Вдвоем против целого мира Полянская Алла
На веранде стоял Реутов.
– Добрый вечер. – Он вытер ладонью мокрое лицо. – Гроза нешуточная, однако.
– Да что ж вы стоите, Денис, проходите и снимайте одежду, вы до нитки промокли. – Соня засуетилась, приглашая гостя. – Я вам выдам сейчас полотенце и позвоню Владьке, он притащит какую-то одежду, так и заболеть недолго. Хотя… как же он ее принесет, ведь гроза? А, придумала, я вам выдам простыню, вы в нее завернетесь, и все приличия будут соблюдены.
Соня бросилась в спальню к бельевому шкафу, а Реутов мрачно наблюдал, как под ним расплывалась изрядная лужа, словно под нашкодившим щенком. Дернул же его черт приехать сюда…
– Вот, Денис Петрович, простыня и полотенце, ступайте в ванную, одежду бросьте в стиральную машинку, сейчас постираем и высушим. – Соня подтолкнула его к двери в ванную. – Это хорошо, что вы заглянули, у меня множество вопросов созрело.
– Вот… пакет, может быть, не промок, разбирайте.
Реутов сунул в руки Соне увесистый пакет и скрылся в ванной. Деваться некуда, пока он открывал ворота и загонял машину, а потом шел к дому, дождь отделал его так, что не осталось ни одной сухой нитки, в мокасинах тоже хлюпает вода.
Соня, подхватив пакет, ушла на кухню. Реутов явно приехал в гости: в большом пластиковом мешке из супермаркета «Восторг» поместился увесистый бумажный пакет из «Королевского бургера», отдельно завернута коробка пирожных и несколько коробок с готовыми салатами. Соня облизнулась – в «Восторге» делали отличные пирожные, и салаты были как раз такие, какие она любит. Там же она нашла большую бутылку кока-колы и несколько банок темного пива, которые тут же поставила в холодильник.
И четыре банки паштета для котят.
Соня поставила их столбиком друг на друга и улыбнулась. То, что гость подумал о котенке, тронуло ее, и неловкость исчезла, она принялась доставать посуду, размышляя о городе Вальдор на плато Убитых Древних. Книга получится немного темной, но темные миры тоже имеют право на жизнь.
– Вы отлично придумали, что привезли поесть. – Соня почувствовала, как в кухню кто-то вошел. – У меня, кроме растворимых супов и кошачьего корма, ничего нет.
Реутов понимал, что выглядит по-идиотски: явиться в гости и стоять в доме хозяйки завернутым в простыню, смешно и нелепо. Но еще более нелепо сидеть в мокрой одежде, ерзая от мысли, что вода испортит обивку стула и паркет.
– Вы похожи на древнеримского патриция. – Соня улыбнулась. – Садитесь же, я такая голодная, просто сил нет терпеть!
– Я тоже. – Реутов сел на табурет и почувствовал себя немного уверенней. – Я машинку включил, так что пока едим, она будет стирать.
– Вот ваше пиво. – Соня подвинула к нему банку и стакан. – Бургеры пахнут божественно.
Реутов открыл пиво и отхлебнул, не потрудившись перелить его в стакан. Ну вот так он его пьет, да.
Он собирался купить еду только Сониному котенку, но в «Восторге» оказались пирожные с клубникой, вынесли свежие салаты, и Реутов вдруг подумал, что ужин – это хорошая мысль. И он купил всего понемногу, а потом направился в «Королевский бургер». Цветов он покупать не стал, рассудив, что это просто ужин, а не свидание, между ужином и свиданием должна быть грань, и она проходит как раз по линии цветов.
– Дождь, похоже, и не думает прекращаться. – Соня взглянула в потемневшее окно. – Наверное, вам придется остаться ночевать, если только вас не ждут дела или женщина. Я постелю вам в гостевой спальне, и ваша честь не пострадает.
– Шуточки… – Реутов нацелился на салат из курицы. – Видимо, остаться здесь на ночь это лучше, чем ехать в темноте сквозь такую грозу. Ты будешь?
– Ага.
Соня налила себе колы и прислушалась к дождю. Иногда случались такие почти тропические грозы – вода стеной, гром и молния, и тьма, быстро съедающая остаток вечера. Если бы она была в доме одна, то чувствовала бы себя на троечку. Но сейчас в ее кухне сидит Реутов, а в гостиной спит котенок, и ей спокойно.
– Завтра хоронят Филатову, ты пойдешь? – Денис решил больше не церемониться с официальным «вы». – По-моему, в одиннадцать.
– Не решила еще. – Соня прожевала бургер и запила колой. – Мы не слишком дружили. То есть мы вообще не дружили.
– С кем ты вообще дружила, вопрос…
– С Владькой. – Соня удивленно посмотрела на Реутова. – Ну, то есть когда-то.
– Это он с тобой дружил, Соня. И вы не виделись много лет. – Реутов смотрит на нее сквозь сумерки. Лицо у Сони озадаченное и растерянное. – С остальными ты тоже не виделась столько же времени, и потребности не было.
– Ну да, наверное. – Соня беспомощно уставилась на Реутова. – А это плохо, да?
Он хотел сказать ей об эксперименте и о том, что выяснилось об остальных, но она и так достаточно расстроена, а он пришел в гости все-таки.
А еще Соня ему нравится. Прав Виктор, прав – Соня интересует его, как никто давно не интересовал, ему хочется дотронуться до ее щеки, но он понимает, что это сейчас не самая лучшая идея. Да и кто знает, как она отреагирует на его ухаживания. То, что сказала Анжелика… Нет, здесь нужно либо начинать что-то серьезное, либо не трогать совсем. И, глядя на Соню, вгрызающуюся в теплый бургер, Реутов поймал себя на мысли, что он, пожалуй, готов начать что-то серьезное. Но вот загвоздка: он много знает о семье Шумиловых, но совершенно ничего не знает о самой Соне, кроме общеизвестных фактов. Раньше ему этих фактов было бы достаточно, а сейчас – нет. Что-то изменилось в нем самом.
– Ешь пирожные. – Реутов подвинул к Соне тарелочку. – В «Восторге» брал, их собственная выпечка.
– О, я очень люблю «Восторг». По-моему, это один из лучших магазинов в Александровске. – Соня долила себе колы. – Дэн, ты же кота еще не видел!
– Успею.
Он понимает, что должен сказать, пусть Соня узнает лучше все от него, чем от других, но не знает, как начать.
На веранде звонит телефон – это его сотовый, он вынул его из кармана прежде, чем нырнул в белоснежные недра ванной.
– Реутов.
– По твоей милости я до сих пор торчу в лаборатории. – Криминалист, как всегда, не в духе. – Бургер давно съеден, пиво выпито, а работа осталась. Есть предварительный результат по волосу, который ты мне передал.
– Не тяни кота.
– Я и не тяну. – Криминалист хмыкнул. – Барышни, конечно, родные сестры, это не вызывает сомнений. Но есть нюанс.
– Решил терпение мое испытывать?
– Боже упаси, Дэн. – Криминалист хихикнул. – Нюанс забавный, понимаешь? Родные сестры они только по матери. То есть совершенно очевидно, что зачала и родила их одна и та же мать. Но вот отцы у барышень разные. Погуляла с кем-то мамаша, так-то. Младшая дочь имеет другого биологического отца.
– Это точно?
– Предварительные данные такие, завтра будет заключение, но девяносто девять процентов за то, что окончательный результат подтвердит предварительный анализ. Ладно, Дэн, мне пора, полно работы.
– Спасибо, Леш.
Но тот уже отключился. Реутов прошел по веранде, не зажигая света. Это он точно должен сказать Соне. Тут уж не отвертишься.
– Что-то случилось? – Она зажгла в кухне свет, и Реутов едва не ослеп после темной веранды. – Ты расстроен.
– Соня.
Реутов понимал, что должен ей сказать.
Это причинит ей боль, он много раз был вынужден говорить людям нечто, что причиняло им боль. Это часть его работы, и он научился отсекать эмоции, иначе нельзя.
Но именно Соне он не хочет причинять боль.
Татьяну хоронили ясным утром.
Соня миновала толпу папарацци – как же, хоронят знаменитость! – протиснулась сквозь кучку зевак и вошла в похоронное бюро. Зал для прощания переполнен. Ряды кресел, гроб с телом Татьяны на возвышении, священник и певчие свое дело знают, хоть и выглядят дико в этом цивилизованном зале.
– Спасибо, что пришла. – Мать Татьяны подошла к Соне и коснулась ее руки. – Я… очень хотела, чтобы собрались люди, которые хорошо знали Таню. А вы ведь с детства дружили.
Нет, хотела сказать Соня, мы не дружили. Мы держались вместе, потому что выродки, и всегда это знали, но не дружили, мы даже не знаем, что это значит.
– Мне жаль, тетя Валя. – Соня вздохнула. – Я… не знаю, что еще сказать. Мне очень жаль.
«Мне жаль не Козявку, конечно. – Соня анализирует свои ощущения, пытаясь понять, что же с ней не так. – Мне жаль ее мать, она любила ее, какая бы Танька ни была. Вот если бы моя мать хоронила меня, ей было бы все равно, а Танькина любила ее, несмотря ни на что. Жаль…»
Священник монотонно бубнит свою молитву, певчие стройным хором подпевают, плывет запах ладана и свечей, и все это совершенно не нужно Таньке, это она высмеивала как могла, мещанство, какие-то рамки, все, что обязательно «положено» – она ненавидела и презирала. Не знала, как это сказать, и просто причиняла людям боль, чтобы вырвать их из этих рамок. Получалась только подлость и гадость, и она этого даже не понимала.
«Она была таким же уродом, как и я. – Соня подошла к гробу и взглянула на покойную. Даже после смерти Татьяна была прекрасна. – Наверное, она обрадовалась, если б знала, что я сейчас любуюсь ее лицом. Она всегда что-то пыталась мне доказать, а я не понимала и понимать не хотела».
После разговора с Реутовым Соня замолчала. Ей нужно было подумать, и она выстраивала в своей голове факты, которые вдруг раскрыли ей тех, кого она знала много лет, с совершенно другой стороны. Она перелопатила Интернет в поисках ответов и с ужасом поняла, что симптомы, описанные в научных статьях, у нее есть, и немало. Она психически больна. И, может быть, когда-нибудь превратится в то, во что превратилась ее мать. Думать об этом было невыносимо, решение могло быть только одно.
Таньке повезло, она соскочила с этого поезда, и больше ее уже ничего не волнует. Она где-то очень далеко, а ее забальзамированное тело выставили на всеобщее обозрение, чтобы в последний раз люди увидели, как она была прекрасна.
– Соня…
Дариуш встал рядом, и ее ладонь оказалась в его руке. Когда-то она была готова на все, чтоб вот так постоять рядом с Дариком, ощущая его ладонь. Но это осталось в прошлом. Когда-то Танька показала ей, кто такой Дариуш. И она не верила, все эти годы обвиняя только Таньку. Но вот он, Дариуш, – пустой, ничего не значащий мужик, понятия не имеющий, что ему делать со своей жизнью и судорожно цепляющийся за ее, Сонину, руку.
«Нет, Дарик, я не стану тебе опорой. – Она вытащила из руки Дариуша свою ладонь. – Я не понимаю, зачем мне это могло бы понадобиться».
Больше никто из их компании на похороны не пришел. Маша занята на работе, а Илья с Мишкой по сей день не смогли простить зла, которое причинила им Татьяна. И Соня их отлично понимает.
Певчие затянули какую-то заунывную песню, и Соня решила, что с нее довольно. Не нужно было вообще сюда приходить. Ей не жаль покойную, ей безразлично, кто и почему ее убил, и это ненормально, только она и есть ненормальная. Мутант.
– Соня.
Афанасьев тоже почему-то здесь. Он все время оказывается рядом в последние дни, и это странно.
– Вы здесь, Дмитрий Владимирович?
– Приехал присмотреть за Дариушем, его отец просил. – Афанасьев взял Соню за руку, как маленькую. – Вы на кладбище не поедете, как я понял?
– Нет. Я поеду домой.
Афанасьев кивнул. Лицо Сони, бледное и осунувшееся, тревожило его. Нет, не смерть Татьяны ее расстроила, значит, случилось нечто скверное.
– Я собираюсь послезавтра похоронить Лизу. – Соня растерянно смотрит на толпу, теснящуюся на улице. – Денис сказал, что я могу ее забрать… ну, останки. И я думаю, как мне все это организовать…
– Соня, не надо об этом беспокоиться. – Афанасьев кивнул охране и взял девушку за руку. – Едем домой, твою машину доставят в целости. О похоронах Лизы я распоряжусь, все организуют без тебя. Едем домой, детка, на тебе лица нет.
Он не может больше сдерживаться, но Соня не замечает, что он сорвался и выдал себя, и это тревожит его – на девочке и правда лица нет.
– Да, мне надо домой, там кот. – Соня вздохнула. – Не надо было мне сюда приезжать.
– Софья!
Этот голос она узнала бы всегда. Профессор Огурцова мало изменилась – только поседела окончательно и морщин добавилось, но голос по-прежнему звучный, дикция четкая, а глаза умные и цепкие.
– Добрый день, Лариса Максимовна. – Соня именно эту женщину рада видеть. – Вы прекрасно выглядите.
– Не трать на меня комплименты. – Старуха презрительно фыркнула. – Софья, у меня к тебе просьба. Я бы хотела пожить на твоей даче пару дней. Подвезешь?
– Конечно! – Соня оглянулась на свою машину. – Только я…
– Мой человек доставит машину Сони к ее дому, а она поедет со мной. – Афанасьев улыбнулся. – Я ваш сосед, у меня дом в Научном городке, и если вы окажете мне честь, я готов подвезти вас.
– Надо же, какой шаркун. – Огурцова поморщилась. – Староваты вы, батенька, за Софьей ухаживать. А за предложение благодарствую, с удовольствием воспользуюсь.
Они протиснулись сквозь толпу и оказались на стоянке. Сюда не добрались вездесущие журналисты, потому что охрана плотно оцепила периметр, но Соня слышит щелчки фотокамер, и ей становится не по себе. Понятно, что все эти люди охотятся за знаменитостями, сейчас кое-кто из них мог узнать Афанасьева, и то, что она с ним рядом, может обернуться проблемой.
– Софья, мне нужно с тобой поговорить. – Огурцова рассматривает ее как подопытного кролика. – Синяки под глазами, бледная, плохо спишь. Снова замолчала, как я погляжу. Вряд ли тебя взволновала смерть этого отродья, ни за что не поверю. Эта девчонка всю свою жалкую жизнь только кривлялась перед зеркалом и доставляла людям боль и страдания, больше ее мозгов ни на что не хватило. Но есть вещи, которые я не собираюсь уносить с собой в могилу, и мне нужно передать тебе кое-что и рассказать. Когда и где мы сможем поговорить?
– Можно у меня. – Соня беспомощно смотрит на старуху. – Это конфиденциально или можно позвать других людей, которых это касается?
– А, так ты, значит, уже в курсе того, что проделал твой дед при помощи старого дурака Оржеховского. Что ж, тем лучше, обойдемся без политесов. – Огурцова умолкла, обдумывая что-то, потом прямо посмотрела на Соню. – Мне осталось совсем мало, и я не собираюсь уходить с этим грузом, который взвалили на меня два безнадежных идиота, когда поняли, что заигрались дальше некуда.
– Тогда можно сразу поехать ко мне, я сейчас позвоню всем, соберемся.
– Соня, у вас будет тесно. – Афанасьеву хотелось взять ее за руку, но присутствие старухи его сдерживало. – Приглашай всех в мой дом, там все смогут разместиться гораздо удобнее.
– Но мне нужно домой, там же Тори совсем один!
– Его привезут. – Афанасьев взглянул на невозмутимо сидящую старуху. – Едем ко мне обедать, пока все соберутся, я организую аперитив.
– Что ж, едем. – Огурцова взяла руку Сони, и этот жест оказался неожиданно теплым и почти родственным. – Софья, ты должна все это преодолеть, слышишь. Из всех вас Татьяна оказалась худшей, даже полоумная Елизавета была лучше ее, она хотя бы не пыталась вредить окружающим, только тебе, да и то не со зла, я думаю. Кто знает, какие мысли крутились в ее ущербной черепушке, но видит бог, даже такая жизнь была лучше, чем то, что проделывала моя внучка. Знаешь ли ты, что она пыталась шантажировать твоего деда?
– Как это?!
– Вот так. – Старуха брезгливо поморщилась. – У нас с Иваном был роман. Давний, смолоду. Но он уже был женат, и жена принялась рожать детей, одного за другим, и все получились так себе, серенькие, без искры. А потом я родила Валентину, и она тоже ничем не блистала, даже внешне. Ивана это печалило, он всегда задавался вопросом, можно ли повлиять на признаки, передающиеся потомству. Но об этом после… В общем, разрывался Иван на две семьи, но я не могла ему дать то, что давала эта дурочка – обожание и повиновение, а она не могла дать ему то, что давала я – чувство равенства и партнерства. Он обсуждал со мной свои планы, мысли, знал, что я всегда пойму, о чем он говорит, и дам дельный совет. И пусть он ему не последует, но с его помощью найдет верное решение. Татьяна как-то узнала о наших отношениях, на тот момент уже больше дружеских, маленькая дрянь всюду совала свой нос, вот и пронюхала. И пришла к Ивану со смехотворным предложением – он должен заплатить ей за молчание, или она расскажет его жене. Иван ухватил мерзавку за ухо и тащил через весь поселок. Ну а уж дома я с ней побеседовала, и поверь, я не церемонилась, выдрала ее как положено. Она разрушила брак моей дочери, я постаралась списать это на детскую глупость и непонимание, но тут она отлично понимала, что делает. И тогда я просто выбросила ее из своей жизни, поняв, что ничего уже не изменю в ней, и никто не сможет. Но факт имел место быть.
– Я понятия не имела…
– Тамара знала. – Старуха засмеялась. – Конечно, делала вид, что не знает, так нам всем было удобнее. Она никогда и ни в чем не перечила Ивану, боготворила его, и он принимал это, ему так тоже было удобнее, она его совершенно не стесняла и очень помогала ему в лаборатории.
– То есть она знала, что дед проводит опыты над всеми нами?
– Господи, да конечно же! – Огурцова откинулась на сиденье машины. – Конечно, она отлично знала. Я скажу тебе больше: когда твой дядя, старший брат твоего отца, отказался предоставить свою беременную жену для эксперимента, твой дед просто выбросил его из своей жизни, и Тамара сделала то же самое. Та же участь постигла и твою тетку, которая, глядя на Лизу, категорически отказалась принимать препарат. Она понимала, что болезнь Лизы могла быть следствием приема этого лекарства, и я думаю, что так оно и было. А что это за дикие хоромы?
Машина въехала на подъездную дорожку, ведущую к особняку Афанасьева.
– Это мой дом. – Он улыбнулся. – Внутри прохладно, и скоро подадут напитки.
Соня вышла из машины, предоставив старухе самостоятельно выбираться из салона. Откровения Огурцовой огорошили ее, ей хотелось просто отрезать себя от всего, что она узнала, и вернуться в свою прежнюю жизнь, которую она для себя построила. Там стояли вечные сумерки, и это было правильно. А теперь все стены рухнули, и оказалось, что она живет в стеклянном доме. И вся ее прежняя жизнь – неправда.
Навстречу им вышла пожилая, очень элегантная дама.
– Знакомься, Соня. – Афанасьев тронул ее за руку. – Это моя мама, Светлана Терентьевна.
Соня кивнула и попыталась улыбнуться, но вышло плохо, она знала, что это неправильно, она же в гости пришла, и так вести себя с хозяйкой дома невежливо, но по-другому не получилось. Правда, женщина, похоже, не придала этому значения, потому что неожиданно обняла Соню.
– Идем в дом, девочка. Ты расстроена, устала, тебе нужно присесть и выпить прохладного сока. Прошу вас, профессор, проходите в наш дом. Надеюсь, вам здесь будет удобно.
– Спасибо, милая. – Профессор Огурцова неожиданно приветливо улыбнулась. – Если у вас найдется удобное кресло, я бы приземлилась, пожалуй.
В дверях уже стояла вездесущая Дина, она пригласила старуху войти, а Соня вдруг оказалась на лестнице, ведущей наверх. Светлана Терентьевна поднималась по ступенькам легко, и Соня шла следом.
– Вот комната, тебе нужно отдохнуть. В шкафу одежда, если хочешь в душ – вот дверь. Одежда новая, вся твоего размера, можешь надевать, это платье годится для похорон, но никак не для обеда в кругу друзей. Я оставлю тебя ненадолго, располагайся.
Соня в недоумении огляделась. Комната прохладная, явно женская, и в шкафу действительно висят платья, на полках сложены джинсы и майки. Как и почему здесь оказалась одежда ее размера, Соня понятия не имеет, но испытывает огромную потребность снять дурацкое траурное платье и нырнуть в душ.
В дверь постучали.
– Можно?
Вошла женщина, которая встретила их в дверях дома. Видимо, прислуга. Пожилая – пожалуй, ей столько же лет, сколько и матери Афанасьева, одета в скромное синее платье. Да это та женщина, которая так ловко подшила ей подол на балу!
– Ваш котенок, Софья Николаевна. – Прислуга подала ей пластиковый домик, из которого слышалось недовольное мяуканье. – Вот его лоточек и мисочки, и корм тоже. Пусть он тут побудет, чтобы вы не беспокоились, что он один в доме.
– Спасибо… Скажите, вы не могли бы…
– Молния на спине? Всегда заедает, повернитесь-ка! Вот, готово. – Женщина улыбнулась Соне. – Примите душ, и сразу станет легче. Давайте я заберу это платье, приведу молнию в порядок, а вы наденьте что-то из шкафа, там все новое, не извольте беспокоиться.
– Спасибо.
– Все соберутся к трем часам, старая дама предпочла лечь вздремнуть. Кушать хотите?
– Нет, спасибо, я тоже попробую поспать.
Женщина смотрит на нее со странным выражением, забирает платье и уходит, а Соня устраивает котенка. Что ж, нужно просто полежать и посмотреть кино, которое будет крутиться в ее голове, пока она не уснет.
Соня думала, что такие столовые бывают только в старых фильмах об аристократах. Вот так сидят нарядные люди за огромным столом, а на нем понаставлены букеты и фарфор, а вокруг дамы в бриллиантах и мужчины в смокингах. Но это в кино, а на самом деле кто устраивает такие обеды? Да никто.
Но Афанасьев устроил. Конечно, никаких умопомрачительных бриллиантов, никаких смокингов, просто собралась компания людей за большим столом, но есть цветы, фарфор и белоснежные салфетки, к которым даже прикоснуться страшно, и серебряные приборы блестят. Соня рассматривает замысловатый узор на вилках и думает, что ни за что она больше не станет участвовать в подобном мероприятии.
А в остальном обед как обед, Машка приехала, да Илья с Мишкой. И доктор Оржеховская, и Влад. Дариуш сидит в самом конце стола, и вид у него очень бледный. Смерть Татьяны подкосила его. Дариуш, видимо, единственный, кто искренне сожалеет о Таньке-Козявке, больше никто.
Профессор Огурцова сидит во главе стола и чувствует себя как рыба в воде. Она привыкла к большой аудитории, ей всегда есть что сказать. Соня смотрит на нее и думает о том, что старуха осталась последней из первого поколения дачников Научного городка, последняя из поколения настоящих ученых-фанатиков, для которых существовала только наука.
Но, видимо, не все для нее измеряется интересами науки.
– Надеюсь, все присутствующие знают, для чего мы собрались. – Огурцова обвела собравшихся цепким взглядом. – Есть некоторые обстоятельства, их нужно принимать в расчет. Скажу сразу: мне очень жаль. Я никогда не одобряла этого и не думала, что все зайдет настолько далеко, но прошли годы, и я решила, что эта история похоронена, ан нет. Что ж, справедливо.
– Да о чем вы толкуете, Лариса Максимовна?! – Маша встревоженно оглянулась по сторонам. – Ничего не понимаю.
– Что ж, тогда начнем. – Огурцова откашлялась и выпила воды, словно готовясь читать лекцию. – Я попрошу меня не перебивать, вопросы задавать после лекции. Ну то есть после сказанного. Итак…
– Прошу прощения за опоздание.
Реутов и Виктор Васильев, запыхавшиеся и разгоряченные, вошли в столовую и встали у дверей, как опоздавшие студенты. За ними проскользнула Анжелика, она, оглядевшись, тут же нашла себе стул и придвинула его ближе к Соне, а полицейские остались топтаться в дверях.
– Майор Реутов и капитан Васильев, с вашего позволения.
– Садитесь, молодые люди. – Огурцова кивнула, поморщившись, словно это и вправду студенты, прервавшие ее. – Анжелика, ты все так же дурно воспитана. Что ж, начнем.
Афанасьев смотрит на Соню. Он понимает, что мир, который она тщательно выстраивала вокруг себя много лет, сейчас окончательно рухнет и разлетится на мелкие кусочки. Она и так в последние дни много пережила, но сейчас вынуждена будет слушать о вещах, которые разрушат остатки ее прежней жизни. И он не может ее защитить.
– Профессор Шумилов разрабатывал вещество, которое влияло на внутриутробное развитие плода. – Огурцова нахмурилась. – Эти разработки велись давно, спецслужбы и оборонное ведомство всегда искали формулу получения идеального солдата – выносливого, с высоким интеллектом, с выдающимися внешними данными. Эти разработки ведутся до сих пор, в нацистской Германии занимались подобными очень эффективно, так что никакого нового направления Иван Николаевич не открыл, но его работа все-таки дала определенные результаты. Я знаю, что многие из вас сидят и думают, какое вы имеете к этому отношение. Я скажу: самое прямое. Елизавета, Дариуш, Татьяна, Софья, Михаил, Илья и Мария – это результат селекции, результат применения препарата, формулу которого вывел Шумилов. Предвижу вопросы и скажу сразу: препарат вводился беременным без их ведома, этим занимался профессор Оржеховский, и вначале казалось, что это успех. Выдающиеся внешние данные были налицо. К сожалению, у Елизаветы был диагностирован аутизм, но вначале это не связали с применением препарата, ведь остальные дети были на первый взгляд здоровы. Со временем тревогу забил профессор Миронов, выдающийся психиатр. В то время об аутизме и его проявлениях знали мало, но Миронов был очень талантливый врач, и одним из направлений, по которым он работал, являлся как раз аутизм. Наблюдая за своим внуком, он заметил симптомы, которые заметил и у остальных детей Научного городка, кроме брата и сестры Яблонских и Владика Оржеховского. Мать Яблонских во время беременности не наблюдалась у профессора Оржеховского, а Владик был его внуком. Сопоставив факты, Миронов пришел к Оржеховскому, и Станислав Сергеевич был вынужден признаться, что – да, принимал участие в разработке препарата для беременных, который влияет на определенные группы генов, те выделяют некие вещества, заставляя плод развиваться определенным образом. И препарат он колол всем своим пациенткам. Профессор Оржеховский понятия не имел, что так взволновало Миронова, пока тот не ткнул старого дурака носом в очевидные вещи: все дети, получившие внутриутробно препарат, страдают синдромом Аспергера в той или иной степени. Да, они красивы, умны, способны обучаться самостоятельно – и тем не менее у каждого из них есть синдром Аспергера.
– Что?! – Маша привстала, побледнев. – А мои дети?!
– Я не врач, я химик. – Огурцова покачала головой. – Но вряд ли твои дети получили от тебя твою болезнь, ведь мутация была вызвана искусственно. Хотя, безусловно, мутация генов – это… ну, надо будет посмотреть. Все вы трудно сходитесь с людьми, не испытываете привязанности ни друг к другу, ни к родным так, как это бывает у остальных людей. Может, ваши дети – исключение. Все вы обладаете замечательным интеллектом, даже Софья, получившая наименьшую дозу препарата. Все вы имеете выдающиеся внешние данные, и все вы – социопаты в той или иной степени. Моя покойная внучка была социопаткой в самой тяжелой форме. Но, так или иначе, каждый из вас, получив внутриутробно разные дозы препарата, приобрел и определенный набор качеств. То есть эти негодяи испытывали дозировку, и крыс им было недостаточно. Грызуны не давали явных признаков, ведь как можно определить, красивая крыса или нет, об интеллекте вообще молчу. Самую большую дозу получила Елизавета. Результат мы все знаем – аутизм в тяжелой форме. Но, как оказалось, она использовала не десять процентов мозга, а тридцать. Елизавета была в своем роде гением – но гением, запертым в сумерках своего мозга, который никак не контактировал с действительностью.
– Как он мог! – Анжелка вскочила, взмахнув рукой с ярко-красными ногтями. – Профессор Оржеховский, он же был хороший человек, как же он мог!
– И хорошие люди ошибаются. – Огурцова отпила из стакана и откашлялась. – Иван умел манипулировать людьми. Его собственные дети его разочаровали. Он был талантливым ученым, харизматичной личностью, а на его детях природа отдохнула, они абсолютные посредственности, даже Николай. И, глядя на них, Иван думал о том, что если можно вывести новый сорт пшеницы с нужными качествами, то и человека тоже можно. Идея, повторюсь, не новая. И он привлек к работе Оржеховского, который защитил диссертацию по проблемам репродуктивного здоровья женщин, и меня – я же химик. Конечно, неофициально. Я понятия не имела, что два старых дурака договорились испытать препарат на людях, но Оржеховский все-таки не назначил его собственной дочери, а вот Иван оба раза заставлял невестку принимать его. Наталья все знала, единственная из всех. Думаю, от этого она и заболела шизофренией. Ума она была невеликого, душонка тоже жиденькая, вся ее ценность состояла в смазливой мордашке да отсутствии родственников. Когда у Лизы диагностировали аутизм, Наталья, конечно же, поняла, откуда эта напасть. Когда ее заставили сохранить вторую беременность, она отказывалась принимать препарат, и где-то месяце на пятом Иван усыпил ее и вколол вещество, он делал это несколько раз. Ему было интересно, что получится, если дать препарат на таком сроке.
– Боже мой…
Анжелика вдруг обняла Соню, словно пытаясь защитить.
– Вы уроды, вы это знаете? Не они, кого вы обрекли на такое, а вы, и ваш Шумилов, и… Боже мой… – Анжелика сверкнула глазами, глядя на Огурцову. – Вы это знали. И все эти годы молчали.
– Конечно, знала. – Огурцова сухо улыбнулась. – Детка, мир устроен совершенно не так, как ты это себе вообразила. Есть люди, меняющие судьбы мира, эти люди не ставят перед собой мелких целей и не смотрят, сколько расходного материала пострадает, пока они перекраивают миропорядок. Так всегда было, и сейчас все точно так же. Это аморально? Безусловно. Но что такое мораль? Условность, которая меняется чаще, чем уходит поколение. А вещи, которые делают некоторые люди, остаются на века. Через полвека уже никто и не вспомнит, как аморально поступили люди, которые методом проб и ошибок нашли нечто, спасшее тысячи, десятки тысяч жизней. Но это ненужный пафос, а на деле оказалось, что свои дети – это свои дети, и видеть их такими никто не желает.
– Ну, да. – Соня уставилась в пространство за окном. – Получается, мы выродки. Мутанты.
– Соня…
Реутов встретился глазами с Афанасьевым. До этого они не виделись, и Реутов понял, что тот сейчас чувствует. Он ведь тоже знал обо всем.
– Не надо. – Соня смотрит поверх голов присутствующих отрешенным взглядом. – Все же понимают, что я права. Мы все – результат мутации, выродки, у нас нет того, что делает всех полноценными людьми. И то, что мы в этом не виноваты… ну и что. Это не меняет дела.
– Не меняет. – Огурцова смотрит на нее почти сочувствующе. – Когда о результатах эксперимента Шумилова стало известно его кураторам в спецслужбах, проект закрыли. Ты помнишь последние годы жизни твоего деда?
– Конечно. – Соня вздохнула. – Умерла бабушка, потом отец. Дед запирался в лаборатории и вообще практически жил в этом доме, а не в городской квартире, и работал один.
– К тому времени его подразделение в институте закрыли, записи все изъяли, и формула вещества исчезла. – Огурцова вздохнула. – Причем решение это было принято не сразу, а после самоубийства твоей матери. Они приехали из Лондона, Иван читал там доклад, и очень успешно, но пришлось вернуться раньше времени из-за дурацкой выходки Натальи. Оказалось, что решение уже приняли, подразделение закрыли и записи изъяли. Его словно жизни лишили, ведь работа заменяла ему все. Мы тогда много разговаривали, и постепенно к нему пришло осознание того, что он натворил. Нет, он не раскаивался – и раскаивался одновременно, глядя на тебя. Он знал, что ты не его внучка, не его кровь. Ты знаешь это?
– Да…
– Как?! – Елена Станиславовна вскинулась. – Что вы хотите этим сказать?!
– Не надо, Лена. – Огурцова жестом пресекла все возражения. – Конечно, при этом расследовании сравнили ДНК сестер и выяснили, что у Елизаветы и Софьи только мать общая. Наталья забеременела от своего старого друга, и когда профессор потребовал сохранить беременность, как последний аргумент, сообщила свекру, что ребенок не от его сына. Но Шумилову это было неважно, ему нужен был подопытный материал. И родилась Соня. Никто не знал, что она – дочь не Николая, кроме Натальи, самого Шумилова и меня. И отца ребенка.
Огурцова замолчала, собираясь с силами. Только сейчас стало заметно, что она очень стара, и это выступление отбирает у нее последние силы.
– В этом все дело. – Огурцова вздохнула. – Когда убили Елизавету, Шумилов решил, что это сделала Соня.
– Я?!
– Да. – Огурцова успокаивающе подняла руку. – Твоя жизнь была невыносима. Мать-шизофреничка, которую Иван отказывался лечить, потому что боялся огласки, ненавидела тебя, ведь ты перенесла препарат гораздо лучше Лизы и оказалась почти нормальной, симптомы синдрома Аспергера у тебя проявились в легкой форме, как у Марии, но та должна быть благодарна за это ускоренному метаболизму своей матери. Накануне своего исчезновения Елизавета снова напала на тебя, и Наталья хохотала абсолютно безумно, Шумилов и Николай были вынуждены ее запереть. Ты помнишь это?
– Нет…
– Именно. – Огурцова значительно подняла палец. – Миронов, который наблюдал вас всех…
– Дед никогда не лечил никого из нас!
– Илюша, аутизм не лечится, как и синдром Аспергера. Можно только подкорректировать поведенческие реакции, но вы и сами с этим отлично справлялись, ваш интеллект и ваша психика оказались выносливыми и подвижными. Вы все – отличные подражатели и очень наблюдательны. Вы социализировались сами, но профессор Миронов вас наблюдал. И его вывод по Соне был таков: она обладает способностью забывать события, которые наносят вред ее мироощущению, но ее разум сам решает, что забыть, а что нет. Она вполне могла убить Елизавету и не помнить об этом. Конечно же, как только Иван это услышал, он тут же прекратил расследование исчезновения Лизы. Кураторы Ивана из спецслужб не знали об его эксперименте, проводимом на людях, они-то думали, что он только крысами ограничивается, и ему пришлось все рассказать, при этом он, как мог, оградил Оржеховского от преследований и расхлебывал кашу сам. И тебя он оградил от расследования, хотя думал, что это сделала ты.
– Но я ничего не делала!
– Ты не можешь этого знать, твоя память выборочно сохраняет информацию. – Огурцова покачала головой. – Много лет ты жила в стрессе, а при синдроме Аспергера это нежелательно.
Соня поникла и сжалась. Столько лет неизвестности, а что, если она и правда убила Лизу и не помнит этого? Ведь не помнит же она ссору, о которой говорила профессор Огурцова. Или не было такого? Но тогда зачем старухе это рассказывать?
– Соня этого не делала. – Афанасьев отодвинул стакан и поднялся. – Я был в овраге, видел обеих девочек, Сони там не было.
– Я знала, что это вы.
Анжелика смотрела на Афанасьева во все глаза.
– Да, ты глазастая. – Афанасьев горько улыбнулся и сел. – Я приехал в тот день в Научный городок, чтобы увидеть свою дочь.
– Что?!
– Прости, Соня, я должен был сказать сразу, а не играть с тобой. Но я не мог. – Афанасьев вздохнул и отвернулся. – Мы с твоей матерью выросли в одном доме, ходили в один класс. Она была… очень красивая, и такая, знаешь, легкая, смешливая девочка. Мы встречались, а потом, как водится: я в армию, она поступила в институт, встретила твоего отца. В это время в ее семье случилось горе, разбились родители, твой отец оказался рядом, а я был далеко. Обычная история, тут без обид. Я женился, и снова… в общем, личная жизнь не очень удалась. И тут в Сочи я вдруг встретил Наталью. Она приехала одна подлечиться в санатории, где тогда отдыхала моя мама. И у нас снова вспыхнуло старое чувство. Она говорила, что очень ошиблась, что семья, куда она попала – ужасная, и я видел, что она не в себе, она бормотала о каком-то лекарстве, что ей силком кололи его во время беременности, и малышка родилась больной… Я решил, что это нервы. Она ничем уже не напоминала ту девушку, которую я любил, я уехал, решив, что это еще одно разочарование, но оставил ей свой адрес – на всякий случай, вдруг помощь понадобится. А через полтора года получил письмо, где была фотография кудрявой малышки, и надпись: это твоя дочь. Я бы, может, не поверил, но у малышки были глаза моей матери и такие же светлые кудри. Я решил встретиться с Натальей и уговорить ее если не уйти от мужа, то хотя бы отдать мне девочку, хотя и понимал, что это невозможно, она по документам – дочь другого человека. Но это была моя дочь, и я не мог просто жить, зная, что она есть, и делать вид, что так оно и должно быть, это же моя кровь! Но встречи не получилось. С ребенком гуляла няня, она-то мне и рассказала о том, что Наталья лечится от депрессии, что старшая девочка «странная», а на малышку всем наплевать. Я стал приходить в парк, где гуляла эта няня вместе с Соней, и даже играл с ребенком, и с каждым разом мне становилось мало этого общения, девочка тянулась ко мне, словно чувствуя нашу связь. В какой-то день я пришел в парк, а няни с девочкой не было. И никто не знал, где они, квартира Шумиловых была заперта. Я тогда не знал об этой даче в Научном городке. Я бросился их искать, но вечером того же дня меня арестовали. Привезли в местное отделение милиции по надуманному поводу, и там какой-то человек выложил мне расклад: или ты прекращаешь все попытки контакта с семьей Шумиловых, или прямо сейчас отправляешься в СИЗО, причину найдут и срок гарантируют. Я сказал ему, что Соня – моя дочь, на что он ответил, что по документам она – дочь Шумилова, и так оно должно в итоге остаться. Выбора мне не оставили. Видимо, глупая нянька разболтала хозяевам обо мне и о том, что я часто прихожу, и старик тут же принял меры.
– Да уж, выбор так себе. – Дариуш шумно развернулся на стуле в мертвой тишине. – Вот оно что…
– Ну вот так. – Афанасьев посмотрел на Соню. – Я всегда знал, что ты есть. А потом Бронислав Андриевский, с которым я был знаком, стал моим деловым партнером, и новости о тебе я узнавал от него и Дариуша. Мир оказался очень тесен.
– Да-да, вы иногда расспрашивали, а я…
– Дарик, никому из вас не нужно знать лишнего. – Афанасьев с откровенной неприязнью взглянул на него. – Ты со своей подружкой весьма специфически развлекался.
– Да ладно…
– Заткнись, Дарик. – Соня холодно взглянула на приятеля. – Достал. Дмитрий Владимирович, если я не убивала Лизу… ну откуда вы это знаете?
– Я это знаю. – Светлана Терентьевна, молчавшая все это время, поднялась, подошла к Соне и положила ей руку на голову. – Я была в тот день там, у реки. Мы с Димой приехали для того, чтобы сказать тебе, что ты… что у тебя есть выбор и ты можешь жить с нами. Мы даже были готовы увезти тебя из страны. Я это предлагала, еще когда ты была маленькой – подкупить няньку и забрать тебя, увезти. Но Дима не согласился. А потом мы узнали, как с тобой обращаются в этой семье, это стало известно буквально накануне того дня от Дариуша и его подруги, они с удовольствием рассказали все, что знали. И о сломанной ключице, и о побоях, и о том, как вела себя твоя безумная мать. И мы приехали в Научный городок, чтобы встретиться с тобой и предложить другую жизнь.
– Это же вы на той фотографии! – Влад вскинулся. – Я вспомнил, это вы там, за столом!
– Я был другом и партнером Бронислава и имел право находиться у него в гостях. – Афанасьев пожал плечами. – Не знаю, сообразил ли, кто я такой, муж Натальи, но она меня узнала, и старик понял. Но он промолчал, а Наталья потребовала объяснений, и я сказал, что она может свои требования засунуть… ну, куда посчитает нужным. После того, как она обошлась с моей дочерью. Как все они с ней обходились, в том числе и ее ущербная Лиза. Я был в ярости. У Сони был большой синяк на руке, словно кто-то ее ударил…
– Накануне Елизавета напала на нее, и Наталья ей помогла. – Огурцова вздохнула. – Думаю, за ночь Софья об этом забыла, но синяки остались.
– Наверное. – Афанасьев с болью посмотрел на дочь. – Я видел эти синяки и чувствовал их так, словно это меня избили. Я сорвался. Конечно, все было в рамках приличий, вряд ли кто-то заметил, но я высказал Наталье то, что хотел, пока в какой-то момент не понял, что это бесполезно.
– Она была больна, говорить с ней не имело смысла. – Светлана Терентьевна села около Сони и взяла ее за руку. – Я ушла, увидев, что вы с Дариушем направились через забор к реке. Я села на берегу и смотрела на тебя. Никто не мог запретить мне наблюдать, как купается в реке моя внучка. Вы измазались тиной, обмотались ивовыми ветками и играли в туземцев. Рисовали друг на друге всяческие узоры. Все, кроме этой красивой девочки, Тани. Она смотрела на всех с таким презрением…
– Очень похоже на нее. – Огурцова фыркнула. – Эта дрянь всегда считала себя лучше всех.
– Не самое худшее свойство, но девочка показалась мне неприятной. А потом пришел Дима, рубашка его была в крови. Он рассказал, что вынес из оврага раненую девочку, снял рубашку и бросил ее на мелководье, а сам сел рядом со мной. И так мы просидели минут двадцать, пытаясь решить, что нам делать, но так и не решили. Дети вымылись и куда-то умчались, мы уже собрались уходить, но тут пришли… эти люди.
– Кто?! – Реутов вскинулся. – Кто еще там был?
– Не надо драмы, молодой человек. – Светлана Терентьевна покачала головой. – Люди, которые за двенадцать лет до того дня запретили Дмитрию видеться с дочерью. Его увели, а я бросилась к Брониславу. Я была в ужасе, в отчаянии. Я понимала, что это старик Шумилов позвонил своим кураторам, и чем все это чревато, я тоже знала. Но времена были уже не те, Диму отпустили, и все же нам пришлось уехать из страны на несколько лет. Но мы не теряли Соню из виду, всегда знали, что с ней и как, Дима старался ей помочь…
– Издательство «Марселин»… – Соня подняла на Афанасьева глаза. – Это вы?
– Это ты и твой талант, девочка. И читатели подтверждают это. Сейчас готовится издание твоего цикла «Маги умерших богов» в Нью-Йорке, и это уж точно не я, а ты. Я просто в нужный момент подтолкнул тебя, потому что мог, но остальное ты сама. Будь бездарна, она не выдержала бы трех переизданий.
Соня закрыла глаза, в изнеможении откинувшись на стуле. Все, что она знала о себе, весь ее мир, воспоминания – все встало вдруг с ног на голову. Но остается один вопрос – кто же убил Лизу?
– Если это не я, не вы, не Дарик – тогда кто? – Соня беспомощно смотрела на собравшихся. – Я ничего не понимаю.
Соня видела людей, которых знает с детства. Вот Елена Станиславовна, которая за эти дни постарела и осунулась. Осознание того, что ее отец оказался не тем, кем она его считала, далось ей нелегко, и смотреть на Соню как раньше она не может, ей стыдно. Соня вдруг поняла – в этот самый момент она видит их всех как на ладони, словно у нее открылся некий дар ясновидения.
Вот Владька – милый, добрый Владька, все такой же хороший парень, не способный ни на какую подлость, рыцарь и защитник слабых. «Спасти принцессу» – чем не игра?
Или Машка, Илья и Мишка. Они застыли и ушли в себя, пытаясь каждый в одиночку собрать осколки того, что осталось от их жизни – как когда-то. Они не умеют по-другому, точно так же, как и она сама. Но все они быстро учатся, а это значит, что им просто нужно собраться вместе у озера, нажарить шашлыков и поговорить. И, возможно, станет легче, ведь один раз это получилось.
И Анжелка, верная и эмоциональная, все эти годы она была рядом, Соня понятия не имела, зачем, а сейчас поняла. Анжелка не могла оставить ее так, как Лиза когда-то бросила ее саму.
И профессор Огурцова, которая все эти годы знала эту тайну, смотрела на них на всех и понимала, что при ее попустительстве и участии, пусть даже косвенном, разрушены жизни целых семей, которые никогда не узнают, какими бы стали их дети, если бы не высокомерный сукин сын, считавший себя Господом Богом.
И Афанасьев. Соня пока не знает, как ей относиться к тому, что у нее нежданно-негаданно вдруг появился отец и бабушка тоже, они, оказывается, любят ее и принимают любую и на любых условиях. Соня чувствует их боль и знает, что у нее будет время решить, что ей делать.
И Реутов. Соня смотрит на него и понимает – он тоже подозревал ее, пусть недолго, но подозревал. Как и тот, другой.
– Я вспомнила… – Соня даже всхлипнула от внезапно появившегося воспоминания. – Я читала в своей комнате. Заперлась на ключ, потому что Лиза была уже взвинченная какая-то. Я взяла у дедушки «Психоанализ» – мы накануне обсуждали эту книгу, и Маша сказала, что… ну, неважно, я хотела найти то место и перечитать. Книга была написана по-немецки, а я тогда немецкий знала не очень хорошо, и дело двигалось медленно. Лиза начала колотить в дверь, пришла мать, стала орать, что я бесчувственная дрянь и нервирую сестру. Я открыла, и Лиза сбила меня с ног. Она была очень сильной в такие моменты, а мать громко захохотала. Лиза ударила меня ногой – и смотрела на меня очень спокойно, била и смотрела, а мать хохотала. И тогда впервые пришли дедушка и отец, оттащили Лизу, мать стала бросаться на них, что-то выкрикивать, и отец ударил ее по голове, а Лиза отшатнулась, словно это ее ударили. И ей вкололи что-то и заперли, и мать заперли. Дедушка вошел ко мне в комнату и сказал… что такое больше никогда не повторится. Он взял мой медальон и качал у меня перед глазами, и все говорил, что я должна это забыть, потому что больше такого никогда не будет…
– Гипноз, конечно же! – Профессор Огурцова вскинулась. – Вот как объясняются необычайные свойства памяти Софьи забывать! Старый дурак ее гипнотизировал! Он умел это, практиковался. Медальоны были отлиты по принципу маятника, чтобы держать в узде девчонок, особенно Соню, которая могла разболтать, Лиза-то молчала. Проклятый дурак, он и так испортил девчонке жизнь, а тут еще такое!
– А это плохо? – спросил Реутов с беспокойством. – Может, это было правильно – убирать тяжелые моменты из памяти?
– Они никуда не деваются, вот что плохо. – Огурцова отпила из стакана и откашлялась, ее звучный голос наполнил комнату. – Это фантастика – стертая память, никуда воспоминания не деваются, они, как старые вещи на чердаке, лежат и пылятся до поры. А вот когда они могут выскочить и что из этого получится – предсказать невозможно, это как сейчас, бах! – и все вылезло. Это как неразорвавшаяся бомба времен Второй мировой, лежит в грунте сто лет, а тут пахали поле, и что-то в ее ржавых внутренностях сдвинулось. Результат – разбросанный по полю металл и тракторист. А до этого сто лет пахали, и ничего. С Софьей нужно работать, чтобы узнать, что еще он заставил ее забыть, и вытащить эти воспоминания, чтоб ее психика уцелела. Я даже не скажу, кто сейчас за такое возьмется, профессор Миронов умер, а больше я никого не знаю. Прости меня, детка, если можешь.
Старуха с трудом поднялась из кресла.
– Я бы прилегла, если вы не возражаете. Вот здесь, на диване.
– Минутку.