Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая Корджева Елена
– Да ты что?! – Алекс аж подпрыгнул на стуле от неожиданности. – Какая связь между свадьбой и этой историей? Конечно, не отменяется! Решили же, что – в мае!
«Ещё бы он передумал – такую девушку, как Соня поискать надо! Как же, передумает он! – Алекс аж фыркнул от негодования. – А может, ей не понравится эта идея и передумает как раз она? – У него по спине пробежал противный холодок. – Тогда к черту этот титул, и этого герра Конрада – туда же».
Но посмотрев на чёртиков, так и прыгающих в глазах девушки, Алекс слегка остыл:
– Ты к чему клонишь? Я же вижу, что ты что-то уже задумала, рассказывай, не томи.
Соня подняла глаза. Теперь чёртиков там не было:
– Ты знаешь, кто я по крови?
Алекс растерялся. Как-то было настолько само собой очевидно, что в Германии живут немцы, что ему и в голову не приходило думать иначе.
– Ну, немка… – несколько неуверенно протянул он.
– Ох, – воскликнула, всплеснув руками, Соня. – А в России, что, только русские живут?
– Нет, конечно.
Алекс добросовестно задумался и начал перечислять:
– Русские, понятно, буряты, украинцы, белорусы, казахи, немцы… Да, ещё ненцы, ханты, манси, – уже бойко продолжил он.
– Эх ты, ханты-манси, – передразнила его Соня. – Ты хоть про евреев слышал? Есть такой народ, вообще-то.
– Слышал, слышал, – обиделся Алекс. – Вот, например, Эйнштейн был евреем, Ротшильд… Фейхтвангер, – взгляд Алекса упал на книгу на журнальном столике. – И у нас на кафедре был профессор Готлиб, Борис Михайлович…
Тут он вдруг запнулся и уставился на смотревшую на него во все глаза Соню.
– Ты же тоже Готлиб!
– О, прозрел, – Соня усмехнулась. – Ты что, вообще не догадывался?
Он встала и, пройдясь по кухне, наглядно продемонстрировала ему всю свою фигуру с пышными, как гитара, бёдрами.
– И что, для тебя это потрясение?
Алекс не знал, что сказать. Было странно и удивительно, что для Сони вдруг оказалось важным выяснять, кто какой национальности. Это никак не связывалось в его представлении с темой разговора. А главное, он не видел никакой разницы. Соня оставалась Соней, и какое ему дело до её национальности. Он просто сидел и ждал, что же будет дальше. А заодно, воспользовавшись тем, что на его чашку уже никто не претендует, налил туда почти остывший кофе.
– Эй, ты не уходи от разговора! – Соня, похоже, была настроена решительно. – Тебе что, и сказать по этому поводу нечего?
– Нечего, – честно ответил Алекс. – Я не думаю о тебе, как о еврейке. Ты – Соня, и всё тут.
– То есть, жениться ты не передумал? – в глазах у девушки опять заплясали искорки.
– Ну что ты меня подкалываешь, – взмолился он, совершенно сбитый с толку. – Конечно не передумал!
– Ну ладно, – Соня, похоже, милостиво решила объяснить ход своих мыслей. – Смотри.
И она принялась объяснять то, что в её гуманитарном сознании само собой удобно расположилось по полочкам и о чем Алекс не то, что не знал, но – никогда не задумывался.
Кофе, тем более давно остывший, был отставлен в сторону, и две головы склонились над ноутбуком и над кучей всевозможных справочников, с упоением открываемых Соней на нужных страницах.
– Кто такие бароны? – вопрошала профессорским тоном севшая на любимого конька барышня и тут же сама давала развёрнутый ответ.
По её рассказу получалось, что титул «барон» стал присваиваться с начала возникновения Священной Римской империи, то есть с 962 года. Давался он самим императором за особые заслуги. Позже, разумеется, титул измельчал и его стали давать многим. Но первоначально наделялись им именно те, кто и физически и финансово являлся опорой трона. Именно они – бароны, а точнее, их младшие, не получавшие наследства сыновья, и стали основой рыцарских Орденов, завоёвывавших новые пространства для Священной империи.
– Оттуда, от Ливонского ордена, и появились бароны в Латвии и Эстонии. И без сомнения, твой предок, древний фон Дистелрой, был завоевателем. – Подвела итог Соня.
Алекс пытался осмыслить новые данные.
Получалось, что его предки на протяжении столетий воевали, покоряя новые территории во славу императора и папы Римского. Даже Ригу, город, где был найден его дедушка, оказывается, основал епископ Альберт, пришедший в Ливонию на мечах и копьях рыцарей Ливонского ордена. Судя по всему, предки были хорошими воинами. Правда, Иван Грозный всё-таки им навалял, да так, что в 1561 году орден распался.
По условиям мирного договора, по которому состоялся, как теперь принято говорить, «передел собственности», большую территорию, которую контролировал Орден, поделили Россия и Польша. А то, что осталось, принял под своё руководство герцог Готхард Кетлер, бывший магистр Ордена.
Если подумать, то рыцарей, оставшихся на маленькой территории, было, пожалуй, совсем немало. И следовательно, каждому хотелось что-нибудь «откусить» и себе. «А предки-то были не только хорошими воинами, но и политиками и хозяйственниками, раз сумели себе поместья отстоять», – подумал Алекс и загордился.
– Теперь возьмём историю евреев. – Энтузиазм Сони не иссякал, и она снова принялась листать справочники и что-то набирать в поисковике ноутбука.
Оказалось, что евреи пришли в Европу почти две тысячи лет назад.
В начале новой эры – в 70 году от рождества Христова, когда легионеры Римской империи захватили Иудею, сожгли Храм и уничтожили едва ли не полностью мужское население провинции, уцелевшие – в большинстве своём женщины с детьми – вынуждены были бежать.
Первыми на европейском континенте их приняла Испания. Но и в Германских хрониках упоминание о том, что в долине Рейна живут евреи, датировалось 321 годом.
А после того, как в Испании пришла к власти королевская чета Фердинанда и Изабеллы, духовник которой – Торквемада – придумал инквизицию, оттуда на север пошла новая волна еврейской эмиграции. Так что хоть и пришлые, но обосновались они на этих землях очень давно. Однако не всё было так гладко. Не имея своей земли, они вынуждены были зарабатывать на жизнь иным трудом. А поскольку грамотность у евреев была обязательной даже для девочек, стоит ли удивляться, что они умели не только выделывать кожу, шить и лечить, но и считать. А что считать, если не деньги? Именно поэтому и были евреи главными кредиторами европейских императорских домов. Но что тут скажешь, если лучшими советчиками властителей были зависть и жадность? Поэтому время от времени власть поощряла погромы. «Есть кредитор – есть проблема, нет кредитора – нет проблемы», принцип не новый и давно и хорошо известный.
В конечном итоге всем известна история гитлеровской Германии с её газовыми печами.
Но применительно к рыцарям Ливонского ордена история выглядела куда интересней, чем в учебниках.
Все дело было в майорате, то есть в законе, по которому наследство целиком мог получить только старший сын. Цель закона была понятна – не дать раздробить и пустить на ветер фамильные ценности, а в остальном проще не бывает – переходит поместье целиком к старшему сыну – и дело с концом. Да только возникала проблема: при высочайшей детской смертности слишком рискованным было иметь лишь одного сына. А ну как помрёт? И что тогда делать? Поэтому-то знать активно плодилась и размножалась. Не было ничего необычного в том, что супруга владельца поместья ежегодно рожала и рожала. Авось кто-нибудь да выживет.
И выживали, ясное дело. А как же иначе?
И получалось, как в сказке «Кот в сапогах»: старшему сыну – наследство (мельницу), среднему – осла, а младшему… Хорошо, если кота. И вот тут начиналась настоящая проблема.
– Ты только представь себе, – горячо говорила Соня, – полная страна молодых, горячих, воспитанных среди баронской вседозволенности парней, у которых гормоны гуляют не на шутку! И делать они ничего, кроме как мечом махать, не умеют – не баронское это дело – трудиться. Да и грамоте не обучены, опять же, зачем баронскому чаду учиться? За него другие и просчитают и напишут…
И вот этих молодых здоровых недорослей, с полной головой гормонов, после смерти папеньки выгоняют хорошо если с «ослом», а то и вовсе без ничего, вон со двора. Ты представляешь себе, что эти бандюки натворить могут?!
Алекс представлял.
Он слышал рассказы о «лихих девяностых»…
И сейчас он добросовестно кивал, заворожённый и историей, и Соней, увлечённо сверкавшей своими восточными глазами.
– Добавим к этому, что и в Германии, и во Франции, да и практически по всей Европе императорские дворы были в катастрофических долгах. Представь себе ситуацию: ты – император, у тебя немереная куча долгов, на тебя давит Папа, потому что ты не платишь как положено Церкви, а в твоём государстве бушует и трахает всех подряд банда неграмотных, но обученных воинскому делу молодчиков, которых приструнить тебе нечем, ибо страже нужно платить, а денег в казне – нет. Какое бы ты решение принял?
Алекс только пожимал плечами, силясь представить себя на месте императора. Но – не получалось. Он никак не мог заставить себя думать о том, чтобы жить в долг, это казалось таким абсурдным и нелогичным, что выходило за рамки его воображения.
Наконец он вроде бы придумал выход:
– Ну, я бы бизнес наладил… – не слишком уверенно, как троечник на экзамене, протянул он.
– Да уж, неплохо было бы. Но ты представь себе, что ты – малограмотный, и вся страна такая, и промышленности нет! Какой бизнес?
Представить себя малограмотным у Алекса вообще не получилось, и он, сдаваясь, поднял вверх обе ладони:
– Не знаю. А что придумали-то?
– Придумали просто. Если нельзя заработать, то надо украсть! Тем более что и сила для этого есть – ходят по Европе молодые парни, которым некуда силу девать. И главное – если и помрут, никто по ним не заплачет. Вот и нужно их снарядить в поход за золотом!
Вот так и были организованы первые крестовые походы. Там – в Палестине – и был в 1190 году образован немецкий Тевтонский орден. Правда, оказалось, что арабы сражаются хорошо. Так что выжившие вернулись с тем, что удалось награбить, обратно в Германию.
– А теперь представь себе: солдаты, понюхавшие крови, выжившие в битве, вернулись домой. Как они будут жить среди мирного населения? Как селяне?
Алекс знал, как они будут жить. Он видел тех, кто вернулся с чеченской войны, видел их глаза. Эти люди действительно были готовы убивать. Они знали, что могут это делать. Раненные войной несчастные люди….
– Вот видишь? Представь, что они творили?! Они же косили мирное население, как траву! И опять нужно было что-то решать. Папа Урбан II, сложив два и два, быстро сообразил, что затея с Крестовыми походами в Палестину проблему не решила. Денег как не было, так и нет, долгов – немерено, а вооружённые солдаты куда опаснее гормонально обременённых недорослей. Поэтому первым делом он объявил о весьма «богоугодном деле» – борьбе против нехристиан. А что, сразу убивались два зайца: во-первых, если убить евреев, не нужно будет отдавать долги, а во-вторых, если агрессию солдат направить в нужное русло, то, может, они мирное население перестанут колоть, как скот. Так что видишь, – Соня открыла книгу – вот, в 1195 году Папа напрямую призвал бить евреев. И первые рыцари – твои предки – убивали моих предков, не щадя.
Соня захлопнула одну книгу и открыла другую.
Алекс даже покраснел от такого обвинения, но возражать не стал, даже его скудных знаний хватало, чтобы увидеть – эта история в разных вариациях повторялась теперь не раз.
– Помнишь «Айвенго»?
Алекс аж моргнул от неожиданности. Причём тут Вальтер Скотт, которого он, к стыду своему тоже не читал? Слышал, да, но вот читать… Как-то Скотт прошёл мимо. Зато Соню, как видно, этот самый Айвенго зацепил не на шутку.
– Ну как же? – Соня всплеснула руками, поражаясь такому вопиющему незнанию истории её избранником. – Действие «Айвенго» происходит в 1194 году. Это как раз после окончания Третьего Крестового похода, когда рыцари возвращались в Европу. Там же описан наглядно весь тот беспредел, который тогда творили храмовники.
– Храмовники?
– Ну да, храмовники, тамплиеры – от слова «temple», храм. Тамплиеры, слышал?
Алекс слышал и даже смотрел какой-то фильм, поэтому решился отважно кивнуть.
– Ну вот и хорошо, – довольно кивнула Соня и продолжила экскурс в историю.
– Смотри. Вот они возвращались и бесчинствовали. И нужно было же с этим что-то делать.
Соня, похоже, завелась не на шутку. Теперь она разворачивала здоровенную, на весь стол, карту, на которой стрелочками была обозначена история продвижения на восток Тевтонского ордена.
– Смотри, уже в 1198 году ордену нашлось применение. Папа вмешался, реорганизовал рыцарский орден в «духовно-рыцарский» и благословил на борьбу с врагами католической церкви. Видишь, как быстро принимались решения – очень опасная ситуация была. Когда рыцари стали возвращаться, торговцы поспешили вместе с семьями убраться подальше. И зажиточные купцы массово стали переселяться на восток подальше от рыцарей. И они даже основали довольно внушительный порт на реке Лиелупе. Вот здесь, видишь? – И Соня уверенно ткнула пальцем в карту. – Вот, километров пятьдесят до Риги. Которой, кстати, тогда ещё не было, а было маленькое ливское поселение.
Алекс, услышав знакомое название, с энтузиазмом закивал и принялся разглядывать карту, по которой щедрой рукой были нарисованы жирные синие стрелы.
– Вот, это они здесь от своих же рыцарей спасались. Лиелупе тоже река судоходная была, торговля шла, а семья – в безопасности. Ну так церкви же нужны были деньги. Поэтому в 1200 году уже папа Пасхалий II издаёт постановление, по которому легальным считается только один единственный порт – в устье Даугавы. И назначает епископа Альберта построить здесь порт и крепость. Типа, чтобы миссионерством заниматься, язычников в христианство обращать. На самом деле идея была – земли завоевать, лапу на торговые подати наложить и к торговцам присосаться. А что там будет с язычниками, вообще никого не волновало. В 1201 году епископ Альберт основал Ригу и заложил Домский собор. Правда, рыцарям пришлось изгнать отсюда местных жителей, но после того, что они вытворяли у себя, это уже было семечками.
В Пруссию они на 30 лет позже пришли. Но и там изрядно нагадили, много народу положили. Тевтоны же не считали Пруссию себе равной и хозяйничали там не хуже, чем в Палестине. За шесть лет разграбили все, что можно было. А папа – к тому времени это был Григорий IX – реально хотел покорить и присоединить ещё и российские земли. В 1237 году он заставил Крестоносцев принять к себе остатки ордена Меченосцев и образовать Ливонский орден. Само название говорило, куда все силы будут направлены – сначала на Ливонию, затем – на Россию. Вот она, история…
И Соня остановилась перевести дух.
– Слушай, так получается, что рыцари – это вовсе не круто? – Алекс вопросительно смотрел на Соню.
– Ну как тебе сказать. Это мы сейчас, с высоты своего положения можем судить, как оно тогда было. Но ведь им – молодым, малограмотным – внушали, что только так и надо. Что именем Христа можно творить все, что угодно. Вот они и старались. Мало тогда людей было, которые бы это могли по-настоящему осознать.
Алекс не мог не признать, что и сейчас далеко не всем понятно, как и по каким правилам вершится мировая политика. И это при наличии интернета! А тогда? Массовая истерия, не иначе.
– Так получается, что мои предки воевали, рисковали жизнью, чтобы добывать земли и богатства для церкви?
– Для церкви, для императора, ну и – для себя. Ведь удалось же им каким-то образом заполучить целые поместья. Не знаю, как там на самом деле было, но вряд ли они их строили. А впрочем, не знаю. Но у тебя есть шанс узнать.
Алекс, совершенно запутавшийся, вопросительно посмотрел на Соню.
– Я так понимаю, ты же поедешь в Ливонию, – Соня сознательно выделила голосом старинное название – и получишь там своё наследство? Ну ладно, шкатулку ты отдашь фон Шварцу. А остальное-то – твоё. Может, там будут какие-то артефакты и твоего рода.
Совершенно замороченный этим сложным экскурсом в историю, Алекс совсем не думал, поедет он куда-либо или нет, а Соня-то, оказывается, уже приняла решение.
– Ты думаешь, надо ехать? Но ведь ты сама говоришь, что они творили бесчинства. Так ли мне надо к этому возвращаться?
– Ты разве не понимаешь? – Соня опять вперила в него пристальный взгляд. – Конечно, надо! Во-первых, это было давно, больше восьмисот лет назад. Во-вторых, мы же не знаем, чем потом занимались твои предки. Может, они стали вполне порядочными людьми. А в-третьих, меня забавляет идея, что ты вернёшь себе титул.
– Почему?
– Потому что мне интересно, чтобы еврейка Соня Готлиб стала баронессой фон Дистелрой. Пусть хоть так восторжествует историческая справедливость.
И с этими словами Соня, захлопнув книгу, нежно обняла Алекса.
Решение было принято.
5
Ночью Алексу снова снились двери.
Только в этот раз он был рыцарем и шёл сквозь них с трудом, постоянно цепляясь за косяки тяжеленным мечом, который зачем-то был приторочен к поясу.
В конце концов он умудрился то ли споткнуться, то ли вообще наступить на этот меч и полетел кубарем, звеня, гремя и отчаянно ругаясь.
Спасла положение Соня, непонятно как оказавшаяся в этом странном сне. Она отцепила непослушный огромный меч и легко, совсем не напрягаясь, переломила его об колено.
Потом прилегла рядом, но не на пол, а на кровать, непостижимым образом оказавшуюся на месте сплошь разрезанного дверями коридора.
Тёплые мягкие руки обхватили Алекса, оберегая от всевозможных бед и напастей, которые только могли приключиться с рыцарем в этом непонятном запутанном царстве дверей.
И проваливаясь в сладкий, без сновидений сон, он успел подумать: «Хорошо, что здесь Соня».
А Соня тихонько лежала, глядя в темноту, и думала о том, какие ещё сюрпризы принесёт эта новая, неизвестно зачем появившаяся в их жизни линия судьбы.
В том, что это – линия судьбы, она не сомневалась.
Глава одиннадцатая. Ева. Длинные ночи, короткие дни
1
Ральф вырос уже совсем большим.
Почти годовалый кавказец отрастил за зиму густющую лохматую шубу, которой был не страшен никакой мороз. Сейчас, когда мартовское солнце уже припекало вовсю, оставляя во дворе вместо сугробов бурые проплешины, по которым днём струились ручейки, ему, наверное, было даже жарко. Во всяком случае, он далеко вываливал свой розовый язык, с интересом разглядывая, как по ручейку плывут какие-то щепочки и сосновые иголки.
Жизнь на хуторе текла, как и вода в ручейках, своим чередом.
За всю зиму никто не потревожил его обитателей.
Рождество прошло очень весело. Столько народу в этот домик не набивалось уже давно. Приехали все – родители, тётя Линда, двоюродные братья и сестры, уже взрослые, со своими вторыми половинками и детьми. Как и положено, каждый привёз с собой не только подарки, но и угощение. И варёного и печёного нанесли всякого разного и невообразимо много. Но в одном гости оказались единодушны – каждая хозяйка привезла собственную разновидность традиционного перечного печенья – piparkkas. Коричневые печеньки, большие и маленькие, пришлось насыпать в огромные корзины, предназначавшиеся обычно для яблок, так их было много. Ева тоже не ударила в грязь лицом. Её пряничный домик, созданный из крутого, полного пряностей теста, залитый «снежной» белой глазурью, вызвал положенное количество ахов и комплиментов и украсил собой буфет.
Марис тоже отличился. Гости вовсю потешались над ним, приволокшим из Риги в кандавские леса голландскую ёлочку в горшке. «И не поленился же тащить эдакую махину из Риги, когда за забором – целый лес?!» – так или иначе высказывался каждый гость, переступив порог и увидев это нарядное пушистое чудо, спокойно стоящее в парадном углу большой комнаты.
Ёлочка на эти восклицания никак не реагировала.
Впрочем, Марис – тоже. Его невозмутимости мог бы позавидовать сам Будда. Марис не видел ничего странного в том, чтобы не рубить ни в чем не повинные ёлочки… Уж кому-кому, а ему точно не составило бы труда срубить не то что ёлочку, но и, пожалуй, сосну. Но зачем? Зачем рубить, когда можно купить, а потом – и посадить во дворе пушистую, специально для этого выведенную голландскую красавицу. Он уже и место для этого нашёл. Весной, как снег стает, так и посадит. А пока – пусть себе стоит нарядная, украшенная прозрачными стеклянными ангелами, изо всех сил дующими в длинные трубы.
Бесстрастный Марис спокойно сидел за праздничным столом и с удовольствием уплетал скландраусис – традиционные круглые пирожки с морковкой, непременный атрибут рождественского стола. «Пускай себе посмеются, – думал он, – небось, не догадываются, какое им ещё бревно тащить придётся».
Уж бревно он заготовил – на славу.
Традиционная рождественская потеха корнями уходила в далёкое языческое прошлое. Злые духи так и норовили попасть в дом. И чтобы их напугать, сильные мужчины просто обязаны были протащить по всему двору, от забора до забора, тяжеленное бревно, пугая злых духов и отбивая у них всякую охоту вступать в единоборство.
Так что бревно тихо лежало во дворе, дожидаясь своего часа.
После полуночи, когда Рождество уже наступило, все высыпали во двор. Невозмутимый Марис тут же раздал парням заранее нарезанные верёвки. С хохотом и прибаутками мужчины принялись их распутывать, разматывать и привязывать к дереву, заодно примеряясь, как и куда будут тащить этот нелёгкий оберег.
Тащить бревно – забава чисто мужская. Даже Ральфу позволили принять участие в этом действии, как-никак, тоже – мужчина, хоть и собачий. И пёс стоял наготове с верёвкой в пасти и ждал, когда хозяин даст команду тащить. Единственный, кого с великими трудами удалось отговорить от участия в развлечении, это дедушка Евы – Карлис. Тощенький, но пока бойкий старичок, выпивший к тому же пару рюмок, тоже вознамерился тащить, но совместными усилиями его всё же убедили принять не физическое, а интеллектуальное участие. Кто-то из мужчин поручил дедушке показывать дорогу, и теперь он суетливо переступал с ноги на ногу, ожидая, когда уже можно будет начать командовать.
Женщины, как и положено, всячески подбадривали копошащихся над бревном мужчин.
Наконец, привязав последнюю верёвку, с криком «Взяли!» парни рванули промерзшую махину, начиная свой путь по двору. Дедушка Карлис засеменил впереди, отдавая команды старческим фальцетом, а парни дружно потащили бревно, ревниво поглядывая друг на друга.
Кто-то из женщин запел задорную песенку, подбадривая мужчин, и она полетела к звёздному небу вместе с хохотом, криками и скрипом снега под тяжёлым бревном.
Наконец компания обошла вокруг двора полный круг. Никакие злые духи теперь не рискнули бы проникнуть в столь хорошо защищённый дом.
Взмокшие от пота, но довольные собой мужчины, побросав верёвки, потянулись к дому, не забыв потрепать по холке полноправного участника обряда Ральфа. Пёс, вместе со всеми старательно тянувший бревно, принимал эти знаки внимания как должное, радуясь командному духу, захватившему всех.
Проводив в дом замыкавшего шествие Мариса и оставшись один во дворе, Ральф ещё раз обнюхал бревно, хранящее теперь столько интересных запахов, и отправился по своему обычному маршруту – по периметру двора.
Бревно бревном, духи духами, а свою работу сторожа он не забывал.
Уставшие мужчины продержались недолго.
Вскоре уже весь хутор спал.
Старшему поколению уступили кровати, а молодёжь, расстелив предусмотрительно привезённые с собой одеяла, улеглась прямо на полу хорошо натопленного домика, где ароматы выпечки и piparkkas смешивались с запахом хвои от стоящей в углу ёлочки.
И стеклянные ангелы молча трубили в длинные белые трубы.
2
Впрочем, рождественские каникулы были посвящены не только Рождеству.
Это стало понятно сразу после пробуждения. И хозяева дома, и гости потянулись за подарками.
По традиции каждый гость заранее озаботился носком. Самые разные, красные, зелёные, синие и белые, шитые из войлока или вязаные, носки подвесили к специально прилаженной Марисом доске неподалёку от ёлочки. Каждый носок заботливо снабдили ярлычком с именем владельца, чтобы Деду Морозу было проще разобраться с подарками.
Уныло висевшие вчера, сегодня носки, полные подарков, круглыми поросятами загадочно оттопыривались в разные стороны, дразня своих владельцев ожиданием сюрприза.
Ева, как и положено хозяйке, заняла место на раздаче. Аккуратно отцепив очередной носок, она громко называла имя владельца, которому полагалось отгадать, что же за подарок принёс ему Дед Мороз в этом году. Остальные гости с нетерпением подбадривали получателя. Образовалась даже стихийная группа поддержки, сопровождавшая аплодисментами и свистом каждый следующий носок с подарком. Интерес был искренним – все носки наполнялись в складчину, каждый позаботился о том, чтобы внести свою лепту в каждый подарок. Поэтому на свет извлекались самые разные вещи. Это могла быть записная книжка в кожаном переплёте, аккуратно упакованная кофейная чашечка, CD – диск, календарь, ручка, крем для бритья, конфеты…
Но латышский Дед Мороз не был бы латышским, если бы в носках не оказалось милых сюрпризов, сделанных своими руками. Открытки, закладки для книг, чехольчики для мобильников, какие-то кисеты, платочки, плетёнки, и конечно же – самодельное печенье, а как же без него. Поэтому подарки вынимались и рассматривались с живейшим интересом.
Наконец, когда гости распотрошили свои дары, наступила очередь хозяев. Вручив Марису его огромный зелёный, с большим клетчатым Дедом Морозом на пятке носок, из которого торчала аккуратно перевязанная бантиком упаковка с каким-то инструментом, Ева потянулась за последним оставшимся на стене, тоже зелёным с белыми помпончиками, туго набитым носком – своим. Сосредоточившись на том, чтобы не уронить подарок, Ева не сразу обратила внимание на внезапно наступившую тишину. Однако контраст с только что стоявшим гомоном был таким разительным, что не заметить его было невозможно. Встревоженно обернувшись к гостям, она проследила, куда же направлены их изумлённые взгляды. Оказалось, что всеобщее внимание привлёк Марис. Он стоял перед ней на колене и протягивал маленькую золотистого цвета коробочку: «Я не стал поручать это Деду Морозу. Я хочу, чтобы ты стала моей женой».
На огромной ладони доверчиво лежала маленькая коробочка, а на Еву так же доверчиво смотрели внимательные серые глаза любимого мужчины. Они были вместе уже давно, но Марис продолжал её удивлять. Ева видела, как важен для него её ответ. И уже не вспоминалось, как волновалась она, вынужденно переезжая в этот сельский дом, останется Марис с ней или нет. Понятно, что этот надёжный парень останется с нею раз и навсегда, что бы ни происходило в жизни, будет защищать её от любых напастей, если потребуется.
И единственно возможным ответом стало радостное: «Да!»
После чего Марис с трудом достал из коробочки изящно сделанное кольцо, которое и надел на тонкий палец своей избранницы.
Помолвка, окрашенная рождественским ароматом, оказалась очень романтичной и торжественной. А поздравления родственников и друзей – горячими и искренними. Угощений хватило надолго, и веселье не утихало ещё два дня.
Даже Ральф, получивший в подарок сладкие печеньки и искусственную косточку, тоже радовался наступившему Рождеству.
3
Свадьбу решили отложить до весны.
И жизнь на хуторе снова потекла своим чередом. Хлопот, правда, добавила Дора, счастливо разродившаяся смешной крохотной дочкой Гайдой. Теперь Еве снова приходилось дважды в день прорываться в хлев для дойки, отбиваясь при этом от Ральфа, всяческими хитростями норовившего забраться вместе с ней и познакомиться, наконец, с тем, кто так тоненько мекает за закрытой дверью.
К малышке его пока не пускали, но часть дориного молока псу всё же перепадала.
Хутор жил своей привычной жизнью.
О прошедших праздниках напоминал только пряничный домик. Он до сих пор стоял на буфете, распространяя аромат Рождества, а белая глазурь, покрывавшая крышу домика и стекавшая сосульками по углам, и не думала таять, несмотря на то, что мартовское солнышко уже принялось растапливать сугробы во дворе.
И, конечно, колечко, с того памятного утра неизменно украшавшее узкую руку хозяйки, шла ли она по двору с ведром или садилась к верному Маку за переводы.
А завершив дела, Ева неизменно шла к заветному потайному шкафу, и долгие зимние вечера уносили её в жизнь и тайны тёти Густы.
Глава двенадцатая. Густа. Тайны маленького хутора
1
Зима выдалась невероятно холодной.
По радио передавали, что столь низкая температура – рекорд для Европы. Но радио – это только слова. Достаточно было выйти на улицу, чтобы убедиться на собственной шкуре в том, что более суровой зимы до сих пор в её жизни не было.
К утру дом, несмотря на толстые, на совесть проконопаченные стены, остывал. Даже сугробы, пышными белыми подушками обложившие дом до самых окон и одеялом укутавшие крышу, не спасали. Уж слишком сильным был мороз. Он пробирался в любую щель в поисках пищи – того тепла, которым питался всю зиму. И печь, как бы жарко её не топили, не справлялась и остывала задолго до рассвета.
Густа просыпалась от холода. Укрытая множеством одеял, она тем не менее жестоко мёрзла. Ей казалось, что мороз, как голодный волк, рыщет по дому, подбираясь к ней и будущему малышу, доверчиво спящему пока внутри её крупного тела. Но ради этого будущего малыша она готова была делать всё, что угодно. Поэтому она выбиралась из-под груды одеял и заботливо накинутого сверху полушубка, закутывалась в него и, стараясь ничего не задеть в темноте, тихонько пробиралась в комнату родителей, где стояла большая, остывшая за ночь печь. Дрова, с вечера принесённые Кристапом, за ночь успевали прогреться, и печь оживала с первой же спички. Задвинув заслонку, чтобы тепло не улетало в трубу, Густа прижималась к печке, наслаждаясь первыми проблесками тепла.
Теперь, чуть согревшись, можно было подумать и о коровах.
Вообще-то скотина больше любила маму. Но Густа, сама на сносях, как-то очень сочувствовала стельным коровам, которые ночью, как и она, мёрзли в холодном хлеву. Папа при первых же морозах приволок откуда-то и поставил к ним печку-буржуйку, но ведь и её нужно было топить. Поэтому, завязавшись тёплым платком, Густа торопилась к коровам. «Расторопный парень», – каждый раз с благодарностью думала она о Кристапе, находя и в хлеву охапку, принесённую им с вечера, и, не тратя времени, растапливала буржуйку. Остальное сделает мама, а пока пусть поспит в тепле. Небось по весне, когда в доме будут новорождённые, а в хлеву – телята, спать-то придётся куда меньше.
Затопив печи, Густа возвращалась в постель.
А проснувшись и лежа в полудрёме, слышала, как возится на кухне мама, собирая завтрак для всей большой семьи.
Поначалу, едва поселившись в родительском доме, Густа, услышав возню, вскакивала, чтобы помочь. Но мама заявила раз и навсегда: «Ещё навскакиваетесь обе, когда родите. Пока что я вроде справляюсь, а ваша работа сейчас – вынашивать дитя, а не таскать горшки из печи. Хочется поспать – и спите, сколько надо, пока можно».
И Густа позволяла себе понежиться под одеялом, пока запах кофе не находил дорогу к постели.
Марта вставала позже. Она вообще тяжело переносила беременность. Густа с ужасом наблюдала, как жестоко ломает сестру каждое утро, и как мама с тазиком выходит из её комнаты. От помощи мама отказалась и тут: «Сиди и не лезь, куда не зовут. Без тебя справимся. Ни к чему тебе на это смотреть. Твой ребёнок тебя не мучает – и ладно. Не буди лихо, не лезь, куда не надо».
Марта выходила измученная, с синяками под глазами и медленно, с трудом пыталась есть. Марту было очень жалко. Густа не могла понять, почему они, такие похожие, так по-разному вынашивают детей. Сама Густа даже представить себе не могла, как это она не сможет есть. Она мела всё, что давали, и готова была есть без остановки. Ела, «как за себя кидала», – шутил папа. Очень хотелось молока, но к концу ноября об этом можно было только мечтать – до весны, пока коровы не отелятся, молока не будет.
По случаю морозов школа этой зимой не работала. Сообразив, что может быть полезна, Густа взялась обучать Кристапа. После завтрака они садились за стол и, разложив книжки, которых у Густы было предостаточно, принимались за учёбу. Вначале брат пробовал улизнуть, но быстро смирился с необходимостью. А потом и вовсе втянулся. Видно было, что учёба доставляет ему удовольствие, толковый парень схватывал науку быстро. Папа, у которого по зимнему времени не было работы, слушал радио. Но Густа очень скоро поняла, что папе не так интересны дикторские тексты, как история и математика, которую изучали они с Кристапом. Папа потихоньку тоже учился, а заодно гордился своими умными детьми. Мама и Марта, оживавшая после завтрака, тоже старались во время учёбы не шуметь. Они тихонько садились к окну и, быстро перебирая спицами, вязали, внимательно слушая, что говорит Густа. Похоже, что и маме, и даже Марте тоже было интересно.
– Эти книжки тогда стояли там, в шкафах? – как-то спросила Марта.
Как видно, то детское путешествие ей тоже запомнилось.
Получив утвердительный ответ и чуть подумав, Марта призналась:
– А мне наука не по нраву, мне бы лучше простой жизнью жить. Но кто знает, что будет по нраву моему малышу. Пусть, пока можно, он тебя тоже послушает, глядишь, ума наберется, пока в животике сидит. Да и интересно ты рассказываешь, всё понятно выходит.
И как-то само собой получилось, что все окончательно увлеклись математикой, и Густа стала обучать всю семью.
Ей даже пришлось специально придумывать задачки, чтобы всем было интересно. Папа и Кристап с азартом предавались устному счету, решая примеры на скорость – кто быстрее. Начинали решать, правда, все, но мама и Марта быстро сходили с дистанции, а папа не сдавался до последнего. А когда Кристап, до невозможности гордый собой, в очередной раз доказывал, что считает быстрее всех, в папиных глазах – Густа это видела ясно – загорался огонёк гордости за сына.
Это было здорово – сидеть у тёплой печки и решать примеры. По крайней мере, можно было не думать о Георге, от которого уже несколько месяцев не было ни слуху ни духу, о том, как она одна будет растить своего ребёнка, о том, что она так и не попадёт в университет, а главное, о том, что говорит радио – о войне, которая стремительно надвигалась.
Уже были связаны к Рождеству и даже повешены неподалёку от печки носки для подарков, уже догорала последняя свеча на венке Адвента, а мороз и не думал отступать. Хутор жил замкнутой жизнью, а его обитатели старались по возможности лишний раз не высовывать носа из дому, выскакивая только на считаные минуты, чтобы пробежать по знакомому маршруту: дом, хлев, где пережёвывали свою жвачку коровы, да сарай, откуда с вечера приносились промерзшие до звона дрова. Единственным ключиком к внешнему миру было радио. Оно с завидной регулярностью передавало новости, невесёлые и тревожные. Правда, последнее время и радио стали включать редко – батарейки садились, а ехать в город за новыми по такой погоде было совсем ни к чему.
Так и сидели в тишине под треск дров в печи, решали примеры и слушали, как читает Густа вслух учебник истории.
2
Рождество прошло спокойно.
Загодя, едва только зажгли первую свечу на венке Адвента, стали готовить подарки. У мамы, сколько Густа помнила себя, был настоящий ткацкий станок. Сразу же после дня Микеля, когда шумно отмечался праздник урожая, папа доставал его, и на всю зиму это большое сооружение занимало своё место в комнате. Всё, от ткани на юбку до половичков ткалось на нем.
И в этом году он тоже привычно раскинулся вдоль стены. Однако много ткать не получалось. Марта, которая обычно с удовольствием прибивала челночную нить широкой деревянной гребёнкой и легко нажимала на педаль, почти такую же, как на рояле, увы, к станку почти не подходила. В искусстве ткачества Марта давно переплюнула маму. Но в этом году в её руках не было сил, чтобы широкими взмахами гнать тяжёлый деревянный челнок по реке из туго натянутых нитей.
У Густы же сил, может, и хватило бы, но умения не было. Так что станок просто стоял и напоминал о себе, отзываясь иногда лёгким скрипом.
В ожидании прибавления в семействе вроде бы и надо было ткать, но холод, тревога, которую излучало радио, а главное, неуверенность в будущем как Густы, так и Марты, от мужа которой тоже не было вестей, порой просто лишали сил. Но ныть и жаловаться не принято было в семье Лиепы. Именно поэтому Густа обучала семью математике и читала вслух учебники, папа шутил, а мама, сидя со спицами у зажжённой лампы, пела своим звонким сильным голосом, прогоняя грусть и печаль.
К Рождеству подарки были готовы. Мама, что-то втихомолку вязавшая, уже засунула какие-то пухлые колобки в каждый подарочный носок у печки. Густа тоже постаралась – для каждого члена семьи приготовила она небольшую тетрадочку с несложными весёлыми задачками и загадками. Тетрадочки были аккуратно переплетены и подписаны. И даже уже положены, каждая – в свой носок. Папа с Кристапом, уже несколько дней потихоньку уединявшиеся в дальнем углу и что-то мастерившие, теперь с гордостью переглядывались. А носки – заметно толстели. Даже Марта, несмотря на нездоровье, умудрилась сделать сюрпризы для домашних.
На Рождество мама напекла скландраусиши, Густа и Марта, которую, к счастью, перестало выворачивать по утрам, намесив крутого с пряностями теста, наделали традиционных перечных печений piparkkas. Серый горох со шпеком, пирожки…
Эти, в сущности, незатейливые приготовления к рождественскому столу возвращали Густу в детство. И этот дом с большой, уверенно противостоящей морозу печкой, беременная Марта, вытянувшийся не по годам Кристап и почти седой папа порой казались ей нереальными. Глядя на догорающую в венке Адвента свечу, она вновь чувствовала себя маленькой девочкой, с нетерпением ожидавшей праздника и подарков.
3
Морозы продержались до конца февраля.
И до конца февраля обитатели хутора не покидали его.
Да и сам хутор, как необитаемый остров, стоял себе, затерянный в лесу, пережидая нелёгкую холодную пору.
Сказать по совести, Густа была этому даже рада. Она с трудом могла представить себе, как будет смотреть в глаза людям, родив внебрачное дитя. Этот позор ей, судя по всему, предстояло переживать всю жизнь. Так что данная морозом отсрочка принималась с благодарностью.
А когда в конце февраля мороз, ни за что не желавший отпускать насквозь промёрзшую землю, всё-таки, теснимый солнцем, начал сдавать позиции, Марта родила.
Этого события ждали. Мама потихонечку готовилась, доставала старенькие, помнящие Кристапа пелёнки-распашонки. Постиранные, они то и дело сушились у печки и аккуратно складывались в стопку. Папа достал из сарая люльку – Густа даже удивилась, как это столько лет хранилось это добро в каких-то сундуках и закромах. Огорчённо покрутив над рассохшимся деревом уже изрядно поседевшей головой, папа принялся что-то строгать и прилаживать, готовя люльку для младенца. Время от времени он посматривал на живот Густы, тоже сильно округлившийся, и, как видно, прикидывал, когда же настанет пора для второй люльки. Папе приходилось нелегко. Ведь обе дочки на сносях, а от отцов детей – ни слуху ни духу. Как ушёл в начале сентября записавшийся на корабль Петерис, так ни одной весточки от него и не было. Знали только, что на корабль он попал. Куда уплыл тот корабль, в какие моря-океаны, не знал никто. В Европе шла война, новости, передаваемые по радио, звучали очень страшно. Но, кажется, военные действия шли только на суше. Поэтому была надежда, что рано или поздно, но Петерис вернётся домой. Для Густы же война в первую очередь означала смертельную угрозу для Георга. Как раз он был в самом центре Европы. И хоть по радио и говорили, что Германия наступает, Густе снились страшные сны, в которых Георг, получивший пулю, падал на рельсы и не шевелился. От него вестей тоже не было с октября. Впрочем, удивляться не приходилось – хутор, отрезанный морозом и сугробами от внешнего мира, вестей не получал ни от кого.
С утра Марта стала держаться за поясницу. А к вечеру стало понятно, что роды уже совсем близко.
Мама, то и дело заглядывавшая к дочери, наконец кивнула. Как видно, родители приняли решение давным-давно. Папа, сидевший в ожидании, только и ждал команды. Немедленно поднявшись и молча накинув тулуп, он пошёл запрягать лошадь. Хлев был большой и вмещал не только коров и лошадь, но и кур и уток. Разбуженные в неурочное время, несушки заквохтали, подняв в птичьем царстве немалый переполох. Да и лошадь, похоже, была удивлена. Только коровы, даже не поведя своими сильно округлившимися боками, продолжали невозмутимо пережёвывать жвачку.
Сани тронулись со двора, чтобы вскоре вернуться и привезти повитуху.
Густа, отвыкшая от посторонних, с ужасом ждала визита повитухи, чей опытный взгляд не мог не заметить явно выдающих беременность форм. Мама, словно читая мысли, тут же распорядилась:
– Кристап, на тебе ответственность. Нечего тут сидеть и прислушиваться, как там у Марты дела. Всё в своё время произойдёт. Ты давай, бери Густу и иди к ней в комнату. Проследи, чтобы ей от волнения плохо не стало.
Кристап, с утра не находивший себе места, наконец-то оказался при деле. Ему было поручено важное задание, к которому он, как и любой почти ребёнок, отнёсся очень ответственно. Посмотрев на Густу, вдруг оказавшуюся на его попечительстве, он приготовился командовать.
Но мама и тут успела раньше:
– Давай-ка, печку подтопи, чтобы потом уж, когда самое трудное начнётся, не отвлекаться.
И пока Кристап был занят печкой, успела шепнуть Густе:
– Нервничает парень. Пусть уж при тебе побудет. Посидите тихонечко, а как повитуху увезём, так и младенчика покажем.
Густа поняла маму с полуслова. Мама тоже не желала, чтобы длинный язык повитухи разнёс новость о потерявшей невинность младшей дочке. Поэтому, как ей не хотелось помочь, временное заточение в собственной комнате она восприняла с благодарностью.
Читать бесплатно другие книги:
