Вечный зов Иванов Анатолий

— Арнольд… Михайлович?! — Лицо Валентика сделалось белым как мел.

— Вот что, милейший, объясню я вам, — так же скрипуче заговорил Лахновский. — У меня в армии двести таких подонков, как Леокадия… только мужского пола. Мы умные люди и должны понимать — другого человеческого материала у нас нет и не будет. Но скотина тем и удобна для человека, что лишена способности размышлять. Корову, к примеру, можно доить, с барана стричь шерсть. А при необходимости можно прирезать, мясо съесть, из шкуры сшить сапоги или полушубок. Это вы можете понять куриными своими мозгами? А какие сейчас сапоги с этой Шиповой?

— Арнольд Михалыч! — взмолился Валентик, всё ещё держась обеими руками за трость, впившуюся ему в грудь. — Я понимаю, понимаю…

— Опустите руки тогда! — приказал Лахновский.

Валентик повиновался.

— Вот так. А то до сердца сантиметр один… Ну-с, так вот что я хотел спросить. Что это за Полипов из газеты при дивизии полковника Велиханова? — Лахновский достал из кармана смятый тетрадный листок и показал Валентику.

— Не знаю. Я его никогда не видел. Он только что назначен редактором газеты. И на всякий случай я упомянул о нём в донесении.

— Ага… Молодец, что упомянул. Только донесение такого рода секретнейший документ. И черновики даже в моём кабинете не следует забывать.

Лахновский наконец выдернул трость из его тела.

— Сядьте к столу!

Валентик, сломленный, покорно сел, зажал ладонью неглубокую ранку, из которой сочилась кровь. Лахновский сел напротив, опустил маленькую голову с жиденькими и тонкими, как у ребёнка, бесцветными волосами, с минуту молчал, о чём-то раздумывал.

— Ну что ж… — Он вздохнул и поднялся. — Если это тот человек, которого я когда-то знавал… то, возможно, такой нам и необходим.

— Для чего? — спросил Валентик.

— А пищу готовить. Поваром поставим.

Валентик понял, что задал глупый вопрос.

— Во всяком случае, я хотел бы с ним повидаться.

— Каким, интересно, способом? — спросил Валентик.

— Способ на войне в таких делах один. Надо без шума взять его и доставить сюда. Возможно, тебе это и поручим…

Тыкая остриём трости в крашеные половицы, Лахновский, сгорбив спину, пошёл к двери. На ходу, не оборачиваясь, сказал:

— Сходи в лазарет, пусть тебе ранку йодом помажут.

* * * *

Военная судьба Петра Петровича Полипова до середины 1943 года была лёгкой и даже приятной. Оказавшись в армии, он сразу же был аттестован в звании батальонного комиссара, но был отправлен, к его, надо сказать, удивлению и даже при некоторых попытках воспротивиться этому, не в действующую армию, а глубоко в тыл, в Узбекистан, под городок Термез, где находилась одна из горнострелковых дивизий, и стал ответственным редактором дивизионной газеты.

Части и подразделения дивизии располагались в каменистом ущелье невысокого горного хребта. Место было до того знойное, камни до того накалялись, что, прислонившись как-то голым плечом к пышущей жаром глыбе, Полипов вскрикнул невольно от резкого ожога, а через некоторое время обнаружил на плече порядочный волдырь.

Потом ему сказали, что здесь бывает самое жаркое лето в стране, температура в 50 градусов самое обычное явление, но старики утверждают, что жара бывает и намного выше, однако измерить её нет возможности, ибо нет, не существует соответствующих термометров.

— Что и говорить, райское местечко, — буркнул, обливаясь потом, редактор.

Однако вскоре он убедился, что место это не такое уж гиблое. Адская, невыносимая жарища стояла лишь в середине дня, несколько часов. Жизнь на это время замирала вокруг, притихала даже в дивизии, люди прятались от солнца. А в первой половине дня было вполне терпимо, во второй же, особенно ближе к вечеру, вообще разливалась приятная прохлада, горы делались синими, в разных местах хребта в небо поднимались столбы дыма, тоже синие, — жители кишлаков готовили ужин.

Дивизия жила обычной жизнью, шли обычные занятия по боевой и политической подготовке, о чём и должна была писать газета. В штате редакции кроме Полипова было ещё три человека — заместитель редактора, ответственный секретарь и литсотрудник в званиях младших политруков. Была ещё машинистка, чьи обязанности выполнял молчаливый и угрюмый боец срочной службы узбек Рашидов, местный уроженец, который печатал материалы с грубыми орфографическими ошибками, но зато был непревзойдённым мастером по приготовлению плова и шашлыков. С его кулинарными способностями Полипов познакомился в первый же день по прибытии на место службы, на ужине, которым подчинённые угостили нового своего редактора. Полипов выпил стакан небывало вкусного домашнего вина, нацеженного прямо из бурдюка, оглядел со всех сторон эту никогда раньше не виданную им тару и спросил, кивая на стол:

— Откуда всё это? Где взяли?

— У Рашидова ж все горы набиты родичами та знакомыми, как подсолнухи семечками, — сказал ответственный секретарь, усатый украинец с хитрыми глазами. — И он иногда у нас, как бы сказать… обеспечивается.

— Как это понять? Каким образом?

— Ну-у… присылают они, так сказать.

— Свежее мясо и вино в бурдюках по почте? Или на ишаке привозят?

Ответственный секретарь отвёл в сторону свои хитрющие глаза, а Полипов строго сказал:

— Прекратить! Чтоб я не видел больше этого безобразия. Здесь воинское соединение, а рядом граница. Время военное!

— Будет сполнено, — сказал украинец.

Однако «сполнено» ничего не было. Рашидов частенько с ведома, как потом выяснилось, то одного, то другого младшего политрука отлучался в «увольнительную», ходил в горы, приносил оттуда всякую снедь, вино, фрукты.

— Я, кажется, приказывал прекратить! — несколько раз пытался будто пресечь подобные дела Полипов. И каждый раз хитрющий секретарь отвечал ему своим «будет сполнено», понимая, что редактор говорит это по обязанности, на всякий случай. К вину он, правда, был равнодушен, но плов, шашлыки и фрукты употреблял с большим удовольствием.

Где-то шла тяжёлая, кровопролитная война, а здесь было тихо и спокойно, сразу же за Термезом, за мутной и могучей Амударьей, простирался мирный Афганистан, который никогда не доставлял никаких хлопот пограничникам. И тревоги, по которым частенько поднимали части и подразделения горнострелковой дивизии, были чисто учебными.

За несколько месяцев такой жизни Полипов, что называется, капитально отдохнул, почернел под южным солнцем. Он и раньше был полным, а теперь, к своему беспокойству, почувствовал, что тяжелеет ещё больше, живот и плечи заплывают жирком.

— С шашлыками вашими! — бурчал он всё чаще, обтирая платком мокрые, лоснящиеся щёки, стал подолгу заниматься утрами физкультурой.

— Це не поможет, — шевелил усами секретарь. — Туточки хорошая баба требовается. Да где взять…

— Разговорчики! — прикрикивал Полипов. — «Требовается»…

Да, Полина не давала ему зарасти жирком, думал он всё чаще. Чего-чего, а тут она была на высоте. Как она там? С женой Антона Елизаветой Никандровной вместе работает теперь… С чего это жена Антона пошла работать? Жить, что ли, после смерти Антона не на что? И здоровье ведь ни к чёрту у неё.

Когда Полина сообщила о гибели Антона Савельева, какое-то странное чувство охватило Петра Петровича. Появление Антона с семьёй в Шантаре его обеспокоило и напугало даже. Старое, которое он хотел или желал бы забыть, и без того напоминало о себе каждодневным присутствием рядом Полины, тем, что где-то жив ещё Лахновский, иногда присылающий ей какие-то письма. А теперь вот ещё и сам Антон объявился, и Лиза… И потому известие, что Антона больше нет на свете, его не то чтобы обрадовало — просто какая-то тяжесть, незримо лежавшая на плечах, сразу свалилась. Он испытывал и жалость к Антону, к Лизе, и одновременно приятное облегчение. Но то обстоятельство, что Лиза стала работать в библиотеке вместе с Полиной, что они будут видеться каждый день наедине, вдруг его опять насторожило, обеспокоило. «Хотя в общем что здесь особенно опасного? — размышлял он. — И всё-таки… и всё-таки лучше бы им не бывать вместе. А ещё лучше… Здоровье-то у неё…»

Но на этом месте своих размышлений Пётр Петрович обычно морщился, чувствовал раздражение, усилием воли заставлял себя думать о другом. Нет, смерти жене Антона он сознательно не желал. Но где-то в глубинах его существа, помимо разума и желания, всё-таки само собой жило, затаившись, неприятное ожидание этого. И, ощущая такое, он усмехался про себя мрачно и желчно: «Чувство самосохранения, как у животного…» И нередко при этом раздумывал: да люди — животные… Нет-нет, пусть Лиза живёт. Что она? Лахновский вот бы окочурился! Живучий, как хорёк, сволочь. Как всё было бы славно и нормально, не попадись когда-то на его пути этот страшный человек. Совсем, совсем по-другому бы сложилась его, Петра Петровича Полипова, жизнь — жизнь преуспевающего большевика с дореволюционным партийным стажем. Хорошие, большие должности, материальное благополучие… Именно страх перед возможным разоблачением прошлого заставлял его в общем-то жить в тени, не особенно выпячиваться. А тут ещё объявилась в его жизни Полина, дочь Свиридова, бывшего следователя белочешской контрразведки, в лапы которого бросил его Лахновский. Тут уж совсем не разгуляешься. И он, Полипов, из этого чувства самосохранения делал, видимо, такие поступки, которые и были причиной того, что он в скором времени вынужден был не по своей воле покинуть Новосибирск, оказался в Шантаре, в глубинном районе Сибири, на должности секретаря райкома партии, потом скатился ещё ниже и вот в силу и вследствие в общем-то тех же обстоятельств оказался здесь, под Термезом, в забытом богом и чёртом краю земли, где даже камни рассыпались в песок, прожжённые беспощадным солнцем.

«Хорошая баба требовается…» — нередко всплывало почему-то в размягчённом жарой мозгу Полипова, и он думал, что это бы хорошо, она ему давно требуется, и Рашидов, молчаливый долговязый узбек, обеспечил бы всё это в лучшем виде, да только он не может себе позволить такого. Судьба, как он полагал, всю жизнь была не очень ласкова к нему, но сейчас повернулась более или менее благосклонной гранью — тут жарища и духота невыносимая, но не свистят же пули, не рвутся снаряды, — и будет просто неразумно испытывать её. «Опять чувство самосохранения?!» — всё-таки царапало где-то у него внутри неприятно. Но он отмахивался от этой мысли как от чужой и посторонней ему. Он думал иногда о Кружилине, о Субботине, вспоминал последний, очень неприятный разговор с секретарём обкома партии у себя в кабинете, в Шантаре. Вспоминал самое Шантару, эвакуированный завод, суматоху с его восстановлением, с размещением беженцев, — но всё это казалось ему уже очень далёким, когда-то промелькнувшим в его жизни и навсегда ушедшим за какую-то грань, откуда ничто не может возвратиться.

Непривычная жара, расплавив мозги, как-то притупила у него и реальное восприятие действительности. Поэтому Полипов, когда однажды его вызвал к себе начальник политотдела дивизии и объявил, что получен приказ об откомандировании его в резерв политсостава одной из действующих армий Центрального фронта, не сразу сообразил, что военная судьба его круто меняется…

…В первой половине июля 1943 года Полипов уже в звании майора прибыл в расположение 215-й гвардейской стрелковой дивизии, действующей на орловском направлении, по всей форме доложился начальнику политотдела дивизии, затем начальнику штаба и комдиву. А спустя два часа принял дивизионную газету «За Родину!».

* * * *

Дивизионка располагалась километрах в двух от передовой, в каком-то хуторе или бывшей колхозной бригаде, состоявшей из большого сарая и трёх домов, два из которых недавно сгорели. Между сараем и уцелевшим домом торчал колодезный журавель. Сюда и подошёл Полипов, достал воды и припал к помятому ведёрку, обжигающему холодом губы.

— Товарищ майор… Полипов? — спросил молодой парнишка в погонах сержанта, появившийся из сарая.

— Я…

— Товарищ старший лейтенант! Новый ответредактор прибыл! — заорал сержант, как оказалось, водитель автофургона, в котором размещалось всё типографское оборудование — печатная и бумагорезательная машины, наборные кассы.

Из дома, застёгивая на ходу гимнастёрку, брякая медалями, выскочил чёрный, как ворон, старший лейтенант, вытянулся.

— Товарищ майор! Сотрудники газеты «За Родину!» готовят очередной номер. Заместитель редактора старший лейтенант Горохов.

— Не сотрудники, а личный состав! — поправил Полипов, стараясь не глядеть на медали, на орден Красной Звезды с потрескавшейся эмалью, чувствуя неловкость и раздражение оттого, что его грудь пустынна, как осеннее поле, нет на ней ни ордена, ни хотя бы даже медали. — И потом — почему не попросите предъявить документы? Вы же меня не знаете.

— Так… звонил же начальник политотдела о вас, о вашем прибытии.

Действительно, недавно начальник политотдела дивизии, сообщив, где разыскать редакцию, обещал туда позвонить, чтоб ждали нового редактора, прибавив при этом: «Телефонная связь с газетой сегодня имеется. По прибытии в редакцию доложите».

— Всё равно, — хмуро сказал Полипов. — Ну, пошли знакомиться с сотрудниками.

— Сейчас в наличии кроме меня наборщики и шофёр. — Горохов кивнул на сарай. Дощатые ворота его были распахнуты, внутри виднелся чёрный автофургон. — Остальные с утра на передовой, собирают материал в номер. С минуты на минуту должны вернуться.

Полипов посмотрел на небо и, хотя в нём в тот день было пусто, тихо и мирно, подумал: «На передовой… Да, тут не Термез… Бывший редактор газеты погиб ещё в марте, участвуя в атаке, рассказали в штабе дивизии. Хотел очерк написать о героическом поведении бойцов в бою». И ему теперь придётся… Ну что ж, он покажет, обязан показать, раз ему рассказали о гибели бывшего редактора, что и он, Полипов, не из трусливого десятка. Только вот с писанием у него не очень легко и гладко получается. Не такое простое дело, оказывается…

— Значит, не готовится ещё номер… — произнёс Полипов и опять почувствовал раздражение, потому что Горохов, вскинув брови, возразил:

— Как же, раз там ребята… Самый свежий материал будет завтра в газете. Остальное всё набрано или набирается. А я заканчиваю передовицу…

— Хорошо. Показывайте хозяйство.

Показывать особенно было нечего. В доме, где расположились на временное житьё фронтовые журналисты, было грязно, тесно и неуютно. Это был, собственно, не дом, а большая изба с тёмными просторными сенями, где пахло дёгтем, хомутами и какой-то прелью, валялись запылённые ящики и кадушки. В единственной комнате с побитыми стёклами окошек, в которые тёк горячий запах полынных степей и залетали мухи, стояло два некрашеных крестьянских стола, по стенам развешаны в беспорядке потрёпанные, видавшие виды шинели и плащ-палатки, на которых фронтовые журналисты спали где придётся, на подоконниках валялись алюминиевые тарелки, кружки, в одном углу стояло два автомата, в другом — прикрытый стёганой телогрейкой радиоприёмник.

Полипов оглядел всё это, сел за скрипучий стол, за которым, видимо, только что работал Горохов, скользнул взглядом по листу бумаги, наполовину исписанному, спросил зачем-то:

— Пишущая машинка в редакции имеется?

— Никак нет, товарищ майор. Был худенький «Ундервудишка», да в него осколок попал, выбросили. Теперь с рукописного текста набираем. Ничего…

«Ничего…» — мысленно повторил Полипов и снова подумал, что это не Термез. Там редакция располагалась в сложенном из каменных плит здании. В прохладном полуподвале была типография, наверху в одной из комнат — редакция, в другой жили Рашидов, начальник типографии по званию старший сержант и двое наборщиков. Жильё творческого состава газеты находилось во дворе этого дома, все занимали по комнате, спали, правда, на деревянных топчанах, но зато на чистых простынях и настоящих подушках.

Полипов посидел, побарабанил пальцами по столу, молча поднялся, вышел из избы, зашагал к сараю. Возле стенки, на нежарком ещё припёке, двое солдат в расстёгнутых, без ремней, гимнастёрках, установив на каких-то чурбаках наборные кассы, производили набор. Увидев офицеров, они, не выпуская из рук верстаток, вытянулись.

— Здравствуйте, товарищи, — сказал Полипов, стараясь своему голосу придать приветливость, оглядывая, однако, их осуждающе.

Наборщики враз ответили на приветствие.

— Вид-то какой у вас, — промолвил Полипов. — Нехорошо… Ремни хотя бы наденьте.

И зашёл в сарай.

Там было довольно светло, в широкие проломы в стенах потоками лилось солнце.

Сержант, возвестивший о прибытии нового редактора, копался в моторе трофейного автофургона, рукава его гимнастёрки были засучены по локоть.

— Что, ремонт? — спросил Полипов, оглядывая кабину.

— Никак нет, товарищ майор. Профилактика. Это трофейная драндулетина без профилактики не ездит.

— Давали нам новую машину ЗИС-5. Бывший редактор отказался. Правильно, по-моему. Эта крытая всё же, — сказал Горохов. — От дождя, от снега… А раньше была полуторка, намучились.

Полипов на это ничего не ответил, обошёл вокруг пузатую, неуклюжую машину, открыл дверные створки фургона, помятые, видимо когда-то сорванные взрывом, а теперь кое-как выправленные и приваренные к стенкам большими воротными петлями, по железной стремянке поднялся внутрь. Горохов проскочил вперёд, зажёг аккумуляторную лампочку. Полипов оглядел знакомое нехитрое типографское оборудование.

— Движка нет? — кивнул он на печатную машину, точно такую же допотопную «американку», какая была у них в Термезе.

— Никак нет. Вручную крутим. Да и чего с ним, с движком? Потаскай его… Сегодня мы здесь, завтра — неизвестно где. Бои начались. Это вот сегодня с утра спокойно…

— Бои начались, — проговорил Полипов как можно равнодушнее, делая вид, что война для него дело привычное, и опять испытывая раздражение оттого, что этот долговязый старший лейтенант знает, конечно, что он прибыл сюда из армейского резерва политсостава, видит и понимает, что ни в каких боях он ещё не участвовал, передовой не нюхал…

Горохов стоял рядом и ждал вопросов, всем видом показывая, что готов ответить на любой.

На бумагорезательной машине лежало несколько газетных небольших листков. Полипов взял один из них.

— Это вчерашний номер, — сказал Горохов.

— Ага… — Полипов пробежал заголовки первой полосы, стал читать какую-то заметку. Читая, он поджимал губы, будто сомневаясь в подлинности напечатанного.

— Это мой материал, — сказал Горохов смущённо, полагая, что Полипову не понравился текст. — Написано, конечно, не ахти, но ребята…

Полипов молча положил газету, спустился из фургона по стремянке, вышел из сарая.

Небо по-прежнему было пустынным и чистым — ни дымка в нём, ни облачка. Полипов вспомнил последнее боевое учение в Термезской дивизии в условиях, приближённых к боевым, многозначительно поглядел на небо.

— Вот что, старший лейтенант, — проговорил он, угрюмо нахмурившись. — Здесь фронт, и бои, как вы справедливо отметили, начались. А если бомбардировщики налетят? В любое ж время боевые действия могут разгореться… А?

— Могут, товарищ майор, — подтвердил Горохов.

— Так что же вы?! — построже произнёс Полипов. — У вас «Ундервуд» вон осколком пробило… Вы что, хотите дивизию без газеты оставить? Немедленно вывести машину из сарая и замаскировать. Тщательно. Кругом почти голая степь, а этот сарай — цели лучше и не придумаешь. Вон там я видел какой-то овражек… И для приёмника оборудовать надёжное место. Кто радист?

— Шофёр наш, сержант Климов. По совместительству. Штатной единицы нет…

— Безобразие! — буркнул Полипов. — Начнутся боевые действия — телефонная связь сразу нарушится. Радист… или кто-нибудь всегда у рации должен быть!

Так началась служба Полипова на фронте. Началась не очень как-то складно; ещё подходя к расположению редакции, он почувствовал, что естественные и простые отношения с новыми подчинёнными ему будет наладить, видимо, не просто. В газете, как ему сказали в штабе дивизии, служат люди с большим фронтовым стажем или давно обстрелянные. А он покуда прохлаждался в глубоком тылу. Шагая по редким перелескам, потом по степи, пересекая неглубокие овражки и балки, чувствовал себя неуютно и каждую секунду был настороже. Линия фронта, всякие дивизионные службы остались позади, кругом безлюдье, и Полипова не покидала мысль, что в такой-то вот прифронтовой полосе вражеским разведчикам проще всего взять «языка». Вот дорога спускается в ложок, а там, на повороте, торчит куст. Выскочат из-за куста, сбоку, навалятся — и готово.

Изредка навстречу люди всё-таки попадались. Прошёл, козырнув на ходу, боец с автоматом, с перевязанной кистью левой руки, — видимо, возвращался из расположенного где-то неподалёку санбата. Проехал фанерный фургончик, обдав запахом свежевыпеченного хлеба, возница, пожилой солдат с морщинистым лицом, поравнявшись, скосил глаза на Полипова, молча и нехотя кивнул…

Полипов давно вынул пистолет из кобуры, снял с предохранителя, переложил в брюки и, подходя к подозрительному месту или завидя кого-то, совал на всякий случай руку в карман.

Всю дорогу в штаб дивизии и теперь вот сюда, к месту непосредственной службы, он думал о том, как ему с первых же минут поставить себя с подчинёнными. Главное, размышлял он, сразу же создать атмосферу простоты и доверия. Люди в редакции, как он и предполагал и как подтвердили в штабе дивизии, бывалые, опалённые огнём. Может быть, по прибытии собрать всех, запросто представиться, искренне сказать, что вот, мол, ребята, человек я немолодой, но так судьба военная сложилась, что на фронте я ещё не был, а вы волки стреляные, так что помогайте мне обвыкнуть. Делать, мол, нам общее дело, которое поручила в этот тяжкий час Родина… И всем такое его поведение, конечно, понравится. Да, только так и надо, решил в конце концов он.

Но решить-то решил, а получилось вон как. И все его планы и намерения, думал Полипов, сидя в грязной избе за столом и листая подшивку газеты, спутал и разрушил этот горластый сержант Климов, заоравший во всю силу: «Новый ответредактор прибыл!» Чёрт-те что! Так, помнится, ребятишки в Новониколаевске кричали на всю улицу, завидев бродячих артистов: «Циркачи приехали!» И сам он кричал. А тут ещё эти брякающие медали Горохова! Не сам же он, Полипов, в тыл напросился, в этот проклятый Термез, где медалей не выдавали, где никого не награждали… Ну о чём думает сейчас этот Горохов? Сидит вон, нахохлился, как грач, забыв про свою передовицу. О том, что вот, мол, не успел заявиться новый ответственный редактор и уже устроил разгоняй, заставил укрыть автофургон, рацию… Но ведь он всё сделал как положено.

Горохов действительно сидел за соседним столом молча, смотрел в начатую рукопись, но не писал, вертел в руках авторучку. Авторучка была у него хорошая, трофейная, ослепительно поблёскивала никелированным наконечником. И этот блеск, как недавно звон медалей Горохова, опять вызвал у Полипова вспышку раздражения.

— Два дня живёте здесь, а как… в свинарнике! — произнёс он, захлопывая подшивку. — Надо хотя бы элементарную чистоту навести в помещении.

— Слушаюсь. Сейчас будет сделано, — хмуро сказал Горохов, встал и вышел.

«Что же это я?! — запоздало пытаясь взять себя в руки, подумал Полипов. — Теперь-то уж совсем… совсем не установить мне с ними контакта. Трудно мне будет здесь служить…»

Через день Полипов Пётр Петрович, выпустив за своей подписью первый номер дивизионной газеты, получил звучную и неприличную кличку Триппер.

* * * *

Кличку он эту получил благодаря фантазии литсотрудника Саши Березовского — никогда не унывающего младшего лейтенанта, толстощёкого, румяного, как яблоко, начинённого энергией, словно порохом, который то и дело взрывался, любившего больше всего бывать на передовой во время боя, на самых жарких огневых позициях, и рассказывать о своих необыкновенных любовных приключениях. Материалы с передовой он всегда приносил самые нужные, делал их быстро и интересно, а любовным похождениям его никто не верил. Более того — в отношениях с женщинами он был робок и застенчив.

Когда вышел первый номер газеты, подписанный: «Ответственный редактор П. П. Полипов», Березовский воскликнул:

— Смотрите, ребята, что получается! Целых же три «пэ» в подписи!

— Ну и что?

— Фантазии нету! Мозги не работают, сахару мало едите. Три пэ… Сокращённо если — трип. А полностью?

— Полностью будет — триппер, товарищ младший лейтенант, — угрюмо, без улыбки, сказал сержант Климов, которого Полипов успел распечь за халатное отношение к машине, что было несправедливым, ибо за драндулетиной своей сержант ходил, как за малым ребёнком.

Раскатился сдержанный, правда, хохоток, потому что присутствующий здесь же старший лейтенант Горохов обрезал Березовского и Климова:

— Будет вам.

Однако, взяв газетный листок, глянул на подпись и тоже улыбнулся, отходя.

На другое утро Березовский обратился к Полипову:

— Товарищ майор! Говорят, в нашу дивизию штрафная рота прибыла, в деревне Малые Балыки остановилась. Разрешите туда смотаться? Это недалеко.

— Зачем?

— Штрафная рота же… Интересно. Никогда не встречал штрафников. Разрешите в бой с ними сходить?

— Что за несерьёзность такая! — сказал Полипов, повернувшись почему-то к Горохову. — Не хватало ещё штрафников прославлять в газете. Мало разве настоящих героев, достойных освещения в печати? А штрафники — это заключённые. Вы встречали когда-нибудь в прессе материалы о штрафниках?

— Да нет будто, — сказал Горохов.

На другой день дивизия вступила в бой, по горизонту поднялись дымы, гром пушек и разрывы бомб глухо докатывались даже сюда, в расположение редакции. Прифронтовая полоса ожила, туда, к линии огня, шли и ехали войска, грузовики с боеприпасами, двигалась различная техника, оттуда везли раненых, одних размещали в недалеко расположенном медсанбате, других отправляли куда-то дальше. Рёв автомобильных и танковых моторов, суматоха, крики, ругань… Всё это было для Полипова внове, всё это оглушало и ошеломляло, рождало неясный страх. Но всего этого он пытался не показывать, сидел в комнате и сосредоточенно вычитывал рукописи и гранки…

Через несколько дней, когда стало чуть потише, в расположении редакции появился однажды под вечер рослый, голубоглазый артиллерийский подполковник с толстыми, немножко тронутыми сединой усами, в роговых очках. Он приехал на попутной машине, предъявил удостоверение спецкора армейской газеты на имя Кузина Григория Егоровича, выданное ему всего три дня назад. На поясе у него, рядом с пистолетной кобурой, торчал нож в чехле, с другого боку болталась сапёрная лопатка, тоже в чехле из шинельного сукна.

На крыше сарая, освещённого последними лучами солнца, шумно дрались воробьи. Кузин долго смотрел на них, потом сказал, улыбаясь:

— Ах, черти! Война войной, а природа неистребима. У меня в московской квартире три кенара осталось и два попугайчика. Жена пишет, что попугаи и два кенара уже околели — нечем кормить. Третий приучился есть картошку. Голод не тётка.

— Как там фотокорреспондент Миша Соцкий поживает? — спросил Горохов.

— Соцкий? Это какой он из себя? Я всего три дня в газете…

— Такой… среднего роста, белобрысый. В звании старшего лейтенанта.

— Ничего, наверное. Но, откровенно говоря, я не успел со всеми там познакомиться. Вчера в обед уехал ещё из редакции. Побывал в соседней с вами дивизии да вот решил в вашу заглянуть. Началось, немцев за Жерехово отогнали. А завтра на этом участке, по имеющимся у меня данным, тоже кое-что интересное предполагается. Хочу поприсутствовать, как говорится… Вы, Пётр Петрович, я слышал, тоже в своей редакции недавно?

— Да, несколько дней. На передовой вот даже не удалось ещё побывать.

— Ну это не уйдёт, — сказал Кузин. — А знаете что? Пойдёмте со мной? Обстреляемся вместе, примем крещение и на этом фронте. Вообще-то, я, считай, с первого дня по фронтовым газетам. И в дивизионке полтора года служил.

Кузин был говорлив, улыбчив, улыбка у него была добрая, мягкая, чуть даже извинительная.

— Ну, так как, товарищ майор? Поедем? Принять крещение чем скорее, тем лучше.

Рядом молча стояли Горохов и Березовский. И Полипов понимал — под каким бы предлогом он ни отказался, авторитет свой уронит окончательно.

— Пожалуй, и пора принять, — сказал он, улыбаясь как можно проще. — Поужинаем только! Что там у нас с ужином?

— Я послал на ахэчевскую кухню, — сказал Горохов.

— Поесть солдату никогда не мешает, — произнёс Кузин, потирая рукой левое плечо, которое было чуть ниже правого.

Даже Яков Алейников, окажись он тут, не сразу признал бы в усатом, подполковнике бывшего своего подчинённого и начальника краткосрочной школы разведчиков и подрывников при фронтовой спецгруппе Алексея Валентика. Разве что по этим разновеликим плечам да по голубым глазам, светившимся за стёклами очков. Но встречу с ним Валентик, ещё на рассвете перешедший линию фронта, считал маловероятной. Целый день он пролежал в глухом овраге, забившись в заросли крапивы и каких-то жёстких кустарников, борясь с дремотой. Глухое-то место глухое, но во сне он храпел, и чёрт его знает, кого могло по случайности занести в этот овраг. Но день прошёл спокойно. Когда солнце покатилось к горизонту, он вынул из кармана и нацепил очки с обыкновенными стёклами, выбрался из своего убежища и, зорко поглядывая по сторонам, вышел на заросший травой просёлок. Примерно через полчаса его догнала пустая полуторка, возвращающаяся с передовой. Валентик остановил её, приветливо улыбаясь, представился шофёру, пожилому солдату с усталыми и воспалёнными глазами, протянул удостоверение.

— Не знаешь, отец, где дивизионная газета располагается?

— Эти… писатели, что ли? — спросил шофёр. Удостоверения он не взял, только кивнул головой, прикрытой грязной, засаленной пилоткой.

— Примерно… фронтовые журналисты.

— Рядом с нашей АХЧ, говорили. На сгоревшем хуторе, что ли… Садись.

За ужином Кузин опять рассказывал о довоенной московской жизни, упоминал имена известных столичных журналистов и писателей, с которыми, так или иначе, сводила его судьба. Некоторые из этих имён, слышанные когда-то Полиповым, всплывали теперь в памяти, он с завистью глядел на Кузина, а потом и сказал откровенно:

— Завидую вам, подполковник. Интересная жизнь. В самой гуще, так сказать…

— Да, Пётр Петрович, не сбоку припёка, — не стал скромничать и Кузин. — Хотя, конечно, я не Стеклов или, скажем, Кольцов. То были журналисты международного класса. Но, в общем, ничего. Война нашему брату-газетчику сейчас много даёт. Открывает великие творческие горизонты… Есть у меня мечта — после нашей победы засесть за книгу о фронтовых журналистах. С кем, как говорится, встречался, с кем общался… Увековечить скромный, но так необходимый для дела великой нашей победы труд фронтового газетчика…

Всё это Кузин-Валентик говорил не без умысла, чувствуя, что Полипов, согласившийся пойти с ним на передовую, может от этого под каким-то благовидным предлогом и отказаться. И пути для отступления ему надо было отрезать.

— А вы, Пётр Петрович, откуда родом? Где до войны работали?

— Да я что же? — скромно пожал плечами Полипов. — Был на советской и партийной работе. Долгое время трудился первым секретарём сельского райкома партии. Я коренной сибиряк.

— Ну-у! — воскликнул подполковник, и глаза его вспыхнули. — Ах, как я мечтал побывать в этом легендарном краю! Алексей Максимович Горький всё любил повторять: удивительные люди там живут! И тоже, как я, грешный, всё хотел поехать в Сибирь, да так и не успел… А сибирские дивизии что под Москвой сделали, а?! Спасли, можно сказать, столицу!

— Это вы уже через край, — усмехнулся простенько Полипов. — Не одни сибиряки под Москвой воевали.

— Да, это так, разумеется. Ничего, история разберётся, всё оценит. Ну-ну, расскажите мне чуток о своей жизни.

— Да что в ней интересного? Борьба, работа… И тюрьмы, конечно.

В глазах Кузина за стёклами очков мелькнуло удивление, настороженность. Он тихонько потрогал свой ус, спросил:

— Какие, простите, тюрьмы?

Полипов, чувствуя, как всё его существо заливает волна удовлетворения, понимая, что сейчас сразит этого хвастливого подполковника, в жизни, видимо, удачливого, наповал, ещё немного помолчал и как бы нехотя произнёс:

— Известно, какие тюрьмы… Царские. Потом белочешские.

— Что вы говорите?!

— Да… Мы там, в Сибири у себя, с азов начали. С организации социал-демократических кружков в массе рабочих. Ну, а историю гражданской войны в Сибири вы знаете. Белочешские контрреволюционные выступления, Колчак…

Настороженность в глазах у Кузина исчезла, а удивление осталось. Полипов сразу же отметил это, усмехнулся про себя.

Неподалёку затрещал, приближаясь, мотор. Кузин сразу же повернул на звук голову. Полипов встал, подошёл к окошку, увидел Сашу Березовского, подъехавшего на каком-то чёрном мотоцикле с коляской. Его окружили наборщики, сержант Климов, мелькнул потом Горохов.

— Что это такое? — спросил Полипов, открыв окно.

— Сейчас, товарищ майор! — крикнул Березовский, пошёл к крыльцу.

— Опять что-то выкинул этот Березовский, — проговорил Полипов недовольно.

Березовский меж тем влетел в комнату, вытянулся у дверей.

— Товарищ подполковник! Разрешите обратиться к товарищу майору?

— Ну, между своими-то зачем уж эта официальность? — улыбнулся Кузин. — Обращайтесь…

— Товарищ майор! У автотранспортников одолжил, — кивнул Березовский за окно, где стоял мотоцикл. — Трофейный. Разрешите довезти вас до войск? Мне ж тоже надо на передовую. К завтрашнему номеру кое-что подсобрать…

Кузин, оглядывая Березовского, молча пошевеливал бровями.

— Хорошо, Березовский, — сказал Полипов. — А нельзя этот мотоцикл вообще забрать для редакции?

— Так вы попросите в штабе дивизии. Чего ж нельзя…

— Хорошо, идите. Мы сейчас.

Через несколько минут они выехали. Полипов предложил Кузину место в ко-ляске, сам неловко взгромоздился позади Березовского.

Когда усаживались, Кузин спросил:

— Выходит, Пётр Петрович, что вы член партии с дореволюционным стажем?

— Да… — ответил Полипов, поймав любопытный взгляд Березовского. — Осенью 1905 года я, будучи почти мальчишкой, уже в Новониколаевской тюрьме сидел.

— Это где же?

— Новониколаевск? Да теперешний Новосибирск.

— Ах, да…

— А в девятьсот восьмом году снова. Но это было уже в Томске.

Больше Кузин ничего не спрашивал, сидел в коляске, о чём-то задумавшись. Полипов, чувствуя, как поскрипывают под ним пружины сиденья, тоже молчал. В голове сами собой ворошились мысли, что, если этому Кузину удастся написать свою книгу, вовсе нелишне, если в ней будет фигурировать и он, Пётр Петрович Полипов. «Неплохо, неплохо, что Кузин забрёл в редакцию. Конечно, теперь он будет внимательно следить за мной, надо не ударить в грязь лицом, пойти на самые передовые рубежи… хотя бы и немцы наступать начали… Это бы даже хорошо, если бы начали. И Березовского — с собой. Пусть все узнают в редакции, что я не робкого десятка. И что я ещё в девятьсот пятом в тюрьме сидел, потом в девятьсот восьмом… Березовский не утерпит, раззвонит. И все неловкости, неизвестно даже, как и почему возникшие в день прибытия в редакцию, забудутся навсегда…»

Так думал Пётр Петрович Полипов, не подозревая, что в его жизни с каждой секундой приближается новый, неожиданный поворот, причиной которого являются давние-давние поступки, совершённые именно в те годы, о которых он сейчас говорил и вспоминал.

На каком-то подъёме мотоцикл затрещал сильнее, и это будто вывело подполковника Кузина из задумчивости. Он вскинул голову, огляделся. Солнце давно село, закат розово догорал, краски с каждой минутой блёкли, светло-серое вечернее небо было прошито тонкими звёздами, на востоке уже довольно густо, на западе пореже.

Кузин достал из полевой сумки фонарик, карту и, освещая её, начал рассматривать. Потом спрятал то и другое, проговорил:

— Саша, тут сейчас просёлок будет. Сверни-ка на него.

— А зачем? Тут же прямее. А там какой-то овраг объезжать.

— Я от ваших соседей связывался с командиром вашей дивизии полковником Велихановым. Он куда-то сюда хотел свой КП перенести. Разыщем его сперва.

Ни Березовский, ни тем более Полипов в этих словах ничего не заподозрили, и, когда подъехали к просёлку, Березовский свернул на него, мотоцикл понёсся тёмной степью, фары в прифронтовой полосе зажигать было запрещено. Березовский напряжённо вглядывался во мрак, чтобы не сбиться с затравеневшей, едва приметной дороги.

Не достигая метров тридцати до оврага, просёлок раздваивался.

— Куда ж теперь? — обернулся Березовский, притормаживая.

— Остановись. Сейчас разберёмся, — сказал Кузин.

Все сошли с мотоцикла. Кузин осмотрелся и произнёс:

— Чёрт! Неужели это не тот просёлок?

— Я эти места знаю, товарищ подполковник, — сказал Саша Березовский. — Вот эта дорога в Малые Балыки пошла. А эта — в обход болота. Тут болотища тянутся на много километров…

Это были его последние в жизни слова. Едва он замолк, Кузин левой рукой тронул его за плечо, кивнул на звёздное небо:

— Гляди-ка…

Березовский запрокинул голову, Кузин мгновенно выхватил нож и всадил ему в голое горло. Младший лейтенант лишь коротко простонал и рухнул, чуть не задев тоже глянувшего в небо Полипова.

Какие-то секунды Полипов, не в состоянии оценить и понять случившееся, чувствуя лишь, как цепенеет и становится холодным его мозг, смотрел вниз, на Березовского, а когда поднял голову, увидел не самого Кузина, а пистолет в его руке. В уши начала больно звонить кровь, и сквозь этот звон он расслышал:

— Спокойно, сибиряк!

Ноги его подломились, и он упал бы, если бы не оперся о коляску мотоцикла.

— Сибиряк… с печки бряк, — ещё раз насмешливо произнёс Кузин-Валентик, шагнул к Полипову. — Повернись спиной! Подними руки.

Полипов повиновался. Валентик выдернул у него из кобуры пистолет, отстегнул с ремня такую же, как у него самого, сапёрную лопатку. Эту лопатку он сам и посоветовал ему недавно взять с собой, объяснив: «Мало ли в какой переплёт наш брат-газетчик попадает. Спасительница, руками ж не окопаешься. К тому же холодное оружие, если что…»

Обезоружив Полипова, он тем же насмешливым голосом проговорил:

— Ну, а теперь спроси чего-нибудь.

Страницы: «« ... 6364656667686970 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Москва, XXII век. Сухой и чистый, единый, вымирающий мир. Умеренная политкорректность, во главе угла...
Вы знаете Стивена Кинга – «короля ужасов»? Безусловно. Вы знаете Стивена Кинга – резкого, бескомпром...
Реальность и ирреальность сплетаются воедино, и в результате человек погружается в омут такого кошма...
Бред странного, безумного человека, ворвавшегося в лагерь четверых охотников, – это лишь первый шаг ...
Вы читали «Талисман» Стивена Кинга и Питера Страуба?...