Стимпанк! (сборник) Антология

Делия Шерман

Призрак замка Комлех

В замке Комлех был свой призрак. Если точнее, призрак дамы.

Все об этом знали, хотя никто ее своими глазами не видел вот уже много лет.

– Призракам положено слушаться правил, – говаривала, помнится, миссис Бандо, домоправительница, накрывая нам чай за колоссальным дубовым столом на кухне замка. В давние времена матушка моя служила там судомойкой, а миссис Бандо исполняла обязанности горничной. Они тогда были закадычными подругами – ими и остались, даже когда Мам бросила домашнее услужение и вышла замуж. Миссис Бандо приходилась мне крестной, и мы навещали ее почти каждое воскресенье.

Мне как раз стукнуло десять, и я была сама не своя до чудес. Па тешил меня байками о новом заводном моторе, который должен изменить в этом мире буквально все – от добычи угля до выпаса овец. Больше всего на свете я любила слушать о безлошадных повозках и самодвижущихся механизмах, но и призраки на крайний случай тоже годились.

– А откуда призракам знать про правила? – задала я резонный вопрос. – У них, что ли, и школа есть – на той стороне?

Мам расхохоталась и сказала, что свет еще не видывал такой настырной малявки – мастера задавать вопросы, на которые нет ответа. И добавила, чтобы я при случае спросила у самого призрака – ну, вдруг мне доведется с ней повстречаться.

– И я непременно спрошу, Мам. Но сначала разузнаю, где она спрятала сокровище.

– …и она тут же исчезнет, вот как пить дать, – проворчала миссис Бандо. – Про сокровище знать могут только члены семейства Комлех. Не то чтобы это им было сильно нужно, слава Господу милосердному.

Сэру Оуэну и правда какие-то новые сокровища были не нужны – у него и старых хватало. С большим-то лондонским домом и любым количеством хоть безлошадных повозок, хоть самодвижущихся механизмов – в самом его наиполнейшем распоряжении. Считалось, что в плачевном состоянии усадьбы он совсем не виноват – ну, в том, что крыша вся в дырах, а деревянные панели в библиотеке изъел жучок. А виноват во всем, конечно, скряга-управляющий – он ни с фартингом лишним не расстанется ради дома, на который его хозяину откровенно наплевать.

Все это не прибавляло мне уважения к сэру Оуэну. Ведь, черт меня побери, Комлех – самый красивый дом на границе с Уэльсом! Мне в нем нравилось все, от островерхих черепичных крыш до наборных окон с крошечными стеклышками – и, уж конечно, до немилосердно терзающих слух павлинов в зарослях тиса. Но больше всего я любила легенду, прилагавшуюся к замку, до крайности романтичную и с девушкой в главной роли (а это, я вам скажу, редкость для романтических легенд, где юные девы, как правило, выставляют себя либо полными дурами, либо нюнями и почти всегда мрут в конце от разбитого сердца; скажете, я не права?).

А вот мистрис Анхарад Комлех из замка Комлех дурой не была – и нюней тем более. Когда ей минуло семнадцать, отец с братьями (все до единого – роялисты) вступили в королевскую армию, оставив мистрис Комлех дома, в тиши и, как они думали, в безопасности. Но в 1642 году через границу хлынули парламентаристы, так что юной госпоже пришлось спешно прятать свои драгоценности заодно с отцовским сейфом и фамильным серебром, которое, надо сказать, стоило преизрядно – многие вещи были времен Эдуарда II, ни много ни мало.

Когда круглоголовые[6] ворвались в усадьбу, она встретила их на главной лестнице как была – в ночной рубашке, зато с дедушкиным мечом. Конечно, они там же, на месте, ее и порешили, но, даже перевернув дом кверху дном, не сумели найти ни единой золотой монеты, ни единой серебряной ложечки.

Печальное возвращение ждало братьев, надо полагать: сестра в могиле, а семейное богатство – вообще неизвестно где, спрятанное надежно и, судя по всему, навсегда.

Ее портрет висел в большом зале над камином, как раз там, где до него красовались дедушкины шпаги. Должно быть, его написали незадолго до смерти. Что и говорить, импозантная молодая особа: волосы на висках все в кудряшках и уложены, как уши у спаниеля; платье похоже на бабу-на-чайник – шелковое и все в цветочках, кружевах да лентах. На груди сверкает сапфир, на шее и в ушах – бриллианты, а на пальце – громадный квадратный рубин в золоте. Вот ведь жалость, думала я, что привидению суждено теперь всю жизнь являться босиком и в ночной сорочке вместо этого цветочного великолепия со шлейфом.

Хотела бы я на нее посмотреть… пусть даже и в сорочке.

Но мы так с ней и не встретились: я бездарно делила свою жизнь между школой и маминой кухней, где училась стряпать и печь, да еще отцовской кузницей, где слушала про свойства металлов и про то, какие удивительные машины отец бы изобрел, будь у него хоть немного золота. А по воскресеньям миссис Бандо рассказывала мне о балах, приемах и охотах, которые закатывали в замке во времена сэр-Оуэновской юности, – о танцах в Длинной Галерее и ужинах в Большом Зале, человек на полсотни, а то и больше.

Иногда, казалось, я даже различаю эхо их шагов… но миссис Бандо сказала, это просто крысы.

И все равно я была совершенно уверена, что замок Комлех всего лишь дремлет в ожидании того благословенного часа, когда истинный хозяин вернется и снова подарит ему жизнь. Но он все не приезжал и не приезжал, а потом, когда, мне стукнуло пятнадцать, и вовсе умер.

Сияющим осенним утром, ласковым и теплым, как часто бывает в сентябре, миссис Бандо постучалась к нам в дверь – как была, прямо в фартуке. И с совершенно зареванным лицом, обычно таким приветливым и круглым от улыбок. Дух она перевела лишь после того, как Мам усадила ее перед огнем с чашкой доброго чаю с щедрой порцией молока.

– Ну-ну-ну, Сьюзан Бандо, – приговаривала Мам как можно добрее и ободрительнее, – расскажи-ка нам, что стряслось. Ты выглядишь так, будто только что повстречала Комлехское привидение.

Миссис Бандо отхлебнула чаю.

– Ну, в некотором роде так оно и есть. Конец дому Комлехов пришел, вот что я вам скажу. Сэр Оуэн мертв, состояние все проиграно. Лондонский дом продан в уплату долгов, а усадьбу обещают закрыть и слуг всех разогнать. И куда я, спрашивается, пойду, в моем-то возрасте?

И она снова принялась плакать. Мам утешительно похлопала ее по руке.

Что до меня, то я выбежала из дома, промчалась по улице, через каменный мост и дальше, в регулярный сад, где и проплакала весь остаток дня вместе с павлинами, скорбно оравшими в соснах, горюя по Комлеху, который теперь точно умрет.

Осень валилась в зиму, а я гадала, почему же мистрис Комлех не явилась людям и не открыла, куда она девала родовые сокровища. Уж конечно, плачевное состояние усадьбы должно бы печалить ее не меньше, чем меня. Может, она бродит сейчас одна по пустому дому, тщетно ожидая, что кто-нибудь придет и поговорит с ней? И обязательно ли этому кому-то быть из настоящих кровных Комлехов, хозяев этой земли? Или, может, ей все равно – достаточно хотеть увидеть и суметь услышать?

Вдруг это могу быть я?

Ну, раз уж мысли мои приняли такое направление, делать нечего. В воскресенье перед церковью я запаслась свечой, магнитом и ломом, а с ними твердой решимостью прояснить уже наконец этот животрепещущий вопрос. Не прошло и часа, как я уже стояла посреди Большого Зала (в порванной юбке и с синяком на локте, зато ужасно гордая собой) и любовалась, как тени трепещут в свете свечи. Шел ноябрь, и в доме было холодно и сыро, как в пещере. Я кралась из комнаты в комнату, мимо укутанных в чехлы столов и стульев, шкафов и буфетов, мимо окон, ревниво задернутых шторами, обросшими пылью так, что и меховое манто обзавидуется. Вот уж идеальные угодья для призраков – и ужас какие грязные, прямо сердце разрывается! Но хоть я и встала на ту самую ступеньку, где убили мистрис Комлех, и позвала ее трижды по имени, во весь голос, призрак мне так и не явился.

Внутрь я больше не совалась. Когда весной степлело, я снова стала бегать в заросший сад усадьбы, стоило только улучить часок от домашних дел. Я сидела там и мечтала, и мечты мои были что-то совсем не такие, как у других девчонок – те все больше про мужа, да про маленький домик, да про кучу детишек у очага. Пролив несколько галлонов слез, я более-менее смирилась с тем жестоким фактом, что кузнецовой дочке, чье образование ограничивается деревенской школой, никогда не стать инженером. Зато я могла играть на любом заводном инструменте, до какого только дотянусь, и это немного утешало… хотя для практики у меня был только рекордер, да и тот принадлежал церкви.

Тем не менее я все лето упорно практиковалась, прямо в саду замка Комлех, и мечтала раздобыть где-нибудь автоматон, умеющий играть на пианино, и выступить с ним дуэтом перед Ее Величеством королевой Викторией. Пока дуэты у меня выходили только с павлинами. В деревне такие мечты показались бы блажью, а тут, в саду, выглядели очень даже ничего.

Лето сменилось осенью; зарядили холодные дожди, настала пора делать припасы на зиму. И музыкальная практика, и визиты в Комлех естественным образом сошли на нет. Теперь мне было шестнадцать: прически стали выше, подолы – ниже, да и на мечты времени как-то не осталось. Мне и с повседневными делами забот хватало, нечего забивать себе голову тем, чего не бывает, или беспечными привидениями, которым наплевать, что там происходит с их собственным домом. Мам радовалась, что я взрослею. Я же была совершенно уверена, что умираю.

Одним солнечным весенним утром могучий рев и кашель сотрясли округу, так что наша привычная милая тишина разлетелась в осколки, будто зеркало. Я как раз торчала наверху, подметала, так что вид из окна передней спальни открывался мне отличный. По проулку к замку катила безлошадная повозка.

Даже узри я там саму королеву Викторию, и то так бы не удивилась.

Нет, я, конечно, знала о безлошадных повозках. Патентованный Паровой Экипаж вообще-то изобрел валлиец, а самые лучшие из них делались в Блайнавоне, дальше от нас по долине. Но купить себе такой мало кто мог, а уж содержать его – и вовсе разоришься. У нас на таком разъезжал только мистер Йестин Томас, ну так он и трепальную машину для шерсти держал, не хухры-мухры.

Да и это бы ладно, но к замку Комлех, изрыгая из труб черный дым, двигались сразу две повозки: дорожный экипаж, а за ним еще и крытый фургон.

Даже не думая, хорошая это идея или не очень, я бросила метлу, галопом кинулась вслед – и занырнула сквозь дыру в живой изгороди как раз вовремя, чтобы насладиться зрелищем экипажа, въезжающего через каменную арку на заросший сорняком двор.

Прибытие сопровождалось большим шумом, хоть мертвых подымай: павлины орут, мотор стрекочет, фургон хрустит гравием. Я спряталась за угол Западного Крыла и через ветки косматого тиса глядела, как машина останавливается, дверь открывается и наружу выбирается какой-то мужчина.

Было слишком далеко, чтобы как следует его разглядеть. Костюм коричневый, твидовый, на шею накручен красный вязаный шарф, такой длинный, что висит и спереди, и сзади. Гость оглядел двор (солнце ослепительно засверкало в очках, скрывавших глаза), потом приставил к губам какой-то инструмент и заиграл.

Даже мелодии никакой в этом не было – так, одни бегущие вереницей ноты, быстрые, как вешние воды по камешкам. У меня уши заныли от этих звуков. Я бы и убежала, если бы в этот момент задник фургона не откинулся и наружу не выкатился бы трап, а по трапу, к моему восторгу, не двинулись роботы – не меньше дюжины!

Я их тут же узнала, по картинкам в журналах у Па: специальность – носильщики; назначение – транспортировка тяжестей; внешний вид – канистра из полированного металла, сзади батарея на манер ранца, сверху шар со стеклянными окулярами. Передвигаются на гусеницах – гораздо лучше, чем старые колесные модели, которые и на песке буксовали, и в грязи вязли. Ручные манипуляторы могут таскать коробки и ящики – даже самые тяжелые – легко, будто те перьями набиты. У некоторых были дополнительные пары рук, а вон у того… мама дорогая, это что же, ноги?

Музыка, которая не музыка, внезапно оборвалась.

– Добрый день? – раздался довольно застенчивый голос. – Могу я вам чем-то помочь, сударыня? Я – Артур Комлех, теперь, надо полагать, сэр Артур.

Тут я внезапно обнаружила, что уже преодолела немалое расстояние от изгороди до двора и теперь красуюсь в нескольких ярдах от молодого человека (да, он оказался довольно молод) с дудочкой. И, со всей очевидностью, с титулом – нового баронета Комлеха. Фартук на мне, вынуждена заметить, был старый и пыльный, волосы распустились (шутка ли, так бегать!), а ботинки – в грязи по самые шнурки.

Если бы земля милосердно разверзлась и поглотила меня на месте, я была бы совершенно счастлива.

В общем, я сделала книксен, покраснев при этом, как маков цвет.

– А я прозываюсь Тейси Гоф, дочь Уильяма Гофа, кузнеца. Добро пожаловать в дом ваших предков, сэр Артур.

– Благодарю вас. – Он заморгал и обернулся к замку. – Глядеть тут особенно не на что, насколько я понимаю?

По мне, так уж чья бы корова мычала. Сам худой, как жердь, запястья костистые, соломенного цвета волосы падают аж на воротник… а рубашке бы, между прочим, стирка с глажкой совсем не помешали.

– Слишком долго стоял закрытым, – отозвалась я не без раздражения. – Никто за ним не приглядывал. Ему бы только крышу новую да плющ повывести, и будет самый красивый дом на границе, вы уж помяните мое слово.

Сурово, будто судья какой, он обозрел дом еще раз – теперь уже долго и вдумчиво.

– А вы готовите?

– Ч-чего? – Тут настал мой черед моргать.

– Мне понадобится домоправительница, – продолжал он очень по-деловому. – Но хорошо бы она еще и готовила. Никакие роботы не способны сделать нормальную, съедобную еду. Можно, конечно, и на сандвичах прожить, но как-то не хочется.

Я таращилась на него во все глаза, кумекая, серьезно он или просто дразнится… и как мне следует ответить в том и другом случае.

– Вы идеально подойдете, – заявил мне сэр Артур. – Вы любите дом и знаете, что с ним сделать, чтобы тут стало можно жить. И, что уж совсем здорово, вы не боитесь роботов. По крайней мере, производите такое впечатление. А вы их правда не боитесь? – закончил он с тревогой.

Я вздернула подбородок.

– Я дочь кузнеца, сударь. Я с колыбели знакома со всякими механизмами.

Ну да, на картинках знакома, но ему-то зачем об этом знать?

– Отлично! – Он заулыбался, и стало понятно, что не больно-то он старше меня. – Тогда решено.

– Ничего не решено, – запротестовала я. – Я еще не сказала, согласна ли я, а если даже согласна, решать все равно не мне.

– А кому тогда?

– Папе и маме. А они ни за что не согласятся.

Он сунул дудку в карман, нырнул на мгновение в экипаж, добыл котелок и, нахлобучив его на голову, скомандовал:

– Вперед!

– Куда вперед? – тупо поинтересовалась я.

– К вам домой, конечно. Я намерен побеседовать с вашими родителями.

Мам, конечно, уперлась и ни в какую. Нет, она ни слова не сказала, но мысли ее можно было читать крупным шрифтом и по дребезжанию чайника, и по грохоту посуды, пока она собирала чай, достойный оказаться на столе перед новым баронетом. Я была девица, он – молодой неженатый мужчина. Люди однозначно станут судачить, и, скорее всего, им будет о чем.

– Ей, между прочим, семнадцать, на середину лета стукнет, – сообщила она ему. – И вести большой дом она не умеет, ее этому не учили. Пошлите лучше в Найтон за миссис Бандо, она была экономкой у сэра Оуэна.

– Я совершенно уверен, что миссис Бандо – превосходная домоправительница, миссис Гоф, – Сэр Артур выглядел на редкость упрямо. – Но можете ли вы гарантировать, что она захочет работать в доме, набитом роботами?

– Роботами? – Мам аж сощурилась. – То есть моя дочь одна в этой развалюхе с зеленым мальчишкой и бандой машин, вы это хотите сказать? Я прошу прощения, совсем не желала вас оскорбить, сэр, но рассудите сами, разве прилично женщине работать в таком месте?

Я сквозь пол готова была провалиться со стыда.

Сэр Артур, однако, тоже умел вздергивать подбородок.

– Я не такой уж мальчишка, миссис Гоф, – с достоинством сказал он. – Мне почти девятнадцать, и у меня степень Лондонского Политехнического колледжа по механической инженерии. Но я вашу точку зрения понимаю. Тейси будет жить дома и приходить в замок только днем – готовить и присматривать за роботами, которые станут потихоньку приводить замок в порядок. – Благодарю за чай, – он встал, – валлийские печенья были выше всяких похвал. Могу я теперь перемолвиться словом с вашим супругом?

– Вам не одно слово понадобится, чтобы мистер Гоф согласился на такую глупость, – проворчала Мам.

Тем не менее мы отправились в кузню, где сэр Артур немедленно, как к магниту, прилип к паровому молоту – последнему изобретению Па. Не успели мы оглянуться, как эти двое уже разобрали его и стояли любовались, тараторя и перебивая друг друга.

В общем, судьба моя была решена.

Не то чтобы я сильно возражала. Пост экономки у сэра Артура означал работу в замке, среди роботов и безлошадных повозок, да еще и за мое личное, всамделишное жалованье – после подметания полов под суровым маминым взором это, я считаю, значительный шаг вперед. К тому же сэр Артур еще и Па нанял – переоборудовать конюшню в мастерскую и строить кузню.

Прежде чем удалиться, новый хозяин Комлеха сунул мне в руку два золотых.

– Вам надо будет запастись провизией, – сказал он. – Посмотрим, вдруг вы и курицу раздобудете или даже пару. Люблю, знаете ли, свежее яйцо на завтрак.

Следующим утром мы с Па запрягли пони и нагрузили нашу тележку всякой снедью и питьем. Я уселась на облучке рядом с Па, а Мам вручила мне недовольно кудахчущую клетку из ивняка.

– Пара моих лучших кур для сэра Артура, и пригляди, чтобы их там хорошенько устроили. Чтобы поднять тамошнюю кухню, придется попотеть, моя милая. Работы будет вдосталь. Я сейчас только хлеб поставлю и приду тебе помогать.

За ночь мне хватило времени вспомнить, в каком состоянии находится дом, и прикинуть масштабы работ. Так что, открывая кухонную дверь, я была ко всему готова. Но только не к тому, что увидела. Пол выскоблен, стол оттерт песком, в чисто выметенном очаге весело трещит огонь. Пока мы с Па, стоя на пороге, подбирали челюсти, из кладовой выкатился сияющий серебром робот.

– Ах, ты, моя красавица! – выдохнул Па.

– Правда же? – Сэр Артур появился следом, с тенью песочной щетины на щеках, ухмыляясь, как уличный мальчишка. – Это младшая кухарка и судомойка, к вашим услугам. Я зову ее Бетти.

Дальше последовала узкоспециальная дискуссия о принципах работы и внутреннем устройстве Бетти, с демонстрацией похожей на кларнет дудки с серебряными клавишами. Мне даже обещали дать урок – как только найдут время. После этого сэр Артур увлек Па к конюшням, оставив меня с инструментом в руке среди корзин и мешков. В клетке недовольно квохтали куры, Бетти молча поблескивала у двери в буфетную.

Пристроив дудку меж губ, я легонько подула. Похоже на рекордер, тон чистый и для слуха приятный. Я попробовала до-мажорную гамму, сначала вверх, потом вниз, и затем первую фразу из «Ясеневой рощи».

Бетти встрепенулась, зажужжала, повела головой, бесцельно помахала руками… и ка-а-к ринется вперед! Я заткнулась и вовремя – еще бы секунда, и она наехала бы гусеницами на кур!

Так нас и застала Мам: дудка на полу, я в ужасе зажимаю рот руками, Бетти замерла над клеткой с птицей. Птица при этом орет так, что хоть святых вон выноси.

Мам поджала губы в ниточку, сграбастала клетку и вынесла ее наружу. Когда она вернулась, ей было что сказать – и о личной ответственности, и о тварях божьих, и о тех, кто хватается за что ни попадя. Но Мам все равно никогда долго не сердится, и вскоре мы уже мирно стряпали рядышком, совсем как у нас дома.

– И на кой нам тут эта неуклюжая железная кастрюля? – поинтересовалась она.

– Это судомойка, звать Бетти, – представила я. – Она кучу всего умеет. Надо только разобраться, как пользоваться вон той штукой.

Я кивнула на дудку, которую убрала от греха подальше на каминную полку.

– Судомойка? ВОТ ЭТО? – Мам расфыркалась – не поймешь, то ли весело ей, то ли противно, – и пошла за мукой для пирога на обед.

Когда мы замесили и раскатали тесто, Мам положила скалку, вытерла руки фартуком, подошла к буфету и вытащила из него просторный синий фартук миссис Бандо и ее же плоеный белый чепец. Чепец она водрузила на круглую голову Бетти, а фартуком обернула ее пышную фигуру, аккуратно завязав лямки крест-накрест. Потом поглядела и кивнула:

– Вот так-то лучше, когда одетое. Но все равно безбожная образина. Хорошо, что Сьюзан Бандо тут нет – она бы чувств лишилась, увидав такую жуть у себя в кухне. Я только молюсь, чтобы ты, моя милая, не пожалела о своем решении.

– Ты мне лучше вон ту морковку передай, Мам, – отозвалась я, – и кончай надо мной квохтать, чай, не курица.

Когда к нам вернулся Па и увидел Бетти, он хохотал так, что я думала, его родимчик хватит. Отсмеявшись, он вытащил из кармана такую же дудку, как у меня, и отослал Бетти в буфетную довольно неуклюжей трелью.

– Эта дудка – изобретение сэра Артура, – объяснил он, раздувшись от гордости. – По сравнению со старой системой – которая ящик с кнопками – колоссальный шаг вперед. Все делается на звуковых волнах. Не то чтобы очень просто – я все утро добивался, чтобы они просто приходили и уходили, но, что и говорить, умно.

Я хотела урок прямо сейчас, не сходя с места, но Па сказал, что сэр Артур желает обедать и мне надо найти скорее чистый стол, чтобы на нем есть. Мам разразилась краткой лекцией на тему, что глаза, прислуживая, надо держать вниз, а рот – на замке, после чего они с Па отбыли и я осталась одна. В печи поспевал пирог, воздух полнился всякими съедобными ароматами, а юная Тейси Гоф готовилась приступить к своим обязанностям домоправительницы замка Комлех. Ай да я!

Старый, наполовину разваленный замок – конечно, услада для глаз, сад теней и мечтаний и все такое прочее. Чрезвычайно романтическое место для прогулок. Но вот приспособить для человеческого обитания дом, где еще вчера рыскали лисы и поколения мышей сменяли друг друга, – уже совсем другое дело.

Если бы я заранее представляла себе, каково это – быть командующей отрядом роботов и стоять себе, поигрывая на флейточке, пока они работают, я бы и подготовиться успела, и привыкла быстрее. Но во-первых, мне пока пришлось довольствоваться одной только Бетти. Во-вторых, гусеницы ее оказались неприспособленны для лестниц, так что стало понятно: придется пристраивать скаты и устанавливать лебедки, чтобы поднимать нашу механическую девушку с этажа на этаж. И в-третьих, я никак не могла заставить ее делать что-то посложнее, чем драить пол и вытирать столы, – ну хоть ты тресни!

А все чертова дудка! Прямо как по-китайски говорить: что алфавит, что звуки, что грамматика – все поперек логики; для каждого движения – по ноте, причем привязанной к аппликатуре, а не к музыкальной гармонии. Па, которому все ноты были на одно лицо, управлялся с дудкой куда ловчее моего. А я только что не рехнулась с нею: слух тебе одно говорит, а диаграммы сэра Артура – совсем другое. И гордость вдобавок в клочья, раз уж не можешь освоить систему, по всем признакам простую, как два пенни. А работа между тем не ждет, и раз уж я не могу заставить Бетти вымыть окна, значит, придется делать это самой. Хорошо хоть Янто Эванс пришел чистить трубы, прибивать новую черепицу поверх дырок в крыше и чинить мебель, у которой сырость сглодала все стыки.

Первый месяц сэр Артур почивал в конюшне на соломенном тюфяке. Там же он и обедал, прямо из корзины. Ужинал зато уже на кухне, со скатертью на столе, с хорошим фарфором и серебряными приборами, подобающими его титулу и положению. Не то чтобы ему вообще было важно, где есть, – да поставь я перед ним хоть щербатые миски с оловянными вилками, он бы и глаз от своей книжки не оторвал.

В общем, оно все у меня уже вот где было, хоть уходи. Останавливало только одно: что скажет на это Мам – а молчать она не станет, уж будьте покойны! Да еще монетки, которые я каждую неделю исправно складывала в коробку под кроватью. Короче, я осталась.

Что бы я там себе ни думала о баронете, а большой дом я любила. И трудясь в том самом новом крыле, которое надо было расчистить, отмыть и приспособить для обитания, я чувствовала, как замок буквально расцветает у меня под руками.

В один дождливый июньский вечер, когда сэр Артур пришел ужинать, я повела его из кухни вверх по лестнице и дальше по коридору в утреннюю гостиную.

Он молча разглядывал дубовые панели, сияющие от воска, стол, накрытый хрустящим льном, серебром и фарфором, уютно трещавший в камине и разгонявший сырость огонь. Я стояла сзади, вся на иголках от желания узнать, что он там себе думает, и уже заранее злая на случай, если он ничего не скажет. Но он обернулся ко мне, и улыбка его сияла, как лампа в ночи, а глаза за толстыми стеклами были похожи на перья в хвосте у павлина.

– Это прямо настоящий дом! – сказал он. – Тейси, спасибо тебе!

Я покраснела и сделала реверанс, пододвинула ему стул, а потом подала ужин – каждую перемену на отдельном подносе, все как полагается, по маминым заветам. Даже сэр Артур, кажется, оценил разницу. Нет, он, конечно, читал, как всегда, но по крайней мере поднимал глаза всякий раз, как я приносила новое блюдо. А на смородиновом пирожном (сливки в кувшинчике отдельно) он даже отложил книгу и снова мне улыбнулся.

– Ты превосходно справляешься, Тейси. И это с помощью одной лишь Бетти!

– С помощью Бетти, вот как? – Гордыня во мне полыхнула, как сухой порох. – Янто Эванс прочистил трубу, это да, но я сделала все остальное. А эта ваша кастрюля со свистком – просто бесполезная жестянка, вот что я вам скажу!

У сэра Артура даже брови вверх полезли.

– Бесполезная? Это как это – бесполезная? Что, и кастрюля, и свисток?

Хорошо бы, конечно, моя гордыня умела держать язык за зубами, но раз пошла такая гулянка… Право хозяина – задавать вопросы, долг слуги – на них отвечать. Ну, я и отвечала – так скромно, как только умела, благонравно сложив руки под фартуком. Через некоторое время он послал меня за кофейником, блокнотом и карандашом… а потом еще и за второй чашкой. Не прошло и минуты, как я уже прихлебывала отвратительную горькую бурду, расписывая ему нотный стан и звукоряд. Я как раз пыталась раскрыть ему глаза на интервалы, когда он вдруг вскочил, схватил меня за руку, поволок в кухню и буквально сунул мне в зубы флейточку:

– Давай зови Бетти!

Не без колебаний я повиновалась.

– А теперь «Ясеневую рощу»!

Я наиграла первую фразу. Бетти вертелась, ныряла и подпрыгивала, пока у меня дудка от смеха из рук не вывалилась. Сэр Артур тоже хохотал и жал мне руку так, словно я была водяной насос и он все надеялся добыть воду у меня изо рта, а потом ускакал с блокнотом и дудкой к себе на конюшни.

Озадачившись тем, как же заставить роботов плясать под музыку, сэр Артур разобрал бригаду носильщиков и занялся переделкой монтажных схем. Для меня наступили счастливые времена. Я спокойно воевала себе с пауками, вяхирями и крысами в Западном крыле, периодически являясь поиграть роботам старые народные песенки.

А в конце июня к замку подкатила телега с длинным деревянным ящиком. Я сказала «ящиком»? В первую секунду я решила, что это гроб.

Разгрузку производили с таким тщанием, будто стекло несли. Хозяин и Па дудели что-то кошмарное, а роботы осторожно, как по маслу, снимали ящик с дрожек и несли в мастерскую – выглядело и правда как похоронная процессия. У меня овощное рагу на плите кипело, но я специально сняла горшок с огня и пошла посмотреть, что там такое привезли.

– Иди к себе, на кухню, Тейси, детка, – развернул меня в дверях Па. – Тут тебе делать нечего.

– Если это новый робот, – нахально возразила я, – то я хочу на него посмотреть.

– Лучше, Тейси, – рассмеялся сэр Артур. – Гораздо лучше. Это будущее роботов! И я буду ему отцом!

Он поднял крышку и смахнул древесные стружки. У меня аж дыхание перехватило. Там прямо мертвый мальчик лежал, не то что робот. Или это девочка? Голова была совсем нормальная – в форме человеческой, с аккуратными ушками и тонким носом, с изящно вырезанными губами и даже с овальными веками на глазах. И лицо, и тело были самым жутким образом обтянуты дорогущей мелкозернистой кожей, сливочно-белой и гладкой, как жемчуг.

– Я купил его у одного француза, – объяснил сэр Артур, роясь в стружке. – Пока это просто игрушка, такая изысканная кукла, которая умеет стоять и ходить. Но когда я научу ее говорить и понимать человеческую речь, это будет настоящий хуманатрон, и наша наука шагнет в новую эру!

У него над головой мы с Па обменялись многозначительными взглядами. И, пожалуй, чуточку насмешливыми. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: наш сэр Артур – что твой мотылек, ни минуты не сидит на месте, так и перепархивает с идеи на идею. Впрочем, в некоторых отношениях по нему можно было часы выставлять. Ужинал он ровно в шесть, и ни минутой позже, а затем непременно пил кофе (только не чай!), и с десертом вприкуску, а не после кофе.

Настал мой семнадцатый день рождения, потом прошел. Сэр Артур напрочь забросил полупрошитых носильщиков и с головой закопался в книги по технической акустике и по анатомии органов слуха у человека, покрывая страшные кипы бумаги рисунками и диаграммами. В деревню он не выходил совсем, церковь не посещал, соседей к себе не звал. За исключением Па и старого почтальона, Дэя Филипса, ни единая живая душа не переступала порога замка Комлех от воскресенья до воскресенья. Можете себе представить мое удивление, когда как-то вечером, неся ему с кухни кофе, я услыхала в гостиной женский голос!

Леди гневно требовала, чтобы он на нее посмотрел. Дама благородная, наверное, оставила бы их благополучно препираться в одиночестве, но служанке, хочешь – не хочешь, а нужно подать кофе, вот я и двинула прямо в комнату.

Когда я вошла, сэр Артур преспокойно читал над косточками от отбивных – как будто никакой девицы с ним рядом не стояло. Ну да, будто никакая юная особа не возвышалась над ним, уперев кулаки в бока и изрыгая ругательства, будто вода из крана хлещет! Лет особе было примерно как мне, и одета она была, прямо скажем… ох, не одета она была ни во что, окромя ночной сорочки и мягкого серого халата, наброшенного сверху. Потом я разглядела темные потеки под левой грудью, дальше мой мозг догнал мои глаза, выдал им хорошую плюху, и тут я наконец осознала, что имею счастье лицезреть мистрис Анхарад Комлех из замка Комлех собственной персоной.

Сэр Артур невинно поднял взгляд от книги.

– А вот и кофе! – обрадовался он. – И не имбирным ли пряником тут у нас пахнет?