Стимпанк! (сборник) Антология

Кристофер Роу

Проезд закрыт

Лус могла видеть будущее, по крайней мере собственное. Оно выглядело в точности как настоящее. Торговля на субботнем базаре шла медленно. Такой ранней весной единственное, что есть на продажу, – зеленый лук да молодой салат, которые большинство горожан и так выращивают у себя на огородах. Даже закатанные в банки овощи и варенья с прошлого года разбирали не то чтобы очень ходко.

Лус сидела за семейным прилавком и тщетно ждала, не остановится ли кто-нибудь купить баночку бабушкиной сальсы. В свои семнадцать лет именно так она проводила все субботние утра, какие только могла припомнить. Если не случится самое худшее и ее не призовут на федеральную службу в восемнадцать, ей светит то же самое и на все грядущие субботние утра, до скончания времен.

Бабушка сидела рядом, тихонько вязала шапочку для кого-то из бесчисленных кузенов Лус. В старой сигарной коробке валялись монетки и федеральные банкноты; с самого рассвета, когда они скатали брезент и выставили на столы батарею банок с сальсой, томатным соусом и прошлогодней зеленой фасолью, банкнот прибавилось хорошо если на пару.

Лус услышала вдалеке стрекот и лениво устремила взор вдоль окаймлявших площадь низеньких домов – туда, где сразу за границей города сгрудились на приколе угольные воздушные шары. Заключенные между федералами и локалистами соглашения не пускали правительственные орнитоптеры в небо над Лексингтоном, но федералы всегда следуют букве закона, а не духу. Гроздья холщовых шаров, исчерченных толстыми конопляными тросами, висели в бесцветном небе. Меднокрылый орнитоптер только что прицепился к такелажу и болтался теперь, будто муха на коровьем хвосте. Кто-то внизу, за пределами видимости, запустил лебедку, и вверх поползли полные вагонетки угля, спеша накормить голодную машину.

Если Лус призовут в следующем году, есть шанс, что ей дадут полетать на одной такой – хотя куда более вероятно отправят гнуть спину в шахты. Или учитывая все, что ей удалось узнать от отца о лудильном деле и от матери – о возможностях свалок, она сумеет подвизаться на одном из машинных полигонов – говорят, они протянулись на сотни миль через все южные штаты.

– Есть и другие способы полетать, – вставила бабушка.

До Лус дошло, что она вот уже несколько минут пялится на орнитоптер застывшим взглядом.

– …как на том велике, на котором ты носишься всякую свободную минуту.

– Или на той доске, на которой ты каталась девочкой, да, абуэла?[15]

В отличие от всех прочих родственников, бабуля родилась не в Кентукки, а в Калифорнии – так далеко, что и подумать страшно. Она видела океан – она в нем даже купалась. Более того, она каталась по нему на доске. Это завораживало Лус больше всего.

Прежде чем бабуля успела ответить, рядом с прилавком затормозил велосипед брата Лус, Калеба. Калеб был на пару лет младше, зато на шесть дюймов длиннее – сплошные коленки да локти, там, где у Лус в его возрасте были округлости и мышцы. На обычно унылой физиономии полыхала широкая улыбка.

Скатанный в трубку лист серой бумаги торчал из-за ремня шорт – явно наряд на общественные работы из ящика возле городского трудового дома.

– Полагаю, ты сегодня отпросишься пораньше, Луса? – подмигнула бабушка

Калеб уважительно поклонился ей, но заговорил с Лус:

– Зачистка инвазивных растений на Вороньем выгоне. У них там есть и перчатки, и инструменты, ничего с собой тащить не надо. Нам дали четыре часа дорожного времени.

А что, хороший наряд. Вороний выгон – это природный заказник в пятнадцати милях от города, на известняковом обрыве над рекой. Старые дороги в той стороне еще в довольно приличном состоянии; на маршруте есть хорошие холмы, особенно если ехать вдоль реки. Лус могла домчаться до заказника всего минут за сорок, а ведь она среди друзей даже не самая сильная велосипедистка. И времени на добрую длинную поездку у них вполне хватит.

– На сколько человек наряд? – спросила Лус, обходя прилавок, чтобы вытащить спрятанный позади велосипед.

– На четырех. Самюэль был в трудовом доме и напросился. Он берет с собой одну из сестер.

При мысли о Самюэле и его идиотской влюбленности в нее Лус слегка разозлилась. Не то чтобы он ей совсем не нравился, просто Самюэль был такой же, как и все в ее жизни, – знакомый, понятный. Скучный. Предсказуемый.

– Ну, и ладно, – сказала она, пожимая плечами. – Забери их, и встретимся на нулевой миле через десять минут. Я в мастерскую, нужно подкачать шины.

Мастерской назывался ларек их отца – главного по велосипедам во всем городе. Отец ремонтировал дальнобойные грузовые велосипеды почтовой службы забесплатно в обмен на пониженную пошлину на ввоз запчастей с побережья, но всегда настаивал, чтобы дети – и другие клиенты тоже – честно пытались починить поломку, прежде чем подавать на замену.

Лус подкатила к киоску и кивком поздоровалась с отцом. Тот корпел над велосипедом клиента и одновременно травил свои нескончаемые дикие байки о больших гонках древности, о велосипедах, сделанных из того же материала, что и космические корабли. Однажды он даже видел Тур-де-Франс – в те далекие времена, когда кто угодно мог запросто отправиться за море, не только богачи и солдаты.

Пока Лус накачивала шины стационарным напольным насосом, клиент успел раствориться. Когда она подняла наконец глаза, отец неторопливо заправлял тормозной тросик через глазок в нисходящей трубе старой стальной рамы. Язык он для пущей сосредоточенности высунул между зубов и поприветствовал дочь только легким поднятием брови.

– Я за воздухом, – пояснила Лус.

– Едешь кататься? – осведомился папа, покончив с тросом.

– Общественные работы на Вороньем выгоне, – отвечала она. – В наряде куча времени на то, чтобы добраться до реки и обратно.

– Пора уже отстраивать нормативы веса и времени в этих нарядах от возраста и выносливости исполнителей, – рассмеялся папа. – Вы бы лучше делом занимались, чем гоняли вверх по холму от парома. Вечно они все рассчитывают по таким копушам, как я.

Лус выкатила глаза. Пару раз она пробовала угнаться за отцом на подъеме от переправы – но не смогла.

– А что там надо делать, на месте-то? – спросил он. – Я в этом году в заказнике еще не был.

– Я наряды не видела, – отозвалась Лус, навинчивая колпачок на вентиль задней шины. – Но Калеб говорил что-то про неаборигенные виды и зачистку. Будем корчевать жимолость и английский плющ, надо полагать.

– Там это годами делают, – кивнул отец.

– Видимо, они все время возвращаются, – пожала плечами Лус. – Но мы все равно попробуем.

Отец водрузил колесо на проверочный стенд и раскрутил его.

– И что ты думаешь? – спросил он.

Это второй конек отца, подумала Лус, после баек: задаст тебе простой вопрос, вроде бы ни о чем, а ты ищи в нем глубинный смысл.

Она притворилась, что дело в колесе, и глубокомысленно уставилась на порядочную восьмерку, которую оно выписывало.

– На бордюр наехали боком?

– Нет. – Отец покачал головой. – Вернее, да. С колесом произошло именно это. Но я спрашивал, к чему все время корчевать несчастную жимолость на Вороньем выгоне.

На этот вопрос ответ у Лус имелся. Один из основополагающих принципов локализма.

– Потому что это инвазивный вид. Растение-захватчик. Они не интегрируются. Они вытесняют хозяев.

– До вечера, па! – прокричала она через плечо, потому что уже катила вдоль по улице, переключая на ходу передачи и лавируя между пешеходами с тачками, другими велосипедистами и верховыми лошадьми.

Калеб у них отвечал за карты и маршрут. Для каждой поездки он обычно подбирал загадочную тему, вроде «Экскурсия по всем почтовым отделениям, закрытым в округе Бурбон между 1850-м и 2050-м годами» (вкругаля миль на сто через слабонаселенную сельскую местность) или «Поверни направо вместо пересечения любой водной преграды» (тоже вкругаля, но маршрут оказался на удивление коротким). Неизменной точкой старта во всех поездках служил нулевой мильный столб – старое изваяние верблюда, водруженное на дольмен в Феникс-парке. Они так привыкли начинать оттуда, что встречались «под верблюдом» даже в случае незапланированных вояжей вроде сегодняшнего.

Калеб уже ждал ее, болтая с Самюэлем и – вот сюрприз так сюрприз! – самой его младшей сестренкой, Присциллой. Самюэль был ровесником Лус и единственным сыном в семье, состоявшей сплошь из дочерей. Мать души в нем не чаяла, так что Самюэль мог в любой момент улизнуть из гончарной мастерской, которую она держала, чем бы ему там ни полагалось заниматься. Прис, однако, отправилась с ними в первый раз.

Эта двенадцатилетняя девица гордо восседала на дорожном велосипеде, едва ли подходящем ей по росту. Сиденье она опустила до минимума и держалась за столб (так как ногами до земли все равно не доставала), внимательно изучая его, пока мужчины степенно беседовали.

– Здорово, мисс Прис, – сказала Лус. – попробуешь сегодня угнаться за старшими?

– Ты только не отставай слишком сильно, Луса! – отбрила та, скрипнув зубами и похлопав себя по коленке – бедренные мышцы, надо сказать, впечатляли.

Улыбнувшись собственной находчивости, она ткнула в надпись под статуей.

– Что такое ААА?

– Ты уже спрашивала, – отозвался Самюэль. – Поедешь сзади с Калебом – он тебе все объяснит.

Во главе с Лус они промчались по Главной улице, быстро оставив позади центр города, и углубились в длинную прямую аллею, которая пронзала окружавший его пояс садов. Иногда задувавший в нужную сторону ветер доносил сзади голос Калеба, выхватывая из его монолога отдельные слова – «автомобильная ассоциация», «американская сеть шоссе», «тяга к странствиям».

– Я знаю, что это такое, – пробормотала Лус почти себе под нос.

– Это – это что? – вопросил подобравшийся близко и подслушавший Самюэль.

Они как раз взобрались на насыпь и проехали между осыпающихся бетонных колонн, отмечавших въезд на двухполосную автостраду. Дорога летела вдаль, прямая, как стрела, мягко уходя вниз пологим склоном длиной мили в две, – совершенно пустая, если не считать нескольких человек, бредущих по заросшей травой обочине.

Лус показала вперед.

– Тяга к странствиям, – объяснила она. – Зов дороги. Я знаю, что это такое.

Поверить невозможно! Лус никак не ожидала, что эта пигалица Присцилла настолько обгонит их на крутом подъеме после переправы. Она поднажала, стараясь, чтобы колесный ритм совпадал с дыханием, а дышать на этом участке всегда было тяжело. И все равно Самюэлева сестрица плясала далеко впереди, стоя на педалях и демонстративно не замечая, что Лус и остальные так отстали.

Недалеко от вершины Присцилла просигналила остановку – наконец-то она устала, успела подумать Лус, но не тут-то было.

– Это что, мотор? – спросила Прис, округлив глаза.

Лус встала рядом, стараясь отдышаться и понять, наконец, что за странный воющий звук несется над полями. Источник вроде бы далеко, но он явно движется. И движется прямо к ним.

Калеб с Самюэлем подъехали и спешились.

– Ух ты! – сказал Калеб с любопытством. – Двигатель внутреннего сгорания, причем не очень большой.

– На федеральные машины не слишком похоже, – заметил Самюэль. – Честно сказать, я такого никогда не слышал.

Лус вспомнила, как через Лексингтон проходил большой армейский рекрутерский грузовик – рокоча, плюясь дымом, трубя в клаксон. Это было прошлой осенью. Родители сразу загнали ее в сарай за домом, хотя на самом деле она была еще слишком мала для призыва. Она спряталась тогда за аккуратным штабелем алюминиевых дверей, которые мама притащила из какого-то заброшенного южного пригорода, и сидела тихонько, слушая приближающийся звук мотора.

У армейского тон был, пожалуй, пониже. И на комариный писк малолитражных моторов шерифа то, что сейчас приближалось к ним, тоже никак не походило. Если люди шерифа разъезжали на комарах, то федералы, раз уж на то пошло, – на медведях-гризли. Нынешний гость, видимо, был чем-то средним – он выл, как волк.

Звук внезапно оборвался, поперхнулся, потом заныл снова – уже громче.

– Что бы это ни было, оно сейчас повернуло вон в тот проселок! – взволнованно сообщила Лус остальным.

Она слезла с велосипеда и молча махнула им рукой: прячем машины туда, в траву на обочине. По обе стороны дорогу окаймляли невысокие, сложенные из камня всухую стены. Подошли две любопытные подседельные лошадки – совершенно биологические, не из этих шипящих паром изо всех щелей федеральных гибридов, и обнюхали чужаков в надежде на угощение, но когда мотор запыхтел совсем уж близко, фыркнули и ускакали.

Неожиданно мотор взвыл совсем громко – громче всего, что Лус доводилось слышать, – и источник звука выкатил из-за поворота прямо перед ними.

Нет, ей и раньше доводилось видеть скелеты машин – у них в городе из таких делали вазоны для помидоров. Она опознала четыре колеса, пару баков на пятьдесят пять галлонов каждый, импровизированное сиденье. Его занимал молодой человек довольно рассеянного вида, в данный момент сражавшийся с рулем. Все это прогромыхало мимо, заставив их отскочить еще глубже в траву.

Машину сильно мотало на раздолбанной брусчатке. Чихая, она виляла туда и сюда, пока не взяла особенно залихватский левый поворот и не врезалась в стену с южной стороны дороги. Верхние два ряда камней снесло в поле, шум затих.

Все кинулись к месту аварии. Теперь Лус разглядела, что перед ней – вариация на тему прицепа для сена, сильно переделанная и щеголявшая толстыми резиновыми шинами и целым ассортиментом автомобильных запчастей весьма почтенного возраста. Использованных, надо сказать, с большой фантазией. Водительское сиденье сделали из тростниковой качалки со снятыми полозьями, привинченной к остову кровати. Водитель был пристегнут к нему ремнями и выражение на лице имел весьма озадаченное.

Он оказался моложе, чем думала Лус, – может, чуть старше нее, – с плотно зализанными курчавыми черными волосами и зелеными глазами, которые доверчиво им поморгали.

Огромный металлический двигатель, занимавший почти всю эту передвижную кровать, громко тикал.

– Кажется… – сказал шофер и слегка отплыл.

Губы его продолжали шевелиться, но взгляд остался затуманенным.

– Кажется, пора проверить тормоза…

Невероятно, но парень утверждал, что он из Северной Каролины! Это же за сотни миль отсюда, по ту сторону высоких гор (с обрушенными туннелями) и глубоких рек (с провалившимися мостами)! Насколько Лус понимала, с востоком Пырейный штат[16] сообщался только двумя путями: через Питтсбург и Огайо по воде и по федеральному шоссе через Хантингтон.

– Да нет же, – возразил водитель, взгромождая последний камень на верх стены, пострадавшей от встречи с его драндулетом. – Я через горы вообще не ехал. Я двинул сначала на юг, потом вдоль побережья залива, потом вверх по Натчезу через Алабаму и средний Теннесси. Власти в Теннесси довольно продвинутые, они уже навели понтонные мосты через все свои реки.

Лус потихоньку протянула руку за спиной у Шипучки – редкое имечко у парня! – и поправила кусок песчаника, который он как попало кинул на стену. Хорошо еще помощь в починке принял – опытом по части сухой, без раствора, кладки гость явно не отличался. Из-за этого он показался Лус еще большим иностранцем – даром что на машине и заливает, будто видел океан. Самюэль под сурдинку прошептал ей на ухо, что этот Шипучка наверняка бы бросил стену как есть, без ремонта, если бы рядом не случилось зрителей. Но Лус пока что особой враждебности к нему не испытывала.

А еще Самюэль засыпал новоприбывшего вопросами, которые, по чести сказать, вежливостью не отличались.

– И как же ты сумел переправиться через реку Кентукки? И через Зеленую, и через остальные речушки – их там много по пути, уж мы-то знаем! Мы только что с переправы, они бы нам про тебя сказали. И федералы нипочем не разрешили бы тебе провести эту штуку ни по одному из их мостов!

– Локальных мостов куда больше, чем ты думаешь, – сказал на это Шипучка, то ли не расслышав злобы в его голосе, то ли наплевав на нее с высокой колокольни. – Мне только один раз пришлось спускать Рудольфа на воду. Видишь вон там воздушный компрессор? Можно надуть внутренний трубопровод и присобачить его к бокам – получится плот, на ширину средней речки вполне хватает.

Калеб тем временем излазил машину вдоль и поперек.

– Есть куча мостов, не нанесенных на федеральные карты, это правда, – задумчиво сказал он. – А почему ты называешь ее Рудольфом?

– Рудольф Дизель, – пояснил Шипучка с другим, странным акцентом, не таким, как вся его остальная речь.

Ну, конечно, все сразу всё поняли!

– Это он по-немецки, – прошептала Присцилла, мгновенно и очевидно залипшая на новичка.

Лус это почему-то разозлило.

– Точно, – отозвался Шипучка, глядя на девочек, но улыбаясь одной только Лус. – Он был немцем и говорил, наверное, языках на одиннадцати, не только на английском и испанском. Тогда это было совершенно нормально. Он создал этот двигатель – ну, или его предка.

И он ткнул пальцем в остывающий мотор.

– Я надеюсь, ты ему за него заплатил, – ядовито вставил Самюэль.

– Нет, погодите, – вмешался Калеб. – Дизель был одним из тех, кто делал двигатели внутреннего сгорания…

Тут по его физиономии промелькнула тень испуга.

– Это же из истории… Нельзя вот так запросто говорить людям, что ты назвал в его честь машину!

Шипучка пренебрежительно сморщил нос.

– Федералам есть дело только до цифр, межштатной шоссейной монополии и чтобы движение шло строго по расписанию. Дизель был неплохим парнем. У вас, ребята, что, нет дедушек и бабушек? Они вам не рассказывали о тех временах, когда кто угодно мог ехать куда угодно?

Некоторые рассказывали, подумала Лус. Но немногие.

– Наша абуэла бывала везде, – вслух сказала она. – Она перебралась сюда из Калифорнии, еще до того, как в мире кончилась нефть.

– И мы тоже можем поехать куда угодно, – вставил Самюэль. – Нам просто нравится тут.

– Ага, но путешествия теперь занимают кучу времени, – отозвался Шипучка. Он только сейчас, кажется, заметил напряженные взгляды, которыми обменивались Калеб и Самюэль. – А вообще у вас тут отличное место, ребята. Рудольф работает на масле из конопляного семени, и оно как раз откуда-то отсюда. Было отсюда, вернее. У меня баки почти на нуле. За этим я и повернул на север – в Теннесси такого не достанешь.

– Есть такое дело, – кивнула Лус. – Самый большой масляный пресс – во Франкфорте. Мои дядья сбывают им почти всю нашу коноплю. А что у тебя есть из того, что нужно федералам?

Шипучка снова скорчил рожу:

– У таких как я, не особенно много возможностей для бартера.

– Ах, значит, есть и другие вроде тебя? – снова вмешался Самюэль. – У таких – это у кого?

Шипучка оглядел их с головы до ног, словно что-то прикидывая.

– У революционеров, – просто сказал он.

– Это у меня сейчас революция внутри начнется, после такой-то эксплуатации, – проворчал Самюэль.

В данный момент они с Лус работали за десятерых, крутя педали на самой малой передаче.

У Шипучки в багажнике нашлись буксировочные тросы, из которых он сумел соорудить упряжку в форме буквы «Y» и прицепить свою выдохшуюся колымагу к сиденьям велосипедов Самюэля и Лус. Остальные ехали сзади, время от времени соскакивая с седел, чтобы подтолкнуть Рудольфа, когда дорога забирала вверх.

Шипучка сидел внутри и рулил, светски болтая с изнывающими от любопытства (Калеб) и внезапной страсти (Присцилла) спутниками. Лус им немного завидовала – она бы тоже не отказалась порасспрашивать чужака о том, что творится в большом мире.

Шипучка как назло настоял на том, чтобы добираться в город по самой малоезженой дороге – покрытие у нее, конечно, было аховое. Он сказал, что хочет сначала обратиться к совету фермеров и коммерсантов, служившему главным и единственным органом власти в общине, а потом уже демонстрировать свою колесницу.

– У меня уже были инциденты, – уклончиво сказал он. – Дальше к югу.

– Какая еще революция? – спросила Лус у Самюэля.

– Ты хоть представляешь, что мы сейчас тащим? – зло отозвался он. – Так я тебе скажу! Это автомобиль. Частный автомобиль!

Лус сняла руку с руля и показала на особенно впечатляющую дыру в асфальте. Самюэль кивнул, и они дружно взяли вправо.

– Не дури, – продолжила Лус после маневра. – Автомобили работают на нефти. В смысле, на продуктах ее перегонки. Это совсем другое!

Но Лус и сама уже заметила, что многие части машины выглядят знакомо: точно такие они с мамой находили на свалках. Начать с того, что рулевое колесо у нее было пластмассовое, а пластмасса значилась первой в списке невосполняемых ресурсов и материалов, который она вызубрила еще в школе.

– Я так думаю, он сам специально собрал эту машину и переделал двигатель на масло из конопляного семени, – проворчал Самюэль. – Ну, или не он, так кто-то другой – какая, в сущности, разница.

Слова Шипучки у него вообще доверия не вызывали – и его подозрительное имечко, кстати, тоже.

– А может, он ее у федералов украл!

Вот это совсем не похоже на правду! У федералов на вооружении были армейские грузовики; велосипеды – редко и немного; лошади на угольной тяге, патрулировавшие шоссе, да орнитоптеры – вот, собственно, и все. Такие красивые, лощеные, сверкающие – куда там этой куче мусора, на которой разъезжал Шипучка.

Рудольфа решили закатить в сарай на задах дома Лус. По пути они почти совсем никому не попались на глаза. Ну, хорошо, пару раз – но не больше. Горожане наверняка решили, что дети нашли где-то кучу металлолома и, чтобы докатить до мастерской, поставили на колеса – по крайней мере, Лус на это очень надеялась. Дело вполне обычное: к ним домой вечно тащат всякий железный хлам.

– Ты отцу будешь говорить? – желчно осведомился Самюэль. – Если что, ты должна! Об этом должны узнать все.

И тут же ушел, не успела Лус отправить его восвояси. Сказал, что ему надо домой.

Присцилла, однако, уходить не собиралась. Она так и таскалась хвостиком за Шипучкой, который как раз полез под машину, проверять, все ли там в порядке.

– Кажется, наш наряд открыт всю неделю, – сказал Калеб, заглядывая в свиток. – Можем поехать в среду, если соберем достаточно народу.

А Лус-то и думать забыла, куда они собирались!

– Заметано, – сказала она.

– Это точно нормально, если я здесь поработаю? – вмешался Шипучка. – Вам из-за этого неприятностей не будет?

– Ну, отец, по идее, скоро вернется… – замялся Калеб.

Нет, так дело не пойдет. Только дай ему волю, все испортит. Шипучка с машиной – самое интересное, что случилось с Лус за долгое-долгое время! Нельзя упускать такой шанс!

– Мама сейчас в горах, прочесывает свалки возле старых шахт. А с папой я поговорю сама. Вот прямо сейчас пойду в мастерскую и поговорю, – решительно заявила она.

– Это было бы здорово. – Шипучкина голова вылезла из-под Рудольфа прямо у них под ногами. – Сдается мне, у вас есть все нужное, чтобы поставить старика на ноги!

И Лус понеслась в мастерскую. Что бы там ни говорил Самюэль, отца действительно стоит предупредить, и чем скорее, тем лучше.

Папа убрал инструменты и принялся снимать с потолочных крюков велосипеды, бывшие сегодня в работе.

– Конечно, он мог приехать из Северной Каролины, – сказал он Лус. – В прежние времена на это уходило всего несколько часов.

Лус бы и в голову не пришло сомневаться, что отец говорит правду. Однако было в его словах что-то странное. Правда ведь правде рознь. Одно дело, когда тебе говорят, что солнце горячее – это ты можешь собственной шкурой почувствовать, и совсем другое – что оно в девяноста трех миллионах миль от тебя.

– Видать, об этом-то он и толковал, – задумчиво протянула она. – Шипучка. Что теперь на путешествия нужна целая вечность.

Внезапно подседельный штырь, который отец держал в руках, пролетел полмастерской и, громыхая, запрыгал по старым дубовым доскам.

– Эй, ты чего?! – возмутилась Лус, когда ее схватили за руку и потащили вон, на улицу.

Там отец выпустил ее и ткнул пальцем в небо.

– Туда гляди! – отрывисто бросил он.

Лус в жизни не слышала, чтобы он говорил так зло. Она как завороженная таращилась на его искаженное гневом лицо и могла бы таращиться еще долго, если бы он снова не показал наверх:

– Смотри!

Лус послушно перевела взгляд на знойное весеннее небо, серое и безоблачное, как всегда.

– Это раненое небо, – промолвил отец, махая рукой в такт словам. – Ты себе не представляешь, сколько ему пришлось пережить! И словно огонь угас у него внутри – отец поблек и устало прислонился к столбику крыльца. – Ты понятия не имеешь, Луса, что наши предки сделали с этим миром. Сколько всего в нем было – и сколько теперь стало! Этот чужак сам назвал тебе причину. Целая вечность – нет, ты подумай! Сейчас путешествия занимают ровно столько времени, сколько нужно, а его безрассудство ведет к войнам и смерти!

Лус и половины не поняла из того, что ей сказали.

– А как же тогда федералы? – попробовала спорить она. – Они же ездят на грузовиках, и летающие машины у них тоже есть!

– Но мы-то не федералы! – Отец взмахнул рукой. – Мы живем на земле легко, едва касаясь ее, чтобы нанесенные ей раны успели затянуться. Твои деды и бабки жизнь положили на то, чтобы спасти мир от всего, что сделали с ним они – те, кто не знал удержу. Мы – врачи, сиделки; люди вроде нас лечат леса и реки, небо и землю от последствий всего, что успели натворить люди вроде них. Когда подрастешь – поймешь.

Лус честно подумала с минуту.

– Люди вроде нас и люди вроде федералов?