Томминокеры Кинг Стивен
Ее язык нащупал пустое место в ряду нижних зубов. Там ощущалась неясная тупая боль. Ее взгляд упал на покрывало. На нем, там, где лежала ее голова, она увидела выпавший ночью зуб. Внезапно все перестало казаться таким простым — совершенно все.
Рут поняла, что головная боль вернулась.
11
Хэвену предстояло пережить еще большую жару — в августе будет неделя, когда температура перевалит за стоградусную отметку, между тем как июльская жара и духота с 12 по 19-е казалась более чем достаточной жителям городка.
Улицы колыхались в мареве. Пыльные листья безвольно висели на деревьях. Звуки доносились далеко в неподвижном воздухе; старый грузовик Бобби Андерсон, сейчас переделанный в копающую машину, был отлично слышен в Хэвен Вилледже в каждый из восьми дней этой жары. Люди знали, что нечто важное происходит у старого Фрэнка Гаррика — важное для всего города, но никто не упоминал об этом вслух, также как не упоминали о вовлеченности в это Джастина Херда, ближайшего соседа Бобби, совершенно безумного. Джастин строил приборы — это было частью его «превращения», но так как он сошел с ума, некоторые из его произведений были потенциально опасны. Одним из них была машина, резонирующая гармонические колебания земной коры — колебания, возможно, способные вызвать землетрясение, достаточно сильное, чтобы расколоть штат напополам так, чтобы восточная часть сползла в Атлантический океан.
Джастин сконструировал эту машину, чтобы выгонять проклятых кроликов и сурков из их нор. Они пожирали весь его салат-латук, черт побери. Я вытрясу маленьких ублюдков, думал он.
Однажды Бич Джерниган приехал к Джастину, когда того не было, — он отправился на вспашку своего западного поля (в тот день он вспахал 12 акров кукурузы, обильно потея, с губами, застывшими в постоянной маниакальной гримасе, так как он беспокоился о спасении трех грядок салата) — и разобрал машину, состоявшую из элементов стерео. Когда Джастин вернется и не обнаружит своей машины, он, быть может, решит, что это проклятые кролики и сурки растащили ее, а может быть, примется за сооружение новой… в этом случае Бич или кто-нибудь еще снова разберет ее. Или, может быть, если им повезет, он почувствует призвание к сооружению чего-нибудь менее опасного.
Солнце всходило каждый день на небе цвета бледного фарфора и казалось подвешенным к крыше мира. За «Хэвен Ланчем» в скудной тени выступающего карниза, тяжело дыша, рядком лежали собаки, им было слишком жарко даже вычесывать блох. Улицы были большей частью пустынны. Время от времени кто-нибудь проезжал через Хэвен в Дерри или Бангор и обратно. Но это происходило не очень часто, потому что по шоссе ехать было гораздо быстрее.
Те же, кто проезжал через Хэвен, замечали неожиданное и странное улучшение в приеме радиопередач — так, шофер грузовика на Девятом шоссе, которому надоело слушать 1-95, переключился на рок-волну, как оказалось, транслируемую из Чикаго. Два старика, направляющиеся в Бар Харбор, поймали программу классической музыки из Флориды, но эта неестественная, сверхчистая работа радио ухудшилась, когда они покинули пределы Хэвена.
Некоторые из проезжающих испытали более неприятные эффекты: часто головные боли, тошнота, иногда — очень сильная тошнота. В этом винили дорожную еду, которая испортилась от жары.
Маленький мальчик из Квебека, направлявшийся со своими родителями на «Старое Садовое взморье», потерял четыре молочных зуба в те десять минут, за которые их фургон проезжал из одного конца Хэвена в другой. Мать мальчика клялась по-французски, что такого она не видела никогда в жизни.
Один математик из МТИ, направлявшийся в на двухдневную конференцию по полулогическим числам, внезапно понял, что он стоит на грани принципиально нового способа рассмотрения математики и математической философии. Его лицо посерело, его кожа, покрытая потом, внезапно похолодела, так как он совершенно отчетливо понял, как быстро такая концепция сможет доказать, что каждое четное число большее двух является суммой двух простых чисел; как может быть использована эта концепция в делении угла на три части, как…
Он остановился у края дороги, выбрался из машины и бросился в канаву, его стошнило. Он стоял, дрожащий, с трясущимися коленями, над блевотиной (куда выпал также и один из его зубов, но он был так возбужден, что не заметил его потери), его пальцы зудели от желания схватить мел и покрыть доску синусами и косинусами. Видение Нобелевской премии пульсировало в его перегретом мозгу. Он кинулся обратно в машину и помчался в Ороно, разгоняя свой ржавый «Субару» до 80 миль в час. Но к тому времени, как он достиг Хэмпдена, его славные видения померкли, а в Ороно от них не осталось ничего, кроме слабого мерцания. Он предположил, что это был мгновенный тепловой удар. Только рвота была реальностью, так как он чувствовал ее запах от своей одежды. В первый день конференции он был бледен и молчалив, мало выступал, оплакивая свое великолепное эфемерное видение.
Тем же утром Мейбл Нойз прекратила свое существование, бродя по подвальному помещению своего дома. Было бы неверно говорить, что она случайно убила себя или погибла от несчастного случая. Ни одна из этих фраз не могла бы объяснить то, что с ней случилось. Мейбл не получила пулю в голову, чистя оружие, не сунула палец в электрическую розетку; она просто распалась на молекулы и в мгновение ока прекратила существование. Это было быстро и совсем не больно. Была вспышка голубого света, и она исчезла. От нее ничего не осталось, кроме тлеющей лямки от бюстгальтера и приспособления, напоминающего серебристую полировальную машинку. Может, приспособление как раз этим и было. Мейбл предназначала его для исполнения грязной и утомительной работы и удивлялась, как это она не додумалась до такой машинки раньше, — или почему, скажите ради Бога, их негде было купить, если их так просто делать и эти болваны там, в Корее, могли бы выпускать их тоннами. Она начала сознавать, сколько вещей она может сделать, используя приспособления, имевшиеся в ее магазине. Замечательных вещей. Она просматривала каталоги, и была изумлена, что этих вещей в них нет. Боже мой, думала она, кажется, я скоро стану богатой! Только она успела соединить какие-то проводки в серебристой полировальной машинке, как распалась на элементарные частицы быстрее чем за 0.0006 наносекунд.
По правде говоря, в Хэвене по ней не очень скучали. Город безвольно лежал на дне неподвижной, стоячей воздушной ямы. Из леса за домом Гаррика доносились звуки работающих машин, так как Бобби и Гарденер принялись за раскопки. Во всем остальном целый город, казалось, дремал.
12
В этот полдень Рут не задремала.
Она думала об звуках, доносящихся от дома Бобби Андерсон (она больше не думала о нем, как о ферме старого Гаррика), и о самой Бобби Андерсон.
Теперь в городе существовал общий источник знания, бассейн мыслей, которыми все они делились. Месяц назад Рут сочла бы такую мысль сумасшедшей. Сейчас она была несомненной. Как нарастающие, шелестящие голоса, Знания были там.
Частью знания было то, что начала все это Бобби. Пусть неумышленно, но она привела все это в движение. Сейчас она и ее друг (этот друг был Рут совершенно неизвестен; она знала о нем только потому, что видела его там сидящим с Бобби на веранде вечерами) работали по 12–14 часов в сутки, ухудшая ситуацию. Она не была уверена, что друг Бобби понимал, что он в действительности делает. Он был как-то в стороне от общей сети.
Как они ухудшали ситуацию?
Она не знала. Она даже не знала наверняка, что они делают. Это было также закрыто, и не только для нее, но и для всех в Хэвене. В свое время они узнают; они не придут к этому знанию, они станут им, так как по всему городу у всех существ женского пола от 8 до 60 лет приблизительно в одно и то же время прекратились менструации. Нужно было что-то делать с этими раскопками — это Рут знала определенно. Однажды в полдень она слегка вздремнула и увидела во сне, как Бобби и ее друг из Трои выкапывают серебристый цилиндр около двухсот футов в диаметре. По мере того как они его выкапывали, она увидела цилиндр меньших размеров, стальной, приблизительно десяти футов в диаметре и пяти в высоту, с соскообразным выступом в центре, на котором был выгравирован знак «+». Когда она проснулась, то поняла, что видела во сне гигантскую щелочную батарейку, погребенную в землю и гранит на участке позади дома Бобби, эта батарея была больше, чем коровник Фрэнка Спрюса.
Рут знала, что бы ни выкапывали там, в лесу, Бобби и ее друг, это не было, конечно, гигантским D-элементом. Кроме как… на самом деле она как раз думала, что это как раз им и было. Бобби открыла какой-то гигантский источник энергии и стала его пленницей. Эта же самая сила одновременно гальванизировала и пленила весь город. И она час от часу становится сильнее.
Ее сознание шептало: Ты должна позволить всему идти своим чередом. Ты просто должна стать в стороне и не вмешиваться, пусть оно идет своим путем. Они любили тебя. Рут, это действительно так. Ты слышишь их голоса, как поднимающийся октябрьский ветер, вздымающий опавшие листья, не просто сдувающий их, чтобы они потом падали на землю, но сгоняющий их в циклон; ты слышишь их внутренние голоса, и, хотя иногда они звучат искаженно и сконфуженно, я не думаю, что они могут лгать; и когда эти поднимающиеся голоса говорят, что они любили тебя, что они все еще любят тебя, они могут говорить правду. Но если ты вмешаешься в то, что здесь происходит, я думаю, что они убьют тебя, Рут. Это сделает не дружок Бобби — его это как-то не трогает. Он не слышит голосов. Он не превращается. Только пьет. Голос Бобби говорил: Гард напился. Но что до всех остальных… если ты вмешаешься в их дела… они убьют тебя. Рут. Нежно. С любовью. Поэтому оставайся в стороне. Пусть это произойдет.
Но если она поступит так, ее город будет разрушен… не изменен — как снова и снова изменялось его название, не поврежден, как повредил его этот сладкоречивый проповедник, а разрушен. И она будет разрушена вместе с ним, потому что силы в ее сердцевине уже разбужены. Она чувствовала это.
Хорошо, тогда… что же делать?
В настоящий момент ничего. Дела могут пойти лучше сами по, себе. Между прочим, нет ли какого-нибудь способа экранировать свои мысли?
Она начала экспериментировать со скороговорками: Карл у Клары украл кораллы. На дворе трава на траве дрова. После небольшой практики она поняла, что может заставить одну из них крутиться в мозгу постоянно. Она отправилась в город, купила мясного фарша и два початка кукурузы на обед и любезно поговорила с Мейдж Тиллсттс за прилавком и с Дейвом Ратледжем, сидящим на своем обычном месте перед магазином и медленно плетущим стул своими старыми, узловатыми артритными руками. Только старый Дейв не выглядел таким уж старым, каким выглядел обычно в те дни. Ничего подобного.
Оба они смотрели на нес настороженно, удивленно и озадаченно. Они слышат меня… но не очень хорошо. Я могу заглушать их!
Действительно, могу!
Она не знала, насколько успешно — и не стоило делать на эту ее способность большую ставку, — но это работало. Это не значило, что они не смогут расшифровать ее, если возьмутся за се мозг объединенными силами. Она чувствовала, что такое возможно. Но, по крайней мере, это было что-то, одна стрела в прежде пустовавшем колчане.
В эту субботнюю ночь она решила, что подождет до полудня четверга приблизительно шестьдесят часов. Если ситуация будет продолжать ухудшаться, она поедет в полицейские казармы в Дерри, найдет кого-нибудь из старых друзей мужа — Монстра Дугана для начала — и расскажет, что происходит в их штате на расстоянии сорока миль вглубь штата по Девятому шоссе.
Может, это и не лучший план, но его нужно осуществить.
Рут Маккосланд уснула.
Ей снились батареи в земле.
Глава 6
Рут Маккосланд принимает решение
1
Исчезновение Дэвида Брауна полностью перечеркнуло план Рут. После того, как он пропал, она поняла, что не сможет уехать из города. Потому что Дэвид пропал, и они все знали об этом… но они также знали, что он все еще где-то здесь, в Хэвене.
При «превращении» всегда наступает время, которое можно было бы назвать «пляской лжи». Для Хэвена это время началось с момента исчезновения Дэвида и получило свое развитие на протяжении последовавших поисков.
Рут только засела за местные новости, как зазвонил телефон. Было ясно, что у Мэри Браун истерика.
— Успокойся, Мэри, — сказала Рут и подумала, как хорошо, что она успела поужинать. В ближайшее время ей, возможно, будет не до еды. Единственное, что ей удалось узнать у Мэри, это то, что с се мальчиком Дэвидом случилось что-то ужасное, и это началось на волшебном представлении на заднем дворе, и что у Хилли тоже истерика.
— Позови Брайена, — сказала Рут.
— Но ты придешь, ведь правда? — рыдала Мэри. — Пожалуйста, Рут, до темноты. Мы еще можем найти его, я знаю, что можем.
— Конечно, я приду, — сказала Рут. — А теперь позови Брайена. Брайен был ошеломлен, но смог более ясно изложить картину случившегося. Это звучало безумно, но разве что-нибудь еще могло удивить Хэвен за эти дни? После волшебного представления публика разошлась, оставив Дэвида и Хилли убираться. И вот теперь Дэвид пропал. Хилли потерял сознание и не помнит вообще ничего из того, что происходило днем. Единственное, что он твердо помнит, это то, что, когда он увидит Дэвида, он должен будет отдать ему все свои игрушки. Но не помнит, почему.
— Тебе лучше приехать как можно скорее, — сказал Брайен. Выходя, она задержалась на пути к ее «Дарту» и взглянула на Мэн-стрит Хэвена с явной ненавистью.
2
До темноты оставалось еще два часа, и Рут не теряла времени. Она забрала Брайена, Ива Хилмана, Джона Голдэна от дороги и увела их вместе с Генри Эпплгейтом, отцом Барни, на задний двор Браунов. Мэри хотела принять участие в поисках, но Рут настояла, чтобы она осталась с Хилли. При ее теперешнем состоянии она была бы скорее обузой, чем подмогой. Они, конечно, уже начали поиски, но производили их бестолково, почти по-идиотски. Родители пришли к выводу, что Дэвид перешел через дорогу и ушел в лес, и все уже перестали его искать, хотя продолжали бесцельно болтаться вокруг.
Рут поняла кое-что из их слов; кое-что из их наполовину безумного, наполовину испуганного вида; больше всего она поняла из их разумов.
Их двух разумов: человеческого и чужеродного. Существует момент, когда «превращение» может обратиться в сумасшествие — сумасшествие шизофрении, когда исходные разумы пытаются сопротивляться коллективному чужеродному разуму, объединяющему их в одно целое и… поглощающему их. Это было время необходимого принятия. Таким образом, это и был момент пляски лжи.
Мейбл Нойз могла бы начать все это, но люди недостаточно любили ее, чтобы начать плясать. Хиллманы и Брауны были любимы. Они были крепко связаны с историей Хэвена, их очень любили и очень уважали.
И, конечно, Дэвид Браун был всего лишь маленький мальчик. Чисто человеческий разум, «Разум Рут» говорил: он мог уйти в высокую траву на поле заднего двора Браунов и уснуть. Более похоже на правду, нежели идея Мэри о том, что он ушел в лес — для этого ему нужно было перейти дорогу, а он был послушным мальчиком. Так говорили и Мэри, и Брайен. И, что более важно, все остальные. Ему говорили снова, и снова, и снова, чтобы он не переходил дорогу без взрослых, так что лес казался маловероятным.
— Мы обследуем лужайку и поле участок за участком, — сказала Рут. — И мы будем не просто ходить, мы будем смотреть.
— Но если мы не найдем его? — глаза Брайена смотрели испуганно и умоляюще. — Если мы не найдем его, Рут?
Она могла не отвечать ему, ей стоило лишь подумать. Если они не найдут Дэвида сразу, ей придется начать звонить. И это будут очень большие поиски люди с фонарями и охотничьими рожками, идущие между деревьев. Если Дэвида не отыщут к утру, она позвонит Орвэлу Дэвидсону в Общество и попросит его привести своих сыщиков. Для большинства из них это была знакомая процедура. Они знали все о поисковых работах, и многие в них не раз участвовали; они достаточно практиковались во время охотничьего сезона, когда лес наполнялся чужаками, несущими свои крупнокалиберные винтовки и одетыми в новенькие оранжевые фланелевые балахоны из «Эл. Эл. Бинз». Обычно потерявшихся находили живыми, только сильно перепуганными.
Но иногда их находили мертвыми.
И иногда их не находили вообще.
Они не найдут Дэвида Брауна, и они знали это еще до начала поисков. Их разумы очистились, как только появилась Рут. Это был акт инстинкта, непроизвольный и слепой. Они соединили свои разумы и искали Дэвида. Их голоса слились в хор, настолько мощный, что, если бы Дэвид находился в радиусе 70 миль, он бы схватился руками за голову и закричал от боли. Он бы услышал их и узнал, что его ищут, на расстоянии и в 5 раз большем.
Нет, Дэвид Браун, не заблудился. Он просто был… не здесь.
Поиски, к которым они готовились, были совершенно бесполезны.
Но, поскольку это понимал лишь мозг Томминокера, а они все еще продолжали думать о себе, как о «человеческих существах», они начали пляску лжи.
Превращение требует большой лжи.
И то, что они говорили себе, что они остались такими же, как всегда, было самой большой ложью.
И они все это знали. Даже Рут Маккосланд.
3
К половине девятого, когда сумерки сгустились настолько, что почти напоминали ночь, число участвовавших в поисках возросло с пяти до дюжины. Новички прибыли быстро — даже слишком быстро для того, чтобы это показалось нормальным. Они распределились по всем дворам и полям на стороне Браунов, начав со сцены Хилли (Рут сама забралась под нее с мощным фонарем, полагая, что, если Дэвид Браун где-то неподалеку, то он должен быть здесь, спящий — но там была только примятая трава и странный электрический запах, который заставил ее наморщить нос) и расширяя район поисков, отходили оттуда по лучам в разные стороны.
— Ты думаешь, что он в лесу, Рут? — спросила Кейси Тримейн.
— Должно быть, — ответила она устало. У нее снова заболела голова. Дэвид был
(не был)
в лесу так же как Президент Соединенных Штатов. Тем не менее…
Глубоко в ее мозгу скороговорки обгоняли друг друга с неутомимостью белок, крутящихся в колесе.
Сумерки были не настолько густыми, чтобы она не смогла заметить, что Брайен Браун закрыл лицо рукой и отвернулся от остальных. Воцарилось неловкое молчание, которое Рут наконец нарушила.
— Нам нужно больше людей.
— Вызвать полицию, Рут? — спросила Кейси.
Она оглядела их, смотревших на нее. Их лица были безмолвны и спокойны.
(нет Рут нет)
(чужаков не надо чужаков мы справимся)
(мы справимся с этим делом нам не нужно чужаков пока)
(пока мы не сбросим старую кожу и не наденем новую пока)
(мы не «превратимся»)
(если он в лесу мы услышим его он позовет)
(позовет своим разумом)
(не надо чужаков Рут тсс-с-с тсс-с-с ради твоей жизни Рут мы)
(мы все любим тебя но не надо чужаков)
Эти голоса пронзили ее мозг, пронзили безмолвную, влажную темноту: она взглянула и увидела лишь темные силуэты и белые лица, силуэты и лица, которые сейчас показались вполне человеческими. «У кого из вас еще сохранились ваши зубы?» — истерично подумала Рут Маккосланд.
Она открыла рот, думая, что закричит, но ее голос прозвучал —, по крайней мере в ее собственных ушах — нормально и естественно.
В ее мозгу скороговорки
(Карл у Клары что-то украл. Клара у Карла что-то украла)
завертелись быстрее, чем когда-либо.
— Я не думаю, что они понадобятся нам сейчас, Кейси, правда?
Кейси взглянула на нее, слегка недоуменно.
— Как скажешь, Рут.
— Отлично, — сказала она. — Генри… Джон… и вы остальные. Идите звонить. Нужно 50 мужчин и женщин, знающих лес, перед тем как мы в него войдем. Каждый, кто появится здесь, должен принести фонарь, иначе он и близко не подойдет к лесу. Пропал маленький мальчик, и нам не надо, чтобы потерялся еще и взрослый мужчина или женщина.
Пока она говорила, ее голос становился все уверенней; трясущий страх исчез. Они смотрели на нее с уважением.
— Я позвоню Эдли Маккину и Дику Эллисону. Брайен, вернись и скажи Мэри, чтобы она сварила побольше кофе. У нас впереди длинная ночь.
Они разошлись в разных направлениях; мужчины, которые должны были позвонить, направились к дому Генри Эпплгейта. Дом Браунов был ближе, но ситуация ухудшилась, и никто из них не хотел сейчас туда идти. Тогда как Брайен говорил своей жене, что Рут Маккосланд решила, что их четырехлетний сын, возможно, заблудился в
(не там)
большом лесу.
Рут страшно устала. Она хотела бы поверить, что просто сошла с ума; если бы она смогла поверить, все было бы проще.
— Рут?
Она обернулась. Ив Хиллман стоял перед ней, его тонкие белые волосы шевелились вокруг его черепа. Он выглядел обеспокоенным и напуганным.
— Хилли опять в обмороке. Его глаза открыты, но… — он пожал плечами.
— Мне очень жаль, — сказала Рут.
— Я заберу его в Дерри. Брайен и Мэри хотят, конечно, остаться здесь.
— Почему бы не начать с доктора Уорвика?
— Лучше в Дерри, — Ив не мигая смотрел на Рут. Его глаза были глазами старика, покрасневшими, слезящимися, их синева поблекла до практически несуществующего цвета. Поблекшие, но не глупые. И внезапно Рут поняла, и невероятное возбуждение ударило ей в голову так, что она даже запрокинулась назад: она едва может читать его мысли! Что бы ни происходило здесь в Хэвене, Ив как и друг Бобби, был свободен. Это все происходило вокруг него, и он знал о нем — что-то — но не был частью этого.
Она ощутила, как возбуждение постепенно стало перерастать в зависть.
— Я думаю, что ему будет лучше вне города. Ты не против, Рутти?
— Да, — медленно ответила она, думая о тех пронзающих голосах, подумав в последний раз о том, что Дэвид был не здесь, и отбросив эту лунатичную идею навсегда. Конечно он был. Разве они не были людьми? Они были. Были. Но…
— Да, я думаю, ему будет лучше.
— Ты можешь поехать с нами, Рутти. Она посмотрела на него долгим взглядом.
— Хилли что-то сделал, Ив? В твоей голове, я вижу его имя. Больше я ничего не вижу — только это. Оно мерцает как неоновая вывеска.
Он взглянул на нее, казалось, он совсем не был удивлен ее способностью, с помощью которой она — чувствительная Рут Маккосланд — могла читать его мысли, или верила, что могла это делать.
— Возможно. Он ведет себя так, как будто сделал. Это… этот полуобморок, в котором он… если это то, что… он мог сделать что-то, о чем он сейчас сожалеет. Даже если и так, это была не его вина, Рутти. Что бы ни происходило здесь в Хэвене… именно оно сделало это.
Хлопнула калитка. Она взглянула в сторону Эпплгейтов и увидела, что несколько мужчин возвращаются.
Ив оглянулся вокруг и снова взглянул на Рут.
— Пойдем с нами, Рут.
— И оставить город? Ив, я не могу.
— Хорошо. Если Хилли вспомнит что-нибудь…
— Свяжись со мной, — сказала она.
— Если смогу, — проворчал Ив. — Они могут сделать это очень трудным, Рути.
— Да, — ответила Рут. — Я знаю.
— Они идут, Рут, — сказал Генри Эпплгейт, и посмотрел на Ива Хиллмана холодным, оценивающим взглядом. — Много хороших людей.
— Отлично, — ответила Рут.
Ив какое-то время смотрел на Эпплгейта немигающим взглядом, потом двинулся прочь. Спустя примерно час, когда Рут организовывала участвующих в поисках, готовя их к первой экспедиции, она увидела, как старенький «Вэлиент» Ива отъехал от дома Браунов и направился в сторону Бангора. Маленькая, темная фигурка — Хилли — застыла на пассажирском сиденье как манекен из магазина.
Удачи вам обоим, подумала Рут.
Когда автомобиль старика исчез за первым холмом, Рут посмотрела вокруг и увидела человек двадцать пять мужчин и примерно полдюжины женщин, стоящих по обе стороны дороги. Они стояли не двигаясь, просто смотрели на
(любили)
нее. Вновь она подумала, что их силуэты меняются, дрожат, становятся нечеловеческими; они на самом деле «превращались», становились чем-то таким, о чем она даже не отваживалась подумать… также как и она сама.
— Чего уставились? — с нехарактерной для нее резкостью спросила она. Пошли! Ищите Дэвида Брауна!
4
Они не нашли его ни этой ночью, ни в понедельник, с его жарким давящим белым молчанием. Бобби Андерсон и ее приятель тоже принимали участие в поисках; грохот копающих машин за фермой старого Гаррика на время умолк. Приятель, Гарденер, выглядел бледным, больным и понурым. Рут сомневалась, выдержит ли он весь день, когда впервые увидела его. Если он проявит признаки того, чтобы выпасть из поисковой цепи, оставляя брешь, благодаря которой они смогут не заметить пропавшего мальчика. Рут отправит его назад в дом Бобби… но он держался, несмотря на свой измотанный вид.
К этому моменту сама Рут уже пережила слабый припадок, вызванный двойным напряжением от попытки найти Дэвида Брауна и сопротивляться медленному изменению ее мозга.
Ей удалось ухватить пару часов в понедельник утром перед рассветом, чтобы забыться тяжелым сном, а потом она опять была на ногах, выпивая чашку за чашкой кофе и выкуривая сигарету за сигаретой. Она даже не допускала мысли о том, чтобы вызвать помощь извне. Если бы она так поступила, чужаки очень быстро — в течение нескольких часов, думала она — разобрались бы, что Хэвен изменил имя на Кошмарвиль. Стиль жизни Хэвена — если можно было бы так выразиться, — а не пропавший мальчик, стал бы предметом их интереса. И тогда Дэвид пропал бы навсегда.
Хотя солнце уже давно село, было еще по-прежнему тепло. Вдалеке слышался гром, но ни ветра, ни дождя не было. Сверкали зарницы. В зарослях, буреломах и поднимающейся молодой поросли роились и жужжали комары. Хрустели ветки. Люди чертыхались, проваливаясь в лужи и перебираясь через поваленные деревья. Лучи фонарей выписывали бессмысленные зигзаги. Чувствовалась суетливость, но не сплоченность — в конце концов, у них было всего несколько фонарей против воскресной полночи. Психическая связь не принесла в Хэвен чувства мира и гармонии, казалось, совсем наоборот. Рут изо всех сил старалась заставить их двигаться.
После полуночи — скоро уже должно было начаться утро понедельника — мир просто уплыл от нее. Это произошло быстро, как большая ленивая рыба исчезает с мощным и внезапным движением хвоста. Она увидела, как фонарь выпал из ее пальцев. Это выглядело так, как будто она смотрела кино. Она почувствовала горячие струйки пота на щеках, лоб внезапно похолодел. Постоянно растущая жуткая головная боль, мучившая ее весь день, исчезла с внезапным безболезненным хлопком. Она услышала это, как будто кто-то в глубине ее мозга натянул дребезжащую струну. В какой-то момент она вдруг ясно увидела яркие разноцветные ленты потоков, протекающих через дрожащие серые каналы ее мозжечка. Затем у нее подкосились колени. Рут упала вперед в глухой кустарник. В отблесках света фонаря она смогла разглядеть шипы, они выглядели длинными и жестокими, но кустарник показался ей мягким, как пуховая подушка.
Она попыталась позвать на помощь и не смогла.
Они и так услышали.
Послышались приближающиеся шаги. Перекрещивались лучи фонарей. Кто-то
(Джуд Таркингтон)
столкнулся с кем-то еще
(Хэнком Баком)
и между ними сверкнула моментальная искра ненависти.
(отойди с дороги ты чучело)
(я заеду тебе сейчас этим фонарем Бак клянусь Богом я это сделаю)
Потом мысли сфокусировались на ней с истинной и непритворной
(мы все любим тебя)
лаской — но, о, это была ласка стального зажима, и она пугала ее.
Руки нашли ее, перевернули и
(мы все любим тебя и мы поможем тебе «превратиться»)
аккуратно подняли ее.
(И я люблю вас… сейчас, пожалуйста, найдите его. Сконцентрируйтесь на этом, сконцентрируйтесь на Дэвиде Брауне. Не противьтесь, не спорьте)
(Мы все любим тебя Рут)
Она увидела, что многие из них плакали, и именно сейчас она заметила (как бы ей этого не хотелось), что остальные сердито ворчали, поднимая и опуская губы, и поднимая их снова, как собаки вот-вот готовые броситься в бой.
5
Эд Маккин отвез ее домой, и Хейзл Маккриди уложила ее в постель. Она погрузилась в дикие, путаные сны. Единственное, что она смогла вспомнить, был образ Дэвида Брауна, цепляющегося за остаток своей жизни в почти лишенном воздуха пространстве — он лежал на черной земле под черным небом, усыпанным ослепительными звездами, земля была жесткой, пересохшей и потрескавшейся. Она видела кровь, выливающуюся у него изо рта и из носа, лопнувшие глаза. Она проснулась, сидя в кровати и задыхаясь.
Потом она позвонила в ратушу. Хейзл взяла трубку. Практически все дееспособные мужчины и женщины города были в лесу заняты поисками, сказала Хейзл. Но, если они не найдут его до завтра… Хейзл не закончила фразу.
Рут вновь присоединилась к поискам, которые передвинулись уже на глубину десять миль в лес, в десять утра во вторник.
Ньют Берринджер, взглянув на нее, сказал:
— Тебе
(нечего делать здесь. Рут)
— и ты знаешь об этом, — закончил он вслух.
— Мне есть что делать, — ответила она с нехарактерной для нее резкостью. И дай мне спокойно заняться этим.
Она провела здесь весь долгий, душный день, перекликаясь до тех пор, пока почти совсем не охрипла. Когда сумерки вновь стали сгущаться, она позволила Бичу Джернигану отвезти ее обратно в город. В кузове грузовика Бича было что-то, накрытое брезентом. Она не представляла себе, что бы это могло быть, да ей и не хотелось думать об этом. Она отчаянно хотела остаться в лесу, но силы оставили ее, и она подумала, что, если с ней снова случится припадок, они не позволят ей вернуться. Она заставила себя поесть и поспать около шести часов.
Она сделала себе сэндвич с ветчиной и не стала пить кофе — напротив, ей хотелось молока. Она прошла в классную комнату, присела и разложила свой небольшой завтрак на своем столе. Она сидела, разглядывая своих кукол. Они в ответ разглядывали ее стеклянными глазами.
Не шутить, не хохотать, пришло ей в голову. Квакеры сели заседать. Покажешь зубы иль язык…
Мысль исчезла.
Она прикрыла глаза, она не совсем еще проснулась и медленно возвращалась к реальности, и чуть позже взглянула на часы. Ее глаза расширились от удивления. Она принесла сюда свой завтрак в половине девятого. Он был до сих пор здесь, под рукой, но сейчас было уже четверть двенадцатого.
И…
…и несколько кукол были передвинуты.
Немецкий мальчик в своих альпийских шортах — Ледорхозенах — сидел напротив Эффанби-леди вместо того, чтобы сидеть между японской куклой в кимоно и индийской куклой в сари. Рут поднялась, ее сердце быстро и гулко стучало. Китайская кукла Хоупи сидела на подоле холщового удуна — гаитянской куклы с белыми крестиками вместо глаз. И русский мужик-моховик лежал на полу, уставясь в потолок, голова его свернулась набок, как у повешенного.
Кто передвигал моих кукол? Кто был здесь?
Она дико озиралась по сторонам, сейчас ее напуганный, спутанный рассудок ожидал увидеть Элмера Хейни, избивавшего своих пасынков, а теперь стоящего в полутемной большой комнате наверху, которая была студией Ральфа, ухмыляясь своей впалой, тупой улыбкой. Я сказал тебе, женщина: не лезь не в свое дело, сука.
Ничего. Никого.
Кто был здесь? Кто передвинул…
Мы сами передвинулись, дорогая.
Хитрый, хихикающий голос.
Ее рука поднялась к губам. Ее глаза расширились. И тогда она увидела расползающиеся и шатающиеся буквы, нацарапанные на доске. Их писали с такой силой, что мел несколько раз ломался; его неаккуратные обломки валялись в канавке для мела.
ДЭВИД БРАУН НА АЛЬТАИРЕ-4 Что? Что? Что это…
Это значит, что он слишком далеко, сказала китайская кукла и внезапно показалось, что сквозь поры ее матерчато-деревянного тела стал просачиваться зеленый свет. Когда она взглянула на куклу, онемев от ужаса, ее деревянное лицо раскололось, открывая зловещую, зевающую гримасу. Низенькая скамеечка вывалилась из-под нее и ударилась об пол с сухим пустым стуком. Ушел далеко, слишком далеко, слишком далеко…
Нет! Я не верю! — вскричала Рут.
Целый город, Рут… ушел далеко… слишком далеко… слишком далеко…
Нет!
Потерялся… потерялся…
Глаза куклы Грейнер из папье-маше внезапно наполнились жидким зеленым огнем. Ты тоже потерялась, сказала она. Ты такая же сумасшедшая, как и весь город. Дэвид Браун это только оправдание, чтобы остаться здесь…
Нет…
Но все куклы теперь шевелились, этот зеленый свет передавался от одной к другой, пока вся ее классная комната не заполнилась им. Он то усиливался, то ослабевал, и она подумала с тошнотворным ужасом, что это похоже на то, если бы она находилась внутри страшного изумрудного сердца.
Они уставились на нее своими безжизненными глазами и теперь она поняла, почему куклы так смертельно напугали Эдвину Турлоу.
Сейчас это были голоса ее кукол, хитро шепчущих, болтающих друг с другом, болтающих с ней… Но это были и голоса ее города, и Рут Маккосланд знала об этом.
Она подумала, что, возможно, эти голоса — остатки рассудка города… и ее собственного рассудка.
Надо что-то сделать, Рут. Это произнесла китайская фарфоровая кукла, огонь сочился из ее рта; это был голос Бича Джернигана.
Нужно предупредить кого-то. Это была французская гуттаперчевая; голос принадлежал Хейзл Маккриди.
Но они никогда не позволят тебе уйти. Рут. Это была кукла, изображающая Никсона, его два поднятых вверх набитых пальца показывали «виктория!» он говорил голосом Джона Эндерса из средней школы.
Они любят тебя. Рут, но, если ты попытаешься уехать сейчас, они убьют тебя. И ты знаешь это, не так ли? Ее Кьюпи, кукла 1910 года, с резиновой головой в форме перевернутой капли; голос принадлежал Джастину Хеду.
Надо послать сигнал.
Сигнал, Рут, да, и ты знаешь как…
Используй нас, мы покажем тебе как, мы знаем…
Она неуклюже шагнула назад, попробовала закрыть уши руками, как будто так она могла заткнуть эти голоса. Губы ее дрожали. Она была в ужасе, и что напугало ее больше всего, так это то, как она могла ошибиться в этих двуличных голосах, приняв их за остатки рассудка. Все сумасшествие Хэвена было сконцентрировано сейчас здесь.
Сигнал, используй нас, мы покажем тебе как, мы знаем и ты ХОЧЕШЬ знать, ратуша, Рут, башенные часы…
Шуршащие голоса стали монотонно распевать: Ратуша, Рут! Да! Да, она! Ратуша! Ратуша! Да!
Читать бесплатно другие книги:
