Найти «Сатану» Корецкий Данил

Глава 1

Проект «Периметр»

3 февраля 1978 года

Алтайский край

Заяц-беляк особенно активен ранним утром, в предрассветных сумерках, хотя зимой это не дает ему никаких преимуществ — сквозь ледяную корку не добраться даже до безвкусной, жухлой прошлогодней травы.

Заснеженная тайга озарилась розовыми лучами восходящего солнца. Белые вершины гигантских елей, окружающих большую поляну, заалели, словно свечи по краю белого праздничного торта. Но традиционных красно-желтых розочек и других кремовых украшений на поляне не было: только тени еще лежали на небольших сугробах, которые через несколько минут начнут искриться, словно сахарная пудра…

Впрочем, никакого отношения к еде это место не имело, и заяц, обгладывающий мерзлую кору толстенной ели, не рассчитывал поживиться на этой, с виду самой обычной, лесной полянке каким-нибудь прошлогодним корешком или клочком сена. Ни кремом, ни сахаром здесь не пахло, иногда особо чувствительный нюх зайца или лисы улавливал запах металла, острый химический дух горючего, смазки и других изделий человеческих рук, а следовательно, держаться от этого места следовало подальше, чтобы не нарваться на капкан. Поэтому звериных следов на поляне почти не видно.

Хотя капканов здесь как раз и не водилось! Колючая проволока вокруг действительно натянута, имелись датчики движения, сигнальные мины, система «Сетка-100», испепеляющая любое живое существо, которое приблизится к ограждению на пятьдесят сантиметров, даже крайне редкая вещь — автоматические пулеметы, и те ждали своего момента, а вот капкана не было! Хотя то, что здесь скрывалось, было гораздо страшнее любого капкана, даже медвежьего…

Но насчет близости людей чутье зверей не подводило: в двухстах метрах, в наружном КП[1] — заглубленном бункере из бетона и стали, толпились перед большим монитором, на котором кроме лесной поляны ничего и не видно, два старших офицера и двое гражданских, которые вообще-то были в части большой редкостью. Командир дивизии суровый генерал-майор Помазков, безымянный розовощекий полковник из штаба РВСН[2] и штатские сидели перед экраном, что выдавало их высокое положение. И действительно, тот, который постарше, дородный и седой, — это главный конструктор «Воеводы» Усов — Герой Соцтруда и лауреат всевозможных премий. На вид ему далеко за шестьдесят. Второй помоложе — в районе пятидесяти и не такой вальяжный: худой, сумрачный, глаза горят голодным блеском искателя признания, почестей и славы. Усов называет его Филиппычем. За спинами высоких гостей, стоя, теснились местные офицеры: ответственный дежурный майор Пирогов, замполит капитан Рябоконь, начальник особого отдела майор Сизенко. Командир полка подполковник Ребров занял место за пультом связи.

— Майор Резник, доложите готовность! — приказал он в микрофон образца, наверное, еще пятидесятых годов — тяжелый и надежный, как и вся военная продукция того времени.

— Пусковой расчет к пуску готов! — глухо доложил с двадцатиметровой глубины старший «стреляющего расчета», сидящий в подвешенной на мощных пружинах и амортизирующих рычагах капсуле и способный выполнить свою работу даже после прямого ядерного удара. Правда, такой вывод базировался на теоретических расчетах — к счастью, на практике эту возможность никто не проверял.

— Пусковой расчет к пуску готов, товарищ генерал-майор! — продублировал доклад подполковник Ребров.

— Внерегламентная подготовка выполнена? — строго спросил тот.

Ребров звонко ударил себя по лбу.

— Сейчас выполним, товарищ генерал-майор!

Заяц не зря опасался невидимо присутствующих поблизости людей. Только что в утреннем лесу никого не было, и вдруг, как из-под земли, появился расхристанный солдатик, в сбитой на затылок шапке и незастегнутом тулупе. Он выбежал на середину площадки, наклонился и прямо на снегу, рукой в рукавице, написал метровыми буквами: «ТАНЯ». После чего так же быстро исчез.

— Что это было? — спросил второй штатский в крайнем недоумении.

— Это оберег такой, товарищ ученый, — пояснил Ребров. — Напишут его на изделии — пуск проходит штатно, не напишут — обязательно какая-то хрень приключится. Однажды даже «карандаш» на стартовом столе взорвался, восемьдесят человек погибли…

Филиппыч скептически усмехнулся.

— А кто такая эта Таня?

— По-разному говорят. Или красивая официантка в офицерской столовой, или вредный прапор Татьяничев с прозвищем Таня… Неважно! Главное: напишешь — летит, не напишешь — кирдык…

— Суеверие, — тихо сказал Филиппыч, и бдительный замполит быстро закивал.

Но сидящие перед монитором глянули неодобрительно.

— На своем сотом пуске рассуждать будешь, Филиппыч, — резко сказал Усов. — А пока молчи и моли… — Он покосился на особиста, замполита и оборвал фразу. — Молчи, короче! Сейчас все станет ясно!

В КП наступила тревожная тишина, все замерли, будто статуи.

— Пуск! — скомандовал Ребров.

Заяц прятался за корневищем дерева и с любопытством наблюдал. Некоторое время ничего не происходило. И вдруг раздался скрип, снег с надписью «ТАНЯ» стал подниматься, потому что он находился на многотонной крышке ШПУ,[3] которая медленно, но верно открылась и стала вертикально, обнажив темный зев, из которого исходил легкий, постепенно густеющий пар. Заяц встал на задние лапы, повёл в разные стороны ушами, жадно потянул носом морозный воздух, в котором теперь отчетливо пахло и капканами, и ядохимикатами, и еще чем-то очень опасным… Надо было уносить ноги, но любопытство пересиливало страх.

Под землёй мощно ухнуло — на сорокаметровой глубине сработали заряды пороховых аккумуляторов давления. Заяц крупными прыжками поскакал прочь — любопытство любопытством, но шкура-то дороже!

Из черного жерла появился густой дым и отблески огня, затем медленно выглянула огромная затупленная голова подземного чудовища. Вроде как огляделась и пошла дальше, легко и быстро потянулась вверх длинным и толстым черным туловищем, вылетела из шахты, следом вырвалось желтое пороховое пламя, как напутственный поцелуй ада, и тут же включились двигатели первой ступени — вот это уже был гром так гром — не то что заяц, а все зверье в округе позабивалось в норы, берлоги и под корневища.

А ракета уже рвала небо, стремительно набирая скорость. Американский разведывательный спутник «Лакросс» зафиксировал объявленный учебно-боевой пуск МБР[4] на территории СССР. Перепуганное зверье постепенно приходило в себя. «Р 36М» — самая мощная ракета в мире, способная нести десять ядерных боеголовок индивидуального наведения и сорок холостых, для создания ложных целей, покрытая теплозащитным слоем тёмного цвета, позволяющим преодолевать пылевое облако после ядерного взрыва, — стремительно понеслась ввысь, словно чёрная молния в лучах восходящего солнца. Недаром по классификации НАТО ее называли «Сатаной».

Хотя все шло штатно, в бункере особого оживления не наблюдалось. Конечно, настоящая радость начинается, когда головная часть попадет в цель, но обычно, при хорошем начале, обстановка на КП сразу разряжается, на лицах появляются улыбки, звучат шутки, какие-то байки… А сейчас и генерал Помазков, и генеральный конструктор Усов, а особенно Филиппыч сидели как на иголках, как будто главное испытание им еще предстояло и в его успехе они не были уверены.

«Карандаш» уже лег на боевой курс, когда в Ужурской ракетной дивизии с интервалом в четыре минуты стартовала вторая «Сатана». Это тоже был заявленный пуск, и он тоже был зафиксирован «Лакроссом».

Информация, полученная от американского спутника и подтвержденная сейсмологическими станциями, пошла по цепочке, регистрируясь в десятках журналов и компьютерных программ. Она обрывалась на уровне оперативных дежурных и руководителей смен, не поднимая из постелей только что уснувших руководителей Пентагона и Белого дома: плановые пуски — обычное дело, не о чем тревожиться…

Но на самом деле это были не обычные разрозненные пуски в Алтайской и Ужурской дивизии. Это было конечное экспериментальное испытание совершенно новой системы, и оно, конечно же, давало руководителям США основания для тревоги. Но они об этом не знали.

Даже в Алтайской дивизии, и даже в сердце пуска — в бетонном КП, про суть происходящего знали не все. Для большинства — это плановый ежегодный пуск, и только присутствие генерального конструктора и его коллеги вызывало некоторые вопросы. Но и это не является чем-то из ряда вон выходящим — конструкторы иногда присутствуют на пусках, чтобы лично убедиться, как ведут себя их «изделия» в войсках.

— Товарищ конструктор, вас «Камертон» на связь запрашивает! — буднично сообщил подполковник Ребров.

«Камертон» — позывной командного пункта Ужура, и там дежурил заместитель генерального конструктора. Усов вздрогнул и быстро схватил тяжелую трубку специальной связи.

— Поздравляю, Владимир Фёдорович! «Изделие» ушло в соответствии с расчетами. — Голос заместителя был изменён аппаратурой ЗАС,[5] но в нем отчетливо чувствовалась радость.

— Роль «стреляющей смены»? — отрывисто уточнил Усов.

— Вообще никакой! Они в этот момент даже за пультом не сидели!

— Ну что ж, поздравляю!

Усов пристегнул трубку к аппарату и на вопрошающие взгляды ответил всем сразу:

— Головное изделие подняло ожидающее! Оба идут на цель!

Помазков улыбнулся. На его всегда каменном лице улыбка выглядела непривычно.

— Можно считать, что система работает?

— Дождемся вестей с Куры, — Усов похлопал своего молодого спутника по плечу. — Тогда Филиппыч получит все пряники: и Звезду Героя, и лауреатство, и все остальное…

Филиппыч блаженно улыбался. Голодный блеск в глазах погас.

Через двадцать минут поступило сообщение с камчатского полигона Кура: зафиксировано попадание головных частей обеих ракет в заданный квадрат!

— Теперь можно сказать, что система работает! — торжественно объявил Усов. — Представляю вам руководителя проекта «Периметр» Головлева Александра Филиппыча! Конечно, по телевизору его не покажут и в газетах портрет не напечатают, но в историю ракетно-ядерного щита он вошел навеки! Поздравляю, Александр Филиппович!

Все по очереди обняли конструктора. От его мрачности не осталось и следа, худощавое лицо радостно лучилось. Помазков позвонил главнокомандующему РВСН Толстунову, звонко доложил об успехе, почтительно выслушал ответ.

— Есть, товарищ генерал-полковник! Служу Советскому Союзу!

— Через пять минут доложат Самому! — сказал он. — Все причастные будут представлены к государственным наградам!

Он крепко сжал руку Головлева.

— Началась новая эра! Если противник первым ударит и уничтожит все командные пункты и штабы управления, «Периметр» нанесет ответный удар даже без участия людей!

— Так это и есть «Периметр»? — восторженно спросил майор Пирогов. Как выяснилось, ответственный дежурный был единственным не посвященным в таинство сегодняшнего пуска. — А как же он работает?

Особист Сизенко снисходительно похлопал коллегу по плечу.

— Очень просто! Первой стартует командная ракета, которая дает сигнал и поднимает все остальные! Зайдешь потом, распишешься в журнале о неразглашении…

Генерал Помазков многозначительно поднял палец:

— Вы вдумайтесь: одна «Р 36М» способна полностью уничтожить штаты Вермонт, Мэриленд и Род-Айленд! А тут вся армада пойдет на супостата! Все, началась новая эра!

Генерал, потирая руки, прохаживался по тесному помещению командного пункта. Его распирали чувства победителя.

— Знаешь, Ребров, как американцы назвали нашу систему?

— Никак нет, товарищ генерал-майор! — вытянулся подполковник.

— «Мертвая рука»! По-моему, очень красноречиво…

— Тогда сегодня забился пульс «Мертвой руки», — сказал Александр Филиппович Головлев и улыбнулся. Он заметил, что относиться к нему все стали уважительно и уже никто не называл просто по отчеству.

4 июня 1979 года

Москва

На станции метро «Площадь Ногина» было, как всегда, людно. Три курсанта спускались по лестнице, не без удовольствия вдыхая прохладный воздух с неповторимым запахом московской подземки. Двум из них он был хорошо знаком: Серёга Веселов был коренным москвичом, Георгий Балаганский, помотавшись с отцом по гарнизонам, уже пять лет жил в столице. Высокие, спортивные, с открытыми лицами, они были похожи друг на друга и потому, наверное, подружились еще на первом курсе. На втором курсе к ним как-то незаметно прибился Мишка Дыгай — коренастый, широкоплечий, неуклюжий — хотя последняя черта, возможно, объяснялась тем, что он был родом из никому не известного Вотинска, по неизвестно кем выработанной классификации относился к второсортному племени провинциалов и смущался этого, а потому вел себя неуклюже.

Все трое, как, впрочем, и остальные курсанты, тщательно готовились к увольнению. Начищенные полировочной пастой бляхи и пуговицы кителей сияли так, что, казалось, все вокруг должны обращать на них внимание. Ведь из замкнутого мирка академии, где все были единообразно-одинаковыми, они вырвались в большой мир, где явно и наглядно отличались от остальных. Но большинство прохожих абсолютно не интересовали ни их сверкающая фурнитура, ни начищенные до блеска хромовые сапоги, ни погоны с твёрдыми вставками и скрещенными орудийными стволами… Лишь девушки иногда задерживали взгляды на бравой троице, но они точно так же смотрели и на гражданских молодых людей.

— Ну что, может, ко мне домой махнём? — спросил Веселов.

— И что мы там будем делать, книжки читать? — ухмыльнулся Дыгай. — У папы, наверное, много книг?

— Да, две комнаты заставлены полками, — кивнул Сергей. — Но не в них дело. Мама яичницы нажарит с колбасой, поедим домашнего…

— Не стоит домой забиваться, — покачал головой Мишка. — Давай куда-нибудь на люди! Девчонок склеим, поедим в какой-нибудь кафешке…

— Может, тогда в парк Горького поедем? — предложил Сергей. — Там сейчас девчонок полно будет… И шашлычная с чебуречной, и ресторан…

— Поехали! — поддержал Мишка. — Я там ещё и не был ни разу.

— Ну, в парк так в парк, — согласился Георгий.

Веселов не ошибся: девушек в парке Горького оказалось много. Некоторые с родителями или с парнями, большинство без присмотра: они гуляли по тенистым аллеям парами, тройками, реже — группами побольше. И ясно было, что сюда они пришли не просто подышать свежим воздухом в центре суетной Москвы, а, скорей всего, завести приятное знакомство и найти себе кавалера, а может, и спутника жизни. Но несколько подходов закончились неудачно: потенциальных кавалеров мягко, но непреклонно отшили. За полтора часа толкотни на переполненных народом аллеях никого склеить тройке курсантов не удалось: они только вспотели и проголодались.

— Что-то день сегодня неудачный, — выразил мнение Мишка.

Именно он играл главную роль в атаках на слабый пол, и неудачи можно было в значительной степени отнести на его счет.

— Как-то ты грубовато цеплялся, — поморщился Сергей. — Надо тоньше, вежливей…

— Это как? — округлил глаза Мишка. У него была простецкая внешность, асимметричное лицо и большой рот, который сейчас перекосился, усиливая эту асимметрию.

— Анекдот рассказать? — Сергей знал огромное количество анекдотов на все случаи жизни.

— Ну, расскажи, — кивнул Мишка. Рот у него выровнялся, и асимметрия уменьшилась.

— Грузин приехал в Москву, пришел в парк и давай хватать девушек за руки: «Слушай, красавиц, пойдем в постель!» Те с писком вырываются, кричат: «Дурак!» и убегают. Его московский друг говорит: «Не так, Гоги! Вначале про звезды поговори, про книги любовные — Мопассана, Золя… А когда познакомитесь, оно само собой всё и получится. Понял?» Тот кивает: «Понял!» Подбегает к девушке, хватает за руку: «Красавиц, звезды видишь? Мопассана читал? Пойдем в постель!» Вот так и ты…

— Да это я просто не в форме. — В Мишке взыграл комплекс провинциала. — Жарко, и жрать охота!

Он снял фуражку и вытер вспотевший лоб.

— А вот, смотрите, хорошие девушки. — Георгий проводил взглядом двух подружек. — Особенно та, слева, рыженькая…

— Давай сделаем перерыв, подкрепиться надо, — сказал Дыгай.

— У тебя одно на уме!

— Такой уж я — простой парень из деревни! — со скрытой обидой произнес Мишка.

— Хватит ссориться! — вмешался Веселов. — Пойдем, поедим, знаю я одно место…

«Одно место» оказалось чебуречной на окраинной аллее. Она была наполовину пустой, и курсанты облюбовали столик на тенистой веранде. За прилавком стояла располневшая дама средних лет со следами былой красоты на обильно напудренном лице.

Георгий взял тарелку со стопкой золотистых поджаристых чебуреков, Сергей — глубокую тарелку с овощным салатом, а Мишка неожиданно заказал пива. Его товарищи переглянулись, но возражать не стали, а бывшая красавица равнодушно повернула блестящую ручку крана и наполнила три кружки желтоватым, слабо пенящимся напитком.

Уютно устроившись в углу веранды, ребята сняли фуражки, повесили на стулья кители, отстегнули галстуки, расстегнули рубашки, и жадно набросились на чебуреки, с удовольствием запивая их холодным пивом.

— А жизнь налаживается! — оживленно подмигнул Мишка и поднял свою кружку. У него была широкая ладонь и короткие толстые пальцы.

— Давайте за нас! Пусть будет как в кино: «Один за всех, и все за одного!»

— Давайте, — Сергей беспокойно огляделся. — Как бы нас патруль не накрыл…

— А-а-а, — беспечно махнул рукой Мишка. — Если накроет, то и без пива за нарушение формы отдерет и увольнительные аннулирует! И потом, помнишь поговорку: «Кто не пьёт — тот стучит!»

От сидящих за столиком неподалеку мужчин подошел один — лет тридцати, в синей рубашке и коричневых брюках.

— Это вам, ребята, от нашей компании, — он поставил на стол блюдце с несколькими кусочками вяленой рыбы. — Счастливой службы!

— Спасибо! — растроганно поблагодарил Георгий.

— Видишь, нас уважают! — выпятил грудь Дыгай. — Надо еще пива взять!

— Нет, хватит, — сказал Сергей.

Он занимался боксом и избегал спиртного. Так же, как и Георгий, который тоже ходил в ту же секцию. Впрочем, и Дыгай увлекался борьбой, но его ничего не смущало.

— Как хотите. А я добавлю.

Но к прилавку уже выстроилась очередь, и он вернулся ни с чем.

— Что-то меня спать потянуло, — сказал Балаганский.

— Замашки у вас, товарищ курсант, генеральские: спать после обеда! — улыбнулся Веселов.

— Значит, станет генералом, — сказал Мишка. — А что? У тебя же батя личный пилот главнокомандующего — замолвит словечко.

— Откуда ты знаешь про моего батю? — мрачно спросил Георгий и нахмурился.

Слова и интонации Дыгая ему не понравились. И тот это почувствовал.

— Да у нас ведь все про всех знают, — смягчил тон Мишка. — У Сергея отец — профессор дипломатической академии.

«Странно, — подумал Балаганский. — В личном деле про отца написано: пилот отдельного авиаотряда РВСН. И всё! Откуда и кто может знать, что он летает с Толстуновым?»

— А у меня батя — слесарь! — соскочил с темы Мишка.

После этого детям именитых родителей было неловко его в чем-то упрекать. И действительно, Георгий отвел свой грозный взгляд.

Курсанты привели себя в порядок: застегнулись, вернули на положенное место галстуки, надели кители и фуражки. На аллеи парка они вышли образцовыми военнослужащими, как будто сошли со строевых плакатов, которые висят на плацу любой воинской части СССР.

— Куда теперь пойдём? — спросил Дыгай.

— Может, ко мне? — предложил Балаганский. — Родители на даче, поспим спокойно, чайку попьем…

— Ну, ты даёшь! — возмутился Веселов. — Получить увольнение и спать вповалку? Если так, то и я домой мог бы поехать или Люське позвонить… Мы же вместе пошли!

— Ну, а куда ты предлагаешь?

— Да хоть в кино сходим. Или еще тут погуляем, может, все-таки склеим подруг…

— Ну, давай так!

Но в кино курсанты не попали. Выйдя к фонтану, они увидели сцену, которая всем не понравилась, особенно Балаганскому. Впереди стояли четверо курсантов в чёрной военно-морской форме, с золотистыми нашивками третьекурсников. Они взяли в кольцо трех девушек, среди них была и та рыженькая, которую Георгий заприметил еще час назад. Девушки пытались прорваться, но кольцо было прочным и грубым.

— Не дергайтесь, красавы, моряки этого не любят! — Самый низкий из них схватил рыженькую за запястье и больно сжал.

Та закричала.

— Ну-ка, быстро! — скомандовал Георгий, и ракетчики подбежали вплотную.

— Разошлись, живо! — сдерживаясь, спокойно сказал Балаганский. — Девчонок отпустили и разошлись!

— О, что это тут к нашему борту волной прибило? — пренебрежительным тоном спросил низкорослый. — А если не отпустим, что будет?

— Я тебе глаз на жопу натяну! — без дипломатических изысков рявкнул Дыгай.

— Что?! — Все четверо развернулись к ракетчикам. — Сапоги,[6] вы совсем оборзели!

Один из моряков сильно толкнул Дыгая в грудь, тот отлетел на несколько шагов и чуть не упал. Воспользовавшись тем, что внимание переключилось, девушки выскочили из разорванного кольца и побежали прочь по аллее.

— Вы на кого тянете? — не успокаивался самый агрессивный моряк. — Вы хоть раз по океану ходили?

— А ты в шахте под землей сутками сидел? За ядерной кнопкой? Говори, сидел? — Дыгай, как петух, наскакивал на своего обидчика.

Хотя сам Мишка под землей еще не сидел, только на тренажере УКП в училище, и никакой ядерной кнопки там, естественно, не было. Впрочем, и его противник вряд ли избороздил много океанов. Но вступать в дискуссии он был не расположен и хотел вновь оттолкнуть Мишку, но на этот раз тот поймал его за руку, присел и довольно четко выполнил «мельницу». Мореман улетел в кусты и на некоторое время притих.

— Полундра, наших бьют!

Морячки стали снимать ремни, привычно наматывая их на руку.

«Если видишь, что драки не избежать, бей первым!» — вспомнил Георгий мудрое наставление отца в детстве. То же самое, кстати, говорил и тренер. Он ударил того, кто стоял посередине, раньше, чем тот рубанул пряжкой. Прямой правой в челюсть… Но то ли он попал неудачно, то ли моряк оказался крепок: пошатнулся, но на ногах устоял.

— Уфф! — выдохнул он, и на Георгия пахнуло крепким алкогольным духом.

Моряки были явно в хорошем подпитии. Но и они пили. «Обоюдная пьяная драка» — вот как напишут во всех документах…

Противник ударил бляхой, как кистенем, Балаганский подставил левую руку, удар пришелся плашмя по предплечью. Ладно! Георгий с подшагом нанёс боковой удар правой в голову. В этот раз пьяный морячок на ногах не устоял и опрокинулся на спину, подняв облачко пыли с сухой земли. Веселов рядом с ним уложил того, кто стоял слева. Но из кустов уже вылез первый и, рванув Балаганского за плечо, развернул к себе — кулак с размаху врезался в скулу. В голове закружилось, во рту он почувствовал вкус крови, перед глазами всё поплыло… Моряки размахивали бляхами так, что свистел рассекаемый воздух. Ракетчики тоже сняли ремни.

— Милиция! — раздался пронзительный женский крик неподалёку. — Сюда, милиция!

Этот неожиданный крик прервал на мгновение потасовку, и Георгий заметил, что метрах в двадцати от них уже образовался круг из любопытных.

— Бежим! — крикнул он.

«Фрр…» — просвистел в воздухе морской ремень, и бляха с якорем, описав дугу, чиркнула Веселова по щеке.

Потасовка возобновилась с новой силой, в ход пошли удары ногами… Только треск мотоцикла и свисток милиционера окончательно остановили драку.

— Полундра! — раздался истошный крик, и все бросились врассыпную.

Кольцо зрителей поспешно расступилось. Моряки побежали в одну сторону, ракетчики — в другую. Сзади слышался рокот мотоцикла, он явно приближался. По дороге не уйти, догонят…

— За мной! — крикнул Георгий и свернул в кусты.

Слева и справа было слышно тяжёлое дыхание друзей и треск ломающихся под ногами веток. Милицейский свисток и крики остались позади. Неожиданно кусты расступились, друзья оказались перед высоким забором из металлических прутьев. Что делать? Тут не перелезешь…

— Давай вдоль забора, должен же где-то быть проход?! — тяжело дыша, крикнул Балаганский.

И действительно, метров через сорок они наткнулись на протоптанную дорожку и брешь в заборе: прутья были разогнуты в разные стороны, образовав довольно широкую щель. По очереди они пролезли наружу и, оказавшись за забором, почувствовали себя в относительной безопасности. Остановились, быстро привели себя в порядок, немного отдышались, осмотрели ушибы.

Дыгай пострадал меньше всех — на нем не осталось никаких следов. У Балаганского набухал синяк на скуле, на плече отпечаталась бляха с якорем. Веселов зажимал рукой рану на щеке. Из-под пальцев тонкой струйкой сочилась кровь.

— Рассекли, суки, — пояснил Сергей на взгляды товарищей. Он наклонился, сорвал растущий у забора подорожник, и стал стирать с него пыль носовым платком.

— Влипли, блин! — с сожалением промолвил Дыгай. — За это и из академии могут выпереть.

— Откуда они узнают? — сказал Веселов, прикладывая лист подорожника к ране. — Скажу — упал…

— Ну да, и Жорка упал!

— Мало ли какие бывают совпадения! — буркнул Сергей. — Главное, языками не болтать! Я домой поеду, у меня мама врач — сделает все что надо. Поехали со мной, Жорик!

— Да нет, я тоже домой. Бодягу приложу — она хорошо синяки сводит…

— А я в кино схожу да вернусь в академию, — сказал Дыгай. — Неудачный сегодня день!

Сергей поехал на такси, Дыгай двинулся пешком, а Георгий пошел к метро. У входа на станцию он неожиданно увидел девчонок, которых они отбили от моряков.

— Здравствуйте, девочки! — обратился он к ним.

Девчонки явно обрадовались.

— Спасибо, что вы нас спасли!

— Ну, спасли — слишком громко сказано. Только лучше вам отсюда побыстрей уехать. Давайте познакомимся, я Георгий…

Обращался он к рыженькой, и та первой протянула узкую ладошку.

— А я Женя…

Неудачно складывающийся день мог закончиться очень благоприятно.

18 июня 1979 года

Москва

Сегодня жара, солнце слепит и выжигает мозги. На улице Горького не протолкнешься. Приезжие с сумками, кульками и пакетами мечутся между «Елисеевским», ГУМом, ЦУМом и «Детским миром», сметая с полок отсутствующий в провинции дефицит. Хотя может ли быть дефицитом обычная сырокопченая колбаса, сливочное масло или растворимый кофе в серо-коричневых банках? Если спросить об этом неспешно прогуливающихся в обеденный перерыв служащих Госплана и других расположенных в самом центре солидных ведомств, сбросивших на время отдыха строго официальный вид и расстегнувших пиджаки, те только пожмут плечами да отойдут подальше, чтобы избежать дальнейших провокаций.

Место ведь непростое: вот рядышком гнезда непуганых иностранцев — отели «Националь» и «Интурист» — словно перенесенные злым волшебником островки чуждого капиталистического мира, пугающего и притягивающего одновременно.

«В притоне много вина, здесь льются виски до дна, здесь вечно дремлет печаль, здесь рвет аккорды рояль…»

И виски водится в этих почти заграничных барах-притонах, и все остальное прилагается. Вот толкутся на пятачке симпатичные, праздничного вида девчонки, непривычной для страны советов профессии: не ткачихи, не мотальщицы, не вагоновожатые — проститутки, причем валютные!

Чуть подальше деловито переговариваются, привычно осматриваясь по сторонам, фарцовщики и спекулянты — первые бизнесмены советской эпохи. Среди этой публики полно агентуры — милицейской или комитетской, потому что среди маскирующихся под друзей иностранцев вполне может оказаться самый настоящий шпион, не говоря уже о журналисте-провокаторе, который задает такие наглые и надуманные вопросы про дефицит. А гуляющая здесь средняя советская номенклатура без дефицита не страдает: у них продуктовые заказы, талоны в простенькие спецраспределители, хотя они знают, что для простых смертных где-нибудь в Рязани, Саратове, да что там! — и в самой Москве сырокопченая колбаса и растворимый кофе редкость необыкновенная. Но если на провокационный вопрос им отвечать придется — изобразят удивление: какой-такой может быть дефицит?

Легкий ветерок лениво метет не слишком замусоренные тротуары, разгоняет над дорогой сизый дымок выхлопов немногочисленных пока еще машин. В основном это «Жигули», «Москвичи» и «Волги», изредка проносятся в Кремль или на Старую площадь «Чайки» высшей номенклатуры. Вот они искренне верят, что все продукты, которые находятся на их столах, имеются и в холодильниках всех остальных советских граждан! Только кто же к ним подберется, чтобы такой вопрос задавать? Вокруг охрана, режимные зоны, почтительная вышколенная обслуга — другой мир, другая жизнь…

Но вне этого мира дефицит есть. И в отдыхе, и в развлечениях, и в одежде, и в еде… Даже мороженое в дефиците! Нет, конечно, сливочное, пломбир, эскимо — покупай, пожалуйста. А вот клубничного, малинового, черничного — нигде не увидишь!

Правда, на глухом торце знаменитого сталинского дома на Горького, 6, товарищ Леонид Ильич Брежнев зовуще простер вперед руку с громадного полотнища и ободряюще улыбается, а внизу надпись: «Решения XXV съезда КПСС — в жизнь!» И каждому ясно — выполним решения съезда и тогда уж заживем, так заживем: и дефицит исчезнет, и черничное мороженое везде появится!

Правда, оно и так есть, причем совсем рядом, наискосок, в кафе «Космос», у которого, переминаясь с ноги на ногу, томится унылая очередь провинциалов. Она почему-то не движется, может, оттого, что представители золотой молодежи ныряют в стеклянную дверь беспрепятственно, если не считать препятствием недовольный ропот толпы, но толпа здесь ничего не решает, ибо решает все мордатый швейцар Иван Федотыч — отставник из бывших служивых, который пропускает только тех, кто дает щедрые чаевые. Ну, или тех, кто может доставить ему неприятности.

В общем, в Москве совсем другая жизнь, и никто здесь не вспоминает про холодную тайгу, про Алтайскую дивизию, успешно испытавшую систему «Периметр», про ядерных монстров, дремлющих до поры в своих холодных бетонных норах, про крохотные капсулы унифицированных командных пунктов, в которых всегда, и в данную минуту тоже, несет службу «стреляющая смена»… А не вспоминают по одной простой причине: не знает основная масса советских граждан про тайны ракетно-ядерного щита, да и знать не должна!

Но вот совершенно случайно объявился и тот человек, кто к военным тайнам допущен и все это знает. Ему девятнадцать лет, зовут Георгий Балаганский, у него красивое лицо, короткая стрижка, рост метр восемьдесят, широкоплечий, длинная мощная шея. В бежевых штанах из лёгкой ткани, шведке и клеенчатых босоножках вместо привычной формы он чувствовал себя легко и вольготно. И думает он сейчас не о будущих дежурствах на двадцатишестиметровой глубине у пульта с красной кнопкой, а о прохладе «Космоса» с его разнообразием мороженого, которым он пообещал угостить рыжую Женю — стройную, улыбчивую, туго упакованную в зеленый открытый сарафан и крепко держащую его под руку. Собственно, под поход в «Космос» он и назначил ей свидание. Но про то, что войти в кафе будет не легче, чем в командный пункт управления стратегической ракетой, он и понятия не имел. Но кто проходил через шестидесятисантиметровые стальные двери стратегического бункера, того вывеска «Мест нет» не остановит, даже если ее охраняет бывший участковый Иван Федотыч.

— Открывай, старослужащий! — обойдя навеки застрявшую очередь, обратился Георгий к благодушно маячившему в проеме, под спасительным ветерком, швейцару. И, понизив голос, добавил: — Мне должны были столик у окна оставить.

Говорил он уверенно, даже немного свысока, да еще подмигнул вдобавок. Бывший участковый вначале оторопел от такой наглости. Не похоже, что этот молокосос собирается сунуть ему в карман пятерку или хотя бы трешку: у него на фейсе написано, что в кармане отродясь лишнего рубля не водилось, да и одет в какой-то ширпортреб. Значит, надо гнать наглеца в три шеи! Но наглость такая откуда?! «Старослужащий», «столик у окна», да еще мигает… Обычные наглецы так себя не ведут!

— Кто тебе столик заказывал? — буркнул он, внимательно срисовывая привычным взглядом короткую прическу, решительный прищур глаз и развитую мускулатуру.

— Ты что, маленький?! — скривился Георгий. — Куратор команду дал! На, смотри!

Он вытащил из нагрудного кармана клетчатой шведки удостоверение с потертой звездой на обложке, открыл и сунул под нос Ивану Федотычу.

«Министерство обороны СССР. Курсант Балаганский, в/ч 85306…»

Стеклянная дверь кафе «Космос» распахнулась.

— Ладно, иди, — буркнул бывший участковый. — Только всё надо делать как положено. А ты весь порядок перевернул…

— Работа перевернула, — Георгий, увлекая за собой Женю, нырнул в манящую прохладу.

Очередь опять взроптала, но Федотыч привычно не обратил на нее внимания. Он думал: правильно поступил или дал маху? Непростой, видать, парень… Хотя без должности, курсант… Но курсантов к оперативной работе тоже привлекают… И потом — сегодня курсант, а завтра лейтенант, да еще придет обслуживать эту зону… Правда, никто не предупреждал, как положено. Видно, у них бардак, как везде. Да ладно, лучше пропустить такого, чем потом получить на задницу неприятности…

Вопреки объявлению, мест в зале было достаточно, даже столик у окна на втором этаже нашелся. За ним они и расположились, рассматривая, как течет внизу в обе стороны озабоченная своими делами публика, от которой они так удачно отделились и над которой вознеслись.

— Как тебе это удалось? — спросила Женя, осматриваясь.

Чистый светлый зал, невысокий подиум, где вечером играл джазовый квартет, а сейчас проекционный телевизор транслировал на экран мультфильм «Ну, погоди!». Декорированные стеклянными шариками стены не очень удачно имитировали звёздное небо. Девочка лет шести, в клетчатом синем платьице, быстро расправившись со своим мороженым, безуспешно пыталась выковырять маленьким пальчиком одну такую «звездочку». Полная семейная пара за соседним столиком контролировала дочку умиленными взглядами, не переставая опустошать щедро наполненные металлические вазочки. Наискосок от них ели мороженое и пили шампанское две ухоженные и хорошо одетые девушки: высокая гибкая брюнетка с прической конский хвост и коротко стриженная блондинка. Они курили длинные сигареты, красиво выпуская дым кольцами.

— Ну, почему нас пустили?

— С красивыми девушками вход вне очереди! — нашелся Георгий и сам обрадовался такому остроумному ответу-комплименту.

Официантки разносили заказы: это были не просто привычные шарики, а целые композиции, украшенные вафлями, печеньем, политые вареньем или разноцветными сиропами.

— Вот, я такое хочу! — Женя оживилась при виде какого-то фиолетового паруса с красной глазурью и подобием вафельного флага. Называлось такое мороженое не «Пиратский флаг», а «Рассвет в космосе».

Через несколько минут принесли заказ. Георгий нахмурился: «Рассвет в космосе» для Жени — рубль тридцать, шоколадное и крем-брюле для себя, политое шоколадом и присыпанное ореховой крошкой, чтобы дороже, — восемьдесят копеек, два коктейля «Шампань-коблер» — по рубль семьдесят, пирожные по сорок копеек… Ничего себе тут цены! Хорошо, что у Веселова трешку занял… В десятку, конечно, уложится…

— Вкусно! — оживилась Женя, разоряя свой «космический рассвет». — О чем задумался?