Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая Корджева Елена

2

Он снял очки и потёр переносицу. Дальше рука привычно потянулась вверх для того, чтобы вновь взъерошить давно привыкшую к такому обращению шевелюру. Из двух зол – ходить растрёпанным или контролировать каждое движение – он давно выбрал меньшее, решив раз и навсегда, что эффективность мышления намного важнее внешнего вида.

Теперь он без зазрения совести запускал пятерню, а то и две в свою густую шевелюру, искренне надеясь, что этот нехитрый жест поможет найти ответ на мучительный вопрос: «В чем ошибка?» То, что он допустил ошибку, раскрыв карты фон Шварцу, не оставляло сомнений, ибо в результате этого, казалось, такого логичного действия, старик оказался в госпитале с обширным инфарктом. И если уж не лгать самому себе, а к подобному самооправданию Людвиг никогда не был склонен, то доля вины в этом лежала на нем.

С другой стороны… Он снова посмотрел на схему, которую сам же и набросал, изучая документы этого чёртова Скриванека. Может, эта его настойчивость заставила принять неверную точку зрения? Но всё выглядело именно так, как и выглядело – единственным, кто приходил на ум в ответ на вопрос «Cui prodest?»[8] являлся герр Конрад фон Шварц и никто иной.

Именно он, судя по показаниям потерпевшего, этого Александра Берзина, показывал ему фотографии потенциального предка и внушал мысль о поездке в Латвию и доставке некоей шкатулки – в обмен на что? А, на установление родства. Некоторым образом похоже на мошенничество: Людвиг, как следователь, прекрасно знал, что одного внешнего сходства с фотографией далеко не достаточно даже для того, чтобы делать предположения о возможном родстве. Даже экспертиза ДНК – и та даёт всего лишь 99 процентов гарантии, а тут – фотография. Пожалуй, это можно было классифицировать как сознательное введение в заблуждение, то есть – голимый обман.

И то, что судебная тяжба против этого Берзина началась по инициативе Шварца, являлось ещё одним камнем на его совести. А также интересно: концерн ведь существует много лет, и они постоянно охотятся за новыми идеями. А как в остальных случаях? На кого оформляются патенты? Эта привычка грабить молодых учёных – обычная практика или единичный случай? Собственно, – одёрнул себя Людвиг, – пусть этим вопросом занимается адвокатское бюро, это как раз их специализация. Но то, что Шварц стоял у истоков тяжбы, со счетов сбрасывать было никак нельзя.

Мысль шла дальше.

Шварцу нужна шкатулка. Он – римское право не ошибается уже больше двух тысяч лет – потенциальный получатель выгоды. И, кстати, кто кроме него вообще знал об этой самой шкатулке?

Кому выгодно?

Как ни крути, а события указывали в одну сторону. И схема выглядела такой логичной и правильной.

Кто организовал нападение на Августу Лиепа? Кому выгодно? – Шварцу.

Кто спроворил поездку Берзиня в Латвию? Кому выгодно? – Шварцу.

Кто, получив от потерпевшего отказ в сотрудничестве, организовал судебную тяжбу? – Шварц.

Ну и как не предположить, что разбойное нападение на хутор, равно как и вброс фальшивой информации в Интерпол, организовал не кто иной, как Шварц? Не так-то просто было бы это сделать, не имея средств и связей, доступных Шварцу.

И в то же время – Людвиг видел своими глазами – старик явно не знал ни о чем, кроме тяжбы по поводу авторских прав. Так играть невозможно! И этот инфаркт…

Рука снова потянулась к спутанной с утра шевелюре.

Старика было жаль. Людвиг уже звонил в госпиталь. Лечащий врач держался официально и, сообщив, что коронарография[9] сделана и ангиопластика[10] проведена, больше ничем не обнадёжил: «Кровоток восстановлен, прогноз благоприятный. Больной находится в палате интенсивной терапии, и тревожить его нельзя. Звоните завтра или послезавтра».

Черт! «Warten ist ermdend ist Verfolger ermdend»[11], – вспомнил Людвиг народную мудрость. Он действительно чувствовал себя утомлённым. Что утомило сильнее – ожидание выздоровления Шварца или неясность, кого нужно преследовать, – большого значения не имело.

Но поскольку тон лечащего врача сомнений в необходимости ожидания не вызывал, оставалось только одно – определиться, кого же всё-таки, кроме Шварца, нужно преследовать. Кому выгодно?

Внезапно распахнувшаяся дверь вывела Людвига из замкнутого круга мыслей. Потянувший из двери сквозняк пробудил воспоминание о совсем недавнем сквозняке в особняке герра Шварца. Автоматически расписавшись за полученный от курьера пакет, Людвиг вновь постарался вызвать в памяти нечто, связанное с этим лёгким – что уж легче дуновения ветерка – сквозняком, возникшим в закоулках памяти. Шаги. Он несомненно слышал удаляющиеся торопливые шаги и стук захлопнувшейся двери. Кто-то – теперь он ничуть не сомневался – стоял под дверью и слышал каждое слово, сказанное в кабинете. Кто? Возможно, есть ещё кто-то, кому выгодно? И кто получит прямую выгоду от выгоды Конрада Шварца?

Кому выгодна выгода старика?

Ответ – единственно возможный, напрашивался сам собой: наследникам.

Кстати о наследниках? Почему ему ни разу не пришла в голову эта мысль? А потому, – услужливая картинка всплыла на поверхность, – что, несмотря на возраст, герр Конрад фон Шварц продолжает работать на нелёгком посту управления концерном, даже не пытаясь передать свои полномочия наследникам. Да, точно. А он даже не поинтересовался, есть ли у старика наследники, а ведь это так просто.

Поиск оказался недолгим. С появлением баз данных в интернете многие вещи стали вообще элементарными, практически не занимающими время – от момента постановки вопроса до получения ответа проходили не дни и не часы, а всего лишь минуты. Результат работы следователя теперь куда больше зависел от правильной постановки вопросов, нежели от рысканья по городу в поисках ответов. И, вдобавок, интернету абсолютно наплевать на состояние шевелюры постановщика вопросов – это соображение служило весомым аргументом в пользу привычного образа действий.

Усмехнувшись неожиданной удаче, Людвиг с удовлетворением прочитал справку от департамента актов гражданского состояния о том, что единственным прямым наследником Конрада Шварца 1934 года рождения является сын – Рудольф фон Шварц 1974 года рождения. Дальнейшие поиски того, чем же занимается Рудольф, ни к чеу не привели. Судя по всему, после окончания университета он так и не приобщился ни к какой деятельности. Был, правда, недолгий период, когда он работал менеджером в концерне, куда, по-видимому, его пристроил отец. Но, как неоспоримо свидетельствовали документы, работа эта продолжалась менее трёх лет, после чего контракт оказался расторгнут. Более никаких свидетельств хоть о каких-либо занятиях Рудольфа фон Шварца в интернете не содержалось. Работы он не имел, доходов не получал, налогов не платил… Чем же занимался и на что жил этот человек? Вероятней всего, жил он на доходы отца, весьма немаленькие. Но почему не работал? Может быть, у него наличествует какая-то неизлечимая болезнь, и он прикован к постели? Но нет, никаких свидетельств об этом найти не удалось.

Это настораживало. Трудно представить себе человека, ничем не занимающегося на протяжении долгого ряда лет.

Пожав плечами, Людвиг попытался покопаться в публичных архивах концерна. Единственное, что ему удалось обнаружить, – подозрительно совпадавшее по времени с пребыванием в нем Рудольфа незначительное падение прибыли. Но скорее всего, это всего лишь совпадение. «Во всяком случае, прибыли концерну он так и не принёс», – с удовлетворением, удивившим его самого, подумал Людвиг. Но как мужчина в полном расцвете сил умудряется не заниматься ничем? Это было выше понимания старого служаки. Сам он думал о предстоящей отставке и пенсии только как о некотором незначительном облегчении, уже подготовив почву для подработки в качестве юридического консультанта. Остаться совсем без дела означало непроходимую скуку. Так чем же занимается этот сорокалетний – или около того – безработный и при этом весьма обеспеченный человек?

Повидав на своём веку немало судеб, следователь точно знал, что не заниматься совершенно ничем – нельзя, ибо это противно самой природе человека. Если нет явной деятельности, непременно есть тайная. На ум тут же пришла единственная трёхлетняя внучка Лизхен – сын с семьёй гостил у них с женой целую неделю на Рождество. Девочка ни секунды не сидела без дела. Её любопытная мордашка заглянула в каждый уголок их небольшого домика в пригороде, и каждое открытие сопровождалось неизменным вопросом «Was ist das?»[12] Нет, она положительно не умела просто сидеть без дела. К тому же, будучи ребёнком, пока не умеющим хранить тайны, она, замыслив любую шкоду, тут же выдавала сама себя пронзительной тишиной, явно свидетельствующей о творящейся шалости. Тишина никогда не означает «ничего не происходит», тишина – это «что-то происходит тайно». Причём тайно, как правило, потому, что делать это – нельзя и неправильно. Тому порукой разбитый синий ёлочный шар, из любопытства снятый в тишине с рождественской ёлки, и горькие слезы сожаления над осколками, вырванная из журнала картинка и даже – зияющий пустотой угол в подаренной невесткой коробке конфет…

Если что-то делается тайно, это – не то, что нужно делать.

А если явно не делается ничего, более чем вероятно, что тайная деятельность непременно есть!

Интересно, кто же такой этот Рудольф, который, как очевиднее становилось Людвигу, весьма даже положительно подходил в качестве ответа на вопрос «Кому выгодно?» И где он, в конце концов?

Звонок в госпиталь – и вот уже известно, что пациента Шварца не навещал никто кроме личного помощника. И это тоже – вполне подходящий кирпичик в подтверждение версии о вероятной причастности Рудольфа к тому, что хранилось в файле с надписью «Дело №…».

– Хм… А вот это уже совсем странно, – следователь осуждающе покачал головой в подтверждение собственной убеждённости. – Как это? Почему единственный сын не интересуется здоровьем отца? Как такое может быть?

То, что личный помощник продолжает выполнять свои обязанности, было совершенно логичным и укладывалось в привычную систему ценностей. Более чем вероятно, что круг обязанностей – с учётом обстоятельств – мог сильно измениться, но Ordnung, тем не менее, диктовал нормы поведения. А что по поводу сына и сыновнего долга? Не пора ли вплотную заняться этим неизвестно где сейчас болтающимся непутёвым оболтусом?

«Неизвестно где болтающимся…», – Людвига бросило в жар. А ведь и впрямь, столько времени безвозвратно утрачено, а где находится и что поделывает ставший внезапно первым на очереди подозреваемым Рудольф Шварц, следствию неизвестно.

И, поскольку доступ к больному был пока воспрещён, он решил сосредоточить своё внимание на этом направлении.

Герр Келлер на звонок отозвался практически сразу. Да, он непременно окажет помощь следствию и да, он сам подъедет куда необходимо. Да, он сможет это сделать даже сегодня, после того, как завершит некоторые поручения герра Шварца, скажем – часа через два.

Этот срок следствие более чем устраивал.

Время ожидания следовало потратить с пользой. Каковой оказался весьма обстоятельный – время позволяло – обед. Торопиться после тарелки густого сытного айнтопфа[13] и толстых сочных швайнвурст[14] с тушёной капустой вообще казалось неуместным. Людвиг, правда, посмотрел с сомнением на аппетитный мусс, но то, чего так хотели глаза, уже оказалось бы явно лишним для живота. Достаточно с точки зрения Ordnungа насладившись приятной тяжестью в желудке, он вернулся в кабинет.

Звонок в концерн почти не дал информации.

Секретарь по связям с общественностью, с которым его соединили, пояснил, что в курсе возникшей проблемы в отношении авторских прав герра Берзина. Они крайне сожалеют о том, что вообще возникла подобная ситуация, это ни в коем случае не является типичным для компании. Но вопрос выходит за рамки его компетенции и в настоящий момент стоит на повестке дня совета директоров. Он может с уверенностью гарантировать, что решение вопроса непременно будет удовлетворять интересам обеих сторон, но в связи с внезапной тяжёлой болезнью одного из директоров просит отнестись с пониманием к вынужденной задержке и готов представить медицинский документ, подтверждающий факт болезни. Также секретарь любезно предлагал поделиться копией выписки из правил внутреннего распорядка, относящихся к случаю временной нетрудоспособности представителей руководства. «В общем, – резюмировал Людвиг, – говорить парень умеет».

Поскольку о болезни и её причинах он знал, пожалуй, больше этого говоруна, нового тут ничего не нашлось.

– Посмотрим, что же у нас есть на Ханса Келлера?

Накопать удалось немного. Личный помощник оказался абсолютно чист и прозрачен, как слеза младенца – глазу зацепиться не за что. Родился, учился, работал, даже женился на коллеге по работе, но, к сожалению, ненадолго. После двух с половиной лет брака фрау Келлер погибла в автомобильной аварии. Вероятно, внезапно оставшийся вдовцом мужчина решил радикально изменить свою жизнь и, не решившись вновь связать себя узами брака, полностью сменил образ жизни. Он откликнулся на объявление о приёме на работу, опубликованное от имени концерна DMG, и прошёл собеседование. Получив положительный ответ, он уволился с места старшего менеджера компании по продажам сложной техники с ничего не говорящим Людвигу названием и принял должность, которую и занимал вот уже без малого двенадцать лет. Можно было понять как желание сменить рабочее место, где всё напоминало о погибшей жене, так и смену места жительства, ибо должность личного помощника подразумевала проживание с работодателем под одной крышей.

12 лет… Это более чем достаточно, чтобы стать почти членом семьи. Здесь есть о чем подумать. Людвиг снова запустил пятерню в шевелюру. С одной стороны, можно предположить, что потерявший близкого человека, герр Келлер нуждался в ком-то, на кого можно направить нерастраченные силы души. В этом случае лучшего личного помощника невозможно даже представить. С другой стороны, почему не предположить, что, оправившись от потрясения, в какой-то момент он стал вынашивать планы личного обогащения за счёт работодателя. Вроде бы прямых указаний на это нет, но сбрасывать со счетов – майор Адлер знал это точно – ничего нельзя. Сколько ему сейчас лет? Беглый просмотр дат показал, что Хансу Келлеру всего 38 лет. И не женат, и предан…

К тому же он оказался и на редкость пунктуальным. Едва майор успел, посмотрев на часы, закрыть доступ к его личному делу в полицейской базе данных, как звонок с пропускного пункта известил о посетителе. Распорядившись выписать временный пропуск, Людвиг успел пригладить волосы и поправить галстук – Ordnung требовал соблюдения приличий в отношении внешнего вида.

Встреча, несмотря на продолжительность, не дала практически никакой новой информации. Во всяком случае, ничего, кроме публичных данных, герр Келлер не выдал, несмотря на ухищрения следователя. Абсолютно очевидно, что он действительно крайне огорчён происшедшим с его патроном. Кроме того, он явно стремился сотрудничать со следствием. Однако – тут Людвиг пока не смог разобраться – то ли действительно этот спокойный уравновешенный мужчина ничего больше не знал, то ли его лояльность хозяину превосходила желание сотрудничества.

Вновь и вновь просматривая записи, следователь никак не мог найти хоть какую-нибудь зацепку для мысли. Ничего нового. Помощник с большим удовольствием рассказывал о своей работе, подробно описал обязанности, от обработки утренней почты до вечерних сводок, не изучив которые, герр Шварц, оказывается, не ложился спать.

Выяснилось, что в доме, помимо хозяина, его сына и самого Ханса ежедневно, помимо выходных, находится также домоправительница – фрау Бундт, в чьи обязанности входят всякого рода хозяйственные закупки, приготовление пищи, а также уборка. Раз в месяц она организует генеральную уборку, привлекая клининговую компанию. Она же отвечает за функционирование всех бытовых приборов и организацию их починки в случае необходимости. На вопрос, находилась ли она в доме в момент инцидента, был получен отрицательный ответ. Оказалось, что домоправительница придерживается довольно строгого распорядка и в это время как раз занималась покупкой провизии.

Чем занимался герр Шварц-младший, так и осталось невыясненным, поскольку, по словам герра Келлера, «оказание ему помощи не входило в круг должностных обязанностей». И ведь не поспоришь.

По поводу озвученных эпизодов, связанных с преступлениями, совершенными в Латвии, личный помощник преданно таращил глаза и твёрдо отрицал личное участие. Единственное, что удалось узнать, это то, что некоторое время назад, в прошлом или позапрошлом году – необходимо уточнить по банковским выпискам – он по поручению работодателя приобретал билет в Латвию для Рудольфа. На этом его информация заканчивалась. С какой целью была затеяна эта поездка, он не знал, но пообещал найти и уточнить её дату. Он даже услужливо поинтересовался, не надо ли предоставить данные о других поездках молодого Шварца, большого, как оказалось, любителя путешествий.

В общем, яснее ничего не стало.

Где Рудольф – пока неизвестно. Келлер не смог припомнить факт покупки каких-либо билетов в недавнее время. Хотя, с другой стороны, тот ведь наверняка располагает личными средствами и вполне в состоянии приобрести любой билет, не прибегая к посторонней помощи.

На всякий случай майор решил выслать ориентировку во все аэропорты и вокзалы. Хотя в глубине души понимал, что если Рудольф Шварц виновен, то он безнадёжно опоздал.

А тут ещё эта фрау Хельга Бундт…

Похоже, он незаметно для себя сильно постарел, куда делась прежняя хватка…

Дело разваливалось на глазах.

3

Наконец лечащий врач разрешил посещение.

Неизвестно почему, но майор волновался.

Выпитая в кафетерии чашка кисловатого кофе напряжения, разумеется, не сняла. И даже почти не заняла времени – он всё равно умудрился явиться минут на двадцать раньше условленного срока.

Накрахмаленная до хруста сестричка решительно преградила ему доступ в палату, предложив занять кресло в холле. Послушно присев, Людвиг принялся разглядывать обстановку. Современный госпиталь – стекло и бетон. Матовые стекла пропускали свет, но не позволяли видеть внутри палат ничего, кроме слабо колышущихся теней. Рассеянный свет и тишина чудесным образом отключили сознание, погрузив его в полудрёму. Пробудился он от возникшего движения – по коридору к лифту шли две дамы официального вида. Одна из них несла объёмистую коричневую сумку для документов.

Едва дамы уехали, сестричка пригласила его к герру Шварцу.

Лицо старика казалось восково-жёлтым на фоне кипельно-белого больничного белья. Но чёрные глаза по-прежнему цепко смотрели на вошедшего, заставляя того чувствовать себя крайне неуютно. Инженерное сооружение, которым является современная больничная кровать, позволяла больному устроиться с максимальным комфортом – полусидя. Небольшой откидной столик, на котором лежали очки, наводил на мысль о документах.

Начинать следовало с приветствия, которое получилось несколько неловким.

– Добрый день, герр Шварц. Я – майор Адлер.

– Здравствуйте, майор, присаживайтесь. – Коротким движением головы тот указал на стул возле кровати.

И, перехватив взгляд, пояснил:

– Завещание подписал.

Голос звучал сипло, видимо, от слабости или от лекарств.

«Наверное, эти две дамы, – Людвиг никогда, даже про себя не мог бы назвать женщину тёткой, – нотариусы. Неужели он только сейчас подумал о завещании?» Видимо, вопрос лежал на поверхности, поскольку герр Шварц счёл нужным пояснить:

– Разумеется, завещание было. Я решил внести изменения.

Ну что же. Это разумно. В конце концов человек имеет право распорядиться тем, что им создано.

– Вы не переживайте, майор. В том, что я здесь оказался, вашей вины нет. Это – возраст и телесные недуги.

«Каким образом этот старик умудряется даже на больничной койке сохранять лидерство? Черт бы тебя побрал, Людвиг, соберись!» – ругнулся про себя следователь. Но почему-то ему стало легче. Возможно оттого, что этот немощный с виду, но сильный старик не держал на него зла.

– Знаете, майор, я думал о нашем с вами разговоре. В госпитале довольно много времени для раздумий. А вот для жизни его у меня осталось очень мало. Поэтому настала пора, прежде чем уйти на тот свет, уладить всё, что можно уладить, на этом. Вы записывайте.

Глядя впоследствии на записи и прослушивая с диктофона сиплый голос со старческими модуляциями, Людвиг не мог не восхититься мужеством этого сильного человека. Обвинять его – противно совести. Хотя – есть в чем.

«Даже у плоской монеты есть две стороны – аверс и реверс, что уж говорить о человеке, существе гораздо более многогранном», – расфилософствовался не к месту следователь. Герр Шварц умудрился примирить духовный и материальный аспекты земного существования, ни на йоту при этом не поступившись собственными понятиями о чести и совести.

– У вас дети есть? – поинтересовался он и, услышав утвердительный ответ, слегка кивнул головой, не сумев, впрочем, оторвать её от подушки. – Тогда вы поймёте.

Людвиг понимал.

То, что его сын – ленивец и бездарь, герр Шварц понял давно. Но то, что тот оказался к тому же и нечист на руку, стало большим потрясением. И где? В том самом концерне, который столько лет создавал отец. Как можно разрушать то, что не ты создал, просто не укладывалось в голове. Будь это кто угодно чужой, он безо всякой жалости припёр бы негодяя к стенке и вытряхнул из него не только краденое, но и душу. Но здесь оказался не тот случай, этот бездельник – его единственный кровный отпрыск, и не оставалось ничего, кроме как обвинить себя в неудаче, постигшей его на родительском поприще. Это было больно и стыдно. А главное – он не мог не любить своё единственное дитя. Хоть и дурное, но – родное. Требовалось решение, и лёгким быть оно не обещало. Воспитанный на примере кристальной честности отца – Отто Шварца, глубоко верующий, он знал, что должен найти баланс между безоглядной любовью к сыну и общественным долгом.

Компромисс нашёлся в возмещении за свой счёт убытков концерна, а также – в принятом раз и навсегда решении оградить Рудольфа от возможности тем или иным способом причинить вред, назначив ему содержание в обмен на отказ от работы.

Решение казалось нелогичным. Но герр Конрад знал, что оно – верное. Если уж он не смог уследить за махинациями сына в управляемом им предприятии, то уж в чужой компании такого случая у него и подавно не будет. А это означает, что Рудольф может безответственно продолжить начатый им путь к лёгким деньгам. И тут неизвестно, что хуже – то, что он нанесёт ущерб работодателю – честному предпринимателю, вкладывающему душу в свою компанию, или то, что, попавшись на воровстве, попадёт в тюрьму, замарав тем самым окончательно доброе имя своё и отца. То, что он при этом безвозвратно загубит и собственную душу, тоже сомнению не подлежало. Поэтому, приняв во внимание библейскую заповедь «Не вводи в искушение», герр Шварц решил раз и навсегда пресечь любую возможность для этого самого искушения.

Однако выяснилось, что искушений в жизни слишком много, чтобы слабая душа могла удержаться.

Рудольф оказался чрезмерно слаб. Имея стабильный доход и уйму свободного времени, он с азартом, достойным лучшего применения, принялся прожигать жизнь. То, что к своим сорока годам его сын не обзавёлся семьёй, стало только одним из следствий рассеянного времяпрепровождения в течение долгих лет. Испробовано было все: женщины, карты, алкоголь, даже наркотики.

После очередного лечения, казалось, пришло отрезвление. Но и это не принесло долгожданной радости: какая радость может быть оттого, что молодой, в сущности, мужчина, утратив всяческий интерес к жизни, днями, а то и неделями не вылезает из постели, а если и встаёт, то для того лишь, чтобы, послонявшись по дому, вскоре уложить обратно своё располневшее, отёкшее и обрюзгшее тело. Эта бессмысленность существования угнетала герра Конрада даже больше прежних загулов, их ведь хоть как-то можно было списать на молодость.

Ломая бессонными ночами голову, как же вернуть сына к жизни, и вспомнил герр Шварц старший о шкатулке. Почти без надежды рассказал за ужином о возможных сокровищах рода, невесть где и как сгинувших на чужбине.

К его удивлению, история пробудила у Рудольфа интерес. Тот, кто прежде не брал книгу в руки, теперь часами, днями и неделями изучал историю рода Шварцев, почему-то особенно вдохновляясь явно выраженными способностями к коммерции, которые демонстрировали предки. И даже выразил сожаление по поводу своих махинаций, разительно отличавшихся от кристальной честности отца, деда и прадедов. Герр Конрад ликовал.

– Поймите, майор, я и предположить не мог, куда его – нас! – заведёт эта история. Мне казалось, что я совершаю благое дело. Но, как видно, и тут я ошибся…

Старческий – сейчас, в госпитале, это было слышно особенно хорошо – голос звучал устало и как бы с некоторой обречённостью. Да, собственно, удивляться этому не приходилось. Кого угодно раздавит весть о том, что твоё единственное дитя, свет в окошке, вдруг вновь становится на путь, весьма далёкий не только от божьих заповедей, но и от вполне человеческого уголовного права. Разве мог предположить отец, пытаясь вытащить своего ребёнка из пучины апатии и всемерно поощряя интерес к всякого рода изысканиям, какие цели и способы их достижения тот выберет.

– Я сам оплачивал их поездку в Латвию, мне казалось, так будет лучше…

«Их» – означало Рудольфа Шварца и отправленного с ним для надёжности сына фрау Бундт – Вилли Бундта.

«Вилли Бундт» – запись сопровождал крупный знак вопроса. Новое имя требовало тщательного изучения. Прослушивание продолжалось.

– Они там пробыли почти месяц, Руди звонил, такой воодушевлённый, говорил, что они нашли наш старый дом. Фотографии присылал… Он отреставрирован, там сейчас гостиница. Красиво, конечно, очень современно. Ничего не осталось от прежней жизни… Правда, парк теперь больше ухожен, чем я по детству помню. Что-то в этой жизни меняется и к лучшему, правда, майор?

В голосе теплилась надежда, что не всё плохо, и хоть что-то хорошее где-то происходит. Как видно, старик действительно крепко переживал.

– Вилли им переводчика нашёл, грамотного. Они потом в краеведческий музей ходили, в ратушу за архивными справками обращались.

«Послать запрос латышским коллегам, пусть проверят, от чьего имени направлялись запросы, если они были. Должны же городские власти как-то регистрировать свои справки», – следующая пометка означала руководство к действию.

Эту часть истории старик помнил отлично.

– А потом интерес Руди как-то внезапно пропал. Вилли позвонил, попросил купить обратный билет, я, кажется, Хансу поручил… Они приехали, он сказал, что как будто бы пытался разыскать что-нибудь интересное, но – не получилось. Даже, говорит, вроде бы пытался говорить с местными жителями, но такие уж они неотзывчивые и говорить не хотели. А какая-то старая карга на него чуть пса не спустила. В общем, вернулся расстроенный. Вы себе не представляете, майор, как я обрадовался, когда на этой вечеринке заметил лицо – ну точная копия Георга фон Дистелроя. Вы спросите, а как я, ребёнок, сумел его так хорошо запомнить? А я отвечу: конечно не сумел. Просто мы с Руди столько раз рассматривали старые альбомы, когда он историей рода заинтересовался, вот у меня и отпечаталось…

«А, вот тут пришла врач и прервала разговор, – герру Шварцу требовалось отдохнуть», – пришло услужливое воспоминание. Два часа ожидания в кафетерии завершились появлением сестрички: проснувшийся пациент настаивал на продолжении разговора. До горла накачанный кофеином от несметного количества выпитых за это время чашек, он поднялся в палату.

– Спасибо, майор. Давайте уж, чтобы не откладывать в долгий ящик, закончим. Надо торопиться, а то вдруг скоро мне деревянный ящик по плечу кроить надо будет.

«Он ещё и шутит!» – самообладание этого, в сущности, очень несчастного человека вызывало уважение.

Людвиг нажал кнопку «запись».

– Так вот, поймите, майор, – внимательный взгляд требовал понимания, – я хотел лишь дать Руди интерес к жизни. Хотел, но боялся, что снова что-нибудь пойдёт не так. Поймите, мне очень хотелось, чтобы он понял, что мы оба этим интересуемся. Этот молодой парень стал моим шансом, просто шансом на успех. Я и предположить не мог, что из такого невероятного множества случайностей на старости лет вытащу выигрышный – мне так, во всяком случае, казалось – лотерейный билет! А парень оказался – просто золото! В смысле, он только начал рассказывать, а я уже знал, что это он, он – потомок Георга фон Дистелроя. Вы представляете, что из этого могло бы получиться?

Старик не на шутку разволновался, и аппарат на стене, трубки от которого скрывались где-то под простыней, противно запищал, вызвав, как по волшебству, медсестру. Выгнав Людвига, она принялась колдовать над больным, так что беседа возобновилась только через полчаса, когда сестричка, толкая перед собой штатив для капельницы, сердито махнула ему головой в сторону палаты.

Рассказ продолжался.

Майор Адлер отлично понимал волнение герра Шварца. Ну да, столько лет – практически всю свою долгую жизнь – отдать строительству бизнес-империи и вдруг обнаружить, что перед тобой возможный конкурент, не вложивший ни времени, ни сил законный наследник казалось бы исчезнувшего рода. Ясное дело, он всполошился. И решил немедленно взять дело в свои руки и под свой контроль. Казалось, поначалу многое удалось. Они договорились, и Алекс согласился отправиться за шкатулкой. А что касается Рудольфа, тут вообще получилось, как нельзя лучше – в нём вновь проснулся интерес! По совести говоря, ни в какую шкатулку сам Конрад Шварц не очень-то верил. То есть он ни минуты не лгал – упаси, Бог! – он отлично помнил ту тревожную ночь незадолго до отъезда, столь радикально изменившего жизнь. Он помнил пыхтящего от быстрого шага отца, плачущую Густу и шум, который подняли грузчики. И он совершенно определённо помнил шкатулку и слова папы о том, что она теперь хранительница ценностей древнего рода. То, что это могут быть ценности другого рода, не рода Шварцев, ему, по совести, и в голову прийти не могло. Поэтому, давая поручение парню, он вовсе не лукавил, заявляя, что желает получить то, что по праву принадлежит ему. И в обмен – а как же иначе – готов был содействовать в восстановлении дворянского имени Алекса.

– Если посмотреть правде в глаза, когда-то это был вопрос чести, теперь же – всего лишь вопрос денег. Звание можно купить. Я понёс бы любые расходы, лишь бы Рудольф вновь заинтересовался хоть чем-нибудь. Даже грешным делом подумал, а не сделать ли инвестиции в документы и не собрать ли нечто похожее, чтобы порадовать сына. Вот ведь, желаешь блага, а лукавый – не дремлет…

Поначалу казалось: план себя оправдывает. Алекс поехал в Латвию, а Рудольф вновь оживился. И даже выразил желание курировать этот проект, поддерживать коммуникацию и всячески помогать молодому посланцу. Герр Конрад вздохнул с облегчением и – отпустил это дело в свободное плавание.

О чем теперь горько сожалел…

– Майор, я прошу вас, пожалуйста. Не знаю, сколько я протяну, но вы держите меня в курсе. Я должен знать правду.

4

В госпитале время как будто остановилось. Во всяком случае, так показалось майору Адлеру в первый момент после того, как он вновь переступил порог знакомой палаты.

Ан, нет, некоторые изменения произошли – под простыню больше не тянулись прозрачные трубки. Но герр Шварц по-прежнему утопал головой в услужливо поднятых подушках. И очень внимательно следил, как Людвиг не спеша усаживается на стул для посетителей.

– Спасибо, что пришли, герр майор. Я ждал от вас новостей всю неделю.

«Гляди-ка, а инициатива снова у него. Вот что значит – руководитель», – в голове мелькнуло воспоминание, как он сам отказывался от повышения, не желая менять оперативную деятельность на скучную, как ему казалось, административную. По-видимому, в ней были свои плюсы, и не только в зарплате. И – вдогонку: «Ждал новостей именно от меня, или других источников информации не оказалось?»

– Вы, наверное, уже знаете, Ханса я отпустил, – прозвучал ответ на незаданный вопрос.

«То, что Рудольф Шварц не объявлялся, ясно и так – его объявили в розыск, и появляться в госпитале для него означало – добровольно отдаться полиции. Понятно, что это точно не входило в его планы. А Келлера он зачем рассчитал?»

Старик вновь предугадал вопрос, словно он прозвучал вслух:

– Мне теперь помощник ни к чему, да и накладно. Говорите, как есть, майор, к плохим новостям я теперь готов.

В сущности, он вовсе не был обязан приходить лично. Более чем достаточным стало бы обычное письмо, а то и вовсе официальная справка. Но в глубине души он чувствовал, что этот несгибаемый даже на больничной койке старик заслуживает того, чтобы узнать всю правду без прикрас.

Коротко, правда звучала так.

Приехав в Латвию, Рудольф поначалу действительно вёл себя, как турист: осматривал родовое поместье, а ныне – роскошный отель, ходил в мэрию, в общем, делал то, что он него и ожидалось. В какой момент произошла метаморфоза, теперь сказать мог бы только он сам. То ли чьё-то неосторожное, то ли неверно понятое слово направило его мысль на очень скользкий путь, то ли сам он оказался скроен так, что видел и понимал только один – кратчайший путь к достижению цели – получению фамильных реликвий, в чем бы они ни заключались. Возможно, спусковым крючком послужил разговор с управляющим отеля, в категоричной форме отказавшимся обсуждать возможную компенсацию за оставленную во время войны собственность. Ему и в голову не пришло обратиться к юристам и узнать, можно ли в принципе предъявлять претензии по столь давнему вопросу. Это было бы слишком долго, а значит – недостаточно эффективно.

И он решил провести разведку на хуторе. Тем более что одинокая старуха казалась такой лёгкой мишенью…

Показания Вилли Бундта не оставляли никаких сомнений. Явившийся на хутор с переводчиком, Рудольф обалдел от превосходного, хоть и несколько устаревшего немецкого, на котором говорила эта старая Августа Лиепа. К тому же она оказалась вовсе не выжившей из ума, а более чем здраво помнившей все события прошлого. А уж её воспоминания о маленьком тогда Конраде Шварце буквально взбесили его сына.

Трудно сказать, как бы он действовал, да и действовал ли бы вообще, окажись обитательница хутора обычной, ничем не примечательной старухой. Но случилось то, что случилось – заезжему варягу показали на дверь. И камень, в который давно уже превратилась его душа, покатился с горы, не разбирая дороги.

Подробностей Вилли не знал – молодой Шварц по возможности старался не посвящать его в планы. Однако трудно не заметить, когда один из двоих спутников вдруг исчезает из поля зрения вместе с переводчиком и появляется только на следующий день для того, чтобы вскоре вновь исчезнуть. Памятуя о прошлых похождениях молодого Шварца, парень не слишком беспокоился и, решив не огорчать старого хозяина, не стал обременять его информацией. О чем теперь искренне сожалел. Собственно, сожалеть он начал уже тогда, когда Рудольф в ответ на телефонный звонок принялся страшно и грязно ругаться. И, исчезнув внезапно снова, появился через сутки вдребезги пьяным и потребовал немедленного отъезда домой, категорически отказавшись оставаться в Латвии ещё хотя бы на день.

Что вызвало такую реакцию, Вилли не знал, но причин не возвращаться домой у него уж точно не могло быть. Разумеется, герр Шварц-старший оплачивал его рабочее время, но сидеть в крохотном городишке, где нет ни одного приличного паба, а кафе закрываются сразу после шести вечера, не имело никакого смысла.

Латвийская полиция, которой Людвиг переслал показания Бундта, уже отыскала переводчика и даже допросила бродяг, которых с его помощью нанял Рудольф Шварц, чтобы ограбить «сумасшедшую старуху» с одинокого хутора. Здесь всё встало на свои места.

Второй эпизод выглядел на редкость глупо.

К тому же, он оказался и весьма неожиданным.

В полицию обратился не кто иной, как босс Янчука – Дайнис Зариньш.

Это было чертовски странно и неожиданно, но, судя по всему, профессиональная этика взяла верх над нежеланием признаваться в собственной глупости или жадности. Короче, адвокат Зариньш написал официальное пояснение по вопросу его визита к госпоже Еве Неймане, который он осуществил вместе с женой и ребёнком осенью прошлого года. Целью поездки значилось поручение клиента, имя которого он, в силу адвокатской этики, назвать не имеет права. Смысл поручения сводился к тому, чтобы выяснить, кто именно и по какому праву проживает на хуторе, который указал заказчик. Из пояснения следовало, что адвокат счёл просьбу клиента хоть и странной, но правомочной в связи с тем, что тот заявлял о своих имущественных правах на данную недвижимость и желал после выяснения обстоятельств поручить адвокату заняться восстановлением его прав собственности на заявленное имущество. Поначалу никуда ехать он и не собирался. Сделав запросы в Земельную книгу и созвонившись с нотариусом, он получил достаточно подтверждений в том, что владелица имущества – Ева Неймане – получила его абсолютно законным образом. Однако клиенту этого оказалось недостаточно. Тот сомневался во всем: в подлинности завещания, в степени родства наследницы со старой владелицей хутора… В общем, клиент готов был платить за дополнительные действия. А имя – Ева Неймане – показалось знакомым. Наведя справки, он счел возможным отправиться в поездку.

Как в Латвии, так и в Германии юристы, читая это пояснение, по крайней мере, морщились – уж больно оно казалось похожим на попытку стать более белым и пушистым, чем предусмотрено природой, и потому, как всё неестественное, вызывало брезгливость. Но этот дивный образец эпистолярного жанра, по крайней мере, служил хоть каким-то объяснением осеннего вторжения на хутор, а также позволял с большой долей уверенности предположить, что «клиент» этот – не кто иной, как Рудольф Шварц. Даже неназванное, имя торчало, как уши кролика из цилиндра фокусника. Кто ещё мог считать, что имеет права на хутор?

На всякий случай с Дайнисом провели уточняющую беседу, выяснив, что ни к появлению на хуторе таинственного шведа, ни художницы, именно в это время решившей запечатлеть природные красоты латвийской глубинки, он отношения не имеет.

Беседа с тётей потерпевшей по поводу художницы ничего нового не дала. Та действительно состояла в клубе весонаблюдателей и кроме, как живописать природу, ни о чем более не помышляла. Обе весонаблюдательницы, что тётя Линда, что живописица, искренне возмущались как отсутствием гостеприимства со стороны хозяйки хутора – та умудрилась схватить во время этой злополучной поездки сильную простуду – так и поведением органов правопорядка, неизвестно по какой причине подозревавших ни в чем не повинных граждан в неблаговидных поступках.

Никакой профессионализм и сухой протокольный язык не могли скрыть ни досады дознавателя, ни его облегчения по окончании бесед с этими, возможно, вполне милыми – если их не трогать – дамами.

Что касается шведа, о котором упоминали буквально все, от хозяев дома до семьи адвоката и обиженной на весь мир художницы, то ничего нового о нём пока обнаружить не удалось. Финская сторона пояснила, что некий Оке Ёнсон действительно посещал строительные курсы в указанный период времени. Но это оказалось единственным свидетельством самого факта существования этого человека. Шведская полиция запрос приняла, но пока ничего нового не предоставила. Возможные предположения, что он – непонятно как найденный, завербованный и нанятый Рудольфом Шварцем «шпион», казались весьма притянутыми за уши, как и версия о случайном «пассажире», зачем-то решившим совершить это странное путешествие.

Во всяком случае, пока шведская полиция не предоставит хоть каких-нибудь фактов, дело господина Ёнсона отложили в дальний ящик, как не представляющее для следствия на данном этапе ни малейшего интереса.

Что касается разбойного нападения с фальшивыми работниками Латвэнерго, то здесь участие Рудольфа Шварца было практически неоспоримым. Следствие располагало письменными доказательствами, которые обвиняемые то ли по халатности, то ли по глупости даже не попытались скрыть. Организатор преступного нападения в группе – более чем серьёзное обвинение, и Рудольф Шварц, так и не объявившийся до сих пор, был объявлен в международный розыск.

На этот раз Интерпол располагал не фальшивками, как в случае Алекса Берзина, а более чем настоящими и к тому же весьма убедительными доказательствами.

Каким образом в их базе данных оказалась «липа», и кто её сфабриковал, оставался вопрос к самому Интерполу. Предполагалось, что эта структура вполне в состоянии позаботиться как об установлении истины, так и о чистоте собственных рядов. Но некоторые предположения, в которых фигурировал тот же Шварц-младший, как единственный пока имеющийся в поле зрения следствия персонаж, кому это могло быть выгодно, присутствовали.

По сравнению со всем этим ворохом грязного белья такая мелочь, как подложная доверенность, которую якобы выдал Рудольфу Шварцу его отец, на основании которой, собственно, и затеялась вся история с авторскими правами, казалась сущей мелочью, хотя и до брезгливости противной, как любая гадкая и мелочная попытка мести более сильному противнику.

Доверенность оказалась единственным фактом, о котором Конрад Шварц знал доподлинно: прежде, чем расстаться со своим личным помощником, он, как видно, заставил того основательно поработать.

Остальные факты, как ни старался Людвиг смягчать острые углы в попытке пощадить старика, оказались для того явно тяжелы. Хотя, надо отдать ему должное, он стоически принял всё, что уготовила ему судьба в лице единственного отпрыска. Когда печальный парад грязи и мерзости, учинённый объявленным в розыск Рудольфом Шварцем подошёл к концу, наступило молчание. Следовало поберечь, насколько можно, отца, чьё сердце оказалось в буквальном смысле слова разбито блудным сыном.

– Спасибо за честность, майор. Это – тяжёлые новости, но они – мои, и я должен их принять. Не отказываться же на старости лет от ответственности. Жаль, что я не смогу исправить зло, которое причинил, а возможно, и ещё причинит мой сын. Частично, разумеется, я постарался компенсировать герру Берзину моральные и материальные потери, которые он понёс в результате моих необдуманных поступков. Вам, конечно, не составило бы труда самому раздобыть документы, но я позволил себе хотя бы отчасти облегчить ваш труд, ведь вам же тоже, как я могу судить, не доставляет особой радости копаться в чужом грязном белье. Будьте любезны, папка – в шкафчике.

Следуя указанию, Людвиг выдвинул верхний ящик прикроватной тумбочки. Взгляду открылась аккуратно перетянутая чёрной резинкой пластиковая папка, тонкая и лёгкая – бумаг в ней было явно немного.

– Откройте.

Отогнув внезапно ставшими непослушными пальцами резинку, Людвиг повиновался.

– Собственно, эти копии – специально для вас. Вы можете познакомиться с ними не здесь, а у себя в кабинете. Я попросил вас открыть на случай, если возникнут вопросы.

Искушение забрать бумаги и уйти было достаточно велико, но ясно же, что такое малодушие будет несоразмерным мужеству, с которым принимал удар этот прикованный к постели человек. Судя по тому, что он даже не сделал попытки поднять руки, телесная немочь прочно вступила в права на тело, но не на душу.

Первой лежала копия решения правления концерна о прекращении любых судебных тяжб в отношении авторских прав Александра Берзина, а также отказ от любых дальнейших притязаний. Упоминалась также и компенсация, которую правление готово выплатить для заключения мирного соглашения. Отдельно оговаривалось, что вся сумма компенсации, в свою очередь, возвращается концерну из средств члена правления герра Конрада Шварца, по вине которого возникла в ней необходимость. Непроизвольно Людвиг сравнил сумму со своим окладом, обнаружив, что она превышает его годовой доход…

Следующим оказалось решение о выходе из правления Конрада Шварца в связи с болезнью.

Что же, это выглядело единственно правильным. Даже обладая неизбывным оптимизмом, сложно было бы предположить возвращение Конрада Шварца к управлению громадной махиной концерна.

На этом бумаги не закончились.

Последовало нотариально заверенное распоряжение обитателя палаты в отношении акций Deckel Maho Gildemeister. Оно гласило, что в связи с возможным фактом появления наследников основателя концерна герр Шварц принял решение о приостановке владения собственными акциями сроком на один год для обеспечения возможности вступления их в наследство.

Бумага была написана сложным юридическим языком, и Людвиг, не являясь специалистом в гражданском праве, не мог полностью оценить возможные правовые последствия этого акта доброй воли. Но выглядело это так, что в случае смерти герра Шварца подозреваемый в совершении преступлений Рудольф Шварц – он не мог думать о нем иначе, как о подозреваемом, виновность которого осталось только признать суду – не унаследует их. Это было хорошей новостью. Поймать преступника, располагающего крупными денежными средствами, значительно труднее, чем преступника без денег. К тому же само решение говорило о бескомпромиссной честности старика.

Короткий взгляд – и тот, словно прочитав мысли, – как он это делает! – пояснил:

– С грехом уходить не хочу. И так достаточно натворил – жил долго, отвечать придётся. Хватит – а то не по-божески будет.

Вера вызывала уважение.

Остался последний документ.

Такого удара под дых майор Адлер не ожидал…Перед ним лежал акт о продаже дома на Изештрассе. Сам по себе шаг казался логичным, вряд ли владельцу ещё суждено переступить порог этого дома, но шок вызвали условия платежа: покупатель обязался перечислить сумму с шестью нолями на предъявительский счёт в банке на Кайманах.

– Вы сказали, у вас есть дети. Вы должны понять, Руди – мой единственный сын… Деньги – уже там. Я не мог поступить иначе.

Возразить умирающему старику Людвиг Адлер так и не смог.