Скиталец Стенли Майкл
– Ты кто? – спросил его Мордехай.
– В каком смысле?
– Обойдемся без философствований. Я знаю, что ты человек, христианин и англичанин. Но каков твой род занятий?
– Я был лучником, – с горечью ответил Томас.
– Лучником ты и останешься, – резко заявил Мордехай, – поскольку больше ничего все равно не умеешь. Поэтому перебирай этот шнур, как струны арфы, натягивай его, как струны лука, и занимайся этим, пока твои пальцы не обретут прежнюю силу и чувствительность. Практикуйся! Практикуйся постоянно! В конце концов, тебе все равно нечего делать!
Вняв словам врача, Томас упорно практиковался, и спустя неделю он уже мог оттянуть шнур тремя пальцами и заставить его дрожать, как струну арфы, а еще через неделю оттягивал его с такой силой, что шнур в конце концов лопнул. Постепенно силы юноши восстанавливались, от ожогов оставались лишь зарубцевавшиеся шрамы, но раны в памяти не заживали. Он никому не рассказывал о пытках, а вместо этого упорно упражнял руки. Перебирал и натягивал шнур, учился удерживать посох и орудовать им, а потом даже начал устраивать во дворе с Робби тренировочные поединки. Приближалась весна, и Томас помаленьку гулял за пределами города. На небольшом холме неподалеку от восточных ворот находилась ветряная мельница, и поначалу Хуктон едва мог осилить подъем, поскольку пальцы его ног были переломаны тисками, а ноги казались неуклюжими обрубками, однако к тому времени, когда апрель усыпал луга весенними цветами, он ходил уже вполне уверенно. Нередко компанию ему составлял Уилл Скит, и хотя старший товарищ говорил мало, в его обществе Томас чувствовал себя хорошо. Скит в основном бранил погоду, сетовал на непривычную еду или ворчал по поводу отсутствия вестей от графа Нортгемптонского.
– Как думаешь, Том, не написать ли нам его светлости снова?
– Может быть, первое письмо до него не дошло?
– Я так вообще никогда не видел смысла в писанине, – заявил Скит. – Не по-людски это – вместо нормального разговора выводить на пергаменте закорючки. Но, видать, без этого не обойтись. Ты можешь написать графу?
– Я попробую, – пообещал Томас, но, хотя он уже мог перебирать тетиву и держать посох и даже меч, справиться с пером ему оказалось не под силу.
Он пытался, но получались лишь неразборчивые каракули, так что в конце концов письмо написал один из писцов Тотсгема. Хотя сам Ричард сомневался, что от этой писанины будет какой-нибудь прок.
– Карл Блуа поспеет сюда раньше, чем мы вообще успеем получить какое-либо подкрепление, – сказал он.
Тотсгем не знал, как ему теперь вести себя с Томасом, ибо, с одной стороны, тот ослушался его, сунувшись в Ронселет, но с другой – поплатился за это куда сильнее, чем хотелось бы коменданту города, который все же сочувствовал пострадавшему лучнику.
– Хочешь сам отвезти это письмо графу? – предложил ему Тотсгем, и Томас понял, что ему предлагают возможность под благовидным предлогом убраться из города до начала осады.
Хуктон отказался, и письмо было вручено моряку, который отплывал на следующий день.
Однако Тотсгем прекрасно понимал, что письмо уже ничего не изменит и гарнизон, по существу, обречен. Каждый новый день приносил известия о подкреплениях, прибывавших к Карлу Блуа, разъезды которого уже появлялись возле стен Ла-Рош-Дерьена и не давали жизни английским фуражирам, старавшимся согнать в город как можно больше скота, чтобы засолить про запас мяса.
Мессир Гийом обожал такие фуражирские вылазки. Лишившись Эвека, он сделался фаталистом и дрался с такой самозабвенной яростью, что враги быстро поняли: лучше держаться подальше от трех желтых ястребов на синем фоне. Однако как-то вечером, вернувшись после долгого дня, за который удалось раздобыть только двух коз, он явился к Томасу, буквально скрежеща зубами от злости.
– Мой враг, граф Кутанс, Господь да прокляни его гнилую душонку, присоединился к Карлу Блуа. Сегодня утром я убил одного из его людей и жалею только о том, что это не был сам граф.
– А почему он здесь? – удивился Томас. – Он же не бретонец.
– Филипп Французский посылает людей на подмогу своему племяннику, – сказал мессир Гийом. – Почему бы, интересно, королю Англии также не отправить сюда своих бойцов? Или он считает, что Кале важнее?
– Похоже что так.
– Кале, – с презрением бросил мессир Гийом, – это задница Франции. – Он поковырял в зубах, извлекая застрявшее мясо, и продолжил: – Кстати, сегодня встретил твоих друзей.
– Моих друзей?
– Ос.
– А, люди Ронселета, – понял Томас.
– Мы сцепились с полудюжиной этих бастардов в какой-то захудалой деревеньке, – сказал мессир Гийом, – и одному из них я проткнул копьем его черно-желтое брюхо. Ох он потом кашлял.
– Кашлял?
– Погода-то сырая, Томас, – посетовал д’Эвек, – вот люди и кашляют. Поэтому я сперва оставил его в покое, прикончил другого сукина сына, а потом вернулся и избавил беднягу от кашля. Отрубил ему голову.
Робби ездил вместе с мессиром Гийомом и тоже разжился монетами из кошельков убитых вражеских ратников. Правда, шотландец участвовал в вылазках не только ради добычи, но также в надежде на то, что встретит Ги Вексия. Томас рассказал другу, что именно этот человек убил его брата как раз накануне Даремской битвы. Выслушав Хуктона, Робби отправился в церковь Святого Ренана, возложил руки на алтарный крест и поклялся отомстить.
– Я убью Ги Вексия и де Тайллебура, – дал он обет.
– Они мои, – настаивал Томас. – Оставь их мне.
– Ни за что, если только встречу их первым.
Робби нашел себе кареглазую бретонку по имени Оана, которая ни в какую не желала расставаться с возлюбленным и ходила за ним повсюду. Однажды, когда друзья решили пойти на ветряную мельницу, она появилась с большим черным луком Томаса.
– Мне с ним не справиться, – испугался Хуктон.
– Какой же тогда, черт возьми, от тебя прок? – спросил Робби.
Потом он долго уговаривал Томаса попробовать натянуть лук, говорил, что его товарищ поправляется прямо на глазах, и уговорил-таки пойти к ветряной мельнице, чтобы пускать стрелы в эту весьма заметную мишень. Поначалу Томас едва натягивал тетиву, и выстрелы получались плохонькими, но чем больше он прилагал усилий и чем сильнее болели заново учившиеся стрелять пальцы, тем увереннее ложились стрелы. К тому времени, когда над городскими крышами таинственным образом вновь появились ласточки и стрижи, юноша уже смог оттянуть тетиву до уха и со ста шагов попал в центр одного из деревянных браслетов Оаны.
– Вот ты и поправился, – сказал, услышав от него об этом, Мордехай.
– Благодаря тебе, – ответил Томас, хотя знал, что обязан не только врачу, но и своим друзьям: Уиллу Скиту, мессиру Гийому и Робби Дугласу, – которые, каждый по-своему, способствовали его исцелению.
Однако Бернар де Тайллебур изранил не только тело Томаса, но и его душу, а эти невидимые раны заживали гораздо хуже. Но однажды в темную весеннюю ночь, когда на востоке вспыхивала молния, к нему в мансарду поднялась Жанетта. Она вышла от Томаса, только когда городские петухи поприветствовали новый рассвет, и если Мордехай и понял, отчего на следующий день Томас улыбался, то не подал виду, хотя и отметил, что с того дня лучник пошел на поправку особенно быстро.
С тех пор Томас и Жанетта разговаривали каждую ночь. Он рассказал ей о Шарле и о выражении лица мальчика, когда Томас упомянул его мать. Молодая графиня хотела знать все подробности, ибо очень боялась, что сын забыл ее, и Томас постарался убедить Жанетту, что, услышав о маме, малыш чуть не заплакал.
– Ты сказал Шарлю, что я люблю его? – спросила она.
– Да, – ответил Томас.
Жанетта молча лежала рядом, вся в слезах. Хуктон пытался ее успокоить, но она лишь качала головой, оставаясь безутешной.
– Прости, – сказал он.
– Ты сделал, что мог, – вздохнула Жанетта.
Гадая, как враг мог прознать о вылазке Томаса, она уверенно заявила:
– Здесь определенно не обошлось без Бела. Проклятый крючкотвор состоит в переписке с Карлом Блуа, а этот ужасный человек… как ты его называл? pouvantail?
– Пугало, что ли?
– Да, точно, – подтвердила Жанетта, – l’pouvantail. Он как раз водит дружбу с Бела.
– Пугало общается со стряпчим? – удивился Томас.
– Так он у него поселился. – Она помолчала. – Почему этот Пугало вообще остался в городе? Другие наемники ускользнули, чтобы наняться на нормальную службу. Никто не желает оставаться здесь и ждать, пока их разгромит Карл Блуа.
– Пугало не может вернуться домой, – пояснил Томас, – потому что у него слишком много долгов. Кредиторы не тронут его, пока он находится на королевской службе.
– Но почему он выбрал Ла-Рош-Дерьен?
– Потому что я здесь. Он думает, что я могу привести его к сокровищу.
– Граалю?
– Про Грааль он не знает, – сказал Томас.
Однако Хуктон ошибался, ибо на следующий день, когда он был один на ветряной мельнице и выпускал стрелы по палке, установленной на расстоянии ста пятидесяти шагов, из городских ворот выехал со своими шестью ратниками Пугало. Они свернули на дорогу, проехали через проем в живой изгороди и пришпорили коней, направляясь по пологому склону к мельнице. Все, кроме вооруженного шипастой булавой Попрошайки, в сравнении с которым его лошадь казалась пони, были в кольчугах.
Сэр Джеффри остановил коня недалеко от Томаса, который, не обращая на него внимания, выпустил стрелу, задевшую палку. Пугало развернул кольца своего кнута, так что кончик его хлестнул землю, и окликнул лучника:
– Эй, ты! А ну-ка, посмотри на меня!
Томас упорно не обращал на всадников внимания. Он вынул стрелу из мешка, наложил ее на тетиву и тут заметил змеящийся кнут, направленный в его сторону.
Металлический кончик кнута коснулся его волос, но не причинил вреда.
– Я сказал – посмотри на меня! – рявкнул сэр Джеффри.
– Ты хочешь получить в глаз стрелу? – осведомился Томас.
Пугало подался вперед, его багровое лицо исказила гримаса ярости.
– Ты – лучник, – злобно произнес он, указывая на Томаса рукоятью кнута, – а я – рыцарь. Если я разделаюсь с тобой, то ни один суд меня не осудит.
– А если я всажу тебе в глаз стрелу, – ответил Томас, – дьявол поблагодарит меня за то, что я послал ему компанию.
Попрошайка со злобным рыком направил коня вперед, но Пугало знаком отозвал верзилу назад.
– Я знаю, чего ты хочешь, – сказал он Томасу.
Лучник оттянул тетиву назад, инстинктивно сделав поправку на слабый ветерок, колыхавший луговую траву, и выпустил стрелу в палку. После этого он заметил сэру Джеффри:
– Ну, это вряд ли.
– Сначала я думал, что тезаурус – это золото, – сказал Пугало, – а потом решил, что это земля, хотя никак не мог взять в толк, почему ты в таком случае отправился в Дарем.
Он умолк, когда Томас выпустил очередную стрелу, со свистом пролетевшую мимо палки на расстоянии ладони.
– Но теперь я знаю, – закончил рыцарь, – теперь мне наконец все известно.
– Что именно? – насмешливо поинтересовался Томас.
– Я знаю, что ты подался в Дарем, чтобы поговорить с церковниками, потому что ищешь самое великое сокровище христианского мира. Ты ищешь Грааль.
Лучник отпустил тетиву и взглянул на сэра Джеффри.
– Мы все ищем Грааль, – сказал он по-прежнему с насмешкой.
– Где он? – прорычал рыцарь.
Томас рассмеялся. То, что Пугало вообще слышал о Граале, удивляло его, но он решил, что слухи, видимо, разошлись по всему городку.
– Самые искусные мастера расспросов, состоящие на службе у Церкви, задавали мне тот же вопрос, – сказал он, подняв одну искалеченную руку, – но ничего от меня не узнали. Почему ты решил, будто я расскажу тебе то, что скрыл от них?
– Я думаю, – заявил Пугало, – что человек, который ищет Грааль, не должен прятаться в гарнизоне, которому жить осталось месяц-другой.
– Тогда, может быть, я и не ищу Грааль, – ответил Томас и выпустил в палку еще одну стрелу. Правда, древко ее оказалось неровным, и она, вильнув в полете, отклонилась от цели. Большие, закрепленные веревками парусиновые крылья мельницы натужно заскрипели под напором пытавшегося повернуть их ветра.
Сэр Джеффри свернул свой кнут в кольцо.
– В последний раз ты сильно оплошал, но это еще не конец. Что будет, когда ты снова отправишься за Граалем? А отправляться тебе нужно не мешкая, пока досюда не добрался Карл Блуа. Ну а в пути тебе потребуется помощь.
Томас не верил своим ушам. Получалось, что сэр Джеффри предлагал ему свою помощь. Ии, возможно, сам хотел заручиться его помощью. В конце концов, Пугало проделал неблизкий путь до Ла-Рош-Дерьена единственно ради сокровища, однако и сейчас находился к нему ничуть не ближе, чем когда задирал Томаса возле Дарема.
– Тебе никак нельзя оплошать снова, – продолжил сэр Джеффри, – так что в следующий раз возьми с собой настоящих бойцов.
– Уж не тебя ли? – спросил Томас, изумившись.
– Я англичанин, – с негодованием заявил Пугало, – и если Грааль существует, я хочу, чтобы он оказался в Англии. А не в какой-то там чертовой иноземщине.
Звук меча, с лязгом извлеченного из ножен, заставил Пугало и его людей обернуться в седлах. На лугу появились Жанетта, Робби и старавшаяся не расставаться с шотландцем Оана. При этом Жанетта держала в руках заряженный арбалет, а Робби беззаботно сбивал с чертополоха верхушки дядюшкиным мечом. Сэр Джеффри снова повернулся к Томасу.
– Что тебе совсем не на пользу, так это компания проклятого шотландца и чертовой французской шлюхи, – злобно бросил он. – Если ты собрался искать Грааль, лучник, ищи его с верными англичанами! Именно этого и хочет король, не так ли?
И снова Томас промолчал. Сэр Джеффри повесил хлыст на крючок, прикрепленный к поясу, потом дернул поводья. Семеро всадников легким галопом пустились вниз по склону и промчались рядом с Робби, словно искушая его напасть на них. Шотландец, однако, на провокацию не поддался.
– Чего хотел этот ублюдок?
Томас выстрелил в палку, и стрела задела ее оперением.
– Похоже на то, – ответил лучник, – что он хочет помочь мне найти Грааль.
– Что?! – воскликнул Робби. – Помочь тебе найти Грааль? Черта лысого! Он хочет украсть его. Этому сукину сыну ничего не стоит украсть молоко из сисек Девы Марии.
– Робби! – возмутилась Жанетта, нацеливая на палку свой арбалет.
– Обрати внимание, – сказал Томас Робби. – Она закрывает глаза, когда стреляет. Она всегда так делает.
– Черт тебя побери! – воскликнула Жанетта, но, перед тем как нажать спусковой крючок, действительно крепко зажмурилась.
Стрела вылетела из желоба и чудесным образом срезала верхние шесть дюймов с палки. Жанетта глянула на Томаса с торжеством.
– Я лучше стреляю с закрытыми глазами, – заявила она.
Оказалось, что Робби, выйдя на городскую стену, случайно приметил, как Пугало задирает Томаса, и поспешил другу на помощь, но теперь, когда сэр Джеффри убрался, они присели на солнышке, прислонившись к деревянной стене мельницы. Жанетта устремила взгляд на стену города, где еще виднелись повреждения, оставшиеся с прошлой осады. В одном месте выделялись более светлые камни – это горожане заделали брешь, пробитую англичанами.
– Ты и правда благородного происхождения? – спросила графиня Хуктона.
– Я незаконнорожденный, – ответил Томас.
– Но твой отец был дворянином?
– Он был графом де Астараком, – ответил юноша и рассмеялся. У него просто в голове не укладывалось, что отец Ральф, безумный отец Ральф, который проповедовал чайкам на морском побережье, был графом.
– А какой у вас герб? – спросила Жанетта.
– Йейл, держащий чашу, – ответил ей Томас и показал потускневшую серебряную нашлепку на своем черном луке. Там было выгравировано странное существо – с рогами, раздвоенными копытами, когтями, клыками, драконьей чешуей и львиным хвостом.
– Я велю изготовить для тебя личный флаг, – сказала Жанетта.
– Флаг? Зачем?
– Человек, имеющий герб, не должен его скрывать.
– Послушай, тебе лучше покинуть Ла-Рош-Дерьен, – гнул свое Томас.
Он всячески пытался уговорить молодую женщину убраться из города, но она упорно заявляла, что останется. С надеждой вернуть сына Жанетта уже распрощалась и теперь была исполнена решимости убить Карла Блуа. Для этой цели она заготовила мощную, вырезанную из тиса арбалетную стрелу со стальным наконечником и жесткими кусочками кожи, вставленными вместо оперения в крест-накрест прорезанные в древесине щели. Вся эта конструкция была обмотана шнуром и закреплена клеем.
Графиня столь упорно упражнялась в стрельбе именно потому, что страстно желала отомстить человеку, который надругался над ней и лишил ее сына.
Наступила Пасха. Погода стояла теплая. В живых изгородях было полно гнезд, по лугам разносилось эхо пронзительных криков куропаток. А на следующий день, когда народ, уставший от долгого поста, готовился к пасхальному пиру, из Рена пришло страшное известие.
Карл Блуа выступил в поход.
Под белым горностаевым знаменем герцога Бретонского из Рена вышла четырехтысячная армия. Две тысячи воинов, одетых в красно-зеленое, были арбалетчиками из Генуи: на правой руке каждого из них красовалась нашивка с изображением святого Грааля. То были наемники, служившие за плату. Их мастерство высоко ценилось. С ними маршировала тысяча пехотинцев, которым предстояло копать осадные траншеи, а потом штурмовать разрушенные стены английских крепостей. Костяк войска герцога составляли более тысячи закованных в латы рыцарей и конных ратников, по большей части французов. Они двигались маршем к Ла-Рош-Дерьену, но истинной своей целью ставили не захват города, который не имел особого значения, но истребление маленького войска Томаса Дэгворта. Блуа надеялся навязать ему решительное сражение, в котором рыцари и ратники на громадных, закованных в сталь боевых скакунах сомнут англичан и потопчут их копытами.
В обозе из тяжелых подвод везли девять осадных машин, для обслуживания которых требовалось более сотни механиков. Чтобы собрать и пустить в ход огромное устройство, способное швырнуть камень размером с пивной бочонок на расстояние, превышающее дальность полета стрелы из лука, были необходимы особые знания и навыки.
Флорентийский пушкарь предложил Карлу шесть своих диковинных машин, но герцог отказался. Пушки были редким, дорогим оружием, и он решил, что коль скоро старые, проверенные механические устройства работают достаточно хорошо (надо только как следует смазывать их жиром), то отказываться от них и менять на диковинные новинки неразумно и недальновидно.
Более четырех тысяч человек вышли из Рена, но на полях у Ла-Рош-Дерьена народу собралось еще больше. Сельский люд, ненавидевший англичан, присоединялся к воинству герцога, чтобы посчитаться с проклятыми иноземцами за угнанный скот, украденный скарб, сожженные хижины, вытоптанные поля и поруганную честь жен и дочерей. Многие из них были вооружены лишь топорами да молотами, но герцог рассудил, что, когда придет время штурма, эти разгневанные мстители окажутся нелишними. Армия достигла Ла-Рош-Дерьена, и Карл Блуа направил к захлопнувшимся при его приближении городским воротам гонца с предложением сдаться. Разумеется, он вовсе не рассчитывал на то, что гарнизон подчинится его требованию, и поэтому, пока его люди разбивали вокруг города палатки, направил конные разъезды на запад – патрулировать дорогу из Финистера. Всадники должны были предупредить его о приближении армии Томаса Дэгворта, которая наверняка направится на выручку городу. Если, конечно, у него вообще имеется армия. Лазутчики доносили Карлу, что Дэгворт не может собрать даже тысячу солдат.
– И сколько из них может быть лучников? – спросил он.
– Самое большее пять сотен, ваша светлость.
Человек, ответивший на вопрос, был священником, одним из многих духовных лиц, состоявших в свите Карла Блуа. Герцог был известен как человек набожный, он всегда окружал себя клириками, которых использовал в качестве советников, секретарей и нередко, как в данном случае, в качестве шпионов.
– Самое большее пять сотен, – повторил священник, – но я полагаю, что их гораздо меньше.
– Меньше? Почему?
– В Финистере лихорадка, – ответил священник и тонко улыбнулся. – Господь благоволит нам.
– Аминь, и слава Ему! А сколько лучников в гарнизоне города?
– Шестьдесят, ваша светлость, – ответил священник, – исходя из последнего донесения Бела, всего шестьдесят.
Блуа поморщился. Ему случалось терпеть от английских лучников поражения, причем при таком численном превосходстве французов, что сама мысль о возможности поражения казалась нелепой. Это научило его остерегаться длинных английских стрел. Герцог был человеком неглупым, а потому он призадумался о возможностях английского боевого лука. Отдавая должное этому грозному оружию, Карл намеревался победить не столько благодаря численному превосходству, сколько полагаясь на ум и изощренную тактику, хотя большинство военачальников решительно предпочитали силу и напор. Однако герцог Карл Блуа, которого сам король Франции признавал правителем Бретани, высоко ценил военное искусство и, несомненно, был человеком умным. Он умел читать и писать на шести языках, говорил на латыни лучше большинства священников и был признанным оратором. Весь облик этого худощавого мужчины с бледным лицом, светлой бородкой, усами и проницательными голубыми глазами говорил о незаурядном уме. Почти вся его сознательная жизнь прошла в ожесточенной борьбе с другими претендентами на управление над Бретанью, и сейчас, похоже, Блуа был как никогда близок к решительной победе. Король Англии, увязший в осаде Кале, не посылал своим гарнизонам в Бретани никаких подкреплений, в то время как французский монарх, который доводился Карлу дядей, напротив, на людей не скупился. Благодаря этому герцогу удалось добиться численного превосходства, позволявшего надеяться к концу лета единолично править всеми владениями предков. Правда, Карл постоянно остерегал себя против чрезмерной самоуверенности.
– Даже шестьдесят лучников, – заметил он, – могут представлять опасность. – Голос его звучал отчетливо, педантично и сухо. Многие замечали, что частенько Блуа говорит совсем как священник.
– Генуэзцы сметут их стрелами, ваша светлость, – заверил герцога советник в сутане.
– Дай-то бог, – набожно произнес Карл, про себя подумав, что Богу легче помочь тому, кто сам не совершает глупостей.
На следующее утро, под поздним весенним солнцем, Блуа объехал вокруг Ла-Рош-Дерьена, держась, однако, на почтительном расстоянии, так чтобы до него не долетела ни одна английская стрела. Защитники вывесили на городских стенах знамена. Английский крест святого Георгия соседствовал с белым горностаевым штандартом герцога Монфора, очень похожим на собственный стяг Блуа. Остальные изображения явно имели своей целью оскорбить противника: на одном красовался белый горностай герцога, пронзенный английской стрелой, на другом самого Карла топтал копытами огромный черный скакун. Но больше всего здесь было церковных хоругвей и крестов, чтобы показать нападающим, на чьей стороне находятся симпатии Небес.
Вывешивать на стенах осажденных крепостей цвета и эмблемы благородных защитников было делом обычным, только вот в Ла-Рош-Дерьене оказалось слишком мало знатных воинов, во всяком случае желающих выставлять напоказ свои гербы. И не нашлось ни одного, кто мог бы потягаться знатностью рода с приближенными Блуа. Три ястреба д’Эвека красовались на стене, но все знали, что мессир Гийом лишен своих владений и у него не более трех или четырех сторонников. На одном флаге было изображено алое сердце на бледном поле, и священник из свиты Карла решил, что это фамильная эмблема семьи Дугласов из Шотландии, однако герцогу это показалось полнейшей чушью. Где это видано, чтобы благородный шотландец стал драться на стороне англичан? Рядом с алым сердцем реяло другое, яркое знамя с волнистыми, словно поверхность моря, сине-белыми полосами.
– Неужели это… – начал было Блуа, но осекся и нахмурился.
– Штандарт Арморики, твоя светлость, – подсказал сеньор Ронселет.
Сегодня герцог Карл объезжал вокруг стен города в сопровождении великолепной свиты, состоявшей из столь знатных и могущественных особ, что один лишь их вид должен был устрашить осажденных. Большинство спутников Блуа принадлежало к бретонской знати: сразу за герцогом на великолепных скакунах ехали виконт Роган и виконт Моргат, за ними сеньоры Шатобриан, Ронселет, Лаваль, Гуингем, Руж, Динан, Редон и Малеструа. Знать Нормандии была представлена графом де Кутансом и сеньорами Валлоном и Картре, явившимися под знамена племянника своего короля во главе собственных отрядов.
– Я думал, что граф Арморика умер, – заметил один из нормандских сеньоров.
– У него есть сын, – ответил Ронселет.
– И вдова, – добавил граф Гуингем. – Нет, какова наглость, эта сука-изменница выставила знамя!
– Хоть она и сука-изменница, но хорошенькая, – заметил виконт Роган, и знатные рыцари рассмеялись, ибо все они знали, как следует обращаться со своевольными, но хорошенькими вдовушками.
Карл поморщился, сочтя этот смех неподобающим.
– Когда мы захватим город, – холодно промолвил он, – никто не причинит вдовствующей графине Арморике никакого вреда. Ее приведут ко мне.
Он решил, что снова силой уложит ее в свою постель, а потом, натешившись вдоволь, выдаст замуж за одного из своих ратников, который сумеет объездить эту строптивую лошадку и окоротить ее слишком длинный язык.
С этой мыслью он попридержал коня, рассматривая свисающие со стены флаги с надписями и изображениями, оскорбительными не только для него, но и для французского короля.
– И ведь не поленились же, – сухо проронил он, – можно подумать, у гарнизона не было других дел, кроме как шить эти позорные тряпки.
– Гарнизон тут ни при чем, – возразил виконт Роган. – Это дело рук горожан, проклятых изменников.
– Горожан? – искренне удивился Блуа. – С какой стати горожанам поддерживать англичан?
– Торговля, – лаконично ответил Ронселет.
– Что?
– При англичанах горожане богатеют, – проворчал Ронселет, – и им это нравится.
– Неужели им это нравится настолько, что они готовы сражаться против своего законного суверена? – недоверчиво переспросил Карл.
– Сброд, не имеющий ни чести, ни совести, – презрительно бросил собеседник.
– Сброд, – согласился герцог, – который нам придется выпотрошить.
Он двинулся было дальше, но опять остановился, увидев незнакомое знамя с изображением йейла, держащего в передних лапах чашу. До сих пор на глаза Блуа не попалось ни одного штандарта, пленение обладателя которого сулило бы хороший выкуп, но эта эмблема, хоть и неизвестная ему, походила на герб знатного рода.
– Чье это знамя? – спросил герцог.
Сеньоры затруднились с ответом, но тут державшийся позади свиты стройный молодой человек на рослом черном скакуне сказал:
– Это герб Астараков, ваша светлость, но знамя поднял самозванец.
Человек, опознавший незнакомый символ, прибыл из Франции во главе сотни угрюмых всадников в черных одеждах. Их сопровождал доминиканский священник, аскет и фанатик с наводящей страх физиономией. Карл Блуа обрадовался такому подкреплению, ибо воины в черном были суровыми, опытными солдатами, но все же в их обществе он ощущал смутное беспокойство. Все хорошо в меру.
– Самозванец? – переспросил герцог и тронул коня. – В таком случае о нем не стоит беспокоиться.
Со стороны суши город имел трое ворот, а четвертые выходили на мост, к реке. Карл планировал осадить все ворота, чтобы защитники Ла-Рош-Дерьена оказались в ловушке, как лисы в норах.
Когда вся свита вернулась в герцогский шатер, установленный рядом с ветряной мельницей, Блуа объявил:
– Вся армия будет разделена на четыре части, каждая из них встанет напротив определенных ворот.
Военачальники приняли приказ к сведению, а священник записал его на пергаменте, дабы запечатлеть военный гений герцога для истории и потомства.
Каждое из четырех подразделений армии Блуа превосходило по численности любой отряд, который мог бы послать на выручку городу сэр Томас Дэгворт, но, чтобы обезопасить себя еще больше, Карл собрался обнести все четыре лагеря земляными валами. Решись англичане атаковать, им пришлось бы преодолевать канавы, насыпи, частоколы и густые терновые изгороди. Все эти препятствия позволяли генуэзским арбалетчикам укрываться от английских стрел на время, необходимое, чтобы перезаряжать свое меткое и дальнобойное, но не слишком скорострельное оружие. А вот всю местность между четырьмя лагерями полностью очистили от кустарника, живых изгородей и всего прочего, превратив ее в болотистую, поросшую одной лишь травой пустошь.
– Английский лучник, – сказал Карл своим вельможам и командирам, – это вам не благородный рыцарь, который сражается с противником лицом к лицу. Нет, он стреляет издали, да еще и прячется за живыми изгородями, что делает его недосягаемым для конницы. Ну что ж, мы обратим эту тактику против самих англичан.
Из-за парусиновых стен палатки доносилось глухое постукивание деревянных молотков. Механики собирали самую большую из осадных машин.
– Мои люди, – огласил Блуа следующее распоряжение, – будут укрываться внутри возведенных нами полевых укреплений. Мы построим четыре крепости напротив всех четырех ворот, и если англичане пришлют городу подмогу, им придется штурмовать наши крепости. Лучники не в состоянии убивать людей, в которых не могут прицелиться.
Он помолчал, давая подчиненным время осмыслить свои слова.
– Помните это. Наши арбалетчики будут защищены земляными валами, мы укроемся за частоколами и живыми изгородями. А враг окажется в чистом поле – весь как на ладони. Хоть стреляй его, хоть топчи конями!
Послышались одобрительные возгласы, ибо герцог рассуждал здраво. Лучники не могут убивать невидимого противника. Похоже, это логическое заключение произвело впечатление даже на фанатичного доминиканца, прибывшего с солдатами в черном.
В городе, возвещая полдень, пробили колокола. Один, самый громкий, треснул и издавал хрипловатый звук.
– Ла-Рош-Дерьен, – продолжил Блуа, – не такой уж важный пункт. Падет он или нет, не будет иметь особого значения. Смысл этой осады в том, чтобы выманить армию наших врагов наружу и заставить их атаковать нас в поле. Скорее всего, Дэгворт не оставит своих на верную погибель и явится сюда, чтобы защищать Ла-Рош-Дерьен. Когда он прибудет, мы сокрушим его, а когда Дэгворт будет сломлен, останутся только английские гарнизоны в небольших крепостях, которые мы захватим одну за другой. К концу лета вся Бретань окажется в наших руках.
Герцог говорил медленно и просто, зная, что это лучший способ донести план кампании до людей, своих соратников, отважных, верных и сильных, но отнюдь не являющихся выдающимися мыслителями.
– А когда Бретань станет нашей, – продолжил он, – все получат награды: земельные владения, маноры и замки.
Послышался еще более громкий гул одобрения, и слушавшие Блуа обменялись ухмылками, ибо трофеи этим наверняка не ограничатся. У них будут золото, серебро и женщины. Уйма женщин. Гул перерос в смех, когда до воинов дошло, что все они подумали об одном и том же.
– Но свою будущую победу мы обеспечили именно здесь, – голос Карла призвал собравшихся к порядку, – и для этого нужно прежде всего лишить английских лучников их целей. Лучник, он ведь не может убивать тех, кого не видит.
Герцог снова умолк, дожидаясь, когда благородные рыцари кивками дадут понять, что эта простая истина до них дошла.
– Мы все будем находиться в наших собственных укреплениях, в одном из четырех, и когда английская армия явится освободить город от осады, им придется атаковать одну из наших полевых крепостей. Эта английская армия будет маленькой. Меньше тысячи человек! Предположим, что она начнет с атаки на форт, который я поставлю здесь. Что будете делать все вы?
Блуа выдержал паузу, и через некоторое время грозный Ронселет, робея, как нерадивый школьник на уроке у строгого учителя, наморщил лоб и высказал предположение:
– Мы придем на выручку твоей светлости?
Остальные сеньоры расплылись в улыбках и закивали.
– Нет! – сердито сказал Карл. – Нет! Нет! Нет!
Он подождал, удостоверившись в том, что все поняли это простое слово.
– Если вы оставите свои укрепления, – попытался объяснить им Блуа, – то этим подставите себя под стрелы английских лучников. Понимаете? Именно это им и нужно! Лучникам нужны мишени, и они наверняка попытаются выманить вас в поле, чтобы перебить там своими стрелами. Хотим мы этого? Нет! Итак, что же мы будем делать? Мы останемся за нашими стенами. Мы останемся в укрытии!
Поняли ли они это? Замысел герцога представлял собой ключ к победе. Достаточно не выводить людей в поле, и армия сэра Томаса Дэгворта будет вынуждена пойти на штурм земляных валов и терновых живых изгородей, прямо под стрелы арбалетчиков. Ну а когда ряды англичан основательно поредеют, Карл Блуа выпустит своих ратников, чтобы перебить оставшихся.
– Вы не должны покидать свои укрепления, – настойчиво внушал он, – а если кто высунется, пусть не рассчитывает на мою щедрость.
Эта угроза отрезвила слушателей.
– Если хоть один из ваших людей высунется из-под прикрытия стен, – продолжил герцог, – мы сделаем так, что и сами ослушники, и их командиры не будут участвовать в дележе добычи. Это ясно?
Конечно ясно. Ничего мудреного тут не было.
Карл Блуа поставит против четырех городских ворот четыре крепости, и когда англичане явятся, им придется штурмовать эти укрепления. А поскольку гарнизон каждой из этих полевых крепостей окажется больше всей английской армии, да к тому же надежно укрыт от стрел, англичане будут разбиты и уничтожены, а вся Бретань станет владением дома Блуа.
Хорошо быть умным человеком. Это помогает одерживать победы, выигрывать войны и, главное, создавать репутации. Ибо когда Карл разгромит англичан здесь, в Бретани, это откроет путь к полному их изгнанию из Франции.
И уж конечно, герцогская корона Бретани слишком легка для мудрого чела Карла Блуа. Он грезил о более весомой короне, мечтая стать императором Франции, но путь к этому венцу должен был начаться здесь, на затопленных лугах под стенами Ла-Рош-Дерьена. Его люди укажут английским лучникам, где их место.
В аду.
Все девять осадных машин представляли собой требюшеты, и самая большая из них была способна швырять на расстояние свыше трехсот шагов камни, по тяжести вдвое превышавшие вес взрослого мужчины. Все девять требюшетов были изготовлены в Регенсбурге, в Баварии, и старшие механики, сопровождавшие машины, все как один были баварцами, хорошо разбиравшимися в особенностях своего оружия. Два самых больших требюшета имели балансиры более пятидесяти футов в длину, и даже два самых маленьких, установленные на дальнем берегу реки, чтобы держать под прицелом мост и обращенную к нему навесную башню, были сработаны с противовесами в тридцать шесть футов.
Две крупнейшие машины, носившие имена «Делающая вдов» и «Отправляющая в ад», установили у подножия того самого холма, на котором высилась ветряная мельница. По существу, каждая из них представляла собой огромный рычаг с противовесом, установленный на оси, и походила на гигантские детские качели, с той лишь разницей, что один конец этих качелей был в три раза длиннее другого. Короткий конец уравновешивался огромным деревянным ящиком, наполненным свинцовыми грузами, тогда как длинный, который фактически и швырял снаряд, был прикреплен к большому вороту, или лебедке, оттягивавшей его вниз, к земле, и таким образом поднимал наверх клеть, наполненную свинцовыми чушками общим весом в десять тонн. Каменный снаряд помещался в кожаную, как у пращи, петлю длиной в пятнадцать футов, которая была прикреплена к более длинному плечу. Когда противовес резко опускался к земле, длинный конец взмывал в небо, выбрасывая из кожаной пращи камень. Он летел по дуге и с грохотом обрушивался на вражеский город. Тут все было просто. Сложнее было постоянно смазывать гигантскую конструкцию жиром, соорудить лебедку, достаточно крепкую, чтобы подтягивать длинный конец к земле, смастерить клеть, настолько прочную, чтобы снова и снова выдерживать удары о землю, не разбившись и не рассыпав при этом десять тонн свинцовых грузил, и, главное, подогнать механизм так, чтобы он мог удерживать зарядное плечо, преодолевая вес свинца, а потом высвобождать его, быстро и безопасно. Но во всем этом баварцы знали толк, за что им щедро платили.
Разумеется, многие считали, что опыт и умение немецких мастеров обходятся слишком дорого. Пушки были намного меньше, легче в перевозке и метали снаряды с гораздо большей силой, но герцог Карл, по своему обыкновению, подошел к этому вопросу с умом, остановив выбор на старых, проверенных орудиях. Пушки стреляли медленно и часто взрывались, что влекло за собой потерю дорого обходившихся нанимателю пушкарей. Дело в том, что для успешного выстрела, дабы использовать всю силу пороховых газов, было необходимо замазывать зазор между ядром и пушечным стволом сырой глиной, а потом ждать, когда она высохнет, чтобы порох мог воспламениться. В результате даже самые умелые и опытные пушкари из Италии производили не более трех-четырех выстрелов в день. Кроме того, самая мощная пушка выплевывала ядро весом всего в несколько фунтов. Конечно, оно летело со страшной силой и скоростью, так что на лету его даже невозможно было увидеть, но зато старые требюшеты швыряли камни, превосходившие пушечные снаряды весом в двадцать, а то и тридцать раз, по три-четыре раза в час, а не в день. Герцог решил, что для осады Ла-Рош-Дерьена старомодный способ подходит лучше, и потому установил вокруг маленького городка девять метательных устройств. Помимо упомянутых ранее «Делающей вдов» и «Посылающей в ад», здесь были машины, которые звались «Рогатка», «Сокрушающая», «Гробокопательница», «Праща», «Злюка», «Разрушительница» и «Божья десница».
Требюшеты устанавливали на платформах из деревянных брусьев и окружали частоколами, достаточно высокими и прочными, чтобы остановить любую стрелу. Некоторых из присоединившихся к армии крестьян обучали тушить зажигательные стрелы, которые англичане вполне могли пустить в ход, чтобы сжечь ограждения, а потом перестрелять механиков камнеметных машин, когда те окажутся на виду. Другие крестьяне рыли траншеи и воздвигали земляные валы, которые образовывали четыре осадные крепости герцога. Там, где возможно, в защитную линию включались уже имевшиеся канавы и густые терновые изгороди. В землю вбивали под углом заостренные колья и рыли волчьи ямы, чтобы переломать ноги вражеским лошадям. Четыре подразделения герцогской армии окружали себя защитными сооружениями, и день за днем, по мере того как росли валы и частоколы, а требюшеты, собиравшиеся из привезенных на подводах разрозненных деталей, приобретали очертания грозных боевых машин, герцог проводил со своими людьми учения, выстраивая их за защитным рубежом. Генуэзские арбалетчики заняли позиции на недостроенных стенах, тогда как позади них проводили пешие маневры рыцари и латники. Некоторые ворчали, считая все это пустой тратой времени, но воины, понимавшие замысел герцога, относились к нему с одобрением. Английские лучники наткнутся на валы, траншеи и частоколы, из-за которых их одного за другим станут выбивать арбалетчики. В конце концов англичанам не останется ничего другого, как пойти на штурм через земляные насыпи и затопленные траншеи, где они будут встречены и перебиты дожидавшимися этой атаки закованными в сталь ратниками.
Через неделю непрерывной изнурительной работы требюшеты были собраны, а клети противовесов наполнены свинцовыми чушками. Теперь механикам предстояло продемонстрировать еще более тонкое искусство – кидать друг за другом большие камни в одно и то же место стены, так чтобы рано или поздно разрушить ее на этом участке и открыть французам путь в город. Сразу после разгрома армии, пришедшей на выручку, люди герцога начнут штурм Ла-Рош-Дерьена, и горе тогда изменникам, понадеявшимся на свои стены и на английские луки!
Баварские механики тщательно отобрали первые камни и привели в порядок кожаные петли, ведь от этого зависела дальнобойность их машин. Стояло погожее весеннее утро. В небе парили пустельги, поля усеивали лютики, форель выпрыгивала из воды за майскими мухами, распускались белые цветочки дикого чеснока, а среди свежей зеленой листвы лесов порхали дикие голуби. Это было самое прекрасное время года, и герцог Карл, лазутчики которого сообщили, что английская армия сэра Томаса Дэгворта еще не вышла из западной Бретани, предвкушал победу.
– Баварцы могут начинать, – сказал он одному из своих священников.