Стимпанк! (сборник) Антология

И доктор выжил и поведал миру свою историю. Выжила и Алиса Льюис. Тот день застал ее в море, на пути в Саутленд, куда отец отослал ее за ночные похождения с Сильвией, Алисиной подругой. Алису видели тогда вместе с переодетой Сильвией, и заметили, как обе они входили в ведьмин дом. Алиса поклялась подруге хранить тайну и сдержала слово, даже когда отец пригрозил отослать ее в пансион. Она так ничего и не сказала – и отец доказал, что тоже слов на ветер не бросает. Когда известие настигло ее в пути, Алиса поняла, что до их с Сильвией приключений теперь никому не будет дела.

Именно Алиса первой заговорила с ведьмой – просто чтобы подразнить подругу. Они ходили по рынку и вдруг заметили в толпе эту заносчивую девчонку с корзиной на сгибе локтя. Она подолгу задерживалась у каждого прилавка, рассматривая товар; торговцы сердились, но молчали. Толпа расступалась перед девчонкой, словно по волшебству, а изможденная служанка с каменным лицом следовала за ней как тень.

– Смотри-ка, ведьмочка! – воскликнула Алиса. – Может, она сварит тебе любовное зелье? – И увернувшись от Сильвии, отчаянно замахавшей на нее руками, побежала вдогонку за ведьмой. Алиса знала, что Сильвия любит поговорить о мистере Маккагоне, но не знала, что ее подруга терпеть не может напрасных надежд.

Проследив за ведьмой по дороге с рынка, Сильвия дождалась, пока прохожих вокруг станет поменьше, и наконец заговорила с ней, забежав спереди, чтобы не оказаться лицом к лицу с этой ее жуткой служанкой, чернокожей и белоглазой.

– Прошу прощения, – обратилась она к ведьме, – но одной моей подруге нужно любовное зелье. Вы не могли бы ей помочь?

И ведьма сказала Алисе, где она живет и когда к ней можно прийти.

Перед ведьминой лачугой был дворик с плетеной калиткой, а вместо забора вокруг возвышались в несколько ярусов пустые куриные клетки из серебристой древесины эвкалипта, с такими частыми прутьями, что заглядывать с улицы во двор было без толку. Если бы калитка не скрипнула, предупредив о приходе гостей, Алиса и Сильвия могли бы подслушать, как ведьма говорит своей мертвой служанке: «Ну что, сгодится? Отвар крепкий, так что на вкус будет страшная мерзость, но желудок стерпит. Все как ты сказала». А мертвая служанка ответила бы на это: «Я сказала: “Должно быть мерзкое на вкус, но чтобы юную леди не стошнило”». А ведьма бы воскликнула с упреком, но ласково: «Мария! Ты опять!..»

Но калитка скрипнула. Алиса вцепилась подруге в локоть. Сильвия, уже набравшаяся храбрости, стряхнула ее руку и решительно зашагала к дому. Сразу за порогом обнаружилась узкая, длинная комната со скошенным потолком, как будто сжимавшаяся на конце в точку и обрывавшаяся ступенькой вниз, за которой виднелась дверь чулана. Там же, на дальнем конце, ютилось единственное окошко, заросшее черной плесенью. Поначалу подруги не могли разглядеть ничего, кроме белого передника ведьмы и бледного ее лица. Но затем из мрака самого темного угла проступила еще одна фигура – тощая, жилистая и неподвижная, как памятник.

Тут ведьма бросилась к Алисе и Сильвии и вытолкала их обратно во двор.

– Зелье еще не готово, и совсем ни к чему, чтобы вы тут стояли и портили его своими надеждами, – отрезала она и захлопнула дверь у девушек перед носом. Те остались ждать во дворе. Алиса стояла, подобрав юбки руками в перчатках. Из-за двери донесся шепот – надо полагать, ведьма читала заклинания. Через минуту она вышла и снова впустила Алису и Сильвию в дом.

На крюке над очагом покачивался чайник, из носика у него валил пар. На закраине стояла миска, а рядом с ней расположились в ряд бутылочка, воронка и тряпичная пробка.

Алиса спряталась за спину подруги и вцепилась в ее куртку: белоглазая женщина в углу наводила жуть.

– А как это зелье действует? – спросила Сильвия. – Что мне надо с ним сделать?

– Накануне того дня, когда ты встретишься со своим мужчиной, выпей на ночь третью часть зелья. Наутро, когда будешь причесываться, вотри в волосы гребнем еще две трети, но оставь несколько капель. И помажь остатками вот здесь. – Ведьма шагнула к Сильвии и бесцеремонно ткнула пальцем в вырез ее рубахи. – Поверх сердца, – добавила она. – И после этого нельзя будет прикрываться: надо, чтобы солнце светило тебе на волосы и на грудь.

Алиса хихикнула.

– Но что, если он… то есть мистер Маккагон… что, если он отменит встречу с моим отцом или придет слишком поздно, когда солнце уже сядет? Он же каждый день ходит на гору. Они там что-то бурят.

– Знаю, – отмахнулась ведьма. – Если он не явится до заката, придешь ко мне снова, дам тебе еще зелья и денег больше не возьму. Не все в нашей власти.

– Но оно правда сработает?

– Да, если у тебя чистые намерения.

У Сильвии вытянулось лицо. Даже Алиса поняла, что с этим будет загвоздка.

– О! – усмехнулась ведьма. – Не о том речь. Чистые – не обязательно целомудренные. Плотские желания тут не помеха, важно другое – чтобы это для тебя была не просто игра.

Сильвия кивнула со всей серьезностью.

А ее подруга, осмелев от того, как прямолинейно и по-докторски изъяснялась ведьма, рискнула спросить:

– Скажите, а правду говорят, что ваша служанка… – она запнулась и понизила голос, – …в общем, что она – зомби?

– Это моя рабыня, – с непонятным злорадством в голосе уточнила ведьма. – Пока ваше зелье остывает, хотите я расскажу вам ее историю?

Сильвия и Алиса огляделись вокруг, как будто им предложили присесть. Но сидеть оказалось решительно не на чем – во всем доме не было даже табуретки. Только низкая закраина очага и единственная лежанка в углу, покрытая грязными одеялами. Ведьма подошла к огню и встала к нему спиной; отсветы пламени падали ей на щеку, из-за чего один глаз теперь поблескивал синевой ярче другого.

– Мое ремесло пришло ко мне само, – промолвила она. – И вот как это случилось. Эта женщина, – указала она на свою рабыню, – и моя няня соперничали за любовь одного мужчины. И эта женщина раздобыла такое проклятие, которое, как ей обещали, превратит мою няню в уродину. Как же она разозлилась неделю спустя, в воскресенье, когда увидела, как нянюшка ведет меня за ручку в церковь – все такая же прекрасная, как и была! – Тут ведьма предостерегающе подняла палец, и целая гроздь серебряных и медных браслетов со звоном скользнула у нее по руке от запястья к локтю. – Но прошла еще неделя, и моя няня заметила у себя на левой щеке, под глазом, крошечное синее пятнышко. Она стала умываться, но мыло его не брало. Тогда няня пощипала себя за щеку, чтобы кровь прилила к этому месту, и нащупала там, под кожей, какой-то маленький твердый шарик, вроде сухой горошины. Неделя за неделей горошина росла; она стала размером с вишню, потом со сливу. Наконец няня пошла к доктору и показала ему этот ужасный синий нарост, но доктор сказал, что опухоль уже вросла в кости лица и ничего с этим не поделаешь. Надежды нет, сказал ей доктор. Мои родители не прогнали ее, и она по-прежнему заботилась обо мне, но прятала лицо под покрывалом. Через некоторое время опухоль перестала расти в длину и начала распространяться вширь, на щеку, и няня жаловалась, что в носу у нее все время стоит ужасный запах. А потом она ослепла на левый глаз и с тех пор уже не вставала с постели. Опухоль все разрасталась. Однажды, когда няня спала, я прокралась к ней в комнату, открыла лицо и посмотрела: верхушка нароста провалилась, и теперь на конце его зияла впадина, похожая на кратер вулкана, черная по краям и ярко-красная, налитая кровью, посередине. Под конец моя бедная нянюшка уже не могла ни говорить, ни глотать пищу. Но прежде чем язык у нее отнялся, она научила меня одному страшному проклятию, которое передавалось у нее в роду. Сама няня никогда им не пользовалась: она была добрая женщина. Это проклятие отнимает душу. Не жизнь, только душу.

– В ту ночь, когда моя няня умерла, я прокляла ее соперницу. Вот эту женщину. – Ведьма указала на свою немую рабыню. – Она явилась на похороны моей няни. Прошла за гробом на кладбище и, ухмыляясь, встала над могилой. Но когда служба закончилась и все ушли, а церковный сторож начал засыпать могилу, эта женщина осталась стоять. Она стояла, покачиваясь, и, запрокинув голову, смотрела на солнце. И не двигалась с места. В конце концов ее пришлось увести, но к тому времени глаза ее уже сгорели.

– И это сделала я. – Ведьма ткнула себя пальцем в грудь. – Я лишила ее разума и души, и с тех пор она повсюду следует за мной.

– Я знаю, что вы следили за мной на рынке, прежде чем набрались духу подойти. Значит, вы наверняка заметили, что она всегда ходит за мной, как привязанная, вытянув руку. Нет, я ей не поводырь; просто я – это все, что она может видеть. Она не видит ничего, кроме моей тени. И эта тень ей видится как черная дверь, в которую она все время хочет пройти. Она знает, что только смерть освободит ее от этого рабства. И знает, что если я умру первой, то дверь исчезнет, и она останется совсем одна в бесконечной пустоте белизны, и кроме этой белизны никогда больше ничего не увидит.

Закончив свой рассказ, ведьма повернулась, подошла к очагу, подняла миску и подула на зелье. Тень ее вытянулась, потемнела и коснулась лица немой рабыни, а та подняла руку и потянулась к ней, словно пытаясь нащупать дверную ручку.

Гостьи ахнули и вцепились друг в дружку.

Ведьма насмешливо улыбнулась. Взяв воронку, она перелила зелье из миски в бутылочку и заткнула горлышко тряпичной пробкой. Затем протянула бутылочку Сильвии: за пыльным стеклом плескалась красноватая жидкость. Рука ведьмы была вся в пятнах от сока трав.

– Мистер Маккагон будет твоим.

Сильвия на мгновение сжала бутылочку в кулаке и сунула ее в карман штанов. Карман забавно оттопырился.

– Но заруби себе на носу, – добавила ведьма, – что сердце твое не должно знать сомнений. Сколько бы я ни ходила хвостом за своей нянюшкой по склонам Рваной Шляпы…

«Ага! – подумала Алиса. – Значит, она с острова Голгофы!»

– …и сколько бы ни училась свойствам трав, но ведьмой я стала только после того, как наслала проклятие на эту женщину. Оно сработало потому, что я просила восстановить справедливость. Магия сама решает, кто чего заслужил. Заруби это себе на носу.

Гефсиманская гавань была почти круглой, шириною в семь миль и с устьем в полмили. Равнинная часть острова и покатые склоны, на которых стоял город, располагались ровно напротив устья, а по отрогам с обеих сторон возвышались лесистые утесы. Если представить себе гавань как циферблат с устьем на двенадцати часах и городом – на шести часах, то на четырехчасовой отметке оказалась бы гора Магдалины, самая высокая на острове, выше двух тысяч футов. Благодаря этой горе все гефсиманцы, кроме отъявленных лентяев и арестантов, томившихся за толстыми стенами городской тюрьмы, каждый день встречали рассвет. Солнце для них всходило поздно: даже зимой густая тень горы лежала на Гефсимании до восьми утра.

На горе Магдалины сложился свой особый климат, больше похожий на тот, к которому Мария – та мертвая женщина – привыкла в детстве. Поэтому она знала по именам и свойствам все растения, которые росли на склонах. Несколько раз в неделю она со своей девчонкой выходила на дорогу, змеившуюся вдоль гавани до самого подножия горы. Ракушки, которыми была вымощена дорога, хрустели под ногами, так что Марии нетрудно было идти по слуху, а держаться за девчонку она не хотела, пока вокруг раздавались еще чьи-нибудь шаги. И только когда становилось ясно, что никто на них больше не смотрит, Мария тянулась к знакомой тени – островку черного тепла за спиной девчонки, не растворявшемуся даже в огромной тени горы, – и хваталась за девчонкину косу, чтобы можно было идти чуть быстрее.

Больше всего им нравилось собирать травы по утрам, когда гора была еще окутана туманом: в такие часы Мария находила нужные растения по запаху, разлитому во влажном воздухе. Случалось, она говорила девчонке сойти с дороги и поискать что-нибудь – например, невысокое растеньице с опушенными серебристыми листьями, похожими на ягнячьи ушки. Сама она оставалась стоять и слушала, как под ногами девчонки поскрипывает шлак. Потом раздавалось короткое чирканье – девчонка перерезала стебель острым ножом, который всегда носила с собой. А потом она возвращалась и вкладывала добычу в руки Марии. Мария подносила растение к лицу, вдыхала запах и погружалась в воспоминания. И после этого иногда рассказывала девчонке кое-что о себе.

Она говорила, что самую счастливую часть своей жизни прожила в семье мужа, в горах на острове Голгофы. Она вспоминала, как познакомилась со своим будущим мужем, когда тот спустился с гор и нанялся рубить тростник. И как непохож он был на всех, кого она знала, потому что его соплеменники, мау, жили на этих островах от начала времен и там, в горах, по сей день хранили старые обычаи: варили еду в горячих источниках, выращивали фрукты и овощи и расставляли ловушки на птиц. Мужа Марии отправили рубить тростник, чтобы он заработал денег и купил строительных досок и кровельного железа, а еще горшков и кастрюль на всю деревню.

– И все это он купил, а вдобавок привел меня – рубщицу тростника. Мое племя, моих прадедов и прабабок, привезли сюда торговцы живым товаром. Правда, отец и братья уже не задаром гнули спины на плантациях – кое-что им платили, но не сказать, чтобы мы далеко ушли от тех времен, когда были рабами. Если сравнивать с семьей моего мужа, так мы были просто нищее отребье. Но – ты понимаешь, такое дело – по воскресеньям мы все одевались в белое. Оттого-то он меня приметил: ему понравилось, как я выгляжу в белом.

Денег на свадьбу едва наскребли, добавила Мария. Ее семья переезжала с места на место в большой тростниковой телеге. И выпивка на свадьбе была тростниковая – неочищенный ром. А в горах, вспоминала она, воздух был холоднее, чем внизу, так что от некоторых ручьев и болот даже шел пар. В ветреные дни этот пар иногда поднимался большими простынями, а ветер рвал их в клочья, и клочья летели над землей, мало-помалу истончаясь до прозрачности. «Как невестины покрывала», – сказала Мария.

Девчонка завернула «ягнячьи ушки» в газету и положила в корзину. А Мария стояла и покачивала головой то взад-вперед, то влево и вправо, словно надеялась найти какой-то угол, под которым сможет разглядеть что-нибудь из-под бельм.

– Здешний туман пахнет, как тот пар. Оттого-то я и вспомнила.

– Здесь тоже есть горячие источники. Они и море вдоль берега прогревают.

– Знаю. Но сегодня туман пахнет как-то по-другому, тебе не кажется? Вроде гарью отдает и чем-то кисловатым.

Так оно и было. У девчонки саднило горло, словно она всю ночь пыталась перекричать толпу народу в дымной комнате. К тому же она не только чуяла, но и видела, что с туманом что-то неладно: сегодня он был темнее обычного, не белый, а сизоватый. Они с Марией двинулись дальше и вынырнули из облака уже у самой вершины. Две тысячи футов – не такая уж большая высота, так что и здесь трава росла густо. Обычно на верхних склонах выпасали скот, но как только начались инженерные работы, всю живность отсюда убрали. Девчонка подошла к краю кратера и заглянула внутрь – на дне копошились люди. Ей захотелось посмотреть поближе, что они там затевают.

– Можешь меня здесь подождать? – спросила она Марию.

– Нет.

Мария не хотела оставаться одна. Не то чтобы она нуждалась в обществе. И не то чтобы чего-то боялась. Просто она знала: стоит ей остаться одной, на место этого тумана, льнущего к лицу, на место этого запаха, пробуждающего память о далеком прошлом, придет другое: та самая церковь. Стены и пол вымыты с хлоркой; ряды скамей составлены сиденье к сиденью и превращены в лежанки; окна закрыты наглухо, так что нечем дышать. И она, Мария, сидит там, в духоте, сжимая в левой руке влажную тряпицу, а правой – нащупывая, выискивая, поводя над губами дочери, тщетно пытаясь поймать ладонью ее дыхание.

– Я пойду с тобой, а по дороге расскажешь мне, что ты там видишь, – отрезала Мария.

Инженеры устроили канатную дорогу: поставили несколько вышек, протянули между ними трос и лебедкой на паровой тяге поднимали на гору все необходимое: опорные балки, ящики с болтами, буровые отсеки, тросы, жестяные банки со смазкой и буровые головки нового типа, желудеобразные. Только взрывчатку на всякий случай перевозили по старинке, на мулах. А для чего нужен был дирижабль, пришвартованный у края кратера на четырех канатах, девчонка не знала.

В гефсиманских газетах писали, что это цеппелин, доставшийся Саутленду в счет военных репараций. Как и проект теплоэлектростанции, воздушный корабль принадлежал предприимчивой Южнотихоокеанской компании. Одна из газет сообщала о его первой на архипелаге – и неудачной – попытке приземления. Дело было на острове Голгофы: дирижабль угодил в сильное воздушное течение, и его отнесло к востоку от Рваной Шляпы. Шкипер приказал бросить якорь и посадочный амортизатор на покрытом валунами побережье возле устья гавани (а посадочный амортизатор представлял собой тяжелый цилиндрический мешок из крепкой холстины, ко дну которого, собственно, и крепился якорь. Под весом мешка якорь вернее входил в плоский контакт с поверхностью земли.) Все бы ничего, но цеппелин шел так быстро, что дозорный принял за прочные валуны груды вулканического шлака, вросшие в пемзу. Когда мешок поволокло по острым осколкам, стенки его прорвались, несмотря на защитную веревочную сетку, и собранный наскоро из консервов и ручных инструментов балласт посыпался наружу, а несколько мау, рыбачивших с берега, не замедлили его подобрать. Цеппелину пришлось снова подняться на крейсерскую высоту и направиться вдоль цепи островов на запад. Лишь через несколько дней ветер немного улегся, и дирижабль благополучно приземлился в Гефсимании.

Воздушный корабль, зависший на туго натянутых тросах над кратером, был сущей диковиной, но девчонка по молодости лет не удивлялась новому и не поняла, насколько это на самом деле необычно, пока не подошла ближе и корпус цеппелина не загородил солнце. Тень его упала Марии на лицо, и слепая женщина вздрогнула от неожиданности и попятилась: на этом месте раньше всегда было пусто.

– Это дирижабль, – поспешно объяснила девчонка. – Представь себе, как будто облако залили на сковородку и запекли натвердо. Он чудесный, вот только понятия не имею, зачем он им понадобился.

– Затем, что геологи хотят изучить топографию гавани как следует, – раздалось у нее за спиной. – Вода здесь совсем прозрачная, и сверху многое видно. А гора поднимается только на тысячу девятьсот футов, этого мало.

Девчонка обернулась. Перед ней стоял главный инженер, тот самый мистер Маккагон, которого хотела приворожить Сильвия. Он подошел к ним по тропе сзади.

– Видите ли, эта ваша гавань – вулканическая кальдера, а гора – так называемый возрожденный купол. А значит, и то и другое требует тщательной и обширной инспекции.

Мария напряглась, но лицо ее, наоборот, превратилось в равнодушную, пустую маску. Она не просто притворялась безучастной: телом она оставалась здесь, но душой была уже далеко.

– Но даже если вся гавань – часть кратера, то разве вашим геологам не хватит обычных промеров, чтобы понять, что к чему? – Девчонка уставилась на него с невинным любопытством.

Маккагон этого не ожидал. Он заглянул ей в лицо, но тут же сощурился, словно глазам стало больно, и отвел взгляд.

– Может, и хватит, – пожал он плечами. – Может, кое-кому из нашей компании просто захотелось, чтобы у нас был свой дирижабль. Кое-кому, кто не привык, чтобы его слова ставили под сомнение, особенно если они звучат так правдоподобно.

Девчонка спросила, нельзя ли ей спуститься к центру кратера – собрать травы для лекарств, пояснила она.

– Ага! Значит, вы и есть та самая ведьма, что варит любовные зелья.

– Предполагалось, что вы этого знать не должны, – улыбнулась девчонка. – Я еще готовлю слабительные средства и зубной порошок.

– Как лекарства от любви?

Ничего на это не ответив, девчонка сказала, что ищет одно особенное растение.

– Но, я вижу, вы бурите как раз там, где мы его обычно собирали. Можно я посмотрю? Вдруг еще что-то осталось.

Маккагон предложил проводить их. Когда тропа у них под ногами растворилась в груде щебня, он спустился первым и подхватил девчонку за талию («Вот так, девонька!»), но Марии даже руки не протянул.

– Полагаю, там, внизу, служанке за вами приглядывать не обязательно, – обронил он.

– Это не она за мной приглядывает, а я – за ней. Я – ее глаза… и ее разум. Если я отойду слишком далеко, она превратится в конфетти и разлетится по ветру.

И снова Маккагон заглянул ей в лицо оценивающим взглядом, словно прикидывая, не купить ли.

– Пойдемте, – промолвил он и взял ее за руку.

Буровая установка сейчас не работала, и когда Маккагон с девчонкой начали спускаться вниз, стало тихо-тихо: стена кратера перекрыла ветер, доносивший на гору звуки порта, гул сахароварен и шум океана. Добравшись до дна, девчонка задрала голову и закружилась на месте, разглядывая зеленый конус вершины изнутри. Небо превратилось в синий лоскут, обрамленный краями кратера, а посередине гордо парил цеппелин, словно скважина в центре идеально круглого замка.

От растений, которые она искала, осталось с гулькин нос. Девчонка присела, чтобы срезать одно из последних, а Маккагон, наклонившись рядом, сорвал цветок, растер его между пальцами и понюхал.

– Значит, оно растет только в кратере?

Девчонка кивнула, не размыкая губ: внезапно у нее во рту скопилось слишком много слюны.

– Это потому, что сюда ветер не задувает?

Наконец ей удалось сглотнуть.

– Нет.

Положив растение в сумку, она раздвинула соседние стебельки и разгребла землю, чтобы показались корни. Затем взяла Маккагона за руку, сунула его пальцы прямо в рыхлую почву и стала с интересом наблюдать за работой мысли, отражавшейся на его лице. Инженер нахмурился и, не отпуская ее руки, полез пальцами глубже в землю. Девчонка невольно поморщилась: под ногти набилась грязь.

– Здесь подземный жар подходит близко к поверхности, – заключил Маккагон и убрал руку.

– Этого растения тут не было, пока его не посадила тетушка Марии. Она привезла его с гор, где бьют горячие ключи, оттуда, где Мария поселилась, когда вышла замуж.

– Кто такая Мария?

– Моя служанка.

– Эта зомби? А откуда вы знаете, что с ней было в прошлом?

Вместо ответа девчонка указала ему на листья, желтеющие по краям.

– И что?

– Это значит, что корням слишком жарко.

– И вы хотите сказать, что это из-за нашей буровой установки?

– Нет. Они начали желтеть еще до вас. Но, Мария говорит, раньше такого не было.

– Ваша Мария умеет говорить?

На это девчонка тоже не ответила, и ее молчание снова как будто подначило Маккагона просветить ее:

– Когда температура повышается, давление ищет выхода. И мы дадим ему выход, когда пробурим скважины. Так что мы вовсе не тычем палкой в осиное гнездо, как утверждают некоторые. С этой буровой установкой мы доберемся до гигантского резервуара энергии, а на южном склоне, над паровиком, поставим еще одну.

– А вы точно знаете, как все это работает? – с сомнением спросила она.

– Нет причин полагать, что по принципу действия вулкан чем-то отличается от бойлера, – заверил инженер.

На обратном пути Мария забрала у девчонки тяжелую сумку и повесила себе на плечо. Держась за ее косу, она шагала уверенно, и они успели отойти от кратера довольно далеко, прежде чем столкнулись с теми двоими, кто под стать им самим не давал покоя гефсиманским сплетникам: с жилистым и ловким чернокожим моряком и его молодым светловолосым спутником.

– Мэм, – почтительно приветствовал мужчина Марию, и она поняла, что моряк обращается к ней, только когда почувствовала, как он снимает сумку у нее с плеча. – Позвольте вам помочь, – добавил он и взял ее под руку. – Здесь тропа становится пошире, и если вы обопретесь на мою руку, то ваша юная подруга сможет немного отдохнуть от своих обязанностей.

Никто, кроме ведьмы, до сих пор не пытался заговорить с Марией. Но этот мужчина не просто заговорил – он завел дружескую беседу. Девчонку и своего спутника он при этом именовал не иначе, как «наши юные друзья».

«Юные друзья», оставшиеся позади на тропе, пошли бок о бок. Поначалу оба молчали, но затем и между ними завязался разговор, перемежавшийся, впрочем, длинными паузами. Мальчишка сообщил, что прежде был стюардом на «Джоне Бартоломью», то есть прислуживал капитану за столом.

– Да и по-всякому, – туманно добавил он. – День-деньской натирал белую латунь.

Девчонка в ответ на это сказала, что живет в переулке за Рыночной площадью.

– Я продаю зелья, – промолвила она. – Я – ведьма.

Прозвучало это застенчиво, как будто девчонка растеряла всю свою изобретательность и страсть к драматическим эффектам.

– О, вот как? – вежливо откликнулся мальчик.

Невольно слушая их разговор, Мария вдруг почувствовала, что улыбается. И это было непривычно – как будто свалилась гиря, вечно тянувшая нижнюю челюсть к земле.

Проводив их до самой лачуги, мужчина с мальчишкой отправились по своим делам. Во дворе припекало, и от куриных клеток, составленных в ограду, тянуло призрачным запахом помета. Мария спросила девчонку, не удалось ли выяснить, кем они друг другу приходятся.

– Эти двое? – переспросила девчонка.

– Да. Они друг другу родня.

– Не может быть! – удивилась девчонка. – Старик же черный.

– Твои глаза тебе лгут, – проворчала Мария. – Ты, конечно, так и не выяснила как их зовут?

– Нет. И как меня зовут, не сказала.

Ну, это-то было не удивительно: даже Мария не знала, как зовут девчонку.

В воскресенье девчонка стала собираться в церковь. Она хотела посмотреть, как у Сильвии идут дела с мистером Маккагоном.

– Они там будут оба. Все сегодня придут. Сегодня День основателей.

– Думаешь, твое зелье сработало? – насмешливо спросила Мария. Ее забавляло, что девчонка, похоже, начинает верить в собственные выдумки.

– Думаю, что Сильвии пришлось расхаживать перед мистером Маккагоном с полуголой грудью, если она сделала все, как я сказала. А уж это должно было сработать.

Они умылись у водокачки и переоделись в самое чистое из всего, что у них было. Затем вышли на улицу; девчонка выбирала дорогу, поглядывая на башни собора, возвышавшиеся над окрестными домами, а Мария шла на звон колоколов. На ступенях собора она почувствоала, как вокруг них расступается толпа и поднимается ропот, словно шум прибоя. Схватив девчонку за подол, она остановилась.

– Что такое? – раздраженно обернулась девчонка: она спешила. Но, бросив взгляд на лицо Марии, тут же поняла: – Ох, ну я и дура! Тебе же нельзя в церковь.

Мария отпустила ее юбку.

– Жди меня здесь. Постой вот тут, в тенечке. – Девчонка подтолкнула Марию к нише в стене собора и положила ее руку на каменную колонну. И ушла.

Не прошло и минуты, как раздался голос:

– Мэм? – Теплая шершавая ладонь накрыла ее руку. – Хотите войти внутрь? Или посидите здесь, со мной?

Мария прислушалась, чтобы убедиться, что рядом больше никого нет.

– Мне нельзя в церковь, – доверительно сообщила она. – Я, видите ли, уже умерла.

– Мэм?

– Разве вы не слышали, что о нас говорят?

– Я слушаю только то, что говорят мне прямо в лицо. Или то, что сочтет нужным сообщить мне мой юный друг.

– Значит, этого он решил вам не сообщать?

– Он сам себе хозяин. Поступает как захочет. – Мария услышала, как пожилой моряк роется у себя в карманах, и лицо ее снова превратилось в равнодушную, отстраненную маску. Между тем моряк снова взял ее за руку и что-то вложил в нее. – Жевательный табак, – пояснил он.

Мария сунула табак за щеку. Рот наполнился слюной, в голове загудело. Несколько минут они молча стояли рядом и сосредоточенно жевали.

– Вы пропустите службу, – наконец заметила Мария.

– Бог – он везде.

«Нигде его нет», – подумала Мария.

Когда в деревню пришла дифтерия, все заперлись в своих домах. Мария не открывала дверь даже лучшей подруге, которая помогала ей с детьми, когда та начала слепнуть.

Всем рубщикам тростника эта болезнь была не в новинку, и Мария переболела ею еще в детстве. Многие в деревне – тоже. И многие умерли. А в доме Марии умерли все – и ее муж из народа мау, и дети-полукровки. Все ушли один за другим: первым и тише всех – новорожденный, затем – муж, который отчаянно цеплялся за жизнь и умер, высунувшись из окна в напрасной попытке вдохнуть еще хоть глоток воздуха, как будто во всем была виновата обычная духота. Двух дочерей, шести и десяти лет, Мария перенесла в церковь и положила рядом на скамьях, повернутых сиденье к сиденью. Они хватали воздух ртом, словно выброшенные на берег рыбы; сначала умерла младшая, а потом, всего через час, и старшая, но Мария еще долго сидела рядом с ними, безнадежно водя рукой над лицами мертвых девочек: вдруг они еще дышат? Наконец она сдалась и сама легла между ними. Ее мир опустел, словно кто-то перевернул его и потряс, пока не высыпал все, что там было.

Подруги нашли Марию и отвели домой. Они помогли ей похоронить родных, а потом приносили ей еду, сидели с ней, ухаживали за огородом. Прошло несколько недель, и Мария поняла, что все-таки кое-что у нее осталось. Она не хотела, чтобы подруги решили, что зря потратили на нее силы и время. Однажды ночью, когда вся деревня уснула, Мария собрала немного еды, надела самые крепкие свои башмаки и пустилась в путь. Она шла день за днем – через тростниковые поля, через соляные топи. Дорога вела ее на север. Когда мимо проходили люди, Мария отворачивалась, чтобы они не заметили, что она слепа. Когда проезжала телега, карета или всадник, она сходила на обочину, усеянную сухим навозом. Дорога петляла плавно, и держаться ее было не так уж трудно. Кроме того, Мария никуда не спешила и никуда конкретно не направлялась: она просто хотела уйти подальше, туда, где можно будет спокойно сесть и умереть, не огорчив своей смертью подруг.

На четвертый вечер пути Мария добралась до поворота на запад. Лучи заходящего солнца били ей в лицо, и тени нигде не было. Ветер спал, вечный шелест тростника на полях умолк, воздух над дорогой загустел, как сироп с мухами. Мария остановилась на обочине и стояла до тех пор, пока руки и все тело не начало жечь. Только шляпа на голове давала крохотный островок прохлады. Затем послышался стук копыт. Мария отошла чуть подальше и прижалась к стене тростника, поднимавшейся вдоль дороги. Она знала, что на лице ее написано горе. Ничего не поделаешь: жара содрала с нее покров смертельного равнодушия и пыталась доказать, что там, внутри, Мария еще жива. Ей не хотелось привлечь к себе внимание и, чего доброго, вызвать сочувствие: надо было притвориться, что все в порядке. Мария закрыла затянутые бельмами глаза и, запрокинув голову, принялась обмахиваться шляпой. Она стояла спокойно и уверенно, как самая обычная рубщица тростника. Из-под прикрытых век мир сиял сплошной белизной, как всегда, когда она поднимала лицо к небу. А затем на нее упала тень – оттуда, где нечему было отбрасывать тени. Что бы это ни было, для человека оно слишком высокое, поняла Мария. И даже для всадника.

Точнее, для всадницы, потому что это и была та самая девчонка. Она, видите ли, так испеклась на солнце, что решила встать ногами на седло и немного проветриться: выше стены тростника уже тянуло вечерней прохладой. Лошадь под нею неторопливо брела по дороге и вела за собою еще двух на привязи.

Увидев на обочине рубщицу тростника, девчонка остановилась спросить, не надо ли ее подвезти.

– Вот только лишнего седла у меня нет, – добавила она, а потом воскликнула: – Ты что, слепая? Я тебя напугала? Ага, ты не видишь, но у меня с собой еще две лошади. Все отцовские. Я их украла. Хочу продать их в Гефсимании и на эти деньги начать новую жизнь. Буду сама себе хозяйка.

И тут Мария решила, что пойдет с этой девчонкой и посмотрит, что у нее получится. А умереть можно и потом: в конце концов, смерть от нее никуда не денется.

Мария и старый моряк все еще стояли в тени соборного портика, ворочая табак во рту, когда девчонка выбежала наружу – раскрасневшаяся, вся в слезах.

– Что с вами, дорогая? – забеспокоился старик.

Мария не нашла слов. Она была потрясена: ведьма никогда не плакала.

– Вы не могли бы… – выдавила девчонка сквозь слезы, – …не могли бы вы проводить Марию домой? Пожалуйста! Я буду вам очень благодарна!

– Конечно, – ответил старик, и Мария услышала быстрый топот: девчонка побежала прочь.

Они дождались конца службы, «юный друг» присоединился к ним, и все втроем направились к Рыночной площади.

– Ты ничего не заметил? – спросил старик мальчишку. – Эту девушку кто-то обидел? Кто-то сказал ей что-то нехорошее?

– Нет, – ответил мальчишка. – Она просто встала и выбежала посреди службы. Все остальные слушали проповедь.

Они молча пошли дальше, гадая про себя, что это может значить. Наконец Мария спросила шепотом:

– А о чем была проповедь?

– О Гефсиманском бдении. Сегодня же День основателей. Ну это, знаете, – не могли вы один час бодрствовать со Мною?

Мария проснулась посреди ночи от шума: птичьи клетки во дворе гремели так, будто в них буянила целая стая безголосых куриных привидений.

Девчонка вскрикнула и тоже проснулась.

– Что это было? – пробормотала она, прислушиваясь к уже затихающему грохоту.

Через два дня после праздника основателей четверо отправились на гору Магдалины не обычными своими парами, а по-новому: мальчишка нес девчонкину корзину, а мужчина вел женщину под руку. Мужчина и женщина негромко беседовали между собой; мальчишка с девчонкой молчали.

Мальчишка пинал на ходу камешек, и когда тот наконец улетел с тропы вниз по склону, проводил его грустным взглядом. Девчонка поинтересовалась, откуда у него под глазом синяк.

Мальчишка пощупал ссадину на лбу.

– Подрался кое с кем, а шериф решил, что я один виноват. Он был не в духе из-за лошадей – какая-то трясучка на них нашла, и они разбежались из форта все в мыле.

– Так это шериф тебя ударил?

– Да. Потому-то я сейчас и прохлаждаюсь тут с вами. Дышу свежим воздухом. – Мальчишка фыркнул. – Лучше мне держаться от города подальше, а не то не оберусь неприятностей. Шериф на днях напился с моим капитаном, а тот ему что-то выболтал, и теперь шериф решил, что моя рожа ему не нравится. Так что теперь нам по вечерам на берег лучше не соваться.

– Так это правда? – спросила девчонка.

– Что? – настороженно прищурился он.

Девчонка показала на старика:

– Куда ты, туда и он? Ему что, заплатили, чтобы он за тобой приглядывал?

Мальчишка нахмурился, выпятил подбородок и, прибавив шагу, через несколько минут оставил всех далеко позади. Казалось, он вот-вот скроется из виду за очередным поворотом тропы, но одинокая фигурка все еще темнела на фоне яркого неба: плечи сгорблены, карманы куртки оттопырены – мальчишка сунул в них руки, так и не разжав кулаков. И вдруг под ногами что-то громыхнуло и вздрогнуло, а небо впереди расцвело оранжевыми полосами. Огненный букет раздался вширь, превращаясь в гигантский фонтан пламени, и раскаленные камни посыпались на склон ниже тропы. А затем послышался рокот – низкий, утробный, на грани слышимости. Постепенно нарастая, он смешался с шипением на басовой ноте, и внезапно фонтан иссяк, а склон горы окутался облаком пара.

Мальчишка обхватил голову руками и, шатаясь, побрел обратно по тропе. Земля под ногами тряслась и словно вскипала: куски шлака подпрыгивали, как семечки на горячей сковороде. Девчонка увидела, как далеко внизу по склону, сверкая на солнце, медленно скользят искореженные куски металла – разбитая лебедка, за которой на стальном тросе волочились останки бурового отсека. И чуть поодаль, – человеческое тело.

Когда-то ей довелось совсем близко увидеть кита: тот подплыл чуть ли не вплотную к пароходу и выставил из-под воды длинную глянцевую спину. Струи лениво стекали по его бокам. Вынырнув на поверхность одним плавным, грациозным движением, кит отворил раздвоенное дыхало и начал закачивать воздух в свои огромные легкие. Тот звук был точь-в-точь как шипящий свист, с которым сейчас поднималось над склоном горы облако пара.

Чтобы перекрыть голосом этот шум, Марии пришлось заорать девчонке прямо в ухо:

– Кажется, там люди кричат!

Девчонка прислушалась и тоже расслышала вопли. Она бросилась туда, где стоял мальчишка до того, как все началось; на бегу ей пришлось оттолкнуть его с тропы. Волосы ее тотчас взмокли, кожа покрылась испариной, а еще через несколько секунд в лицо ударила волна жара. Облако пара успело расползтись куда шире, чем казалось снизу. От гейзера, пробившегося неподалеку от вершины, медленно стекала вниз длинная лента серой грязи, а по сторонам дымились обломки камня. Впереди показалось еще несколько неподвижных тел; один человек еще держался на ногах и ковылял в ее сторону. Его обваренное докрасна лицо и руки уже покрылись россыпью желтых волдырей. Сделав еще несколько шагов, человек упал, безуспешно попытался встать, перекатился на спину и замер. Девчонка подошла ближе и увидела, что язык у него побелел и распух, а рот наполнился кровью.

И тут до нее донесся чуть слышный крик:

– Девонька!

Она стремительно развернулась – но это был всего лишь старый моряк, бросившийся за нею вверх по тропе. Он-то и заметил Маккагона.

Инженер лежал невдалеке от дымящегося селевого потока. Девчонка и старик спустились к нему и, не сговариваясь, подхватили под руки и отволокли подальше от раскаленной грязи, под ненадежное прикрытие пригорка, поднимавшегося чуть в стороне от гейзера. Тут подошел и мальчишка. Втроем они сгрудились над ним и стали ждать, что будет дальше. Гейзер выплюнул еще несколько камней, и шум выходящего пара стал не таким резким – не то что бы тихим, но более глубоким и влажным.

Маккагону раздробило ногу: сквозь дыры в окровавленной штанине было видно, что берцовая кость превратилась в связку из нескольких обломков, повисших на остатках сухожилий и мышц. Ладони его и одна щека были ободраны до мяса. Но инженер все еще оставался в сознании, хотя девчонке с моряком было не до церемоний, когда они тащили его в укрытие.

– Что с остальными? – прохрипел он.

Старик покачал головой и, разогнувшись, поспешил на помощь Марии, которая отважно пыталась спуститься к ним в одиночку. Взяв слепую за обе руки, он бережно повел ее к остальным, словно кавалер – приглашенную на танец даму. Потом показал ей, где можно сесть, и положил ее руки на Маккагона. Та осторожно ощупала ногу инженера.

– Носилки понадобятся, – заметил старик и со вздохом сказал инженеру: – Это, знаете, как с нефтяными скважинами… дело опасное…

Маккагон, казалось, его не слышал. Подняв руку, он нащупал девчонкину косу, ухватился и потянул на себя. Девчонка подступила поближе, но он лишь молча заглянул ей в глаза.

– У тебя в сумке есть чертов коготь, – напомнила Мария. – Дай ему пожевать.

Девчонка принялась рыться в сумке, висевшей у нее через плечо. Маккагон по-прежнему держал ее за косу, так что даже повернуть голову было трудно. Нашарив в сумке нож, она переложила его в карман передника. Затем отвела взгляд от лица Маккагона, чтобы отыскать нужный корешок. Нашла, отломила кусочек и положила инженеру в рот. Тот наконец отпустил ее волосы.

– Вы, молодые, бегите за подмогой, – сказал старик. – До города далековато, но в кратере есть люди, и на дирижабле. Так что давайте порознь – один туда, другой сюда.

– Да, – поддержала Мария.

– Я пойду вниз, – вызвался мальчишка. – Туда дальше.

Он вскочил и быстро зашагал прочь. Старик окликнул его по имени – так и выяснилось, что мальчишку зовут Джеймсом, но тот отмахнулся и припустил еще быстрее.

Маккагон схватил девчонку за руку повыше локтя и промочил ей рукав липкой кровью, сочившейся из ободранной ладони. Девчонка снова посмотрела ему в глаза. Они были карие.

– Я не могу его бросить, – сказала она Марии и старику.

– Боюсь, тебе придется, милая, – возразил старик. – До кратера отсюда – минут десять, не больше. Люди там знают что делать, они о нем позаботятся.

– Девонька, – пробормотал Маккагон.

– Я не могу! – воскликнула девчонка. – Не могу! – И ударилась в слезы.

– Ты должна, – отрезала Мария. – И не тяни время!

– Это неправильно… – всхлипнула девчонка. – Нехорошо вот так взять и бросить его одного!

– Он будет не один. Мы останемся с ним. Кроме тебя, некому пойти за помощью. Мария слепа, а я уже не так проворен, как когда-то. – Старик говорил ласково, хотя чувствовалось, что в глубине души он уже теряет терпение.

Но девчонка словно не слышала. Плача навзрыд, она повторяла как заведенная: «Не могу… не могу…»

И тогда Мария внезапно размахнулась и толкнула ее в грудь – так сильно, что девчонка опрокинулась на спину, а пальцы Маккагона оторвались от ее руки. Несколько секунд она лежала, ошеломленно уставившись в небо, затем с трудом поднялась и, не оглядываясь, бросилась прочь.

Старик проводил ее взглядом. Девчонка бежала по тропе, пока не нашла удобное место для подъема. Там она остановилась, подтянулась на руках и начала карабкаться вверх.