Томминокеры Кинг Стивен

2

Они сели в «Томкэт» и в тишине проехали мимо мертвых деревьев; единственным звуком был еле различимый гул аккумулятора. Они оба молчали.

Бобби припарковала трактор у навеса, и они постояли минуту, глядя на серебряный диск, торчащий из котлована. Утреннее солнце бросало на него ясный, широкий клин света.

Внутрь, снова подумал Гарденер.

— Ты готов? — опять спросила Бобби. — Ну же, Рокки — всего один сильный удар, и ты больше ничего не будешь чувствовать.

— Да, отлично, — сказал Гарденер. Его голос был немного хриплым.

Бобби посмотрела на него изучающе своими изменчивыми глазами — с этими плавающими, расширяющимися зрачками. Гарденер почти ощутил, как мысленные пальцы тискают его мысли, пытаясь вытащить их наружу.

— Пойти туда — это могло тебя убить, ты знаешь, — наконец, сказала Бобби. — Не воздух, с ним мы справимся, — она улыбнулась. — Смешно, да? Пять минут в такой маске лишило бы кого-нибудь снаружи сознания, а полчаса его бы убили. Но нас они спасают. Это щекочет твои нервы. Гард?

— Да, — сказал Гард, глядя на корабль и думая о том, что его всегда волновало: «Откуда ты? И как долго ты шел сквозь ночь, прежде чем оказаться здесь?» — Это щекочет.

— Я думаю, ты будешь в порядке, но знаешь, — Бобби помялась, — твоя голова… эта стальная пластинка может как-нибудь наткнуться на…

— Я знаю, что рискую.

— Как хочешь.

Бобби развернулась и пошла к котловану. Гарденер постоял немного на месте, глядя, как она идет.

«Я знаю об опасности от пластины. Но мне меньше ясна опасность от тебя, Бобби. Я действительно буду дышать хэвенским воздухом, когда надену маску, или чем-то другим?»

Но ведь это уже не важно, не так ли? Жребий брошен. И ничто не поможет ему избежать захода внутрь корабля, если он вообще это сможет, — ни Дэвид Браун, ни целый мир.

Бобби достигла котлована. Она повернулась и посмотрела назад; в утреннем свете ее загримированное лицо казалось тупой маской, вид которой искажался окружающими старыми соснами и елями.

— Идешь?

— Да, — сказал Гарденер и зашагал к кораблю.

3

Спуститься оказалось неожиданно сложным. Смешно, но подъем был самой легкой частью. Хорошей стороной дела было то, что кнопка находилась здесь, в самом деле, не больше чем «О» на радиотелефоне. Плохая сторона заключалась в том, что она была обычным электрическим выключателем на одной из опор, поддерживающей навес. А она была в пятидесяти футах от края котлована. Только сейчас Гарденер вспомнил, как происходили все отзывы машины; до сих пор, никого из них двоих не волновал тот факт, что их руки были несколько короче пятидесяти футов.

Они пользовались подъемником, спускаясь и поднимаясь, долго, достаточно долго, чтобы считать его надежным. Стоя у края котлована, они вдруг поняли, что никогда не спускались вдвоем. Оба это поняли, но ни один не сказал, что раньше спускались поодиночке, чтобы другой мог запустить подъемник вниз, и все было хорошо. Никто из них не сказал этого, потому что обоим было понятно, что в этот раз, и только в этот раз, они должны спуститься вместе, совсем вместе, каждый одной ногой в общем стремени, руки на талии другого, как у влюбленных, качающихся на качелях. Это было глупо, просто глупо, просто достаточно глупо для того, чтобы быть единственно верным.

Они поглядели друг на друга, не произнося ни слова, но две мысли поплыли и переплелись в воздухе. (вот и мы пара выпускников колледжа)

(Бобби, где я оставил левовращающий гаечный ключ)

Странный новый рот Бобби задрожал. Она отвернулась и фыркнула. Гард на секунду почувствовал прежнюю теплоту, коснувшуюся его сердца. Это было в первый и последний раз, когда действительно он увидел Прежнюю и Неулучшенную Бобби Андерсон.

— Ну хорошо, ты можешь соорудить переносной пульт, чтобы двигать подъемник?

— Могу, но стоит ли тратить время. У меня другая идея. — Ее взгляд коснулся на мгновение лица Гарденера, задумчивый и подсчитывающий. Это был, взгляд, который Гарденер не мог просто расшифровать. Затем Бобби отошла к навесу.

Гарденер последовал за ней и увидел, как Бобби рывком открыла большую зеленую металлическую коробку, привешенную к опоре. Она перебрала инструменты и всякий мусор внутри, и затем вернулась с транзисторным приемником. Он был меньше, чем те, которые его помощники превращали в Новые и Улучшенные аккумуляторы, пока Бобби восстанавливала силы. Гард никогда не видел такого радиоприемника раньше. Он был очень маленьким.

Кто-то из них притащил его прошлой ночью, подумал он. Бобби вытащила короткую антенну, вставила компенсатор в гнездо, а вилочку себе в ухо. Гард вдруг вспомнил Фримана Мосса, заводящего колышущуюся аппаратуру, как дрессировщик слонов, который гоняет больших ребят по центральной арене.

— Это недолго, — Бобби направила антенну на ферму. Гарденеру показалось, что он как-то слышит тяжелое колебание — не воздуха, а чего-то внутри воздуха. На какое-то мгновение его голова наполнилась музыкой, а потом — болью в области лба, как будто он выпил слишком много холодной воды очень быстро.

— Что теперь?

— Мы ждем, — сказала Бобби и повторила:

— Это недолго.

Ее задумчивый взгляд снова скользнул по лицу Гарденера, и на этот раз он подумал, что понял ее взгляд. Она хочет, чтобы я что-то увидел. И сейчас как раз есть возможность мне показать.

Он уселся около края котлована и достал из грудного кармана очень старую пачку сигарет. Оставалось две. Одна была сломана, а другая гнутая, но целая. Он поджег ее и закурил, размышляя и не очень огорчаясь отсрочкой. Она давала ему возможность просмотреть свои планы еще раз. Конечно, если он свалится замертво, как только они пройдут через круглый люк, это будет некоторой помехой в осуществлении планов.

— А, ну вот и мы! — сказала Бобби, вскакивая.

Гард тоже встал. Он огляделся, но сначала ничего не заметил.

— Вон там, Гард. На тропинке, — Бобби говорила с гордостью ребенка, демонстрирующего свою первую яхту из мыльницы. Гарденер наконец увидел и рассмеялся. Он совсем не хотел смеяться, но ничего не мог с собой поделать. Он все время думал, что свыкся с чудным новым миром хэвенской супернауки, оснащенным судом присяжных, но любое новое странное сочетание откидывало его обратно в кроличью нору. Как сейчас.

Бобби улыбалась, но слабо, смутно, как будто смех Гарденера, так или иначе, ничего не означал.

— Это действительно выглядит немного странно, но все, что надо, оно сделает. Лови меня на слове.

Это был «Электролюкс», который он видел на складе. Он не двигался по земле, а плыл над ней, его маленькие белые колеса вертелись. Его тень отбегала с одной стороны, как такса на поводке. Сверху, где обычно помещалась вакуумная кишка, торчали две тонкие проволоки в форме V. Это антенна, догадался Гарденер.

Теперь оно приземлилось, если так можно назвать снижение с трех дюймов высоты, и покатило по изрытой земле зоны раскопок к навесу, оставляя узкую колею за собой. Оно остановилось под коробкой выключателя, который контролировал канат.

— Смотри, — сказала Бобби тем же поглядите-на-мою-яхту-мыльницу голосом.

Раздался щелчок. Гудение. Теперь тонкий черный шнур поднялся из бока пылесоса, как поднимается веревка из плетеной корзины в индийском фокусе. Только это не было веревкой, Гарденер заметил; это был кусок коаксиального кабеля.

Он поднимался в воздухе… выше… выше… выше. Он коснулся края коробки переключателя и пополз вокруг к центральной части. Гарденер почувствовал спазм отвращения. Как будто глядишь на что-то сходное с летучей мышью — что-то слепое, у чего есть радар. Что-то слепое, что может… может искать.

Конец кабеля нашел кнопки — черную, которая заставляла подъемник подниматься и спускаться, и красную, которая его останавливала. Конец кабеля коснулся черной — и внезапно затвердел. Черная кнопка мягко утопилась. Мотор за навесом заработал, и подъемник скользнул в котлован.

Напряжение кабеля уменьшилось. Он соскользнул к красной кнопке «Стоп», отвердел, нажал ее. Тогда мотор заглох — наклонившись, Гарденер мог видеть подъемник, болтающийся напротив стенки разреза в футах двенадцати ниже кабель поднялся и нажал снова на черную кнопку. Мотор опять заработал. Подъемник вернулся. Когда он достиг края котлована, мотор автоматически отключился.

Бобби повернулась к нему.

— Вот, — сказала она. — Работает отлично.

— Это невероятно, — произнес Гарденер. Его взгляд бегал от Бобби к «Электролюксу», пока кабель нажимал кнопки. Бобби не манипулировала с радио, как Фриман Мосс со своим «воки-токи», но Гарденер заметил легкую морщину от напряжения, и то, как ее глаза опустились за секунду до того, как коаксиальный кабель перескочил с черной кнопки на красную.

Выглядит как механическая такса, что-то с тех иногда хороших фантастических фильмов Келли Фрис. Вот на что это все похоже, но ведь это не робот, вовсе нет. У этого нет мозгов. Бобби — его мозги… и она хочет, чтобы я знал это.

На складе было много таких привычных приспособлений, выстроенных вдоль стены. То, на чем попыталась остановиться его мысль, было моечной машиной с бумеранговой антенной вверху.

Склад. Черт возьми, появляется интересный вопрос. Гард открыл рот, чтобы спросить… и закрыл его снова, пытаясь в то же время утолщать щит для мыслей, насколько это возможно. Он почувствовал себя человеком, прогуливающимся у самого края пропасти в тысячу футов глубиной, который любуется восходом.

Никто не возвращался… насколько я знаю… и склад закрыт на висячий замок снаружи. Так как Фидо-Пылесос выбрался?

Он был уже готов задать этот вопрос, когда вспомнил, что Бобби и не упоминала о том, откуда «Электролюкс» появился. Гард внезапно ощутил запах своего пота, горький и противный.

Он поглядел на Бобби и увидел, что она смотрит на него, с этой улыбкой, раздражающей улыбкой, которая означает, что она знает, что Гарденер думает… но не то, о чем он думает.

— Откуда он появился, кстати? — спросил Гарденер.

— О…он был рядом, — Бобби поводила неопределенно рукой. — Самое главное, что он работает. Важно для неожиданной отсрочки. Или ты хочешь продолжить?

— Ладно. Только я надеюсь, что его батарейка не сядет, пока мы будем внизу.

— Я — его батарейка, — сказала она. — И пока я в порядке, ты можешь подняться снова. Гард. О'кей?

Твой страховой полис. Да, я думаю, я это понял.

— О'кей, — сказал он.

Они пошли к котловану. Бобби села в подъемник первая, пока кабель тянулся из бока «Электролюкса —, чтобы запустить кнопку. Подъемник пришел снова наверх и Гарденер шагнул в него, держась за канат, в то время как он уже начал спускаться.

Он бросил последний взгляд на оснащенный батарейками старый «Электролюкс и подумал опять: «Как, черт возьми, он выбрался наружу?»

Затем он провалился в туманность котлована и во влажный каменный запах мокрых скал; гладкая поверхность корабля вырастала слева от него, как стена небоскреба без окон.

4

Гард слез с подъемника. Он и Бобби стояли плечами к круглому пазу люка, который имел форму большого иллюминатора. Гарденер чувствовал, что он не может оторвать глаза от знака, выгравированного на нем. Он нашел в нем что-то из своего детства. Тогда была вспышка эпидемии дифтерии в пригороде Портленда, где он рос. Два мальчика умерли, и отдел здравоохранения объявил карантин. Он вспомнил себя, идущего в библиотеку, рука надежно зажата в руке матери, и дома, которые они проходят, с прибитыми табличками на дверях, где то же самое слово — черными тяжелыми заглавными буквами. Он спросил маму, что оно означает, и она сказала, что, значит, в доме больной. Это хорошее слово, сказала она, потому что предупреждает людей, чтобы не заходили. Если они зайдут, сказала она, они могут подхватить заразу и разнести ее.

— Ты готов? — спросила Бобби, прерывая его мысли.

— Что это значит? — он указал на знак на крышке люка.

— Бурма-Шейв, — Бобби не улыбалась, — а ты знаешь?

— Нет… но я думаю, я сейчас ближе, чем когда-либо прежде. Он поглядел на баллон, прикрепленный к поясу и снова спросил себя, а что если он несет яд, который проникнет в его легкие с первым вдохом. Нет, он так не думал. Это было как награда. Один визит в Священный Центр, перед тем как его сотрут, исключат из уравнения.

— Хорошо, — сказала Бобби. — Я собираюсь открывать…

— Ты собираешься подумать, как открыть его, — сказал Гарденер, глядя на вилку в ухе Бобби.

— Да, — Бобби ответила скучающе, как бы спрашивая: «Что еще?». — Я собираюсь открыть эту диафрагму. Будет поток плохого воздуха, как при взрыве… и когда я говорю плохого, я подразумеваю действительно плохого. Как твои руки?

— Что ты имеешь в виду?

— Порезы?

— Все, что были, уже зажили, — он вытянул руки, как маленький мальчик, показывающий чистые руки перед обедом.

— О'кей, — Бобби достала пару шерстяных рабочих перчаток из заднего кармана и натянула их. На удивленный взгляд Гарда она ответила:

— Заусенцы на двух пальцах. Может быть, это не страшно, а может — и достаточно. Когда увидишь, что диафрагма начинает сужаться. Гард, закрой глаза. Дыши из баллона. Если ты затянешься тем, что выйдет из корабля, оно убьет тебя так же быстро, как смесь Дран-0.

— Я, — сказал Гарденер, — убежден в этом. Он засунул мундштук в рот и пробки — в ноздри. Бобби сделала то же самое. Гарденер мог слышать/чувствовать ее пульс в своих висках, очень частый, как будто кто-то постукивает в укутанный мягким барабан одним пальцем.

Вот оно… вот оно наконец.

— Готов? — спросила Бобби в последний раз. Искажаемое мундштуком, слово прозвучало, как у Элмера Фадда: Фотоф? Гарденер кивнул.

— Помнишь? Фофниф?

Гарденер снова кивнул.

Ради Бога, Бобби, давай!

Бобби кивнула.

О'кей. Будь готов.

Прежде чем он успел спросить ее, к чему, знак на люке неожиданно разорвался, и Гарденер понял с глубоким, почти болезненным волнением, что люк открывается. Раздался звук тоньше, чем скрежет, как будто что-то проржавевшее, закрытое долгое время снова задвигалось… но с большим сопротивлением.

Он увидел, что Бобби крутит клапан на баллоне, прикрепленном к ее поясу. Он сделал то же, затем закрыл глаза. Секундой позже мягкий ветер толкнулся в его лицо, перебирая волосы на его мохнатых бровях. Гарденер подумал: Смерть. Это смерть. Смерть проперлась мимо меня, наполняя котлован, как хлор. Каждый микроб на моей коже сейчас уже умирает.

Его сердце затолкалось слишком быстро, и он начал в действительности волноваться, как бы этот газ (как будто из гроба вырвавшийся, подсказал его пугливый мозг) не убил его сразу после того, как все закончится, и затем он осознал, что задерживает дыхание.

Он сделал вдох через мундштук. Подождал, не собирается ли этот воздух убить его. Не собирался. Этот был сухой, со спертым вкусом, но вполне пригодный для дыхания.

Сорок, быть может, пятьдесят минут воздуха.

Успокойся, Гард. Спокойней. Поглубже. Не пыхти так часто.

Он замедлился.

Попробовал, наконец.

И тогда этот высокий, скрипящий шум исчез. Напор воздуха становился мягче, затем и вовсе иссяк. Тогда Гарденер провел вечность в темноте, с закрытыми глазами перед открытым люком. Единственными звуками были приглушенный барабанчик его сердца и вдохи воздуха через регулятор баллона. Его рот уже чувствовал резину, зубы были сжаты слишком сильно на резиновой шейке внутри маски. Он заставил себя успокоиться и расслабиться.

Наконец, вечность кончилась. Чистые мысли Бобби заполнили его мозг:

О'кей… должно быть, О'кей… ты можешь открыть свои голубые, Гард.

Как мальчик на вечере чудес, Джим Гарденер сделал это.

5

Он поглядел в коридор.

Тот был совершенно круглым, не считая плоской дорожки на боку одной из сторон. Положение выглядело плохим. В течение долгого мгновения он представлял Томминокеров как отвратительных умных мух, ползущих по этой дорожке на липких ножках. Затем логика к нему вернулась. Дорожка была перекошена, как и все было перекошено, потому что корабль лежал под углом.

Мягкий свет исходил от закругленных, гладких стен.

Никаких идиотских батарей, подумал Гарденер. Здесь действительно затяжные спазмы. Он поглядел в коридор за люком с глубоким чувством тревоги. Он живет. После всех этих лет. Все еще живет.

Я собираюсь заходить, Гард. Ты идешь?

Попробую, Бобби.

Она шагнула вперед, нагнув голову, чтобы не стукнуться о верхний изгиб люка. Гарденер секунду колебался, снова закусил резиновый загубник маски и шагнул следом.

6

Была минута преходящей агонии — он почувствовал себя, как будто радиопередачи заполнили его голову. Не один звук, это было все радиовещание мира, одновременно пробившееся в его мозг.

Затем это прошло — просто прошло. Он догадался, что звуки радио исчезают, когда заходишь в туннель. Он зашел в корабль, и все внешние передачи затухли. Это были не только внешние радиопередачи, как он понял секундой позже. Бобби глядела на него, явно посылая мысль — Ты в порядке? — был лучший мысленный улов Гарденера, но он же и единственный. Он не мог больше слышать Бобби в своей голове.

Удивленный, он послал обратно: Я отлично, иди дальше!

Формулировка вопроса Бобби не изменилась — она была гораздо сильнее Гарденера в этом, но не смогла прибавить ничего другого. Гард махнул ей идти дальше. Секунду спустя, она кивнула и пошла.

7

Они прошли двадцать шагов по коридору. Бобби двигалась без раздумий, она не колебалась, когда они вошли в круглый внутренний люк, подходящий к плоской дорожке на левой стороне. Этот люк, около трех метров в диаметре, был открыт. Не оглядываясь на Гарденера, Бобби забралась в него.

Гарденер задержался, оглянулся на мягкий свет коридора. Теперь наружный люк был далеко позади, круглый иллюминатор выходил в темноту котлована. Затем он пошел следом.

Лестница отсюда вела в новый коридор, который был маленьким, почти таким, чтобы ему подходило название туннельчика. Гард и Бобби не нуждались в лестнице; положение корабля делало коридор почти горизонтальным. Они поползли на четвереньках по лестнице, иногда касаясь спинами.

Лестница далась Гарденеру нелегко. Ступеньки отстояли друг от друга почти в четырех футах, вот что мешало. Человек — даже очень длинноногий — должен был испытывать неприятности, пользуясь этой лестницей. Другое было то, что и ступеньки были неудобными: с полукруглым углублением, почти выемкой в центре каждой.

Итак, у Томминокеров и вправду плохо с арками, подумал он, вслушиваясь в похрипывание собственного дыхания. Это здорово. Гард.

Но картинка, которая ему представилась, была не с плоскими ступнями или упавшими арками; картинка пробралась в его мозг, мягко и с простым необоримым напором, это было не-четко-видимое существо, карабкающееся по лестнице, существо, с одним толстым когтем на каждой ступне, когтем, который чудно подходил к каждому из этих углублений, когда оно взбиралось…

Внезапно круглые, тускло светящиеся стены словно надавили на него, и его охватил страшный приступ клаустрофобии. Томминокеры были здесь, отлично, и они все еще живы. В любой момент он мог почувствовать, как толстая, нечеловеческая рука хватает его за лодыжку.

Пот потек ему в глаза, обжигая.

Он откинул голову назад, оглядываясь через плечо.

Ничего. Ничего, Гард. Держи себя в руках!

Но они были здесь. Может быть, мертвые — но как-то одновременно и живые. Они живы хотя бы в Бобби, с одной стороны. Но…

Но ты должен видеть. Гард. Иди!

Он опять пополз. Он оставлял легкие отпечатки потных ладоней на металле, он это видел. Человеческие отпечатки внутри этой штуки, которая пришла один Бог знает откуда.

Бобби достигла выхода из туннеля, перевернулась животом кверху и исчезла из виду. Гард последовал за ней, остановился у жерла прохода на всякий случай. Здесь было огромное открытое пространство, в форме пятиугольника, как большая комната в улье. Она была тоже наклонена под большим углом в результате катастрофы. Стены сияли мягким бесцветным светом. Толстый кабель тянулся из-под тонкой прокладки на полу; это был набор из полудюжины тончайших нитей, и каждая заканчивалась штучками, которые походили на наушнички с выпуклым центром.

Бобби на это не глядела. Она глядела в угол. Гарденер проследил за ее взглядом и почувствовал, что его желудок тяжелеет. Его голова тошнотворно поплыла, его сердце запнулось.

Они все собрались у своего телепатического руля, или что у них там было, когда корабль ударился. Они, может быть, пытались вывести его из нырка всеми силами, но не получилось. И здесь они были, два или три, отброшенные в дальний угол. Сложно было описать, на что они похожи, — они переплелись, смешались. Корабль ударило, и их отбросило в этот дальний конец комнаты. Там они и лежат.

«Крушение межзвездного поезда, — подумал Гарденер болезненно. — Это здесь было, Альфи?»

Бобби не двинулась в сторону этих коричневых оболочек, громоздящихся в нижнем углу странной голой комнаты. Она только уставилась на них, ее руки сжимались и разжимались. Гарденер попытался понять, что она думает и чувствует, и не смог. Он развернулся и спустился осторожно через переборку. Присоединился к ней, передвигаясь с опаской по перекошенному полу. Бобби посмотрела на него своими странными новыми глазами: Что, я действительно похожа на нее, с этими новыми глазами? Гард спросил себя об этом — и затем вернулся к сплетенным останкам в углу. Она продолжала сжимать и разжимать руки.

Гарденер двинулся к ним. Бобби повисла у него на руке. Гарденер избавился от ее захвата, даже не задумываясь. Он должен посмотреть на них. Он чувствовал себя испуганным ребенком, приближающимся к открытой могиле, которого что-то заставляет продолжать идти. Он должен увидеть.

Гарденер пересек то, что он считал — при всей ее пустынности — рубкой управления межзвездного корабля. Пол под его ногами был гладкий, как стекло, но его тенниски держались подошвами не скользя. Он не слышал иных звуков, кроме своего резкого дыхания, ощущал только пыльный воздух Хэвена. Он прошел по наклонному полу к телам и посмотрел на них.

«Вот они, Томминокеры, — подумал он. — Возможно, Бобби и другие не будут выглядеть, как они, когда завершат «превращение», может быть, из-за среды, может быть, из-за первоначального физиологического, грима у — как это назвать? контрольная группа? — результатов опыта. Но сходство было налицо. Может быть, это и не одно и то же… но довольно близко. Уроды поганые».

Он испытал страх… ужас… и отвращение, которое заставило его кровь прилить к лицу.

Вчерашней ночью, как и теперь, запел в его мозгу колышущийся голос, Томминокер, Томминокер, стукнул в дверь.

Сначала ему показалось, что их пятеро, но их было только четверо — один в двух частях. Ни один из них не выглядел так, словно он — она — оно — умер легко или с какой-нибудь безмятежностью. Их лица были отвратительно длиннорылыми. Их глаза закатились в белизну катаракты. Их губы превратились в однородное тесто.

Их кожа была чешуйчатой, но прозрачной — он мог видеть заледеневшие мышцы, в пучках, вокруг челюстей, висков и шей.

У них не было зубов.

8

Бобби подошла к нему. Гард увидел страх на ее лице — но не отвращение.

Они теперь ее боги, а это было бы странно — чувствовать отвращение к своим собственным богам, подумал Гарденер. Они ее боги теперь, и почему бы нет? Они сделали ее такой, какая она сейчас.

Он указал на каждого из них по очереди, беззаботно, как какой-нибудь инструктор. Они были голые, и их раны виделись очень четко. Крушение межзвездного поезда, да. Но он не верил, что это было из-за механической неисправности. Эти странные чешуйчатые тела были изрублены, исполосованы грубыми прорезами. Одна шестипалая рука все еще цеплялась за рукоять чего-то, что выглядело как нож с циркулярным лезвием.

Погляди на них, Бобби, подумал он, хотя знал, что Бобби не сможет прочесть его мысли здесь, даже если он и снимет блок. Он указал: тут, на оскаленный рот, залезший в горло другого существа; там, на глубокую рану, зияющую в тонком, нечеловеческом горле; там, на нож, все еще зажатый в руке.

Погляди на них, Бобби. Тебе не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, что они сражались. У них здесь проходила старая добрая игра во вмажь-сломай-и-вырви в этой рубке управления. Никто из этого говна «давайте-подумаем-вместе» не есть твой бог. Они оставили тяжелые аргументы друг на друге. Может быть, все началось как дискуссия на тему, высаживаться или не высаживаться здесь или, может быть, о том, должны они были или нет брать влево от Альфы Центавра. Как бы то ни было, результат один. Помнишь, как мы всегда утверждали, что это будет технологически прогрессивная раса существ, тех, с которыми мы когда-нибудь вступим в контакт? Мы думали, они должны быть изящны, как Мистер Визард, и мудры, как Роберт Янг в «Папа Лучше Знает». Ну, вот правда, Бобби. Корабль разбился, потому что они передрались. И где бластеры? Лазеры? Комнаты конвейеров? Я вижу только нож. Остальное они доделали зеркалами… или своими голыми руками… или когтями.

Бобби отвернулась, напряженно нахмурилась — ученица, которая не хочет учить урок. Она двинулась в сторону. Гарденер поймал ее за руку и подтолкнул обратно. Указал на ступни.

Если бы у Брюса Ли были такие ножки, он мог бы убивать по тысяче человек в неделю, Бобби.

Ноги Томминокеров были гротескно длинны — они заставили Гарденера думать о тех ребятах, которые пристегивают ходули и в костюме Дяди Сэма шагают на Четвертое Июля в параде. Мышцы под полупрозрачной кожей были длинными, тягучими, серыми. Ступни были узкими, с нечетко выделенными пальцами. Скорее, каждая ступня заворачивалась в один толстый, хитиновый коготь, как пятка у птиц. Что-то похожее на когти гигантских стервятников.

Гарденер вспомнил о выемках на ступеньках лестницы. Он поежился.

Смотри, Бобби. Смотри, какие у них темные когти. Это кровь или внутренности. Они на когте, потому что им они причиняли наибольший ущерб. Это говенное место, точно, не выглядит как капитанский мостик космического корабля Интерпрайз перед крушением. Как раз перед встряской, это место выглядело как пространство «вход-для-всех» петушиного боя за деревенским сараем. Это прогресс, Бобби? Да по сравнению с этими парнями энергетик Тед выглядит просто настоящим Ганди!

Нахмурившись, Бобби шагнула прочь. Оставь меня, говорили ее глаза.

Бобби, неужели ты не видишь…

Бобби развернулась. Ее не интересовало глядение.

Гарденер стоял около высушенных тел, глядя, как она карабкается по палубе, как будто крестьянка поднимается по крутому холму. Она не скользила вовсе. Она направилась к длинной стене, где было другое круглое отверстие, и протиснулась в него. Некоторое время Гарденер мог видеть ее ноги и грязные подошвы теннисных туфель, а затем она исчезла.

Гард прошелся по наклону вверх и недолго постоял в центре комнаты, глядя на отдельную тонкую нить, тянущуюся из пола, на наушнички, которые торчали на ее конце. Схожесть с комплектом на складе Бобби была совершенно очевидной. С другой стороны…

Он огляделся. Пятиугольная комната. Голая. Никаких стульев. Никаких снимков Ниагарского водопада или водопада Кигнус-Би, ничего в этом роде. Никаких астронавигационных карт, оборудования Безумной Лаборатории. Все эти затейники, производители научной фантастики и создатели спецэффектов, были бы разочарованы этой пустотой, подумал Гарденер. Ничего, кроме наушничков, лежащих переплетенными на полу, и тел, прекрасно сохранившихся, но, возможно, не тяжелее осеннего листа. Наушнички и останки, как оболочки, сложенные в дальнем углу, куда их откинула гравитация. Ничего особенно интересного во всем этом. Ничего особенно изящного. Все, как есть. Потому что умники Хэвена напридумывали много всякой чепухи, но ни одна из них не кажется изящной, когда ты спускаешься вниз, где тебя вот так берут за горло.

Его не разочаровало увиденное, — все было правильно. Не справедливо видит Бог, в этом нет ничего справедливого — но правильно, как будто часть его всегда знала, что все будет именно так, если они спустятся. Никакой кутерьмы Диснейленда; просто мрачные куски пустоты. Он поймал себя на том, что вспоминает стих Уистама Хью Одена о бегстве: раньше или позже ты всегда закончишь тем, что будешь сидеть в комнате, под светом голой лампочки, раскладывая пасьянс в три часа утра. Страна Завтра, кажется, заканчивается в пустоте, где люди, достаточно умные, чтобы достигать звезд, сходят с ума и рвут друг друга на кусочки когтями ног.

Слишком много для Роберта Хайнлайна, подумал Гард и пошел за Бобби.

9

Он двигался вверх, думая, что совсем потерял ориентацию — где он находится по отношению к внешнему миру. Но было легко об этом и не думать. Он держался за лестницу, пока шел. Он вышел к прямоугольному люку и поглядел внутрь, туда, где, должно быть, было машинное отделение: большие металлические блоки, квадратные с одной стороны, круглые — с другой, выстроились в два ряда. Трубочки, тонкие и матово-серебристые, торчали из квадратного конца и убегали в стороны под странными, изогнутыми углами.

Как выхлопная труба детского автомобильчика, подумал Гард. Тут он ощутил теплую жидкость надо ртом. Она разделилась и потекла двумя струйками по щекам. Опять нос кровоточит… медленно, но как будто намекает, что пора задрать голову ненадолго.

Кажется, здесь свет ярче?

Он остановился и огляделся вокруг.

Да. И он мог расслышать тихое гудение, или это ему кажется?

Он задрал голову. Нет, не кажется. Механизм. Что-то заработало.

Оно не просто заработало, и ты знаешь это. Мы заставили его работать. Мы завели моторчик.

Он сильно закусил загубник. Он хотел выбраться отсюда. Хотел вытащить отсюда Бобби. Корабль ожил; он боязливо подумал, что это был Последний Томминокер. Он услышал завывание. Это было самым страшным. Чувствующее существо… Что? Разбуженное, да. Гард захотел, чтобы оно заснуло. Он внезапно почувствовал, что слишком похож на Мальчика-с-Пальчик, который что-то вынюхивает в замке, пока великан храпит. Они должны убираться отсюда. Он пополз быстрее. Потом новая мысль ошарашила его, он застыл.

А что если оно не даст нам уйти?

Он отбросил эту мысль и продолжил движение.

10

Комната была в форме ромба. Она была заполнена койками, подвешенными на металлических рамах, — здесь было несколько сотен. Все были круто задраны вверх и перекошены налево: комната выглядела как матросская каюта на фотографии как раз перед тем, как корабль проваливается в бездну. Все койки были заняты, их владельцы пристегнуты ремнями. Прозрачная кожа, морды, похожие на собачьи; млечные, мертвые глаза.