Пассажир из Франкфурта Кристи Агата

Ну конечно! В голове сэра Стэффорда что-то щелкнуло, подобно вспышке фотоаппарата, и в памяти тут же всплыло другое имя: Пайкавей. Сказать, что он все знает о мистере Робинсоне, было бы неправдой: он знал о мистере Робинсоне только то, что тот позволял о себе знать. Насколько ему известно, его действительно звали Робинсоном, хотя у него вполне могло быть любое другое имя, даже иностранное. Но никто никогда не высказывал вслух подобных предположений. И лицо он тоже вспомнил: высокий лоб, печальные темные глаза, большой рот и поразительно белые зубы – вероятно, протезы, они напомнили сэру Стэффорду сказку о Красной Шапочке: «Чтобы лучше съесть тебя, крошка!»

Он также знал, что собой представлял мистер Робинсон: это выражалось одним словом. Мистер Робинсон олицетворял собой Деньги с большой буквы, деньги во всех видах: международный капитал, мировой капитал, частный капитал, банковский капитал – деньги не в том смысле, в каком их понимает рядовой обыватель. Вы никогда не приняли бы мистера Робинсона за человека очень богатого. Несомненно, он таки был очень богат, но важно не это: он был распорядителем денег, главой великого клана банкиров. Его собственные вкусы могли быть даже скромными, хотя сэр Стэффорд Най в этом сомневался. Разумный комфорт, даже роскошь – вот стиль жизни мистера Робинсона, но не более того. Выходит, подоплекой всех этих таинственных дел является власть денег.

– Я слышал о вас буквально на днях, – произнес мистер Робинсон, пожимая ему руку, – от нашего друга Пайкавея.

Все сходится, подумал Стэффорд Най: теперь он вспомнил, что в тот единственный раз, когда он встречался с мистером Робинсоном, там был и полковник Пайкавей. И Хоршем, припомнил он, говорил о мистере Робинсоне. А теперь вот Мэри-Энн (или графиня Зерковски?), и полковник Пайкавей в своем задымленном кабинете, глаза полузакрыты – то ли он засыпает, то ли просыпается, – и мистер Робинсон с большим желтым лицом, и, значит, где-то на карту поставлены деньги; он перевел взгляд на остальных присутствующих. Ему хотелось выяснить, знает ли он, кто они такие и чьи интересы представляют, а если это не удастся, то по крайней мере попытаться догадаться.

Как выяснилось, в двух случаях в догадках не было нужды. Человек, сидящий у камина в кресле, пожилой мужчина, чей силуэт был обрамлен высокой спинкой кресла – ни дать ни взять портрет в раме, – когда-то был хорошо известен всей Англии. На самом деле он по-прежнему хорошо известен, хотя и редко появляется на людях. Больной человек, инвалид, он покидал дом очень ненадолго, за что, как говорили, потом расплачивался физическими страданиями. Лорд Олтемаунт. Худое, изнуренное лицо, огромный нос, грива седых волос с небольшими залысинами на лбу; слегка оттопыренные уши, по поводу которых в свое время всласть порезвились карикатуристы, и пронизывающий взгляд, который не столько фиксировал, сколько анализировал, тщательно оценивая то, на что был обращен. В данный момент он был обращен на сэра Стэффорда Ная. Лорд Олтемаунт протянул ему руку для приветствия.

– Я не встаю, – сказал он. Голос был слабым, старческим, невыразительным. – Спина не дает. Вы ведь только что вернулись из Малайзии, не правда ли, Стэффорд Най?

– Да.

– Ваша поездка стоила того? Вы, наверное, думаете, что нет. И вероятно, вы правы. И все же в жизни нам приходится устраивать такие чисто декоративные излишества, чтобы хоть в какой-то степени дезавуировать дипломатическую ложь. Я рад, что вы смогли приехать или что вас смогли сюда привезти. Это ведь дело рук Мэри-Энн, я полагаю?

«Так вот как он ее называет, – отметил про себя Стэффорд Най. – Так называл ее и Хоршем. Выходит, она с ними заодно, это несомненно. Что касается Олтемаунта, он отстаивает… что он отстаивает сейчас? – спросил себя Стэффорд Най. – Он отстаивает интересы Англии. И будет продолжать их отстаивать, пока его прах не похоронят в Вестминстерском аббатстве или на деревенском кладбище, в зависимости от того, где он пожелает упокоиться. Он олицетворяет Англию, он знает ее и, по-видимому, прекрасно знает цену каждому английскому политику и правительственному чиновнику, даже если сам с ними никогда не встречался».

Лорд Олтемаунт произнес:

– Это наш коллега, сэр Джеймс Клик.

Клика Стэффорд Най не знал и вроде бы даже не слышал о нем. Беспокойный, суетливый тип; острый подозрительный взгляд, не задерживающийся ни на чем. В нем ощущался азарт гончего пса, ожидающего команды и готового сорваться с места при одном жесте своего хозяина.

Но кто же его хозяин – Олтемаунт или Робинсон?

Стэффорд перевел взгляд на четвертого мужчину, который уже поднялся с кресла у двери: густые усы, высоко поднятые брови, осторожный, замкнутый – и знакомый, и почти неузнаваемый.

– Так это вы, – произнес сэр Стэффорд Най. – Здравствуйте, Хоршем.

– Очень рад видеть вас здесь, сэр Стэффорд.

Довольно представительное собрание, подумал Стэффорд Най, оглядев комнату.

Они поставили кресло для Ренаты у камина, рядом с лордом Олтемаунтом. Она протянула ему руку – левую, как заметил Стэффорд, – тот обхватил ее ладонями, подержал минутку и отпустил, сказав:

– Ты рисковала, девочка, ты слишком часто рискуешь.

Глядя ему в глаза, она ответила:

– Но ведь именно вы меня этому научили, иначе и жить нельзя.

Лорд Олтемаунт повернул голову в сторону Стэффорда Ная:

– Однако я не учил тебя выбирать мужчин. У тебя к этому природный талант. – И, обращаясь уже к Стэффорду Наю, он добавил: – Я знаком с вашей двоюродной бабушкой или прабабушкой, кем она вам на самом деле приходится?

– Двоюродная тетушка Матильда, – живо отозвался Стэффорд Най.

– Да, это она. Одна из викторианских влиятельных дам девяностых годов. Ей самой уже, должно быть, под девяносто. Я не часто с ней вижусь, – продолжал он, – всего пару раз в год, но всякий раз поражаюсь невероятной энергии этой хрупкой женщины. Этим несгибаемым викторианцам ведом некий секрет бодрости духа, им да еще некоторым из тех, кто был молод во времена Эдуарда.

Сэр Джеймс Клик обратился к Стэффорду:

– Позвольте предложить вам выпить, Най. Что вы будете пить?

– Джин с тоником, если можно.

Графиня отказалась, покачав головой.

Джеймс Клик принес бокал и поставил его на стол рядом с Наем, сидевшим напротив мистера Робинсона. Стэффорд Най не собирался первым начинать разговор. Из темных глаз Робинсона на мгновение исчезла печаль, в них мелькнул огонек.

– Есть вопросы? – спросил он.

– Их слишком много, – отвечал сэр Стэффорд Най. – Может быть, мне лучше сначала получить разъяснения, а уж потом задавать вопросы?

– Вам так удобнее?

– Это может упростить дело.

– Ну что ж, начнем с простого изложения фактов. Вас могли сюда пригласить, а могли и не пригласить. Во втором случае это могло бы показаться вам в какой-то степени оскорбительным.

– Он предпочитает, чтобы его всегда спрашивали, – пояснила графиня. – Так он мне сказал.

– Вполне естественно, – согласился мистер Робинсон.

– Меня похитили, – нарочито весело заявил Стэффорд Най. – Я знаю, это теперь очень модно.

– Что, конечно же, вызывает у вас вопросы, – сказал мистер Робинсон.

– Всего один: зачем?

– Действительно, зачем? Меня восхищает, как экономно вы расходуете слова. Дело в том, что мы представляем собой частный комитет, комитет по расследованию, и наше расследование имеет всемирное значение.

– Звучит интересно, – заметил Стэффорд Най.

– Это не просто интересно, это тяжелая и неотложная работа. Здесь перед вами четыре разных стиля жизни, мы представляем различные службы, – сказал лорд Олтемаунт. – Я отошел от активного участия в делах этой страны, но все еще практикую как консультант. Ко мне обратились с просьбой возглавить это самое расследование и выяснить, что происходит в мире в этом самом году, поскольку что-то действительно происходит. У Джеймса своя особая задача. Он – моя правая рука, кроме того, он наш оратор. Джейми, будь добр, обрисуй сэру Стэффорду ситуацию в целом.

Сэру Стэффорду показалось, что гончий пес вздрогнул. «Наконец-то! – казалось, выражал весь его вид. – Наконец-то! Наконец-то я могу заняться делом!» Чуть подавшись вперед в своем кресле, он начал:

– Если в мире что-то происходит, нужно искать причины. Внешние причины всегда легко разглядеть, но они не имеют значения, по крайней мере, так считает председатель, – он поклонился лорду Олтемаунту, – а также мистер Робинсон и мистер Хоршем. Вы используете природный источник, большой водопад, и получаете электроэнергию. Вы нашли в руде уран и со временем получите ядерную энергию, о которой прежде никто не знал и не мечтал. Если вы нашли уголь и минералы, у вас появится транспорт, власть, энергия. Всегда есть силы, благодаря которым можно что-то получить. Но за каждой из них стоит кто-то, кто эту силу контролирует. Нужно узнать, кто именно контролирует силы, которые постепенно начинают доминировать практически во всех европейских странах и в некоторых странах Азии; в Африке, возможно, в меньшей степени, но в столь же высокой степени на всем Американском континенте. Нужно внимательно приглядеться к происходящим событиям и выявить их движущую силу. Одна из таких движущих сил – деньги. – Он кивнул в сторону мистера Робинсона: – Я думаю, мистер Робинсон знает про деньги больше, чем кто бы то ни было.

– Все очень просто, – откликнулся мистер Робинсон. – Когда затевается что-то значительное, требуются деньги. Мы должны выяснить, откуда эти деньги поступают. Кто ими распоряжается? На что они расходуются? Почему? Джеймс совершенно правильно говорит: я много знаю про деньги, практически все.

Робинсон умолк, и в разговор снова вступил Клик:

– Кроме того, необходимо учитывать так называемые тенденции. Это слово сейчас у всех на слуху. Общие направления, веяния – как их только не называют. Эти слова отнюдь не синонимы, но они тесно связаны друг с другом. Проявляется, скажем, тенденция к мятежу. Обратитесь к истории, и вы увидите, что эта тенденция время от времени давала о себе знать. Предощущение мятежа, мятежное настроение, способы мятежа, форма мятежа. Мятеж не есть некое специфическое явление, характерное для какой-то одной страны. Если он возникает в одной стране, то отголоски его в большей или меньшей степени будут слышны и в других странах. Вы ведь это имеете в виду, сэр? – обратился он к лорду Олтемаунту. – Вы примерно так мне объясняли.

– Да, Джеймс, ты очень ясно излагаешь.

– Это модель, которая возникает и представляется неизбежной. Ее легко распознать. Было время, когда многие страны охватила жажда крестовых походов. По всей Европе люди грузились на корабли и отправлялись освобождать Святую землю. Все вполне ясно, прекрасная модель обусловленного поведения. Но почему люди шли в эти походы? Вот что интересно для истории: понять, почему возникают подобные устремления и модели. Ответ не всегда материалистичен: причиной мятежа может стать все, что угодно. Жажда свободы, свободы слова, свободы вероисповедания – опять близкие модели. Это побуждало людей к эмиграции, к формированию новых религий, часто столь же жестких, как и те, от которых они отказались. Но если внимательно посмотреть, если копнуть поглубже, то можно понять, как возникли эти и многие другие – я использую то же слово – модели. В некотором смысле это похоже на вирус, который носится по всему миру через моря и горы, сея заразу, и появление которого вроде бы ничем не обусловлено. Но мы не можем с уверенностью сказать, что всегда было именно так. Изначально могли существовать какие-то причины. Сделаем еще один шаг в своих предположениях, и мы увидим людей – одного, десяток, несколько сотен, – которые инициировали то или иное событие. Следовательно, рассматривать нужно не конечный результат, а исток, тех людей, с которых все началось. Вы помните крестоносцев, религиозных фанатиков, жажду свободы, все прочие модели, но вам нужно пойти еще дальше вглубь. Сны и грезы. Пророк Иоиль знал это, когда писал: «Старцам вашим будут сниться сны, и юноши ваши будут видеть видения». Какая же из этих двух вещей более эффективна? Сны не оказывают разрушительного воздействия, а вот видения способны открыть новые миры, и они же могут уничтожить те миры, которые уже существуют… – Джеймс Клик внезапно повернулся к лорду Олтемаунту: – Я не знаю, сэр, есть ли здесь связь, но вы как-то рассказывали мне об одном человеке в посольстве в Берлине – о женщине.

– Ах это? Да, это была интересная история. Да, это имеет отношение к тому, о чем мы сейчас говорим. Жена одного из сотрудников посольства, умная, высокообразованная женщина, очень хотела сама пойти послушать фюрера – я, конечно же, говорю о времени перед самым началом войны в 1939 году. Ей было любопытно испытать на себе воздействие ораторского искусства Гитлера. И она пошла. Потом, вернувшись, сказала: «Просто невероятно, невозможно себе представить. Конечно, я не очень хорошо понимаю по-немецки, но речь фюрера произвела на меня очень сильное впечатление. И теперь я знаю почему. Я хочу сказать, его идеи замечательны, они зажигают огонь в сердцах слушателей. Когда слушаешь его, то веришь, что все так и есть, как он говорит, и иначе быть не может: следуй за ним, и тебе откроется новый мир. Ах, мне трудно изложить это. Я запишу все, что смогу вспомнить, и дам вам прочесть. Тогда вы лучше поймете мое впечатление». Я сказал ей, что это хорошая мысль. На следующий день она мне сказала: «Не знаю, поверите ли вы, но я начала излагать на бумаге то, что говорил Гитлер, пыталась передать смысл его слов… но… записывать было вообще нечего, я не смогла вспомнить ни единой яркой или волнующей фразы! Какие-то слова мне хорошо запомнились, но, когда я их записала, получилось совсем не то. Они просто… они просто оказались лишенными всякого смысла. Я ничего не понимаю».

Лорд Олтемаунт продолжал:

– На этом примере нетрудно убедиться в существовании серьезной опасности, о которой обычно забывают. Есть люди, обладающие способностью внушить слушателю свое видение жизни и событий, но не словами и даже не идеей, которую исповедуют сами. Это что-то иное, некая магнетическая сила, которой владеют немногие и с помощью которой они способны зажигать других и внушать им собственное видение. Может быть, это магнетизм личности, интонации голоса, может быть, какое-то излучение тела – не знаю, но нечто подобное, бесспорно, существует. Эти люди имеют магическую силу. Такой силой обладали великие религиозные проповедники, она присуща и людям, несущим в себе негативный заряд зла. Можно внушить людям веру в идею, в необходимость определенных действий, в результате которых наступит рай на земле, и люди поверят в эту идею, будут бороться за нее и даже с готовностью пойдут на смерть. – Понизив голос, он сказал: – У Яна Смэтса есть одно высказывание по этому поводу. Он сказал, что магия вождя, таящая в себе огромную созидательную силу, способна обернуться величайшим злом.

Стэффорд Най подался вперед:

– Я понимаю, что вы имеете в виду. То, что вы говорите, очень интересно, наверное, вы во многом правы.

– Но вы, конечно же, считаете это преувеличением?

– Не знаю. То, что на первый взгляд кажется преувеличением, очень часто оказывается сущей правдой. Просто раньше вы никогда с этим не сталкивались, и потому все представляется настолько странным, что не остается ничего иного, как принять все это на веру. Кстати, можно мне задать простой вопрос? Что в таких случаях делают?

– Если возникает подозрение, что происходит что-то подобное, первым делом необходимо все выяснить, – ответил лорд Олтемаунт. – Приходится действовать по методу киплинговского мангуста: пойди и узнай. Узнай, откуда приходят деньги, и откуда приходят идеи, и каков, если можно так выразиться, механизм действия. Кто всем этим заправляет. Как вы понимаете, там должны быть начальник штаба и главнокомандующий. Вот все это мы и пытаемся выяснить. И хотели бы попросить вас о помощи.

Это был один из тех редких случаев в жизни сэра Стэффорда Ная, когда его застигли врасплох. Обычно, какие бы чувства он ни испытывал, ему всегда удавалось их скрыть, но на этот раз все происходило иначе. Он переводил взгляд с одного лица на другое; смотрел на мистера Робинсона, с его бесстрастным желтым лицом и сверкающими зубами, на сэра Джеймса Клика – довольно нахальный тип, подумал сэр Стэффорд, но тем не менее в своем роде он явно полезный человек – верный пес, как мысленно окрестил он его. Он взглянул на лорда Олтемаунта: голова его покоилась на спинке кресла, и неяркий свет лампы придавал его облику сходство со статуей святого в нише какого-нибудь кафедрального собора. Средневековый мученик. Великий человек. Да, Олтемаунт был одним из великих людей прошлого, в этом сэр Стэффорд Най не сомневался, но теперь он уже старик. Отсюда, подумал он, и нужда в услугах сэра Джеймса Клика и помощи его, сэра Стэффорда. Потом он перевел взгляд на загадочное, невозмутимое создание, сидевшее в стороне от всех, на ту, что доставила его сюда: на графиню Ренату Зерковски, она же Мэри-Энн, она же Дафна Теодофанос. Выражение ее лица не сказало ему ничего. Она даже не взглянула в его сторону. Наконец взгляд его обратился на мистера Генри Хоршема из службы безопасности, и с неким удивлением он обнаружил, что Генри Хоршем ему улыбается.

– Но послушайте, – произнес Стэффорд Най, отбросив всякую официальность и напустив на себя вид школьника из далеких времен своей юности. – Какого черта, я-то здесь при чем? Что я-то знаю? Честно говоря, я ведь даже в своей профессии ничего особенного не достиг, в министерстве иностранных дел меня вообще олухом считают!

– Нам это известно, – сказал лорд Олтемаунт.

Настала очередь сэра Джеймса Клика улыбнуться, что он и сделал.

– Это даже к лучшему, – заметил он и добавил извиняющимся тоном, обращаясь к лорду Олтемаунту в ответ на его хмурый, неодобрительный взгляд: – Простите, сэр.

– Это комитет по расследованию, – сказал мистер Робинсон. – Речь не о том, чем вы занимались в прошлом и что могут о вас думать другие. Нам сейчас необходимо подобрать людей для проведения расследования. В данный момент наш комитет совсем невелик. Мы просим вас войти в него, поскольку считаем, что вы обладаете определенными качествами, которые могут помочь в расследовании.

Стэффорд Най взглянул на человека из службы безопасности:

– Что вы думаете об этом, Хоршем? Я не верю, что вы с этим согласны.

– Почему бы и нет? – ответил тот.

– Вот как! И что это у меня за «качества» такие, как вы выражаетесь? Честно говоря, сам я в них не верю.

– Вы не из тех, кто поклоняется героям, – объяснил Хоршем, – и это очень важно. Вы из тех, кто видит лжеца насквозь. Вы не принимаете людей за тех, за кого они себя выдают или кем их считают другие. Вы оцениваете их по своим меркам.

«Се n’est pas un garcon srieux», – вспомнил сэр Стэффорд Най. Странный критерий для поручения ему сложного и важного задания.

– Должен вас предупредить, – сказал он, – что мой главный недостаток, который бросается в глаза и который стоил мне нескольких престижных должностей, довольно хорошо известен. Я, так сказать, недостаточно серьезен для такой важной работы.

– Хотите – верьте, хотите – нет, – ответил мистер Хоршем, – это как раз одна из причин, по которым они намерены вас привлечь. Я ведь прав, ваша светлость, не так ли? – Он посмотрел на лорда Олтемаунта.

– Государственная служба! – воскликнул лорд Олтемаунт. – Позвольте мне вам сказать, что очень часто одним из самых серьезных недостатков государственной службы является как раз то, что человек на такой службе относится к себе слишком серьезно. Нам кажется, что вы не из их числа. Во всяком случае, так считает Мэри-Энн.

Сэр Стэффорд Най посмотрел в ее сторону. Значит, теперь она уже не графиня, а опять превратилась в Мэри-Энн.

– Вы не возражаете, если я спрошу вас, – обратился он к ней, – кто же вы, в конце концов, на самом деле? Вы настоящая графиня?

– Абсолютно настоящая. Geboren, как говорят немцы. У моего отца прекрасная родословная, он был хорошим спортсменом, великолепно стрелял, и у него был весьма романтичный, но несколько обветшалый замок в Баварии. Замок все еще существует. Поэтому у меня сохранились связи с множеством людей в Европе, которые продолжают кичиться своим происхождением. Обедневшая и обносившаяся графиня первой усаживается за стол, а богатая американка с баснословным банковским счетом вынуждена ждать, когда до нее дойдет очередь.

– А как насчет Дафны Теодофанос? Откуда она взялась?

– Просто удобное имя для паспорта. Моя мать была гречанкой.

– А Мэри-Энн?

Стэффорд Най чуть ли не впервые увидел улыбку на ее лице. Она взглянула на лорда Олтемаунта, потом – на мистера Робинсона и наконец ответила:

– Дело в том, что я как бы служанка на все случаи жизни, езжу туда-сюда, что-то ищу, что-то перевожу из одной страны в другую, выметаю пыль из-под ковра, делаю все, что угодно, езжу куда угодно и улаживаю всяческие недоразумения. – Она вновь посмотрела на лорда Олтемаунта: – Ведь правда, дядя Нед?

– Истинная правда, дорогая. Для нас ты – Мэри-Энн и всегда ею останешься.

– Вы что-нибудь везли с собой в том самолете? Что-нибудь важное для той или иной страны?

– Да, и это было известно. Если бы вы не пришли мне на помощь, если бы не выпили пиво, которое могло оказаться отравленным, и не дали бы мне свой разбойничий плащ для маскировки, то… знаете, несчастные случаи не так уж редки. Меня бы здесь сегодня не было.

– А что вы везли – или нельзя спрашивать? Есть ли что-нибудь такое, чего я никогда не узнаю?

– Есть много такого, о чем вы никогда не узнаете. Есть много такого, о чем вам запрещено спрашивать. Но на этот вопрос я вам отвечу, если мне будет позволено. – Она вновь посмотрела на лорда Олтемаунта.

– Я доверяю твоему мнению, – сказал тот. – Говори.

– Дайте ему снотворное, – посоветовал непочтительный Джеймс Клик.

Мистер Хоршем сказал:

– Полагаю, вам следует это знать. Лично я не стал бы ничего говорить, но, в конце концов, я ведь из службы безопасности. Говорите, Мэри-Энн.

– Всего одна фраза. Я везла свидетельство о рождении. Вот и все. Больше я ничего не скажу, и дальнейшие расспросы бесполезны.

Стэффорд Най оглядел присутствующих:

– Хорошо, я согласен. Я польщен вашим приглашением. И что мы будем делать?

– Завтра, – сказала Рената, – мы с вами отсюда уедем и отправимся на континент. Возможно, вы читали или слышали о том, что в Баварии сейчас проходит музыкальный фестиваль; он проводится всего лишь два года и по-немецки называется довольно внушительно: «Компания молодых певцов». Финансируют его правительства нескольких стран, и он совершенно не похож на традиционные фестивали и концерты, музыка там в основном современная, молодые композиторы получают шанс исполнить свои произведения. Некоторые оценивают этот фестиваль высоко, другие его совершенно не признают и игнорируют.

– Да, – сказал сэр Стэффорд, – я об этом читал. Так мы едем на фестиваль?

– У нас заказаны билеты на два концерта.

– А этот фестиваль имеет какое-нибудь особое значение для нашего расследования?

– Нет, – ответила Рената, – скорее это просто удобный случай его начать. Мы появимся там под простым и понятным предлогом, а потом уедем, чтобы сделать следующий шаг.

Он оглядел собравшихся:

– Будут ли какие-нибудь указания или инструкции?

– Нет, четких указаний не будет, – сказал Олтемаунт. – Вы просто отправитесь на разведку и по мере развития событий будете узнавать что-то новое. Вы поедете под своим собственным именем, зная только то, что знаете сейчас. Вы – просто любитель музыки, дипломат, который немного разочарован, потому что надеялся на какой-то пост в своей стране, но не получил его. Так будет надежнее, иначе вы ничего не узнаете.

– Но основные события происходят именно там? В Германии, Баварии, Австрии, Тироле – в этой части мира?

– Это один из интересующих нас регионов.

– Но не единственный?

– Вообще-то даже не самый важный. На земном шаре есть другие места, и все по-своему важны и интересны. А вот каково их истинное значение, мы и должны выяснить.

– И я не получу никакой информации об этих центрах?

– Только общие сведения. Руководство одного и, как нам представляется, самого важного из них находится в Южной Америке, два других – в США: один в Калифорнии, другой в Балтиморе. Один есть в Швеции, еще один – в Италии, там за последние полгода очень возросла активность. В Португалии и Испании имеются менее крупные центры, и еще, конечно, в Париже. Кроме того, несколько новых центров зарождается в весьма любопытных местах.

– Вы имеете в виду Малайзию или Вьетнам?

– Нет, это уже пройденный этап. Вы должны понять, что сейчас активизируется и поддерживается растущее во всем мире движение молодежи против правящих режимов, против обычаев отцов, часто – против религиозных убеждений, которые они впитали с молоком матери. Насаждается коварный культ вседозволенности, растет культ насилия, насилия не как средства обогащения, но ради самого насилия. Упор делается именно на это, и у людей, которые все затевают, есть для этого весьма серьезные причины.

– Вседозволенность – это опасно?

– Это просто образ жизни, больше ничего. Его ругают, но не чрезмерно.

– А наркотики?

– Культ наркотиков намеренно раздувается. На них делаются большие деньги, но затеяно это все – по крайней мере, мы так думаем – не только из-за денег.

Все посмотрели на мистера Робинсона, который медленно покачал головой.

– Нет, – сказал он, – это просто видимость. Многих арестовывают и отдают под суд, поставщиков этого зелья всегда будут преследоват. Но за всем этим стоит нечто большее, чем торговля наркотиками; это преступное средство добывания денег, но здесь кроется что-то еще.

– Но кто… – начал было Стэффорд Най, но тотчас же оборвал себя.

– Кто, что, почему и где? А вот в том, чтобы выяснить это, и состоит ваша миссия, сэр Стэффорд. Именно это вам предстоит выяснить, вам и Мэри-Энн. Задача нелегка, и помните, что самое трудное в подобных делах – хранить тайну.

Стэффорд Най с любопытством взглянул на мистера Робинсона. Может быть, в этом и заключается причина его господства в мире финансов: его тайна в том, что он хранит свою тайну. Мистер Робинсон снова улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами.

– Когда вам что-нибудь становится известно, то всегда появляется громадное искушение показать свою осведомленность – иначе говоря, желание с кем-нибудь поделиться, и не потому, что вы хотите подарить или продать эту информацию. Просто не терпится продемонстрировать кому-нибудь свою значительность. Да, все очень просто. Вообще-то, – добавил мистер Робинсон, полуприкрыв веки, – в мире все очень, очень просто. Этого-то люди и не понимают.

Графиня встала, Стэффорд Най последовал ее примеру.

– Надеюсь, вы хорошо выспитесь, – сказал мистер Робинсон. – Думаю, этот дом довольно удобный.

Стэффорд Най пробормотал, что он абсолютно в этом уверен, и вскоре действительно убедился в своей правоте. Едва коснувшись головой подушки, он тут же провалился в сон.