Тени Королевской впадины Михановский Владимир

Он полз, отдыхал немного и снова полз. Временами ему чудилось, что ветер доносит отдаленный собачий лай, выкрики охранников. А может, это кровь шумит в ушах?

Саднило в пересохшем горле. Мучительно хотелось подняться и побежать, но если у него и был какой-то шанс выжить, то он заключался в том, чтобы ползком преодолеть открытое пространство, заросшее чахлым кустарником. Ведь любая встреча здесь, в чужой и враждебной стране, могла оказаться для него роковой.

На пути попалась дренажная канава, он скатился в нее. Пахло прелью, сыростью.

Талызин сделал короткую остановку, переоделся, а лагерное тряпье кое-как закопал здоровой рукой.

Иван поначалу не обратил внимания на странный гул, который налетал волнами, то возрастая, то затихая. Внезапно гул перешел в такой грохот, что заломило в ушах. Вконец обессиленный, Талызин упал лицом в землю, и она под ним вздрогнула как живая. Тяжкие бомбовые взрывы продолжали сотрясать почву, и казалось, этому не будет конца.

Талызин вылез из канавы с огляделся. Там, где располагался лагерь, постепенно разрасталось зарево.

Через несколько минут со стороны узкоколейки, проходившей недалеко от лагеря, донесся продолжительный грохот, приглушенный расстоянием. «Взорвался склад с боеприпасами», — догадался Талызин.

В предыдущую ночь заключенные почти до рассвета грузили в вагоны ящики с гранатами и фаустпатронами. Подняли их глубокой ночью. Исступленный собачий лай смешивался с выкриками охраны.

Стояла темнота — хоть глаз выколи. Синие фонари в руках охранников, почти не дававшие света, — вот и все освещение.

К станции охранники гнали заключенных бегом, подгоняя ударами. Этот убийственный лагерный темп входил составной частью в единую, до мелочей продуманную систему уничтожения людей.

Охранники выстроились двойной цепочкой, протянув ее от пакгауза до высокой насыпи, на которую огромной гусеницей вполз состав.

Подниматься по насыпи с грузом было трудно: сеялся нудный весенний дождик, ноги разъезжались на мокрой земле, люди падали.

Продолговатые металлические ящики тащили по двое и по трое. «Боеприпасы для обороны Берлина», — пополз шепоток среди заключенных.

Мертвенные блики фонарей выхватывали из тьмы то автоматное дуло, нацеленное на военнопленных, то кусок расщепленной шпалы, то изможденное лицо.

— С ума сойти! — задыхаясь, бросил Кузьма Талызину на ходу. — Таскаем для фашистов боеприпасы… Гранаты для немцев… Я бы сейчас эсэсовцам глотку перегрыз! Броситься бы всем разом на охрану и…

— И всех перебьют как котят, — докончил Талызин. — Что ты сделаешь голыми руками против автоматов?

Не ответив, Кузьма охнул и рухнул наземь. Талызин опустил ящик и схватил товарища за руку. Рука была безвольной и странно легкой. Несколько синих лучей уперлись в распростертого узника.

Послышалась лающая команда эсэсовца. Немец вразвалку подошел к Кузьме, несколько секунд разглядывал его. Тот сделал попытку подняться, но из этого ничего не получилось. Тогда охранник приподнял Кузьму за ворот и нанес короткий удар в подбородок. Тело дрогнуло в последней конвульсии. Немец брезгливо столкнул его с дороги.

— Арбайтен! Шнель! — бросил старший охранник, и работа возобновилась в том же бешеном ритме.

Донести ящик до вагона Талызину помог другой заключенный, болгарин.

…Со времени ночной погрузки боеприпасов прошли только сутки, а сколько событий уложилось в них! И сам он, Иван Талызин, прижавшись щекой к земле, слушает, как рвутся боеприпасы, которые они грузили ночью.

Отдышавшись, двинулся дальше. Вдали, за леском, мелькнула сизая полоска реки. Он подошел поближе, остановился. На какое-то мгновение возникло безумное желание искупаться, окунуться в ледяную воду… Нет, необходимо подумать о временном пристанище.

Наклонившись над водой, он долго вглядывался в свое отражение, расплывающееся в утренних сумерках. Провел пальцем по широким скулам, втянутым щекам, покрытым грязью и кровоподтеками.

— Хорош, — усмехнулся он отражению.

В тот же миг издалека послышались звуки, заставившие его насторожиться. «Та-та-та-та-та» — неслось вдоль притихшей реки. Не успев сообразить что к чему, он отпрянул от воды и отполз в прибрежные кусты. Что это? Стрельба?

Было ясно, что следы на влажной глине могут его демаскировать, и нужно как можно быстрее уходить. Однако он рассудил, что, если будет двигаться, его могут засечь в два счета. Значит, остается затаиться и ждать, пока опасность минует.

Татаканье усилилось. Вскоре из-за речного поворота показалась моторная лодка. За нею оставался пенный бурун, распарывающий надвое речную гладь. За рулем сидел человек и, кажется, вглядывался в берег — именно в ту сторону, где схоронился Талызин.

Фигура человека в лодке показалась Талызину знакомой.

Мотор резко сбавил обороты. Хрупкое суденышко, раскачиваясь на волнах, повернуло к берегу. Иван придвинул поближе к себе булыжник. У человека в моторке оружия он не заметил. Может, оно лежит на дне лодки?

Несколько раз чихнув, мотор умолк. Лодка ткнулась носом в берег. Человек выпрыгнул на отмель, вытащил на нее лодку и медленно пошел вверх, явно что-то разыскивая. В одной руке он нес охотничью сумку, видимо тяжелую, в другой держал пистолет. На нем были ватные брюки и куртка на молнии. Довершал экипировку картуз с огромным козырьком.

Человек приостановился, огляделся и двинулся дальше. «Миллер!» — в какой-то момент осенило Талызина, и он крепче сжал булыжник. Чавканье глины раздавалось совсем рядом. Миллер шагал сутулясь, словно с трудом волочил за собой собственную огромную тень.

Талызин лежал неподвижно, вжавшись в землю. Облепленные грязью ботинки прошагали мимо. Миллер направлялся к какому-то возвышению за воронкой. Иван заметил это возвышение, еще спускаясь к реке, приняв за стог. Оказалось, это был шалаш.

Навстречу Миллеру из шалаша вышел человек. Даже при сумрачном свете Талызин сумел разглядеть необыкновенную смуглость его лица.

Ветер дул в сторону реки, и Иван, напрягая слух, улавливал отдельные реплики, которыми они обменивались.

— Уберите игрушку, — буркнул смуглый.

— Осторожность не повредит. Сами знаете, какое время. Рейх трещит по всем швам…

— И первое доказательство: верные его слуги драпают, как крысы с тонущего корабля.

Миллер сделал угрожающий жест.

— Я пошутил, — быстро сказал смуглолицый. — А вы совсем не изменились.

— Вы тоже. Получили радиограмму?

— Судно ждет нас на рейде. Все, как договаривались полгода назад, в Берлине.

— Как сюда добрались?

— У меня мощный гоночный катер, не чета вашему: я слышал, как ваш кашлял.

— Отлично! На вашем и двинем. Пошли.

Смуглый не двинулся с места.

— Сначала договоримся о гонораре за доставку на мою родину, — произнес смуглый.

— Половина, — похлопал Миллер пистолетом по сумке. Талызину послышалось металлическое позвякиванье.

— Расчет на борту?

— Нет, по прибытии на место.

— Ладно.

Они начали спускаться к реке.

— Свободно добрались сюда? — спросил Миллер.

— Более или менее.

— А что на побережье?

— Сущий бедлам. Кстати, в лагере вас не хватятся?

— Лагеря больше нет, — сказал Миллер. — Его разбомбили союзники.

— А заключенные? — спросил смуглый.

— Те, кто остался в живых, транспортируются в порт.

— Зачем?

— Акция, — лаконично ответил Миллер.

Они подошли к реке, и смуглый столкнул на воду стройное суденышко, настолько умело замаскированное в камышах, что Талызин его не заметил.

Мощный мотор заработал почти бесшумно.

— Хотите хлебнуть? — спросил смуглый. — Испанское.

— Нет, — отказался Миллер.

Плавно развернувшись, катер двинулся вниз по течению и вскоре скрылся из виду.

Талызин перевел дух. Только теперь он разжал пальцы, сжимавшие булыжник. Затем спустился к реке, сел в лодку, брошенную Миллером, и включил мотор. Быстро прикинув обстановку, решил, что нужно пробиваться вниз по течению реки, к морю, и чем быстрее, тем лучше. Конечно, это риск, и огромный. Но в любом случае необходимо поскорее удалиться от опасного места.

x x x

Гоночный катер подошел почти вплотную к судну и лег в дрейф. Миллер с некоторым страхом разглядывал небольшой корабль странной формы. Это было допотопное судно, которое, подумал он, можно увидеть разве что на старинной гравюре. Из косо поставленной трубы лихо валили жирные клубы дыма.

— Плавучий крематорий, — произнес Миллер и сплюнул за борт.

— Крематорий — это скорее по вашей части, — съехидничал его спутник.

На борту суденышка появилось несколько матросов, таких же смуглых, как Педро.

— Подайте конец! — крикнул капитан, задрав голову.

Вскоре над кормой лодки закачалась до невозможности замызганная лесенка из манильского троса. Несмотря на подозрительный вид корабля, команда, похоже, знала свое дело.

— Прошу, — подтолкнул Миллера к лестнице Педро. — Капитан покидает судно последним.

Немец не без труда поднялся на борт. Его сумка болталась, перекинутая через плечо. Следом за ним стал подниматься Педро, предварительно закрепив крючья для поднятия лодки.

Когда спутник ступил на палубу, Миллер спросил:

— Каким курсом пойдем?

— Это не ваша забота, — процедил капитан без всякой почтительности к пассажиру. — Я не лезу в ваши дела, вы не лезьте в мои. Ваш погибший шеф был куда сдержаннее на язык.

Корабль, набирая скорость, двинулся в открытое море.

Миллер посидел на влажном днище перевернутой лодки, несколько раз прошелся взад-вперед по палубе. Ему понравилась вышколенная команда, которая слаженно выполняла распоряжения капитана. Смуглолицые матросы были молчаливы, на вопросы пассажира никак не реагировали. Впрочем, возможно, испанский Миллера был для них слишком плох, а по-немецки они не понимали.

Миллеру отвели каюту, которая скорее смахивала на каморку, но долго он в ней не усидел. Соскучившись в одиночестве, направился к капитанскому мостику. При этом со своей сумкой он предпочел не расставаться.

— Итак, через океан на всех парусах! — воскликнул Педро, когда Миллер подошел к нему, и пропел:

Только в море,

Только в море

Может счастлив быть моряк.

— Вы любите стихи, Миллер? — неожиданно спросил капитан после паузы.

Миллер пожал плечами.

— Я имею в виду хорошие стихи, — пояснил Педро, вглядываясь в горизонт. — Нравится вам Генрих Гейне?

— Стихами не интересуюсь.

— Ну да, вы запретили его. И по-моему, зря. К вашему сведению, мои предки, знаменитые пираты южных морей, занимались добычей и сбытом живого товара. И имели на этом недурной процент.

— А при чем тут Гейне?

— Очень даже при чем. Он описал занятия моих предков, я бы сказал, с документальной точностью. Видите ли, мои предки промышляли тем, что добывали негров в Африке и переправляли их на Американский континент. А теперь послушайте, что пишет Гейне в «Невольничьем корабле», есть у него такая вещица…

Полуприкрыв глаза, капитан не спеша, несколько нараспев прочитал:

Пятьсот чернокожих мне удалось

Купить за гроши в Сенегале.

Народ здоровый, зубы — кремень,

А мускулы тверже стали.

Я дал за них водку и ножи —

О деньгах там нет и помина.

Восемьсот процентов я наживу,

Если даже умрет половина.

— Я прочел эти стихи мальчишкой, — продолжал Педро. — И, естественно, меня заинтересовало: где у этого Гейне правда, а где поэтический вымысел? Я имею в виду — восемьсот процентов прибыли.

Миллер протер пенсне.

— Цифра приличная.

— Вот-вот, вы начинаете улавливать ход моей мысли, — подхватил капитан. — Я решил порыться в семейных архивах. Я знал: отец хранит их в своем кабинете, в постоянно запертом сейфе. Шифр мне удалось раздобыть. Однажды я забрался в кабинет, открыл сейф и вытащил из него связку бумаг, пожелтевших от времени.

— А ваш отец? — спросил Миллер, который никак не мог решить, дурачит его Педро или рассказывает правду.

— Папаша находился в отъезде. Но уверяю вас, застань он меня на месте преступления — ваш покорный слуга не вел бы сейчас это превосходное судно. Во-первых, семейный архив считался святыней, он собирался не одну сотню лет. Во-вторых, — выпятил Педро грудь, — в жилах нашего рода течет горячая кровь аристократии.

«Гранд, нечего сказать! — усмехнулся Миллер, бросив взгляд на смуглое лицо капитана. — Потомок разбойников и беглых рабов. Попался бы ты мне в лагере, я бы отучил тебя от хвастовства». — Он машинально потрогал перстень.

Капитан приставил к глазам бинокль, затем отдал отрывистое приказание. Ловкий как обезьяна матрос мигом вскарабкался на ванты, и вскоре над кораблем развевался флаг со свастикой.

— Что там? — спросил Миллер.

Педро опустил бинокль.

— Корабли.

— Чьи?

— Немецкие.

— Вы уверены?..

— Друг мой, я плаваю не первый год и знаю контуры всех кораблей мира.

— Нельзя их обойти?

Капитан покачал головой.

— Понимаю ваше беспокойство, — с расстановкой произнес он. — Пойманный дезертир подлежит военно-полевому суду со всеми вытекающими последствиями.

— Они ведь далеко, — моляще посмотрел мигом утративший спесь Миллер.

— Нас наверняка уже заметили, — сказал капитан. — Поэтому изменение курса вызовет подозрения. Наш корабль — частная рыболовецкая посудина, вам ясно?

— Ясно.

— Думаю, у немцев сейчас есть заботы поважнее, чем терять время на такую жалкую скорлупку. Договоримся так: через несколько минут я спущусь вниз, а вы станете капитаном. Врите как можно правдоподобнее, от этого зависит ваша жизнь… Так на чем я остановился? — Педро подчеркнуто спокойно посмотрел на хронометр. — Да, и раздобыл семейные архивы. Ну там, письма, судовые журналы и прочее. И сопоставил доходы с расходами. Представьте себе, поэт оказался прав, он гениально угадал процент доходов почтенных работорговцев. А вы его книги сжигать надумали…

— Послушайте, Педро, не ерничайте, я вас умоляю…

— Стоп! — перебил капитан. — Я ухожу в кубрик. Ваше спасение — в ваших руках. Вернее, в вашем языке.

Миллер заступил на место Педро. Наскоро постарался оценить ситуацию. Этот чертов Педро не так прост, как могло бы показаться на первый взгляд. В минуту серьезной опасности подставляет его под удар, ведь капитан несет полную ответственность за судно, отвечает за грузы и людей, которые находятся на борту. А что он знает о них? Педро — темная лошадка. Хвастун и враль — это полбеды, а вот чем промышляет? И какие дела связывают его с ведомством Гиммлера?..

Едва капитан Педро исчез в кубрике, как матросов тоже словно ветром сдуло.

Миллер, оставшийся в одиночестве, наблюдал, как впереди по курсу вырастают громады трех океанских судов — они шли малым ходом. Вскоре за их колоссальными тушами Миллеру удалось разглядеть еще несколько самоходных барж и пароходов.

Он вздрогнул от повелительного голоса, внезапно раздавшегося с верхней палубы ближайшего к нему судна.

— Стой! — прозвучала команда, многократно усиленная мегафоном.

Миллер крикнул по переговорному устройству распоряжение мотористу, и на сей раз его немецкий был понят: суденышко послушно легло в дрейф.

Штурмбанфюрер сумел рассмотреть человека, отдавшего приказ, поскольку тот стоял близко к борту.

— Немец? — спросил мегафон.

— Немец, — ответил Миллер.

— Порт приписки?

Миллер наугад брякнул:

— Гамбург.

— Документы в порядке?

— О, конечно…

— Ладно. Как называется твоя посудина?

— «Виктория», — назвал штурмбанфюрер первое пришедшее в голову имя.

— Почему нет названия на борту?

— Название стерлось… Нужно менять обшивку, она уже никуда не годится… Вернусь в Гамбург — стану на капитальный ремонт, — плел напропалую Миллер.

— Что надо здесь?

— Говорят, в этом районе появился косяк сельди, — промямлил штурмбанфюрер.

— Сейчас ты вместе со своей старой калошей отправишься на дно.

Миллер вцепился в поручень. Похоже, влип в скверную историю. Обидно: свои потопят. Впрочем, разве теперь разберешь, где свои, а где чужие? Отдать приказ «Полный вперед»? Бессмысленно — изрешетят прямой наводкой, прежде чем он успеет докончить фразу.

С бортов свесились еще несколько фигур, рассматривающих Миллера. Все они были в эсэсовской форме.

Штурмбанфюрер начал уже догадываться, куда попал. Накануне его ухода из лагеря стало известно, что готовится тотальная акция по уничтожению заключенных нескольких концлагерей. Их должны доставить в Гамбург, погрузить на суда, вывести в море и затопить. Неужели все эти большие суда готовятся пустить на дно? Не может быть. А если все же это так? У Миллера среди охраны могут встретиться знакомые. Если его узнает кто-либо из эсэсовцев — будет худо.

Чтобы скрыть лицо, он низко нахлобучил картуз.

— В этот квадрат заходить нельзя ни одному судну, — сказал человек с мегафоном. — Разве тебе не сказали об этом в Гамбурге?

— Не сказали. — Миллер так энергично замотал головой, что казалось, она вот-вот отлетит. — Разве я посмел бы нарушить инструкцию? В порту такое сейчас творится…

— Это не оправдание.

— Мне комендант порта ничего не сказал об инструкции, я видел его перед самым выходом в море, — быстро заговорил Миллер.

Последние его слова неожиданно заинтересовали эсэсовца.

— Ты видел старика Вебера? Разве он выходит? — спросил эсэсовец, подняв руку с мегафоном.

— Мы разговаривали с Вебером в порту. Он решил обследовать свое хозяйство. Вернее, то, что от него уцелело после бомбежек, — добавил Миллер.

— А как его нога?

— Только чуть хромает.

Собеседник удивился.

— Ходили слухи, что Веберу оторвало ногу во время налета. Поистине, чего только не наслушаешься… А ты не ошибаешься, рыболов? — подозрительно посмотрел он на Миллера.

— Исключено. Мы давно знакомы с Вебером, — врал напропалую Миллер, никогда не видевший в глаза коменданта гамбургского порта и до этой минуты понятия не имевший, как его зовут. Кстати, он и в Гамбурге-то не бывал ни разу, только видел его на открытке.

Сейчас — он понимал это — можно срезаться на любом пустяке. К счастью для Миллера, собеседнику не пришло в голову, что его нагло обманывают: ему очень хотелось, чтобы то, что рассказал этот тип с рыболовецкой шхуны, оказалось правдой. Тогда после завершения нынешней грандиозной акции можно будет снова наведаться к приятелю — хлебосольному Веберу.

Дернула же нелегкая этого рыбака-интеллигента залезть в запретную зону!

— Фамилия? — спросил эсэсовец.

— Миллер.

Он не боялся демаскировки и разоблачения: Миллеров в Германии — пруд пруди. Да и вообще, какое это сейчас имеет значение?..

— Я передам коменданту порта, твоему знакомому, что из-за его рассеянности гибнут немцы, — сказал эсэсовец.

Миллер помолчал.

— Кто у тебя на борту? — спросил эсэсовец.

— Моторист да трое помощников — сети вытягивать.

— А в трюме что?

— Пусто — шаром покати: рыбы наловить еще не успели, — сказал Миллер.

Верзила, стоявший рядом с человеком, вооруженным мегафоном, посмотрел вниз и спросил:

— Обыщем посудину?

Тот пожал плечами:

— Зачем? Это лишнее.

Человек с мегафоном на минуту задумался. Миллер еще раз бросил незаметный взгляд на ближайшую палубу, вкруговую закрытую металлической решеткой, высокой и плотной. Ячейки были мелкими, но не настолько, чтобы не разглядеть за ними массу людей.

— Гляди, гляди, Миллер, — с нескрываемой угрозой заметил верзила, затем нагнулся к своему шефу и что-то негромко сказал. Тот кивнул.

— Ладно, — произнес шеф, обращаясь к Миллеру. — Простим тебя на первый раз. Сделаем скидку. Но в следующий раз смотри. Если нарушишь инструкцию и попадешь в запретную зону — пеняй на себя…

— Следующего раза не будет, — заверил Миллер, который еще не мог поверить в неожиданное спасение.

— Валяй отсюда, да поживее, — рявкнул мегафон. — Чтоб духу твоего здесь не было.

— И никому ни слова о том, что здесь видел, — добавил верзила.

— Полный вперед! — охрипшим голосом произнес штурмбанфюрер, пригнувшись к переговорному устройству. Он слышал, как эсэсовцы, наблюдавшие «Викторию» сверху, перекидывались остротами в ее адрес:

— Плавучий крематорий!

— Копченый гроб!

Говорили и еще кое-что, похлеще.

Миллеру казалось, что судно его стоит на якоре. Так и хотелось выругаться в переговорное устройство, заставить эту скотину моториста выжать из машины все, что можно. Главное — уйти от смерти, дыхание которой он только что столь явственно ощутил.

Но усилием воли он заставил себя держаться спокойно.

Нет, зря он мысленно честил моториста: судно набирало скорость. Пришлось даже дать команду, чтобы сбавили обороты, — Миллер боялся, как бы не врезаться в какое-нибудь судно.

Неужели он спасен благодаря смуглолицему, который вовремя велел поднять немецкий флаг? Возможно, прими его немцы за датчанина или какого-нибудь там норвежца — и «Виктория» шла бы уже на дно.

Суда стояли довольно кучно. Почти механически Миллер читал их названия: «Тильбек», «Атен», «Дейчланд»… Чуть поодаль возвышалась серо-зеленая громада трансатлантического красавца «Кап Аркона».

Слишком хорошо зная повадки эсэсовцев, Миллер все время ждал выстрела в спину. Очень хотелось обернуться, и лишь большим усилием воли он заставил себя не делать этого.

Суда, между которыми воровато пробиралась «Виктория», были разнокалиберными, но на каждом из них находились охранники-эсэсовцы, и каждую палубу, специально огороженную, заполняли люди.

«Виктория» шла неуверенно, какими-то судорожными рывками, — сказывалось отсутствие у Миллера опыта судовождения. Эсэсовцы, видимо, приписывали зигзаги суденышка тому, что капитан смертельно перепугался, и гоготали, поигрывая автоматами.

Когда «Виктория» шла мимо низкого борта «Тильбека», Миллер заметил на палубе за оградой какое-то движение. К решетке кто-то метнулся, изможденное лицо приникло к железным брусьям, и хриплый голос проговорил, задыхаясь:

— Эй, кто бы ты ни был!.. Передай там, на воле… Мы — заключенные из концлагеря Нейенгамме… Фашисты вывезли нас сюда, чтобы уничтожить!..

Послышалась короткая автоматная очередь, и голос умолк. Миллер видел, как тело заключенного медленно сползало вдоль решетки…

С других палуб тоже послышались выкрики, но выстрелы эсэсовцев оборвали их.

Теперь Миллеру стала ясной вся картина.

Нейенгамме!