Одиночество Новы Соренсен Джессика

Глава 13

Еще минуту назад все было хорошо, но вот прозвучало вполголоса несколько честных слов, и я сразу вспоминаю, кто я есть. Тристан имел полное право сказать это, но меня он все равно разозлил, ведь сказал он только потому, что я обнимал Нову. Он к ней неравнодушен, и я понимаю, что мне надо бы отойти в сторону, уступить – ей с ним было бы лучше. В какой-то мере. Честно говоря, ей было бы лучше со мной прежним – с тем, который готовился поступать в колледж, открыть свою художественную мастерскую, рисовать, фотографировать и когда-нибудь завести семью. План скучный, но мне так хотелось, только все это погибло в тот день, и вот я здесь – слоняюсь по земле без всякой цели и жду, когда же все закончится.

Сбежав ото всех, я брожу вокруг задумавшись, чуть не плачу, когда прошлое грызет меня изнутри и кажется, будто я истекаю кровью, как тогда, на обочине, после аварии. Если бы я пролежал там чуть-чуть подольше, если бы «скорая» ехала чуть-чуть помедленнее, тогда, может, меня и не удалось бы вернуть к жизни. Тогда мне не пришлось бы торчать на этом свете, жить такой говенной жизнью, которой мне и даром не надо, – и вообще жить. Я уже нашел покой в ту ночь, когда лежал рядом с Лекси, а его отняли у меня, и все, что случилось из-за меня, всегда со мной, лежит тут же и гниет, как будто меня закопали в землю вместе с ними, но ведь не закопали. А может быть, и стоило бы, я заслужил.

Слезы наворачиваются на глаза, и, чтобы их остановить, я глубоко затягиваюсь сигаретой с добавкой марихуаны. Это такой тайный способ курить травку на людях, хотя тут и так всем наплевать. Потом я натыкаюсь на Делайлу с Диланом, и Делайла опять начинает выносить мне мозг: говорит, чтобы я был поосторожнее с Новой, потому что она очень ранимая. Вообще-то, мне тоже так кажется.

– Не обижай ее, – говорит Делайла и сильно, до боли тычет пальцем мне в грудь. – Я серьезно. Она и так много пережила. У нее же парень покончил с собой, куда уж хуже.

Глаза у Делайлы опухшие, и я почти не сомневаюсь, что она обдолбанная в хлам. Я сам-то не видел, чтобы она этим баловалась, а вот за Диланом несколько раз замечал: только что он кайфовал, как все, а потом выйдет куда-нибудь, и готово – у него уже отходняк, уже злится на весь мир. Я знал одного парня, который постоянно этим дерьмом накачивался, с ним все точно так же было. Но он и жил в сарае, на заднем дворе у своих родителей, без работы, без зубов, и очень любил поговорить про всякие заговоры, но это у него побочный эффект такой был – паранойя. А зачем это такой девчонке, как Делайла, я не понимаю. Красивая, вроде бы неглупая. От чего она прячется? Или это Дилан так на нее влияет?

Но я ни о чем не спрашиваю и говорю то, что она хочет услышать:

– Я позабочусь о Нове. Обещаю.

Обещай… Обещай… Пообещай мне…

На глаза снова наворачиваются слезы. Я даю обещания Нове и нарушаю те, что дал Лекси, и какая-то часть моей души уже хочет их нарушить.

Дилан меня обнимает, а я еле удерживаюсь, чтобы не дать ему в морду. Потом они уходят, взявшись за руки и болтая со скоростью миллион слов в минуту. Когда я возвращаюсь к палатке, рубашка у меня вся мокрая, глаза опухшие, все мысли и сомнения улеглись, только шепотом что-то бормочут в голове. Нова у палатки одна, и мне даже хочется, чтобы ее там не было, особенно когда я снимаю мокрую рубашку и она таращится на мой шрам и татуировки.

Почти не замечая ее, я беру себе пива и сажусь, потом Тристан вылезает из палатки, и мы с ним миримся. И извинение, и примирение не очень искренние, но нам большего и не нужно, иначе можно нечаянно открыть еще какие-нибудь двери, за которыми скрывается горькая правда. В груди у меня разливается покой, а Тристан начинает флиртовать с Новой. Я не хочу ему мешать, но тут она говорит, что искала меня, и мое сердце вдруг снова оживает. Я не спрашиваю ее зачем, спрашиваю только, почему она сидела на земле – этот вопрос все-таки попроще. Нова отшучивается, мол, вот такая она необычная, а впрочем, я не совсем уверен, что это шутка. Не могу удержаться и хохочу, а вместе со мной и Тристан. У Новы делаются большие глаза, она озирается кругом – ищет, куда бы сбежать, щеки у нее краснеют, и я чувствую себя свиньей из-за того, что смутил ее. Хочется ее утешить, а травка в крови нашептывает, что можно и обнять – ну так, немножко.

Я подзываю Нову к себе и удивляюсь, как легко она слушается, особенно когда я усаживаю ее к себе на колени. Спрашиваю, зачем она меня искала, и она отвечает, потому что у меня был расстроенный вид. Если бы мое никчемное сердце не принадлежало другой, я бы отдал его ей прямо здесь и сейчас. Вместо этого я говорю, что волноваться не о чем – со мной все в порядке. Нова явно сомневается и говорит мне об этом. Я почти уверен, что сердце у меня в груди разлетается на осколки и она тайком прихватывает один из них.

Нова сидит у меня на коленях целую вечность, что-то болтает о музыке, а мы с Тристаном по очереди передаем друг другу сигарету. Нова немножко веселеет, если сравнивать с тем, какой она была недавно, и я счастлив, видя, что глаза у нее светятся, когда она говорит о песнях и о своих любимых группах.

– Вот уж нет, – спорит она с Тристаном, и тот расплывается в улыбке, довольный тем, что привлек ее внимание. – Ничем они не лучше, а ударник у них вообще никуда не годится.

Тристан перегибается через подлокотник, хватается за ручку кулера и подтаскивает его к себе. Ставит перед стулом вместо подставки для ног, упирает в него свои босые ступни.

– А ты что, эксперт? – спрашивает он Нову.

– Потому что я сама барабанщица. – Нова спихивает ноги Тристана с кулера, нагибается вперед и открывает крышку.

Когда она вытаскивает изо льда бутылку, шорты на ней чуть-чуть сползают, и я еле удерживаюсь, чтобы не улыбнуться: трусики на ней черные кружевные, а я-то думал, она из тех девушек, что носят белые хлопковые, особенно если вспомнить, как она смутилась от собственной шутки про первый раз неопытной девушки.

– Если ты умеешь играть на ударных, – Тристан щелкает пальцем по кончику сигареты, стряхивая пепел на землю, – это еще не значит, что ты можешь судить, кто играет лучше, а кто никуда не годится.

– Значит. – С каждым глотком пива Нова делается все более дерзкой. Тянет руку к сигарете, словно хочет вырвать ее и затянуться.

На этот раз я решаю принести в мир немного добра, хотя с моей стороны это чистое ханжество. Я хлопаю ее по руке и качаю головой:

– Не вздумай!

– Эй! – возмущенно хмурится она. – Это еще что за новости?

Мои локти стоят на подлокотниках, я чуть сдвигаю их и кладу руки на колени, рядом с ее бедрами.

– А я когда-нибудь увижу, как ты играешь? – Я меняю тему, чтобы отвлечь ее от мыслей о марихуане.

– На барабанах? – спрашивает Нова, все еще хмурясь.

Я киваю, но она не торопится отвечать. Запрокидывает голову назад, подносит к губам горлышко бутылки и потягивает пиво. Ее волосы спадают на спину, легонько скользят по моей руке, и по всему телу у меня пробегает тихая дрожь. Она опускает бутылку и облизывает губы:

– Не знаю, – потом испытующе заглядывает мне в глаза. – А ты хочешь посмотреть, как я играю?

– Конечно, – отвечаю я и напоминаю себе, что мы с ней просто друзья. Просто друзья. – Иначе бы не спрашивал.

Нова опять облизывается, на этот раз специально, и я подозреваю: уж не для того ли, чтобы я смотрел на ее губы.

– Вот вернемся в город, тогда, если хочешь, приходи, посмотришь.

– Эй, а я как же? – обиженно спрашивает Тристан, бросает сигарету на землю и затаптывает босой ногой. Тут же начинает ругаться – обжегся. – Вот сволочь, горячая какая!

Нова не обращает на него внимания, ее глаза устремлены на меня.

– Только песню я сама выберу.

Я киваю, уже нервничая от того, какой личный у нас пошел разговор.

– Ладно, подходящий план, Нова Рид.

Тристан недовольно фыркает, достает из кармана телефон и начинает набирать эсэмэску.

Нова поворачивается спиной ко мне, лицом к сцене. Прислоняется к моей груди, а ноги ее свешиваются с моих коленей. Я весь застываю, но она будто и не замечает. Вообще она, похоже, очень удобно устроилась, и чем дольше так сидит, тем удобнее становится мне.

– Это отец научил меня играть, – произносит она и снова глотает пиво из бутылки. – Когда мне было шесть лет.

– Он учил тебя играть на барабанах? – Я стараюсь говорить легким тоном, поскольку помню, как в первую нашу встречу она сказала, что ее отец умер.

Нова кивает, перекатывая бутылку в ладонях:

– Он и на гитаре тоже играл, но мне почему-то этот инструмент никак не давался.

Нова, кажется, глотает слезы, и мне хочется ее утешить. Я сжимаю и разжимаю пальцы, а потом кладу ладони ей на бедра так, что она оказывается зажатой у меня в руках. Мускулы на ее ногах напрягаются от моего прикосновения, но она не отстраняется.

– Сколько тебе было лет, когда он умер? – спрашиваю я, поглаживая ее мягкую кожу кончиками пальцев. «Что я делаю, блин?»

– Двенадцать. – У нее перехватывает дыхание.

Певец со сцены кричит что-то вроде: «Девушки, снимайте майки!» Нова несколько раз откашливается:

– Можно, я кое-что спрошу?

Я уже точно знаю, что ее вопрос мне не понравится, раз мы такую тему задели, но киваю:

– Конечно.

Она нерешительно молчит, глядя на звезды в угольно-черном небе.

– Тебе приходилось терять кого-нибудь из близких?

Я слышу, как Тристан рядом покашливает, а потом отворачивается, словно хочет сбежать от этого разговора. Группа начинает играть снова, слышится грохот барабанов и крик в микрофон.

Я отвечаю не сразу:

– Да, приходилось.

Нова кивает и не произносит больше ни слова. Другая бы стала расспрашивать кого и как. Я помню: сразу после аварии всем хотелось знать подробности не только про Лекси и Райдер, но и про меня. Я долго пролежал в больнице. Каким-то чудом тот парень, которого я почти не знал, тот, что целовался с Райдер на заднем сиденье, отделался всего несколькими синяками и царапинами, а водитель другой машины сломал ногу. Вот так. Двое с небольшими травмами и трое погибших.

– Что с тобой? – Нова поворачивает голову ко мне. – Так напрягся весь.

– Все в порядке, – заверяю я ее.

– Точно? – с сомнением спрашивает она, заглядывая мне в глаза.

Давно уже никто так не беспокоился обо мне. Даже Лекси не так за меня переживала, когда я изводился весной из-за отчужденности отца.

– Я просто хочу, чтобы он хоть раз признал: я тоже способен сделать что-то хорошее, – сказал я как-то Лекси, когда мы сидели вдвоем на диване и смотрели кино.

– Да кому какое дело, что он там думает? – отозвалась Лекси, не отрывая взгляда от экрана.

Я зачерпнул горсть попкорна. В тот день я выиграл конкурс на художественной выставке, а когда пришел домой и рассказал отцу, он только и сказал: «Хорошо». Это была его постоянная реплика, и произносил он ее без всяких эмоций.

– Я лишь хочу, чтобы он хоть раз за меня порадовался, – сказал я, засовывая попкорн в рот. Мне было тоскливо.

– Когда-нибудь порадуется. – Лекси прибавила звук, и на этом наш разговор закончился.

– Точно, – отвечаю я Нове. – И хватит тебе за меня беспокоиться.

– Ладно, – соглашается она и старается улыбнуться, как будто не верит мне. Наматывает на палец прядь своих каштановых волос. – А как ты думаешь, может быть, кто-то где-то сейчас, в эту самую минуту, делает то же самое?

– Что? Сидит и укуривается в хлам? – шутит Тристан, отрывая взгляд от экрана телефона.

– Нет, сидит под звездами и слушает музыку. – Нова раскручивает намотанные на палец волосы.

Тристан щелкает пальцем по экрану телефона и пожимает плечами:

– Странная ты девушка.

– Мне просто интересно, – бормочет Нова, – как другие люди проводят свое время… свою жизнь.

В какой-то момент, в промежутке между затяжками, глядя, как шевелятся ее губы, слушая ее странные, но мудрые слова, я чувствую, что все это – и она сама – неотразимо притягивает меня, и я вдруг прижимаюсь губами к ее губам. Я так делал уже не раз, чтобы отвлечься от своей жизни. Но сейчас все не так. Сейчас это действительно что-то значит, хотя я еще только пытаюсь понять, что и хочу ли я этого, и заслуживаю ли, в конце концов.

Нова сначала замирает, но потом обвивает меня руками за шею, придвигается ближе, приоткрывает губы, разводит ноги, и мои руки ползут выше, к краю ее шортиков. Во рту у нее вкус пива и запах травки. Не знаю, как там Тристан реагирует, да мне, в общем-то, все равно. Мне важно одно: ласкать языком ее язык и чувствовать под рукой ее кожу – она такая мягкая, успокаивающая, в какой-нибудь другой жизни я бы только и делал, что гладил ее.

Я уже хочу отстраниться – эмоции царапаются внутри, но тут Нова разворачивается у меня на коленях, садится на них верхом, а потом хватает меня за шею обеими руками и притягивает ближе. Целует с такой страстью, что кажется, синяки на губах останутся, вжимается грудью в мою грудь, слегка покачивая бедрами. Я сжимаю в руках ее талию, притягиваю к себе еще ближе, но тут же отталкиваю и отрываюсь от ее губ.

Она тяжело дышит, глаза у нее перепуганные, волосы растрепались. Бросает взгляд на пустой стул Тристана, а потом опять на меня.

– Нам надо остановиться, – говорю я, но это звучит совершенно неубедительно, и голос у меня обрывается.

– По-почему? – заикаясь, возражает она, и, должен признать, мне нравится, что на этот раз слез в ее глазах не видно. – Я не хочу.

Я приглаживаю ей волосы, чтобы не лезли в глаза, задерживаю пальцы на щеке, где синяк.

– Ты меня даже не знаешь, Нова. Я тебе не нужен… Ты заслуживаешь лучшего.

«Беги от меня, ну пожалуйста. Сам я, кажется, не могу».

У нее сжимаются зубы, как будто я задел больное место.

– По-моему, это мне решать.

– Нужен я тебе или нет? – переспрашиваю я.

– Да, а решить я смогу только тогда, когда тебя узнаю.

Я помахиваю рукой перед лицом:

– Вот он я весь перед тобой. Что видишь, то и есть.

– Так не бывает, – спорит она, легонько касается ладонями моей груди прямо над шрамом, и у меня все тело каменеет. – На самом деле люди чаще всего скрывают, кто они есть на самом деле. – Горло у нее сжимается – она сглатывает. – Чаще всего думаешь, что знаешь человека, а на самом деле даже не догадываешься, какой он.

Я думаю о ее парне, о том, что он покончил с собой, и даже представить не могу, как это тогда на нее подействовало. Сжимаю пальцы на ее запястье, там, где шрам, по-прежнему прикрытый браслетами, провожу по нему рукой и вдруг понимаю.

– Но иногда люди именно такие, какими кажутся. Что видишь, то и есть. – Я крепче сжимаю пальцы, чувствуя, как лихорадочно бьется ее пульс. – Я именно тот, кто я есть. У меня нет работы, я все время обкуренный или пьяный. У меня нет цели. Даже в моих долбаных рисунках уже нет никакого смысла.

– Но был же. – Нова проводит свободной рукой по моему плечу, останавливается на лопатке, и рука у нее обжигающе горячая. – И это только то, что ты делаешь, а не ты сам. – Рука у нее дрожит, пульс бьется в одном ритме с уханьем басов, доносящимся со сцены. – Пожалуйста, Куинтон, позволь мне узнать тебя.

Мольба слышится в ее голосе, читается в сине-зеленых глазах, и обращена она, возможно, не ко мне, а к кому-то другому. Пожалуй, мне нужно встать и уйти, потому что Нова слишком хороша, чтобы целоваться со мной, но она такая грустная, и та маленькая часть души, что осталась во мне от прежнего Куинтона – того, который любил помогать другим, – хочет сделать ее счастливой, сделать так, чтобы она улыбнулась, рассмеялась, хочет помочь ей. Даже если это нереально.

Нова опять целует меня и легонько тянет к себе за плечи, а я все еще держу пальцы на ее пульсе, сжимая рукой запястье. Жар и страсть охватывают наши тела, когда она проводит пальцем по моей шее. Я тихонько тяну ее за руку, притягиваю ближе, так, что между нами не остается уже совсем никакого расстояния, и тогда провожу рукой по ее спине, забираюсь под майку, чтобы почувствовать жар, идущий от кожи.

Нова ахает, когда я прерываю поцелуй и легонько прикусываю ее нижнюю губу. Потом провожу губами по подбородку, мягко целую в шею, и она вся выгибается. Когда я дохожу до ключиц, по тому, как ускоряется у нее пульс, чувствую, что она волнуется. Нова стонет, когда я пытаюсь стянуть вниз бретельки ее майки, и этот звук едва не сводит меня с ума – мое тело откликается на него так, как уже давно ни на что не откликалось, а губы как раз доходят до ее груди. Я уже мысленно вижу, как встаю, несу ее в палатку, срываю с нее одежду и знаю, что, когда войду в нее, это будет совсем не то, что с другими женщинами, с которыми я был за этот год. Я пытаюсь решить, нужно ли это мне – нужна ли эта близость, – и тут кто-то в толпе выкрикивает что-то похабное, все начинают свистеть и улюлюкать, и наша минута сгорает и рассыпается в пепел.

Мы отстраняемся друг от друга, я с облегчением вижу, что она не плачет, и я тоже не плачу. Но в этот раз вообще все по-другому. Может быть, дело в том, что это уже не первый наш поцелуй. А может быть, в том, что теперь я немного лучше понимаю ее. Нова не просто девушка, которая смеется, хихикает и понятия не имеет о душевной боли. Она многое пережила, и меня к ней неудержимо тянет. Но вот почему она не плачет – это все равно загадка.

Губы у нее чуть-чуть распухли, грудь вздымается.

– Наверное, не стоит этим заниматься у всех на виду, – выдыхает она, водит пальцем кругами по моему затылку и оглядывается на палатку.

– Хочешь, попробуем пробиться поближе к сцене? – спрашиваю я, чтобы не идти с ней в палатку, – я же знаю, чем все закончится. – По-моему, сейчас будет играть твоя любимая группа, помнишь, ты говорила.

Нова выгибает шею и нерешительно оглядывается через плечо на сцену:

– Не знаю, стоит ли оно того.

Люди вокруг сцены беснуются, многие девушки последовали призыву певца и разгуливают топлес. Вид и правда безобразный, еще года полтора назад меня бы никто в такое место не затащил. Но в жизни случается всякое, бывает и так, что заблудишься, окажешься вдруг в незнакомом месте и даже не помнишь, как туда забрел или свалился, – и не можешь найти дорогу обратно, и не знаешь даже, хочешь ли искать.

Я касаюсь ладонью ее щеки. Нова тут же смотрит на меня, наши глаза встречаются.

– Я рядом, и с тобой ничего не случится. Обещаю.

«Обещаю. Обещаю. Прости меня, Лекси».

Нова кивает, как будто верит мне безоговорочно, и я встаю, по-прежнему держась за ее бедра. Она хочет сползти с моих колен, но я крепче сжимаю ее голые ноги и поднимаю ее. Она изумленно ахает, когда я прижимаю ее к себе, крепко держа за ноги.

– Это чтобы ты не запаниковала и не села на землю, – говорю я и несу ее в толпу.

Сначала Нова как будто опасается чего-то, но потом скрещивает ноги у меня за спиной и крепко держит меня за плечи. Наклоняется ко мне и, закрыв глаза, трется носом о мой нос.

– Ты мне напоминаешь одного человека, – шепчет она, а я лавирую в толпе, протискиваясь к сцене.

– Да? – Я сворачиваю в сторону и пробиваюсь между двумя парнями, у которых на плечах сидят девчонки топлес. – Кого?

Ее глаза открываются, в них отражается свет от рампы.

– Так, одного человека.

– Может, расскажешь, что за человек-то? – Я наступаю на свой незавязанный шнурок, но удерживаюсь на ногах. Пахнет какой-то тухлятиной, кажется, затхлым пивом, солью, дымом и вообще всем, чем только может вонять.

– Пока нет, – качает головой Нова.

– Но когда-нибудь расскажешь?

«А будет ли у нас это когда-нибудь?»

– Может быть… когда-нибудь… когда смогу.

Дальше мы идем к сцене молча. Темно, звезды мерцают, дрожащие огоньки рампы высвечивают лица вокруг. Еще жарко, но уже веет легкий ветерок, и руки у Новы покрываются гусиной кожей.

Я подхожу ближе, насколько могу пробиться, и опускаю Нову на землю. Она смотрит на сцену, обхватив себя за плечи, а я стою, опустив руки. На сцену выходит новая группа и начинает играть песню, такую грустную и правдивую, что мне от нее не по себе. В ней поется о жизни и смерти, о том, что и жизнь, и смерть всегда с нами. О том, что, даже когда человек уходит, жизнь все равно продолжается, что бы мы ни делали.

В середине песни Нова закрывает глаза и начинает раскачивать бедрами в такт музыке, а ее губы повторяют движения губ певца.

– Люблю эту песню, – говорит она, не открывая глаз, закинув руки за голову.

Мои глаза прикованы к изгибам ее тела и ее потрясающим движениям.

– А я люблю на тебя смотреть, – шепчу я так тихо, что этого не слышит ни она, ни моя собственная совесть. Впиваюсь ногтями в ладони, стараясь удержаться от искушения положить руки ей на бедра и двигаться вместе с ней.

Но песня все звучит, и меня все больше и больше гипнотизирует Нова и то, как самозабвенно она танцует, хотя обычно такая сдержанная. На долю секунды я радуюсь, что я здесь с ней, и тут же смущаюсь и чувствую себя виноватым – я ведь должен хотеть быть здесь с Лекси. Мысли проплывают в голове одна за другой, длинные, несвязные цепочки мыслей, но вот они выстраиваются в другом порядке и начинают складываться в одно целое, и вдруг на один мимолетный, отравленный чувством вины, невозвратный миг я радуюсь, что мое сердце тогда решило забиться снова.

Я делаю шаг вперед, сам не зная, что меня толкает, но уже не сопротивляясь этому порыву. Обнимаю Нову, притягиваю к себе, закрываю глаза, и звук ее голоса ласкает мне слух. Она прижимается ко мне, и мы вместе раскачиваемся в такт музыке. Вот так бы и не открывать глаза никогда, чтобы не возвращаться в реальность. Я не пытаюсь целовать ее или лапать руками. Просто держу, не размыкая объятий, и мне так хочется узнать и понять ее, как еще никого и никогда не хотелось. На краткий миг я снова чувствую, что у меня есть какая-то опора, есть причина, чтобы дышать и жить.

Глава 14

Ночь как-то резко светлеет, и я теряю ощущение времени и пространства, а заодно и потребность считать все вокруг. Может, потому, что мы оба уже обдолбанные, может, это алкоголь и травка делают нас непохожими на себя, а потом все снова станет как раньше. Или мы просто захвачены музыкой, друг другом и тем, что эта ночь кажется нереальной, как будто сошла со страниц книги, где все герои получают свою волшебную ночь и никому не приходится потом за это расплачиваться.

Мы танцуем и поем несколько часов подряд, пот течет с нас градом, руки и ноги уже не слушаются, и Куинтон выводит меня из толпы, взяв за руку и сплетя наши пальцы вместе. Я то и дело на кого-нибудь натыкаюсь, на сцене какая-то группа неистово колотит по струнам, и все входят в раж: кричат, вопят, дергаются. Наконец Куинтон ставит меня перед собой, выбрасывает вперед руку, чтобы расчистить побольше места, отталкивает тех, кто попадается на пути. Многих это злит, и пока мы добираемся до палаток, на нас успевают несколько раз наорать. Мне это почему-то смешно, Куинтону тоже, и мы вваливаемся в палатку, покатываясь от хохота.

– Странно еще, что тебе никто не врезал, – говорю я, падая на спальный мешок, а Куинтон застегивает молнию на входе.

Тристана нет, я его не видела с тех пор, как Куинтон начал целовать меня на стуле у палатки. Я, правда, не очень-то задумываюсь о том, куда он делся – подумать бы хоть о том, куда меня саму несет. «К чему я иду? Что я делаю? Хочу я этого или нет?»

Куинтон оборачивается, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о низкий потолок. Он все еще без рубашки, сквозь тонкую ткань палатки пробивается лунный свет, в этом свете шрам у него на груди резко выделяется, а глаза кажутся угольно-черными.

Я пытаюсь понять, чту чувствую сейчас, страшно ли мне, и тут он становится на четвереньки и подползает ко мне. Мне приходится лечь, иначе мы стукнемся головами.

– Ты прекрасна. – Он произносит это так просто, будто речь идет об очевидном факте. Нависает надо мной, приподнимается на локтях и проводит мне пальцем по носу. – У тебя такие веснушки. Они меня просто околдовывают.

– Мои веснушки? – переспрашиваю я, потому что мне никогда еще никто об этом не говорил.

Куинтон кивает и, сжав губы, разглядывает меня в темноте.

– Мне… мне все время хочется их нарисовать.

Мои руки лежат вдоль тела, волосы торчат на голове спутанной гривой. Не знаю, соглашаться ли, чтобы он меня рисовал – смогу ли я это выдержать.

– И губы у тебя мягкие. – Он проводит подушечкой большого пальца по моей нижней губе, а потом тянет руку к голове и запускает пальцы мне в волосы, слегка потягивая у корней. Это так приятно. Веки у меня тяжелеют.

– Надо попробовать поспать, – шепчет он, и я киваю, понимая, что, если не засну сейчас, дальше будет еще труднее отодвинуться.

Куинтон отстраняется, я поворачиваюсь на бок, протягиваю руку и ищу свой спальный мешок, уже готовая уснуть.

– Блин… – бормочет Куинтон, приподнимая мешок и заглядывая под него. – Должно быть, Тристан один мешок в багажнике оставил. Пойду заберу.

Я снова поворачиваюсь к нему и хватаю за руку. Мускулы у него твердеют. За стенами палатки все еще гремит музыка, рядом слышатся многоголосые крики.

– Постой, не уходи.

– Нова, я же сейчас вернусь, – говорит он. – А хочешь, пошли вместе.

– Я устала. – Я зеваю, прикрывая рот свободной рукой. – И одна тут оставаться не хочу… Вдруг что-нибудь случится?

Должно быть, я нащупала нужную струнку, потому что Куинтон тут же сдается и садится на пол рядом со мной.

– Можешь спать в моем мешке, – говорит он и тянется за подушкой. – А я в Тристановом посплю, пока он не вернется.

– А потом?

– Потом на пол перелягу.

– А не замерзнешь?

Он сдерживает смех, взбивает подушку и засовывает под голову.

– Нова, тут больше двадцати градусов. Я весь в поту.

– Но на полу ведь жестко. – Я переворачиваюсь на бок на спальном мешке и пенопластовом коврике. – Можно просто… Можно в одном мешке спать.

Он отвечает только через секунду:

– А ты не против?

Я качаю головой, потом соображаю, что в темноте этого не видно.

– Нет, нисколько. – Но голос у меня дрожит, выдавая волнение.

Я расстегиваю мешок и забираюсь внутрь, ворочаюсь там, пока не оказываюсь с самого края, чуть ли не вываливаюсь с другой стороны.

Куинтон сидит неподвижно и в темноте похож на статую. Великолепную статую, мраморную, только всю в мелких трещинках и сколах, и мне хочется знать, что оставило эти трещины. Я не слышу его дыхания и, только когда он наконец шумно выдыхает, понимаю: он и не дышал вовсе.

Он придвигается ближе и как будто неохотно ложится рядом со мной, перетащив подушку. Между нами остается довольно много места, насколько это возможно, когда двое лежат в одном спальном мешке. Я думаю, остаться так или сократить расстояние, и прихожу к решительному выводу: если я не придвинусь ближе к нему, то потом пожалею. Во всяком случае, мне так кажется.

Я потихоньку придвигаюсь ближе, пока не начинаю чувствовать жар, идущий от его тела. Куинтон лежит совершенно неподвижно, я упираюсь лбом ему в грудь, прямо против сердца. Оно сильно колотится, тяжелое как камень, горячее. Не могу понять, от испуга, от возбуждения или от чего-то еще. Наконец он приподнимает пальцем мой подбородок, запрокидывает мне голову. Я смотрю ему в глаза и, хотя их почти не видно, чувствую, что он смотрит на меня.

– Нова, – произносит он сдавленным голосом. – Можно мне… Ничего, если я тебя поцелую?

Может быть, он чувствует то же самое, что чувствовала я, когда попросила его о том же? Как бы то ни было, я вытягиваюсь и выгибаю спину, чтобы дотянуться губами до его губ.

«Мне этого хочется?»