Волчье логово Геммел Дэвид

Глава 10

Они разбили лагерь в лесной лощине и развели костер, обложив его камнями. Сента, Ангел и Белаш спали, а Нездешний взял на себя третью смену караула. Он сидел на пригорке, прислонясь к дереву, сливаясь в своей черной одежде с мраком ночи. Рядом лежал пес, которого он назвал Рваным.

Мириэль легла спиной к огню, завернувшись в плащ. Плечам было тепло, а ногам холодно. Осень близилась к исходу, и в воздухе пахло снегом. Ей не спалось. От хижины они ехали почти в полном молчании, но Мириэль держала со своими спутниками мысленную связь. Белаш думал о доме и о мести, а в его мыслях о Нездешнем неизменно присутствовал острый нож. Ангел был растерян. Он не хотел ехать на север, но и бросать их не хотел. Его мысли о Мириэль были столь же противоречивы. Он любил ее почти отеческой любовью и все же испытывал к ней вожделение. Сента подобным раздвоением не страдал. Его ум изобиловал сладострастными картинами, которые и волновали, и пугали юную горянку.

Нездешнего она не трогала, боясь темной области, которая открылась ей в Нем. Она села, подложила хворосту в костер и протянула ноги к огню. В голове у нее начал шептать какой-то голос, так тихо, что поначалу она подумала, будто ей это мерещится. Но голос не уступал, хотя слов она по-прежнему не разбирала. Она сосредоточилась, собрав в горсть всю свою силу, но безуспешно. Это начинало ее бесить. Она легла, закрыла глаза, и дух ее вышел из тела. Теперь шепот стал яснее, но по-прежнему казалось, что он идет откуда-то очень издалека.

— Кто ты? — спросила она.

— Доверься мне!

— Нет.

— От этого зависит жизнь множества женщин, детей и стариков. — Покажись!

— Не могу: я слишком далеко от тебя, и даже разговор дается мне с трудом.

— Чего же ты хочешь от меня?

— Вернись в свое тело и разбуди Белаша. Пусть он протянет левую руку над костром и разрежет ладонь, чтобы кровь упала в пламя. Скажи, что так велел ему Кеса-хан.

— И что же потом?

— Потом я приду к тебе, и мы поговорим. — Чьи жизни от этого зависят? — спросила она, чувствуя, как взволнован ее собеседник.

— Я не могу больше говорить. Скорее, иначе связь прервется. Мои силы на исходе.

Мириэль вернулась в свое тело и подошла к Белашу, но он сам вскочил на ноги с ножом в руке. Она передала ему приказ Кеса-хана, думая, что надир начнет расспрашивать ее и сомневаться. Однако он тут же простер руку над костром и полоснул ножом по раскрытой ладони. Кровь пролилась в огонь.

Тогда Кеса-хан заговорил так громко, что Мириэль едва устояла на ногах.

— Теперь ты можешь прийти ко мне.

— Могу я доверять этому Кеса-хану? — спросила она у Белаша.

— А он что говорит?

— Говорит, что да.

— Тогда не противься ему. — Мириэль, не веря словам, прочла то, что скрывалось за ними. Белаш боялся Кеса-хана, но и восхищался им, и без колебаний доверил бы ему свою жизнь.

Мириэль легла и позволила духу выйти из тела. Ее сразу же втянуло в водоворот света и красок. Она неслась сама не зная куда, ее влекло через тысячу ярких радуг во тьму более глубокую, нежели смерть. Но прежде чем ее страх успел смениться паникой, тьма рассеялась, и Мириэль оказалась в каком-то селении на берегу озера. Дома здесь были неказисты, но надежно защищали от снега и зимней стужи. У воды играли дети, и Мириэль узнала себя и Криллу. Рядом на перевернутой лодке сидел мужчина, высокий и стройный, с большими задумчивыми глазами и курчавыми волосами.

У Мириэль сжалось сердце, и впервые за двенадцать лет она вспомнила лицо своего родного отца. Шла последняя зима перед нашествием вагрийцев, и все ее родные и друзья были еще живы. Это было мирное время, полное тихой радости.

— Хорошо ли тебе, когда ты смотришь на это? — спросил старик, сидящий рядом с ней.

— Да. Очень хорошо. — Она присмотрелась к старику. Ростом он был не более четырех с половиной футов, и сквозь кожу на груди просвечивали тонкие, как у птицы, ребра. Голова казалась чересчур большой для тела, и космы жидких волос падали на плечи. У него недоставало двух передних зубов, и он шепелявил. Весь его наряд состоял из драных штанов и мягких постолов, подвязанных тесемками из черной кожи.

— Я — Кеса-хан.

— Мне это ни о чем не говорит.

— Скажет еще, — заверил он. — У нас с тобой общий враг — Цу Чао. — Он почти выплюнул это имя.

— Я не знаю, кто этот человек.

— Он послал Черных Рыцарей убить твоего отца, и он же посылает готирское войско истребить мой народ. И он известен тебе, Мириэль. Смотри. — Прибрежная деревня исчезла, и они оказались на высокой стене над цветником. Внизу сидел человек в темных одеждах, с прилизанными волосами и заплетенными в косы длинными бакенбардами. Мириэль напряглась. Это был тот покрытый чешуей ловец, что пытался схватить ее и Криллу пять лет назад, перед тем как серебряный рыцарь спас их. Но теперь на нем не было чешуи — обычный человек, сидящий в своем саду.

— Пусть внешность тебя не обманывает, — предостерег Кеса-хан. — Ты видишь перед собой Зло.

— Почему он хочет убить моего… отца? — Мириэль не сразу произнесла это слово — образ родного отца еще стоял у нее перед глазами.

— Чтобы помочь Бодалену, который ему служит. Он полагал, что убить Нездешнего очень просто — а после он сможет вернуть Бодалена в Дренай и спокойно ждать, когда сын предаст отца. — Старик издал сухой, неприятный смешок. — Знай он Нездешнего так, как знаю его я… Ха! Я тоже пытался когда-то убить его. Я послал за ним в погоню шестерых оборотней и двадцать отборных воинов. Никто их них не вернулся назад. У него дар лишать жизни других.

— Ты ему враг?

— Теперь уже нет! — заверил он. — Теперь я хотел бы стать его другом.

— Почему?

— Потому что мой народ в опасности. Ты не знаешь, что это такое — жить под готирским ярмом. По их законам у нас нет никаких прав. На нас охотятся, как на животных, и никто не смеет поднять голос в нашу защиту. Казалось бы, довольно и этого, но нет! Теперь Цу Чао убедил императора, что мое племя — старейшее среди кочевого народа — следует стереть с лица земли. Истребить под корень! И солдаты скоро выступят в поход.

— Чем же отец может помочь вам — один?

— Он — Тень Дракона, надежда моего народа. А с ним вместе идут Белый Тигр Ночи и старый Попробуй-убей-меня. Есть еще Сента — и ты, что, возможно, еще важнее.

— Но нас только пятеро. Армией это не назовешь.

— Там будет видно. Попроси Нездешнего прийти в Лунные горы. Попроси его помочь нам.

— Зачем ему это? В свое время ты пытался его убить.

— Скажи ему, что готиров вдесятеро больше, чем нас. Скажи, что мы обречены на гибель. Скажи, что у нас больше двухсот детей, которые будут убиты.

— Ты не понимаешь. Это же не его дети. Ты просишь его рискнуть своей жизнью ради людей, которых он не знает. Он даже задумываться не станет.

— Как знать, Мириэль. Главное, передай ему все, что я сказал.

Круговерть красок замелькала снова, и дух Мириэль ошеломляюще быстро слился с телом. Нездешний сидел рядом, и солнце стояло высоко на небе.

Нездешний испустил вздох облегчения, когда Мириэль открыла глаза, и погладил ее по голове.

— Что случилось? — спросил он. Она ухватилась за его руку и села. Голова разламывалась от боли, во рту пересохло.

— Воды, — прохрипела она. Ангел подал ей кожаную флягу, и она жадно напилась. — Нам надо поговорить, — сказала Мириэль Нездешнему. — Наедине.

Все прочие отошли, и она рассказала о своей встрече с Кеса-ханом. Нездешний молча выслушал ее.

— Ты веришь ему? — спросил он под конец.

— Да. Он не все мне сказал, но то, что он сказал — это правда. По крайней мере сам он верит, что это правда. Его народу грозит уничтожение.

— Почему он назвал меня Тенью Дракона?

— Не знаю. Ты поедешь к нему?

— По-твоему, я должен? — улыбнулся он.

Она отвела глаза.

— Когда мы с Криллой были маленькие, нам нравилось слушать сказки, которые рассказывала мать… Даниаль. Сказки о героях, которые переплывали огненные моря, спасая принцесс. Мы и сами чувствовали себя принцессами, потому что ты нас спас. И помог спасти всех дренаев. Мы любили тебя за это.

— Я делал это не ради дренаев, а ради себя самого.

— Теперь я это знаю — и не хочу влиять на тебя. Я знаю, за меня ты пошел бы на смерть — так же, как за мать и за Криллу. И я знаю, зачем ты едешь на север. Ты хочешь отомстить.

— Таков уж я есть, Мириэль.

— Ты всегда был лучше, чем думал сам. — Она погладила его впалую щеку. — И какой бы выбор ты ни сделал, я не стану тебя осуждать.

Он кивнул.

— А куда бы хотела отправиться ты?

— С тобой, — просто ответила она.

— Повтори еще раз, что он сказал. — Она повторила, и Нездешний сказал: — Старый хитрец.

— Согласна, но почему ты так говоришь?

— Из-за детей. Он не преминул уведомить меня о них. Он слишком хорошо меня знает. Ох, как же я ненавижу этих колдунов! — Он глубоко, прерывисто вздохнул, снова припомнив мертвое личико своего сына среди ярких цветов. Сколько было бы мальчику теперь? Пожалуй, чуть больше, чем Сенте.

Он подумал о Бодалене — и о Карнаке. Сента, Белаш и Ангел ждали около лошадей. Он подозвал их и попросил Мириэль рассказать все еще раз.

— Он, как видно, считает нас полоумными, — сказал Ангел, дослушав до конца.

— Он чересчур хорошо нас знает, чтобы думать так, — возразил Белаш.

— Что это, по-твоему, должно означать?

— Да полно, Ангел, разве тебе не хотелось бы совершить невозможное? — осклабился Сента.

— Нет, не хотелось бы. Только юнцы вроде тебя могут такого хотеть. Ты бы урезонил его, Дакейрас.

— Вы все вольны ехать куда захотите, — сказал Нездешний. — Ко мне вас никто не привязывал.

— Ну а сам-то ты? Неужто поедешь в горы?

— Да, поеду.

— И как же ты намерен помешать готирам? Выедешь им навстречу на белом коне, назовешься и объявишь, что не позволишь им перебить бедных надиров?

— Повторяю: вы вольны ехать куда пожелаете.

— А как же Мириэль? — спросил Ангел.

— Мириэль сама отвечает за себя, — сказала девушка. — Я еду в Лунные горы.

— Но почему? — вскричал Ангел. — Почему вы все уперлись на этом?

Нездешний помолчал и пожал плечами.

— Не люблю, когда убивают невинных.

Голос Вишны был спокоен, но Дардалион чувствовал в нем подспудное напряжение.

— Не постигаю, как можно быть уверенным, что эта женщина послана нам Истоком. Мы все согласны выйти на смертный бой против Зла, и это решение у меня сомнений не вызывает. Мы могли бы отправиться в Пурдол, чтобы помочь Карнаку оборонять крепость от вентрийцев, могли бы предложить свою помощь коменданту Дельноха. Но ехать куда-то в степь и рисковать жизнью ради мелкого надирского племени… Какая в этом цель, отец? Дардалион, не отвечая, повернулся к остальным: белокурому Магнику, стройному Палисте и молчаливому, погруженному в себя Экодасу.

— Что скажешь об этом ты, брат? — спросил он Магника.

— Я согласен с Вишной. Что надиры могут предложить миру? Ничего. У них нет философии, нет искусств, нет наук, кроме разве что умения воевать. Отдать за них жизнь было бы бессмысленно, однако я готов подчиниться твоему решению, отец.

— А ты, мой мальчик? — обратился Дардалион к Палисте.

— Трудный вопрос, — произнес тот густым басом, не подходящим к его хрупкой фигуре. — Мне кажется, ответ зависит от того, как рассматривать приход этой женщины к нам. Если ее послал сюда Исток, путь наш ясен. Если же нет… — Палиста развел руками.

— Я согласен с Палистой, — сказал Экодас. — Суть заключается в женщине. При всем моем уважении к Вишне и Магнику, их доводы не убеждают меня. Кто дал нам право судить, нужны миру надиры или нет? Если бы мы стремились спасти одну-единственную жизнь, один Исток мог бы ведать, чего эта жизнь стоит. Быть может, спасенный нами станет великим надирским пророком — а не он, так сын его или внук. Откуда нам знать? Вопрос, однако, в том, послана женщина Истоком или нет. Она ни о чем нас не просила — быть может, ключ в этом?

— Понимаю, — сказал Дардалион. — Ты полагаешь, что ей было видение и потому она пришла за помощью к нам?

— Тому было немало примеров. — В таком случае, к чему нам вера?

— Я не понимаю, отец.

— Вера, Экодас. К чему нам вера, если существуют доказательства?

— Неубедительно, — заявил Палиста. — Следовательно, тому, кто придет и скажет, что он послан Истоком, верить не следует?

— Превосходно, дорогой мой Палиста! — расхохотался Дардалион. — Но это значило бы бросаться из одной крайности в другую. Я хотел лишь сказать, что вера должна присутствовать во всем, что недоказуемо. Если бы девушка сказала, что послана Истоком, мы прочли бы ее мысли и узнали правду. Мы руководствовались бы знанием и не испытывали нужды в вере. Однако мы молились о ниспослании нам знака: куда следует отправиться Тридцати. И что же мы получаем в ответ? Экодас спасает из беды надирку. Зачем она здесь? Чтобы найти своего брата и привести его домой, где ожидается нашествие врага. Кто этот враг? Не кто иной, как Цу Чао, чье злодейство побудило меня собрать нас, Тридцать, воедино. Разве все это недостаточно красноречиво? Разве вы не чувствуете, как сплетаются вместе нити судьбы?

— Мне трудно судить, — вздохнул Вишна. — Среди Тридцати я единственный готир. Мои родные и друзья занимают высокие посты в императорском совете. Возможно, в этом походе будут участвовать люди, которых я хорошо знаю. Мне делается не по себе при мысли, что я могу обнажить меч против своих друзей.

— Я понимаю тебя, — сказал Дардалион, — и тем не менее верю в то, что Шиа послана нам свыше и что цель наша — Лунные горы. Это все, что я могу сказать.

— Я думаю, нам следует помолиться опять и попросить новых указаний, — сказал Экодас. Остальные поддержали его.

— Вера прежде всего, — добавил Вишна, — но должен быть и другой знак.

— Вряд ли его напишут нам в небе огненными буквами, — мягко заметил Дардалион.

— Пусть так, — ответил Экодас, — но если нам суждено умереть в надирских степях, Исток приведет нас туда.

Дардалион посмотрел на каждого из молодых людей и встал.

— Хорошо, братья, будь по-вашему. Мы подождем. И помолимся.

Экодас спал чутко — Шиа словно проклятие на него наложила. Она и правда снилась ему, и он постоянно просыпался, страдая от подавляемой страсти. Он попытался молиться, но не смог и стал твердить про себя самые трудные мантры. Это помогало, но ненадолго, и он снова видел перед собой ее кожу, похожую на позлащенную слоновую кость, и темные миндалевидные глаза.

Он встал с постели за час до рассвета — тихо, чтобы не разбудить пятерых братьев, спавших в одной комнате с ним, взял из сундука чистый белый хитон и спустился на кухню.

Толстяк Мерлон уже раскутывал большие круги сыра, обернутые в грубый холст. В дальнем углу Глендрин возился у печи, и пахло свежим хлебом.

— Рано ты нынче, — сказал Мерлон, увидев Экодаса.

— Не спится что-то, — признался тот.

— А я бы охотно прихватил еще часок, брат мой.

— Ступай, я поработаю за тебя.

— Будь благословен десятикрат, Экодас, — просиял Мерлон, обнимая его. Толстяк, в свои двадцать шесть уже начавший лысеть, отличался необычайной силой. Монахи подшучивали над его аппетитом, но на Мерлоне было не так уж много жира, если не считать живота, и Экодас едва не задохнулся от его хватки.

— Хватит, Мерлон, пусти! — просипел он.

— Увидимся за столом. — Толстяк зевнул и побрел прочь.

— Принеси мне ухват, Экодас, — попросил Глендрин, открывая дверцу печи. Экодас снял ухват со стены, прикрепил к нему рифленую железную лопату и подал пекарю. Тот подцепил на лопату три золотистых каравая и вынул их из печи, а Экодас, надев белые шерстяные рукавицы, сложил хлеб на длинный кухонный стол. Всего в печи было двенадцать хлебов, и от их запаха Экодасу стало казаться, будто он неделю не ел.

— Мерлон сбил масло, — сказал Глендрин, садясь к столу, — но, бьюсь об заклад, съел при этом не меньше половины.

— У тебя вся борода в муке — ты словно древний старец.

Глендрин с усмешкой отряхнул рыжую, расчесанную натрое бородку.

— Думаешь, эта женщина и вправду послана? — спросил он.

Экодас пожал плечами.

— Ели она и послана, то мне в наказание.

— Значит, десять благословений Мерлона будут тебе в самый раз, — хмыкнул Глендрин, грозя ему пальцем. — Мысли о плотском суть грех!

— А ты как с ними справляешься? — спросил Экодас.

Улыбка Глендрина померкла.

— Никак, — сознался он. — Давай-ка работать.

Они нарезали сыр, натаскали свежей воды из колодца и расставили на столе в трапезной тарелки, кувшины и кубки.

Экодас положил на поднос хлеб и сыр для Шиа, волнуясь при мысли о том, что опять увидит ее.

— Не могу найти яблочный сок, — сказал он Глендрину.

— Он у нас вышел еще вчера.

— Но я обещал ей.