Слабость Виктории Бергман (сборник) Сунд Эрик
Он, казалось, ее не слышал.
– Раскаиваюсь? – произнес он, немного помолчав. – Это сложно… Простите, как вас зовут? София?
– София Цеттерлунд.
– Да, конечно. София означает “мудрость”. Хорошее имя для психолога… Простите. Дело обстоит так… – Он набрал воздуха. – Мы… то есть я и остальные, мы свободно менялись друг с другом женами и детьми. Думаю, под конец это происходило с молчаливого согласия Аннет. И остальных жен… Таким же образом, как мы – мужчины, инстинктивно находим друг друга, мы подбирали себе и женщин. Мы встречались в доме теней, если вы понимаете, что я имею в виду?
“Дом теней?” – подумала София. Это выражение было ей знакомо по материалам предварительного обследования.
– У Аннет как бы отключен мозг, – продолжил он, не дожидаясь ответа. – Она не глупа, но предпочитает не видеть того, что ей не нравится. Это ее самозащита.
София знала, что этот феномен достаточно обычен. Пассивность ближайшего окружения часто предопределяет возможность продолжения насильственных действий.
Однако Карл Лундстрём ушел в сторону. Она ведь спросила, раскаивается ли он.
– Вам никогда не казалось, что вы поступаете, мягко говоря, неправильно? – попыталась она поставить вопрос иначе.
Немного помолчав, он снова вздохнул и наклонился над столом. – Если хотите, чтобы я понял, что вы имеете в виду, вам придется определить слово “неправильно”. Неправильно в каком плане? В культурном, в социальном или еще в каком-то?
Он явно очнулся. Во взгляде появилась решимость, осанка стала увереннее.
– Карл, попытайтесь объяснить, что такое “неправильно” своими словами, не чьими-то чужими.
– Я вовсе не утверждал, что поступал неправильно. Я лишь поддавался инстинкту, который на самом деле присутствует у всех мужчин, но подавляется.
София поняла, что началась защитная речь.
– Разве вы не читаете книг? – продолжал он. – Существует красная нить, идущая от Античности до наших дней. Почитайте Архилоха…[23] “Своей прекрасной розе с веткой миртовой она так радовалась… Тенью волосы на плечи ниспадали ей и на спину. Старик влюбился бы в ту грудь, в те миррой пахнущие волосы…”[24] Об этом писали греки. Хоровая лирика Алкмана[25] воспевает чувственность ребенка. “Детей лишенный жизнь ведет одинокую и горестно по ним тоскует. И от тоски своей изведшись, вступает он в дом теней…” В двадцатом веке о том же писали, например, Набоков и Пазолини. Правда, Пазолини писал о мальчиках.
София узнала еще некоторые формулировки из допросов. – Что вы имели в виду, говоря, что вы могли встречаться в доме теней? – спросила она.
Он улыбнулся ей:
– Это всего лишь образ. Метафора для тайного, запретного места. Если хочешь почувствовать, что тебя понимают, можешь бесконечно черпать утешение в поэзии, психологии, этнологии и философии. Ведь я не одинок, но складывается впечатление, будто в своем времени я один. Ну почему же то, чего я жажду, неправильно?
София поняла, что это – вопрос, с которым он борется уже давно. Она знала, что педофилические отклонения практически неизлечимы. Речь скорее идет о том, чтобы заставить педофила понять, что его извращение неприемлемо и наносит вред другим. Однако прерывать его она не стала, поскольку хотела подробнее изучить ход его мыслей.
– Это не является неправильным по сути, не является таковым для меня и даже, думаю, для Линнеи. Это лишь искусственно созданное представление о неправильности, в социальном или культурном плане. Ergo[26]: здесь нельзя говорить о неправильности в прямом смысле слова. Два тысячелетия назад существовали те же мысли и чувства, что и сейчас, но правильное, в культурном отношении, стало теперь неправильным. Нас просто приучили к тому, что это неправильно.
София сочла его рассуждение вызывающе иррациональным. – Значит, по-вашему, произвести переоценку старого представления невозможно?
– Да, если она противоречит природе, – ответил он с неколебимым видом.
Карл Лундстрём скрестил руки на груди, внезапно приобретя враждебный вид.
– Бог – это природа… – пробормотал он.
София молчала, ожидая продолжения, но поскольку его не последовало, она решила перевести разговор в другое русло. Вернуться к стыду.
– Вы говорите о том, что хотите защитить семью от каких-то людей. Я ознакомилась с полицейскими допросами и прочла, что вы утверждаете, будто вам угрожает русская мафия.
Он кивнул.
– Существуют ли другие причины, по которым вы хотите, чтобы личные данные Аннет и Линнеи засекретили?
– Нет, – коротко ответил он.
Его уверенная осанка ее не убедила. Нежелание рассуждать выдавало, вопреки его намерению, наличие сомнений. Этому мужчине не чуждо чувство стыда, хоть оно и скрыто глубоко внутри. – Вы признаете, что современное общество осуждает ваши действия? – предприняла она новую попытку.
Он сердито кивнул.
– Как вы считаете, ваша семья может стыдиться того, что вы сделали?
Он вздохнул, но не ответил.
– Вы также сказали, что сознаете, что причинили дочери вред, поскольку в современном правовом государстве ваши действия не признаются…
– Я содержал их, – перебил он. – Они никогда ни в чем не нуждались, и как отцу и главе семьи мне нечего стыдиться.
Он опять подался вперед. Его взгляд вновь стал пристальным, и она отпрянула, почувствовав идущий от него запах.
И не только пота. Его дыхание пахло ацетоном.
– У вас хватает наглости спрашивать меня о стыде? – продолжил он. – Я расскажу вам кое-что, чего не говорил полицейским…
Его быстрые смены настроения начали беспокоить Софию. Запах ацетона мог быть признаком недостатка калорий и питания, того, что он не ест. Может, он живет на лекарствах?
– Нас окружают мужчины, самые обыкновенные мужчины, это может быть кто-нибудь из ваших коллег или родственников, не знаю. Я никогда не покупал ребенка, а эти мужчины покупали…
Зрачки у него казались нормальными, но знание действия психофармакологических препаратов подсказывало ей: что-то не так.
– Что вы имеете в виду?
Он снова откинулся на спинку стула и, похоже, немного расслабился.
– Полиция нашла у меня в компьютере компрометирующие материалы, но если они хотят найти действительно серьезные вещи, им надо искать гораздо дальше на севере, в домике в местечке Онге. Там есть человек по имени Андерс Викстрём. Полиции следует проверить его погреб.
Взгляд Лундстрёма блуждал по комнате, и София засомневалась в правдивости его слов.
– Андерс Викстрём покупал детей у Организации. Они называют себя как-то вроде “Третьей бригады” или “Солнцевской братвы”. Там в одном шкафчике есть два видеофильма. На первой пленке мальчик четырех лет и мужчина, педиатр из Южной Швеции. Лица мужчины нигде не видно, но на бедре у него имеется родимое пятно, похожее на лист клевера, по которому его легко вычислить. На второй пленке семилетняя девочка с Андерсом, еще двое мужчин и девушка из Таиланда. Второй фильм снят прошлым летом, и он более жуткий, чем первый.
Карл Лундстрём дышал носом, и когда он говорил, кадык у него ходил вверх и вниз. Его вид вызывал у Софии физическое отвращение. Ей не очень-то хотелось слушать дальше, она чувствовала, что ей трудно воспринимать его рассказ профессионально.
Впрочем, что бы она ни думала, слушать его и пытаться понять являлось ее обязанностью. – Это происходило прошлым летом?
– Да… Андерс Викстрём – это жирный мужик в фильме. Двое других участников не захотели назвать себя, но видно, что тайская девушка находится там не по собственной воле. Она пила много спиртного, а однажды, когда она не выполнила распоряжение Андерса, тот влепил ей пощечину.
София не знала, что и думать.
– Ясно, что вы видели эти фильмы, – закинула она удочку. – Но откуда вам известны детали съемок?
– Я был там, когда их снимали.
София знала, что ей придется сообщить полиции о том, что он ей сейчас рассказал.
– Вам доводилось присутствовать при других подобных случаях насилия?
– Я объясню вам, как это происходит, – начал Карл Лундстрём с печальным видом. – В настоящий момент примерно пятьсот тысяч человек сидят в интернете и обмениваются детской порнографией в форме снимков или фильмов. Получение доступа к материалу предполагает “ответную услугу” в виде собственного вклада. Если имеешь нужные контакты, это несложно. Тогда ты можешь даже заказать себе по интернету ребенка. За сто пятьдесят тысяч тебе предоставят латиноамериканского мальчика, которого ты заберешь в надежном месте. Официально мальчика не существует, и, стало быть, он твой. Следовательно, ты можешь использовать его как угодно, и чаще всего дело, естественно, кончается его исчезновением. За это тебе тоже придется заплатить, если у тебя не хватит мужества лишить его жизни самому, но на такое почти никто не решается. Стоит это, как правило, больше уже заплаченных тобою ста пятидесяти тысяч, возможно, вдвое, и торговаться с людьми такого рода не имеет смысла.
Ничего нового София не услышала. Эти сведения имелись в протоколах допросов. Тем не менее она почувствовала приступ тошноты – желудок сдавило, в горле пересохло.
– Значит, вы сами покупали ребенка?
– Нет, – ответил Карл Лундстрём с усмешкой. – Но, как я уже говорил, я знаю людей, которые покупали. Андерс Викстрём купил детей, заснятых в фильмах, про которые я только что рассказывал.
София сглотнула. В горле жгло, руки дрожали.
– Какие у вас возникали ощущения от подобного зрелища?
– Я возбуждался. – Он снова усмехнулся. – А вы как думали?
– Вы сами участвовали?
Он засмеялся.
– Нет, я только смотрел… Бог свидетель.
София наблюдала за ним. Ртом он по-прежнему улыбался, но глаза казались печально пустыми.
– Вы часто возвращаетесь к Богу. Расскажите поподробнее о вашей вере.
Он пожал плечами и вопросительно поднял брови:
– О моей вере?
– Да.
Снова вздох. Когда он продолжил, голос его звучал подавленно. – Я верю в божественную истину. В Бога, который существует за пределами нашего понимания. В Бога, который был близок человеку в доисторические времена, но чей голос за прошедшие столетия стал стихать в нас. Чем больше вокруг Бога возникало человеческих изобретений, таких как церковь и священники, тем меньше оставалось от изначального.
– А что является изначальным?
– Гнозис[27]. Чистота и мудрость. Когда Линнея была маленькой, я думал, что Бог присутствует в ней, и… думал, что обрел его. Но не знаю, вероятно, я ошибался. Сегодня ребенок менее чист при рождении. Уже в утробе матери его отравляет гул окружающего мира. Примитивный гул земной фальши и мелочности, бессмысленных слов и мыслей о материальных, бренных вещах…
Они немного посидели молча. София обдумывала услышанное.
Ее интересовало, могут ли религиозные суждения Карла Лундстрёма объяснить, почему он посягнул на собственную дочь, и она почувствовала, что вынуждена приблизиться к центральной теме беседы.
– Когда вы впервые покусились на половую неприкосновенность Линнеи?
– Когда? Ну… ей было три, – с ходу ответил он. – Мне следовало бы еще с годик подождать, но так уж вышло… Можно сказать, случайно.
– Опишите, что вы почувствовали в тот раз. И скажите, как вы смотрите на этот случай сегодня.
– Ну… не знаю. Это трудно.
Лундстрём заерзал на стуле, несколько раз попытался начать рассказ. Его рот открывался и снова закрывался, а адамово яблоко шевелилось, когда он сглатывал.
– Это вышло… как я сказал, более или менее случайно, – выговорил он наконец. – Ситуация была вообще-то неподходящей, поскольку мы тогда жили на вилле в центре Кристианстада. Прямо посреди города, любой мог увидеть, что происходит.
Он остановился и, похоже, задумался.
– Я купал ее у нас на участке. У нее был надувной бассейн, и я спросил, можно ли мне тоже искупаться, она согласилась. Вода показалась мне холодноватой, и я прихватил с собой шланг, чтобы добавить теплой. На конце у него была такая старая металлическая насадка с шариком сверху. Шланг весь день пролежал на солнце, и насадка была теплая, приятная на ощупь. Тогда она сказала, что это писька…
Он, казалось, смутился. София кивком показала ему продолжать.
– Я понял, что она думает о моей, или даже не знаю… – Как вы себя при этом почувствовали?
– У меня прямо в голове помутилось… Во рту появился привкус железа, немного похожий на кровь. Может, это исходит от сердца?
Ведь вся кровь оттуда.
Он умолк.
– Значит, вы засунули в нее насадку от шланга и не считаете, что поступили неправильно? – Софию подташнивало, она из последних сил скрывала отвращение.
Карл Лундстрём сидел с усталым видом и не отвечал.
Она решила двигаться дальше.
– Вы говорили, что думали, будто обнаружили в Линнее Бога. Это как-то связано с тем, что произошло в Кристианстаде? С вашими мыслями о том, что правильно, а что нет?
– Вы не понимаете… – Он медленно покачал головой.
Теперь он смотрел Софии прямо в глаза и, не торопясь, развивал свое рассуждение:
– Наше общество строится на сконструированной морали… Почему человек не идеален, если он создан по образу и подобию Бога?
Он развел руками и ответил на вопрос сам:
– Потому что Библию написал не Бог, а люди… Истинный Бог находится вне ощущений правильного и неправильного, вне Библии…
София поняла, что сейчас он пойдет по кругу в своих разглагольствованиях о правильном и неправильном.
Может, она с самого начала задала не тот вопрос?
– В Ветхом Завете Бог непредсказуем и завистлив, поскольку он на самом деле человек. Существует изначальная истина о человеческой сущности, которая библейскому Богу неизвестна.
Взглянув на часы, она увидела, что их время на исходе, и не стала его прерывать.
– Гнозис. Истина и мудрость. Вам бы следовало это знать, поскольку вас зовут София. Имя греческое и означает мудрость. В гностической мысли София олицетворяет женское начало, которое является причиной падения.
Когда Лундстрёма забрали и увезли обратно в следственный изолятор, София продолжала сидеть, погрузившись в размышления. У нее не выходила из головы дочь Лундстрёма, Линнея. Едва достигнув подросткового возраста, девочка уже ранена настолько глубоко, что это наложит отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь. Что с ней будет? Станет ли Линнея преступницей так же, как Тюра Мякеля? Сколько может выдержать человек, прежде чем окажется совершенно сломленным и превратится в чудовище?
София принялась просматривать свои бумаги в поисках фактов о дочери Лундстрёма. Однако там имелись лишь скудные сведения о ее учебе в школе. Первый год в интернате в Сигтуне. Хорошие оценки. Прежде всего талантливая спортсменка. Чемпионка школы в беге на 800 метров.
Девочка, способная убежать от большинства, подумала София.
прошлое
Мужик просто первый встречный, прежде она его никогда не видела. Тем не менее он явно считает себя вправе комментировать ее одежду. Сама Девочка-ворона находит, что бушлат у него вполне нормальный, а значит, только справедливо будет в ответ плюнуть ему в лицо.
На западном холме Сигтуны располагаются десять ученических общежитий, принадлежащих интернату. Школа, где когда-то учились король Карл XVI Густав, Улоф Пальме и двоюродные братья Петер и Маркус Валленберги[28], буквально пропитана традициями.
Желтое помпезное главное здание школы по той же причине всегда тщательно оберегали от скандалов.
Первое, что пришлось усвоить Виктории Бергман, – все происходящее в этих стенах не выносится за их пределы. Впрочем, подобный порядок ей уже и так слишком хорошо знаком.
В атмосфере изолированности и немого страха она провела все детство. Это запомнилось отчетливее всего, отчетливее любого отдельного события.
Однако ситуация в Сигтуне не идет ни в какое сравнение.
Лишь только выйдя из машины, Виктория чувствует свободу, какой не испытывала с тех пор, как жила одна в Дала-Флуда. Она незамедлительно ощущает способность дышать. Осознает, что ей больше не придется прислушиваться к шагам за дверью спальни.
Возле стойки администратора ее знакомят с двумя девочками, с которыми ей предстоит в ближайшем семестре жить в одной комнате.
Их зовут Ханна и Йессика. Они тоже из Стокгольма и кажутся ей тихими и старательными, чтобы не сказать занудами. Им не терпится рассказать ей, что их родители занимают высокие должности в стокгольмских судебных органах, и они намекают, что их будущее уже предопределено: они пойдут по стопам родителей и станут юристами.
Всматриваясь в их наивные голубые глаза, Виктория понимает, что они не представляют для нее никакой опасности.
Они слишком слабые.
Она воспринимает их как безвольных кукол, всегда предоставляющих другим думать и планировать за себя. Они словно тени личностей. Почти ничем не интересуются. Почти не поддаются определению.
В первую же неделю Виктория улавливает, что несколько девочек из выпускного класса что-то замышляют. Она видит, как сидящие в столовой за соседними столами весело переглядываются, подмечает их преувеличенную вежливость и стремление постоянно находиться поблизости от нее и других новичков. Все это вызывает у нее подозрение.
И, как окажется, небезосновательное.
Внимательно понаблюдав за взглядами и движениями, Виктория быстро вычисляет, что неформальным лидером группы является высокая темноволосая девушка по имени Фредрика Грюневальд. Виктории кажется, что продолговатое лицо Фредрики в сочетании с крупными передними зубами делает ее похожей на лошадь.
Во время обеденного перерыва Виктория использует представившийся случай.
Она видит, как Фредрика направляется в туалет, и идет следом за ней.
– Мне известно, как вы собираетесь проучить новичков, – лжет она в лицо удивленной Фредрике. – Даже не надейтесь, что я подставлюсь. – Она скрещивает руки на груди и с вызовом вскидывает голову. – То есть без драки.
Фредрике явно понравились дерзкая прямота Виктории и ее самоуверенная манера держаться. Заговорщически беседуя, они втихаря выкуривают по сигарете, и Виктория излагает план, который, по ее утверждению, задаст планку для всех дальнейших обрядов посвящения.
Ясное дело, разразится скандал, и Фредрику Грюневальд особенно вдохновляет нарисованная Викторией драматическая картина с заголовками вечерних газет: СКАНДАЛ В КОРОЛЕВСКОЙ ШКОЛЕ! ЮНЫЕ ДЕВУШКИ УНИЖЕНЫ ВО ВРЕМЯ РИТУАЛА!
За неделю Виктория еще больше сближается с соседками по комнате – Ханной и Йессикой. Она вызывает их на доверительные разговоры, и за короткое время ей удается с ними подружиться.
В пятницу вечером, когда они собираются у себя в комнате, Виктория с гордой и таинственной улыбкой открывает рюкзак:
– Гляньте-ка, что у меня есть.
Ханна и Йессика, вытаращив глаза, смотрят на три бутылки вина, которые Виктории удалось протащить с собой.
– Хочет ли кто-нибудь присоединиться?
Ханна и Йессика, робко хихикая, косятся друг на друга, затем с готовностью кивают в ответ.
Виктория наливает девочкам по большому стакану, в полной уверенности, что те представления не имеют, сколько они способны выпить.
Они пьют быстро, с любопытством, громко болтая.
Вскоре хихиканье переходит в невнятное бормотание и усталость. К двум часам бутылки пустеют. Ханна отключается прямо на полу, а Йессика с большим трудом добирается до кровати, где сразу тоже засыпает.
Сама же Виктория, выпившая не более пары глотков, укладывается в постель, сгорая от нетерпения.
Она лежит, не смыкая глаз, и ждет.
В соответствии с договоренностью в четыре часа утра появляются старшие девочки. Когда Ханну и Йессику несут по коридору, вниз по лестнице и дальше – через двор к сараю возле жилья завхоза, они просыпаются, но соображают настолько плохо, что совершенно не в силах оказывать сопротивление.
В сарае старшие девочки переодеваются, набрасывают розовые накидки с капюшонами и надевают поросячьи маски. Маски они сделали из пластиковых стаканчиков и розовой ткани, в которой прорезали дырки для глаз. Нарисовали черным фломастером улыбающиеся рты, а отверстия для рыльца пометили двумя черными точками.
Стаканчики заполнены настриженной алюминиевой фольгой, к голове маски прикрепляются при помощи резинок. Когда все переоделись, одна из девочек достает видеокамеру, а другая начинает говорить. Звук, идущий из торчащего рыльца, больше напоминает дрожащее металлическое шипение, нежели настоящие слова.
Виктория видит, как одна из старших девочек покидает сарай.
– Свяжите их, – шипит другая.
Девочки в масках набрасываются на Ханну, Йессику и Викторию, усаживают их на стулья, связывают им руки сзади плотным серебристым скотчем и надевают повязки на глаза.
Довольная Виктория сидит, откинувшись назад, и слышит, как в сарай возвращается уходившая девочка.
Викторию поражает сопровождающая девочку вонь.
Позже утром Виктория пытается отчистить кожу от зловония, но оно, похоже, впиталось намертво.
Все вышло хуже, чем она могла предположить.
В лучах рассвета она открывает отмычкой дверь комнаты Фредрики, и когда та просыпается, Виктория сидит на ней верхом. – Давай сюда видеокассету, – тихо шипит она, чтобы не разбудить соседок пытающейся высвободиться Фредрики.
Виктория крепко держит ее за руки.
– Иди ты к черту, – говорит Фредрика, но Виктория слышит, как она напугана.
– Ты, похоже, забыла, что я знаю ваши имена. Только мне известно, кто скрывался за масками. Тебе хочется, чтобы твой папочка узнал о том, что вы с нами сделали?
Фредрика понимает, что выбора у нее нет.
Виктория поднимается по лестнице в студию и делает две копии кассеты. Первую пленку она опустит в почтовый ящик на автобусном кольце, во франкированном конверте, адресованном ей самой в их дом на Вермдё, а вторую прибережет, чтобы отправить в газеты, если они еще раз попробуют ей что-нибудь сделать.
Х2000
Во второй раз меньше чем за две недели Иво Андричу приходилось участвовать в расследовании убийства мальчика. На этот раз он сидел с чашкой кофе в вагоне-ресторане поезда Х2000, прибывавшего на Центральный вокзал Стокгольма в 13:40. Управление стокгольмской полиции связалось с ним рано утром, и он, по согласованию с начальством, прервал отпуск и выехал первым же поездом.
Он открыл папку с присланными ему фотографиями. Шесть четырехцветных снимков со множеством деталей. Иво огляделся, желая убедиться, что никто посторонний не сможет увидеть того, что он собирается рассматривать.
Первая фотография представляла собой общий план и показывала лежащее на пристани искалеченное тело. Жертвой, как и в прошлый раз, был мальчик, и Иво сообщили, что тело на острове Свартшёландет обнаружила вышедшая рано утром на прогулку пожилая пара. Второй снимок показывал крупным планом спину мальчика, и Иво отметил, что и в этом случае имели место чрезвычайно жестокие насильственные действия.
Остальные снимки, показывавшие крупным планом отдельные детали, не дали ему никакой новой информации по сравнению с предыдущими.
В отличие от мальчика, найденного на Турильдсплан, здесь с большой долей вероятности утверждалось, что жертва идентифицирована.
Мальчика на пристани звали Юрий Крылов – белорус, об исчезновении которого было заявлено в начале марта, когда он сбежал из лагеря для беженцев в Уппланде. По сведениям Государственного иммиграционного управления, никаких родственников, ни в Швеции, ни в Белоруссии, у него не было.
Иво Андрич встал и пошел налить себе еще кофе, но передумал и купил бокал вина. Ведь ему сейчас полагалось бы находиться в отпуске, поэтому он посчитал, что может позволить себе небольшую роскошь. Остаток пути он посвятил чтению первого отчета с карандашом в руках и сравнению двух случаев.
Почти сразу Иво пришел к заключению: велика вероятность, что это дело рук одного и того же преступника и полиции предстоит разбираться с двойным убийством. Скольким еще мальчикам суждено исчезнуть и погибнуть, прежде чем с этим будет покончено?
Свартшёландет
Утром ей позвонил Хуртиг, и Жанетт Чильберг сразу выехала на остров Свартшёландет, чтобы возглавить работу с белорусским мальчиком. Единственными ценными находками оказались два отпечатка обуви – один от большого ботинка, второй от маленького, почти детского, – а также следы колес машины. Криминалисты сделали несколько слепков, которые смогут пригодиться, только когда будет с чем их сравнивать.
Олунд заметил, что в сотне метров от места обнаружения трупа то же транспортное средство зацепило дерево. Следовательно, если это была машина преступника, теперь известно, что она синяя.
Днем прокурор фон Квист принял решение о проведении по делу Юрия Крылова расширенного судебно-медицинского исследования – самой тщательной процедуры вскрытия в Швеции, которая всегда проводится, если дело касается преступлений такого рода.
Жанетт надеялась, что обследованием тела будет заниматься Иво Андрич.
Невзирая на создавшуюся ситуацию, чувствовала она себя довольно хорошо, хоть и испытывала давление со стороны прокурора, желавшего как можно скорее увидеть результаты расследования дел двух убитых мальчиков.
На объявление в розыск Джимми Фюрюгорда он по-прежнему не соглашался.
Проклятый халтурщик, думала Жанетт. Если бы он делал свою работу как следует, мы могли бы либо окончательно забыть о Фюрюгорде, либо заняться им вплотную.
Кто-то похищает детей, которых никто не разыскивает, и избивает их с такой жестокостью, что они умирают. Несмотря на то что во всех крупных газетах напечатали обращение к населению с просьбой о помощи в установлении личности мальчика с Турильдсплан, контактные телефоны молчали.
Зато после сюжета, показанного в программе “Разыскивается”, несколько человек с психическими отклонениями взяли ответственность за злодеяние на себя. Часто подобные сюжеты способны помочь зашедшему в тупик расследованию, но в данном случае это лишь отнимало у них драгоценное время. Даже заранее сознавая, что след опять заведет в тупик, им приходилось все же разговаривать со звонившими людьми.
Звонили им исключительно мужчины, которые, если бы не кое-какие политические решения, сидели бы в уничтоженной больнице для душевнобольных в Лонгбру и получали бы соответствующую помощь. Теперь же они обитали на стокгольмских улицах, усмиряя своих демонов с помощью наркотиков и водки.
Государство всеобщего благоденствия, черт бы его побрал, в ярости думала Жанетт.
Патологоанатомическое отделение
Иво Андрич расстегнул молнию и открыл серый пластикатовый мешок с трупом. В нос ударил отвратительный запах. От долгого лежания в воде телесный жир превратился в отдающую тухлятиной, напоминающую замазку массу. Тело пролежало в тростнике возле острова Свартшёландет не менее трех недель и претерпело серьезные повреждения.
Наружный слой кожи на руках и ногах мальчика впитал столько воды, что отслоился, подобно перчаткам или носкам. Правда, папиллярные линии и узоры остались нетронутыми, и отпечатки пальцев снять удалось.
Лежащие в воде тела принимают характерное положение: голова, руки и ноги опущены, туловище приподнято спиной вверх, ноги согнуты в тазобедренных суставах. В результате разложение начинается с головы, поскольку кровь скапливается в сосудах головного мозга.
В легких мальчика не имелось достаточного количества жидкости, чтобы предположить, что он утонул, следовательно, когда его поместили в воду, он, скорее всего, был уже мертв.
Всего через несколько часов после попадания в воду тело атаковали мухи – Иво Андрич отметил желтые и рыжеватые крупинки в уголках глаз, вокруг носа и рта. Он знал, что это яички мух, которые уже через несколько дней разовьются в личинки или в так называемых трупных червей, отличающихся большой подвижностью и способностью проникать глубоко в мягкие ткани тела, добывая там себе пропитание. Несколько недель спустя они окукливаются и превращаются в новое поколение мух. Иво Андричу доводилось однажды видеть тело, целиком покрытое толстым ползающим слоем бело-желтых личинок.
Нередко на разложившихся в воде телах обнаруживались признаки нападения рыб. Так было и в этом случае.
Глаза мальчика были частично съедены. На лице наблюдались большие гематомы на углах челюстей и кончике подбородка.
У этого мальчика тоже отсутствовали гениталии, и Иво Андрич отметил, что отсечены они с той же аккуратностью, что и в предыдущем случае.
Он взялся за тело и попытался перевернуть его, чтобы осмотреть спину. Ему пришлось проявить максимум осторожности, чтобы не нанести мягкому и хлипкому туловищу лишних повреждений.
По всей спине он увидел длинные полосы подкожных кровоизлияний, свидетельствующие о том, что этого мальчика тоже били плетью.
Иво Андрича не удивило бы, если бы и здесь оказалось, что в теле обнаружится высокое содержание ксилокаина адреналина, и он надеялся, что в лаборатории быстро проанализируют взятые пробы.
Квартал Крунуберг
– Забудь о Фюрюгорде! – резко приказал фон Квист.
– Что? Что вы имеете в виду? – Жанетт Чильберг встала и подошла к окну. – Парень ведь в высшей степени… Я уже ничего не понимаю.
– У Фюрюгорда есть алиби, и он не имеет к этому никакого отношения. Я совершил большую ошибку, послушав тебя.
Жанетт слышала, насколько прокурор взволнован, и видела перед собой его побагровевшее лицо.
– Фюрюгорд чист, – продолжал он. – У него есть алиби.
– Вот оно что, и какое же?
– То, что я сейчас скажу, засекречено и должно остаться между нами, – немного помолчав, произнес фон Квист. – Я сообщу только один факт. Ясно?
– Да-да, конечно.
– Шведский вооруженный контингент в Судане, большего я сказать не могу.
– И?..
– Фюрюгорда завербовали в Афганистане и на всю весну отправили в Судан. Он невиновен.
Жанетт не знала, что говорить.
– В Судан? – только и смогла переспросить она, почувствовав свое полное бессилие.
Читать бесплатно другие книги:
