История московских кладбищ. Под кровом вечной тишины Рябинин Юрий

Василий Макарович Шукшин 1929–1974;

Александр Львович Дымшиц 1910–1975;

Поэт С. Васильев 1911–1975;

Поэт Михаил Кузьмич Луконин 1918–1976;

Сергей Сергеевич Смирнов 1925–1976;

Константин Федин 1892–1977;

Драматург Алексей Файко 1893–1978;

Писатель Владимир Германович Лидин 1894–1979;

Поэт Николай Семенович Тихонов 1896–1979;

Агния Барто. Писательница 1906–1981;

Полевой (Кампов) Борис Николаевич 1908–1981;

Алексей Александрович Сурков 1899–1983;

Писатель Борис Черный 1904–1984;

Валентин Петрович Катаев 1897–1986;

Писатель Александр Петрович Кулешов (Нолле) 1921–1990.

Писательница Надеждина Надежда Августиновна 7. 09. 1905–4. 10. 1992.

Значит, Новодевичье отнюдь не уравнивает всех, кто здесь оказался. На кладбище существует две, по крайней мере, степени признания: урна в колумбарии — одна, а погребение в землю, не всегда даже «гробом», а иногда «пеплом», — другая, несоизмеримо более высокая.

Некоторые писательские захоронения до крайности запущены. Это, кстати, тоже подтверждает, что Новодевичье далеко не всегда гарантирует всякому попавшему на него признания в качестве национального достояния с соответствующими посмертными льготами. Если у покойного не осталось никого из близких, то могилу его, надгробие или урну в колумбарии участь ждет обычная в таких случаях, как на самом захолустном погосте, — запустение, разрушение.

На Новодевичьем повсюду встречаются таблички на могилах — «Родственникам просьба зайти в администрацию кладбища». Такие предуведомления администрация делает в тех случаях, если какая-либо могила многие годы не знает ухода, если разрушился или вообще исчез памятник на ней и т. п. Но, судя по тому, что и сами эти таблички ветшают со временем, положительного действия они не имеют, родственники, как правило, не объявляются. Возможно, таковых вообще уже нет. Значит, какая-то часть захоронений главного московского пантеона обречена на исчезновение, как на любом кладбище.

Однажды, прогуливаясь по Новодевичьему, автор очерка стал свидетелем довольно необычной картины: несколько десятков детей, вооружившись метлами и граблями, убирались на могилах и расчищали дорожки. Оказалось, что это учащиеся расположенной поблизости 45-й школы. И уборка на кладбище — это их давняя традиция. Дело в том, что в советские времена пионерская дружина школы носила имя Николая Островского. А по соседству со школой, как мы знаем, находится самая могила автора культовой для своего времени «Стали». И вот инициативные пионеры придумали взять на себя заботу о могиле Островского. Поначалу это была, конечно, чисто идеологическая акция, но впоследствии, уже при нынешнем режиме, как рассказала нам заместитель директора школы по воспитательной работе Ирина Леонидовна Кокорина, она переросла, превратилась в некий практический историко-краеведческий факультатив, способствующий к тому же развитию у детей чувства собственной причастности к сохранению отечественного исторического и культурного наследия. В школе это и подобные мероприятия именуются «неделями добрых дел». Для детей польза от таких «недель» очевидная.

Но не может же эта польза служить оправданием некоторым взрослым в их нежелании уделять внимание погибающему культурному и историческому наследию в надежде, что ему — наследию этому — не позволят окончательно погибнуть… малолетние школьники!

На московских кладбищах, в том числе и на Новодевичьем, на грани исчезновения многие писательские захоронения. Но при этом Союз писателей — организация весьма авторитетная и, прямо сказать, не бедная — нисколько этим не интересуется. Не замечает. Сейчас среди членов СП и особенно в верхах союза почти нормой сделалось заявлять, позиционировать свою воцерковленность. Так, может быть, писательские вожди, перефразируя вероучение, считают, что СП не есть союз мертвых, но живых? Почему, видимо, предоставляют мертвым погребать своих мертвецов. Да! — и еще умывают руки, — конечно! Все по Писанию.

Совсем недавно нишу с прахом упомянутого в колумбарном списке писателя Савелия Лев-Савина кто-то заботливо прикрыл стеклом. До этого же многие годы захоронение представляло собой зрелище в высшей степени удручающее: стекло отсутствовало вовсе, надтреснутая урночка лежала на боку, надпись на ней уже было почти не разобрать. Самый пепел просыпался! — и его постепенно выдувал ветер из ниши. Допустим, этот Лев-Савин был незначительным писателем. И даже, скорее всего. Но что же, это ему такое наказание посмертное выпало за его незначительность?! Так что ли? На Новодевичьем есть писатели, которым установлены грандиозные монументы, а подойдешь к нему, голову сломаешь, но не в жизнь не вспомнишь, что именно написал «зде лежащый». Значит, благоустройство захоронения зависит единственно от отношения к нему каких-то заинтересованных лиц. И меньше всего от заслуг или величины дарования покойного. Спасибо тем подвижникам, которые хотя бы отсрочили исчезновение захоронения писателя Лев-Савина, — может быть, когда-нибудь оно будет обустроено более основательно. Уж не дети ли из соседней школы опять пришли на выручку?..

В разной степени запустения находятся теперь на Новодевичьем могилы писателя Александра Степанова, поэтов Григория Санникова и Бориса Александровича Садовского (1881–1952), художника Георгия Богдановича Якулова (1884–1928), скульптора Александра Павловича Кибальникова (1912–1987), философа академика Марка Борисовича Митина (1901–1987) и некоторые другие.

Александр Степанов — автор известной дилогии «Порт-Артур», за которую он в 1946 году был удостоен Сталинской премии. Сколько раз книга эта издавалась по всему Союзу, трудно даже подсчитать. Относительно недавно, в связи со 100-летием Русско-японской войны, «Порт-Артур» опять оказался востребован. Виртуозно ориентирующиеся в конъюнктуре издатели не упустили своего: не без выгоды, вероятно, для себя, они в очередной раз выпустили книгу в свет. Но никто из них не догадался отчислить какую-нибудь «десятину» на восстановление могилы кормильца. А к следующему юбилею Русско-японской такая жертва может уже и не потребоваться: могила Александра Степанова тогда просто не отыщется больше на кладбище.

Глядя на могилу скульптора Александра Кибальникова, нельзя не припомнить поговорку — сапожник без сапог. Там не то что величественного монумента, под стать эстетике автора Маяковского на Триумфальной, — сколько-нибудь приличной плиты нет! Так, невзрачная табличка, — и будет с него! Зато здесь же на кладбище, по соседству, стоит несколько работ знаменитого скульптора: памятники на могилах — драматурга Николая Федоровича Погодина (1900–1962), режиссеров братьев Васильевых, того же Маяковского и другие.

Философа М. Б. Митина за его верноподданническое служение официальной советской идеологии прозвали Мраком Борисовичем. А немедленно после смерти, в духе модных тогда перестроечных разоблачений, объявили «зловещей фигурой» и «Лысенкой философии». Но возникает вопрос вполне философский: достойно ли мстить могиле? История знает много примеров, когда недоброжелатели покойного вымещали свою ненависть на месте его упокоения — в разное время были целенаправленно разорены могилы Лжедмитрия Первого, Распутина, Столыпина и другие. Но неужели цивилизация так и не преодолела этих мародерских инстинктов?

Могила М.Б. Митина. Новодевичье кладбище

Могила «Мрака Борисовича» на Новодевичьем заросла многолетним густым бурьяном. О погребенном под этими джунглями сообщает лишь крошечная облезлая табличка, вроде тех, что втыкают в холмики на лагерных погостах. Вспомним, что здесь покоится академик АН СССР.

Первую могилу, которую видит всякий посетитель Новодевичьего, — поэта Николая Николаевича Асеева. Она находится у самого входа, по нечетной стороне аллеи. И тоже, кстати, «в озере». На монументе выбит год рождения поэта — 1899-й. На самом деле он родился на десять лет раньше. Многие годы, сколько стоит памятник, это недоразумение никто не исправляет, да и, кажется, не придает ему особенного значения.

На величественном монументе Сергею Алымову выбита строчка из его известного стихотворения «Россия». Но по какой-то причине там фривольно переставлены слова, причем эффект от написанного в значительной степени теряется. У Алымова в оригинале это звучит так: Россия вольная, страна прекрасная, Советский край, моя земля!

Есть на Новодевичьем по крайней мере одно захоронение… тайное. Вдове умершего поэта Николая Владимировича Шатрова (1929–1977) не позволили похоронить мужа на Новодевичьем, хотя у нее и имелся там родовой участок: не по заслугам-де! И тогда вдова, не регистрируя в кладбищенской конторе эти похороны, просто незаметно закопала, где следует, прах мужа и сделала на монументе соответствующую запись. На многие годы Шатров — настоящий большой поэт, которым восхищался Пастернак, — был незаслуженно забыт: советская критика находила «отсутствие социального оптимизма» в его поэзии и упрекала в упадничестве. Лишь в начале 1990-х Шатров был открыт заново. Эта заслуга принадлежит литературоведу и публицисту Льву Николаевичу Алабину, который принялся активно популяризировать Шатрова: писать о нем, публиковать в периодике его стихи и, в конце концов, пробудил интерес к поэту среди ценителей поэтического творчества. В последние годы в разных издательствах вышло несколько сборников стихотворений Шатрова. В 1971-м Шатров, словно предчувствуя свою посмертную судьбу, написал:

  • Развейте пепел — это тело,
  • Огонь душе не повредит,
  • Да и она сгореть хотела:
  • Сегодня быть не духом — стыд.

Писатель Евгений Ефимович Поповкин вошел в историю литературы не столько благодаря собственному творчеству, хотя его роман «Семья Рубанюк» и остается одним из лучших произведений о войне, сколько в заслугу за издание чужого текста. В 1966–1967 годах, когда Поповкин был главным редактором журнала «Москва», он впервые опубликовал роман «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова. Нужно сказать, роман этот весьма сомнительных достоинств, но у молодых он пользуется некоторым успехом. Во всяком случае, «Мастер» сделался одним из самых издаваемых романов в последние десятилетия. И о Поповкине нет-нет, да и вспомнят, что это именно он дал популярному сочинению путевку в жизнь.

Могила автора «Мастера и Маргариты» — одна из наиболее почитаемых на кладбище. Но почтение, которое ей оказывают посетители, скорее вредит ее благоустройству, нежели идет на пользу: нигде больше на всем Новодевичьем так не вытоптана земля, как вокруг булгаковского камня. К тому же камень, как можно судить, за многие годы ни разу не поправляли, он завалился на спину, врос глубоко в землю и, как айсберг, едва возвышается над поверхностью.

Считается, что надгробие это стояло когда-то… на могиле Н. В. Гоголя в Даниловском монастыре.

Сейчас у Гоголя на Новодевичьем, так же как и на прежнем месте, стоят два надгробия — большой гранитный саркофаг и новый черный крест на голгофе. Крест этот установлен совсем недавно. Многие годы на его месте на высоком постаменте-колонне с надписью: от Правительства Советского Союза, стоял белокаменный бюст, выполненный скульптором Н. В. Томским. Но прежде, еще в Даниловском монастыре, «в ногах» у Гоголя был установлен черный, грубо обтесанный, камень-голгофа с высоким крестом на вершине. Нынешнее надгробие выполнено как раз по его подобию. Но когда «от правительства» Гоголю был пожалован бюст на новую его могилу, старый камень за ненадобностью будто бы отволокли в гранильную мастерскую — авось пригодится для чего-нибудь.

Некоторые источники сообщают, что, когда умер писатель Булгаков, его вдова, в поисках достойного памятника обожаемому супругу, заглянула и к каменотесам на Новодевичьем. Здесь, среди прочих бывших в употреблении надгробий, она вдруг, к изумлению своему, увидела старую гоголевскую голгофу. Она якобы узнала ее по эпитафии — «Ей гряди Господи Иисусе». Смекнув, какое важное символическое значение приобретет этот камень на новом месте, вдова распорядилась положить его на могилу покойного мужа. Любопытно заметить, что узнала она камень не по выбитому на нем имени покойного, над которым он прежде стоял, а лишь по эпитафии.

Могила Н.В. Гоголя. Новодевичье кладбище

Скорее всего, эта версия исходит от самой вдовы. Но если сличить по старым фотографиям гоголевский камень с тем, что лежит теперь на могиле Булгакова, то, кажется, даже неспециалисту будет очевидно, что это вовсе не одно и то же: голгофа Гоголя была грушевидной формы — заостряющаяся к вершине, в то время как на булгаковской могиле лежит камень совсем других геометрических параметров — близкий, если уж сравнивать с плодами, к яблоку или картофелине. К пятидесятилетию со дня смерти Гоголя поклонники писателя украсили его надгробие новой деталью: в камне-голгофе, ближе к вершине, было вырублено небольшое отверстие, лунка, для неугасимой лампады. Ее хорошо видно на фотографии в книге Саладина. Где такая лунка на камне, что лежит на могиле Булгакова? И уж тем более не может служить доказательством идентификации камня эпитафия. Это выражение — «Ей гряди Господи Иисусе» — встречалось на надгробиях в старину совсем нередко. Но, во всяком случае, байка, что-де на могиле Булгакова гоголевский памятник, так и прижилась.

Еще более изобретательно увековечила память мужа вдова поэта Владимира Александровича Луговского (1901–1957). Она разделила покойного на две неравные части и похоронила их в двух разных местах — в Москве и в Крыму.

Луговской очень любил Ялту. Он нередко говорил, что его сердце принадлежит чудному городу у моря. А жена, по всей видимости, эту фигуру речи — синекдоху, — образно передающую любовь мужа к экзотическому уголку, поняла буквально. Потому что когда он умер, жена распорядилась следующим образом. Эту потрясающую историю рассказал нам близко знавший Луговского поэт Евгений Рейн.

Вот что сделала эта необыкновенная женщина. Она купила два ящика коньяку. С одним ящиком она явилась в мертвецкую и уговорила сторожа позволить ей вырезать у мужа сердце. Вырезать сердце! — легко сказать! — это же не локон с головы срезать. Но она смогла. Сама! Своими руками! Другой ящик пошел в уплату некоему крановщику, которого она подрядила посодействовать в ее бесподобной авантюре. При помощи мудреного агрегата была сдвинута в каком-то особенно любимом Луговским месте Ялты скала. Лихая вдовица положила под нее сердце мужа. И подельник аккуратно опустил скалу на место. Самый же труп Луговского обычным порядком отправился в Москву, где и был по чести похоронен на Новодевичьем. А в Ялте скала с сердцем поэта теперь одна из достодивностей города.

Еще одним из самых посещаемых писательских захоронений на Новодевичьем кладбище вот уже тридцать лет остается могила В. М. Шукшина. Известный артист Алексей Захарович Ванин снимался вместе с Шукшиным в фильмах «Калина красная» и «Они сражались за родину», — он всегда рассказывает много интересного о Василии Макаровиче. По словам Ванина, смерть Шукшина была вовсе не случайна и, возможно, имела криминальный характер. Шукшин был для многих неудобен: некоторых очень раздражало его искусство, те ценности и идеалы, которые он проповедовал. Кстати, Ванин совершенно исключает популярную одно время версию, что якобы Шукшина извел Бондарчук на съемках фильма «Они сражались за родину». Действительно Шукшин вначале не хотел принимать участия в съемках у Бондарчука, потому что тот в свое время нелестно отзывался о его «Калине». Но уже когда он все-таки согласился, и началась работа, отношения у них установились исключительно доброжелательные. Больше того, как рассказывает Алексей Ванин, Василий Макарович замечательно себя чувствовал, даже поправился. Курил, правда, неумеренно. И его скоропостижная смерть стала для всех совершенным шоком.

Даже похороны Шукшина стали свидетельством некой закулисной игры, каких-то интриг против него. Кто-то распорядился похоронить его на Введенском кладбище — далеко не самом престижном в Москве. И там уже была выкопана могила. Тогда к самому Брежневу обратился Михаил Шолохов. Он просил посодействовать похоронить крупнейшего деятеля культуры в каком-нибудь более соответствующем его величине месте. Брежнев очень любил фильм «Живет такой парень» и, узнав, что автор любимой картины и есть этот самый Шукшин, лично распорядился похоронить его на Новодевичьем.

Разумеется, помимо писателей, на Новодевичьем похоронено много и другой творческой и научной интеллигенции. Список одних только ученых — академиков, профессоров, лауреатов — по длине не уступит писательскому. Назовем лишь немногих: психиатр Владимир Петрович Сербский (1858–1917), хирурги — Алексей Васильевич Мартынов (1868–1934), Александр Васильевич Вишневский (1874–1948), Николай Нилович Бурденко (1876–1946), Александр Александрович Вишневский (1906–1975), авиаконструкторы — Николай Николаевич Поликарпов (1892–1944), Семен Алексеевич Лавочкин (1900–1960), Михаил Леонтьевич Миль (1909–1970), Андрей Николаевич Туполев (1888–972), Николай Ильич Камов (1902–1973), Сергей Владимирович Ильюшин (1894–1977), Александр Сергеевич Яковлев (1906–1989), конструктор ракетно-космической техники Михаил Кузьмич Янгель (1911–1971), Георгий Николаевич Бабакин (1914–1971), Владимир Николаевич Челомей (1914–1984), геологи — Иван Михайлович Губкин (1871–1939), Владимир Афанасьевич Обручев (1863–1956), географ и полярник Иван Дмитриевич Папанин (1894–1986), биолог Владимир Иванович Вернадский (1863–1945), химик Николай Дмитриевич Зелинский (1861–1953), математик и геофизик Отто Юльевич Шмидт (1891–1956), физики — Сергей Иванович Вавилов (1891–1951), Лев Давыдович Ландау (1908–1968), Игорь Евгеньевич Тамм (1895–1971), Петр Леонидович Капица (1894–1984), Николай Николаевич Семенов (1896–1986), Яков Борисович Зельдович (1914–1987), историк Евгений Викторович Тарле (1874–1955), языковед Сергей Иванович Ожегов (1900–1964), философ Бонифатий Михайлович Кедров (1903–1985).

На камнях Новодевичьего то и дело встречаются знакомые имена художников, скульпторов и архитекторов: Николай Андреевич Андреев (1873–1932), Владимир Григорьевич Шухов (1853–1939), Иван Дмитриевич Шадр (1887–1941), Алексей Викторович Щусев (1873–1949), Сергей Дмитриевич Мерку-ров (1881–1952), Вера Игнатьевна Мухина (1889–1953), Иван Владиславович Жолтовский (1867–1959), Константин Федорович Юон (1875–1958), братья Веснины: Леонид Александрович (1880–1933), Виктор Александрович (1882–1950), Александр Александрович (1883–1959), Дмитрий Стахиевич Моор (1883–1946), Владимир Евграфович Татлин (1885–1953), Каро Семенович Алабян (1897–1959), Игорь Эммануилович Грабарь (1871–1960), Александр Михайлович Герасимов (1881–1963), Георгий Иванович Мотовилов (1884–1963), Владимир Андреевич Фаворский (1886–1964), Матвей Генрихович Манизер (1891–1966), Павел Дмитриевич Корин (1892–1967), Сергей Тимофеевич Коненков (1874–1971), Евгений Викторович Вучетич (1908–1974), Борис Михайлович Иофан (1891–1976), Дмитрий Николаевич Чечулин (1901–1981), Николай Васильевич Томский (1900–1984), Александр Дмитриевич Корин (1895–1986), Лев Ефимович Кербель (1917–2003).

Работы некоторых из похороненных на Новодевичьем скульпторов стоят здесь же — на кладбище. Это очень удобно: можно не только навестить могилу скульптора, но и познакомиться с образцами его творчества. О надгробных монументах А. П. Кибальникова мы уже вспоминали. Кроме того, на кладбище стоят памятники Максиму Алексеевичу Пешкову (1898–1934) и Л. В. Собинову, выполненные В. И. Мухиной; Вс. В. Вишневскому и О. Ю. Шмидту работы С. Т. Коненкова; Надежде Сергеевне Аллилуевой (1901–1932), Владимиру Леонидовичу Дурову (1863–1934) — И. Д. Шадра; надгробие А. Н. Толстого — скульптора Г. И. Мотовилова; бюст Н. В. Гоголя — скульптора Н. В. Томского.

С. Д. Меркуров еще в 1912 году вылепил романтическую скульптуру «Икар». Многие годы работа простояла в мастерской Меркурова, не попав в музей и не украсив городского пейзажа. Когда же умер Н. Н. Поликарпов и потребовалось соответствующее славе покойного надгробие, Меркуров передал родственникам известного авиаконструктора своего давнишнего «Икара». Сейчас это один из памятников — «визитных карточек» Новодевичьего кладбища.

На могилах некоторых скульпторов стоят копии их же собственных произведений. Памятник С. Т. Коненкову — это его знаменитый «Автопортрет», за который скульптор был удостоен Ленинской премии в 1957 году. Скульптурная группа из двух аллегорических фигур — мужской и женской, — установленная над могилой М. Г. Манизера, исполнена по его же образцу. Надгробие Л. Е. Кербеля — уменьшенная копия его «Пьеты» в музее Великой Отечественной войны на Поклонной горе.

На кладбище также стоит несколько памятников работы здравствующего Э. И. Неизвестного: Н. С. Хрущеву, Л. Д. Ландау, писательнице Галине Евгеньевне Николаевой (1911–1963).

Особый раздел Новодевичьего некрополя — артисты, режиссеры, музыканты. Возможно, они составляют самый длинный список. Одних надгробий с мхатовской чайкой здесь насчитается не один десяток. Вот только совсем уж немногие: артисты и режиссеры — Евгений Багратионович Вахтангов (1883–1922), Владимир Леонидович Дуров (1863–1934), Константин Сергеевич Станиславский (1863–1938), Василий Иванович Качалов (1875–1948), Сергей Михайлович Эйзенштейн (1898–1948), Всеволод Илларионович Пудовкин (1893–1953), Николай Павлович Охлопков (1900–1967), Иван Александрович Пырьев (1901–1968), Михаил Ильич Ромм (1901–1971), Борис Николаевич Ливанов (1904–1972), Борис Андреевич Бабочкин (1904–1975), Вера Петровна Марецкая (1906–1978), Борис Петрович Чирков (1901–1982), Григорий Васильевич Александров (1903–1983), Игорь Владимирович Ильинский (1901–1987), Анатолий Дмитриевич Папанов (1922–1987), Людмила Васильевна Целиковская (1919–1992), Николай Афанасьевич Крючков (1910–1994), Иннокентий Михайлович Смоктуновский (1925–1994), Евгений Павлович Леонов (1926–1994), Евгений Семенович Матвеев (1922–2003), Георгий Степанович Жженов (1915–2005), Татьяна Ивановна Шмыга (1928–2011); музыканты и певцы — Леонид Витальевич Собинов (1872–1934), Александр Васильевич Александров (1883–1946), Сергей Сергеевич Прокофьев (1891–1953), Борис Андреевич Мокроусов (1909–1968), Вано Ильич Мурадели (1908–1970), Максим Дормидонтович Михайлов (1893–1971), Лидия Андреевна Русланова (1900–1973), Дмитрий Дмитриевич Шостакович (1906–1975), Сергей Яковлевич Лемешев (1902–1977), Клавдия Ивановна Шульженко (1905–1984), Иван Семенович Козловский (1900–1993), Святослав Теофилович Рихтер (1915–1997), Георгий Васильевич Свиридов (1915–1998), Альфред Гарриевич Шнитке (1934–1998), Никита Владимирович Богословский (1913–2004), Мстислав Леопольдович Ростропович (1927–2007).

С недавнего времени у Новодевичьего появился филиал на окраине Москвы — Кунцевское (Сетуньское) кладбище. Поэтому похороны на «головной» территории стали теперь довольно-таки редкими. Но тем пристальнее внимание общественности к таким похоронам. Кого бы теперь здесь не похоронили, то и дело слышатся возгласы: ну разве этот достоин Новодевичьего?! не могли уж его куда попроще! хорошо заплатили, наверное! Но с годами отношение к могилам меняется. Можно вспомнить, какое почтение оказывали на первых порах хрущевскому захоронению! Теперь же его улыбающаяся круглая голова никаких эмоций у посетителей, кроме ответной улыбки, не вызывает. Потому что забываться стал этот деятель. Легенду о том, как он ботинком стучал в Объединенных Нациях или как кукурузу в Заполярье сеял, люди худо-бедно еще помнят, — это интересно, забавно! А вот менее занятные подробности, как, например, запретив иметь личное хозяйство, он разорил российское крестьянство, как в результате в стране хлеб впервые за всю историю оказался в дефиците, — такие подробности, естественно, забываются. Такая же точно судьба ждет и прочих покойных на Новодевичьем, к которым отношение пока, мягко говоря, неоднозначное, — со временем в памяти людей останутся лишь всякие связанные с ними забавности.

Заграничный приход на Московском кладбище

Головинское кладбище

Головинское кладбище, хотя и расположено далеко уже не на окраине столицы, возраст имеет по московским меркам очень невеликий — оно было основано в 1951 году. Находится кладбище между Ленинградским шоссе и Головинскими прудами, вблизи метро «Водный стадион».

В XV веке боярин И. В. Голова-Ховрин, родоначальник известного рода Головиных, пожалован был вотчиной на северо-западе от Москвы. С тех пор местность эта так и стала называться — Головиным. Здесь же, при селе, находился женский Головинский монастырь, от которого до нашего времени сохранилась лишь небольшая колокольня. Она окружена какими-то убогими промышленными и хозяйственными строениями, заборами, но верхний ее ярус со звонами отовсюду хорошо виден. И там, где сейчас кладбище, раньше был монастырский сад. Но, нужно сказать, что хоронили на этом месте и до 1951 года. Здесь было маленькое кладбище деревни Головино. Но когда эта территория отошла к Москве, то новое кладбище устраивали, не считаясь с существующими уже захоронениями, почему большинство из этих захоронений и исчезли.

Головинское кладбище имеет очень строгую прямоугольную планировку участков, какую не часто встретишь на традиционных русских погостах. И когда входишь в ограду, ощущение такое, будто попадаешь на некое провинциальное и для провинции престижное кладбище, устроенное по подобию московского Новодевичьего. От ворот, вглубь, уходит широкая аллея впечатляюще высоких и густых можжевеловых деревьев, ровесников самого кладбища, судя по всему. Вхожу с волнением под их священный кров, как говорится в элегии Жуковского. Под деревьями длинными, ровными шеренгами, в несколько рядов стоят низенькие и однообразные, как косточки домино, типовые памятники 1960–80 годов захоронений. Лишь изредка среди них попадаются оригинальные работы. На Головинском кладбище, особенно в парадной его части — под можжевельниками и рядом, — бросается в глаза отсутствие крестов на могилах. Только в глубине изредка попадаются кресты, как правило, над недавними захоронениями. В последнее же время вообще пошла мода на кресты.

И теперь даже вполне состоятельные люди ставят иногда на могилах своих близких деревянные кресты — могучие, величественные, будто поклонные, обработанные особенным составом, придающим дереву прочность и долговечность. Но такая особенность Головинского кладбища легко объясняется: как и Новодевичье, Головинское самое «советское» кладбище Москвы. Во-первых, здесь хоронили лишь в период, когда, как говорится, исторически сложилось так, что погребение у большинства населения не почиталось религиозным обрядом. А, кроме того, на Головинском кладбище похоронено много заслуженных советских деятелей, пусть и не первого ряда, которым кресты категорически не принято было ставить. Героям Советского Союза, например, военным, партийной номенклатуре разного уровня и другим.

На Головинском кладбище знаменитостей почти нет. За самым редким, единичным буквально исключением. В советское время погребение любого «заслуженного» было очень строго регламентировано вполне в соответствии с его прижизненными достижениями. Если заслуг покойного не доставало для того, чтобы быть упокоенным на Красной площади, его хоронили на Новодевичьем кладбище. Если и Новодевичье было ему не по чину, его хоронили еще на каком-нибудь московском кладбище в черте города. Причем в последнем случае также существовали разряды: кто-то удостаивался лежать на Ваганькове или на Введенских горах, поближе к центру столицы, а кто-то довольствовался местом подальше, но тоже не худшим — на Головинском, Кузьминском, Троекуровском кладбищах. Впрочем, и сейчас все точно так же. Только критерий «заслуженности» определяется теперь чаще не должностью и званием, а величиною состояния, платежеспособностью.

На Головинском кладбище похоронено много военных. До генерал-лейтенантов. Не выше. Много научных работников, передовиков разных производств. Есть лауреаты. Здесь можно найти какого-нибудь безвестного писателя. Или художника. Или балерину — «заслуженную артистку РСФСР». Но есть на Головинском несколько могил, опровергающих все-таки мнение об этом кладбище как о безнадежно провинциальном. Здесь похоронен конструктор стрелкового оружия Владимир Григорьевич Федоров (1874–1966), создавший впервые в мире в 1916 году автомат. Кстати, именно он назвал этот вид оружия «автоматом». А более позднее его — автомата — наименование «пистолет-пулемет» так и не прижилось.

И здесь же находится могила кинозвезды 1930–50 годов несравненной Валентины Васильевны Серовой (1917–1975), любимицы нескольких поколений. Она была еще и лауреатом Сталинской премии. Но насколько же это обстоятельство кажется незначительным и даже неуместным, когда вспоминаешь замечательную актрису. В отличие от некоторых нынешних ее соседей, Валентину Серову вспоминают и любят не за лауреатское звание, которое, в сущности, не делает человеку имени, а за тот след, что оставила она после себя, — за ее восхитительную игру, за ее роли в фильмах «Девушка с характером», «Жди меня», «Весенний поток», «Сердца четырех» и других.

Сразу после войны Валентина Серова и ее муж Константин Симонов приехали в Париж. Между прочим, звездная чета навестила и Ивана Алексеевича Бунина. В гостях у знаменитого соотечественника Серова так пела, что расчувствовавшийся Бунин воскликнул: «хочу домой!» После этого Бунин стал настоящим советским патриотом и завсегдатаем посольства своей социалистической родины.

На кладбище похоронены также: жена Якова Джугашвили — Ольга Голышева (1909–1957); поэт-фронтовик Марк Ананьевич Шехтер (1911–1963); освободитель Новгорода, спасший знаменитый памятник 1000-летия России, генерал Теодор-Вернер Андреевич Свиклий (1901–1964); популярный в свое время певец Владимир Александрович Нечаев (1908–1969); известный писатель, автор повести «Волоколамское шоссе» и другого Александр Альфредович Бек (1902/03– 1972); летчик, генерал-майор, дважды Герой Советского Союза Николай Васильевич Челноков (1906–1974), он служил в минно-торпедной авиации и во время войны потопил несколько десятков неприятельских судов; капитан дальнего плавания гражданского флота Георгий Афанасьевич Мезенцев (1903–1976), он прославился тем, что в 1941 году перегнал из Одессы в Петропавловск-Камчатский плавучий док, преодолев три океана и невредимым пройдя мимо рыскающих в Средиземноморье итальянских и германских судов; драматург Василий Захарович Масс (1896–1979); народная артистка СССР Елена Алексеевна Фадеева (1914–1999).

К Головинскому кладбищу как, пожалуй, ни к какому другому в Москве подходит выражение «кладбищенская тишина». И воцарилася повсюду тишина; Все спит… лишь изредка в далекой тьме промчится Невнятный глас… или колыхнется волна… Иль сонный лист зашевелится. Людей здесь всегда немного. Зимой даже у ворот и на главной аллее едва ли попадутся два-три человека, а в глубине кладбища обычно ни души. Во всяком случае, здесь и в помине нет той суеты, сутолоки, что бывает в любое время года на Ваганьковском, Пятницком или на Даниловском кладбищах. И эта немноголюдность, неторопливость, состояние беспрерывной сиесты повлияли, видимо, на формирование типа головинского могильщика. Если на тех же Ваганьковском и Даниловском могильщики нелюбезны, «замучены» посетителями и их нуждами, с физиономиями либо хамовато-высокомерными, либо просяще-кислыми отвечают коротко и сразу убегают прочь, чтобы больше их ни о чем не спрашивали, то на Головинском кладбище могильщик, напротив, благожелателен, степенен, уравновешен. Если ему задать вопрос, он постоит, поговорит с вами, и отвечать будет обстоятельно, с подробностями, и еще расскажет что-нибудь помимо ответа на ваш вопрос.

* * *

Верно ведь говорят: что город, то норов, что изба, то обычай. Так и у каждого кладбища свой характер, своя особина. Кроме прочего, есть на Головинском и еще одна заслуживающая внимания достопримечательность — церковь. Она живописно расположена в конце главной аллеи и тоже вся заросла можжевельником, почему имеет довольно экзотический вид греческого храма под кипарисами. Казалось бы, что же здесь особенного? — на многих кладбищах имеются церкви. Но на Головинском церковь не обычная. Во всех отношениях. Прежде всего, здание это изначально возводилось вовсе не для культового назначения. Естественно, кто же в 1950-е годы позволил бы построить в Москве новый храм? А это был так называемый ритуальный зал. Перед тем как опустить гроб в могилу, его устанавливали в этом зале для церемонии прощания с покойным. Но удивительным — или чудесным! — образом здание это, прямоугольное в плане, расположено аккурат на линии «запад-восток», как будто строители предполагали, что рано или поздно в нем будет устроен храм. Правда, к сожалению, вход в него с юга. Но, кстати заметить, что и в кремлевском Успенском соборе, при том что там есть и западный вход, главным, парадным все-таки является вход южный, со стороны Соборной площади. Кроме нечаянной счастливой каноничной ориентации, бывший ритуальный павильон на Головинском кладбище еще и выполнен в стиле скорее церковном, нежели гражданском: сводчатые потолки, высокие узкие окна, декорированные снаружи строгими, без вычурных излишеств наличниками, придающие павильону облик эклектического, и уже, во всяком случае, далеко не типового сооружения.

Но если самый храм на Головинском кладбище довольно-таки необычный, то еще более необычный в нем располагается приход. Этот приход относится не к Московской патриархии, а к Российской Автономной Православной Церкви, которая в свою очередь является российским филиалом Русской

Православной Церкви заграницей. В 1992 году настоятель о. Михаил Ардов и его приход получили в пользование ритуальный павильон на Головинском кладбище, а на следующий год этот павильон-храм был освящен во имя Св. Царя-Мученика Николая и всех Новомучеников и Исповедников Российских. Естественно, спокойной жизни у единственного в Москве прихода РПЦЗ быть не могло: Московская патриархия, не терпящая конкурентов на своей «канонической территории», все эти годы отчаянно старалась выдавить «заграничников» из их крошечного храма, действуя, разумеется, через гражданскую власть. Но приход выстоял. И, кажется, в последнее время монополисты на православную веру от него отступились. А после недавнего воссоединения РПЦ и РПЦЗ каноническая территория для той и другой теперь общая.

Благодаря энергичной деятельности отца-настоятеля, частым его выступлениям в печати, на телевидении, по радио Никольский храм на Головинском кладбище приобрел известность в Москве, там сложился крепкий, дружный приход, и по праздникам на богослужениях там собирается столько людей, что порою все и не вмещаются в маленьком храме. Недавно церковь была реконструирована — с юга пристроена колокольня. И теперь бывший ритуальный павильон окончательно приобрел благолепный вид православного храма.

И вся земля в крестах

Востряковское кладбище

Мы идем с Алексеем Николаевичем Алякринским по бесконечной центральной аллее кладбища и, как болельщики на теннисном поединке, ежесекундно поворачиваем головы то вправо, то влево: вот знаменитый автор «Места встречи» Аркадий Вайнер, вот грандиозный мемориал — хоть живи в нем! — некоего цыганского барона с увековеченными в камне грамматическими ошибками эпитафии, вот напротив — цыганская певица и танцовщица Роза Джелакаева, вот в долгополой шинели застыл красавец усач — генерал Иван Михайлович Богушевич, освободивший Братиславу, вот мама Иосифа Кобзона, вот жена Л. О. Утесова — Елена Осиповна, вот родители популярной в 1960—70 годы певицы Майи Кристалинской — Владимир Григорьевич и Валентина Яковлевна.

«Вы помните, на Донском кладбище обратили внимание, — говорит Алексей Николаевич, — что на надгробии Майи Кристалинской не выбито отчество. Но узнать его проще простого: достаточно приехать на Востряковское и отыскать могилу ее родителей на главной аллее, — Майя Владимировна она, оказывается!»

И вдруг я замечаю в двух шагах от нас, на ветке, вблизи могилы Вайнера, что-то шевелится, какой-то бурый комочек. Оказывается — белка! На нас она внимания не обращает: у нее занятие поважнее — разгрызть орешек. Я молча показываю на забавность рукой Алексею Николаевичу. Он скорее выхватывает фотоаппарат, чтобы сделать редкий кадр. А белка знай свое — грызет орешек. Она, наверное, уже так привыкла к досужим зевакам, что даже не желает их позабавить поворотом головы, не то что бы испугаться и убежать. Вот уж для кого, действительно, кладбище — жизнь. Сфотографировав эту востряковскую достодивность, мы продолжили свой путь.

Алексей Николаевич Алякринский — крупнейший современный некрополист. Как говорится, ходячая энциклопедия московских кладбищ. Стоит у него спросить о каком-нибудь человеке — где он похоронен? — Алексей Николаевич не только немедленно назовет кладбище, но еще и расскажет множество биографических сведений о нем: когда родился, когда умер, чем знаменит, с кем был связан. Значительная часть моих заметок о кладбищах — это записи со слов Алексея Николаевича. В том числе и очерк о Вострякове.

Официально Востряковское кладбище существует с 1932 года, причем в черту Москвы попало только в 1960-м, когда оказалось внутри МКАДа — новой московской границы. Но известно это кладбище по крайней мере с XVIII века: тогда оно было приходским погостом села Вострякова. Когда здесь стали хоронить всю Москву, старые сельские могилы, естественно, затерялись в этом массовом нашествии. Но, по заверению востряковской администрации, даже в наше время на кладбище можно найти отдельные старые сельские захоронения.

Настоящее же удивление у посетителей Востряковского кладбища могут вызвать добротные каменные надгробия, подчас стариной формы, очевидно, не сельские, — в виде часовенок, четырехгранных стел или колонн, пронизывающих куб, — с выбитыми на них датами 1920-х и более ранних годов. Но как же так? — могут поинтересоваться некоторые внимательные посетители, — если москвичей здесь стали хоронить только с 1932 года, почему же на некоторых совсем не сельских надгробиях надписи выбиты еще по старой орфографии?

А все дело в том, что Востряковское кладбище является в своем роде бесподобным: оно наследует, как ни странно это звучит по отношению к некрополю, другому кладбищу — старинному московскому, «чумному», Дорогомиловскому.

Когда в начале 1930-х было принято решение ликвидировать Дорогомиловское кладбище, то родственникам захороненных там умерших позволили их откапывать и вместе с надгробиями переносить в Востряково. Дорогомиловское кладбище состояло из двух неравных по площади территорий: большей — русской и меньшей — еврейской. Точно так же и на новом месте образовались два национальных некрополя — русский и еврейский. Причем — любопытно заметить! — старых еврейских могил, датированных годами ранее 1930-х, в Вострякове существенно больше, нежели русских. К чести своей московские евреи отнеслись к могилам предков более заботливо, нежели их земляки — русские.

На «дорогомиловском» еврейском участке Вострякова рядом, буквально бок о бок, находятся могилы двух знаменитых в прошлом москвичей: банкира, «московского Ротшильда», как его называли, Лазаря Соломоновича Полякова (1843–1914) и известного в свое раввина Якова Исаевича Мазэ (1858–1924). Подробнее о том и другом в очерке о еврейском Дорогомиловском кладбище.

Других сколько-нибудь выдающихся «дорогомиловских» покойных на Востряковском кладбище нет.

Но за последние без малого восемьдесят лет на еврейском участке Вострякова появилось довольно много новых могил известных людей. Совсем недавно — в 2009 году — там был похоронен замечательный писатель-сатирик, один из самых талантливых артистов эстрады последнего времени, Ян Маерович Арлазоров (род. в 1947). О значении в литературе Аркадия Вайнера (1931–2005) говорить вообще не приходится: это настоящий классик остросюжетного жанра; написанные им совместно с братом Георгием Александровичем детективные романы и снятые по их сценариям фильмы безо всякого преувеличения можно отнести к шедеврам. Вспомним лишь некоторые: «Визит к Минотавру», «Я, следователь…», «Гонки по вертикали», «Эра милосердия», «Не потерять человека», «Карский рейд». Здесь же похоронены: Ефим Яковлевич Дорош (1908–1972), писатель, член редколлегии «Нового мира» времен Твардовского, автор нашумевшего в свое время «Деревенского дневника» (1956–1970); Павел Григорьевич Тагер (1903–1971), профессор, изобретатель звукового кино; Михаил Дмитриевич Эльворти (1900–1981), дрессировщик, выступавший с белыми медведями, заслуженный артист РСФСР.

Знаменитые еврейские захоронения на Востряковском кладбище не ограничиваются одним только «дорогомиловским» участком. Много известных евреев похоронено по всему этому огромному пространству. А недавно, как рассказал нам заведующий еврейским ритуально-похоронным пунктом при Востряковском кладбище Михаил Яковлевич Дубовицкий, на окраине новой территории специально для еврейских захоронений был выделен довольно обширный участок.

Но задержимся пока на старой территории. Мы никак не можем найти с Алексеем Николаевичем, возможно, самую на сегодняшний день знаменитую могилу Вострякова — мага и экстрасенса Вольфа Мессинга. Вроде у московского некрополиста «номер один» и план кладбища имеется, и могила отмечена на соответствующем участке, а все никак она нам не попадается: как ни ищем — найти не можем. Будто прячется от нас сталинский чародей. Наконец, на какой-то из дорожек встречаем могильщика. На Востряковском кладбище могильщики почти никогда не ходят пешком: это было бы равносильно спортивной ходьбе на марафонскую дистанцию, — они ездят здесь на мотороллерах или велосипедах. Так наш случайный провожатый неторопливо поскрипывал педалями повидавшего виды, советского еще производства, велосипеда. Узнав, что мы ищем Мессинга, он нас вначале недоверчиво, с подозрением оглядел, — причину этой его настороженности мы узнали позже, — и затем все-таки проводил до поворота на «мессинговскую» аллею.

У Вольфа Григорьевича Мессинга, по словам А. Н. Алякринского, не осталось никаких наследников, никаких душеприказчиков. Тем не менее могила его и надгробие в изумительном состоянии — кто-то, очевидно, за ними старательно ухаживает.

На впечатляющем, в полтора человеческих роста, монументе надписи:

Вольф Мессинг 1899–1974

Твой редкий дар вошел в историю человечества Помним, любим, благодарим

Дорогому другу — человеку необычайного дара, читавшему мысли и судьбы людей

Вольф Мессинг родился в еврейском местечке под Варшавой в, прямо сказать, нищей многодетной семье. Еще в раннем его детстве родители заметили, что сын встает по ночам и ходит во сне. Кто-то посоветовал старшим Мессингам ставить у кровати ребенка тазик с холодной водой: опустит он в холодную воду ноги и тотчас проснется. Так и выходило. И вскоре лунатизм отступился. Тогда же обнаружилось, что мальчик обладает редкостной памятью: он без труда запоминал Талмуд наизусть целыми страницами!

В одиннадцать лет Вольф сбежал от родителей. Он сел в первый попавшийся поезд и поехал неизвестно куда. И вот тут с ним произошел случай, определивший весь его дальнейший жизненный путь.

Как и полагается безбилетнику, он лежал под скамейкой третьего класса. Где-то в пути в вагон, пощелкивая щипчиками, вошел контролер. И как ни старался заяц из-под Варшавы забиться в самую глубь своего убежища, его заметили. «Билет!» — будто приговор прозвучал требовательный голос. Вольф нащупал рукой по полу какую-то грязную бумажку и протянул ее контролеру. «Что же ты с билетом лежишь на полу?» — раздался в следующее мгновение голос удивленного служащего. Так Мессингу открылось, что он обладает некой магнетической, как раньше говорили, силой.

Поезд привез его в Берлин. Естественно, одиннадцатилетнему ребенку начать самостоятельную жизнь, да еще в чужом городе и в чужой стране, довольно сложно. Мессинг в первое время так голодал, что однажды свалился без чувств прямо на улице. Его привезли в клинику известного психиатра Абеля, который вскоре обратил внимание на необыкновенный дар своего юного пациента: тот неоднократно отвечал что-либо доктору, но… прежде, нежели последний успевал озвучить свои мысли. Мессинг мог разговаривать с безмолвным собеседником!

Слухи о чудо-ребенке дошли до какого-то берлинского импресарио, и он устроил Вольфа в цирк, где тот стал показывать самые невероятные трюки: погружал себя в состояние каталепсии — обморока с полным онемением тела, отгадывал мысли некоторых добровольцев из публики, отыскивал вещи, спрятанные кем-нибудь из зрителей и прочее.

Мировую войну, охватившую преимущественно Европу, Мессиинг провел в гастролях: он побывал в Японии, объехал Латинскую Америку. Когда же он вернулся в Старый Свет, на континенте появились многочисленные «географические новости», о которых никто прежде и помышлять не мог. Так его родная Варшава, а именно туда он и приехал, из русской провинции превратилась в столицу вновь образованного Польского государства. И едва он заявил о своем польском гражданстве, его тотчас забрали в солдаты. Но слухи об уникальном «фокуснике», служившем теперь при кухне какого-то полка, дошли до самого начальника Польши маршала Пилсудского. И он распорядился выдать Мессингу отставку.

Вольф Мессинг продолжил свою сценическую деятельность.

Как-то в одном городке к нему обратилась некая женщина. Она рассказала, что сын ее уехал в Америку, и от него давно уже нет никаких вестей. Не может ли великий магнетизер и провидец поведать ей что-нибудь об ее сыне. Мессинг попросил показать ему последнее письмо молодого человека. Прочитав же его, он опечалился и произнес: пани, новость для вас неутешительная… написавший это письмо мертв. Несчастная мать лишилась чувств.

А через какое-то время Мессинг снова приехал в этот городок. Жители встретили его криками и насмешками: «Мошенник! Шарлатан! Негодяй!» Оказывается, спустя какое-то время после предсказания Мессинга, загулявший где-то в Америке и не удосужившийся хотя бы послать весточку матери их земляк как ни в чем не бывало вернулся в родные пенаты. Мессинг попросил предъявить ему этого легкомысленного гастарбайтера. «Это вы писали письмо?» — спросил он его. «Нет, что вы! — отвечал непочтительный сын. — Я только диктовал. А писал мой приятель. Да вскоре после этого бедняга погиб — его задавило бревном».

Мессинг был совершенно реабилитирован в глазах публики.

В 1939 году Польша была оккупирована вермахтом. Началась Вторая мировая. Большинство евреев оказалось в лагерях. Арестован был и Вольф Мессинг. Но ему удалось сбежать из тюрьмы, загипнотизировав надзирателей. Каким-то чудом он добрался до Буга и ночью на утлой лодчонке переправился в Советский Союз.

В СССР Мессинг продолжил сценическую деятельность: он гастролировал со своими трюками по многим городам. На удивление, в стране, категорически не допускающей в какой-либо форме проповедь нематериалистических идей, никто не чинил препятствий публичным сеансам знаменитого мага.

Но однажды прямо на сцену, где выступал Мессинг, вышли люди в форме и увели его. Мессинга доставили в Москву, привезли в Кремль и проводили в кабинет, где его встречал человек в поношенном френче и с красивыми густыми усами. Человек этот представился, хотя Мессинг и без того узнал отца народов по его бесчисленным, развешанным решительно повсюду, портретам. Сталин предложил магу быть полезным советскому государству не только в качестве артиста. Отказать такому очаровательному и гостеприимному хозяину кабинета было невозможно.

Но, прежде чем начать Мессинга использовать во благо государства трудящихся, высокий кремлевский покровитель пожелал убедиться: а действительно ли товарищ Мессинг обладает такими способностями, как ему докладывали? Сталин пригласил мага в гости к себе на кунцевскую дачу. Но охрану о предстоящем визите не предупредил. Мессинг же появился в его кунцевских покоях вовремя. Потом выяснилось, что бдительнейшая сталинская охрана, все как один человек, почему-то приняли его за своего всемогущего шефа — за товарища Берию, и беспрепятственно позволили пройти в святая святых — в кабинет к вождю.

Как именно служил Мессинг советскому государству — неизвестно. Возможно, Сталин и просил его иногда прочитать чьи-то мысли или предсказать какие-то события. Но Сталин равным образом мог опасаться, что при таком-то эксперте его собственные мысли сделаются достоянием кого-либо. Поэтому, возможно, вообще сотрудничество Сталина и Мессинга — легенда, чей-то вымысел. Но дело в том, что подобная легенда о Сталине не единственная. Некоторые источники вполне достоверно и аргументировано сообщают о встрече Сталина со знаменитой провидицей, причисленной впоследствии к лику святых, — с блаженной Матроной. Если он был бескомпромиссным материалистом, не допускавшим вообще никакой мистики, ничего сверхъестественного, почему тогда к нему липнут такого рода легенды? Но нам представляется, как нет дыма без огня, так нет и легенд без реальной основы. Кремлевский мудрец не мог не знать принципа: всех слушать, но не всех слушаться. Почему бы ему было не послушать того же Мессинга или ту же Матрону, ведь не обязательно их слушаться! Хотя, может быть, и слушался — кто знает? — это уже он сам решал.

После войны и до самой смерти ничего такого примечательного в жизни Вольфа Мессинга не происходило. Старость он встретил с женой в довольно скромной однокомнатной квартире на Новопесчанной улице, — это вблизи станции метро «Сокол».

Интересно сам себя охарактеризовал однажды Мессинг в разговоре со своим гостем Михаилом Михалковым — братом известного писателя. Мессинг так говорил: «У каждого человека есть, предположим, двадцать процентов интуиции, то есть чувства самосохранения. У вас, человека воевавшего, выработалась интуиция на сто процентов. У кого-то может доходить и до трехсот. А у меня — тысяча процентов!» Вот так Мессинг объяснял собственный феномен.

В последние годы могила Вольфа Мессинга стала местом паломничества всяких любителей мистики. Неслучайно могильщик, проводивший нас к месту упокоения верховного мага, смотрел на нас с Алексеем Николаевичем с подозрением: наверное, принял за подобную же публику. Как нам рассказали в администрации кладбища, однажды на могилу Мессинга пришла какая-то девица, разделась догола и начала при помощи известных, очевидно, ей средств — восклицаний, заклинаний, жестикуляций — общение с великим учителем, а, может быть, и со всем потусторонним миром. Исполнив соответствующее действо, она оделась и ушла.

На старой, или южной, территории Востряковского кладбища похоронены еще многие известные люди. Вспомним некоторых:

Киноактриса Изольда Васильевна Извицкая (1932–1971), прославившаяся главной ролью в фильме «Сорок первый»; автор популярной, многократно переизданной, книги «Крылатые слова» Николай Сергеевич Ашукин (1890–1972); известный филолог-лингвист Александр Александрович Реформатский (1900–1978) и его жена — писательница Наталья Иосифовна Ильина (1914–1994); выдающийся русский поэт Леонид Николаевич Мартынов (1905–1980); певица Эдит Леонидовна Утесова (1915–1982); поэт-песенник Леонид Петрович Дербенев (1931–1995); современный коллега Мессинга по цеху магов и экстрасенсов Юрий Андреевич Лонго (1950–2006).

Леонида Мартынова иногда называют крупнейшим русским поэтом середины ХХ века, или, во всяком случае, выдающимся, великим. Но, как нередко это бывает с талантами, он, с одной стороны, до сих пор не вполне открыт, с другой — уже основательно забыт. Но это, как говорится, в духе времени: таков теперь удел поэзии, да и вообще высокого искусства.

Владимир Максимов в свое время много рассказывал автору этого очерка о Франции, о французской интеллигенции. В частности о том, что читают французские интеллектуалы: самая труднодоступная вершина, которую способно покорить их дум высокое стремление, по словам В. Е. Максимова, — журнал «Пари-матч». Это что-то вроде нашего «Огонька». А так в основном комиксы рассматривают, — теперь, наверное, по мобильнику. Вот тем же путем в последние годы движется и российский потребитель информации. Причем движение это напоминает свободное падение с нарастающим ускорением. Если каких-то двадцать лет назад в метро каждый третий пассажир что-то читал, и у половины из них в руках были «толстые» литературные журналы, то теперь все в вагоне поголовно уткнулись в мобильники: они играют! В памяти их карманных игротек десятки игр. И еще сотни можно скачать из Интернета, не выходя из метро. Играть — не переиграть. Самая же интеллектуальная из этих игр так же уступает ушедшим в историю «пятнашкам», как старая дворовая приблатненная «чика» уступает шахматам. Если что-то еще и читают, то это либо хроника скандалов и альковной жизни «звезд», либо гламурные остросюжетные романы, которые, по нашему мнению, читать так же позорно, как рассматривать непристойные картинки.

Понятно, Леониду Мартынову, с его творчеством, с его военной и гражданской лирикой, места в умах нынешней читающей публики не остается никакого.

Единственная оставшаяся ниша, где ритмическое словотворчество — поэзией это назвать язык не поворачивается, — вполне востребовано — эстрада. Но какой там уровень словотворчества! Тот же Максимов называл такое «искусство» заграничным, то есть находящимся за гранью добра и зла.

Вот чему внимают миллионы наших зомбированных соотечественников, вот от чего на концертах восторженные девушки истерически беснуются, разрывая в порыве на себе футболки: «Два кусочека колбаски У тебя лежали на столе, Ты рассказывал мне сказки, Только я не верила тебе». Или такое: «Ты моя банька, я — твой тазик». И еще: «Ты скажи, чё те надо, Я те дам, я те дам, чё ты хошь!». А также: «Жениха хотела, вот и залетела». Это у них все про любовь. А вот родное, в угоду чаяниям масс: «Русская водка, огурец, селедка, Весело веселье, тяжело похмелье!» — это называлось шлягером одно время. Как говорят, утюг в сеть включишь, а из него — «Русская водка».

По соседству с Мартыновым похоронен поэт Леонид Дербенев. Он как раз писал преимущественно песни, в том числе и для эстрады. Но это был классик песенной поэзии. Вот на кого бы надо равняться современным сочинителям слов к музыке. Но они, скорее всего, и не слышали ничего о Дербеневе.

А ведь песни Дербенева когда-то знали и любили решительно все. Да и теперь немало поклонников творчества Леонида Петровича. Известность пришла к Дербеневу в 1960-е годы, когда на экраны вышел фильм «Кавказская пленница» со знаменитой его «Песенкой о медведях». А уже затем появились «Остров невезения», «А нам все равно», «Маруся», «Счастье вдруг в тишине…», «Есть только миг» и другие. Всего Дербенев написал песни более чем к ста кинофильмам. И большинство из них выдержало испытание временем — они популярны и теперь. Их знает и с удовольствием слушает уже третье поколение. Еще больше песен он написал для эстрады. Редко кто из певцов 1960-90 годов не исполнял песен Дербенева.

В вышедшей недавно книге воспоминаний «Между прошлым и будущим…» жена поэта Вера Ивановна излагает весь жизненный путь Леонида Дербенева — с детства до самой его кончины. Но Леонид Дербенев не единственный герой этой книги. Не меньшее внимание в ней уделяется еще одному, очень небезынтересному персонажу — нашей современной эстраде. Незадолго до смерти, уже в 1990-е, Леонид Дербенев так отзывался о нынешних исполнителях композиций: «Невозможно слушать то, что сейчас поют. Прежде этот мутный поток пошлости хоть как-то сдерживали худсоветы, а теперь нашу эстраду заполняет бездарь и безвкусица. И, самое ужасное, что рублика глотает эту дрянь, ей нравится любая глупость — лишь бы смахивала на западную». На заграничную, добавим устами Владимира Максимова.

Чтобы совсем уже смахивать на западных коллег, эти наши мастера фонограмм устраивают время от времени между собой «звездные войны», о которых затем повествуется в разных «светских хрониках», или эпатируют какими-нибудь индивидуальными чудачествами и т. д. И действительно, пока вся эта публика кривляется на сцене и на газетных полосах, обыватель проявляет к ней живейший интерес. Но стоит им хотя бы на время исчезнуть — лечь, например, на очередную косметическую операцию, — о них мгновенно забывают, будто и не было их никогда прежде. Может быть, из них кто-то только тем и будет памятен, что ему посчастливилось озвучивать стихи короля песенной поэзии Леонида Дербенева.

Теперь можно относиться как к забавной нелепости к факту, что Леонид Дербенев не был членом Союза писателей. Он однажды подал в Союз заявление о приеме, но на комиссии решили: песенника в СП принимать не годится: здесь подобает состоять авторам серьезных произведений. Так и не приняли. Как бы хотелось узнать поименно членов той комиссии. Чтобы, наконец, представить себе: что же это такое настоящая серьезная поэзия?

Впрочем, на них жалко время тратить. И о настоящей поэзии мы будем судить по сочинениям других авторов.

Настоящий большой поэт Леонид Мартынов — не песенник, не придерешься! — видимо, мог быть похоронен и на Новодевичьем кладбище. Потому что в 1980 году Востряковское было совсем не тем, чем оно является теперь. Тогда это кладбище на дальней московской окраине считалось местом упокоения самого простого, нетитулованного народа, трудящихся масс, как тогда говорили.

Но всего за год до смерти Леонид Николаевич потерял жену. В то время еще нельзя было авансом, «под себя» приобрести место на Новодевичьем или Ваганьковском кладбищах, как это теперь часто случается, и похоронить там умершего близкого. Поэтому Мартынов похоронил жену Нину Анатольевну — кстати, героиню его лирики — на Востряковском. К тому же они с женой и жили от кладбища не так далеко — на Ломоносовском проспекте. И, естественно, муж, пусть и достойный более престижного некрополя, пожелал быть похороненным рядом с женой. Что и случилось спустя год.

В стихотворении «С улыбкой на устах» Леонид Мартынов изобразил Востряковское кладбище:

  • Унылые места,
  • Где в небе пустота
  • И вся земля в крестах,
  • А солнце и луна
  • Валяются в кустах.
  • Но так не навсегда!
  • Настанут времена
  • И статут на места
  • И солнце, и луна.
  • А облаков стада
  • С цветами на рогах,
  • С пометами в хвостах
  • Пойдут пастись в лугах
  • С улыбкой на устах!

Чувствуется, что стихотворение написано в пору, когда самому автору было не до улыбок, если ему очаровательный вековой востряковский сосняк с белками на ветках показался унылым местом. Но обратим внимание на строчку: «Вся земля в крестах». Это же написано в позднее советское время. В те годы уже не было открытых гонений, но существовала хорошо налаженная система негласных запретов и отчуждения людей от веры и церкви. Помнится еще в начале 1980-х какие-то комсомольские пикеты не пропускали лиц моложе шестидесяти на Крестный ход, за венчание или за крещение ребенка смельчакам грозила строгая выволочка на работе, крестик на шее был поводом, чтобы перевести новобранца из элитной подмосковной части в самые глухие дебри, — в 1982 году автор очерка был этому непосредственным свидетелем, и т. д. И единственное, куда власть все-таки совестилась вмешиваться, это в обряды, связанные со смертью и похоронами. Оттого в советские годы отпевание, хотя бы и заочное, было не таким уж редким явлением. А крест на могиле вообще всегда был основным типом надгробия. Верно это заметил Леонид Мартынов.

Похоронен на Востряковском кладбище еще и поэт Осип Яковлевич Колычев (1904–1972), автор многих замечательных, известных стихотворений о Великой Отечественной войне: «Эшелонная», «Святое ленинское знамя» и самого знаменитого — «Несокрушимая и легендарная». Сомнительную славу этому поэту принес роман «12 стульев», в котором он изображен поэтом-халтурщиком Никифором Ляписом-Трубецким. Осип Колычев, действительно, сотрудничал со многими изданиями, предлагая каждому стихи на злобу дня.

Но самое потрясающее открытие ждет дотошного посетителя Востряковского кладбища во 2-й секции колумбарной стены: там покоится урна с прахом главного героя упомянутого романа Ильфа и Петрова… самого Остапа Бендера! Прототипом этого персонажа стал близкий знакомый авторов, сын одесского коммерсанта Осип Вениаминович Шор. Кстати, в одном месте «Двенадцати стульев» авторы очень аккуратно, почти незаметно открывают настоящее имя прототипа. В погоне за стульями, как мы помним, концессионеры оказываются на Кавказе. И там неугомонный великий комбинатор предлагает подельнику написать на скале: «Киса и Ося здесь были». Ося, — вероятно, может быть уменьшительным вариантом и от Остапа, но уж от Осипа — прежде всего!

Осип Шор был вторым ребенком в семье владельца магазина колониальных товаров Вениамина Шора. В 1906 году он поступает в известную в Одессе гимназию Илиади. Спустя годы именно в этом заведении будет учиться и герой Ильфа с Петровым — Остап Бендер, запомнивший, по версии авторов «Золотого теленка», на всю жизнь «латинские исключения, зазубренные… в третьем классе частной гимназии Илиади». Затем Осип Шор поступил в Петроградский политехнический институт. Но закончить его не сумел. Пришла революция, разруха. От постоянного недоедания и переохлаждения у него развился тяжелый бронхит, и Осип Шор вынужден был на родной юг — к теплому морю. В дороге, которая заняла целый год, с ним произошло множество самых невероятных приключений, — именно они впоследствии составили основу романам Ильфа и Петрова. Например, эпизоды о пожарном инспекторе в доме собеса и о ловком мнимом художнике — выпускнике ВХУТЕМАСа, взявшимся за изготовление наглядной агитации на пароходе, записаны авторами именно со слов Шора.

В 1918 году Осип Шор был принят на работу в одесский УГРО. В то время в городе у Черного моря орудовала банда известного налетчика Мишки-Япончика. Шору удалось нанести этой шайке существенный урон: он раскрыл дела об ограблении двух банков, мануфактуры, устраивал засады и брал налетчиков живьем и с поличным. Япончик объявил Осипа своим личным врагом и божился жестоко расправиться с ним. Несколько раз бандиты пытались убить Шора. А однажды им удалось схватить его. Полагая, что теперь он никуда от них не денется, они решили не убивать его на месте, а устроить ненавистному сыскному экзекуцию по всем правилам: с приговором, речами, стенкой. Но когда они вели Осипа в подходящее для этого место — в портовые доки — он устроил скандал с каким-то знакомым биржевым маклером, сидевшим на улице за чашечкой кофе. Скандал вылился в потасовку. Кто-то вызвал милицию. Видя, как разворачиваются события, бандиты предпочли незаметно исчезнуть. Великий комбинатор был спасен.

После того как погиб его брат — тоже сотрудник одесского УГРО, — Шор оставил службу и отправился в путешествие по стране. Судьба привела его в Москву. Здесь он стал появляться на литературных вечерах, где встречался со своими преуспевшими в изящной словесности земляками. Кстати, именно в это время появилась знаменитое бендеровское выражение: мой папа был турецко-подданный! Шор говорил так по всякому случаю. Но отнюдь не случайно. Дело в том, что по прежним законам, дети подданных иных стран освобождались от воинской повинности.

В романах об Остапе нельзя не заметить, как бесподобно герой знаком с уголовным кодексом. И это естественно, — ведь прототип сам в прошлом был сыщик. В главе «Голубой воришка» Бендер четко формулирует нарушение закона завхозом Альхеном, пытающемуся сунуть ему в руку какую-то бумажку: взятка должностному лицу. В другом месте Бендер строго наставляет подельника Ипполита Матвеевича: только без уголовщины, кодекс мы должны чтить. В главе о васюковской шахматной школе Бендер имитирует составление протокола с места происшествия. Он деловито произносит, будто диктует: «Если бы вчера шахматным любителям удалось нас утопить, от нас остался бы только один протокол осмотра трупов: «Оба тела лежат ногами к юго-востоку, а головами к северо-западу. На теле рваные раны, нанесенные, по-видимому, каким-то тупым орудием».

Осипу Шору принадлежит и еще одна известная бендеровская фраза. Встречаясь со своими друзьями одесситами — Ильфом, Петровым, Олешей, — он нередко говорил: «У меня с советской властью возникли за последний год серьезные разногласия, она хочет строить социализм, а я нет».

В 1978 году вышел роман Валентина Катаева «Алмазный мой венец», в котором автор поведал историю создания «12 стульев». Прототип любимца миллионов наконец-то был открыт. А в конце этого же года Осип Шор умер. Он дожил до такого возраста, когда лучи славы уже не продлевают жизни…

На старой территории Востряковского кладбища похоронено еще много известных людей. Вот только некоторые: генерал-лейтенант Петр Федорович Малышев (1898–1972), ни много ни мало спасший в 1941 году Россию от блицкрига. В начале войны он был комендантом Смоленска. И когда немцы неожиданно прорвались к Днепру, Малышев при казал немедленно взорвать мост через реку. Такие объекты ликвидировались только по согласованию со Ставкой Главковерха. Паникеров, которые взрывали мосты без соответствующего согласования, обычно казнили. Арестовали и Малышева. Но события на фронте вскоре показали, что генерал поступил исключительно верно и своевременно. Его «своеволие» позволило советскому командованию выиграть время и возвести к западу от Москвы оборонительные рубежи, которые, в конечном итоге, и сорвали гитлеровский план молниеносной войны.

Альберт Александрович Гендельштейн (1907–1981), режиссер-кинодокументалист, сценарист и кинооператор, он первым в апреле 1945-го заснял горящий Рейхстаг.

Владимир Сергеевич Семенихин (1918–1990), ученый в области автоматики и телемеханики, академик АН СССР.

НИИ автоматической аппаратуры, который он много лет возглавлял, теперь носит его имя.

Крупный писатель-фантаст Еремей Иудович Парнов (1935–2009), автор романов: «Ларец Марии Медичи», «Третий глаз Шивы», «Пылающие скалы» и других.

В глубине старой территории есть целая аллея, на которой похоронены знаменитые спортсмены: футболисты, кумиры болельщиков 1930–40 годов, Петр Тимофеевич Дементьев (Пека Дементьев, как любовно называли его поклонники; 1913–1998) и Алексей Гринин (1919–1988); хоккеисты — Николай Сологубов (1924–1988), Иван Трегубов (1930–1992), Дмитрий Уколов (1929–1992), Сергей Капустин (1953–1995).

В 1960-е годы Востряковскому кладбищу была передана значительная территория, расположенная к северу от Боровского шоссе. В плане эта новая территория представляет собой почти равносторонний треугольник.

В последние годы именно в этой части кладбища были похоронены многие выдающиеся люди.

Несомненно, если могила Мессинга самая знаменитая на старой востряковской территории, то на новой таковая — могила академика Андрея Дмитриевича Сахарова (1921–1989). Крупнейший физик, А. Д. Сахаров был одним из создателей советского термоядерного оружия — водородной бомбы. Это выдающееся достижение превратило Советский Союз в непобедимую в военном отношении державу. Тогда даже появилась такая шутка: если мы погибнем, то только со всем миром.

Но почему же трижды герой социалистического труда оказался похороненным не на Новодевичьем? На Востяковском был родовой участок его жены, и последняя распорядилась похоронить титулованного мужа именно здесь.

Ровно по той же причине, что и Леонид Мартынов, на Востряковском кладбище оказался известный поэт Павел Григорьевич Антокольский (1896–1978). Он похоронил здесь жену, актрису театра им. Вахтангова Зою Константиновну Бажанову (1902–1968). И завещал положить в свое время рядом с ней и его самого.

Еще один очень значительный поэт, покоящийся на Востряковском — Анатолий Константинович Передреев (1934–1987). По всей видимости, у него не осталось никого из близких. Потому что могила талантливейшего поэта крайне запущена.

Янина Болеславовна Жеймо (1909–1987) прославилась ролью Золушки в одноименном художественном фильме. Никаких других заметных ролей у нее не было. Но Янине Жеймо и одной Золушки хватило, чтобы стать любимицей нескольких поколений.

Самые выдающиеся достижения отечественного футбола связаны с именем тренера Гавриила Дмитриевича Качалина (1911–1995). Именно под его руководством наша сборная выиграла Олимпийские игры в 1956 году и стала чемпионом Европы в 1960-м. Когда Качалина отстранили от руководства сборной, он возглавил тбилисское «Динамо» и, на удивление всего спортивного мира, привел эту команду, никогда не почитавшуюся фаворитом, к первому месту в чемпионате СССР. Где наши современные Качалины?..

На новой территории еще похоронены: историк, специалист по российскому революционному движению Исаак Израилевич Минц (1896–1991); бывший первый секретарь Краснодарского крайкома Сергей Федорович Медунов (1915–1999); укротитель львов, народный артист России Иван Федотович Рубан (1913–2004).

Мы с Алексеем Николаевичем Алякринским бродили по кладбищу полдня, но едва ли осмотрели и сотую его часть, — так, лишь самые знаменитые могилы, и то только те, что нашли. Не всякий город сравнится по территории с Востряковским кладбищем. А уж городов, превосходящих его по численности населения, в России отыщется совсем немного.

Доковыляв кое-как до кладбищенской конторы, мы без сил рухнули на скамейку. Меня все не оставляла безответная мысль: в чем же своеобразие Востряковского кладбища? Что в нем особенного, отличающего его от прочих московских погостов? Ведь у каждого кладбища есть собственное лицо, нечто свое едва различимое неповторимое.

Пока я размышлял таким образом, мне на колени забрался кот. Вспрыгнул так уверенно, будто мы с ним были старыми добрыми знакомыми. Он сразу заурчал, стал тереться щеками об мои руки, да подставлять голову, чтобы его погладили.

К конторе лихо подкатил на «мерседесе» заведующий кладбища. На нас он почему-то задержал взгляд. Мне показалось, я понял, что увидел заведующий. Он увидел знакомую картину, какую наблюдал, наверное, множество раз: сидят напротив его конторы праздные посетители и, непременно(!), кот на коленях у одного из них. Так вот, может быть, в чем своеобразие Востряковского кладбища, — белка-то нас не случайно встречала на главной аллее; а сколько видов птиц мы здесь перевидали, пока бродили, — не счесть. Прямо-таки, заповедник, национальный парк со своими четвероногими и крылатыми обитателями — неожиданно богатым для кладбища животным миром.

Кот совсем было надумал устраиваться спать у меня на коленях. Но мы уже собрались уходить, и пришлось его согнать. Он, кажется, нисколько не обиделся, а уверенно направился к другим посетителям и стал тереться и ластиться у них в ногах.

Глава VI

Все не по-русски

Memento mori

Введенское (немецкое) кладбище

В Москве в разное время существовало несколько кладбищ для иноверцев латинского и лютеранского исповеданий — выходцев из Европы, поступивших в русскую службу или промышлявших в России производственным или торговым делом. Такое кладбище было когда-то в Марьиной роще. Там хоронили московских иноверцев в XVII–XVIII вв. Последние беспризорные надгробия лежали там еще в начале ХХ столетия. Еще более раннее (XVI века) «немецкое» кладбище находилось в Замоскворечье, за Серпуховскими воротами. Теперь на его месте расположена Морозовская детская больница.

В Лефортове иноверческое кладбище появилось отнюдь не случайно. Яуза начинает активно обживаться при Иоанне Грозном. Причем уже тогда эта часть приобретает характер «гетто», то есть специально выделенного квартала, население которого по тем или иным соображениям не должно смешиваться с основным населением города. И первыми иностранцами Немецкой слободы, как называли Лефортово при Грозном, были пленные, взятые русскими на Ливонской войне. Там же Грозный и Годунов стали расселять всяких иноземных мастеровых, которых приглашали в Россию на государеву службу. Делалось это совершенно в соответствии с политикой и моралью тех лет — с целью оградить русских людей от иноверцев и не допустить проникновения «латинской» или «жидовской» ереси в православную среду. В 1675 году один из европейских послов, бывший при московском дворе, писал о слободе на Яузе: «Вне столицы, в получасе пути лежит немецкий город, большой и людный…»

Первый лютеранский храм появился на Яузе в 1576 году. Но просуществовал недолго. Вскоре по прихоти Грозного он был вместе со всей слободой разорен и уничтожен. Еще один московский протестантский храм находился в первой половине XVII века в районе Садово-Черногрязской, где жило тогда много выходцев из Европы. Но впоследствии, когда возрождалась Немецкая слобода на Яузе, он был перенесен туда. Причиною этому послужил курьезный случай. Однажды мимо храма проезжал царь Алексей Михайлович и, приняв его за православный, перекрестился на него. И чтобы впредь кирха не смущала православный люд, царь повелел перенести ее подальше с глаз. Всего в Новой Немецкой слободе существовало две лютеранские церкви, реформаторская и латинский храм, при которых, естественно, возникли и приходские кладбища.

При лютеранской кирхе на Яузе в 1602 году был похоронен жених Ксении Годуновой принц Иоанн Датский. А при другой кирхе — святого Михаила на Гороховом поле — был погребен соратник Петра Первого генерал-фельдмаршал Яков Вилимович Брюс (1670–1735), ученый, механик и астроном, наводивший ужас своими опытами на московских обывателей, называвших его «колдуном», «чародеем», «чернокнижником» и т. п. Это по его предложению («прожекту») Петр учредил знаменитую школу навигационных и математических наук в Сухаревой башне, в которую, вместе с самыми учеными людьми того времени — Феофаном Прокоповичем, Леонтием Магницким и другими, Брюс же и был назначен преподавателем. За заслуги Петр пожаловал Брюса графским титулом, произвел в сенаторы, дал чин фельдмаршала и наградил орденом Андрея Первозванного. А дурная слава пошла о Брюсе на Москве после того, как он на потеху царю и его гостям смастерил механического водяного с вилами вместо рук. Это страшилище всплывало на Москве-реке из проруби, крутило головой, разводило руками-вилами и старалось кого-нибудь схватить и увлечь за собою в омут. Радости собравшихся и самого Петра не было предела. Такого чуда царь не видел нигде в Европе. А уже окончательно Брюс подтвердил свою репутацию чародея в 1709 году. В тот год должно было произойти затмение Солнца, и Брюс, как человек ученый, прекрасно знал об этом. Он пригласил к себе на Сухареву башню наблюдать затмение многих знатных москвичей. И, естественно, слух о предстоящем «светопреставлении» моментально разнесся по столице. Когда же затмение действительно произошло, весь простой московский люд вообразил, само собою, что это устроил «сухаревский колдун». Что любопытно, всякие легенды о Брюсе распространялись среди москвичей еще очень долго после его смерти. Рассказывали, что «чернокнижник» так по-прежнему и обитает в своей башне, бродит там по ночам, смотрит с высоты на Москву. Иные будто бы видели его своими глазами. Понятно, с легендами интереснее жить. Лишь с 1920-х годов, когда Сухареву башню снесли, Брюс перестал быть темой московского фольклора. На самом же деле Яков Брюс для своего времени был настоящим большим ученым. Он перевел на русский язык множество книг, сам написал несколько научных работ по географии, составил карту Московского государства, выпустил календарь, названный в его честь Брюсовым, заведовал московской типографией. Кроме того, Брюс был одним из организаторов русской артиллерии и участвовал во всех петровских войнах. И, конечно, свои титулы и чины он получил не за усердие в развлечении царя при помощи механического водяного и тому подобного, а вполне заслуженно. В 1929 году на месте Михайловской кирхи и приходского кладбища стали строить аэрогидродинамический институт (ЦАГИ). И когда рабочие рыли котлован, они наткнулись на какой-то древний склеп. Чей это склеп, и кто именно там был похоронен, не могли сказать даже прибывшие на стройку ученые. Когда же они вскрыли склеп, то обнаружили в нем останки двух людей — мужчины и женщины, — причем мужские останки были облаченными в дорогой парчовый кафтан с орденом Андрея Первозванного. Несомненно, это был Брюс.

Реформаторская церковь в Лефортове находилась на углу Немецкой (Бауманской) улицы и Денисовского переулка. При этой церкви был похоронен самый, пожалуй, знаменитый московский иноземец — швейцарец адмирал Франц Яковлевич Лефорт (1656–1699), ближайший петровский соратник, именем которого впоследствии стала называться вся Немецкая слобода на Яузе. Могила его пропала еще до сноса церкви. Возможно, это произошло в 1812 году, когда Лефортово со всеми церквами совершенно выгорело. Возможно, еще раньше — при Елизавете Петровне, которая приказала упразднить все приходские погосты на пути ее следования из Кремля во дворец на Яузе, чтобы видом похорон и самих кладбищ не расстраивать своих чувств. А Немецкая улица как раз и являлась одним из таких путей. Во всяком случае, в 1817 году Н. М. Карамзин в «Записке о московских достопамятностях» упоминает могилу Лефорта как «достопамятность» исчезнувшую, пропавшую: «Друг Петра Великого, Лефор погребен в московской Протестантской церкви; но мы, к сожалению, не знаем его гроба».

В некоторых источниках говорится, что Лефорт похоронен на Введенском кладбище. Но это неверно. Может быть, его и перезахоронили бы по чести в советские годы — все-таки это не «колдун» Брюс, а по настоящему крупная фигура отечественной истории, — но сделать этого невозможно было при всем желании: могилы Лефорта давно уже не существовало.

Другой известный сподвижник Петра шотландец генерал Петр Иванович (Патрик Леопольд) Гордон (1635–1699) был похоронен так же в Лефортове при латинском костеле Петра и Павла, находившемся на углу Немецкой и Кирочного. Он приехал на службу к царю Алексею Михайловичу в 1661 году, обучал русских передовому военному искусству, а затем и командовал полками «нового строя», как тогда говорили, то есть устроенными на европейский манер. Гордон участвовал во всех войнах, которые вело Московское царство в 1670–90 годы. В сущности, он был главным, после шведов, может быть, учителем Петра в военном деле. Патрику Гордону повезло больше, нежели Лефорту и Брюсу, — его останки перенесли на Введенское кладбище. На его могиле теперь стоит довольно невзрачный необработанный черный камень, напоминающий кусок угля, с длинной надписью на немецком, сообщающей, что здесь лежат останки полковника Гордона, современника Петра Великого и Лефорта, в 1877 году перенесенные сюда из бывшего дома вблизи Немецкой улицы. «Бывший дом» — это, как можно понять, немецкая метафора, означающая прежнее место упокоения.

Среди многих новых кладбищ, появившихся в Москве в моровом 1771 году, было устроено и особенное кладбище для иноверцев, умерших чумою. Расположилось оно вблизи Немецкой слободы — на Введенских горах. С тех пор и до 1917 года оно оставалось единственным кладбищем в Москве, где хоронили т. н. западных христиан. Только уже в советское время, когда погребение чаще всего не имело значения религиозного обряда, на Введенском кладбище стали хоронить без разбора конфессий. И теперь там даже больше захоронений русских и еврейских, чем латинских и лютеранских.

Кладбище находится на высоком северном берегу реки Синички, впадающей в Яузу слева. Правда теперь Синички не найти, — ее давно уже постигла участь большинства московских малых рек: она заключена в коллектор и течет под землей. Но живописное «прибрежное» расположение кладбища так и не изменилось: рельеф Введенских гор заметен здесь вполне отчетливо, причем он эффектно подчеркивается характерными ориентирами — величественными памятниками и часовнями.

Уже от самых ворот, выполненных в готическом стиле, Введенское кладбище неизменно производит впечатление нерусского и неправославного. Его дореволюционное «иноверческое» прошлое сохранилось почти в целостности. Восьмиконечный крест здесь едва увидишь. Зато во множестве стоят латинские «крыжи», распятия, аллегорические скульптуры, всякие портики с дверями в загробный мир, часовни, имитирующие разные западноевропейские архитектурные стили и т. д.

Тому, что на кладбище так хорошо и в таком количестве сохранились старые немецкие захоронения, изумляются даже приезжие немцы. Однажды нам повстречался здесь пожилой человек, который бродил по аллеям и проливал слезы почти над каждой могилой с немецкой надписью. Вот что он рассказал. Сейчас он живет где-то в западной части ФРГ, но родился в другом конце Германии — в небольшом немецком городке неподалеку от Данцига (Гданьска). Раньше эта местность называлась Западной Пруссией, и там проживало смешанное немецкое и польское население. Причем и те, и другие жили в этих местах веками. И для поляков, и для немцев эта земля была родной. На сотнях «иноверческих» кладбищ — и латинских, и лютеранских — там было похоронено много поколений их предков. Но в 1945 году Западная Пруссия, вместе с Померанией, Силезией и другими землями, была передана Польше. И поляки, по словам этого немца, в первые месяцы 1945-го, когда фронт ушел на запад, учинили гражданскому немецкому населению натуральное истребление. Убить мирного немца в этот период в Польше можно было совершенно безнаказанно. Это почиталось чуть ли не доблестью. И немцы искали защиты в это время у Красной Армии! Еще не наступил мир, Красная Армия была с Германией в состоянии войны, и тем не менее немцы, оставшиеся в тылу наших фронтов, именно у русских искали спасения. Так неистовствовали поляки.

Через много лет этому немцу удалось побывать на родине. Он без труда узнал свой городок — тот почти не изменился, он легко нашел свой дом — там теперь жили поляки. Единственное, чего ему не удалось отыскать, это хотя бы одну немецкую могилу на кладбищах, на которых веками хоронили немцев. Иные лютеранские кладбища стали теперь польскими, а иные вообще были безжалостно срыты. Поляки старательно уничтожили всякое напоминание о каком-то инородческом присутствии в своей стране.

И вот этот человек, оказавшись в Москве на Введенском кладбище, был совершенно потрясен тем, что у русских, у которых, казалось, имеется претензий к немцам больше, чем у какого-либо другого народа, в их столице находится большое немецкое кладбище, благополучно пережившее и Германскую, и Великую Отечественную, и до сих пор не утратившее свой колоритный «немецкий» облик.

На Введенском кладбище есть целый мемориал германским солдатам. Правда, это не гитлеровцы. Это братская могила участников Первой империалистической, попавших в русский плен, а затем умерших здесь. Но, кстати сказать, есть в Москве и кладбище, на котором похоронены пленные гитлеровские солдаты, — оно находится в Люблине. А на Введенском, у восточной стены, огорожен довольно просторный, исключительно ухоженный, участок с обелиском посередине. На обелиске надпись по-немецки: Здесь лежат германские воины, верные долгу, и жизни своей не пожалевшие ради отечества. 1914–1918.

На другом конце кладбища, ближе к руслу Синички, находятся две французские братские могилы — летчиков из полка Нормандия — Неман и наполеоновских солдат. Над могилой французов, погибших в Москве в 1812 году, установлен величественный монумент, огороженный массивной цепью. Вместо столбов эту цепь поддерживают пушки эпохи наполеоновских войн, вкопанные жерлами в землю.

Одно из самых почитаемых захоронений на Введенском кладбище — это могила Федора Петровича Гааза (1780–1853), врача, прославившегося своей бесподобной филантропией. Доктор Гааз сделался в России примером самого беззаветного, самого жертвенного служения людям. Его выражение «Спешите делать добро» стало девизом российской медицины. Мало того, что он не брал с неимущих плату за лечение, он сам иногда безвозмездно одаривал своих нуждающихся пациентов деньгами и даже собственной одеждой. Особенно Гааз прославился своим радением о заключенных в тюрьмах и ссыльных в каторгу. На оградке могилы Гааза укреплены настоящие кандалы, в каких гнали когда-то ссыльных в Сибирь. Эти кандалы должны напоминать об особенной заботе «святого доктора», как его называл народ, об узниках. Кстати, о кандалах. Гааз добился, чтобы вместо неподъемных двадцатифунтовых кандалов, в которых прежде этапировали ссыльных, для них была разработана более легкая модель, прозванная «гаазовской» (именно эти «гаазовские» кандалы теперь и украшают его могилу), и еще, чтобы кольца на концах цепей, в которые заковывались руки и ноги арестанта, были обшиты кожей.

Любопытный эпизод, характеризующий доктора Гааза, приводит В. В. Вересаев. Однажды на заседании Московского тюремного комитета, членом которого был и московский владыка митрополит Филарет, Гааз так ревностно отстаивал интересы заключенных, что даже архиерей не выдержал и возразил: «Да что вы, Федор Петрович, ходатайствуете об этих негодяях! Если человек попал в темницу, то проку в нем быть не может». На что Гааз ответил: «Ваше высокопреосвященство. Вы изволили забыть о Христе: он тоже был в темнице». Филарет, сам, к слову сказать, много усердствующий для нужд простого народа, и причисленный впоследствии к лику святых, смутился и проговорил: «Не я забыл о Христе, но Христос забыл меня в эту минуту. Простите, Христа ради».

В конце концов, Гааз все свое достояние употребил на нужды больных и заключенных. До последней копейки. Хоронили его на счет полиции. Но за гробом «святого доктора» на Введенские горы шли двадцать тысяч человек! Возможно, это были самые многолюдные похороны в Москве.

На Введенских горах похоронены еще многие известные московские «иноверцы»: архитектор Франц Иванович Кампорези (1754–1831), биолог и естествоиспытатель, профессор Московского университета и директор университетского зоологического музея Карл Франциевич Рулье (1814–1858); скрипичный мастер, получивший в 1924 году от рабоче-крестьянской власти довольно-таки экзотическое звание «заслуженного мастера Республики», чех Евгений Франциевич Витачек (1880–1946); семья известных московских фармацевтов и аптекарей Феррейнов (этим именем нынешний небезызвестный предприниматель В. Брынцалов назвал свой фармацевтический завод). Феррейны на рубеже XIX–XX вв. открыли в Москве несколько аптек, и некоторые из них работают до сих пор — например, на Никольской улице, на Серпуховской площади.

Дореволюционных российских коммерсантов — иноверцев и иностранцев — здесь вообще было похоронено очень много. А. Т. Саладин пишет: «Фамилии Кноп, Вогау, Иокиш, Эйнем, Бодло, Пло, Мюллер, Эрлангер и т. д. здесь пестрят на многих памятниках, напоминая вывески Мясницкой улицы и Кузнецкого моста».

В советский период Введенское кладбище, вполне сохранив свой характерный западноевропейский вид, становится преимущественно русским. Хотя местные жители неизменно и по сей день называют его Немецким. В это время здесь были похоронены художники Виктор Михайлович Васнецов (1848–1926) и его брат Аполлинарий Михайлович (1856–1933); архитектор, автор проекта Музея изящных искусств им. Александра III (им. Пушкина), универмага «Мюр и Мерилиз» (ЦУМ), «Чайного дома» на Мясницкой и многого другого, Роман Иванович Клейн (1858–1924); крупнейший российский издатель, владелец влиятельнейшей газеты «Русское слово», прозванной современниками «фабрикой новостей» и «Левиафаном русской прессы», Иван Дмитриевич Сытин (1851–1934); еще один знаменитый архитектор-конструктивист — Константин Степанович Мельников (1890–1974), построивший в Москве несколько рабочих клубов, и особенно прославившийся проектом собственного дома в Кривоарбатском; артисты — Алла Константиновна Тарасова (1898–1973), солистка Большого театра Мария Петровна Максакова (1902–1974), Анатолий Петрович Кторов (1898–1980), Татьяна Ивановна Пельтцер (1904–1992), мхатовец и популярнейший спортивный комментатор Николай Николаевич Озеров (1922–1997) и его брат — режиссер, автор картин «Освобождение», «Солдаты свободы» и других Юрий Николаевич Озеров (1921–2001), писатели — Степан Гаврилович Скиталец (1868–1941), Дмитрий Борисович Кедрин (1907–1945), Михаил Михайлович Пришвин (1873–1954), любимый писатель Мао Цзэдуна Феоктист Алексеевич Березовский (1877–1952), Ираклий Луарсабович Андроников (1908–1990), Сергей Васильевич Смирнов (1912–1993); «возлюбленная» М. Цветаевой поэтесса Софья Яковлевна Парнок (1885–1933); литературоведы и культурологи — Алексей Николаевич Веселовский (1843–1918), Владимир Владимирович Ермилов (1904–1965), Борис Леонтьевич Сучков (1917–1974), Михаил Михайлович Бахтин (1895–1975), Вадим Валерьянович Кожинов (1930–2001); знаменитые боксеры — Николай Федорович Королев (1917–1974), Валерий Владимирович Попенченко (1937–1975), Виктор Павлович Михайлов (1907–1986); первый маршал, похороненный не в Кремле и не на Новодевичьем — Григорий Александрович Ворожейкин (1895–1974), выдающийся ученый-физик, лауреат Нобелевской премии Илья Михайлович Франк (1908–1990), москвовед Яков Михайлович Белицкий (1930–1996). На кладбище могилы более чем сорока Героев Советского Союза.

Забавное обстоятельство, (если только такое выражение уместно в рассказе о кладбище), сопутствовало погребению олимпийского чемпиона Валерия Попенченко. В последние годы он заведовал кафедрой физической подготовки в соседнем Бауманском училище и трагически погиб в самом здании училища: профессор физкультуры каким-то образом сорвался с лестницы. И прославленного чемпиона по чести похоронили на Введенских горах… в чужой могиле! Могила эта предназначалась совсем для другого человека — для недавно умершего В. М. Шукшина, которого кто-то на очень высоком уровне в самый последний момент, чуть ли уже не при выносе Василия Макаровича из зала прощания, распорядился все-таки похоронить на Новодевичьем. И готовая его могилка на Введенском некоторое время так и оставалась не занятой. Вскоре умер Попенченко, тогда могила и пригодилась.

Борис Леонтьевич Сучков был в литературном мире фигурой весьма значительной: он возглавлял Институт мировой литературы АН СССР. Казалось бы — какие могут быть проблемы с похоронами «литературного генерала», как называли тогда деятелей такого уровня? — ему обеспечены самые престижные мостки! Не тут-то было. Несчастный директор ИМЛ стал жертвой советской бюрократической системы. Об этом рассказывает в своей книге «Фарисея» известный литературовед и эстетик Юрий Борев. Как-то так вышло, что некролог на смерть Сучкова не подписал никто из крупнейших советских руководителей. Скорее всего, это произошло по недоразумению: какой-нибудь ответственный товарищ, может быть, посовестился лишний раз тревожить старичков из политбюро по поводу, самих их ожидающему со дня на день. Соответственно, и в газетах некролог, не подписанный верховной властью, был опубликован где-то на задворках. И когда коллеги Сучкова из ИМЛ обратились в ЦК КПСС с просьбою посодействовать в погребении их директора на Новодевичьем, на Старой площади, взвесив все изложенные выше обстоятельства, не нашли возможным распорядиться похоронить ученого на главном советском кладбище. В Моссовете по той же причине отказали похоронить Сучкова на Ваганьковском. Так прошла неделя в поисках места упокоения директора. Ученые мужи совсем уже было отчаялись разрешить эту проблему. К счастью, выискался какой-то ловкий «полуученый», как пишет Юрий Борев, который «нашел истинно научное решение: он обратился к гробокопателю, и тот, определив экономический эквивалент сложности проблемы, немедленно организовал похороны на Немецком кладбище».

На Введенских горах похоронено много православного духовенства: митрополит Трифон (Туркестанов; 1861–1934), изображенный П. Кориным на картине «Русь уходящая», настоятель храма Николы Большой крест на Ильинке Валентин Павлович Свенцицкий (1879–1931), настоятель храма Иоанна Воина на Якиманке Александр Георгиевич Воскресенский (1875–1950), который во время войны, при бомбежках Москвы, сутками стоял, как столпник, на колокольне своего храма и молился, чтобы Господь избавил москвичей от погибели и даровал победу русскому воинству. Напротив надгробия митр. Трифона — могила протоиерея Николая Викторовича Чепурина (1881–1947), профессора, ректора Московской Духовной Академии. Отпевал профессора богословия в Успенской церкви Новодевичьего монастыря лично Святейший Патриарх Алексий I. В надгробной речи Святейший сказал о Н. В. Чепурине, что тот за несколько месяцев своего руководства МДА сделал более, чем другие могут сделать за многие годы. Среди учеников Н. В. Чепурина был выдающийся отец Церкви митр. Питирим (Нечаев).

Существует версия, будто в 1925 году здесь был перезахоронен из Донского монастыря сам патриарх Тихон. Но затем — в 1946 году — его останки перенесли назад в Донской монастырь: в этот год в Москве собрались патриархи поместных церквей, и якобы перед их приездом останки Тихона ночью, тайком были эксгумированы и перенесены на его первоначальное место упокоения — в только что отремонтированный и открытый для богослужений Малый Донской собор. Это все, конечно, очень маловероятно. Но почему-то же молва возникла!

После ликвидации в 1930-е годы Лазаревского кладбища на Введенских горах был перезахоронен известный и любимый в Москве священник о. Алексей Мечев — настоятель храма Николая Чудотворца в Кленниках на Маросейке. Совсем недавно о. Алексей был прославлен Русской церковью, мощи святого обретены и теперь почивают в родном его храме на Маросейке.

На Введенском кладбище много достопримечательных памятников. На могиле М. Пришвина стоит надгробие работы С. Коненкова. В часовне над склепом семейства Эрлангеров, построенной архитектором Ф. Шехтелем, находится мозаичное изображение Христа Сеятеля работы К. Петрова-Водкина.

С этой часовней связана, пожалуй, самая замечательная история, случившаяся на московских кладбищах в 1990-х. Собирать средства на реставрацию часовни взялся приход церкви Петра и Павла, что на соседней Солдатской улице. И батюшка благословил стоять возле часовни с кружкой некую подвижницу, может быть, даже и блаженную, — Тамару. Она не только собирала пожертвования, не только сама расчищала склеп под часовней от земли и векового мусора, но решительно поселилась на кладбище: она смастерила возле часовни шалаш, вроде кельи схимника-отшельника, и жила там довольно долго, пока не исполнила своего послушания. На ночь кладбище закрывалось, и тетя Тамара, как называли ее кладбищенские работники, оставалась совершенно одна в своем шалаше среди всей этой сумрачной готики, под недвижимыми взглядами скульптур, которые и днем-то производят впечатление довольно жуткое, а уж ночью, наверное, вообще должны повергать всякого в оцепенение. Утром работники отворяли ворота кладбища, и их в ограде как ни в чем не бывало встречал совершенно живой улыбающийся человек с медной кружкой на шее. Но однажды тетя Тамара исчезла и больше никогда не появлялась на Введенских горах. И, как обычно бывает в таких случаях, она превратилась в образ легендарный. Рассказывают, что ее видели в Москве возле разных храмов: будто бы она стоит там с неизменной своей кружкой и все собирает пожертвования для каких-то благих целей.

Днем часовня Эрлангеров открыта, и всякий может там зажечь свечу и полюбоваться на шедевр. Многие, впрочем, не только любуются, но и оставляют на наружных стенах этой и других часовен свои «печалования» ко Господу. И, право же, некоторые из них очень занимательные. Они красноречиво передают настроение и заботы наших современников. Вот некоторые. «Господи! Подай семейного счастья», «Господи, вразуми меня, пошли мне внутреннее удовлетворение», «Господи! Мне нужно очень много денег! Помоги мне!», «Господи, помоги найти работу. Владимир», «Господи, помоги сыну перевестись в хорошее место. Помоги мужу вылечиться от лютого недуга — пьянства. Помоги сыну сдать экзамены. Мне закончить учебу и пойти в отпуск», «Господи, прошу тебя, верни мужа в семью. Мы с ребенком ждем и любим его», «Господи! Я хочу мира во всем мире! Дай мне сил поступить в институт. И помоги найти постоянную любовь. Прости меня и всех за наши грехи! Аминь. Ирина. 25. 01. 2003», «Господи, помоги мне выйти на эту сессию и сдать ее», «Господи, помоги подготовиться и сдать начерталку завтра на 4, пожалуйста», «Господи, помоги мне сдать все экзамены по теории и практике на отлично, чтобы получить права на вождение автомобиля. Хочу хорошо знать правила дорожного движения. Сделай так, чтобы у меня получались все упражнения и задачи на автомобиле, чтобы я стала отличным водителем. Аминь! 15. 09. 2002», «Господи! Открой мне новый путь в Германию!», «Господи, избавь моего сына от мусульманки», «Господи, пусть Осман вернет мне деньги. Господи, пошли мне удачи во всем. 20. XII. 2001», «Господи, помоги, чтобы меня никогда не тревожили с претензиями по финансовым и правовым вопросам». «Господи, помоги выйти замуж за хорошего человека. Спасибо. 9. 12. 01», «Господи! Помоги мне быть любимой», «Господи, хочу красивого, богатого, любящего парня. Аминь», «Господи, умоляю тебя, помоги мне соединить свою жизнь с Артуром Г. Пусть он любит меня вечно. Аминь», «Господи, умоляю тебя, помоги сделать так, чтобы все сбылось, чтобы я вышла замуж в 19 лет. И, Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы я познакомилась с Егоровым Л. Ю.», «Иисус, Сын Божий! Господи! Верни мне мою Stephanie!», «Хочу исполнения самых заветных желаний, и чтобы все хорошие люди были счастливы», «Господь, не бей, хватит уже!!! Давай дружить! Прости, если обидел. Честное слово, устал!», «Спаси и сохрани. Антон! Люблю и уважаю», «Хочу всего хорошего!» И многое другое. Всех записей на часовнях Введенского кладбища хватило бы на добрую книгу.

Была на Введенском кладбище когда-то еще одна достопримечательность, известная всей православной Москве. Но в советское время ни в одном источнике это, по понятным причинам, упомянуто быть не могло. На надгробии фабрикантов мануфактурных изделий Кноппов стояла фигура Христа, почитаемая как чудотворная. А. Т. Саладин так описывает это надгробие: «Огромная продолговатая площадка с оградой в греческом вкусе, с вазами на столбах, замыкается руинами античного портика. У входа на ступеньках во весь рост стоит бронзовое изваяние Христа работы prof. R. Romanelli. Невольно останавливаешься перед этим памятником. Исчезают вдруг окружающие его могилы, оживает Христос, движется его рука, указывая на вход, и слышится тихий голос: memento mori!» (Есть свидетельства, что скульптура Христа была гранитная или мраморная). Ежедневно много людей собиралось у надгробия Кноппов. Причем все паломники приносили с собой воду. Водой поливали десницу Христа, и когда она стекала, ее тут же собирали во что-нибудь. Как рассказывают, та вода приобретала чудодейственные лечебные свойства, и очень многие были исцелены ею. Разумеется, такой объект поклонения не мог долго существовать в советской столице. В 1940-е или в 1950-е (по разным сведениям) годы фигуру Христа с надгробия Кноппов увезли.

Недавно в Лефортове снова появился протестантский молитвенный дом: на кладбище была отреставрирована и передана верующим небольшая лютеранская кирха-часовня, построенная в 1911 году. Действующая кирха теперь дает полное основание называть Введенское кладбище по-прежнему — иноверческим.

Среди хачкаров каменных

Армянское кладбище

Не каждый монастырь обнесен такой величественной, такой надежной стеной с башнями по углам, как московское армянское кладбище. Построена она была в 1859 году на средства купца И. Гаспаряна и стала первой кладбищенской капитальной стеной в столице. Все прочие кладбища в Москве вплоть до ХХ века были огорожены дощатыми заборами, а то и просто земляной насыпью. Но любой армянин скажет, что все лучшее — у армян. И вообще, армяне первые решительно повсюду: как приняли раньше прочих народов христианскую веру, так и идут во всем впереди планеты всей.

Первые иностранцы, появившиеся в Москве, конечно же, тоже были армяне. Это по армянской версии. Едва Юрий Долгорукий срубил Кремль и даже еще не успел произнести свою знаменитую фразу — «Буде, брате, ко мне на Москов», — как «на Москов» прибыли армяне — купцы из Астрахани. А потом зачастили. А потом и осели в Первопрестольной.

Армянская диаспора окончательно сложилась в Москве к XVI веку. Расселялись армяне компактно почти сразу за Ильинскими воротами Китай-города. Это свидетельствует, насколько давно в столице появилась армянская колония: Москва еще даже не вышла за пределы Белого Города — Бульварного кольца, по-нынешнему. Увековечено же пребывание в этом месте армян было лишь к концу XVIII века: именно тогда один из переулков Мясницкой части получил наименование Армянского. В 1779 году там появилась армянская церковь Сурб Хач (Крестовоздвиженская) — первая в Москве. Но вблизи Москвы — в Грузинах, теперь это Пресня — армяне имели церковь еще с начала XVIII века. При ней было и небольшое армянское кладбище. Там похоронен один из известнейших московских армян, родоначальник династии предпринимателей и меценатов — Лазарь Назарович Лазарев (1700–1782). Но в 1930-е церковь с кладбищем были уничтожены и застроены, причем могила Л. Н. Лазарева пропала. Тогда же снесена церковь и в Армянском переулке.

Таким образом, у московских армян осталась одна небольшая церковь Сурб Арутюн (Воскресения Христова) на Армянском Ваганьковском кладбище.

Это кладбище появилось тоже довольно давно: 21 апреля 1805 года указом Московского губернского правления московским армянам был выделен участок земли в две десятины рядом с православным Ваганьковским кладбищем для устройства на нем места захоронения умерших. Через десять лет здесь была построена упомянутая церковь Сурб Арутюн, в которой затем обрели покой многие представители династии Лазаревых.

Армянское кладбище невелико. Но здесь похоронено столько знаменитостей, сколько не найдешь на иных московских куда как более обширных погостах.

Начнем хотя бы с писателей. На Армянском кладбище покоится Андрей Платонович Платонов (1899–1951), автор романа «Чевенгур», повестей «Ювенильное море», «Котлован» и многих других произведений, которые во второй половине 1980-х, одновременно с политической перестройкой, показали совершенно неожиданную, абсурдную сторону советской повседневной жизни. Но это отнюдь не антиутопии в духе Оруэлла и Хаксли. Это шокирующий реализм, сродни лагерной литературе. Только, пожалуй, еще более пронзительный и щемящий. Потому что лагерные сенсации, они хотя бы отчасти оправданы местом действия. Но когда нечто подобное или даже худшее происходит там, где якобы так вольно дышит человек, это вызывает ни с чем не сравнимое потрясение, оторопь. И самое потрясающее, что герой Платонова — маленький человек — чаще всего считает это нормальным.

Точно так же как и Иван Денисович считал свое существование под лагерным номером не самой не сложившейся жизнью, а, в общем-то, приемлемой…

Андрей Платонов жил в Москве с 1927 года. Он сменил несколько адресов. Вначале поселился в общежитии неподалеку от Лубянки. Затем переехал в Замоскворечье, в полуподвал. Здесь он написал повесть — сатиру на коллективизацию — «Впрок. Бедняцкая хроника». Повесть эта попала к главному советскому литературному критику, от внимания которого, кажется, не ускользал ни один рассказ, в каком бы конце его необъятного удела он ни вышел: Сталин жирно зачеркнул в заголовке слово «бедняцкая» и написал «кулацкая»! Вскоре со статьей «Кулацкая хроника» на Платонова обрушился Фадеев. Это было отлучением от литературы. Платонов перестал печататься, но не перестал писать. Именно в этот период он написал все свое самое лучшее, ставшее впоследствии знаменитым.

Последний адрес Андрея Платонова — Тверской бульвар. Здесь в пристройке к зданию Литературного института он прожил более двадцати лет. Теперь на этом здании мемориальная доска великому писателю.

На Армянском кладбище все друг от друга неподалеку. Поэтому не будет ошибкой сказать, что неподалеку от Андрея Платонова покоится лучший советский и русский автор исторических сочинений — Василий Григорьевич Янчевецкий, известный больше под псевдонимом Василий Ян (1875–1954). В последние лет двадцать историческая художественная литература стала чрезвычайно популярна. Многие авторы сделали на этой волне себе имена. Но их можно читать только в том случае, если прежде не попадался Ян. После Василия Яна почти никого, за редчайшим исключением, из этих бесчисленных сочинителей-«историков» читать невозможно. По сравнению с его произведениями большинство современных исторических сочинений кажутся убогими потугами дилетантов, этакой непритязательной компиляцией источников. А у читателя Яна неизменно складывается иллюзия, будто автор — очевидец или даже участник описываемых событий. Но это не удивительно, если иметь в виду, что Василий Ян — огромный талант. В своем жанре он неподражаем. Вот некоторые его произведения: «Чингисхан», «Батый», «К последнему морю», «Юность полководца», «Финикийский корабль». На удивление, переиздается Василий Ян в наше время не так уж и часто.

На кладбище так же могилы поэта Симбата Симоновича Шах-Азиза (1841–1907/08), писателей: Марии Давыдовны Чернышевой (Марии Марич, 1893–1961), автора романа о декабристах «Северное сияние»; Александра Никаноровича Зуева, Мариэтты Сергеевны Шагинян (1888–1982), автора тетралогии о Ленине.

Страницы: «« 4567891011 »»

Читать бесплатно другие книги:

Родилась и живет в Беларуси и уже больше десяти лет совмещает врачебную практику с написанием мистич...
Можно с уверенностью сказать, что все люди делятся на тех, кто любит и ждет книги Марии Метлицкой, и...
Ни сном ни духом не помышлял о судьбе литератора. Но в детстве однажды проиграл товарищу спор, элеме...
«…Студент склонился над бумагой, задумался.Некоторое время профессор наблюдал за ним. Перед его глаз...
Школьные романы…Какими важными они кажутся старшеклассницам – и как скоро забываются! Зоя была увере...