Тени Королевской впадины Михановский Владимир

На одной из улиц по дороге в больницу Талызин наткнулся на дымящую полевую кухню. Здесь раздавали еду беженцам и тем, чьи дома были разрушены бомбежкой. Он стал в очередь, одолжил у кого-то пустую консервную банку и получил порцию горячего супа и кусок хлеба.

К вечеру, добравшись наконец до больницы, он долго уламывал дежурную сестру, чтобы пропустила его к больному Кирхенштайну. В том, что она смилостивилась, решающим аргументом послужили знаки за ранения.

— Он лежит у окна, ваш родственник, — сказала она. — Только разговаривайте недолго. Врач сживет меня со света, если вас застукает.

Талызин открыл дверь в палату, поздоровался и прошел к кровати у окна. На ней спал, тяжело дыша, старый, совсем седой человек. Иван присел на табурет и дотронулся до руки старика. Тот открыл глаза и недоуменно посмотрел на Талызина.

Остальные больные с интересом наблюдали за поздним посетителем. Старика Кирхенштайна никто не навещал, а тут этот солдатик раненый. Надо же!

— Я с фронта… Привез привет от вашего племянника. Здесь буду совсем недолго, нужно скоро возвращаться, — громко сказал Иван, пожимая руку старику. — С трудом нашел вас!..

Последнюю фразу, являвшуюся паролем, Талызин выделил интонацией.

Старик приподнялся на постели и тихо произнес:

— Рад, что нашли меня, пусть и с трудом.

Это был ответный пароль.

Вскоре больные утратили интерес к посетителю, каждый занялся своим делом.

— Заболел я не вовремя, — сказал старик. — И многие мои друзья болеют, время такое. Но кое-кто сопротивляется простуде.

— Мне сестра разрешила быть тут всего несколько минут, — сказал Талызин. — К тому же скоро комендантский час, а я не устроен. Есть ли место, где можно остановиться?

— Найдем, — произнес старик. — У моего двоюродного брата, он поможет вам скоротать отпуск. — И назвал адрес.

Талызин поднялся.

— Спасибо, что навестили. Давно писем с фронта не было, я уж волновался…

— Выздоравливайте. До встречи! — сказал Талызин и вышел.

Добираясь до Эгона, адрес которого дал Кирхенштайн, Талызин чуть не угодил в облаву.

С противоположных сторон улицы навстречу друг другу шли два патруля. Повинуясь безотчетному чувству, Талызин свернул в первый попавшийся двор, а здесь, оглядевшись, нырнул в оконный проем разрушенного дома и затаился.

Интуиция его не обманула. Через несколько мгновений послышались крики:

— Стоять! Ни с места! Проверка документов.

Несколько голосов раздалось близко, над самым ухом:

— Кто-то сюда вошел!

— Тебе показалось…

— Возможно, здесь живет.

— Тогда он нам не нужен.

Голоса стихли. Затем с улицы послышался чей-то тонкий, отчаянный крик, а затем короткая автоматная очередь.

Быть может, следовало переночевать тут, в развалинах, но Талызин решил, что надо идти.

Через час он постучал в дверь одноэтажного домика. На стук долго не отзывались, хотя из-за плотной шторы, небрежно повешенной, пробивался слабый свет. Ему подумалось: «Сейчас в Германии мания у всех запираться, прятаться, забиваться поглубже в норы. Что это — боязнь бомбежек и смерти или комплекс вины?»

Наконец за дверью спросили:

— Кто там?

— От Кирхенштайна, — негромко ответил Талызин.

Дверь приоткрылась, и Иван вошел в коридор, слабый свет в который падал из комнаты.

— Эгон?

— Эгон.

— Я из госпиталя…

— Проходите в комнату. Осторожно, не споткнитесь, здесь заставлено, — сказал Эгон.

Комната была узкой и длинной. На столе горела настольная лампа с зеленым абажуром, лежала раскрытая книга.

Талызин, не ожидая приглашения, тяжело опустился на стул. Некоторое время он молчал. Молчал и человек, впустивший его. Было ему за шестьдесят. Высокий, прямой, узколицый, с обильной проседью.

Иван осторожничал. Сейчас вся надежда — этот молчаливый человек. Но как ему открыться?.. Кирхенштайном, кроме фразы «Он поможет вам скоротать отпуск», об этом человеке ничего не было сказано.

Наконец Талызин спросил:

— Мы одни?

— Одни. Жена на дежурстве.

Эгон, спокойно глядя на посетителя, ждал продолжения.

— Кирхенштайн сказал, что я могу рассчитывать на вашу помощь.

— В чем должна выразиться помощь? — Эгон подошел к окну и поправил уголок шторы.

— Мне необходимо срочно выбраться отсюда.

— Из Гамбурга?

— Да.

— А куда?

— В любую нейтральную страну.

— У вас есть документы?

— Никаких.

Эгон присвистнул:

— Ничего себе задачка… Как же вы добрались сюда?

Иван улыбнулся:

— Добрался. Вот как выбраться?

Эгон молча что-то обдумывал.

— Есть одна идея, но ответ я смогу дать только завтра, — сказал он.

— А нельзя ли сегодня? — вырвалось у Талызина.

— Никак, — покачал головой Эгон. — А пока располагайтесь, будем ужинать.

«Лишних вопросов не задает, сдержан. Добрый признак», — отметил про себя Талызин.

— Вижу, досталось вам, — сказал за ужином Эгон. — Вы немец?

— Нет.

— Я догадался, — кивнул Эгон, посыпая солью ломтик серого хлеба. — Не думайте, что вся наша нация состоит из извергов и палачей.

— Я так не думаю, — сказал Талызин и добавил: — Гамбург — город Тельмана!

— Я знал Тедди, — просто сказал Эгон.

— Тельмана? — с оттенком недоверия переспросил Талызин. Для него фигура вождя немецких коммунистов была легендарной еще с юношеских лет.

— А что вас удивляет? Я ведь тоже коренной гамбуржец, как и он. Мы проводили одну работу. Организовывали стачки в Красном Веддинге, среди рабочих, в порту.

— Расскажите о Тельмане, — попросил Талызин.

— Тедди рабочие любили. Он пользовался большим авторитетом. — Эгон глотнул кофе-эрзац. — Я расскажу вам об одном событии, в котором мне выпало участвовать. Это произошло давно, в тридцать третьем. Я тогда был корреспондентом «Роте Фане». Знаете о такой газете?

Иван кивнул.

— С начала года обстановка в стране была крайне напряженной. Необходимо было собрать Центральный комитет партии, чтобы выработать единую линию борьбы. Долго искали место, где можно было бы собраться. Всюду рыскали полицейские и штурмовики — партия фактически была вне закона. Наконец выбрали небольшое местечко на реке Шпрее. Оно называлось Цигенхальс, по-русски это звучит как «горло козы». Да, там нам чуть и впрямь не перерезали горло… — Эгон побарабанил пальцами по столу. — Собрались мы, как сейчас помню, седьмого февраля. Съезжались тайком, минуя полицейские кордоны и облавы, со всех концов Германии. Заседание решено было проводить в деревенском кабачке, там такая задняя комнатка имелась, с выходом к реке. Председательствовал Тельман. Обсуждали, как бороться против Гитлера, против готовящейся войны. Работа уже шла к концу, когда в комнату вбежал запыхавшийся человек и сообщил, что полицейские напали на наш след. «Без паники», — сказал Тедди. Мы выскальзывали по одному через черный ход прямо к реке, к причалу были привязаны лодки… Тедди уходил, когда в запертую дверь уже ломились полицейские. Это было последнее заседание ЦК, в котором участвовал наш Тедди.

— Тельман уже принадлежит истории, — произнес задумчиво Талызин.

— И знаете, с того дня, как я видел Тельмана в Цигенхальсе, прошло больше десяти лет, — продолжал Эгон, — и каких лет! А у меня до сих пор перед глазами мельчайшие детали той встречи. Помню горячую речь Тедди, его плотно сбитую фигуру, простой рабочий костюм, кепку. Шпрее сильно обмелела, берега были по-зимнему пустынны. Мы гребли что было сил, только весла трещали!.. Полиция нас обнаружила, когда основная часть лодок успела подойти к речной излучине. Послышались выстрелы, крики, кого-то ранило, но нам удалось уйти от преследования… Мы засиделись, вам нужно отдыхать, — сказал Эгон, поднимаясь. — Завтра вам понадобятся силы.

— С чем связан ваш план? — спросил Талызин.

— Не с чем, а с кем, — впервые улыбнулся Эгон, улыбка очень шла ему. — С моей женой.

— Она ваша единомышленница?

— Да. Она работает телефонисткой в порту. И кое-что знает о тамошней жизни. В порту стоит транспортное судно. Оно должно в сопровождении военных судов отправиться в Норвегию, на завод тяжелой воды.

— Когда?

— Завтра, если не будет бомбежки.

— Я вижу, бомбежек вам хватает, — произнес Талызин. — Гамбург лежит в руинах.

— Сегодня еще бог миловал, выдалась спокойная ночь. Подобное в последнее время случается редко. А на днях такое было — кошмар! Самолеты налетели днем. Бомбили что-то в порту…

— Что именно?

— Не знаю, слухи разные ходят… Жена, к счастью, в тот день не дежурила, была дома. Самолеты бомбили корабли, но и порту досталось.

— Нужно еще будет передать короткий шифр по радио…

Эгон кивнул, погасил настольную лампу, зажег крохотный ночничок. Укладываясь спать, сказал:

— Разрешите задать вам вопрос?

— Пожалуйста.

— Я не спрашиваю, кто вы, как вас зовут. Как старый подпольщик, я знаю: каждый из нас должен ведать только о том, что непосредственно относится к его участку работы. Но я хочу спросить лишь одно… — Эгон запнулся. — Впрочем, вы можете мне не отвечать…

— Спрашивайте.

— У вас было здесь задание?

— Да, — поколебавшись крохотное мгновение, ответил Талызин.

— Вы его выполнили?

— Выполнил. Точнее, буду считать выполненным, если сумею передать результат.

— Спасибо. Это единственное, что я хотел услышать, — произнес Эгон и отвернулся к стене.

Через минуту послышалось его тихое посапывание.

Талызин долго не мог уснуть. В памяти прокручивались события последних дней, насыщенных до предела. Что ждет его впереди? Какие испытания и опасности?

Вспомнилась Москва, особняк Управления на тихой улице, кабинет полковника Воронина… Что он делает сейчас? Тоже, наверное, не спит: у него ведь таких, как Талызин, десятки. И каждую операцию нужно готовить, в каждую — вложить частичку собственной души…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Вскоре матросы «Кондора» обнаружили пробоину, и работа закипела. Пока двое качали насос, остальные пытались забить дыру, из которой хлестала вода.

Отверстие кое-как заделали, теперь предстояло опорожнить трюм. Люди сменялись, насос работал непрерывно, но вода продолжала прибывать. Видимо, где-то были еще пробоины, но обнаружить их, несмотря на поиски, не удавалось. Уровень воды в трюме медленно, но верно повышался.

Матросы были в рыбацких сапогах, только один Миллер в ботинках. А эта обувь, хотя и добротная, на толстой подошве, пропускала воду.

Капитан то поднимался наверх, чтобы наблюдать за морем, то снова спускался в трюм, и каждый раз его лицо становилось все более озабоченным.

На палубе матросы по приказу Педро готовили плот: когда бросились к спасательной лодке, она оказалась изрешеченной пулями и осколками.

— Будем спасаться вплавь, — решил капитан. — Судно обречено, это ясно. Однако на плаву какое-то время оно еще продержится…

— Помпа засорилась, — сказал боцман.

— Плюньте на нее. Ступайте наверх, погрузите на плот продукты, а я пойду приготовлю наши документы. — Капитан пожевал губами и добавил: — Запомните сами и объявите всем остальным: мы — рыбаки, терпящие бедствие. С нами — человек, бежавший из немецкого концлагеря. Так сказать, жертва нацизма, — протянул капитан руку в сторону Миллера. — Он бежал, а мы его подобрали и спасли, беднягу.

— Ясно, — кивнул деловито боцман: он своего капитана привык понимать с полуслова. — А где мы его, беднягу, подобрали?

Капитан пожал плечами:

— В открытом море, где же еще? Фашистские изверги разбомбили корабли с заключенными, а вот этому счастливчику Миллеру удалось выпрыгнуть с тонущего корабля. Правда, Миллер?

— Корабли разбомбили англичане, — произнес угрюмо штурмбанфюрер.

— Скажите, какой поборник справедливости, — протянул капитан с иронией. — Но мы люди маленькие, мы в этих тонкостях не разбираемся. Пусть там, наверху, выясняют, кто кого бомбил. У рыбаков одна забота — думать об улове. Между прочим, утверждая, что вы бежали из немецкого концлагеря, я ни на йоту не погрешил против истины. Ну, так как, вы усвоили мою мысль, Миллер?

— Усвоил.

— Вы очевидец, участник и свидетель трагедии, которая разразилась в открытом море, — продолжал Педро. — Расскажете там все, как было… — Капитан сделал неопределенный жест и заключил: — Ваши достоверные показания явятся еще одной страницей в книге обвинений фашизму.

— У вас тут утонешь в два счета, — буркнул Миллер, переступив через лужу на палубе.

Капитан поиграл фонариком:

— Не ропщите, друг мой. Все-таки, что ни говори, у нас не лагерь смерти, из которого вы столь счастливо бежали, а кусочек нейтральной территории…

— Которая скоро скроется под водой, — закончил Миллер. Оступившись, он едва не растянулся.

— Осторожно, не гибните раньше времени, — сказал капитан. — Вы, Миллер, теперь наша опора и надежда. Мы спасли вас, вы спасете нас.

— Ваше судно застраховано, Педро?

— Суда вольных охотников не подлежат страховке.

— И вам не жаль «Виктории»?

Капитан поправил:

— «Кондора».

— Все равно.

— Видите ли, Миллер, всякая профессия имеет свои неудобства. В том числе и профессия свободного пирата. Но мне не так обидно, как некоторым другим: я, по крайней мере, не таскаю с собой никаких драгоценностей. Без них оно как-то спокойней…

Уровень воды в трюме продолжал повышаться. Вода колыхала всякую дребедень, вытащенную из укромных трюмных уголков: деревянные ящики, засохшие шкурки бананов, ложе сломанной винтовки, фанерный совок.

Матросы подготовили плот. Педро сплюнул на воду и сказал:

— Ваш выход, Миллер. Не опоздайте, иначе спектакль сорвется.

Плот был загружен.

Капитан в последний раз окинул взглядом обреченное судно. «Кондор» приметно осел, ватерлиния ушла под воду.

— Здесь оживленная морская трасса, — сказал капитан, сверившись с картой. — На нас, я уверен, рано или поздно кто-нибудь наткнется.

Миллер потрогал носком одно из бревен плота:

— Лучше бы раньше.

— Как судьба распорядится. Я фаталист.

— Судьбе тоже иногда нужно подсказывать.

Капитан согласился:

— Золотые слова.

Четверо матросов и боцман — весь экипаж — снесли на плот свой нехитрый скарб. Миллер подивился его скудости — у каждого был лишь небольшой морской сундучок. Видимо, экипаж «Кондора» исповедовал фатализм, так же как и его капитан. Смуглые матросы не выглядели ни особенно озабоченными, ни встревоженными. Лица их были спокойны, движения размеренны. «Низшая раса», — привычно подумал Миллер.

— Как это ни парадоксально, то, что с нами случилось, — к лучшему, — сказал Педро. — У нас больше шансов, если мы покинем эту проклятую зону не на корабле, а на плоту.

— По крайней мере, это будет выглядеть более естественно, — добавил боцман.

Капитан многозначительно посмотрел на своего угрюмого пассажира:

— Надеюсь, ваши средства, Миллер, помогут нам выпутаться из этой передряги.

Матросы старались как можно дальше отгрести от «Кондора», чтобы плот не попал в водоворот.

Через несколько минут от «Кондора» осталась только скособоченная труба, которая продолжала отчаянно дымить.

— Старик сражается до последнего, — сказал капитан, и Миллер с удивлением уловил дрожь в его голосе.

— Отлетался «Кондор», — вздохнул боцман и снял рыбацкую зюйдвестку. — Сложил крылья.

Корабль скрылся под водой.

Что-то ухнуло, над местом гибели «Кондора» поднялся водяной горб, и высокая волна, побежавшая от него, едва не перевернула плот.

Матросы внешне безучастно смотрели на гибель корабля. Но может, они умели глубоко таить свои чувства — кто их разберет?

С самого начала путешествия на плоту Миллер понял, что на комфорт рассчитывать не приходится: плот заливало, плохо скрепленные бревна скрипели, все время норовя схватить ногу в капкан.

Теперь они не гребли. Плот дрейфовал, покорный морским течениям и ветру. Грести, выбиваться из сил бессмысленно, рассудил капитан: вероятность встречи с каким-либо кораблем не зависит от того, движется плот или не движется.

Боцман прикорнул на солнцепеке: выглянувшее из-за тучи солнце вдруг пригрело совсем по-летнему.

— Корабль! — закричал матрос.

Видимо, так кричал впередсмотрящий Колумба, когда каравеллы отважного генуэзца приближались к Новому Свету, но Миллер догадался, о чем идет речь. Он с беспокойством вглядывался вдаль: какой сюрприз преподнесет теперь ему судьба?

Капитан Педро оказался пророком: их действительно подобрали очень скоро.

Миллеру и тут повезло: судно, которое их подобрало, оказалось гражданским. Шкипер его, весьма эмоциональный француз, больше доверял не документам, которые просмотрел довольно невнимательно, а живому впечатлению.

Он и команда «Пенелопы» — так называлось судно, которое сняло с плота потерпевших бедствие, — затаив дыхание слушали рассказ Миллера о его печальной «одиссее». Оказывается, большинство из них недурно понимали по-немецки.

Размякший от горячей пищи и доброй порции арманьяка, Миллер поведал сначала о концентрационном лагере, в котором он провел четыре долгих года между жизнью и смертью.

Когда Миллер рассказывал о ночной погрузке боеприпасов, о том, как военнопленные бегом таскали тяжелые ящики, а падавших людей эсэсовцы добивали, кто-то спросил:

— И французы там были?

— Конечно. У нас был интернациональный лагерь: в бараках содержались и французы, и русские, и бельгийцы, и болгары, и югославы, и немцы…

— Немцы?! — удивленно переспросил шкипер.

— Те, которые шли против фю… Против этого подонка Гитлера, — пояснил Миллер. (Обмолвка могла ему дорого обойтись, но, кажется, на нее никто не обратил внимания.)

— А ты неплохо выглядишь, парень, — заметил один француз, хлопнув штурмбанфюрера по плечу.

Даже измызганный, в трюмной грязи, прилипшей к мокрой одежде, Миллер производил впечатление здоровяка.

Штурмбанфюрер вздохнул и негромко проговорил:

— У меня конституция такая, кость широкая, ничего не поделаешь. Все ошибаются. А у меня на теле живого места нет, — продолжал он с надрывом, — почки отбиты. Меня в лагере каждый день…

— Довольно, дружище, — громогласно прервал его шкипер. — Хватит вспоминать о том, что было. Нужно думать теперь не о прошлом, а о будущем.

— А я, когда читал, особенно в «Юманите», о немецких концентрационных лагерях, то думал, грешным делом: враки! — заметил тщедушный матрос с пышными усами. — Трудно поверить, что могут быть на свете такие ужасы. Только когда услышишь очевидца, того, кто прошел через все это…

— Все так и есть, как он рассказывает, — поддержал Миллера шкипер.

— Откуда ты знаешь, Пьер? — спросил пышноусый.

— Теперь уже можно об этом рассказать… Войне капут и Гитлеру капут, — сказал шкипер. — Мой младший брат служил во французской армии и в сороковом году, в самом начале «странной войны», попал в плен к бошам. Что-то там ему пришили, какую-то агитацию, что ли… В общем, упрятали его немцы в концентрационный лагерь.

— Во Франции? — поинтересовался Миллер, дуя на горячий эрзац-кофе.

— Нет, в Германии… Забыл я, как лагерь называется. Брату удалось переправить домой записку, одну-единственную… Больше мы от него ничего не имели. Страшная записка, доложу вам. Брат рассказывал в ней об одном надзирателе, который убивал пленных одним кулачным ударом.

Миллер поперхнулся. Откашлявшись, он покачал головой:

— У нас в лагере такого надзирателя, кажется, ее было.

— В Германии не один лагерь… Слушай, а может, ты с братом моим сидел? — оживился шкипер. — Его звали Жан, Жан Леру… Дома все его звали Птижан. Он и впрямь был малыш. Сухощавый такой, в очках… Его долго в армию не хотели брать, но он настоял-таки, добровольцем пошел. Отечество, видите ли, защищать… Отечество, которое продал Петэн. Брат сложил, наверно, голову… Был отчаянный спорщик…

— Теперь отольются ботам все слезы, — вставил усатый.

— Птижан был гордостью семьи. — продолжал шкипер. — Ему прочили блестящее будущее. Уже на первом курсе Сорбонны он напечатал какую-то выдающуюся статью по химии. Я-то в химии, честно говоря, мало что смыслю, но Птижан мне объяснял — что-то там связано с органическими соединениями. А, да что говорить, — махнул рукой Леру-старший. — Так ты не встречал Птижана? Может, он жив?.. — спросил шкипер с внезапно пробудившейся надеждой. — Леру…

Миллеру не потребовалось особо напрягаться, чтобы припомнить тщедушного француза с вечно спадающими очками, изможденного как смерть.

— Нет, не встречал. Но будем надеяться, что ваш брат жив, — ответил Миллер. — Сейчас, при усиленных бомбежках, многим заключенным, как мне, удается бежать из лагерей.

— Значит, ты, говоришь, бежал из лагеря во время бомбежки? — спросил Миллера капитан «Пенелопы». — А как же ты очутился в море?

Миллер отставил кружку с недопитым кофе.

— Я не прямо из лагеря бежал. Когда лагерь разбомбили — это случилось сразу после ночной погрузки боеприпасов, — эсэсовцы наскоро выстроили всех уцелевших заключенных в несколько колонн и погнали к морю. Мы решили — эвакуация…

— А оказалось? — нетерпеливо спросил кто-то из матросов.

— Оказалось — верно, эвакуация, да только… на тот свет, — усмехнулся Миллер. — Пригнали нас в Любек, а там уже приготовлены эшелоны. Затолкали нас в товарные вагоны, как скотину, и — к морю, в Любекскую бухту… И все это — в страшной спешке… В бухте стояли пустые суда… — Миллер полуприкрыл глаза, чтобы получше припомнить названия пароходов, между которыми он несколько часов назад чудом провел «Викторию» — «Кондора», и медленно, с паузами перечислил: — «Тильбек»… «Атен»… «Кап Аркона»… «Дейчланд»… Ну, еще там были сторожевые катера, баржи, мелкие суда…

Выражение настороженности исчезло с лица шкипера — Миллеру трудно было не поверить, так убедительно, с деталями рассказывал он.

Усатый что-то сосредоточенно припоминал.

— Тебя на какое судно посадили? — спросил он Миллера.

— «Кап Аркона», — ответил наугад штурмбанфюрер.

— Точно! Вспомнил! — радостно произнес усатый. — Это ведь такой большой океанский пароход, правда?

— Да.

— Я плавал на нем до войны, — улыбнулся воспоминаниям усатый, обращаясь ко всем.

— Задолго? — спросил шкипер.

— Задолго до войны, еще мальчишкой, с папой и мамой. Помнится, мы занимали каюту второго класса, на средней палубе… Комфортабельный корабль, ничего не скажешь. Отец говорил, что «Кап Аркона» обслуживает пассажирские линии Атлантики…

— Твои воспоминания потом, — перебил его шкипер.

Усатый смешался и умолк под его тяжелым взглядом.

— «Кап Аркона» — верно, комфортабельный лайнер. Но нас там набили столько, что яблоку негде было упасть. Я поднимался на борт одним из последних и прикинул на глазок, сколько заключенных прошло по трапу: пожалуй, около пяти тысяч, не меньше, — продолжал Миллер. — Дожидаясь своей очереди, я прислушивался к репликам, которыми перебрасывались эсэсовские охранники… Из этих разговоров я понял, что на нескольких баржах немцы разместили узников, пригнанных из Штутгофа, а на пароходе «Дейчланд» — заключенных из Заксенхаузена и Равенсбрюка, что пароходы с заключенными должны торпедировать гитлеровские подводные лодки.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Молодой красавице вдове, вынужденной вступить в новый брак, чтобы получить огромное наследство, совс...
Это – пожалуй, самая необычная из книг Стивена Кинга. Книга, в которой автобиографические, мемуарные...
Ужас, что пришел в сытый, богатый городок, принял одно из самых древних обличий в мире – обличье цыг...
В обычном маленьком городке живет обычный человек, медленно, но верно погружающийся в пучину черной ...
Благородные аферисты и по совместительству частные детективы красавица и умница Лола, ее друг Леня М...