12 великих античных философов Коллектив авторов

Строение души и духа: Стихи 177–322

468

Взаимосвязь души и тела: Стихи 323–416

469

Стих 371. …Демокрита священное мненье… – Этот момент учения Демокрита известен только по изложению Лукреция. Тезис о пределах ощущения развивается в пассаж, изобилующий тончайшими наблюдениями и совершенно неожиданными для эпоса предметами, как прикосновение каждой ноги комара к человеческой коже.

470

Душа не живёт после смерти: Стихи 417–669

471

Душа не живёт до рождения: Стихи 670–783

472

Стихи 670 слл. – Душа воспринимается Лукрецием лишь как индивидуальная душа, поэтому первым признаком ее он выдвигает тождество личности, выражающееся в непрерывности памяти. Платона, который душу мыслил родовым началом в человеке, прерывность индивидуальной памяти не смущала, он обращал внимание на присутствие в душе «памяти» о вечных идеях; к тому же для особенно совершенных душ он оставлял возможность памяти о духовном опыте прожитых жизней («Государство», 619 В – Е).

473

Стих 751. …гирканские псы… – Гирканским называлось в древности Каспийское море, Гирканией – страна у южного его побережья. Гирканские псы считались помесью собак с тиграми, им отдавали на съедение тела покойников – см. ниже, стих 888.

474

Стихи 777 слл. – Картина, которая Лукрецию кажется смешной, а потому абсурдной, у Платона рисуется тоже иронически, но без недоверия: охота душ за телами смешна, поскольку ничтожно мелки заботы о временном перед лицом вечности («Государство», 620 А – Е).

475

Душа не живёт вне тела: Стихи 784–829

476

Нелепость страха смерти и страха загробных страданий: Стихи 830-1023

477

Стих 830. Значит, нам смерть – ничто… – Это эпикурейское положение двусмысленно: смерть – ничто для нас, поскольку мы не придаем ей значения, и смерть – ничто, поскольку в смерти нас ожидает не страдание и не блаженство, а ничто, полное уничтожение нас самих и всего того, что мы сознавали вне себя. Для Эпикура оба смысла говорят об одном: смерть не может беспокоить нас, ибо никакого беспокойства по смерти не будет. Для Лукреция мысль о предстоящем уничтожении личности сама по себе не исключает беспокойства перед смертью, а, напротив, побуждает его к всестороннему обсуждению проблемы смертности души и ценности человеческой жизни ввиду ее временности (Эпикур, «Письмо к Менекею», 124–127, «Главные мысли», II).

478

Стих 833. …при нападении… пунов… – Лукреций имеет в виду вторую Пуническую войну (в конце III в. до н. э.), когда карфагенские войска во главе с Ганнибалом вторглись в Италию и угрожали гибелью Риму.

479

Стих 842. …даже коль море с землей и с морями смешается небо. – Выражение, ставшее пословицей (ср.: Вергилий, «Энеида», XII, 204; Ювенал, II, 25).

480

Стихи 847–865. – Атомисты с большим основанием, чем какая-либо другая философская школа, могли говорить о вероятности повторения индивидуального природного создания в абсолютно тождественном виде (учение о «палингенезе» с теми или иными вариациями встречается у орфиков, пифагорейцев, стоиков). Однако Лукреций, представляя себе такого своего двойника, отказывается отождествить его со своей индивидуальной личностью. Следовательно, еще безотчетно, но твердо он строит человеческую душу не из телесных атомов, а из опыта прожитой жизни, его «я» – не комплекс приятных или неприятных ощущений, как у Эпикура, а неповторимый духовный мир, вот почему простая эпикуровская истина «смерть – ничто» не исчерпывает для него проблемы страха смерти.

481

Стих 868. …совсем бы на свет не родиться… – Лукреций вспоминает здесь, очевидно, знаменитую «Силенову мудрость»:

Лучшая доля для смертных – на свет никогда не родиться

И никогда не видать яркого солнца лучей.

Если ж родился, войти поскорее в ворота Аида

И глубоко под землей в темной могиле лежать.

Так передает ее греческий поэт Феогнид (перевод В. Вересаева). Эпикур решительно отверг эту мудрость («Письмо к Менекею», 126–127), а Лукреций опять ее повторяет, правда в двусмысленном контексте, как бы еще раз взвешивая каждое ее слово: пусть не лучше, но все равно – быть или не быть – для того, кто еще есть никто и ничто.

482

Стихи 870 слл. – Собственно, только отсюда начинается почти в платоновской манере созданный диалог о смерти, предметом которого становится не понятие смертности, но реальное человеческое ощущение своего неминуемого уничижения. Кто с кем разговаривает в этом диалоге, не всегда просто определить. Оппонент то предстоит автору в виде недоверчивого слушателя, то оказывается внутри него самого. Защиту эпикурейского тезиса берет на себя то автор, то сама Природа. В диалоге одно за другим обсуждаются следующие сомнения, не позволяющие человеку легко согласиться с утверждением Эпикура «смерть – ничто».

Первое: страшно, что будет со мной, когда я не смогу уже никак себя защитить.

– Ты беспокоишься о судьбе своего трупа – как бы его не растерзали дикие звери! Но ведь ты не хотел бы остаться без обычного погребения, а чем кремация лучше?

Второе: смерть прерывает нити жизни и любви, которые составляют существо человека, смерть лишает их смысла, и самая мысль о смерти лишает человека мужества жить.

– Разве вольность и покой – не замена счастью любви, ее беспокойствам и ее оковам?

Третье: смерть прерывает все наслаждения – зачем тогда стремиться к ним и не должно ли беспокоиться о том времени, когда наслаждения оборвутся?

– Разве сон – не одно из глубочайших наслаждений? Считай, что в смерти тебя ждет наслаждение сна, который уже никем и никогда не будет прерван.

Четвертое: страшна не сама смерть, а безвременно оборвавшаяся жизнь, смерть, так сказать, до срока.

– Срок в этой жизни не имеет значенья: в жизни все вечно одно и то же, ничего нового не будет, а разве хотел бы ты пережить современников и оказаться где-то среди чужого поколения, потерявши не только всех своих близких, но самый счет своим годам?

Пятое: но даже в старости жизнь все равно дорога нам самым ощущением жизни.

– Что же, исчерпав все возрасты жизни, следует уйти с сознанием того, что ты взял свое и должен дать место и материю другим существам, еще не прошедшим путей жизни и не познавшим ее наслаждений.

Шестое: так хочется продлить свою жизнь, чтобы заглянуть в будущее: что станется со всем этим миром, в котором мы живем.

– Желать продлить свою жизнь в будущее – это все равно что желать продлить ее в прошлое. Ты же не страдаешь от того, что не родился раньше, что же жалеть о том, что будущее пройдет без тебя. Как до рождения не знал ты беспокойства, так не будет для тебя беспокойства и в будущем. А ежели ты будешь безмятежен в настоящем, то переход в будущее останется для тебя незаметным.

Седьмое: жизнь хороша, я знаю, а смерть тревожит неизвестностью.

– Это жизнь-то хороша! Разве не видишь ты в ней на каждом шагу такие муки, каких не измыслили даже грешникам в Аиде?

Восьмое: но в смерти я теряю не только жизнь, я теряю самого себя, а я-то для себя безусловно хорош и дороже всех на свете.

– Но согласись, что были люди и не хуже тебя, но все умерли. Хочешь ли ты для себя исключения?

Девятое: я знаю, что я умру, я не против смерти, но все равно хочется прожить как можно дольше.

– Это правда, и я тоже чувствую привязанность к жизни, но ведь смерть – это не один час каких-то мучений, не то, что мы сумеем пережить, но вечность. Сколько бы мы ни продлевали жизнь, вечность нашей смерти не сократится ни на волос, зато в этой смерти, может быть, это тебя утешит – все когда-либо жившие до или после нас будут нашими сверстниками и современниками.

Другого итога в этой книге нет. Проблему страха смерти Лукреций перевел в проблему привязанности к жизни, чего не было у Эпикура. Перед лицом смерти Лукреций поставил вопрос о смысле жизни, и решение его было мучительно: жизнь – не наша собственность, мы арендаторы жизни, а не ее владельцы, единственный долг человека перед жизнью – без сопротивления духа возвратить арендованное по первому требованию владельца, у владельца перед арендаторами обязанностей никаких нет. Эпикур учил: не думай о смерти. Лукреций не может не думать сам и не предлагает этого читателю. Весь пафос его поэмы в том, что человек должен знать, думать и более полно и осознанно чувствовать мир. Если бы поэт призвал на помощь Гражданскую Доблесть, она подсказала бы ему другое, более оптимистическое решение его проблем, нежели то, какое он вложил в уста своей персонифицированной Природы. Но Лукреций бежал от ужасов государственной жизни своего времени и искал для себя другой общины, где мудрость, величие духа и отрадный покой были бы принципом и реальностью жизни. Его внимание привлекают великие имена прошлого: Гомер, Эмпедокл, Демокрит, Эпикур, Энний, Сципион. Вслед за диалогом о смерти идет вдохновенное вступление к четвертой книге, где поэт причисляет себя к этой общине первооткрывателей, учителей и благодетелей человечества. В диалоге Лукреция нет наставления: живи и работай, старайся сделать все, что можешь, на что отпущены тебе природой силы, склонности и дарования, но поэт Лукреций не раз договаривает то, чего не решается или забывает сказать философ, последователь Эпикура, и настоящий итог его рассуждений о жизни и смерти не в последних стихах третьей книги, а в первых картинах четвертой: бездорожное поле, цветы, ручьи и поэт, припадающий к чистым источникам, собирающий неведомые цветы, чтобы сделать их достоянием каждого человека, чтобы каждый человек мог почувствовать себя таким же свободным, сильным и счастливым.

483

Стих 984. Титий – великан, низвергнутый в Тартар за оскорбление, нанесенное им Латоне, матери Аполлона и Артемиды.

484

Стих 995. Сизиф – наказан за обман тем, что в Аиде должен вкатывать на гору камень, который, едва достигнув вершины, скатывается обратно.

485

Стих 1009. Девы – дочери царя Даная, осужденные за убийство своих женихов лить воду в бездонный сосуд.

486

Стих 1011. Кербер – трехголовый пес со змеями вместо шерсти, сторожевая собака в Аиде. Фурии – богини мщения.

487

Смерть и жизнь нужно принимать как неизбежность: Стихи 1024–1094

488

Стих 1025. Анк – четвертый римский царь Анк Марций, прославившийся миролюбием и благочестием.

489

Стих 1029 сл. …кто по волнам… путь проложил… – персидский царь Ксеркс (V в. до н. э), построивший плавучий мост из Азии в Европу через Геллеспонт.

490

Стих 1034. …Сципион, эта молния войн и гроза Карфагена… – Римская история знает двух Сципионов: Старшего, героя второй Пунической войны, и Младшего, разгромившего Карфаген в третьей Пунической войне. Кого из двух имел в виду Лукреций? Очевидно, этот вопрос занимал уже первых его читателей: у Вергилия в «Энеиде» (VI, 842) есть любопытная реплика этим стихам – «две молнии войн, Сципионы».

491

Стих 1039. Демокрит умер в глубокой старости.

492

Стих 1042. Эпикур. – Учитель Лукреция по имени назван в поэме только здесь.

493

Стих 1063. Рысаки. – Здесь, собственно, речь идет о галльских пони «маннах», малорослых, но очень быстрых лошадках; «рысаки» в переводе следует понимать как экспрессивное определение, а не указатель породы.

494

Вступление: Стихи 1-25

495

Стихи 1-25 в точности повторяют одно из отступлений первой книги (926–950). Если между двумя труднейшими для изложения теоретическими разделами первой книги пассаж этот звучал прежде всего как напоминание о новизне предмета, о трудностях изложения, о желании подсластить поэтическими красотами горький напиток ученого повествования, то здесь, после тягостных бесед о смерти в конце третьей книги, он звучит оптимистической нотой, поэт говорит здесь больше о себе и своем мастерстве, о желании славы и творческом вдохновении, обещает читателю в новой книге чтение полезное и приятное, и – надо сказать – обещание это он исполняет с честью: четвертая книга поэмы более других отдает дань литературным модам и вкусам своей эпохи, хотя в теоретическом отношении считается менее всего доработанной.

496

«Призраки»: Стихи 26-128

497

Стих 26. …объяснил я… – в третьей книге (94-416).

498

Образование «призраков»: Стихи 129–175

499

Движение «призраков»: Стихи 176–215

500

Зрение: Стихи 216–378

501

Обманы зрения не мешают надёжности чувств: Стихи 379-52

502

Слух: Стихи 522–614

503

Стих 536. …сколько и нервов берет… – Здесь речь идет о физическом напряжении («нервами» назывались жилы и сухожилия), «нервов» в нашем смысле у античного человека не было.

504

Стих 581. …Нимф, козлоногих Сатиров и Фавнов… – Фавн был римским божеством лесов и полей (его женской ипостасью была Фавна, или Фауна), его отождествляли с греческим Паном. Со временем стали считать, что Фавнов в природе так же много, как греческих Нимф и Сатиров.

505

Вкус: Стихи 615–672

506

Стихи 638–639. – Легенда о ядовитости человеческой слюны для змей есть и у Плиния Старшего (VII, 15 и XXVIII, 35).

507

Стих 672. …как я об этом тебе говорил… – Собственно, об этом речи не было, однако о меде упоминания были во второй (398 слл.) и третьей (191 сл.) книгах.

508

Запах: Стихи 673–721

509

Стих 683. …римских хранитель твердынь… – Гуси, по преданию, предупредили стражу римского Капитолия о нападении галлов в 390 г. до н. э. (см.: Вергилий, «Энеида», VIII, 655 сл.).

510

Стихи 710–713. – Представление о том, что львы боятся петухов, держалось очень долго в античности, средневековье и даже в эпоху Возрождения. Конец легенде положил эксперимент, проведенный самим Кювье (1769–1832): петуха втолкнули в клетку ко льву и тот, разумеется, не затруднился его сожрать. Впрочем, может быть, опыт был поставлен недостаточно корректно – ведь отступать льву было просто некуда.

511

Умственные образы и «призраки»: Стихи 722–822

512

Стих 746. …как указал я уже… – IV, 176 слл., и III, 425 сл.

513

Стих 795. …во мгновении, нужном для звука… – равносильно русскому выражению «во мгновение ока».

514

Телесная деятельность, голод, ходьба: Стихи 823–906

515

Стихи 834–835. – Здесь Лукреций формулирует тезис об отсутствии целесообразности в природе, однако в развитии этого положения он не вполне последователен, поскольку ранее им было принято представление о целенаправленном, а не спонтанном развитии любого природного существа.

516

Сон и сновидения: Стихи 907-1036

517

Стихи 935–936. Вот почему… – пример естественной оговорки поэта: разумеется, не толстая шкура нашла себе применение, подставившись под удары, а необходимость защиты потребовала утолщения наружной оболочки.

518

Половое чувство и любовь: Стихи 1037–1072

519

Стих 1071. Венера Доступная. – У Платона это божество именуется Афродитой Всенародной, в отличие от Афродиты Небесной, в диалоге «Пир» (18 °C слл.). Платон противопоставляет любовь как сильное душевное устремление, без которого немыслимо познание и духовное совершенствование личности, любви как всем и каждому доступному ощущению, для которого «кому ума недоставало». У Лукреция, как позже у Овидия («Лекарство от любви», 484), Доступная Венера – это любовь вне гражданских установлений брака и зачастую не связанная со сколько-нибудь устойчивыми душевными переживаниями.

520

Пагубность любви: Стихи 1073–1208

521

Стих 1125. Сикионская обувь – от города Сикиона на Пелопоннесском полуострове, славившегося на весь тогдашний мир произведениями своих башмачников.

522

Стихи 1160–1169. – При перечислении ласкательных прозвищ Лукреций пользуется греческими словами. Пассаж этот можно считать реминисценцией из Платона («Государство», V, 474 С – 475 А), позднее этот мотив стал общим местом моралистики на любовную тему. Об этом упоминает и Овидий в «Искусстве любви» (II, 4).

523

Стих 1179. Гордый косяк. – Эпитет этот принадлежит любовной поэзии, в которой обхаживание запертой двери у дома возлюбленной было своеобразным ритуалом; в эллинистической комедии традиционной стала ария героя у дверей подруги – так называемый «параклавентюрон», то есть «песнь у запертых дверей», в которой свою долю почета получали и порог, и косяк, и все прочие детали этого элемента домовой архитектуры.

524

Деторождение: Стихи 1209–1277

525

Привычка и любовь: Стихи 1278–1287

526

Вступление: Стихи 1-90

527

Стих 8. …богом он был… – Почитание Эпикура как бога среди его учеников Цицерон называет наглостью со стороны таких естествоиспытателей, какими они себя считали («Тускуланские беседы», I, 21, 48), однако он не совсем прав. В те времена смертные легко становились богами, а вера в богов все больше сводилась к формальной обрядности или грубому суеверию. Эпикур причислялся к богам в этическом смысле, разумеется, а не в физическом; следует также обратить внимание на то, в каком божественном сонме выступает здесь Эпикур: боги восхваляются здесь как благодетели человечества, это опять-таки дань мифологической традиции и риторике, тем более уместная в начале пятой книги, что здесь автор вступает на стезю исторического повествования, а историк, пренебрегающий мифологией, рискует остаться без материала для работы.

528

Стих 15. Либер – италийский бог земледельцев, отождествлявшийся с Вакхом (Дионисом).

529

Стих 17. Иные народы – например, германцы, по словам Цезаря («Записки о галльской войне», VI, 22), или арабы и эфиопы, по сообщениям Диодора, Страбона и других греческих писателей.

530

Стих 20. …расходясь по великим народам… – По свидетельству Цицерона, восторженные почитатели Эпикура встречались не только в Греции или Италии, но и во всем варварском мире («О пределах добра и зла», II, 15).

531

Стих 22. Геркулеса деянья – перечисляются девять из двенадцати легендарных подвигов Геракла.

532

Стих 28. Гериона… трехгрудого сила… – Герион – великан, обитавший на крайнем западе, где победивший его герой воздвиг так называемые «Геракловы столпы».

533

Стих 31. Бистонида – поэтическое название Фракии, Исмар – горная цепь и город во Фракии.

534

Стих 77. …силой какой… руководит кормило природы… – Лукреций не раз возвращается к образу «кормила природы», единого начала всех начал, скрытой силы, управляющей всеми природными процессами. Во вступлении к первой книге кормчим природы называется Венера (I, 21), в пятой книге – Фортуна (107) или Солнце (404). Вряд ли все эти оговорки можно отнести на счет поэтического обыкновения. В природе Лукреций обращает внимание на закономерный и целенаправленный ход естественных процессов. Эпикур учением об отклонении атомов разрушал представление о сквозной необходимости всех природных движений. Лукреций говорит, что отклонение разрывает узы рока (II, 253), но он же употребляет выражение «узы природы» (в переводе Ф. А. Петровского «законы» – I, 586). Лукреций очень близок к представлению о «законах природы», может быть, потому, что в природе он пытается найти истинное государство для человека взамен расколотого враждой и насилием Рима, подобно тому как Катулл искал для себя «уз» священной дружбы и любви (109, 5–6). Образы кормчего и кормила – тоже старинные символы государственной власти. Возможно, метафоры из области государственных установлений вернее всего отвечали представлению о временных распорядках этого временного околоземного мира, в отличие от вечно неопределенных движений вечной материи. Ср.: Эмпедокл В 30, 3; 115, 2, а также Парменид В 12, 3.

535

Независимость мира от богов: Стихи 91-234

536

Стих 116. …обладая божественным телом… – как полагали стоики и платоники (см.: Цицерон, «О государстве», VI, 15).

537

Стих 117. …по примеру Гигантов… – Гиганты – мифические великаны, сыновья Геи-земли, попытавшиеся захватить небо и свергнуть олимпийских богов, но побежденные богами при содействии Геракла.

538

Стих 148. …ибо природа богов настолько тонка… – Субтильные божества эпикурейцев не встретили признания в античном мире. По выражению Посидония, философа стойко-платонического направления, современника Лукреция и учителя Цицерона, Эпикур только на словах оставляет богов, на деле их уничтожает (Цицерон, «О природе богов», I, 44, 123).

539

Стих 155. …потом я тебе докажу… – Комментаторы не находят в поэме эпизода, который можно было бы считать исполнением этого обещания.

540

Стихи 156–234. – Здесь еще раз ставится вопрос о целесообразности в природе и о божественном сотворении мира. Лукреций настаивает на том, что первоначала непроизвольно сложились в сочетания, образовавшие наш мир. Цицерон приводит реплику стоика Бальба о том, что вероятность возникновения мира из случайных столкновений атомов такова же, как если бы случайно разбросанные буквы азбуки сложились бы в «Анналы» Энния («О природе богов», II, 37, 93).

541

Стих 186. …примера творенья? – Перевод сделан по поправке, внесенной в рукописи издателем XV века. Рукописная традиция дает здесь слово «специес», которое в латинском языке стало эквивалентом греческого философского термина «эйдос» – этим словом Платон называет образец всякого творения, и прежде всего вечный и прекрасный прообраз сотворенного божественным мастером мира. Возражение Лукреция направлено против платоников, и употребление платоновской терминологии здесь в высшей степени уместно. Рукописное чтение следует признать в данном месте отвергнутым безосновательно.

542

Стихи 222–227. – Во второй книге (576–580) Лукреций младенческий крик противопоставляет погребальному стону как жизнеутверждающее начало – мысли о неминуемой гибели. Здесь скорее мысль о том, что неродившийся никогда не узнает печали, становится трагической нотой горестного человеческого бытия оптимистическим контрастом (ср. III, 867–869).

543

Стих 234. …природа готовит искусно. – Здесь в латинском тексте тот же эпитет «искусница», который во вступлении поэмы (I, 7) прилагался к земле.

544

Мир возник и он погибнет: Стихи 235–415

545

Стихи 309–310. – Эти стихи сопоставляют с приведенным у Геродота изречением Дельфийского оракула: «Само божество не в силах избежать назначенной ему доли» (I, 91).

546

Стих 320. …как считают иные… – Подобные учения приписывались в древности мудрецам досократовской поры – Эпихарму (VI–V вв. до н. э.) и Догену Аполлонийскому (V в. до н. э.), а также стоику Хризиппу (III в. до н. э.).

547

Стих 326. …до Фиванской войны и падения Трои… – У Горация (Оды, IV, 9, 25–28) есть любопытное возражение Лукрецию:

Не мало храбрых до Агамемнона

На свете жило, вечный, однако, мрак

Гнетет их всех, без слез, в забвеньи:

Вещего не дал им Рок поэта.

(Перевод П. С. Гинцбурга)

548

Стихи 338 слл. – Представление о пережитых миром катаклизмах – достаточно древнее. Предание о гибели Атлантиды приводит Платон в «Законах» (383 С), в диалогах «Тимей» (23 Е слл.) и Критий (11 °C – 113 В). Аристотель упоминает о всемирном потопе («Политика», II, 8, 1269 а, 5).

549

Стих 364. …доказал я уже… – в первой книге (329 слл.).

550

Стихи 397–406. – Этот эпизод принято сопоставлять с распространенным в эллинистической литературе жанром «эпиллия» – короткой поэмы в гексаметрах на какой-либо мифологический сюжет. Миф о сыне Солнца – Фаэтоне – подробнее пересказывается в поэме Овидия «Метаморфозы» (конец I и начало II книги). Лукреций пытается объяснить возникновение этого мифа воспоминанием о каком то реально происходившем физическом явлении.

551

Образование мира и его частей: Стихи 416–508

552

Стих 476. …как бы живые тела… – Здесь у Лукреция это метафора, как, скажем, «эфир, питает созвездья» (I, 231), в отличие от концепции платонической, перипатетической и стоической школ, согласно которой эти тела почитались живыми и даже божественными.

553