Слабость Виктории Бергман (сборник) Сунд Эрик
Что ее зовут София, да, это она знает.
А дальше?
Может ли она полагаться на свои воспоминания? Автоматически – нет. Воспоминания способны с годами меняться и идеализировать или драматизировать события. Она ведь, черт подери, психолог.
У нее такое чувство, будто кто-то стягивает ей грудную клетку веревкой, медленно сжимая все сильнее, и, похоже, она вот-вот потеряет сознание. Опыт общения с пациентами, страдающими паническим неврозом, подсказывает ей, что именно в таком состоянии она сейчас и находится.
Но как бы рационально она на себя ни смотрела, она не в силах отделаться от страха.
Последняя ее мысль, перед тем как в глазах темнеет: я сейчас умру?
В пятницу двадцать восьмого числа она едет в Фисксэтру. Идет дождь со снегом, и термометр на здании по дороге показывает чуть выше нуля.
Она оставляет машину возле лодочной станции и идет в центр пешком. Там она сразу видит маленький цветочный магазин, но сомневается, хватит ли у нее решимости войти. Не потому что думает, будто ей стоит там чего-то опасаться, просто не уверена, как поведет себя, оказавшись лицом к лицу с женщиной, с которой в течение десяти лет делила мужа.
Если та, другая женщина не знает о двойной жизни Лассе, то обвинять ее или призывать к ответу нельзя. Тогда что она, черт возьми, здесь делает?
Что хочет узнать такого, чего бы еще не знала?
Вероятно, ей просто-напросто хочется, чтобы незнакомая женщина обрела конкретное лицо.
Впрочем, стоя в одиночестве на площади, она уже больше ни в чем не уверена. Она колеблется, но понимает, что если вернется домой, не закончив дело, то будет только продолжать терзаться.
Она решительно входит в магазин, но с разочарованием обнаруживает, что за кассой стоит девушка лет двадцати – двадцати пяти.
– Здравствуйте, приятного вам продолжения праздников. – Девушка выходит из-за прилавка и подходит к Софии. – У вас есть какие-то особые пожелания?
София колеблется и уже разворачивается, чтобы уйти, но в этот момент открывается дверь складского помещения, и в магазин выходит красивая темноволосая женщина лет пятидесяти. На груди у нее с левой стороны приколот бейдж с именем “Мия”.
Женщина почти одного роста с Софией, и у нее большие темные глаза. София не может оторвать взгляда от этих двух поразительно похожих женщин.
Мать и дочь.
В молодой женщине ей отчетливо видны черты Лассе. Его чуть скошенный нос.
Овальное лицо.
– Извините, вас интересует что-нибудь особенное? – нарушает странную тишину молодая женщина, и София поворачивается к ней.
– Букет для моего… – София сглатывает. – Для моих родителей.
Да, они сегодня отмечают день свадьбы.
Женщина подходит к витрине со срезанными цветами. – Тогда думаю, вам подойдет букет вот таких.
Пятью минутами позже София заходит в магазинчик по соседству с “Цветами Петтерссонов” и покупает большой стакан кофе и булочку с корицей. Она садится на скамейку, с которой хорошо просматривается площадь, и медленно пьет кофе.
Все вышло совсем не так, как она себе представляла.
Молодая женщина принялась собирать букет, а Мия тем временем вернулась обратно в складское помещение. И на том все. София предполагает, что расплатилась, но не уверена. Вероятно, да, поскольку за ней никто не выбежал. Она помнит звук маленького колокольчика на двери и шорох снега. Кто-то посыпал площадь мелким гравием.
Стакан с кофе обжигает руку, и София приходит в себя. Людей на улице почти не видно, несмотря на то, что это второй будний день после Рождества, и она предполагает, что те, кто не сидит дома, наслаждаясь рождественскими каникулами, отправились в Сити на предновогоднюю распродажу[61].
Букет она кладет на скамейку рядом с собой. В нем красные, розовые и оранжевые розы плотно связаны с лилиями и орхидеями.
Она смотрит на бумажку, которую судорожно сжимает в руке.
Чек. Да, она все-таки расплатилась.
Она думает о Лассе, и чем больше думает о нем, тем более нереальным он ей кажется.
София мнет букет и засовывает его в урну рядом со скамейкой. Кофе отправляется туда же – он все равно безвкусный и даже не согревает.
Подступают проклятые слезы, и ей с трудом удается их сдерживать. Она закрывает лицо руками, пытаясь думать о чем-нибудь другом, кроме Лассе и Мии. Но ничего не получается.
Ведь Мия все это время занималась с ним любовью. А девушка – вероятно, дочь Лассе? Его ребенок. От нее же он ребенка не хотел. Всего того, что Лассе имел вместе с Мией, он не хотел иметь с ней – с другой. Она видит собственное мрачное, измученное лицо рядом с улыбающимся лицом Мии.
Ей вспоминается пластинка с Лу Ридом, которую он поставил для нее в гостиничном баре в Нью-Йорке. До нее доходит, что эта пластинка, естественно, имеется в его собрании в Сальтшёбадене и что слушал он ее вместе с Мией.
Она тут же припоминает еще несколько подобных ситуаций. Неуверенность, казавшаяся ей очаровательной чертой его характера, на самом деле является результатом ведения двойной жизни.
София чувствует, что от холодной деревянной скамейки у нее начинает мерзнуть спина. Она запрокидывает голову, словно в попытке не дать слезам вытечь на щеки.
Ей ясно, что с Лассе необходимо порвать. И точка. Никаких мыслей, тягостных раздумий, ничего. Пусть разбирается со своими делами как угодно, для нее он должен умереть. Главное – решиться, иначе будет только труднее и труднее.
Она не станет устраивать скандалов или кричать, даже пробовать добиваться справедливости. Некоторые вещи необходимо просто вырезать из своей жизни – если хочешь выжить сам. Она уже через это проходила.
Но прежде надо сделать одну вещь, какую бы боль это ни причинило.
Ей необходимо увидеть их вместе – Лассе, Мию и их дочь.
Она знает, что должна это увидеть, иначе никогда не сможет перестать о них думать. Картина счастливой семьи в сборе будет, вне всякого сомнения, преследовать ее. Надо с ней столкнуться.
В оставшиеся до Нового года дни София Цеттерлунд почти ничего не делает. С Лассе она разговаривает лишь однажды, и разговор продолжается не более полуминуты, в течение которых она, изображая стресс и отчаяние, рассказывает о сложном положении на работе.
Под Новый год, в одиннадцать часов вечера, София садится в машину и едет в Сальтшёбаден. Найти улицу Польнесвэген оказывается очень легко.
Она паркует машину метрах в ста от большого дома и возвращается к подъездной дороге пешком. Перед ней желтая двухэтажная вилла с белыми фронтонными планками и большим ухоженным садом. Слева каменная лестница ведет к выходящей на другую сторону террасе.
Перед навесом стоит машина Лассе.
София огибает гараж и подходит к дому сзади. Под защитой нескольких деревьев она получает прекрасный обзор через большое панорамное окно. Желтый свет распространяет тепло и уют.
Она видит, как Лассе входит в гостиную с бутылкой шампанского, что-то крича вглубь дома.
Из кухни появляется темноволосая красивая женщина из цветочного магазина, в руках у нее поднос с бокалами для шампанского. Из соседней комнаты выходит дочка вместе с парнем, похожим на Лассе.
У него есть еще и сын? Двое детей? Правда, уже взрослых.
Они усаживаются на большой диван, Лассе наливает им шампанского, и они, улыбаясь, поднимают бокалы.
В течение тридцати минут София стоит как парализованная, наблюдая за этим смехотворным спектаклем.
Реальным и в то же время таким фальшивым.
Она вспоминает, как ей однажды показывали Китайский театр[62]. Названия спектакля она не запомнила, но вид декораций сзади ее совершенно обескуражил.
Со стороны зрительного зала это был бар или ресторан, а за окном – море и солнечный закат. Потертая мебель и звуковые эффекты – крики чаек и плеск волн, все выглядело подлинным.
Когда же она потом зашла за кулисы, все стало таким жалким. Интерьер оказался построенным из ДСП и держался на месте при помощи серебристого скотча и зажимов. Повсюду валялись мотки проводов от создававших иллюзию заката ламп и усилителей со звуковыми эффектами.
Контраст с теплой комнатой, которую она видела из зала, был так велик, что она почувствовала себя почти обманутой.
Сейчас она наблюдала такую же сцену. Привлекательную внешне, но фальшивую изнутри.
Перед двенадцатым ударом часов, увидев, как счастливая компания поднимается, чтобы снова поднять бокалы, София вынимает мобильный телефон и набирает его номер. Она видит, как он вздрагивает, и понимает, что телефон у него переключен на режим вибрации.
Он что-то говорит и идет на второй этаж. Ей видно, как в окне зажигается свет, и через несколько секунд у нее звонит телефон. – Привет, дорогая! С Новым годом! Чем ты занимаешься? – Она слышит, как он напрягается, чтобы создать впечатление страшной занятости. Он же все-таки в офисе, в Германии, и вынужден работать, несмотря на Новый год.
Прежде чем она успевает что-нибудь сказать, ей приходится отодвинуть трубку в сторону и наклониться – ее тошнит прямо в куст.
– Алло, что ты делаешь? Я тебя очень плохо слышу. Можно я перезвоню попозже? Вокруг меня сейчас небольшая суматоха.
Ей слышно, как он открывает кран в раковине, чтобы семья на нижнем этаже не могла разобрать его слов.
Плотина дает трещину, и наружу вырывается поток отвратительного предательства. София не намерена мириться с ролью “второй”.
Она прерывает разговор и идет обратно к машине.
Всю дорогу до дома она плачет, и бьющий по ветровому стеклу дождь со снегом словно бы вторит ее слезам. Она ощущает во рту горький вкус туши для ресниц.
Сведения из налогового управления лишь подтвердят то, что ей уже известно.
Заполнят несколько пробелов. Польнесвэген. Детали.
Его отсутствие и его холодность.
Цветы, которые не покупались в аэропорту, а брались в магазине “Цветы Петтерссонов”, в Фисксэтре.
Жена и двое взрослых детей.
В течение десяти лет она играла в мяч сама с собой, а когда думала, что он тоже участвует и сделает ответный пас, он просто стоял, вытянув руки по швам.
“Как ты думаешь, Лассе, не позволить ли нам себе летом четырехнедельный отпуск и не снять ли домик в Италии?”
“Послушай, Лассе, что бы ты сказал, если бы я перестала принимать противозачаточные таблетки?”
“Не пришло ли нам время переехать за город?”
“Я подумала…”
“Мне бы хотелось…”
Десять лет предложений и идей, когда она раскрывала свои чувства и мечты. Столько же лет колебаний и отговорок.
“Даже не знаю…”
“Сейчас на работе так много дел…”
“Мне необходимо уехать…”
“В данный момент нет, но скоро…”
Ее желание иметь ребенка было только ее желанием. Не его. У него ведь уже есть двое, и больше ему не надо. Ее желание обзавестись домом было только ее желанием. Не его. У него ведь один дом уже есть, и больше ему не требуется.
Одним неторопливым махом он лишает ее всего.
Она ощущает полную апатию. Часами бесцельно ездит на машине и возвращается к действительности, только когда зажигается лампочка, сигнализирующая о том, что у нее заканчивается бензин. Она останавливается и заглушает мотор.
Все, что еще несколько дней назад было правдой и реальностью, оказалось иллюзией, наваждением.
Что же ей делать? Пассивно наблюдать, как разваливают ее жизнь?
Мимо с гудением проносится грузовик, всего сантиметрах в десяти, и она включает аварийный сигнал. Если уж умирать, то пусть это хотя бы произойдет красиво, а не в сточной канаве промышленного района Вестберга.
Виктория Бергман, ее новая пациентка, никогда бы не допустила, чтобы с ней обошлись как с чем-то, чем можно попользоваться и выбросить, когда наскучит, думает она.
Хотя они пока встречались не так много раз, София поняла, что Виктория обладает силой, о какой она сама может только мечтать. Виктория, несмотря ни на что, выжила и научилась использовать свой опыт.
Поддавшись внезапному порыву, София решает позвонить Виктории. В телефоне она видит пропущенное сообщение от Лассе: “Дорогая. Я вылетаю домой. Нам надо поговорить”. Она закрывает сообщение, набирает номер Виктории и ждет сигналов соединения. К ее разочарованию, телефон занят. Сообразив, что собиралась сделать, София смеется. Виктория Бергман? Ведь это Виктория является ее пациенткой, а не наоборот.
Она думает о сообщении Лассе. Домой? Что он считает домом?
И потом, самолет? Ведь он просто приедет на машине из Сальтшёбадена, и ничего больше. Возможно, он догадывается, что она все знает. Что-то же должно было заставить его вот так, очертя голову, покинуть свою настоящую семью. Ведь все-таки новогодняя ночь.
Без всякого предупреждения вновь подступает тошнота, и София едва успевает распахнуть дверцу машины, чтобы ее вырвало в серое снежное месиво.
Она заводит машину, включает на полную мощность подогрев и едет в сторону Ошты, спускается в туннель и продолжает путь к Хаммарбю Шёстад.
На бензоколонке “Статойл” она останавливается, чтобы заправиться, и, покончив с этим, заходит в магазинчик. Она бродит между полками, размышляя, куда бы ей податься, и проклинает себя за то, что позволила до такой степени себя изолировать, что сейчас она до смешного одинока.
Оказавшись перед кассой, она смотрит в корзинку и обнаруживает, что взяла дворники, автомобильный ароматизатор и шесть пачек печенья “Балерина”.
Она расплачивается и направляется к выходу, но возле дверей останавливается перед стойкой с дешевыми очками для чтения. Машинально примеряет несколько штук с наименьшим количеством диоптрий. Под конец она находит очки с черной оправой, от которых ее лицо выглядит более узким, строгим и чуть постарше. Увидев, что продавец стоит к ней спиной, София быстро сует очки в карман. Что происходит? Она раньше никогда не воровала.
Когда она снова садится в машину, то достает мобильный телефон, находит последнее сообщение от Лассе и нажимает на “Ответить”.
“О’кей. До встречи дома. Если меня не будет, подожди”.
Потом она едет в Сити, оставляет машину на подземной стоянке на улице Улофа Пальме и с помощью кредитной карты оплачивает парковку в течение суток.
Этого будет вполне достаточно.
Чек она, однако, не кладет на приборный щиток, а засовывает в бумажник.
Уже наступило новогоднее утро, часы показывают половину шестого. Дойдя до Центрального вокзала, она заходит в зал отправления и останавливается перед большим табло с расписанием поездов. Вестерос, Гётеборг, Сундсвалль, Упсала и так далее. Она идет к билетным автоматам, снова достает банковскую карточку и покупает билет до Гётеборга и обратно на поезд, отправляющийся в восемь часов.
Она покупает в киоске две пачки сигарет, а потом в ожидании поезда садится в кафе.
“Гётеборг?” – думает она.
Внезапно до нее доходит, что она собирается сделать.
Гамла Эншеде
Воскресное утро выдалось великолепным, и Жанетт проснулась рано. Впервые за долгое время она чувствовала себя по-настоящему отдохнувшей.
Выходные не слишком сильно ее напрягли. К ним в гости приехали родители Оке, но все прошло на удивление безболезненно, хотя его мама и высказала, что свиное филе получилось чуть суховатым, а картофельный салат не следует покупать в дешевом супермаркете.
В целом они провели время приятно. Смотрели телевизор и играли в игры.
Свекор со свекровью намеревались уехать около полудня, и остаток дня она сможет провести по собственному усмотрению. Жанетт лежала в кровати и планировала, как использует свободное время.
Никакой работы.
Разобраться с мелкими домашними делами, немного почитать и, возможно, совершить долгую прогулку.
Она услышала, что Оке просыпается. Он тяжело задышал и заворочался.
– Все уже встали? – усталым голосом спросил он, натягивая одеяло на голову.
– Думаю, нет. Только половина восьмого, так что можно еще немного полежать. Когда твоя мама начнет возиться на кухне, мы услышим.
Оке встал с постели и начал одеваться.
Ну и ступай, все равно ничего уже не осталось, подумала она, видя перед собой светлое лицо Софии.
– Когда у них поезд?
– Без нескольких минут двенадцать. Хочешь, чтобы я их отвезла? – пытаясь говорить равнодушным тоном, отозвалась Жанетт.
– Мы ведь можем поехать вместе, – ответил он, явно стараясь, чтобы это прозвучало дружелюбно.
Через полчаса Жанетт спустилась на кухню и села завтракать вместе с остальными. Когда все поели и убрали со стола, она взяла кружку с кофе и вышла в сад.
Настроение у нее, несмотря ни на что, было приподнятым.
Встреча с Софией вопреки ее ожиданиям вылилась в нечто совершенно иное, и она надеялась, что София чувствует то же самое. Они целовались, и она впервые испытала к женщине чувства, которые раньше испытывала только к мужчинам.
“Может, сексуальность не обязательно привязана к полу человека?” – думала она в растерянности. Возможно, все куда банальнее и главным является конкретная личность. А мужчина это или женщина, не имеет значения.
Так просто и вместе с тем так сложно.
Она допила кофе и вернулась в дом.
Оке с отцом сидели перед телевизором и смотрели какую-то передачу о природе, а Юхан помогал бабушке на кухне мыть посуду.
Когда настало время ехать на вокзал, Жанетт вынесла дорожные сумки к машине, не желая путаться под ногами, пока свекор со свекровью упаковывают последние вещи и сентиментально прощаются с Юханом.
Жанетт подъехала к вокзалу и припарковалась между двумя такси. Они совместными усилиями вытащили сумки из машины и после еще одного слезливого прощания на перроне наконец расстались, и Жанетт сразу почувствовала, что ей стало легче дышать. Она взяла Оке за руку и медленно двинулась обратно к машине.
Тягостные мысли, мучившие ее утром, как ветром сдуло. Невзирая ни на что, она тесно связана с Оке, а он с ней.
Что может София дать ей такого, чего она не может получить от Оке? – думала она.
Трепет и любопытство – это еще не все.
Надо просто стиснуть зубы.
На обратном пути они остановились у киоска и купили газету “Дагенс нюхетер”. Там ожидалась рецензия на выставку Оке. Он предпочел бы купить газету до завтрака, но поскольку ему не хотелось, чтобы родители прочитали о его возможном провале, он решил повременить.
Вернувшись домой, они вместе уселись за кухонный стол и раскрыли газету. Жанетт видела, что он волнуется, как никогда.
Он смеялся и преувеличенно изображал равнодушие.
– Вот она, – сказал он, согнул газету пополам и положил ее между ними.
Они читали молча, каждый про себя. Когда Жанетт осознала, что описывают не кого-нибудь, а ее Оке, у нее голова пошла кругом.
Рецензент-мужчина писал в исключительно лирических тонах. По его словам, живопись Оке Чильберга явилась важнейшим событием в шведском искусстве за последнее десятилетие, и Оке предсказывалось блестящее будущее. Ему, без сомнения, предстояло стать следующим представителем шведской культуры международного масштаба, и по сравнению с ним его коллеги-художники Эрнст Билльгрен и Макс Бук[63] представали просто банальными эпигонами.
– Я должен позвонить Алекс. – Оке встал и пошел в прихожую за телефоном. – А потом мне надо обратно в город. Ты сможешь меня подбросить?
Жанетт сидела на месте, не зная, какие чувства должна испытывать.
Это было как сон.
– Да, конечно, – ответила она, сознавая, что с этого момента все изменится.
Она даже не представляла себе, насколько права, хотя все изменится совсем не так, как ей думалось.
Улица Всех Святых
Шум транспорта на Дальсландсгатан тонул в знакомых звуках гармони. Из открытого окна гремела “Баллада о бриге “Синяя птица” из Халла”[64]. София Цеттерлунд остановилась и послушала, прежде чем двинуться дальше, к Мариаторгет.
Некоторые прохожие улыбались, кивая, а одна женщина начала подпевать грустному тексту о юнге, которого привязали к мачте и потом забыли, когда корабль затонул.
Музыка неожиданно нарушала привычный ритм и играла роль вербального катализатора в стране, где никто ни с кем не разговаривает без повода. Эверта Тоба знают все, поскольку впитали его с селедкой и материнским молоком.
После вечера с Жанетт София пребывала в растерянности. То, что первоначально задумывалось как встреча, связанная с ее работой, вылилось в нечто очень личное. Жанетт воздействовала на нее эмоционально, и физически София ощутила трепет, какого прежде не испытывала. Жанетт заставила ее почувствовать себя привлекательной таким образом, каким этого не удавалось даже Лассе.
В то же время ее пугало, что какой-то человек способен настолько явно влиять на ее самочувствие и тем самым обрести над ней контроль. Когда они были вместе с Микаэлем, ему никогда не удавалось проникнуть в нее так глубоко, как сумела Жанетт, и ей это понравилось.
Наслаждаясь этим, она полностью отдалась ей.
Но сейчас она уже не была больше так уверена в правильности своих действий.
Связь с Жанетт может все очень сильно усложнить.
Выйдя на улицу Всех Святых, она остановилась, достала из сумочки маленький диктофон и надела наушники. На футляре кассеты она прочла, что запись сделана четыре месяца назад.
София нажала на пуск и пошла дальше.
…и я поехала на пароме в Данию с Ханной и Йессикой – лицемерными девицами, с которыми познакомилась в Сигтуне, а им приспичило отправиться на фестиваль в Роскилле и бросить меня в палатке одну с четырьмя омерзительными немецкими парнями, которые всю ночь ковырялись, лапали, прижимались и стонали, а я слушала доносившееся издали пение Sonic Youth и Игги Попа и не могла пошевелиться, поскольку они поочередно держали меня…
Полностью отключившись, София брела точно во сне, не слыша и не замечая людей вокруг.
…знала, что мои так называемые подруги стояли возле самой сцены и им было глубоко наплевать на то, что я вырубилась от их сладкого десертного вина, и меня насиловали, и что потом я не захотела рассказывать, отчего расстроена, и рвалась только уехать оттуда…
Магнус-Ладулосгатан. Все шло само собой. Тиммермансгатан. Слова превращались в картины, ею прежде не виденные, но тем не менее хорошо знакомые.
…и добраться до Берлина, где я полностью выпотрошила их рюкзаки, соврав, что нас обокрали, пока я спала, а они ходили купить еще вина, как будто мы уже и так не выпили слишком много. Но они пользовались отсутствием своих благородных родителей, оставшихся дома, в Дандерюде, и зарабатывавших деньги, которые присылались нам в Германию, чтобы мы могли двигаться дальше…
Тут она понимает, о чем Виктория будет рассказывать, и вспоминает, что уже неоднократно прослушивала эту кассету. Она, наверное, раз десять слушала рассказ Виктории о путешествии по Европе.
…в Грецию и застрять на таможне, чтобы наши вещи обыскивали собаки, и нас подвергали личному досмотру похотливые мужики в форме, которые пялились на грудь так, будто никогда прежде груди не видели, и считали уместным использовать пластиковые перчатки, когда совали в тебя пальцы. Потом все плохое закончилось, когда мы начали пить водку, и у нас образовался провал в памяти почти на всю Италию и Францию, и мы очнулись где-то в Голландии. Тут обе эти предательницы посчитали, что с них, черт возьми, довольно, и заявили, что едут домой, тогда я оставила их на парижском Северном вокзале и отправилась в Амстердам к одному типу, который тоже стал давать волю рукам и поэтому получил цветочным горшком по голове. Было по меньшей мере справедливо стащить у него бумажник, и денег с лихвой хватило на гостиничный номер в Копенгагене, где все должно было закончиться, я собиралась навсегда заткнуть этот голос и показать, что могу решиться.
Но ремень оборвался, и я оказалась на полу, лишившись зуба, и… Вдруг она чувствует, как кто-то берет ее под руку, и вздрагивает.
Шатается, делает шаг в сторону.
Кто-то срывает с нее наушники, и на секунду воцаряется полная тишина.
Она перестает существовать, и приходит спокойствие.
Будто всплываешь на поверхность после того, как слишком глубоко нырнул, и наконец получаешь возможность наполнить легкие свежим воздухом.
Затем она слышит машины и крики и растерянно озирается.
– С вами все в порядке?
Она оборачивается, видит стену людей на тротуаре и обнаруживает, что сама стоит посреди улицы Хурнсгатан.
Устремленные на нее глаза критически ее рассматривают. Рядом с ней машина. Водитель яростно сигналит, грозит ей кулаком и срывается с места.
– Вам нужна помощь?
Голос она слышит, но не может определить, кому из людской массы он принадлежит.
Сконцентрироваться трудно.
Она поспешно идет обратно на тротуар и направляется к Мариаторгет.
Берется за диктофон, чтобы вынуть пленку и положить обратно в футляр. Нажимает на “извлечь”.
С удивлением смотрит на пустое отделение для кассеты.
Раньше, Боргместаргатан
Mambaa manyani… Mamani manyimi…
София Цеттерлунд просыпается с дикой головной болью.
Ей приснилось, что она гуляет в горах с каким-то пожилым мужчиной. Они что-то искали, но она не может вспомнить, что именно. Мужчина показал ей маленький невзрачный цветок и велел выкопать его. Земля была каменистой, руки болели. Когда ей удалось вытащить цветок целиком, мужчина велел ей понюхать корень.
Он благоухал, как целый букет роз.
Золотой корень, думает она, направляясь на кухню.
В последнее время голова у нее периодически болела, но примерно через час проходила, теперь же София чувствует, что головная боль стала перманентной.
Ее неотъемлемой частью.
Пока кофе заваривается, София перелистывает блокнот с записями из бесед с Викторией Бергман.
Она читает: БАНЯ, ПТЕНЦЫ, ТРЯПИЧНАЯ СОБАЧКА, БАБУШКА, ЩЕЛЬ, СКОТЧ, ГОЛОС, КОПЕНГАГЕН, ПАДЬЕЛАНТА, ЗОЛОТОЙ КОРЕНЬ.
Почему она записала именно эти слова?
Вероятно, потому что они отражали детали, показавшиеся ей важными для Виктории.
Она закуривает сигарету и листает дальше. Видит на предпоследней странице несколько новых заметок, правда, они записаны вверх ногами, как будто она начала писать с другой стороны блокнота: СЖЕЧЬ, ПОРОТЬ, ИСКАТЬ ДОБРОТЫ В ПЛОТИ…
Поначалу она не узнает почерк – неровный, детский и почти нечитабельный. Она достает из сумочки ручку и пробует написать слова другой рукой.
Понимает, что записала слова в блокнот сама, только левой рукой.
Сжечь? Пороть? Искать доброты?
София чувствует себя не в своей тарелке и сквозь головную боль слышит в голове слабое хмыканье. Она обдумывает, не пойти ли ей прогуляться. Возможно, свежий воздух поможет мыслям проясниться.
Хмыканье усиливается, и ей трудно сконцентрироваться.
С улицы сквозь оконные стекла пробиваются детские крики, и ей в нос ударяет едкий запах – запах ее собственного пота.
Она встает, чтобы включить кофеварку, но, увидев, что та уже включена, приносит из шкафа кружку, наполняет ее и возвращается к кухонному столу.
На столе уже стоят четыре чашки.
Читать бесплатно другие книги:
