Томминокеры Кинг Стивен

1

Ты с ума сошел, сказал самому себе Джон Леандро, въезжая на ту самую парковку, которой пользовался Эверетт Хиллман три недели назад. Леандро, конечно же, этого не знал. Да, вероятней всего все было именно так.

Хорошо, подумал он, выбираясь из старого автомобиля. Мне двадцать четыре, не женат, ношусь, как белка в колесе, и если я сошел с ума, так это потому, что нашел это, да, я. Я наткнулся на это. Его много, и все мое. Моя история. Нет, по-другому. Это немодно, но какого черта — именно так это и называется. Моя сенсация, и я собираюсь ее объездить, пока меня не сбросили. Я не собираюсь позволить меня укокошить, но, пока у меня будут силы, я это так не оставлю.

Леандро стоял на парковке в четверть первого, тем самым днем, который так быстро становился самым длинным днем в его жизни (и мог стать последним, несмотря на все его попытки убедить себя в обратном), и думал: Молодец. Объезди это, пока тебя не сбросили.

Чувствительно. Саркастично, но чувствительно. Та половинка его мозга, казалось, не имеет такого чувства. Моя история, повторил он упрямо. Моя сенсация.

Джон Леандро, в своей футболке с надписью ГДЕ ЖЕ К ЧЕРТУ ЭТА ТРОЯ, ШТАТ МЭН?

(Дэвид Брайт, возможно, досмеялся бы до инсульта, читая это), пересек всю парковку Мэнского Медоборудования

(«Специализируемся на Оборудовании для Терапии Дыхательных Путей с 1946»)

и вошел внутрь.

2

— Тридцать зеленых это неплохо за пользование воздушной маской, ты не думаешь? — спросил Леандро у клерка, постучав по его окошку. Он понимал, что тридцать-то у него есть, но когда он отдаст их, останется только полтора. — Не похоже, чтобы они пользовались спросом на черном рынке.

— Нам они никогда и не требовались, — сказал клерк. — И сейчас не требуются, ни для организаций, ни для кого другого. Но я потерял одну, пару или три недели назад. Пришел старик и сказал, что ему нужна такая штука. Я подумал, он имеет в виду для ныряния — ты понимаешь, он был старый, но еще для этого годился — и стал ему рассказывать о Нижневосточной Скуба в Бангоре. Но он сказал, нет, его интересует подземная маска. Ну, я ему одолжил. И больше ее не видел. Новенький Белл, запакованный. Двести долларов снаряжения.

— Одолжил маску? Ты сам?

— Ну, это был полный комплект. Да. Договорился с отцом. Он поставляет кислородные баллоны в Огасте. Ну и устроил он мне потом. Я не знаю, даст ли он мне еще одного «Белла», но если напрокат, то все о'кей.

— Ты можешь описать старика?

— Мистер, с вами все в порядке? Вы побелели…

— Все нормально. Можешь описать того, кто одолжил этот комплект?

— Старый. Загорелый. Он почти лысый был. Тощий такой, кожа как барабан. Ну, как я сказал, еще крепкий, — клерк задумался. — Он приехал на «Валианте».

— Когда точно он взял этот комплект?

— Вы полицейский?

— Журналист. «Бангор Дэйли Ньюз», — Леандро показал клерку свое удостоверение. Теперь тот заволновался.

— Он еще что-нибудь натворил? Ну, кроме того, что у нас спер?

— Вы можете посмотреть его имя и дату, для меня?

— Конечно.

Клерк пролистал свою записную книжку. Нашел и развернул книжку так, чтобы Леандро мог прочесть. Число было двадцать шестое июля. Имя было написано каракулями, но читаемо. Эверетт Хиллман.

— Вы не сообщали о краже в полицию, — сказал Леандро. Это не было вопросом. Если подается жалоба на кражу против старого чудака в дополнение к понятной неудаче его квартировладелицы с подложным чеком за двухнедельную ренту, тогда полиция могла бы проявить больший интерес к тому, как и почему Хиллман исчез, или куда он мог исчезнуть.

— Нет, отец сказал не стоит. В нашей страховке ничего нет о краже прокатного оборудования, понимаете, ну… вот почему.

Клерк замялся и улыбнулся, но заминка была неестественной, да и улыбка вымученной, и вместе они очень много сказали Леандро. Он, может быть, законченный хам, как полагал Дэвид Брайт, но не тупица. Если сообщать о краже или пропаже комплекта, по страховке ничего не выплатят. Но папаша этого парня знал другой способ, как представить все происшедшее в страховой компании. Но сейчас это все имело малое значение.

— Хорошо, спасибо вам за вашу помощь, — сказал Леандро, возвращая книжку. — Если мы можем еще…

— Да, конечно, — клерк, определенно, был счастлив оставить тему страховки. — И вы не напечатаете это все, пока не поговорите с отцом, да?

— Точно, — сказал Леандро с такой искренностью, что сам П.Т.Барнум восхитился бы. — Теперь, если я могу подписать…

— Да. Я должен увидеть ваши документы, правда. Я не спросил у старика, и теперь, когда мне отец напомнил, я у вас попрошу.

— Я же показывал удостоверение.

— Да, я помню, но хотелось бы видеть настоящие документы. Вздохнув, Леандро бросил на стол свои водительские права.

3

— Поспокойней, Джонни, — сказал Дэвид Брайт. Леандро стоял у будки телефона рядом с парковкой у въезда в ресторан. Он уловил в голосе Брайта начинающееся волнение. Он верит мне. Сукин сын, он наконец-то мне верит!

Он поднес трубку к другому уху. Полуденное солнце пригревало ему шею, но ничего плохого он в этом не видел. Он начал со своей поездки в Хэвен; невероятное смешение всех станций в радиоприемнике; дикая тошнота; кровоточащий нос; потерянные зубы. Он рассказал ему о разговоре со стариком в магазине, как пусто было, как будто целая округа покрылась табличками УШЕЛ РЫБАЧИТЬ. Он не упомянул свою математическую прозорливость, потому что теперь он помнил только, что она у него была. Что-то случилось, но теперь это осталось в его голове, как нечто смутное и рассеянное.

Вместо этого он рассказал Брайту о том, что ему пришла в голову мысль об отравленном воздухе в Хэвене — химический выброс или что-то в этом роде, а может быть, естественный выброс. Но смертельный газ, прямо из земли.

— Газ, который влияет на радиоволны, Джонни? Да, он знал, что все это странно, что все кусочки как-то не складываются в одно, но он был там и был уверен, что это воздух так на него повлиял. И поэтому он решил взять немного сжатого воздуха и вернуться туда.

Он пересказал свое случайное открытие, что Эверетт Хиллман, которого сам Дэвид Брайт уволил, как рехнувшегося старика, побывал там до него, по такому же наитию.

— Так, и что ты думаешь? — спросил Брайт наконец. Произошла маленькая заминка и потом Брайт сказал те слова, которые прозвучали для Леандро как самые сладкие в его жизни:

— Я думаю, ты во всем прав, Джонни. Что-то очень поганое там случилось, и я очень тебе советую держаться оттуда подальше.

Леандро ненадолго закрыл глаза и прижался лбом к телефонной будке. Он улыбался. Это была широкая и блаженная улыбка. Прав. Во всем прав. Эх, очень милые слова, отличные слова; слова утешения и блаженства. Во всем прав.

— Джон? Джонни? Ты слушаешь?

Все еще с закрытыми глазами, улыбаясь, Леандро сказал:

— Да.

Просмакуй это, Дэвид, старик, ведь я думаю, я всю свою жизнь ждал, чтобы кто-нибудь сказал мне, что я во всем прав. В чем-нибудь. В чем угодно.

— Держись подальше. Вызови федеральную полицию.

— Может, ты?

— Охренел, нет, конечно! Леандро засмеялся.

— А, вот ты как. Со мной все будет нормально. У меня есть кислород.

— Как тебе сообщил парень в Медоборудовании, у Хиллмана тоже он был. А что с ним произошло?

— Я все же поеду, — повторил Леандро. — Что бы там в Хэвене не происходило, я буду первым, кто это увидит… и заснимет.

— Мне это не нравится.

— Который час? — часы Леандро остановились. Это было странно; он был почти уверен, что завел их сегодня утром, когда встал.

— Почти два.

— Ладно. Я позвоню в четыре. Потом в шесть. И так далее, до того момента, пока не приеду домой. Если ты или кто-нибудь в течение двух часов ничего от меня не получит, вызывай полицию.

— Джонни, ты как ребенок, который играет со спичками и спрашивает у отца, если огонь загорится, разрешит ли папа его потушить?

— Ты не мой отец, — сказал Леандро резко. Брайт вздохнул.

— Слушай, Джонни. Если это имеет какое-нибудь значение, я прошу у тебя прощения за то, что называл тебя трахнутым Джимми Ольсеном. Ты был прав, разве этого недостаточно? Держись подальше от Хэвена.

— Два часа. Мне нужно два часа, Дэвид. Я, черт возьми, заслужил их, — и Леандро повесил трубку.

Он направился к машине… затем свернул и вызывающе зашагал к окошку и заказал два чизбургера. Это был первый раз в его жизни, когда он заказывал еду в одном из этих заведений, которые его мать называла «дорожные загрызочные» когда она произносила эти слова, то название невинного учреждения звучало как чернейший комочек ужаса. «Прислано из дорожной загрызочной» словно «подарок с острова монстров-микробов».

Когда чизбургеры появились, они оказались горячими и завернутыми в навощенную бумагу с пятнами жира и с замечательной надписью: «Бургер Ранчо Дерри», отпечатанной повсюду. Он проглотил первый до того, как дошел до своего «Доджа».

— Прекрасно, — сказал он, слово звучало приглушенно, как фрифрафно. Прекрасно, прекрасно.

Микробы, делайте свое черное дело, подумал он почти с пьяной дерзостью, когда выехал на девятое шоссе. Он, конечно, не знал, что все в Хэвене очень быстро переменилось, и будет таким начиная с этого полудня; ситуация в Хэвене была, говоря языком переговоров о ядерном разоружении, критической. Хэвен стал отдельной страной, и его границы теперь охранялись.

Не зная этого, Леандро мчался вперед, вгрызаясь во второй чизбургер и сожалея только о том, что он не заказал еще и ванильный коктейль.

4

Когда он миновал главный магазин Трои, его эйфория улетучилась и уступила место прежней крайней нервозности — небо над головой было чистое, голубое, и по нему плыли хрупкие белые облачка, но его нервы были напряжены, как будто на дороге бушевала гроза. Он взглянул на кислородный пакет позади себя — золотая чаша, покрытая слоем целлофана, с надписью САНИТАРНАЯ ПЕЧАТЬ УДОСТОВЕРЯЕТ ЦЕЛОСТНОСТЬ. Другими словами, подумал Леандро, убирайтесь, микробы!

Ни одной машины на дороге. Ни одного трактора в поле. Ни босоногих мальчишек с удочками, шагающих по обочине. А Троя спит молчаливо (и, как подозревал Леандро, беззубо) под августовским солнцем.

Он настроил приемник на УКВ и, когда миновал баптистскую церковь, сигнал начал теряться в растущем бормотании других станций. Почти сразу после этого чизбургеры тяжело разгулялись у него в желудке, а затем запрыгали вверх-вниз. Он представил себе, как они истекают жиром, как, без сомнения, оно и было. Он был близок к тому самому месту, где его вывернуло наизнанку при его первой попытке проникнуть в Хэвен. Он и сейчас ощущал то же самое — и он не хотел, чтобы симптомы ухудшились. Эти чизбургеры были слишком хорошо сделаны для того, чтобы с ними расстаться.

5

Когда он надел маску, дурнота тотчас исчезла. Но чувство сильного, грызущего беспокойства — нет. Он увидел самого себя, с золотой чашкой, привешенной ко рту и носу, в зеркальца заднего обзора и ощутил минутный страх — он ли это? Глаза этого человека глядели так серьезно, слишком решительно… как глаза пилота истребителя. Леандро не хотел, чтобы люди типа Дэвида Брайта считали его хамом, но он не был уверен, что хочет иметь такие серьезные глаза.

Теперь уже поздно. Ты внутри.

Радио болтало на сотню, а может быть, и тысячу голосов. Леандро выключил его. Вон там, впереди, была окраина Хэвена. Леандро, который ничего не слышал о невидимых нейлоновых чулках, доехал до отметки городской черты… и проехал ее, в Хэвен, без каких-либо неприятностей.

Хотя положение с батарейками в Хэвене снова было близко к критическому, силовые поля можно было установить вдоль всех дорог, ведущих в город. Но в пугающей суматохе из-за утренних событий, Дик Эллисон и Ньют приняли решение, которое имело прямое отношение к судьбе Джона Леандро. Они хотели закрыть Хэвен, но они не хотели, чтобы кто-нибудь наткнулся на необъяснимый барьер в центре того, что казалось сгустившимся воздухом, вернулся и пересказал все дурным людям…

…которыми сейчас были все другие на земле.

— Я не думаю, что кто-нибудь может подойти близко, — сказал Ньют. Он и Дик сидели в пикапе Дика, который был частью целой процессии машин и грузовиков, разъезжающихся от дома Бобби Андерсон.

— Я тоже так думал, — произнес Дик. — Но так было до Хиллмана… и сестры Бобби. Нет, никто не мог пройти сюда, но если он сможет, он никогда не выйдет.

— Ну ладно, отлично. Ты — Королева Бала. Теперь, ты можешь заставить эту трахальницу ехать быстрее?

Общий смысл их мыслей — и мыслей всех вокруг них — был яростным и пугающим. Сейчас проникновение пришельцев извне в Хэвен казалось им самым ужасным.

— Я знал, что мы должны были избавиться от этого проклятого пьяницы! выкрикнул Дик громко и грохнул кулаком по крылу машины. Сегодня он не гримировался. Его кожа также становилась сильно прозрачной, твердела. Центр его лица — и лица Ньюта, и всех других, которые сидели на складе Бобби — начал распухать. Становится решительно похожим на рыло.

6

Джон Леандро, разумеется, обо всем этом не знал — он знал только, что воздух вокруг него был ядовитым — более ядовитым, чем он когда-нибудь мог предположить. Он снял золотую чашу с лица на время, достаточно длительное, чтобы сделать один глубокий вдох, и мир начал немедленно исчезать в тумане. Он натянул чашу обратно, сердце стучало, руки похолодели.

Отъехав от городской линии на две сотни ярдов, его «Додж» просто заглох. Большая часть машин и грузовиков Хэвена переоснастили так, что они обрели иммунитет к упорно растущему электромагнитному полю, расходящемуся от корабля по земле на протяжении почти двух месяцев или около того (большая часть работы была сделана в лачуге Элта Баркера), но машина Леандро не вынесла подобного обращения.

Он некоторое время сидел за рулем, тупо уставившись на идиотские красные огни. Он отбросил приемник в парк и повернул ключ. Мотор не заводился. Дьявол, соленоид даже не щелкнул.

Может быть, порыв кабеля аккумулятора.

Это не был аккумуляторный кабель. Если это было так, лампочки МАСЛО и СИЛА ТОКА не горели бы. Но это было неважно. Важнее было то, что он знал, что дело не в кабеле, потому просто, что знал это.

Вдоль дороги по обеим сторонам стояли деревья. Солнце, пробивающееся сквозь их дрожащие листы, рисовало пятнистый узор на земле и белой грязи рыхлых обочин. Леандро внезапно почувствовал, что из-за деревьев за ним наблюдают чьи-то глаза. Это было глупо, конечно, но мысль не уходила.

Ладно, теперь тебе надо выбираться отсюда, и неизвестно, сможешь ли ты уйти из зараженного пояса, прежде чем твой воздух кончится. Шансы уменьшаются каждую секунду, в то время как ты здесь дрожишь.

Он попробовал завести еще раз. Ничего.

Он взял камеру, повесил ремень через плечо и вышел. Он встал, тяжело глядя на деревья с правой стороны дороги. Ему показалось, он услышал что-то сзади шарканье, резко крутанулся, выпучив губы в сухой гримасе ужаса.

Ничего… ничего не видно. Леса милы, темны и глухи…

Шевелись. Ты все еще торчишь здесь, переводя воздух.

Он опять открыл дверцу, заглянул внутрь и вытащил пистолет из бардачка. Он зарядил его, затем попытался запихнуть в правый карман. Но тот был слишком велик. Он испугался, что он выпадет и он его потеряет, если оставить его там. Он задрал свою новую футболку, засунул пистолет под ремень и натянул футболку на него.

Он снова поглядел на деревья, потом — с горечью, на машину. Он мог бы пофотографировать, но что будет видно на снимках? Ничего, кроме пустой сельской дороги. Подобное можно увидеть по всему штату, даже в разгар туристского сезона. Снимок не сможет передать отсутствие лесных звуков; снимок не покажет, что воздух отравлен.

Вот твоя сенсация, Джонни. О, ты напишешь кучу историй об этом, у меня есть чувство, что ты расскажешь ребятам на телевидении много новостей, а твоя фотография в «Ньюсуике»? Пулитцеровкая премия? Забудь все это.

Какая-то часть его — более взрослая — настаивала, что это глупо, что половина лучше, чем ничего, что большая часть журналистов в мире поубивались бы, чтобы достать кусочек этой половины во что бы то ни стало.

Но Джон Леандро был человеком моложе своих двадцати четырех лет. Когда Дэвид Брайт думал, что видит щедрую порцию хамства в Леандро, он не ошибался. Тому были причины, конечно, но причины не меняют действительности. Он был как новобранец, которому достался большой кусок во время его первого боя в блиндажах противника. Не плохо… но в голове промелькнул крик:

Эй, Бог, если ты хотел дать мне жирный кусок, почему Ты не дашь мне все?

Поселок Хэвен был меньше чем в одной миле. Он мог бы дойти за пятнадцать минут… но тогда он никак не выйдет из отравленного пояса до того, как истратит весь свой воздух, он знал это.

Если бы я взял две таких штуки.

Даже если бы ты и захотел, то не смог бы оплатить прокат обоих баллонов. Вопрос в том, Джонни, собираешься ли ты умирать из-за своей сенсации, или нет?

Он не собирался. Если бы его фотография и появилась в «Ньюсуике», ему не хотелось бы, чтобы вокруг нее была черная рамка. Он потащился обратно к городской черте Троя. Он сделал дюжин пять шагов, прежде чем понял, что слышит моторы — очень много, очень слабо.

Что-то происходит за чертой города. С тем же успехом это могло быть на другой стороне луны. Забудь это.

Снова недобро поглядывая на деревья, он Зашагал по дороге.

Прошел еще другую дюжину шагов и услышал другой звук: низкое, приближающееся гудение позади себя.

Он обернулся. И разинул рот. В Хэвене часть июля была Месяцем Городских Технических Новинок. Большая часть жителей, пройдя становление, потеряла интерес к подобным вещам… но новинки все еще здесь были. Многих переоборудовали для охраны границы. Хейзл сидела в своем муниципальном кабинете перед горой наушников и быстро по очереди их прослушивала. Она была рассержена, что ее оставили здесь исполнять такие обязанности, в то время как будущее всего решалось на складе Бобби. Но сейчас… кто-то уже проник в город.

Довольная развлечением, Хейзл приказала позаботиться о пришельце.

7

Это был автомат Кока-колы, который стоял раньше перед рынком Кудер. Леандро стоял, онемев от изумления, глядя, как он приближается: веселый красно-белый параллелепипед шесть с половиной футов в высоту и четыре в ширину. Машина быстро скользила по воздуху к нему, дно примерно в восемнадцати дюймах над дорогой.

Боже, персональная реклама, подумал Леандро. Какой-то идиотский способ рекламы. Через секунду-две двери этой штуки распахнутся и оттуда выпорхнет О.Дж. Симпсон.

Это была веселая мысль. Леандро засмеялся. И пока он смеялся, ему вспомнилась картинка… да, боже, картинка, автомат Кока-колы, летящий над развилкой деревенской дороги!

Он схватил свой Никон. Автомат, бормоча что-то, повисел над застрявшей машиной Леандро и продолжил полет. Он выглядел как галлюцинация безумца, но на его передней части было в письменной форме объявлено, что, вопреки чьему-либо мнению, это — НАСТОЯЩАЯ ВЕЩЬ.

Все еще хихикая, Леандро осознал, что автомат не тормозит, а, наоборот, набирает скорость. А это действительно автомат для напитков? Холодильник с рекламой на себе. А холодильники тяжелые. Автомат Кока-колы, красно-белая ракета, скользил по воздуху к Леандро. Ветер гулял в монетовозвратчике, производя глухое уханье.

Леандро забыл о снимке. Он прыгнул влево. Автомат ударил его по левой голени и сломал ее. На мгновение его нога превратилась в сгусток чистой белой боли. Он простонал в золотую чашу и свалился на живот на обочину, разодрав рубашку. Никон перелетел на конец ремня и с хрустом ударился о гравий.

Ты, сукин сын, это стоит четыреста долларов!

Он встал на колени и развернулся; рубашка разодрана, щека кровоточит, а нога просто вопит.

Кокакольный автомат возвращался. Он повисел в воздухе с минуту, его перед повертелся в разные стороны по дужкам, что напомнило Леандро движение блюдца радара. Солнце вспыхнуло на его стеклянной двери. Леандро мог видеть бутылки коки и фанты внутри.

Неожиданно оно повернулось и понеслось к нему.

Нашел меня, о Боже…

Он вскочил и попытался добраться до своей машины, прыгая на левой ноге. Автомат устремился на него, в монетовозвратчике мрачно гудело.

Заорав, Леандро бросился вперед и покатился. Автомат промахнулся на несколько дюймов. Он приземлился на дорогу. Боль скакала по сломанной ноге. Леандро застонал.

Автомат развернулся, помедлил, нашел его и попер снова.

Леандро нащупал пистолет на поясе и вытащил его. Он выстрелил четыре раза, балансируя на одном колене. Все пули попали в цель. Третья разбила стеклянную дверь.

Последнее, что Леандро увидел, прежде чем автомат — в котором было чуть больше шестисот фунтов веса — врезался в него, были различные напитки, брызгающие и текущие из отбитых горлышек бутылок, которые повредили его пули.

Осколки бутылок летели к нему со скоростью сорок миль в час. Мама! раздался крик в голове Леандро, и он закрыл лицо руками.

Теперь ему незачем было беспокоиться ни о бутылочных острых стеклах, ни о микробах, которые могли быть в чизбургерах из Бургер-Ранчо, ни о чем таком. Одна из великих истин жизни состоит в том, что когда кого-то ударяет разогнавшийся шестисотфунтовый автомат по продаже Кока-колы, то ему уже не нужно беспокоиться о чем-то другом.

Раздался трещащий, хрустящий звук. Передняя часть черепа Леандро раскололась, как китайская ваза. Чуть позже его позвоночник треснул. Недолгое время машина тащила его впереди себя, сплющивая, как сплющивается очень крупный жук на ветровом стекле быстро мчащегося автомобиля. Его вывернутые ноги проволочились по дороге, оставляя белую линию между. Каблуки его кожаных туфель стали дымящимися резиновыми наростами. Один отвалился. Затем он ополз по передней части автомата и шлепнулся на дорогу.

А автомат Кока-колы направился обратно в сторону поселка Хэвен. Его монетоприемник дребезжал, когда автомат ударял Леандро, а когда он мчался по воздуху — хлопал, и широкий поток монеток в четверть доллара, в десять и пять центов вылетал из монетовозвратчика и катился по дороге.

1

Гарденер знал, что Бобби скоро сделает свое движение — старая Бобби осуществила то, что Новая и Усовершенствованная Бобби рассматривала как свою последнюю обязанность по отношению к старому доброму Джиму Гарденеру, который пришел спасти своих друзей «и который остался, чтобы выбелить старый забор одного кошмара.

Вообще-то он думал, что это был бы канат, что Бобби захотела бы подняться первой и, поднявшись, просто не спустила бы его вниз.

Там, в люке, был бы он, и там он бы и умер, рядом с этим странным знаком. Бобби даже не пришлось бы иметь дело с неприятной реальностью убийства. Даже не было бы необходимости думать о старом добром Гарде, медленно и жалко умирающем от истощения. Старый добрый Гард умер бы от многочисленных кровоизлияний очень быстро.

Но Бобби настаивала, чтобы Гард поднимался первым, и сардонический разрез ее глаз говорил Гарденеру, что Бобби прекрасно знала, о чем он думает… и для этого ей вовсе не надо было читать его мысли.

Канат поднимался в воздух, и Гарденер крепко обвил его, борясь с тошнотой — ее становилось невозможно сдерживать, но Бобби послала ему мысль, вошедшую громко и ясно, будто они снова вылезли из люка: Не снимай маску, пока ты не вышел наверх. Стали ли мысли Бобби яснее, или это ему только кажется? Нет. Не воображение. Они оба побывали в корабле, и это усилило их способности.

Почему? — послал он мысль назад, стараясь быть очень осторожным и послать только эту верхнюю мысль — ничего глубже.

«Большинство механизмов, которые мы слышали, были воздухо-обменниками. Движение воздуха в канаве, которое бы ты произвел, было бы таким же быстрым, как воздушный поток в корабле, когда мы впервые открыли его. Они не смогут уравновеситься за оставшийся день, а может быть, и дольше».

Не те мысли, которые можно ожидать от женщины, которая хочет вас убить, но этот взгляд еще был в глазах Бобби, и ощущение этого окрашивало все ее мысли.

Повиснув на драгоценном канате, кусая резину, Гарденер старался сдержать свой желудок.

Канат достиг верха. Он побрел прочь на ногах, казавшихся сделанными из резиновых полос и канцелярских скрепок, нехотя осматривая «Электролюкс» и кабель манипулятора; досчитай до десяти, — подумал он. Досчитай до десяти, выберись из канавы как можно дальше, затем сними маску и будь что будет. Пожалуй, я бы предпочел умереть, чем так себя чувствовать.

Если бы я копал в нескольких разных местах этой гравийной ямы, что ж, я тоже вполне бы мог это найти! — думал он в тот момент, когда его желудок наконец взбунтовался.

Он сорвал маску и отбросил, в начале очищения нащупывая сосну и прислоняясь к ней ради поддержки.

Он проделал это снова и понял, что никогда за всю свою жизнь не испытывал такой тошноты. Правда, он читал об этом. Он извергал — в основном в крови кусочки ваты, которые вылетал» как пули. И пули — это почти то, чем они были. Он был захвачен пулевой рвотой. В медицинских кругах это не рассматривалось как признак хорошего здоровья.

Его взгляд замело серыми одеялами. Колени подогнулись. О, твою мать, я помираю, — подумал он. Но эта мысль, похоже, не имела эмоционального уклона. Это была мрачная новость, ни больше ни меньше. Он чувствовал скольжение своих рук по грубой коре сосны. Он чувствовал смолистый сок. Он слабо сознавал, что воздух пах отвратительно, желтым и серным — так пахла бумажная фабрика после недели тихой облачной погоды. Ему было безразлично. Елисейские поля или только большое черное ничто, только бы не воняло так. Может, поэтому он все равно вышел победителем. Лучше всего так и пойти.

Нет! Нет, не уходи так! Ты пойдешь назад спасать Бобби, и, может, Бобби уже не спасти, но того ребенка, может быть, удастся. Пожалуйста, Гард, хотя бы попытайся!

— Пусть это не будет зря, — сказал он треснувшим, дрожащим голосом. Господи Иисусе, пожалуйста, пусть это будет не зря.

Колеблющаяся серая мгла слегка разошлась. Тошнота спала. Он поднял руку к лицу и отбросил слой крови.

В этот момент его шею сзади тронула рука, и тело Гарденера окаменело, покрывшись гусиной кожей. Рука… рука Бобби… но не человеческая рука, совсем нет.

— Гард, ты в порядке?

— В порядке, — громко ответил он и постарался встать на ноги. Мир колыхался, затем вошел в фокус. Первое, что он увидел, была Бобби. Взгляд Бобби был взглядом холодного, мрачного расчета. Он не видел там ни любви, ни хотя бы поддельного интереса. Бобби стала вне этого.

— Пойдем, — хрипло сказал Гарденер. — Веди ты. Я себя чувствую… — Он споткнулся и, чтобы удержать равновесие, должен был схватиться за распухшее, незнакомое плечо Бобби. —..немного нездоровым.

2

Пока они возвращались на ферму, Гарденеру стало лучше. Кровотечение из носа уменьшилось до маленькой струйки. Он порядочно наглотался крови, пока была надета маска, и это должна была быть та самая кровь, которую в большом количестве он видел в своей блевотине. Он надеялся. Он полностью потерял девять зубов.

— Я хочу сменить рубашку, — сказал он Бобби.

Бобби без особого интереса кивнула.

— После этого пройди в кухню, — сказала она. — Нам надо поговорить.

— Думаю, да.

В гостиной Гарденер стянул рубашку, в которую он был одет, и надел чистую. Он позволил ей висеть поверх ремня. Он подошел к кровати, поднял матрас и взял пистолет. Он положил его себе в за пояс. Рубашка была слишком большой; он потерял много веса. Рукоятка револьвера сильно торчала, даже если он втягивал живот. Он задержался на секунду, удивляясь, что он готов к этому. Он считал, что дальше невозможно говорить о таких вещах. Тупая боль глодала его виски, и мир казался входящим в фокус и расходящимся медленными, пьяными циклами. Рот болел, а нос был набит сохнущей кровью.

Вот она, решающая игра, как в вестернах, которые писала Бобби. Высокий полдень в штате Мэн. Ваш ход, прошу.

Тень улыбки коснулась его губ. Все эти грошовые второкурсники-философы говорили, что жизнь — странная штука, но в самом деле это было чересчур.

Он вышел в кухню.

Бобби сидела на кухонном столе, глядя на него. Странный, полузаметный зеленый флюид циркулировал под поверхностью ее прозрачного лица. Ее глаза большие, странно деформированные зрачки — мрачно смотрели на Гарденера.