История Геродот

Теперь этот человек, такой разумный и такой храбрый, воспрянул духом. Он писал:

«Несомненно, Луи-Наполеон трусит; донесения полиции тревожат его. Сопротивление депутатов-республиканцев принесло свои плоды. Париж вооружается. Некоторые войсковые части, по-видимому, готовы примкнуть к нам. Подвижная жандармерия, и та ненадежна: сегодня утром целый батальон отказался выступить. В распоряжениях — бестолковщина. Две батареи долго обстреливали одна другую, не замечая своей ошибки. Можно думать, что государственный переворот сорвется».

Итак, появились благоприятные признаки.

Может быть, Мопа плохо справлялся со своим делом? Уже не решили ли призвать кого-нибудь половчее? Об этом, казалось, говорил следующий факт: накануне вечером, между пятью и семью часами, перед кафе на площади Сен-Мишель расхаживал человек высокого роста; к нему подошли два полицейских комиссара, производивших аресты 2 декабря, и долго говорили с ним. Этот человек был не кто иной, как Карлье. Не его ли прочат на место Мопа?

Депутат Лабрус, сидевший в кафе, видел, как эти трое совещались. За каждым комиссаром следовал по пятам агент, из тех, кого называют комиссарскими ищейками.

В то же время в комитет поступали странные предупреждения; так, нам сообщили, что получена записка следующего содержания:

3 декабря

Дорогой Бокаж,

Сегодня в шесть часов обещано вознаграждение в 25 000 франков тому, кто задержит или убьет Гюго.

Вы знаете, где он. Пусть он ни в коем случае не выходит на улицу.

Ваш Ал. Дюма.

На обороте: Г-ну Бокажу, улица Кассет, д. 18. [21]

Нужно было думать о всяких мелочах. Так, в каждом квартале, где шли бои, был свой пароль; это могло иметь опасные последствия. Накануне мы избрали паролем фамилию «Боден». По нашему примеру на других баррикадах взяли паролем фамилии известных депутатов. На улице Рамбюто пароль был: «Эжен Сю и Мишель де Бурж». На улице Бобур — «Виктор Гюго». У часовни Сен-Дени — «Эскирос и де Флотт». Мы сочли нужным покончить с этой путаницей и запретили брать паролем собственные имена, потому что такой пароль легко угадать. Новый, общий для всех пароль был: «Что поделывает Жозеф?»

Нам непрерывно доставляли всевозможные сведения: сообщали, что повсюду строятся баррикады, что на центральных улицах начинается перестрелка. Мишель де Бурж воскликнул: «Постройте каре из четырех баррикад, мы будем совещаться посредине».

Мы получили сведения о Мон-Валерьене; там прибавилось еще двое заключенных; только что туда отвезли Ригаля и Беля. Оба были членами левой. Ригаль представлял округ Гайяк, Бель — округ Лавор. Ригаль был болен, его подняли с постели. В тюрьме он валялся на жалкой подстилке, у него не было сил одеться. Его коллега Бель ухаживал за ним.

Около девяти часов к нам пришел предложить свои услуги некий Журдан, в 1848 году бывший капитаном 8-го легиона Национальной гвардии, человек храбрый, один из тех, что утром 24 февраля отважно завладели городской ратушей. Мы поручили ему повторить этот смелый налет и занять не только ратушу, но и полицейскую префектуру. Журдан знал, как взяться за дело. Он сказал нам, что людей у него немного, но что в течение дня они, по его указаниям, исподволь займут несколько стратегически важных домов на набережной Жевр, набережной Лепеллетье и улице Сите; если с расширением боев на центральных улицах, говорил он, генералам Бонапарта придется стянуть войска туда, оголив ратушу и префектуру, он, Журдан, немедленно атакует оба эти пункта.

Скажем тут же: капитан Журдан сделал все, что он нам обещал; к несчастью, как мы узнали вечером, он, судя по всему, поторопился. Как он и предвидел, наступил момент, когда на площади Ратуши почти не осталось войск: генералу Эрбийону пришлось увести оттуда свою кавалерию, чтобы бросить ее в тыл баррикад в центре города. Республиканцы тотчас начали действовать. Из окон домов по набережной Лепеллетье грянули ружейные выстрелы; но левое крыло кавалерийской колонны еще шло по Аркольскому мосту; стрелковая цепь, расставленная начальником батальона, неким Ларошетом, еще стояла перед ратушей, 44-й полк вернулся, и попытка захватить ратушу не удалась.

Явился Бастид в сопровождении Шоффура и Лессака.

— Я принес добрые вести, — оказал он, — все идет хорошо.

Его честное, серьезное, холодное лицо светилось сознанием исполненного гражданского долга. Он пришел с баррикад и спешил вернуться туда. Его плащ в двух местах был прострелен. Я отвел его в сторону и спросил:

— Вы возвращаетесь туда?

— Да.

— Возьмите меня с собой!

— Нет, — ответил он. — Вы нужны здесь. Сегодня вы — генерал, а я — солдат.

Я тщетно настаивал. Он оставался непреклонен и повторял:

— Комитет — наш центр, он не должен распыляться. Ваш долг — оставаться здесь. Впрочем, — прибавил он, — будьте спокойны, здесь вам грозят еще большие опасности, чем нам на баррикадах. Если вас захватят, вы будете расстреляны.

— Но ведь, — возразил я, — может наступить момент, когда нашим долгом будет принять участие в сражении.

— Несомненно.

Я продолжал:

— Вам, стоящим на баррикадах, легче определить, когда этот момент настанет. Дайте мне слово, что вы сделаете для меня то, о чем попросили бы меня, будь вы на моем месте; дайте мне слово, что вы придете за мной, когда настанет время.

— Даю, — ответил Бастид и крепко сжал обе мои руки.

И все же, как я ни доверял слову этого мужественного и великодушного человека, через несколько минут после его ухода я не выдержал и, воспользовавшись двухчасовым перерывом, в течение которого мог располагать собой, отправился посмотреть своими глазами, что происходит и как организовано сопротивление.

На площади Пале-Рояль я нанял фиакр. Я объяснил кучеру, кто я такой, и сказал ему, что хочу посетить баррикады и ободрить их защитников, что временами мне придется идти пешком и что я доверяюсь ему. Я назвал свое имя.

Первый встречный почти всегда оказывается порядочным человеком. Славный кучер ответил мне:

— Я знаю, где баррикады; я доставлю вас, куда требуется. Буду ждать вас, где потребуется. Свезу вас туда и обратно. И если у вас нет денег — не платите, я горжусь тем, что я делаю.

Я пустился в путь.

IX

У Порт-Сен-Мартен

Утром произошли важные события.

— Пламя разгорается, — сказал Бастид.

Трудность не в том, чтобы раздуть огонь, а в том, чтобы его зажечь.

Было очевидно, что Париж начинает раздражаться. Париж сердится не по указке. Нужно, чтобы ему так вздумалось. У вулкана тоже есть нервы. Гнев нарастал медленно, но он нарастал. На горизонте уже полыхало зарево извержения.

И для Елисейского дворца и для нас приближался критический момент. Еще накануне обе враждующие стороны начали прощупывать друг друга. Переворот и республика должны были, наконец, вступить в схватку. Напрасно комитет пытался оттянуть сражение. Какая-то неодолимая сила увлекала последних защитников свободы и побуждала их действовать. С минуты на минуту должна была завязаться решающая битва.

В Париже, когда настает грозный час, когда возникает необходимость мгновенно сделать смелый шаг вперед или отомстить за попранное право, восстание быстро охватывает весь город. Но всегда кто-то должен начать. Огромную историческую задачу Парижа выполняют две революционные силы — буржуазия и народ. У каждого из этих борцов — свое поле битвы. Площадь у Порт-Сен-Мартен, когда восстает буржуазия; площадь Бастилии, когда восстает народ. Взор политического деятеля всегда должен быть устремлен на эти две точки. Эти площади прославились в великой истории нашего времени; кажется, там всегда тлеет пепел революции.

Пусть только пронесется вихрь — и этот горячий пепел разлетится во все стороны, осыпая город искрами.

На этот раз по причинам, которые мы изложили, грозное Сент-Антуанское предместье спало, и, как уже известно читателю, ничто не могло его разбудить. Целый артиллерийский парк с зажженными фитилями расположился вокруг Июльской колонны, исполинского глухонемого стража Бастилии. Этот столп, воздвигнутый в память революции, этот молчаливый свидетель великих деяний прошлого, казалось, все позабыл. Грустно сказать — камни мостовой, видевшей Четырнадцатое июля, не вздыбились под колесами пушек, громыхавших по ним Второго декабря. Итак, схватка началась не у Бастилии, а у Порт-Сен-Мартен.

С восьми часов утра улицы Сен-Дени и Сен-Мартен были в волнении. Двумя встречными потоками двигались по ним негодующие прохожие. Они срывали плакаты Бонапарта и наклеивали наши воззвания. На всех перекрестках люди, собираясь кучками, горячо обсуждали изданный оставшимися на свободе депутатами-республиканцами декрет, которым узурпатор был объявлен вне закона. Экземпляры этого декрета рвали друг у друга из рук. Взобравшись на тумбы, прохожие читали вслух имена ста двадцати депутатов, подписавших декрет, и каждое известное или знаменитое имя приветствовалось рукоплесканиями, еще более бурными, чем накануне.

Толпа росла с каждой минутой, ярость — тоже. Улица Сен-Дени имела тот странный вид, какой улицы принимают, когда все двери и окна закрыты, а обитатели высыпали наружу. Взгляните на дома — они мертвы; взгляните на улицу — она бушует.

Вдруг из бокового переулка вышли человек пятьдесят. Эти смельчаки пошли по улице, крича: «К оружию! Да здравствуют депутаты левой! Да здравствует конституция!» Началось разоружение национальных гвардейцев. Оно прошло легче, чем накануне. За какой-нибудь час было добыто полтораста ружей.

Тем временем улица покрывалась баррикадами.

X

На баррикадах

Кучер высадил меня из фиакра у церкви св. Евстахия и сказал:

— Вот вы и в осином гнезде. — Он прибавил: — Я буду ждать вас на улице Лаврийер, у площади Виктуар. Не спешите.

Я переходил от баррикады к баррикаде.

На первой же из них я встретил де Флотта. Он вызвался быть моим вожатым. Я не знаю человека более решительного, чем де Флотт. Я согласился, и мы с ним посетили все те места, где мое присутствие могло принести пользу.

Дорогой он дал мне отчет в мерах, принятых им для напечатания наших прокламаций. На типографию Буле нельзя было рассчитывать; поэтому он обратился в литографию, помещавшуюся в доме № 30 по улице Бержер, и там двое смельчаков, рискуя жизнью, отпечатали наши декреты в пятистах экземплярах. Эти храбрые рабочие звались — один Рюбенс, другой Ашиль Пуэнсело.

Я делал заметки на ходу, пользуясь сохранившимся у меня карандашом Бодена. Я отмечал факты и события как придется: я воспроизвожу здесь эту страницу. Такие выхваченные прямо из жизни наброски пригодятся истории. В них переворот встает перед нами, еще залитый кровью.

«Утро 4 декабря. В борьбе как будто наступил перерыв. Возобновится ли она? Я посетил следующие баррикады: возле церкви св. Евстахия, возле Устричного рынка, на улице Моконсейль, на улице Тиктонн, на улице Мандар (у Роше-де-Канкаль); затем баррикаду, прикрывающую улицу Кадран и улицу Монторгейль, четыре баррикады, замыкающие улицу Пти-Карро; еще незаконченную баррикаду между улицей Де-Порт и улицей Сен-Совер; она заградит улицу Сен-Дени; далее — самую высокую из баррикад, перегораживающую улицу Сен-Дени там, где на нее выходит улица Герен-Буассо; баррикаду на улице Гренета; вторую баррикаду посредине улицы Гренета, в то же время замыкающую улицу Бур-Лаббе: в центре этой баррикады — опрокинутая повозка, на которой везли муку. Надежное сооружение! Еще две баррикады на улице Сен-Дени; одна преграждает доступ к улице Пти-Лион-Сен-Совер, другая — к переулку Гран-Юрлер. Здесь на перекрестке забаррикадированы все четыре угла. Эта баррикада сегодня утром уже подверглась атаке. Одному из ее защитников — Массонне, гребенщику, проживающему на улице Сен-Дени в доме № 154, пуля пробила пальто; Дюпапе, по прозвищу «бородач», последним оставался на гребне этой баррикады; люди слышали, как он крикнул офицерам, командовавшим атакой: «Вы предатели!» Полагают, что он расстрелян. Странно, что войска ушли, не разрушив эту баррикаду. Строится баррикада на улице Ренар. Несколько национальных гвардейцев в мундирах смотрят, как ее сооружают, но сами не принимают в этом участия. Один из них сказал мне: «Мы не против вас: право на вашей стороне». Они прибавили, что на улице Рамбюто двенадцать или пятнадцать баррикад. «Сегодня на рассвете, — сказал мне один из них, — на улице Бурбон-Вильнев стреляли из пушек, и здорово стреляли!» Отправляюсь на крохотный пороховой завод, который Легевель наспех оборудовал в какой-то аптеке, напротив улицы Герен-Буассо.

Баррикады строят мирно, стараясь никого не раздражать. Восставшие делают все, что могут, только бы не обозлить тех, кто живет по соседству. Моросит дождь, и защитники баррикады, заграждающей улицу Бур-Лаббе, стоят по щиколотку в грязи. Там настоящая клоака. Они не решаются попросить охапку соломы и спят среди луж или на камнях мостовой.

Я видел там больного юношу, вставшего с постели, хотя его била лихорадка; он сказал мне. «Я буду драться, пока меня не убьют!» (Так и случилось.)

На улице Бурбон-Вильнев защитники баррикады даже не просили «буржуа» дать им хоть один тюфяк; а ведь баррикаду обстреливали из пушек, и тюфяки очень пригодились бы против ядер.

Солдаты плохо строят баррикады, потому что они строят их прочно; баррикада должна быть шаткой; крепко слаженная, она никуда не годится. Булыжники должны едва держаться — «тогда, — сказал мне какой-то уличный мальчишка, — они мигом валятся на солдат и калечат им лапы». Увечье — союзник баррикады.

Жанти Сар возглавляет целую группу баррикад. Он представил мне своего помощника, Шарпантье, человека лет тридцати шести, ученого, занимающегося также литературой. Шарпантье производит опыты, чтобы при обжиге фарфора заменить уголь и дрова газом. Он попросил у меня разрешения «в ближайшие дни» прочитать мне сочиненную им трагедию. «Мы сами сейчас играем трагедию», — ответил я ему.

Жанти Сар сделал Шарпантье выговор: огнестрельных припасов не хватает. У Жанти Сара дома, на улице Сент-Оноре, хранилось около фунта крупной дроби и двадцать штук патронов. Он послал за ними Шарпантье. Тот пошел, взял дробь и патроны, но на обратном пути роздал их защитникам других баррикад. «Они кидались на них, как голодные на пищу», — объяснил он.

Шарпантье в жизни своей еще не прикасался к огнестрельному оружию. Жанти Сар учит его заряжать ружье.

Защитники баррикады закусывают у кабатчика на ближайшем углу, там же и греются. На улице очень холодно. Кабатчик объявил: «Кто голоден, пусть приходит поесть». — «А кто же заплатит?» — спросил его кто-то из защитников баррикады. «Смерть», — ответил кабатчик. Действительно, спустя несколько часов он погиб, ему было нанесено семнадцать штыковых ран.

Следуя все тому же принципу — причинять как можно меньше ущерба, — восставшие не разрушили газопровод. Они ограничились тем, что отобрали у сторожей газопровода их ключи, а у фонарщиков — шесты, которыми те отвертывают газовые рожки. Таким образом, восставшие теперь могут по своему усмотрению зажигать и тушить газ.

Эта группа баррикад сильна и бесспорно сыграет свою роль.

Минуту-другую я надеялся, что атака начнется еще при мне. Звуки горна раздались совсем близко, но вскоре замерли в отдалении. Жанти Сар только что сказал мне: «Дело начнется вечером».

Жанти Сар намерен погасить все газовые фонари на улице Пти-Карро и на всех соседних с ней улицах, оставив зажженным только один рожок на улице Кадран. Он расставил часовых повсюду, до угла улицы Сен-Дени. Она с одной стороны открыта, не защищена баррикадами; но войскам все же трудно будет проникнуть туда, так как ближайшие переулки настолько узки, что пробираться по ним можно только гуськом. Следовательно, это незащищенное место едва ли представляет опасность. Вот преимущество узеньких уличек; войско «может действовать, только если оно составляет плотную массу». Солдат не любит сражаться в одиночку; на войне сознание, что плечом к плечу с тобой товарищи, удваивает мужество.

У Жанти Сара есть дядюшка, старый реакционер, с которым он перестал встречаться; дядюшка живет совсем близко, на улице Пти-Карро, дом № 1. «Ну и нагоним же мы на него страху через часок-другой!» — сказал мне, смеясь, Жанти Сар.

Сегодня утром Жанти Сар осмотрел баррикаду на улице Монторгейль. Там он нашел только одного человека — пьяного, который, приставив дуло своего ружья к груди Жанти Сара, крикнул: «Прохода нет!» Жанти Сар тотчас разоружил его.

Иду дальше, на улицу Пажвен. Там, на углу площади Виктуар, я вижу отлично построенную баррикаду. Ближайшую к ней баррикаду, по улице Жан-Жак Руссо, сегодня утром захватил воинский отряд и не взял пленных: солдаты перебили всех ее защитников. Вся улица, до самой площади Виктуар, усеяна трупами. Баррикада Пажвен устояла. На ней пятьдесят человек, хорошо вооруженных. Я взбираюсь туда. «Все хорошо?» — «Да». — «Мужайтесь!» Я пожимаю руки этим храбрецам. Мне подробно рассказывают о том, что произошло. Эти люди видели, как муниципальный гвардеец ударом приклада размозжил голову умирающему. Какая-то красивая девушка, убедившись, что ей никак не попасть домой, кинулась к баррикаде. Она провела там больше часа, «вся дрожа от ужаса». Когда опасность миновала, командир баррикады отправил ее домой «с самым старшим из своих людей».

Я уже собирался уйти с баррикады Пажвен, когда привели пленного, «сыщика», — говорили вокруг. Он ожидал, что его расстреляют. Я добился того, что его отпустили».

На баррикаде улицы Пажвен я встретил Банселя. Мы обменялись рукопожатием. Он спросил меня:

— Мы победим?

— Да, — ответил я.

Мы уже почти не сомневались в этом.

Де Флотт и он решили меня проводить; они боялись, что батальон, охранявший Государственный банк, арестует меня.

Погода стояла туманная и холодная, было почти совсем темно. Эта тьма укрывала нас и помогала нам. Туман был нашим союзником.

Когда мы подошли к улице Лаврийер, с нами поравнялись несколько офицеров на конях. Впереди ехал человек военной выправки, но в штатском. На нем был плащ с капюшоном.

Слегка подтолкнув меня локтем, де Флотт вполголоса сказал мне:

— Вы знаете Фьялена?

— Нет, — ответил я.

— Вы когда-нибудь видели его?

— Нет.

— Хотите его видеть?

— Нет.

— Взгляните на него.

Я взглянул.

Действительно, перед нами был этот человек. Группу всадников возглавлял Фьялен. Он ехал из банка. Уж не сделал ли он там снова насильственный заем? Люди, стоявшие у дверей домов, смотрели на него с любопытством, но без злобы. Все в нем дышало наглостью. Время от времени он оборачивался, чтобы бросить несколько слов кому-нибудь из офицеров, следовавших за ним. Всадники скакали по грязи, среди тумана. У Фьялена был нахальный вид человека, гарцующего во главе шайки преступников. Он надменно оглядывал прохожих. Его конь был на редкость хорош и, казалось, гордился своим седоком — бедное животное! Фьялен улыбался. В руке он держал хлыст, которым по справедливости следовало исполосовать его собственную физиономию. Он проехал мимо. Я видел его только один раз.

Де Флотт и Бансель расстались со мной лишь после того, как я сел в фиакр. Славный мой кучер ждал меня на улице Лаврийер. Он доставил меня обратно к дому № 15 по улице Ришелье.

XI

Баррикада на улице Меле

Первая баррикада на улице Сен-Мартен была построена в том месте, где кончается улица Меле. Опрокинув большую повозку, ее положили поперек мостовой, а затем стали выворачивать булыжники. Выломали даже несколько плит из тротуаров. Эта баррикада, головное укрепление всей восставшей улицы, могла лишь ненадолго задержать нападавших. Булыжники были нагромождены не выше человеческого роста, а более чем на трети своего протяжения баррикада едва доходила защитникам до колен. «Какая ни есть, а уж на то, чтобы на ней убили, она годится», — говорил подросток, без устали подкатывавший к баррикаде булыжники. За ней выстроились человек сто. Около девяти часов по передвижениям войсковых частей стало заметно, что готовится атака. Головной отряд колонны, принадлежавшей к бригаде Марюлаза, занял угол улицы со стороны бульвара. У Порт-Сен-Мартен поставили пушку так, что она могла простреливать всю улицу. Некоторое время обе стороны наблюдали друг за другом, храня угрюмое молчание, которое предшествует схватке; войска глядели на баррикаду, ощетинившуюся ружьями, баррикада — на зияющее жерло пушки. Вскоре раздалась команда: «В атаку!» Загремели орудийные выстрелы. Первое ядро пролетело над баррикадой и шагах в двадцати от нее попало в женщину, проходившую по улице. Ей разворотило живот и грудь. Она упала. Огонь участился, но не причинял баррикаде большого вреда. Ядра перелетали через нее, так как пушка стояла слишком близко.

Защитники баррикады, еще не потерявшие ни одного человека, приветствовали каждое ядро криками: «Да здравствует республика!», но сами не стреляли. Патронов было мало, их приходилось беречь. Вдруг из-за угла сомкнутой колонной вышел 49-й полк.

С баррикады грянул залп.

Улицу заволокло дымом; когда он рассеялся, оказалось, что на мостовой лежит человек десять раненых и убитых и солдаты отходят в беспорядке, пробираясь вдоль домов. Командир баррикады крикнул:

— Они отступают! Прекратите огонь! Нельзя тратить зря ни одной пули!

Некоторое время улица оставалась безлюдной. Пушка снова начала стрелять. Каждые две минуты в сторону баррикады летело ядро, но ни одно не попадало в цель. Один из ее защитников, имевший при себе охотничье ружье, подошел к командиру и сказал ему:

— Подстрелим пушку! Перебьем канониров!

— Зачем? — с улыбкой ответил командир. — Они ведь не наносят нам вреда, не будем и мы вредить им.

Между тем из-за громады домов, которые служили прикрытием для войск, сосредоточенных у Порт-Сен-Мартен, явственно доносились звуки горна; было ясно, что готовится вторая атака; следовало ожидать, что она будет яростной, упорной, ожесточенной.

Столь же ясно было, что, как только возьмут эту баррикаду, все другие укрепления на улице Сен-Мартен будут сметены. Остальные баррикады были еще слабее первой, людей на них было еще меньше. Буржуа отдала ружья и разошлись по домам. Они предоставили восставшим свою улицу — и только.

Следовательно, нужно было как можно дольше держаться на головной баррикаде. Но как действовать, как устоять против натиска? На каждого защитника оставалось самое большее по два заряда.

И вдруг этот скудный запас пополнился.

Один молодой человек, — я могу его назвать, так как он умер,[22] — Пьер Тиссье, рабочий и вместе с тем поэт, утром помогал строить баррикаду; когда началась перестрелка, он ушел, объяснив свой поступок тем, что ему не дали ружья. «Струсил», — говорили люди на баррикаде.

Пьер Тиссье не струсил, в этом убедились несколько позднее.

Итак, он ушел с баррикады.

У Пьера Тиссье был с собой складной каталонский нож; на всякий случай он раскрыл его и с ножом в руке пошел куда глаза глядят.

Выйдя из улицы Сен-Совер, он на углу пустынного переулка, во всех домах которого окна были закрыты, увидел часового; вероятно, его выслал в передовой караул какой-нибудь отряд, расположившийся поблизости.

Солдат стоял, взяв ружье наизготовку.

Услышав шаги Пьера Тиссье, он крикнул:

— Кто идет?

— Смерть, — ответил Пьер Тиссье.

Солдат выстрелил и промахнулся; Пьер Тиссье бросился на него и ударил ножом.

Солдат рухнул наземь, изо рта у него хлынула кровь.

— Не думал я, что отвечу так кстати, — прошептал Пьер Тиссье и, все еще говоря сам с собой, прибавил: — В походный лазарет!

Он взвалил солдата себе на спину, подобрал ружье, упавшее на мостовую, и вернулся к баррикаде.

— Я принес раненого, — сказал он.

— Убитого, — закричали кругом.

Действительно, солдат только что испустил дух.

— Негодяй Бонапарт! — воскликнул Тиссье. — Бедный солдатик! Но как-никак я получил ружье.

Защитники баррикады опорожнили ранец и сумку убитого солдата. Там оказалось полтораста патронов. Были и две золотые монеты по десять франков — жалованье за два дня, считая со 2 декабря. Деньги бросили на мостовую, никто не хотел их взять.

Защитники баррикады поделили между собой патроны под дружные крики: «Да здравствует республика!»

Тем временем нападающие подвезли гаубицу и поставили ее рядом с пушкой.

Не успели поделить патроны, как снова появилась пехота и со штыками наперевес ринулась на баррикаду. Как и предвидели, этот второй приступ был сильным и упорным. Дважды пехота возобновляла атаку, дважды отступала, оставляя на улице множество трупов. В промежутке между двумя атаками ядро пробило баррикаду и разметало часть ее, а пушка непрерывно стреляла картечью.

Положение было отчаянное; патроны кончились. Многие бросали ружья и уходили. Путь к спасению лежал через улицу Сен-Совер, а чтобы попасть туда, надо было пробраться вдоль низкой части баррикады, то есть идти почти без прикрытия. Картечь и пули сыпались градом. Здесь были убиты трое или четверо борцов. Одному из них пуля попала в глаз, как Бодену. Наконец командир баррикады увидел, что возле него остались только Пьер Тиссье и четырнадцатилетний мальчик, тот самый, который подкатил столько камней. С минуты на минуту надо было ждать третьего приступа; солдаты уже двинулись вперед, держась поближе к домам.

— Уйдем, — сказал командир баррикады.

— Я остаюсь, — отозвался Пьер Тиссье.

— Я тоже, — отозвался мальчик и прибавил: — У меня нет ни отца, ни матери — так не все ли мне равно?

Командир выпустил последний заряд и, как до него все другие, пошел вдоль низкой части баррикады. Пулей с него сбило шляпу. Он нагнулся и поднял ее. Солдаты были уже шагах в двадцати пяти. Он крикнул оставшимся:

— Идем!

— Нет, — сказал Пьер Тиссье.

— Нет, — сказал мальчик.

Спустя несколько минут солдаты уже взбирались на полуразрушенную баррикаду.

Пьера Тиссье и мальчика закололи штыками.

На этой баррикаде осталось около двадцати ружей.

XII

Баррикада возле мэрии V округа

Двор мэрии V округа был полон национальных гвардейцев в мундирах. Их собиралось все больше. Бывший барабанщик подвижной гвардии взял в подвале рядом с караульней барабан и принялся бить сбор на соседних улицах. Около девяти часов в мэрию вошли четырнадцать — пятнадцать молодых людей, большинство — в белых блузах. Они кричали: «Да здравствует республика!» У них были ружья. Национальная гвардия встретила их возгласом: «Долой Луи Бонапарта!» Во дворе национальные гвардейцы братались с блузниками. Вдруг в толпе началось движение: пришли депутаты Дутр и Пеллетье.

— Что нужно делать? — кричала толпа.

— Баррикады, — ответил Пеллетье.

Тотчас начали разбирать мостовую.

Со стороны предместья мимо дверей мэрии проезжал воз, груженный мешками с мукой. Тотчас выпрягли лошадей — возчик увел их — и, не повалив подводу, поставили ее поперек широкого шоссе, идущего из предместья. Еще через минуту баррикада была достроена: показался другой воз, поменьше. Его тоже забрали и прислонили к колесам первого, как перед камином ставят экран.

Бочки и булыжники довершили это сооружение. Благодаря возу с мукой баррикада получилась высокая, доходившая до второго этажа домов. Она пересекала шоссе предместья на самом углу переулка Сен-Жан. Между баррикадой и этим углом оставили узкий проход.

— Одной баррикады мало, — заявил Дутр. — Нужно загородить мэрию двумя укреплениями, чтобы можно было одновременно оборонять ее с обеих сторон.

Появилась и вторая баррикада, обращенная к предместью. Низкая, шаткая, она была построена из одних только досок и булыжников. Между обеими баррикадами было расстояние примерно в сто шагов. На этом пространстве сосредоточилось около трехсот человек. Из них не более ста имели ружья, причем у большинства было только по одному патрону.

Перестрелка началась часов в десять. Появились две роты пехотинцев; они дали несколько залпов. То была ложная атака. В ответ на нее защитники баррикады открыли огонь, что было ошибкой с их стороны; они напрасно истратили свои огнестрельные припасы. Пехота отошла, и тогда началась настоящая атака: со стороны бульвара выступили Венсенские стрелки.

Сначала они, применяя тактику африканских кампаний, ползком пробирались вдоль домов, а затем пустились бежать и ринулись на баррикаду.

У ее защитников вышли все патроны. На пощаду нельзя было надеяться.

Те, у кого не осталось ни пороху, ни пуль, побросали ружья. Некоторые хотели было укрепиться в мэрии, но там об обороне и думать не приходилось: открытое со всех сторон здание, над которым господствовали холмы; защитники баррикады перелезли через ограду двора мэрии и рассеялись по окрестным домам. Кое-кому удалось бежать через узкий проход между баррикадой и переулком Сен-Жан; большинство же восставших взобралось с тылу на противоположную баррикаду, и те из них, у кого еще было по одному патрону, с ее гребня дали последний залп по нападавшим. Затем они стали ждать смерти. Их перебили всех до одного.

В числе тех, кому удалось проскользнуть в переулок Сен-Жан, где, впрочем, они еще раз подверглись обстрелу, был Кост, редактор газет «Эвенман» и «Авенман дю Пепль».

Кост в свое время был капитаном подвижной гвардии.

Дойдя до того места, где переулок круто сворачивает, и очутившись таким образом вне обстрела, Кост увидел перед собой бывшего барабанщика подвижной гвардии, тоже кинувшегося в переулок Сен-Жан. Пользуясь тем, что в переулке не было ни души, барабанщик хотел было отделаться от своего барабана.

— Оставь его при себе! — крикнул ему Kост.

— Зачем?

— Чтобы бить сбор!

— Где?

— В квартале Батиньоль.

— Ладно, — ответил барабанщик.

Едва уйдя от смерти, эти люди были готовы тотчас снова встретиться с ней.

Но как пройти по всему Парижу с громоздким барабаном? Любой патруль, попадись они ему на глаза, расстрелял бы их на месте. Видя их затруднение, привратник соседнего дома дал им кусок грубого холста. Они обернули барабан и по пустынным улицам, тянущимся вдоль кольца старых укреплений, пробрались в квартал Батиньоль.

XIII

Баррикада на улице Тевено

Демонстрация на улице Эшель — дело Жоржа Бискарра.

Я познакомился с Жоржем Бискарра в июне 1848 года. Он был участником этого злосчастного восстания. Я тогда имел случай оказать ему некоторую услугу. Его арестовали и уже поставили на колени, чтобы расстрелять; я пришел как раз вовремя и спас его и еще нескольких: М. Д., Д. Б. и мужественного архитектора Роллана, который впоследствии, в изгнании, талантливо реставрировал здание суда в Брюсселе.

Это произошло 24 июня 1848 года в подвале дома № 93 по бульвару Бомарше. Тогда этот дом еще только строился.

Жорж Бискарра очень привязался ко мне. Оказалось, что он племянник моего друга детства Феликса Бискарра, умершего в 1828 году. Время от времени Жорж Бискарра заходил ко мне и при случае советовался со мной или сообщал мне различные сведения.

Стремясь предохранить его от нездоровых увлечений, я преподал ему следующее правило поведения, которое он и усвоил: «Поднимать восстание можно только во имя долга и во имя права».

В чем заключалась демонстрация на улице Эшель? Расскажем об этом происшествии.

2 декабря Бонапарт сделал попытку показаться на улице. Он рискнул взглянуть на Париж. Париж не любит, чтобы глаза некоторых людей смотрели на него. Это кажется ему оскорбительным, а оскорбление возмущает его сильнее, чем раны. Париж терпит, когда его душат, но не выносит, чтобы душитель с ним заигрывал. Луи Бонапарту пришлось испытать это на себе.

В девять часов утра, в то самое время, когда гарнизон Курбевуа вступил в Париж и плакаты, извещавшие о перевороте, еще не успели высохнуть на стенах домов, Луи Бонапарт выехал верхом из Елисейского дворца, пересек площадь Согласия, сад Тюильри, обнесенную оградой площадь Карусели и оттуда проехал на улицу Эшель. Сразу же собралась толпа. Луи Бонапарта, одетого в генеральский мундир, сопровождали его дядя, бывший король Жером, и Флао, ехавший позади. Жером был в парадной маршальской форме, в шляпе с белым плюмажем; лошадь Луи Бонапарта шла на голову впереди лошади Жерома. Луи Бонапарт был мрачен, Жером серьезен, Флао сиял. Шляпа Флао была надета набекрень. За ними следовал сильный эскорт улан; кортеж замыкал Эдгар Ней. Бонапарт рассчитывал доехать до городской ратуши. Жорж Бискарра находился в толпе. Улицу Эшель собирались покрыть макадамом, мостовая была разворочена. Бискарра взобрался на груду камней и изо всех сил крикнул: «Долой диктатора! Долой преторианцев!» Солдаты смотрели на него тупо, толпа — с удивлением. Бискарра (он сам рассказал мне это) почувствовал, что его возглас звучит слишком книжно и потому непонятен; он закричал: «Долой Бонапарта! Долой улан!»

По толпе словно пробежала электрическая искра. «Долой Бонапарта! Долой улан!» — закричал народ, и вся улица заволновалась, забушевала. «Долой Бонапарта!» Зловещий гул нарастал, словно перед началом казни.

Бонапарт резко повернул направо и въехал во двор Лувра.

Жорж Бискарра ощутил потребность дополнить свой протест баррикадой.

Он сказал книгопродавцу Бенуа Муйлю, приоткрывшему дверь своей лавки: «Кричать хорошо, но еще лучше действовать». Он зашел к себе домой, на улицу Вер-Буа, надел блузу, нахлобучил фуражку и углубился в темные улицы. К вечеру он успел сговориться с четырьмя ассоциациями: газовщиков, литейщиков, шляпников и ткачей, выделывающих шали.

Так он провел 2 декабря. День 3 декабря прошел в беготне, «почти что напрасной», — так Бискарра сказал Версиньи. Он прибавил: «Все же я кое-чего добился: всюду срывают плакаты, объявляющие о перевороте; уже дошло до того, что полиция с целью помешать этому стала расклеивать их в общественных уборных; там они вполне на своем месте».

В четверг 4 декабря рано утром Жорж Бискарра отправился в ресторан Ледубля, где обычно завтракали четверо депутатов: Брив, Бертелон, Антуан Бар и Вигье, по прозвищу дядюшка Вигье. Он застал там всех четверых. Вигье рассказывал остальным о том, что мы сделали накануне, и выражал то же мнение, что я: нужно ускорить развязку, сбросить преступление в пропасть, отверзтую им самим. В это время вошел Бискарра. Они его не знали и стали оглядывать с недоверием. «Кто вы такой?» — спросил один из них. Не успел Бискарра ответить, как вошедший вслед за ним доктор Пти развернул какую-то бумагу и спросил:

— Кто из вас знает почерк Виктора Гюго?

— Я, — заявил Бискарра. Он пробежал бумагу глазами; то было мое воззвание к армии.

— Воззвание нужно напечатать! — воскликнул Пти.

— Я беру это на себя, — сказал Бискарра.

Антуан Бар спросил его:

— Вы знакомы с Виктором Гюго?

— Он спас мне жизнь, — ответил Бискарра.

Депутаты пожали ему руку.

Пришел Гильго, потом Версиньи. Версиньи был знаком с Бискарра; они встречались у меня. Версиньи предупредил остальных:

— Будьте осторожны, на улице у входа стоит какой-то человек.

— Это ткач, — объяснил Бискарра, — он наш единомышленник и пришел со мной.

— Но на нем блуза, — настаивал Версиньи, — под блузой у него какой-то платок, а в платке, видимо, что-то спрятано.

— Леденцы, — сказал Бискарра.

То были патроны.

Версиньи и Бискарра пошли в типографию, где печаталась газета «Сьекль». Там были тридцать рабочих, которые все, как один, рискуя быть расстрелянными, вызвались напечатать мое воззвание. Бискарра оставил им текст и сказал Версиньи: «А теперь мне нужна баррикада».

Ткач шел за ними. Версиньи и Бискарра направились в квартал Сен-Дени. Приближаясь к воротам Сен-Дени, они услышали глухой шум. «Сен-Дени сердится. Дело идет на лад», — сказал, смеясь, Бискарра своему спутнику. По пути Бискарра завербовал еще сорок человек, готовых сражаться, в том числе Мулена, возглавлявшего ассоциацию кожевников. Шапюи, старший сержант Национальной гвардии, принес им четыре ружья и десять сабель.

— Не знаете ли вы, где еще можно достать оружие? — спросил его Бискарра.

— Знаю. В банях Сен-Совер.

Действительно, там они раздобыли сорок ружей. Нашлись и сабли и патронташи. Хорошо одетые «господа» принесли жестянки с порохом и пулями. Женщины бодро, радостно делали патроны. В просторном дворе дома, смежного с улицей Азар-Сен-Совер, помещалась слесарная мастерская. Там восставшие взяли молотки и железные прутья. Когда нашлось оружие, нашлись и люди. Число их сразу перевалило за сто. Тотчас принялись разбирать мостовую. Было около половины одиннадцатого утра. «Скорей, скорей! — кричал Жорж Бискарра. — Вот она, баррикада, предмет моей мечты!» Это происходило на улице Тевено. Преграду воздвигли высокую, грозную. Будем кратки. В одиннадцать часов Жорж Бискарра кончил строить свою баррикаду — в двенадцать его убили на ней.