Слабость Виктории Бергман (сборник) Сунд Эрик
And the straightest dude I ever knew was standing right for me all the time… Oh, my Coney Island baby now. I’m a Coney Island baby, now.
Она вздыхает и, улыбаясь, откидывается на спинку стула.
– Кони-Айленд? Мы поедем на Кони-Айленд? Посреди зимы? В ее представлении Кони-Айленд – полуостров, расположенный за Манхэттеном, в выходящей к океану части Бруклина, – это песчаные пляжи и запущенные парки аттракционов двадцатых годов. Летом туда еще можно съездить, но не в конце ноября.
– Лассе, ты сумасшедший.
– Поверь мне, там потрясающе, – говорит он с серьезным видом. – Тебе очень понравится.
– Пляжи, карусели, снежная слякоть, ветер и полная пустота? Наркоманы и бесхозные собаки? – Она гладит его по тыльной стороне ладони. – Неужели мне это понравится? И что за идиот поет эту песню?
Они долго целуются, и он объясняет, что поет Лу Рид[59]. – Лу Рид? У нас ведь вроде нет пластинки Лу Рида… – удивляется она.
– Разве ты не помнишь обложку? – улыбается он. – Лу Рид в костюме с бабочкой, лицо наполовину скрыто черной шляпой.
– Лассе, ты надо мной издеваешься, – смеется она. – Я говорю, что такой пластинки у нас дома нет. Я периодически прибираю в шкафчике, в отличие от некоторых других.
У него делается растерянный вид.
– Ну конечно у нас есть эта пластинка, или я ошибаюсь?
Его сомнения забавляют ее.
– Я совершенно уверена, что у нас ее нет и ты никогда мне ее не заводил. Но какая разница. То, что ты сейчас проделал, компенсирует твою забывчивость.
– То, что я проделал?
– Да, поставил эту песню, дурачок. – Она опять смеется. – Ты вспомнил, что она мне нравилась.
Он явно испытывает облегчение, и неуверенность исчезает с его лица.
– Тогда ладно… Давай допьем!
Они снова поднимают бокалы, и она думает о том, как сильно его любит.
Когда она после кино пела ему эту песню, он притворился, будто не знает ее. А на самом деле он упорно ждал подходящего случая, чтобы ей ее проиграть.
Приберегал ее на этот случай целый год, ждал и помнил.
Это всего лишь деталь, но деталь, которой она придает большое значение. Он думает о ней, хотя не говорит этого прямо, выражает по-своему.
Последний день они посвящают покупкам и отдыху в гостинице.
Кони-Айленд оказался великолепен, в точности как он говорил.
Луна-парк возле Бруклина был закрыт на зиму, но они до поздней ночи ходили по уютным барам.
Людей на побережье не было, и когда они после полуночи гуляли по полуострову, компанию им составляли только морские птицы.
В самолете по пути домой София думает о том, как давно им не представлялось возможности так спокойно пообщаться. Она чувствует, что вновь обрела того Лассе, о существовании которого она все время помнила, но которого не видела уже несколько лет.
И вот внезапно он опять вернулся, тот Лассе, в которого она когда-то влюбилась.
По возвращении в Стокгольм все, однако, поблекло. Проведя всего несколько недель дома, София понимает, что, как бы ей ни хотелось обратного, он всегда будет выбивать у нее почву из-под ног.
Он исчезает с той же внезапностью, с какой вернулся к ней.
Они сидят за завтраком и читают газету.
– Лассе?
– Мм… – Он поглощен тем, что читает.
– Тест на беременность…
Он даже не отрывает глаз от газеты.
– Оказался отрицательным.
Тут он смотрит на нее с удивлением.
– Что такое?
– Лассе, я не беременна.
Несколько секунд он сидит молча.
– Извини, я забыл… – Он стыдливо улыбается и возвращается к газете.
Забывчивость ему больше не идет.
– Забыл? Ты забыл, о чем мы говорили в Нью-Йорке?
– Нет, конечно, – откликается он с усталым видом. – Просто много всего навалилось на работе. Я едва помню, какой сегодня день.
Шуршание газеты.
Он неотрывно смотрит в нее, но София видит, что он не читает. Глаза неподвижны, взгляд не сфокусирован. Он вздыхает и кажется еще более усталым.
Дни в Нью-Йорке начинают превращаться в туманные воспоминания о мечте. Его близость, доверительность между ними, день, проведенный на Кони-Айленде, – все исчезло.
Мечта сменилась серыми, предсказуемыми буднями, в которых они с Лассе только ходят мимо друг друга, словно тени.
Она думает о том, насколько откровенно он воспринимает ее как данность. Он даже забыл о том, что они собираются завести ребенка. Ей этого не понять.
Она чувствует, что скоро взорвется.
– Да, София, я хотел тебе кое-что сказать, – произносит он, наконец откладывая газету. – Нам звонили из Гамбурга и сообщили, что у них возникли большие проблемы. Им необходима моя помощь, и отказаться было нельзя.
Он тянется за соком, нерешительно поглядывая на нее, и наливает сперва ей, потом себе.
– Ты же знаешь, немцы никогда не отдыхают. Даже на Рождество и Новый год.
Тут она не выдерживает.
– Черт возьми, и тебе, конечно, опять придется подставиться! – кричит она, кидая в него газетой. – На празднике середины лета ты отсутствовал. На день Люсии тоже. А теперь еще Рождество и Новый год! Так больше продолжаться не может. Ты же, черт подери, шеф и должен уметь передавать свою работу в праздники другим!
– София, дорогая, успокойся.
Он разводит руками и качает головой.
Ей кажется, что он ухмыляется. Не принимает ее всерьез, даже когда она выходит из себя.
– Это не так легко, как ты думаешь. Если я повернусь к ним спиной, позади меня все рухнет. Немцы, конечно, толковые, но не особенно самостоятельные. Ты же знаешь, они любят закон и порядок и маршировать ровными шеренгами.
Он усмехается и пытается с улыбкой приблизиться к ней. Но она по-прежнему вне себя от ярости.
– Возможно, во время твоего отсутствия кое-что рушится за твоей спиной не только в Германии.
– Что такое? Что ты имеешь в виду?
У него вдруг делается испуганный вид.
– Что ты имеешь в виду, говоря “рушится”? Что-нибудь случилось?
Он реагирует не так, как она ожидает, и ее злость сходит на нет. – Нет, я не знаю, что имела в виду, я просто безумно рассердилась и огорчилась оттого, что снова придется справлять праздники в одиночестве.
– Понимаю, но ничего не могу поделать, – говорит он, встает, поворачивается к ней спиной и начинает убирать продукты в холодильник. Внезапно возникает ощущение, что он бесконечно далек от нее.
Позже, когда он принимает душ, она делает то, чего никогда не делала за десять лет, что они вместе.
Она идет в прихожую и вынимает из кармана его пиджака рабочий телефон. Тот, в котором, находясь дома и в отпуске, он всегда отключает звуковой сигнал. Она снимает блокировку и добирается до исходящих звонков.
Первые четыре – немецкие номера, но пятый оказывается номером в стокгольмском регионе.
Еще несколько немецких номеров и опять тот же стокгольмский номер.
Она прокручивает дальше: регулярно встречается тот же номер. По датам ей видно, что он звонит кому-то в Стокгольме по нескольку раз в день.
Судя по звукам в ванной, Лассе закончил принимать душ, и она сует телефон обратно в пиджак.
Он что-то скрывает.
Она чувствует, как возвращается злость.
Из прихожей ей слышно, как он открывает кран в раковине, собираясь бриться. Обычно это занимает у него около пяти минут.
Она снова достает телефон, находит тот незнакомый номер и нажимает на вызов, косясь на дверь ванной комнаты.
Ей отвечает мягкий женский голос:
– Привет, дорогой! Ты же говорил, что будешь занят…
София холодеет.
– Алло… Ты здесь? – Голос звучит радостно.
Она нажимает “отбой”.
Садится за кухонный стол.
“За моей спиной? – думает она. – За моей спиной все рушится”.
Лассе выходит с полотенцем вокруг талии и, улыбнувшись ей, идет в спальню одеваться. Она знает, что, закончив туалет, он обязательно поставит кофе.
Открыв холодильник, она достает пакет с молоком и выливает содержимое в раковину. Потом запихивает пустую упаковку в мусорное ведро.
Он приходит на кухню.
– Если хочешь кофе, тебе придется пойти и купить молока. Оно закончилось.
– Как это закончилось? Ведь я вчера купил новый пакет.
– Откуда мне знать, я молоко не пью. В любом случае его нет.
Он со вздохом открывает холодильник, чтобы убедиться, что она говорит правду.
– Если я пойду за молоком, тебе придется пока поставить кофе.
Услышав, что дверь захлопнулась, она выходит в прихожую и видит, что он просто надел свитер. Пиджак остался висеть на месте.
Она достает телефон и видит два пропущенных звонка.
Вероятно, звонила незнакомая женщина, но посмотреть она не решается, поскольку тогда звонки исчезнут с дисплея.
Она доходит до папки с сообщениями и открывает принятые эс-эм-эс.
Прочтя около тридцати сообщений, которыми обменялись за несколько месяцев Лассе и неизвестная женщина, она чувствует, что силы покидают ее.
Квартал Крунуберг
Подземный туннель, именуемый “коридором вздохов”, соединяет здание Управления стокгольмской полиции со зданием суда и является для арестованных промежуточным этапом перед судебным разбирательством. Он имеет под землей множество ответвлений и, как говорят, не раз становился местом самоубийства.
Карл Лундстрём пытался повеситься в камере следственного изолятора и теперь лежал в коме.
Жанетт Чильберг знала: это означает, что расследование его преступлений, вероятно, никогда не удастся довести до конца.
В тот же вечер, когда произошла попытка самоубийства, о ней сообщили в телевизионных новостях, и несколько профессиональных болтунов уже посетовали на отсутствие должной безопасности в пенитенциарной системе. Досталось даже психологам, поскольку те дали ошибочное заключение, что Лундстрём не склонен к самоубийству.
Жанетт откинулась на спинку потертого офисного кресла и посмотрела в окно.
Во всяком случае, она сделала все, что могла.
Ей пришлось позвонить Ульрике Вендин и рассказать об изменении обстоятельств.
Девушка, похоже, не удивилась, когда Жанетт сообщила ей о случившемся и объяснила, что, пока Карл Лундстрём лежит в коме, речь о новом процессе, естественно, идти не может.
Олунд и Шварц получили задание узнать, не мог ли синий автомобиль “вольво” Карла Лундстрёма быть той машиной, которая задела дерево на острове Свартшёландет, но предварительный анализ положительного результата не дал.
Не соответствовал цвет лака. Разные оттенки синего.
Карл Лундстрём, думала она.
За окном припекало вечернее солнце.
Зазвонивший телефон принес сообщение о новом трупе.
Приблизительно в то же время, когда Карл Лундстрём в следственном изоляторе завязал вокруг шеи простыню, на чердаке в районе Сёдермальм обнаружили мертвого мальчика.
Монумент
Изначально Иво Андрич не должен был заниматься четвертым убитым мальчиком. Но получилось так, что судмедэксперту Рюдену, которому предстояло обследовать тело, потребовался ассистент, поскольку его обычный помощник находился в отпуске, и когда обратились к Иво, он согласился помочь.
По сути дела, за то, что мальчик, обнаруженный на чердаке в квартале Монумент, побывал в руках того же преступника, что и предыдущие жертвы, говорило не многое, если бы не одно обстоятельство: лицо мальчика было полностью уничтожено.
Две пустые дыры указывали, где именно прежде находились глаза, а о том, что когда-то представляло собой нос и рот, оставалось лишь догадываться. Все лицо было покрыто большими, наполненными жидкостью пузырями, а от волос сохранились только отдельные клочья.
Тяжелая железная дверь на чердак открылась, и вошла комиссар криминальной полиции Жанетт Чильберг.
– Привет, Рюден. Надеюсь, все под контролем? – сказала она, а затем повернулась к Иво Андричу: – А-а, ты тоже сюда угодил. – В основном по чистой случайности. Кто-то в отпуске, и пришлось приехать мне. – Иво Андрич почесал голову.
На первый взгляд непрофессионалу могло показаться, что это похоже на ожог, но поскольку тело осталось неповрежденным и на одежде отсутствовали следы золы или сажи, естественно, напрашивался другой вывод.
– Похоже на кислоту, – предположил Иво Андрич, и Рюден согласно кивнул.
Пол под мальчиком, а также стены были чем-то забрызганы, и Рюден, взяв обмотанную ваткой палочку, обмакнул ее в одну из желтых лужиц. Потом с озадаченным видом понюхал палочку. – Так, с ходу, думается, что это соляная кислота, причем, похоже, концентрированная, принимая во внимание то, какое она произвела воздействие, попав ему на лицо. Интересно, понимал ли совершивший это, насколько он рискует? Вероятность того, что он мог пострадать сам, достаточно велика.
– Эта стенка выглядит новой. – Иво Андрич, потерев шею, указал на левую стену. – Каменщики обычно используют какой-то вид кислоты. Кажется, они обмывают старые кирпичи, чтобы схватывался раствор.
– Звучит разумно, – согласился Рюден.
– Уже известно, кто он? – обратилась к ним Жанетт.
– Я полагал, что выяснять подобные вещи твоя работа, – ответил Рюден. – Мы с Иво должны только определить как. А не кто и уж точно не почему. Но на парне было чертовски редкое ожерелье. Мы сфотографировали его и удалили. Я, конечно, не большой знаток этнологии, но ожерелье явно африканское.
– Кто его обнаружил? – спросила Жанетт.
– Проживающий в этом доме наркоман, он сказал, что поднялся сюда, чтобы забрать коробку с пластинками, которые собирался кому-то загнать. Однако, учитывая, что несколько кладовок дальше по коридору взломано, легко предположить, что он занимался именно этим, когда увидел висящего под потолком парня. Зрелище наверняка было не из приятных, если хочешь знать мое мнение.
Жанетт Чильберг подошла к Шварцу и Олунду, беседовавшим в другом конце чердака.
– Значит, Пиф и Паф уже на месте? – ухмыльнулась она.
Олунд засмеялся и подтвердил, что обнаружившего мальчика мужчину уже везут для допроса в полицию. Ничто не указывает на его причастность к преступлению, но исключить этого нельзя.
В течение ближайших часов место преступления изучили, множество предметов поместили в пакеты и пометили цифрами. Петля представляла собой обычную веревку для белья и была завязана бабьим узлом. На шее у мальчика имелся типичный след от веревки, напоминавший перевернутую латинскую букву V, верхушка которой находилась возле узла, который почти на сантиметр вонзился в кожу. Красновато-бурый след уже успел зарубцеваться. Возле края раны Иво Андрич приметил мелкие, едва различимые кровоизлияния.
На полу, в том месте, над которым висело тело, разлилась лужа мочи и испражнений.
– Что он не лишил себя жизни сам, сомнений, вероятно, ни у кого не вызывает. – Рюден указал на то, что когда-то было лицом мальчика.
– Разве только он сперва прикрепил веревку к потолку, накинул на шею петлю и под конец плеснул себе в лицо ведро соляной кислоты, что представляется мне чересчур нереалистичным. Далее, если психически неуравновешенный юноша решает покончить с собой, то, каким бы диким это ни казалось, нет никаких оснований подозревать, что совершено преступление, если только самоубийство, как в данном случае, не оказывается невозможным физически.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Жанетт.
– Веревка, на которой висел мальчик, слишком коротка, по меньшей мере на десять сантиметров.
– Слишком коротка?
– Именно. Веревка недостаточно длинная для того, чтобы он мог, стоя на этих кзлах, прикрепить ее к потолку. Элементарно, дорогой Ватсон. – Рюден указал на потолок.
– Кроме того, его повесили живьем. Он опорожнил кишечник, и если мы поищем повнимательнее, то, весьма вероятно, обнаружим, что у него еще произошло семяизвержение.
– Ты хочешь сказать, что, испуская дух, он кончил? – спросил Рюдена Шварц, и Жанетт показалось, что он сейчас рассмеется. – Да. Обычно именно так и бывает. Но продолжим. Кто-то подвесил его к потолку, наверное, с помощью вон той стремянки. – Рюден указал на стремянку, прислоненную к стене чуть поодаль. – Потом подставили козлы, чтобы выглядело так, будто он стоял на них, и в заключение плеснули ему в лицо кислотой, но зачем?
– Хороший вопрос…
– Первое, что приходит мне в голову: чтобы скрыть его личность. – Иво обернулся к Жанетт. – Но выяснять это не наша работа. И наконец, маленькая специфическая деталь, что веревка слишком короткая. По крайней мере, какая-то зацепка.
– Любопытно, но я вижу такое уже во второй раз за относительно недолгое время, – заметил Рюден с необъяснимо довольным видом.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, не кислоту, а то, что веревка слишком короткая.
– То есть как? – заинтересовалась Жанетт.
– Да, тогда было то же самое. Покойником был мужчина средних лет, который обманывал свою сожительницу, живя с двумя семьями одновременно. Нас озадачила только деталь с короткой веревкой, а так все указывало на самоубийство.
– И у вас не возникло никаких сомнений?
– Нет, сожительница рассказала, что нашла его, вернувшись из поездки. Она же вызвала полицию. Под стулом лежала пачка телефонных каталогов.
– Значит, вы подумали, что он положил телефонные каталоги на стул и взобрался на них, чтобы достать до петли?
– Да, мы пришли именно к такому выводу. Сожительница рассказала, что, будучи в шоковом состоянии, скинула каталоги, когда снимала его, и у нас не было оснований подвергать ее слова сомнению. Там, кстати, не имелось никаких следов присутствия других лиц, а у нее, насколько мне помнится, было алиби. Ее рассказ подтвердили охранник с парковки и проводник поезда.
– Вы брали у него кровь на анализ?
Жанетт не покидало ощущение, будто она не видит чего-то, что находится у нее перед глазами, какую-то связь, которую ей никак не уловить.
– Насколько мне известно, нет. До этого не дошло. Дело прекратили, посчитав самоубийством.
– Значит, ты не усматриваешь никакой связи вот с этим? – Ты просто надумываешь, Жанетт, – сказал Рюден. – Это два совершенно разных случая.
– Ладно, вполне возможно. Но отвезите парня в Сольну, и пусть химики проверят, нет ли там остатков обезболивающих препаратов.
У Рюдена сделался озадаченный вид. Иво Андрич, сразу уловивший мысль Жанетт, пояснил коллеге:
– У нас в лаборатории уже есть три трупа. Да, убитые мальчишки, которые, как мы полагаем, угодили в руки одному и тому же преступнику. Правда, этого парня многое от них отличает. Те трое были жестоко избиты и к тому же кастрированы. Кроме того, им вводили обезболивающее, и мы обнаружили у них в крови следы наркотиков. Если проверим этого парня, то… – Он жестом передал слово Жанетт.
– Ну, даже не знаю. Это просто на уровне ощущения. – Она благодарно улыбнулась Иво.
Патологоанатомическое отделение
У мальчика во внутреннем кармане нашли вызов в социальную службу Хессельбю. Внезапно они обрели его имя. Шварц и Олунд сразу съездили и привезли его родителей в Сольну для опознания.
Украшение, висевшее у мальчика на шее, оказалось семейной реликвией, которая из поколения в поколение переходила по наследству.
Уничтоженное лицо, конечно, не позволяло точно установить его личность, но, увидев татуировку мальчика, родители уже не сомневались в том, что это их сын. Процарапанные на груди буквы ОРФ были не самым обычным украшением для Стокгольма, и в одиннадцать двадцать родители подписали бумагу, вернувшую мертвому мальчику его лицо.
В отношении кислоты Рюден оказался прав: девяностопятипроцентная соляная кислота.
Анализы крови показали, что перед повешением мальчик получил сильную дозу амфетамина.
Получил ли он также ксилокаин адреналин, пока еще не установили.
Обнаженный мальчик лежал на столе для вскрытия разрезанным от шеи до пениса, и Иво Андрич заметил на его левой груди несколько маленьких пятнышек. Следов инъекций не наблюдалось – видимо, препараты ему давали с едой или питьем.
Через три часа, закончив отчет, Иво позвонил Жанетт Чильберг и кратко рассказал о своих выводах.
– Многое напоминает остальных мальчиков, – начал он. – Пока мы обнаружили только следы амфетамина, но в этом случае инъекции не делались.
– Нет?
– Нет, он получил препарат каким-то иным образом. Зато я нашел у него на груди два маленьких пятнышка.
– Что еще за пятнышки?
– Похоже на следы электрического пистолета, но я не совсем уверен.
– А ты совершенно уверен, что на других мальчиках нет подобных отметин?
– Нет, поскольку они довольно сильно истерзаны. Но, пожалуй, придется снова достать их и еще раз обследовать. Я позвоню.
Они закончили разговор.
Электрический пистолет, думала Жанетт Чильберг.
На этот раз кто-то себе изменил.
Квартал Крунуберг
Мальчика, найденного повешенным на чердаке в квартале Монумент, звали Самуэль Баи. Ему было шестнадцать лет, он сбежал из дома, и имелось заявление о его исчезновении. Социальная служба Хессельбю приложила сведения о злоупотреблении наркотиками, кражах и драках.
Родители бежали от войны в Сьерра-Леоне и неоднократно оказывались под следствием. Главной проблемой семьи являлся старший сын Самуэль, который демонстрировал явные симптомы психической травмы, полученной во время войны, и периодически проходил курсы лечения в детской психиатрической клинике, а также у частного психотерапевта по имени София Цеттерлунд.
Жанетт содрогнулась. Снова София. Сперва Лундстрём, а теперь Самуэль Баи. Если мир тесен, то Стокгольм еще теснее.
Странно, что эта женщина все время оказывается замешанной, думала Жанетт. А может, и нет. Экспертизу преступлений против половой неприкосновенности детей в Швеции проводят в общей сложности пять полицейских. Сколько же психологов специализируется на детях, получивших психическую травму?
Вероятно, два или три человека.
p>Она подняла трубку и набрала номер Софии Цеттерлунд. – Здравствуйте, София. Это опять Жанетт Чильберг, на этот раз по поводу Самуэля Баи из Сьерра-Леоне. Он проходил у вас лечение. Мы нашли его мертвым.– Мертвым?
– Да. Убитым. Мы могли бы встретиться во второй половине дня? – Приезжайте прямо сейчас. Я собиралась уходить домой, но могу подождать.
– О’кей, так и договоримся. Я буду у вас через пятнадцать минут.
Мыльный дворец
Жанетт пришлось дважды объехать прилегающие к Мариаторгет кварталы, прежде чем она нашла свободное место для парковки.
Когда она поднялась на лифте, в фойе ее встретила женщина – секретарь Софии, представившаяся как Анн-Бритт.
Жанетт объяснила ей свое дело и, когда женщина удалилась за Софией, стала рассматривать помещение. Изысканный интерьер, с подлинниками произведений искусства и несомненно дорогой мебелью, вызвал у нее ощущение, что, если хочешь делать большие деньги, работать надо именно здесь, а не вкалывать, как она, на Кунгсхольмене.
Секретарь вернулась вместе с Софией, сразу спросившей, не хочет ли Жанетт кофе или чаю.
– Нет, спасибо. Я не хочу понапрасну отнимать у вас время, думаю, нам лучше сразу приступить к делу.
– Ничего страшного, – отозвалась София, – я только рада, если могу помочь. Всегда приятно, если можешь оказаться кому-то полезной.
Жанетт посмотрела на Софию и инстинктивно почувствовала, что та ей нравится. Во время их прошлого разговора между ними сохранялась дистанция, а сейчас, буквально через минуту, Жанетт уловила во взгляде Софии искреннее дружелюбие.
– Постараюсь избежать фрейдистских оговорок, – пошутила Жанетт.
– Как мило с вашей стороны, – улыбнулась в ответ София.
Жанетт не поняла, что произошло, откуда взялся этот интимный тон, но он, несомненно, чувствовался. Она приняла его, даже немного понаслаждалась им.
Они расположились с двух сторон от письменного стола, с любопытством присматриваясь друг к другу. – Что вы хотите узнать? – спросила София.
– Это касается Самуэля Баи и, ну… он мертв. Его обнаружили повешенным на чердаке.
– Самоубийство? – уточнила София.
Читать бесплатно другие книги:
