вправо.
– Перед сном обязательно взгляну.
– Может быть, ты сейчас сходишь, а потом мы о ней поговорим.
– Хорошо, если вы так хотите.
Он улыбнулся ей, выбежал из комнаты и поспешил вверх по лестнице. Да, у старой Матильды острый глаз: это то самое лицо, которое он видел и запомнил. Запомнил не потому, что оно было похоже на его собственное, даже не потому, что оно похоже на лицо Памелы, но из-за еще более близкого сходства с этим портретом. Красивая девушка, которую привез домой посол, его прапрапрапрадед, если хватает этих «пра»: тетка Матильда никогда не удовольствовалась лишь несколькими. Ей было лет двадцать, она была отважной девушкой, великолепной наездницей; она божественно танцевала, и в нее влюблялись мужчины. Но она была верна, так всегда говорили, прапрапрапрадеду, весьма надежному и здравомыслящему служащему дипломатического корпуса. Она отправлялась вместе с ним в заграничные посольства, и возвращалась, и рожала детей – насколько он помнил, троих или четверых. От одного из этих детей ее лицо, ее нос, поворот головы унаследовали он и его сестра Памела. Он подумал: а эта молодая женщина, которая одурманила его снотворным и уговорила одолжить ей плащ, которая заявила, что ей угрожает смертельная опасность, если он не сделает того, о чем она просит, эта женщина – не может ли она быть его пятиюродной или шестиюродной сестрой, связанной семейными узами с дамой на портрете, перед которым он сейчас стоит? Что ж, может быть. Возможно, их предки одной и той же национальности. Во всяком случае, их лица весьма схожи. Как прямо она сидела в опере, каким безупречным был ее профиль с изящным, с горбинкой носом. И аура, исходящая от нее…
– Ну что, нашел? – осведомилась тетка Матильда, когда племянник вернулся в белую гостиную, как обычно называли эту комнату. – Не правда ли, интересное лицо?
– Да, и довольно красивое.
– Гораздо лучше иметь интересное лицо, нежели красивое. Но ведь ты же не был в Венгрии или Австрии? Ты ведь не мог встретить в Малайзии кого-то похожего на нее? Такая женщина не стала бы сидеть за круглым столом и делать пометки, или править доклады, или заниматься чем-нибудь подобным. Все считали ее сумасбродным созданием: прекрасные манеры и все такое, но дикая, как дикая птица. Она не ведала опасности.
– Откуда вы столько знаете о ней?
– Да, действительно, мы жили в разное время, я родилась через несколько лет после ее смерти. И тем не менее она меня всегда интересовала. Она была самой настоящей авантюристкой. О ней рассказывали очень странные истории, о ней и о делах, в которых она была замешана.
– А как на это реагировал мой прапрапрапрадед?
– Думаю, он был ужасно обеспокоен всем этим, – сказала леди Матильда. – Однако, говорят, он очень ее любил. Кстати, Стэффи, ты читал «Узника Зенды»?
– «Узник Зенды»? Что-то очень знакомое.
– Ну конечно же, это название книги.
– Да-да, я понимаю.
– Полагаю, ты не мог ее читать в детстве. Но в мое время девочки-подростки были просто без ума от этой книги – первой прочитанной книги о любви. Мы были без ума не от поп-музыки и не от «Битлз», а от романтической любви, описанной в этой книге. Во времена моей юности нам не разрешали читать романы, во всяком случае утром, разве что только после обеда.
– Что за странные правила, – заметил сэр Стэффорд. – Почему читать романы можно не утром, а только вечером?
– Видишь ли, утром девочкам полагалось заниматься чем-то полезным: поливать цветы или чистить серебряные рамки для фотографий, выполнять возложенные на нас обязанности, заниматься с гувернанткой и так далее. А после обеда нам разрешалось почитать, и «Узник Зенды» обычно оказывался первым попавшим в наши руки романом.
– Наверное, очень хорошая, респектабельная книга, не правда ли? Кажется, я что-то припоминаю… Может быть, я ее и читал. Я полагаю, там все очень невинно и наверняка не слишком много секса?
– Конечно нет. Ни о каком сексе не могло быть и речи. Мы читали героические романы. «Узник Зенды» – изумительная, романтичная повесть. Все девочки поголовно были влюблены в главного героя, Рудольфа Рассендилла.
– Кажется, это имя мне тоже знакомо. Немного напыщенное, правда?
– Лично мне оно до сих пор кажется очень романтичным. Мне было тогда лет двенадцать. Я вспомнила об этом, пока ты ходил взглянуть на тот портрет. Принцесса Флавия, – добавила она.
Стэффорд Най улыбнулся.
– Вы помолодели, порозовели и выглядите очень сентиментальной, – сказал он.
– Именно так я себя и чувствую. Нынешним девушкам такие чувства неведомы. Они впадают в экстаз от влюбленности и падают в обморок, когда кто-нибудь бренчит на гитаре или распевает во все горло, но они совершенно несентиментальны. Но я влюбилась не в Рудольфа Рассендилла, а в его двойника.
– У него был двойник?
– Был. Король Руритании.
– Ах да, ну конечно же, теперь мне понятно, откуда пошло слово «Руритания», которое я то и дело слышу. Да, по-моему, я точно это читал. Рудольф Рассендилл, приближенный короля Руритании, влюбился в принцессу Флавию, с которой король был официально обручен.
Леди Матильда несколько раз тягостно вздохнула:
– Да. Рудольф Рассендилл унаследовал рыжие волосы от своей прабабки, и в одном из эпизодов книги он кланяется ее портрету и говорит о… имени я уже не помню… о графине Амелии, или что-то в этом роде, от которой он унаследовал свою внешность и все остальное. Поэтому, глядя на тебя, я вспомнила Рудольфа Рассендилла, а ты пошел посмотреть на портрет дамы, которая могла быть твоей прабабкой, и проверить, не напоминает ли она тебе кого-то. Значит, у тебя роман, не так ли?
– Ради бога, почему вы так решили?
– Знаешь, жизнь при всей своей сложности не так уж непредсказуема. Существует набор признаков, по которым можно определить состояние души человека в тот или иной момент. Это как книга по вязанию: в ней примерно шестьдесят пять различных узоров. И все кажутся сложными. Но стоит повнимательнее присмотреться к любому из них, и тебе все станет ясно. Твой сегодняшний узор, я бы сказала, – это романтическое приключение. – Она вздохнула. – Боюсь, однако, что ты ничего мне об этом не расскажешь.
– Мне нечего рассказывать, – возразил сэр Стэффорд.
– Ты всегда был отъявленным лжецом. Ну что ж, не беда. Привези ее ко мне как-нибудь. Это единственное, чего я хочу, прежде чем врачам удастся меня уморить очередным антибиотиком, который они только что изобрели. Ты не поверишь, сколько разноцветных пилюль я теперь глотаю!
– Я не понимаю, почему вы говорите «она» и «ее».
– Разве? Я узнаю ее с первого взгляда. В твоей жизни есть какая-то женщина. Чего я не могу понять – так это где ты ее нашел. В Малайзии, за столом заседаний? Дочка посла или министра? Хорошенькая секретарша из посольства? Нет, это все не подходит. На пароходе по дороге домой? Нет, пароходы нынче не в чести. Наверное, в самолете.
– Так уже горячее, – не удержался сэр Стэффорд Най.
– Ага! Стюардесса?
Он покачал головой.
– Ну ладно, храни свою тайну. Но имей в виду, я все выясню. Когда дело касается тебя, я всегда все чувствую. У меня вообще нюх на такие вещи. Конечно, я теперь отошла от жизни, но время от времени встречаюсь со старыми друзьями, и, ты знаешь, от них легко получить намек-другой. Люди обеспокоены, причем повсюду.
– Вы имеете в виду обычное недовольство?
– Нет, вовсе нет. Я имею в виду беспокойство высокопоставленных лиц, беспокойство нашего ужасного правительства, беспокойство старого, милого, сонного министерства иностранных дел. Происходит что-то такое, чего не должно быть. Тревога и напряженность.
Читать бесплатно другие книги:
