Найти «Сатану» Корецкий Данил

— Значит, приедешь, когда сможешь! Не сидеть же на печи всю зиму! Это вам, молодым, абы за девками таскаться.

— Ну, началось…

— А как ты думал? Тебе уже двадцать стукнуло, через годик-другой жениться надумаешь. Значит, запас денежек надо иметь! А чужой дядя семью твою обеспечивать не будет…

— Да знаю, бать! Я же за тебя переживаю.

— А нечего переживать! — смягчил тон Дормидонт. — Люди здесь не ходят, а зверь мне не страшен. Да со зверями мне спокойней, чем с людьми.

Василий закончил укладывать шкуры и стянул их завязкой.

— Ладно, поехал я тогда, что ли?!

— Давай! От промоин на Чёрном урочище подальше держись — там лёд тонкий ещё, с болота тепло идёт. Шкуры выдубишь, но без меня перекупщикам не сдавай!

Отец и сын пожали друг другу руки. Подошёл Верный, повилял хвостом и сел рядом с хозяином. Василий закинул ружьё за спину, уселся на снегоход и запустил двигатель. Плавно тронувшись, снегоход легко двигался по неглубокому снегу, оставляя позади одинокую избушку с человеком и верным псом среди бескрайней тайги.

Движок тарахтел, распугивая лесных жителей. Вот метнулась в сторону лиса, вот рванули, повыше по стволу ели, две белки… Дорога была хорошо знакомой, Василий ловко маневрировал, выбирая короткий путь, «Буран» шел уверенно и хорошо слушался руля. Но все равно, петляя между деревьями, особо не разгонишься. Главное — выбраться на зимник, а там до Листвянки рукой подать… Точнее, не до самого поселка, а до развилки, но там уже, считай, совсем рядом… И насчет девок отец угодил в самую точку: в тайге какие девки? А он тут почти два месяца прожил, истосковался. Если муж Валентины Рожковой из тюрьмы не вернулся, можно к ней завернуть… Или к вдовой Галке. Или… А больше и не к кому: это поселок, все на виду. Видать, и взаправду жениться надо…

На снегу несколько раз встретились крупные волчьи следы. Откуда? Всех серых разбойников в округе они с отцом давно истребили. Видно, пришли новые, наверняка скоро хищники выйдут к избушке — они всегда идут на запах жилья. Надо бы отца предупредить, да как? Рацию бы купить… Ну, да с волками Дормидонт и сам разберется. Небось, в следующий раз среди шкур лис, белок да песцов будет еще и парочка волчьих…

За наблюдениями и размышлениями время шло незаметно. Вот и Чёрное урочище. Когда-то здесь полыхал пожар, но до сих пор тайга не залечила раны: черные искореженные деревья, черные, торчащие из-под белого снега коряги, неистребимый противный запах гари… И сотни ворон, по неизвестным причинам облюбовавших это место. Может, им хотелось быть незаметными — черные на черном, может, когда нет снега, на выжженной земле легче охотиться на мышей и прочую мелкую живность, может, привлекает возможность не прилагая труда расклевывать тушки пойманных в их силки белок… И портить шкурки, делая их непригодными для продажи. Сволочи!

Шум двигателя не очень встревожил пернатых, только несколько ворон, клевавших что-то на снегу, взлетели, уступая дорогу и, лениво махая крыльями, поднялись на деревья. Василий сбавил скорость — здесь было много пней, стволов деревьев, коряг…

Надо было следить за дорогой, но он невольно поднял голову, рассматривая обитателей Черного урочища. При приближении снегохода некоторые взлетали и, с противным карканьем, начинали кружить над головой, другие — как ни в чём не бывало оставались сидеть на ветках, только внимательно смотрели, и даже поворачивали головы вслед. Одна особо любопытная птица стала преследовать «Буран», перелетая с дерева на дерево, причем садилась на нижние ветки и откровенно разглядывала Василия глазами-бусинками, которые он мог хорошо рассмотреть.

«Вот наглая тварь, совсем близко держится, — подумал Василий. — А ведь видит ружье за плечами! А стоит взять ружье в руки — сразу улетают! Хитрые, недаром триста лет живут…»

«Хррр…» — раздался звук от передней лыжи, и снегоход остановился как вкопанный, мотор заглох. По инерции Василий перелетел через руль и сильно ударился плечом о землю.

— Чёрт! — громко выругался он. — Неужели лыжа сломалась?

Василий с трудом поднялся, потер болевшее плечо.

— Кар-кар! — подала голос та самая хитрая ворона, из-за которой всё и произошло.

— Скотина, это ты нарочно!

В ярости Василий сорвал из-за спины ружьё и выстрелил дуплетом. Крупная дробь хлестнула по деревьям, две черные тушки кувыркнулись вниз.

— Я вас всех сейчас, всех! — кричал Василий, лихорадочно пытаясь перезарядить двустволку.

Но его голос заглушили громкое галденье и хлопанье крыльев: огромная туча птиц, казалось, со всего Черного урочища, в панике взвилась вверх, закрыв бесформенной черной массой всё серое небо.

— Я вас, вредителей! — орал он. — Привыкли силки разорять и шкурки портить! Сейчас, сейчас… Я вам покажу!

Но патроны под руку не попадались, и показать хитрым черным тварям он ничего не мог. И даже не понял, что произошло в следующую минуту. Появившийся в отдалении гул вдруг надвинулся, перекрывая карканье сотен ворон, и что-то огромное врезалось в самую гущу стаи. Самолет! Разве они летают так низко?! Задрав голову, Василий видел, как тряслось от ударов покрытое заклепками серебристое брюхо, как, надрываясь, вязли в черной массе винты, разбрасывая в стороны черные перья и красные брызги, как будто огромная серебристая рыба попалась в злую черную сеть… Однако сеть оказалась слишком слабой: «рыба» рыскнула по курсу, клюнула носом, но прорвалась и скрылась за деревьями, заметно теряя высоту и оставляя за собой дымный шлейф.

Ошеломленный Василий не мог ничего понять. Замерев в оцепенении, он смотрел вверх и тёр глаза. Может, ему всё привиделось? Но на это надежды не было: с неба сыпались десятки растерзанных черных тушек да кружились черные перья, словно траурный снег… Вдобавок ко всему вдали раздался треск ломающихся деревьев и сильный удар, от которого у парня качнулась земля под ногами.

«Самолёт упал!» — пронзила сознание ужасная мысль.

Салон главкома имел хорошую шумоизоляцию, здесь было значительно тише и можно было вести беседу. Тем более что и расположение кресел этому способствовало: офицеры сидели напротив друг друга. Пристегнутый к запястью спецчемоданчик сковывал движения и создавал неудобства в сидячем положении, но Железный Вадик его не отстегивал.

— Вадим Ильич, а насчет новых должностей генерал ничего не сказал? — спросил Филинов.

Подполковник снисходительно улыбнулся.

— Сказал, что тебя поставит своим заместителем.

— Шутите… Я просто так спросил. Ясно, что об этом по спецсвязи не говорят…

— А насчет квартир как будет? — не удержался Фроликов. — Должность — это хорошо, но в общагу или малосемейку бы не хотелось…

— А я в малосемейке живу — и всё хорошо, — буркнул Мощенко.

«Кроме того, что жена ушла, — подумал Сагалович. — Хотя, может, не из-за квартиры, а из-за твоего характера…»

Действительно, «Руков» вечно был чем-то недоволен, и хотя, может, на самом деле это было не так, но лицо у него всегда оставалось хмурым.

— А сколько вас? — быстро спросил Фроликов. — Ну, семья сколько человек?

— Сколько, сколько… Один я!

— Ну, вот! А я с женой, и ждем ребенка! — В тоне майора прозвучали торжественные нотки.

Этого даже Сагалович не знал. «Надо будет дополнить досье», — подумал он.

— Как доберусь до телефона, сразу позвоню ей!

— Я, может, тоже собираюсь… — проворчал Мощенко.

Что собирается сделать «Руков»: заново жениться и родить ребенка или позвонить прежней жене, — осталось неизвестным.

— У нас какие-то проблемы! — вдруг нервно воскликнул глядящий в окно Филинов. — Самолет не поднимается! У меня от этих ёлок уже голова кружится!

— Да нет, все в порядке, так надо, — успокоил его, а заодно и остальных Сагалович. — Через полчаса наберем шесть тысяч метров, откроем коньяк и начнем отмечать выполнение особо важного задания!

— И новые звания! — выпалил Фроликов.

— Рано! — осек Сагалович. — Нужно, чтобы объявили приказ, вручили новые погоны, нужно бросить звездочку в стакан… Ты что, порядка не знаешь?

А сам подумал: «Может «задержаться в командировке» и заехать к Юльке? Соскучился по чертовке…» Твердое решение про «последний раз» начисто выветрилось из головы. Как выветривалось и все предыдущие разы.

Филинов закрыл глаза и откинулся на подголовник — видно, его нервировал вид проносящихся так близко деревьев.

«Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги…» — вспомнил Сагалович. На самом деле тайга не пела — она свистела под самым брюхом. Да и на море она не была похожа. Отдельные деревья на скорости сливались в сплошную ровную массу, которая скорей напоминала ровно подстриженный газон. «Ну, молодец Балаганский, идет как по линейке, — подумал Сагалович. — Только как он удерживает машину? Чуть сдвинул штурвал — и каюк, никакие дополнительные приборы не помогут… Да еще воздушные ямы, всякие завихрения…»

Додумать он не успел. Ан-24 влетел в странное черное облако, раздались удары по фюзеляжу, крыльям, самолет затрясся, как машина на кочках, от прозрачного диска пропеллера полетели черные клочки, и вдруг диск превратился в слабо вращающиеся лопасти, причем погнутые… Облако исчезло так же внезапно, как и появилось, но из двигателя повалил дым…

Сагалович прижал к груди чемоданчик.

— Ничего, ребята, Балаганский сядет! — попытался он успокоить оцепеневших спутников.

«Только бы связь сохранилась, сами мы отсюда не выберемся», — подумал Сагалович и надел шлемофон, чтобы слышать переговоры экипажа. Но то, что он услышал, не успокаивало. В кабине царила нервная атмосфера.

— Твою мать! — выругался Балаганский, безуспешно пытаясь вытянуть штурвал на себя и глядя на треснутое переднее стекло. — Птицы! Откуда столько?!

Завыла аварийная сирена, загорелась красная лампа: «Пожар мотогонд. прав. дв.». Командир машинально, как на учениях, отключил силовую установку и включил систему пожаротушения первой очереди. «На одном сядем!» — подумал он. Но левый двигатель тоже не тянул, только взбивал воздух согнутыми лопастями. Оставляя за собой шлейф дыма, Ан-24 неотвратимо терял высоту.

Сирена смолкла, сигнализируя, что пожар потушен. Но радоваться было нечему: скорость приближалась к критической, вот-вот самолет клюнет носом и войдет в смертельное пике…

— Вытягивайте, ребята, вытягивайте! — отчаянно крикнул Виктор.

Этот крик услышал Сагалович и понял, что дело совсем плохо. Так оно и было.

— Садимся прямо здесь, где получится! — процедил сквозь стиснутые зубы Петр Семенович.

— Как получится, так и садимся! — подтвердил команду Андрей.

Но как может получиться посадка в непроходимой тайге, которая словно огромными пиками целилась в беспомощный самолёт верхушками елей? Да никак!

На скорости двести пятьдесят километров в час Ан-24 врезался в «зеленое море тайги». С треском ломались толстенные деревья, отвалилось крыло, другое, отлетали и глубоко зарывались в заснеженную землю тяжеленные двигатели… Наконец, потерявший оперение фюзеляж пробился сквозь стволы, ветки и сучья и врезался в землю. Единственное, что успел сделать пилот высшей квалификации Балаганский, — выключить зажигание и работающий двигатель. Это предотвратило взрыв топлива и последующий пожар, но ни экипаж, ни пассажиров не спасло.

Передняя лыжа оказалась целой, просто она влетела под лежащее поперек дороги обугленное дерево, диаметром сантиметров десять. Если бы он не отвлекся на ворону, то успел бы остановиться… С трудом оттащив преграду, Василий вытолкал снегоход на ровное место и осмотрел его. Металлическая лыжа удар выдержала и даже не погнулась, так же, как и рама, немного помялся капот внизу, да, похоже, шкворень рулевого управления слегка погнулся: руль поворачивался без прежней легкости… Но ехать можно!

Он развернул вездеход и поехал обратно, не обращая внимания на продолжающих падать раненых ворон и усеивающие белый снег черные перья.

«Что теперь будет? Что будет?! — билась в сознании одна и та же мысль. — За самолет тюрьмой не отделаешься, это не браконьерские шкурки… За самолет расстреляют! Понаедут следователи, эксперты, они все раскрутят, найдут — и расстреляют!»

Он оцепенело жал на газ, на этот раз не глядя по сторонам. Он уже давно считал себя взрослым, но сейчас, как набедокуривший мальчишка, спешил к отцу, чтобы рассказать обо всем и получить спасительный совет.

Обратная дорога показалась совсем короткой. Казалось, он только уехал, а вот уже, поднимая за собой столб снежной пыли, на скорости подлетел к зимовью. На перекладине между деревьями висели два матраца, две подушки и две условно чистые простыни, на которых обычно спали, не раздеваясь. Дормидонт в шапке, стеганке, ватных штанах и обрезанных валенках стоял возле избушки, зажав под мышкой приклад карабина, так что ствол смотрел вниз, никому не угрожая, но в случае необходимости можно мгновенно вскинуть его и выстрелить — отец мастер на такие штучки.

Увидев его, Дормидонт привычно закинул карабин за спину.

— Что случилось? Забыл что-то?

— Я самолёт сбил, батя! — закричал Василий. Глаза у него были выпучены, лицо перекошено. — Так вышло, случайно… Что теперь будет?!

Дормидонт как-то подозрительно посмотрел на сына: не спьяну ли порет такую чушь? Но не похож он на пьяного, да и пить ему было нечего…

— Какой самолет? Как можно его сбить? Из чего? У тебя что, зенитка в тайге спрятана?

— Да нет! Я в ворон выстрелил, они взлетели, а тут самолет… Он низко летел! Очень низко! И прямо в стаю врезался… Там до сих пор всё перьями засыпано…

— А самолет где?!

— Упал!

— Сам видел?

Василий покачал головой.

— Из него дым пошел, а потом вдалеке удар — аж земля затряслась…

— Откуда он летел?

— Вот так, оттуда — туда, — сын рукой показал направление полета.

— Там воинские части, ракетчики… Военный самолет… Хуже некуда!

Тяжело вздохнув, Дормидонт закурил самокрутку, поставил рядом карабин и присел на корточки на крыльце, положив руки на колени и невидящим взглядом уставясь перед собой. В поселке было много бывших зэков, и все они по старой привычке так отдыхали, как когда-то при недолгой остановке этапа. В такие минуты Василий никогда не затрагивал отца.

Докурив, Дормидонт хотел отбросить окурок, но передумал и аккуратно положил рядом с собой на крыльцо.

— Так что теперь будет, батя? — не успокаивался Василий. Он завидовал железным нервам отца.

— Ясно, что… Понаедут, прочешут всю округу, найдут избушку, начнут узнавать — чья… Отпечатки пальцев поснимают, следы всякие… Только я, Вася, второй раз на зону не пойду. Лучше ствол в рот и ногой на курок…

— Да ты-то при чем?

— Я и тогда ни при чем был! На атасе постоял, пока ребята магазин чистили… И восьмерик получил, а они по два червонца! За грабеж! А тут диверсия!

— Я же не специально!

— Прокурору это расскажешь! Неси в дом постели…

— Мы что, ночевать останемся?!

— Да, оперов ждать будем! Там в сенях бензин — дозаправь «Бурана». Пусть полный бак будет! И собери все, что нам пригодится…

Пока Василий выполнял распоряжения, Дормидонт закурил вторую самокрутку и, выпуская клубы ядовитого синего дыма, гладил Верного, который, чувствуя неладное, прижимался к хозяину.

Из дома Василий вынес вторую двустволку, несколько пачек патронов и алюминиевую посуду.

— Чашки-ложки оставь! — скривился отец. — Садись за руль!

Взял канистру, взболтал — на донышке оставалось несколько литров. Василий и рыжий пес наблюдали за его действиями.

— Верный, и ты садись! — дал команду Дормидонт, и пёс мигом её исполнил, запрыгнув на тюк шкур.

— Значит так, Вася, мы здесь никогда не бывали! — сурово сказал он. — Ходили, охотились у Кривой балки, ночевали у костерка, а ни сюда, ни к Черному урочищу и близко не подходили. И ни по каким воронам ты не стрелял, и никакого самолета не видел. Ты меня понял?

— Понял, батя… — не очень уверенно ответил Василий.

— В камеру бросят, бить будут, все равно держись своего! Только в этом наше спасение! Ты хорошо понял?

— Да, батя! — уже более уверенно сказал Василий.

Дормидонт зашёл в избушку, разбрызгал бензин по стенам и полу, зажёг спичку… Снегоход снова помчался прочь, на этот раз навсегда. Когда он скрылся за деревьями, пламя вырвалось наружу и охватило избушку целиком. Но ни Дормидонт, ни Василий, ни Верный этого уже не видели. Да и не могли видеть, потому что никогда не были в этом районе. Они поклялись стоять на этом до конца жизни.

6-11 ноября 1982 года

Москва

Страна готовилась к празднику. А многие уже и начали его отмечать: в учреждениях и на предприятиях накрывались импровизированные столы, сотрудники поднимали стаканы за Октябрьскую революцию, за коллектив, за руководство… Начальство не препятствовало застолью в рабочее время, а наоборот — принимало в нем участие: слишком важный и значимый повод день 7 ноября!

В Главном штабе РВСН, конечно, столов не накрывали — все-таки здесь должны показывать пример строжайшей дисциплины и боеготовности. Запрутся в кабинете несколько офицеров, опрокинут рюмку-другую и — по домам! И в подразделениях ГШ были такие же порядки. Но полковник авиационного отдела Кауров руководил поисками пропавшего Ан-24 и потому не мог позволить себе даже невинной рюмашки. Дважды в день он докладывал о результатах начальнику отдела генерал-майору авиации Соболеву. И сейчас, зажав под мышкой папку с телефонограммами, телеграммами, радиограммами, объяснениями и рапортами, шел на вечерний доклад, а потому был озабочен и абсолютно трезв.

В приёмной Кауров чуть не столкнулся с выходящим из кабинета генеральским водителем. В руках сержант держал объёмистый сверток от которого аппетитно пахло копчёной колбасой: перед праздниками сотрудникам выдавали продуктовые пайки, дефицитность которых была прямо пропорциональна занимаемой должности. Водитель почтительно посторонился, и Кауров вошел в кабинет.

— Ну, что? — холодно встретил его генерал. — Докладывай результаты!

— Вот, целая папка, товарищ генерал! — Кауров развязал тесемки и принялся перебирать бумаги, чтобы доклад выглядел не простым набором слов, а результатом большой и кропотливой работы.

— Значит так: маршрутный лист был выписан в Омск, полетное задание не указано, написано «секретно»…

— Кто написал? — резко перебил его Соболев тоном, не сулящим ничего хорошего.

— Главком Толстунов, товарищ генерал!

— Ах, да, — начальник авиационного отдела сбавил тон. — Да, Виктор Дмитриевич сообщил, что группа офицеров летела в Омск, чтобы провести предварительный поиск подходящих мест для новых стартовых площадок… Это, кстати, следует держать в строжайшей тайне, как и все, связанное с этим рейсом!

— Так точно, товарищ генерал!

— Ну, ладно! Что еще?

— Опрос летно-инженерного состава аэродрома вылета результатов не дал: никто об этом рейсе не осведомлен… В Омск самолет не прибыл, диспетчерами управления воздушным движением по предполагаемому маршруту следования борт не зарегистрирован… Вы же знаете, товарищ генерал, что на этом борту два транспондера…

— Да это я знаю! Я не знаю, где борт! Ты это выяснил?

Кауров развел руками.

— Все проверяли! На радарах воинских частей появлялись безымянные цели: то ли стаи птиц, то ли помехи, то ли…

— Где самолет? — снова перебил генерал, и теперь его тон не сулил ничего хорошего лично Каурову.

— Это не установлено, товарищ генерал-майор…

— Значит, результатов нет! О чем ты тогда докладываешь? Самолёт не найден — с этого и нужно было начинать доклад! А вы мне здесь про диспетчеров, радары, опросы… Каковы результаты поисков?

— Пока не установлен район исчезновения, проводить визуальный поиск невозможно… Там тысячи километров тайги!

— Невозможно! Все возможно, когда офицер хочет получить результат! — повысил голос генерал и стукнул кулаком по столу. — Я дважды в день докладываю об этом самолете главкому! Что я ему доложу сегодня?! Что вы гоняетесь за птичьими стаями и какими-то помехами?! И опрашиваете тех, кто заведомо не может знать ничего о маршруте спецрейса?!

— Мы работаем, товарищ генерал… — упавшим голосом сказал Кауров.

— Вижу, как вы работаете! Космическую съёмку тех районов заказывали?

— Так точно! Но результатов пока нет. Теперь ведь ГУКОС нам не подчиняется…[16] То облачность им мешает, то спутник не по той орбите летит… Говорят, надо ждать…

— Хватит ждать у моря погоды! Никто не принесет тебе результаты на блюдечке! Отправьте самолеты-разведчики, пусть проведут аэрофотосъемку заявленного маршрута! Направьте вертолеты, пусть прочешут хоть всю тайгу! А ГУКОС дергайте за яйца: если что, мы прямо в Генштаб докладную отправим! Короче, завтра для вас никакого праздника — работайте и докладывайте мне результаты!

— Есть, товарищ генерал-майор!

Когда Кауров вышел, Соболев по прямой линии соединился с главкомом. Разговор, который произошел между ними, почти полностью повторял предыдущий. Только в роли Каурова теперь выступал начальник авиационного отдела. И закончился он так же:

— Завтра для вас никакого праздника — работайте и докладывайте мне результаты! — только теперь эти слова адресовались генерал-майору Соболеву. И тот смиренно ответил:

— Есть, товарищ генерал-полковник!

Все в мире относительно…

Для генерал-полковника Толстунова праздники тоже были не в радость. Мало того, что пропал его личный самолет, да еще с офицером по особым поручениям и специальной инженерной группой. Эта беда еще не беда: авиационные происшествия случаются и в гражданской авиации, и в военной. Беда в том, что пропавшая группа выполняла совершенно секретное государственное задание чрезвычайной важности! И где она теперь? Может, в полном составе за кордоном — сливает особо важные секреты вражеским разведкам? Бред, конечно! Из Сибири даже на хитроумно оборудованном Ан-24 ни до одной вражеской границы не долетишь! Но если особисты прознают, то это у них будет первая версия! Правда, что они могут прознать? Пропал самолет — и все! А про задание знают два человека — он сам и министр обороны… Ну, еще товарищ Брежнев и товарищ Черненко, если не забыли… Хотя их никто спрашивать не будет!

Главком плохо спал, осунулся и потерял аппетит. Ежедневные доклады руководителя поиска не радовали. С начала ноября в Сибири начались снегопады, тайга засыпана снегом, космическая и аэровоздушная фотосъемки не дали никаких результатов. Вертолеты тоже не обнаружили следов катастрофы. Хотя в том, что произошла катастрофа и все погибли, генерал-полковник не сомневался: и командир экипажа Балаганский, и начальник специальной группы Сагалович — опытные и исключительно добросовестные офицеры. Если бы они остались в живых, то нашли бы способ связаться с командованием или привлечь внимание поисковых групп…

«Что же делать?! — Эта мысль не давала Толстунову покоя. — Пойти к министру посоветоваться? Но начальство любит выслушивать рапорты об успехах и победах, а не жалобы на проблемы. Тем более что маршал знал о пропаже борта и о безуспешных поисках, но делал вид, что понятия не имеет о тайной миссии экипажа. Значит, все решения предстоит принимать самому! И необходимо срочно найти самолет: во-первых, там документы государственной важности, а во-вторых, факт гибели военнослужащих должен получить официальное подтверждение. Если в документах появится запись «пропали без вести», то ни пенсий, ни каких-либо льгот члены семей пропавших офицеров не получат…»

В задумчивости главком раздернул шторки секретной карты и приложив линейку к точке, в которой находился полевой аэродром сорок первой армии, соединил ее с Москвой. Он-то знал, откуда следовала группа, и предполагал, что катастрофа произошла на начальном этапе полета, который Балаганский всегда проходил на бреющем. Но обнародовать это свое знание не торопился: если особисты понаедут на аэродром и начнут копать, то могут раскопать и то, что составляет главную государственную тайну РВСН! Поэтому он ограничился тем, что зафиксировал координаты линии полета и сообщил их Соболеву:

— Пусть вертолеты тщательно прочешут эти места, — приказал он. — Особо тщательно! И самолеты-разведчики пусть полетают и пофотографируют!

— Есть, товарищ генерал-полковник, — не задавая лишних вопросов ответил начальник авиационного отдела.

Но и поиски по линии вероятной пропажи борта результатов не дали. Прошла уже неделя, а все усилия оказывались напрасными. И Толстунов решил идти к министру и просить у него санкции на раскрытие места командировки специальной группы для достаточно широкого круга лиц.

Но десятого ноября, когда многие руководители готовились посетить концерт, посвященный Дню советской милиции, на который собиралась вся московская элита, Уваров сам вызвал главкома. Причем позвонил лично и назначил встречу не в кабинете, а в «четверке». Так называлась секретная резиденция Министерства обороны, известная осведомленным людям как «объект А-4» и располагавшаяся в ближнем Подмосковье. Это было достаточно необычно, и Толстунов удивился. Но когда он уже садился в машину, к нему подбежал взволнованный дежурный по штабу:

— Товарищ генерал-полковник, только что пришла ШТ: умер товарищ Брежнев! Приказано объявить повышенную готовность в войсках!

Отдав необходимые распоряжения, главком приехал на «А-4». Он уже понимал, что вызов связан с кончиной руководителя государства — в таких случаях все силовые структуры переходят на усиленный вариант несения службы: мало ли что… Но по лицу маршала генерал-полковник понял, что речь пойдет не об обычных мерах предосторожности. Во всяком случае, не только о них.

— Пойдем на территорию, поговорим! — хмуро буркнул Уваров. И когда они пошли по узкой асфальтированной дорожке между пожухших газонов, министр, понизив голос, заговорил: — Ну, втравил ты меня в историю! Что теперь делать думаешь?!

— В какую историю? — растерялся главком. — Что я должен делать?

— Ты что, не понимаешь?! Леонида Ильича больше нет. На его место, скорее всего, придет Юрий Владимирович! Он человек жесткий, к тому же много лет возглавлял КГБ СССР! И что он сделает, когда узнает про твою комбинацию?!

— Какую комбинацию?! — упавшим голосом спросил Толстунов. Он уже понял, что дело плохо: словом «твою» маршал от него отмежевался. Но понял он еще не все и не до конца.

— Такую! Исправная стратегическая ракета с ядерным зарядом выведена из реестра действующих! Знаешь, что это? Умышленное ослабление ядерного щита. Измена Родине! Разжалование, трибунал и…

Маршал остановился и приблизил свое морщинистое лицо к лицу Толстунова, впившись в него взглядом выцветших, но горящих неподдельным гневом глаз.

— Вплоть до расстрела!

Генерал-полковник помертвел, как солдат-первогодок, которому за обычную самоволку пригрозили не гауптвахтой, а трибуналом.

— Да как же… Как… Мы же получили санкцию…

— Мы?! — Министр задохнулся от негодования и обернулся — не слышит ли охрана.

Но два плечистых молодца в штатском держались на достаточном расстоянии, чтобы разговор высокопоставленных руководителей не достигал их ушей.

— Меня в компанию не бери! — ужасным шепотом прокричал маршал. — Ты придумал эту авантюру, ты и отвечай!

— Но… Я же не сам, вы дали согласие…

— Замолчи! — прервал его министр. — Есть только один выход!

«Предложит застрелиться!» — с ужасом подумал Толстунов.

— Предать забвению эту историю! — неожиданно закончил Уваров, и главком мгновенно ожил.

Действительно, если выбирать между тюрьмой, расстрелом или самоубийством, то это лучший вариант.

— Ты уверен, что все погибли? — деловито спросил маршал.

— Да.

— Сколько продолжаются поиски?

— Неделю…

— Обычно, если результата нет, то поиски через неделю прекращаются…

— Так точно.

— Вот и прекращай. Знаем обо всем только я и ты. Немедленно забудь про эту историю!

— Уже забыл, товарищ маршал!

В голосе Толстунова появилась обычная твердость. Он вновь вернулся к жизни. И ни про какую операцию «Подснежник» совершенно искренне не помнил: генерал-полковник был старым служакой и точно выполнял приказы начальства. Без этого качества до таких должностей и званий не дослуживаются.

— Первое: оформить ордер на квартиру вдове подполковника Балаганского! — диктовал Толстунов, и полноватый полковник Григорьев, кивнув седой головой, записал указание в свою записную книжку.

— А то эти козлы, мать их, хотели выселять семью пропавшего без вести офицера! — выругался генерал-полковник. — Совсем совести нет!

Полковник Григорьев изобразил скорбную и осуждающую мину, хотя про себя отметил, что тыловики действовали по букве закона.

— Второе: откомандировать лейтенанта Балаганского из реформируемого первого полка Н-ской дивизии в распоряжение Главного штаба РВСН…

Начальник управления кадров вновь кивнул и сделал еще одну запись.

— Третье: провести с лейтенантом Балаганским переподготовку для назначения его на должность офицера по особым поручениям Главкома РВСН…

Если это распоряжение и удивило кадровика, то виду он не подал — так же прилежно кивнул и сделал очередную запись.

— И что-то еще я хотел, что-то еще… — Главком побарабанил пальцами по столу. — Да, что там с этим курсантом, которого отчислили из академии за анекдоты?

Григорьев быстро пролистал назад записную книжку и в очередной раз кивнул.

— Генерал Федоров доложил, что курсант Веселов рассказывал не просто незрелые анекдоты, а анекдоты про Леонида Ильича Брежнева. Поэтому он дал отрицательное заключение по возможности его восстановления в числе курсантов…

Толстунов начал пристукивать ладонью по полированной поверхности стола — верный знак того, что он недоволен.

— Но обстановка изменилась! Про Юрия Владимировича Андропова этот курсант рассказывал анекдоты?

— Никак нет, — несколько растерянно ответил кадровик.

— Вот то-то! Передайте Федорову мой приказ: восстановить этого… Веселова! — Ладонь ударила по столу сильнее, словно подводя итог истории с отчислением.

— Есть! — кивнул Григорьев.

Очевидно, главком все же уловил в его голосе удивление, потому что счел нужным пояснить:

— Мы должны очень внимательно и заботливо относиться к молодым людям. Особенно если это дети геройски погибших офицеров или случайно, по глупости, сделавшие жизненную ошибку!

— Конечно, Виктор Дмитриевич! Полностью с вами согласен!

— Ну, и хорошо, — уже более мягким тоном сказал главком.

Когда дверь за кадровиком закрылась, он встал, подошел к окну и остановившимся взглядом уставился на внутренний двор, в котором несколько солдатиков мели пожухлую листву.

Внутри что-то беспокойно шевелилось. Это не сердце давало экстрасистолы, не спазмы сжимали желудок — со здоровьем у генерал-полковника было все в порядке. Это тревожила его совесть, подбрасывая всякие ненужные мыслишки: а вдруг они живы, но ранены и беспомощны? Может, продолжение поисковой операции могло их спасти? Глупость, конечно! В тайге минусовая температура, раненые не продержатся неделю. К тому же он загладил свою вину — сделал всё что мог, даже больше… И всё же, и всё же!

Главком РВСН не отличался мнительностью или сентиментальностью, иначе не занимал бы должность, с которой, возможно, придется отдавать приказ о ядерном ударе. К тому же в огромном механизме подчиненного ему рода войск ежедневно случались какие-то сбои: аварии, пожары, несчастные случаи, в которых гибли рядовые, сержанты и офицеры. И всегда это воспринималось отстраненно — просто как печальная статистика. Но сейчас все было по-другому. Возможно, потому, что и Балаганский и Сагалович — люди из ближнего круга, а может, потому, что он обрадовался возможности прекратить поиски и забыть о происшедшем, а не признающая компромиссов совесть воспринимала это как предательство…

Виктор Дмитриевич со вздохом оторвался от окна, подошел к шкафу, достал бутылку «Ахтамара» и налил не в хрустальную рюмку, как всегда, а в маленький граненый стаканчик. Но только после третьего стаканчика коньяк подействовал: тепло разлилось по всему телу, внутри все расслабилось, и надоедливая совесть перестала шевелиться. Но для закрепления результата он допил бутылку.

Когда Толстунов приехал домой, Нина Викентьевна, принимая шинель, безошибочно определила, что супруг изрядно выпивши.

— Это вы поминали? — простодушно спросила она.

— Да, — кивнул Виктор Дмитриевич.

Но говорили они о разных вещах.

13 августа 1983 года

Москва

Денег на громкую свадьбу не было, но генерал Толстунов дал команду, и хозяйственная служба по каким-то своим каналам сняла небольшое кафе-стекляшку «Огонёк», затерявшуюся между новыми высотками недалеко от метро «Юго-Западная». За аренду платить было не надо, к тому же разрешили принести свое спиртное, и свадебное торжество стало реальным, тем более что отмечать решили узким кругом: родственники и самые близкие друзья. Впрочем, самых близких друзей набралось раз, два — и обчелся: свидетелями пригласили Аллу Лисину и Серегу Веселова, на этом круг близких друзей оказался исчерпанным. Георгий позвал трех сослуживцев по Главному штабу, Инесса — бывшую однокурсницу Веру и какую-то Валю, которая оказалась дочерью хозяйки, у которой снимала квартиру.

— Это, конечно, не подруги, но надо же, чтобы с моей стороны был кто-то, кроме родителей, — объяснила она. — А мне и приглашать особенно некого…