Кризис среднего возраста Геласимов Андрей
Он объездил весь мир, влача за собой длинный шлейф должностей и званий, был автором множества книг и статей в солидных журналах и часами удерживал аудиторию потоком неиссякаемого красноречия. Жил с размахом, великодушно позволяя любить себя, — веселый, умный, большой человек.
Кира Владимировна его обожала, называла «мой князь», полностью избавив от бытовых проблем и всей этой муравьиной земной суеты, далекой от небожителя.
«Бедная, бедная Кира Владимировна, — думала Зоя, мучаясь собственным жестокосердием. — Как я могла так безжалостно вычеркнуть ее из своей жизни? За что? Зачем? Сознательно оттолкнуть хорошего, любящего человека. В этом мире, где никто никому не нужен. И как она вынесет эту новую смерть? И чем заполнит образовавшуюся пустоту?..»
Зоя долго не решалась нажать кнопку звонка, стояла под дверью, прислушиваясь к звукам, доносившимся из квартиры, и боясь увидеть сраженную непосильным горем свекровь, не найти для нее нужных и правильных слов…
Кира Владимировна открыла сразу, будто ждала у порога, — элегантный черный костюм, строгая прическа.
— Зоя! — обрадовалась она. — Наконец-то ты приехала, моя девочка! А у нас, видишь, какая беда. Пойдем, напою тебя чаем. День будет долгим — гражданская панихида, потом отпевание в церкви…
Домой они вернулись в сгустившихся сумерках позднего вечера. День догорел, неестественно длинный, печальный и странный. И будто замыкая магический круг, внутри которого осталась прежняя невозвратная жизнь, они снова пили чай на крохотной кухне, странно диссонирующей с академическим масштабом квартиры.
— Как же вы будете жить здесь одна? — спросила Зоя.
— А я не буду здесь жить, — усмехнулась Кира Владимировна. — Это же ведомственная жилплощадь, принадлежит Университету. Так что придется освободить, ничего не поделаешь.
— Но ведь вас же не выставят на улицу? — ужаснулась Зоя.
— Ну зачем же на улицу? Дадут пристанище. Не такое, конечно, барское, попроще. Сколько я его просила отказаться от этого варианта! Взять трехкомнатную квартиру в хорошем доме. Ведь все мы ходим под Богом. Но нет! Ему хотелось блистать во всем! Быть первым среди лучших, как про кого-то там сейчас пишут. Разве его заботила моя участь? То, что меня выкинут на улицу, если он уйдет первым? Ха! Разве он собирался уйти первым? Думал жить вечно. А вернее, ни о чем он не думал. Просто жил как хотел…
…Я знаю, знаю: «О мертвых или хорошо, или ничего», — продолжила она после долгой паузы. — Но я не собираюсь его ругать. Просто расскажу тебе все, как есть на самом деле. Я же вижу, как ты на меня смотришь. Удивляешься, что не вою от горя, не посыпаю голову пеплом? Где-то я прочла недавно рассказ об одном американском актере, не помню даже, о ком именно. Его дед после смерти любимой супруги женился на няне своих детей. Она служила ему верой и правдой много лет, родила еще шестнадцать отпрысков и была хорошей матерью и женой. А на похоронах бросила на крышку гроба горсть земли и сказала: «Слава тебе, Господи! Наконец-то я от него избавилась!» Какая трагедия! Волосы дыбом. Или фарс? Как ты считаешь?
Зоя потрясенно молчала.
— Не хочу проводить никаких аналогий. У меня совсем другая история. Но, как говорится, все же, все же, все же… Ты, наверное, заметила даму, которая весь день простояла у тела как приклеенная? Не могла не заметить…
«Вот она, эта странность», — подумала Зоя. Женщина в глубоком трауре, намертво присохшая к гробу, а рядом девушка лет двадцати. Напряженные, полные вызова и затаенной угрозы. Время от времени дама глухо рыдала, и тогда девушка поила ее водой из бутылочки. На фоне сдержанной скорби присутствующих нарочитая демонстрация чувств казалась искусственной. Их старательно обходили взглядами, словно нечто неуместное, выходящее за рамки приличия.
— Так вы думаете, что это… — не смогла Зоя вымолвить сакраментальное слово.
— Я не думаю, я знаю, — пожала плечами Кира Владимировна. — Она была его аспиранткой, приехала откуда-то из Тмутаракани. В него часто влюблялись студентки, хотя он и не был писаным красавцем. Но блеск ума, очарование всех этих его регалий кружили головы. И он любил распустить хвост. Хотя, надо отдать ему должное, умел и вовремя остановиться, избегая всех этих сложностей, связанных с затянувшимся адюльтером. Но эта претендентка оказалась особенно цепкой.
Наверное, считала себя очень умной. Возможно, так оно и было до тех пор, пока не появился ребенок. Вот тут она явно переоценила и свое значение в его жизни, и его нравственные принципы. Праздник кончился, наступили будни. И он тут же исчез из ее жизни… Когда маленький Леня мешал ему работать, он просто отодвигал его ногой. Как щенка.
Обида была такой острой, что на глаза навернулись слезы. Но Кира Владимировна справилась с волнением.
— Он всю жизнь отторгал Леню. Стыдился его душевной болезни. Но с годами я поняла, что даже самый лучший ребенок на свете не мог бы пленить это сердце. Девочка, которую родила ушлая аспирантка, тоже была ему не нужна. Впрочем, как и ее мать — случайное лицо в массовке, оттеняющей его сольный танец.
Когда Леня погиб, он сказал ключевую фразу, потрясшую меня до глубины души. «Мог ли я подумать, что переживу собственного сына и так трагично восприму его уход?» Боже правый! Мог ли он подумать, что преждевременная смерть единственного ребенка что-то сдвинет в его душе! Впрочем, и ребенок, как выяснилось, не единственный, и роль скорбящего отца наскучила ему очень быстро.
Вот тогда-то я и почувствовала, что начинаю его тяготить. Раздражать своим горем.
— А мне всегда казалось, что у вас образцовый брак, — сказала Зоя. — Полная гармония.
— Говорят, в браке один любит, а второй принимает любовь, — с горечью заметила Кира Владимировна. — Ну что ж, если судить с этой точки зрения… Я любила и, видимо, полностью соответствовала его представлениям об идеальной жене для большого ученого.
Так или иначе, но именно в этот момент и материализовалась из небытия бывшая аспирантка и потребовала долю для своей дочери.
Они явились в наш дом, и он ее, по-моему, даже не сразу узнал. Решил, что это очередная просительница со своим чадом, мечтающим поступить в университет. Но она быстро развеяла его иллюзии — молодая еще, наглая, уверенная в себе женщина, прекрасно вписавшаяся в новую жизнь.
Я сидела за столом, как оплеванная, — никому не интересный, отработанный материал. Зато она чувствовала себя как рыба в воде. Прожорливая пиранья, глодающая добычу до костей, отвоевывая жизненное пространство для своего потомства. И он охотно попался в ее распахнутую пасть, счастливый обретением юной дочери, и даже не попробовал со мной объясниться.
Не знаю, как развивались бы события дальше. Что толку рассматривать возможные варианты? Случилось то, что случилось. Он лежал парализованный после инсульта, когда она явилась сюда вторично и сказала, что претендует на две трети имущества как гражданская жена и мать его дочери. А если я стану чинить препятствия, будет отстаивать свои права в суде, вплоть до проверки на ДНК.
— И что же теперь делать?
— Да ничего. Делить-то нечего. Единственная ценность, которая после него осталась, — это наша библиотека. Да и ту он завещал университету. Трудно поверить, но это так. Квартира ведомственная, мебель старая, машина «Жигули». Пусть судится, пока не посинеет. А я буду жить. И хватит об этом. Оставим мертвецам их прошлое. Давай лучше поговорим о тебе. Как ты жила все это время?
— Плохо, — сказала Зоя. — Вам не понравится. Сеяла зло. Вроде этой вашей аспирантки.
— Добро и зло — понятия относительные. И если верить, например, Веллеру, взаимообусловленные. Не будь зла, не было бы и добра. Мы бы просто не знали, что это такое. Пути Господни неисповедимы. И то, что для одного худо, для другого может быть прекрасным.
— Что же, выходит, любое злодейство в итоге совершается во благо? — усомнилась Зоя.
— А вот мы сейчас это проверим на твоем маленьком примере, хотя я абсолютно не сильна в философии. Полный ноль. Итак, какое же зло ты совершила?
— Помните, я вам рассказывала про Артема, за которого когда-то собиралась, да так и не вышла замуж? Он потом женился на моей подруге, на Ане. И вот мне померещилось, будто я до сих пор имею на него какие-то права. Будто он и есть тот самый единственный мужчина, предназначенный мне судьбой, и нет мне никакого дела ни до жены его, ни до маленькой дочки.
Честно говоря, я никогда не требовала, чтобы он ушел из семьи. Но он ушел. Вряд ли это было осознанным решением. Просто Анька скорее всего узнала про нас и выставила его за дверь. А он назло ей…
Наверное, не надо было его пускать. Не ради Аньки — ради себя самой. Потому что едва он ушел из дома, очарование пропало. Я видела, как он скучает по дочке, все сильнее с каждым днем. Да и по Аньке тоже. Назвал меня однажды ее именем…
И мать меня задолбала. Соседи шарахались как от прокаженной — живем-то в одном подъезде. Она, значит, оскорбленная невинность, а я исчадие ада. И он, Артем, весь в белом, жертва коварной разлучницы.
Он, наверное, тоже так считал. Не себя же винить, любимого. И в душе меня ненавидел за то, что нарушила его распрекрасную жизнь. Тух бы в своем болоте и горя не знал. Но он же теперь и передо мной ответственность чувствовал, как пресловутый порядочный человек. И за это, я думаю, ненавидел еще больше.
В общем, в один прекрасный день он сказал мне: «Зоя, прости. Не хочу больше лгать ни тебе, ни себе». И был таков. Где он сейчас, не знаю. К Аньке, во всяком случае, не вернулся. Может, живет у родителей. Или еще какая-нибудь утешительница подвернулась. Но это я так, из уязвленного самолюбия. Артем не из этой серии. Он действительно порядочный человек и сделал все правильно — ничего бы у нас с ним не получилось, только бы еще больше запуталось. Потому что… Потому что в тот день, когда он от меня уходил, я уже знала, что жду ребенка, но ничего ему не сказала.
Кира Владимировна смотрела на нее и молчала.
— И не скажу, — продолжила Зоя. — Никогда не скажу ни ему, ни Аньке, никому другому. Может, только матери, да вот вам. Обещаю.
— Вот этих слов я и ждала от тебя, девочка. И очень боялась услышать…
— Что я начну шантажировать Артема?
— Нет, я не это имела в виду, — смутилась Кира Владимировна. — Просто сам факт появления ребенка для этой твоей подруги… Тем более что вы все равно расстались, а они, быть может, еще… Я даже не знаю, как сказать…
— Не надо ничего говорить, — остановила ее Зоя. — Я все уже для себя решила. Я оставлю ребенка. Не потому, что это ребенок Артема. Нет. Это мой ребенок. И нужен он мне не для мести. Для жизни. Для моей жизни, понимаете? Как источник счастья, а не орудие зла.
— Зоя! Так это же то, о чем мы с тобой говорили! — озарилась Кира Владимировна. — Вот для чего была нужна вся эта суета, все глупости, и боль, и ненависть. Ради этого человечка, единственно нужного и тебе, и мне, и твоей матери. Рожай и ничего не бойся. Только эта соломинка и удержит всех нас на плаву.
18
ВЕРА
— Могу я наконец войти? — желчно осведомился мужской голос.
— Пожалуйста, — разрешила Вера.
День тянулся бесконечно долго, в приемной не уменьшалась толпа народа, и, кажется, начинала болеть голова.
Субтильный мужчина, исходя острым запахом пота, наклонился к ней через стол.
— За что вы так ненавидите свой народ?
«О Господи! Только не это!» — взмолилась Вера. Сумасшедшие к ней захаживали нечасто, но все же захаживали, и она их боялась. А еще пьяных. Потому что пьяные, по сути, те же умалишенные — лишенные ума, а значит, непредсказуемые и опасные.
Вопрос, по всей видимости, был риторический, поскольку посетитель не стал дожидаться ответа.
— Мой сосед изводит меня жесточайшим образом, — доверительно сообщил он. — Жесточайшим! Он пронзает мою комнату особыми лучами, происхождение которых науке пока неизвестно. И это еще не самое страшное…
Он водрузил на стол свой видавший виды портфельчик и щелкнул запорами.
— Послушайте! — строго сказала Вера. — Вы пришли не по адресу. Вам следует подать жалобу в прокуратуру. А я нотариус…
— Мадам! — предостерегающе поднял он перст указующий. — Будьте осторожны! Все ваши слова я записываю на диктофон. Жизнь научила меня бороться с чиновничьим беспределом.
Он достал из портфеля большую конторскую книгу и протянул ей:
— Вот, взгляните. Здесь зафиксированы все его попытки причинить мне зло — время, место и мотив.
Вера послушно взяла книгу и открыла обложку с символическим названием «Хождение по мукам». На первой странице из спичек была выложена виселица, на которой болтался нарисованный человечек — точка, точка, два крючочка, ручки, ножки, огуречик, — то ли сам автор, то ли заочно казненный сосед-экзекутор.
— Так! — сказала Вера, отодвигая от себя конторскую книгу. — Все понятно.
— Нет, вы почитайте, почитайте! — заволновался посетитель. — Это страшный человек! Изощренный, дьявольский ум! И питает он его моей энергией. Я пытался защититься, перестал с ним общаться. И знаете, что он придумал? Установил мощный энергопоглотитель в канализационной трубе! И стоило мне только посетить уборную, как он через струю отсасывал все мои жизненные силы. А когда я справлял большую нужду, энергия изливалась из меня потоком. Выходил пустой, как оболочка выеденного яйца. В конце концов он вынудил меня использовать ночную вазу. Но праздновать победу было рано. Уже на следующий день из жерла газовой конфорки…
— Хорошо! — сдалась Вера. — Что вы хотите конкретно от меня?
— Я хочу заверить договор о разделе территории коммунальной квартиры.
— Договор с кем?
— Ну не с вами же, Господи! Какая вы, ей-богу, бестолковая! Естественно, с соседом. Что же тут неясного?!
— Для того чтобы нотариально заверить договор с соседом, вы должны прийти сюда вместе, а иначе…
— Вы что, издеваетесь?! Я вам тут полчаса рассказываю, какое это чудовище, а вы мечтаете пробудить в нем человеческие чувства?! — неожиданно мерзким базарным голосом закричал посетитель.
И одновременно в той же тональности зазвонил телефон, так что Вера даже не сразу поняла, откуда исходят пронзительные звуки. Она сняла трубку и подняла ладонь, призывая визави к молчанию, но тот распалялся все больше.
— Здравствуйте, — раздался низкий мужской голос. — Меня зовут Сергей Потапов. Мне вас рекомендовала ваша подруга Анна. У меня…
— Я знаю, — перебила Вера, прикрывая трубку. — Она мне говорила. Оставьте свои координаты. Я вам перезвоню…
Но исполнить свое обещание она смогла очень нескоро. Уже в самом конце рабочего дня, усталая и раздраженная, Вера буквально заставила себя позвонить по продиктованному Потаповым номеру. Трубка на другом конце провода отозвалась глухим стуком и полным молчанием.
— Алло! — недовольно сказала Вера. — Вы меня слышите? Это нотариус Пинигина.
— Да пошла ты к чертовой матери! — заорал хриплый мужской голос.
Она вздрогнула от неожиданности и выронила трубку.
«Все мы в руках у идиотов, — думала Вера, разглядывая отколовшийся кусочек пластмассы. — Прими это как данность. Бери шинель и иди домой».
Но домой идти не хотелось. Хотелось плакать. Точить слезы, скулить, реветь белугой. И жалеть себя, жалеть, жалеть. Не слишком красивую, не очень молодую, затюканную работой, брошенную мужем и Геной-Вагинаком. Никому не нужную, обруганную последними словами. И главное, за что? За что?! За то, что не перезвонила через две минуты? Да попадись ей сейчас под руку этот Протасов, или как его там…
Она швырнула трубку на рычаг, и телефон тут же грянул как гром небесный.
— Вас слушают! — злобно сказала Вера.
— Извините, ради Бога. Это Потапов. Я вам сегодня уже звонил.
— Я помню, — любезно подтвердила Вера. — Я сегодня вам тоже уже звонила. Вы что же, хотите уточнить адрес, по которому меня направили?
— Я вам сейчас все объясню…
— Не стоит утруждаться. Меня абсолютно не интересуют ваши мотивы. Надеюсь, вы без особого труда найдете другого нотариуса.
— Нет, нет! — заволновался Потапов. — Пожалуйста, не вешайте трубку!
— До свидания.
— Да выслушайте меня, черт побери! Это был всего лишь попугай!
— О! — с веселой злостью умилилась Вера. — Это что же, вместо автоответчика? А пингвина у вас, случайно, нет? А то я бы ему свежей рыбки принесла.
— Вера!
— Вера Петровна! — сурово поправила она.
— Вера Петровна, — послушно повторил Потапов. — У меня действительно живет попугай. Разве подруга вам не говорила?
Подруга говорила.
— Ну хорошо, — смилостивилась Вера. — Сегодня я очень устала, а завтра сходим к вашей родственнице. Обещаю. Где мы встретимся?
— Давайте у метро «Цветной бульвар». Там один выход.
— Она что, живет в Москве?! — ахнула Вера. — Час от часу не легче!
— Я оплачу вам такси… — Он расценил ее молчание как согласие и поспешил закрепить успех: — Как я вас узнаю?
— Я буду держать в левой руке журнал «Работница», — раздраженно сказала Вера.
— Какой журнал?
— Значит, так…
Она отшвырнула ногой стул и повернулась к большому зеркалу за шкафом. Оттуда на нее смотрела бледная взъерошенная неудачница, всеми брошенная, никому не нужная, кроме разве что городских сумасшедших, летящих к ней в поисках справедливости, да еще, может быть, Машки…
— Значит, так, — сердито повторила она, глядя в зеркало. — Крашенная перышками шатенка…
— Чем крашенная?
— Перышками. Вроде вашего попугая. Глаза серые, большие. Ресницы, напротив, маленькие. Нос массивный. Зубы желтые, зато свои. Шея короткая, плечи покатые. Грудь есть, а вот задницы, извините, не существует как таковой. Ноги толстые и растут откуда положено. Не от ушей. Которые, кстати, торчком.
— Кто?
— Уши. А вы думали, ноги?
— Да-а, — задумчиво проговорил Потапов, — мимо не пройдешь. Хотелось бы на вас посмотреть.
— Еще бы, — мстительно согласилась Вера.
— Ну а я…
— О, не утруждайтесь! — перебила она. — Я прекрасно вас себе представляю: черная повязка, деревянная нога и наглый попугай на левом плече.
19
АННА
Невероятно, но жизнь потихоньку наладилась — не хуже прежней, просто другая — и понесла свои воды по новому руслу. Невероятным это казалось именно по отношению к ней, к Ане. Чужие разводы представлялись делом обыденным, житейским. Это ее мир рухнул, взорвался, разлетелся на мелкие осколки, выгорел дотла, до полной безжизненной пустоты.
Но из тлена, из остывшего пепла уже пробивались, неудержимо рвались наружу ростки этой новой, другой жизни. И Аня больше не плакала ночью в подушку, не бродила как в воду опущенная («Как обкаканная», — говорила Ба). О нет! С чего бы это? Или она что-то сделала не так? Или сама не хороша? Все так, и сама хороша. А кому не нравится — скатертью дорожка. Как говорится, «если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». А в данном случае очень даже известно — это ей повезло, Ане. Посчастливилось, подфартило. Чего она, собственно, лишилась уж такого важного, жизненно необходимого? Ровным счетом ничего. Ни-че-го! Как там сказал классик? Жизнь только начинается в тридцать семь лет! И у нее, у Ани, есть все, чтобы сделать эту жизнь счастливой, — дочка, работа и крыша над головой. А еще родные люди, которые не предадут, не бросят, не уйдут с чемоданчиком, потому что где-то им мягче постелят.
Господи! Что ее так мучило, так убивало? Уязвленное самолюбие? Да тьфу на него! Она словно встала после тяжелой болезни, очнулась от тягостного сна. И снова полна радости, полна желаний — в ее жизни наступила пора перемен. Она вновь обрела в себе женщину, желанную, свободную, открытую для новой… любви? Да просто для жизни во всех ее чудесных проявлениях. Мужчины таких не пропускают, чуют, как собака сахарную кость. Не пошлых охотниц, хватающих цепкой лапкой все, что только под руку подвернется. А вот этих счастливиц, живущих в гармонии с собой и с миром.
Один уже клюнул. Вернее, два. А еще вернее — три! Скоро она собьется со счета! Правда, не совсем то, о чем бы мечталось. То есть даже совсем, абсолютно не то! Но ведь это только начало…
Первым был завсегдатай их книжного магазина, известный в далеком прошлом переводчик с французского. Когда-то («В те годы», — говорила Ба) он работал в издательстве «Художественная литература», ездил в загранкомандировки и всячески процветал. Потом запил, лишился всего — работы, семьи, квартиры, каким-то чудом сохранив при этом поразительную чистоплотность, холеную бородку, изысканный гардероб тридцатилетней давности и чувство собственной эфемерной значимости. Но эти дрожащие руки, а главное, лицо — испитое, одутловатое, сохранившее тайные следы былой привлекательности и оттого еще более ужасное, с гнилым, зловонным ртом, бугристым носом и воспаленными тусклыми глазами!
Аня его жалела, прозорливо угадывая трагедию интеллигентного, талантливого человека, безуспешно пытающегося противостоять губительной страсти и сохранить человеческий облик.
Однажды она слышала, как переводчик, непринужденно жестикулируя, беседовал с одной дамой на чистейшем французском, и подивилась контрасту изысканных манер, грассирующего мягкого голоса с его диким обликом. Дама, видимо, была старой знакомой и удивления не выказывала, лишь деликатно отстранялась, овеваемая ядреным перегаром. Аня же испытала настоящий шок, как если бы у нее на глазах вдруг заговорила по-французски лошадь.
А потом он принес ей стихи. Дождался, когда она появится в торговом зале, и протянул помятый листок с отпечатанным на пишущей машинке блеклым текстом. «Анне» — значилось в правом верхнем углу.
Аня вежливо скользнула глазами по строчкам и уже не смогла оторваться.
— Просто здорово, — наконец сказала она. — Это ваш перевод?
— Это мой оригинальный текст, — обиделся он.
— Да вы просто Бодлер, — не смогла она скрыть недоверия. — «Цветы зла» никнут и прорастают печалью.
— Благодарю, — с достоинством поклонился переводчик.
Аня протянула ему листок, но он отрицательно покачал головой:
— Оставьте. Это вам.
— Мне? — удивилась она. — Спасибо…
И подумала, что где-то в давнем, невозвратном прошлом этого человека существовала неведомая женщина, Анна, по которой он так пронзительно тоскует и так отчаянно надеется, ухватившись за ее тонкую руку, снова выбраться на поверхность жизни.
Но разве такое возможно? В принципе? Увы и ах. Это как с бледной поганкой — съел, и закрывайте крышку гроба. Нет противоядия. Дорога в один конец.
Через несколько дней он явился снова, в клетчатых расклешенных брючках — привет из далеких шестидесятых — и темно-синем клубном пиджаке с сорванной у входа в магазин маленькой желтой георгиной в петлице. В облаке дешевого одеколона и свежего убийственного перегара.
— Я хочу, чтобы вы стали моей женщиной, — сказал он бархатным голосом, от которого в давние времена счастливые избранницы, видимо, мгновенно увлажнялись в паху.
Аня остолбенела.
Его синие губы дрогнули в легкой улыбке, долженствующей означать: «Да, детка, ты не ослышалась. Я действительно снизошел до тебя».
— У меня есть муж, — наконец холодно произнесла она единственное, что пришло в голову.
— А при чем здесь ваш муж? — искренне изумился переводчик. — Я же не приглашаю вас в загс!
— Ах, какая жалость! — гневно вспыхнула Аня с чувством острой неловкости, что этот бывший мужчина счел возможным подобный невразумительный альянс между ними. — А я-то, дурочка, губы раскатала — размечталась сделаться вашей женой…
Вторым оказался странствующий городским автобусом хмельной трубадур. Прибитый к ней волной пассажиров, он сначала бурно восхитился ее красотой, а потом тоже начал читать стихи. Пронзительные строки о неразделенной любви нанизывались друг на друга, чаруя и томя душу. Завороженный автобус тихо плыл по вечернему городу, внимая вдохновенному певцу чужих печалей. Очарование разрушил сам декламатор.
— Кто может быть прекраснее зрелой женщины? — вопросил он и сам себе убежденно ответил: — Никто.
Аня, никак не воспринимавшая себя в этом качестве, сочла вопрос риторическим и ошиблась.
— Отдайся мне, — непринужденно предложил поэт. — И ты не пожалеешь.
— Прямо здесь? — деловито осведомилась Аня.
— Зачем же? — удивился тот. — Поедем к тебе домой…
Под третьим номером к ее ногам пал охранник Гриша. Не совсем, впрочем, охранник. Вернее, совсем не охранник. А история здесь приключилась такая. Едва они акционировали свой магазин, как явились крепкие ребята в спортивных костюмах фирмы «Адидас» и заявили, что берут на себя их защиту. Благая весть вкупе с названной суммой, которую отныне требовалось выплачивать за свою безопасность, повергли Аню в ступор. Но кто же спорит с ребятами в спортивных костюмах?
Для охраны велено было выделить отдельную комнату, где «защитники» время от времени устраивали шумные сборища под председательством выше обозначенного Гриши, который поначалу приходил с матерчатой борсеткой на поясе, потом приезжал в красных «Жигулях» с дипломатом, а ныне пересел на «БМВ» с водителем, откуда появлялся с дорогим коричневым портфелем фирмы «Хайдсайн».
Времена переменились. Братки надели строгие деловые костюмы, но лексикон оставили прежний. И вот однажды, когда стены просто сотрясались от ненормативной лексики, Аня гневно рванула дверь прокуренной комнаты и возопила:
— Гриша! Вы же интеллигентный человек! Это все-таки книжный магазин, а не баня!
— Ой-ей-ей! — заерничал было один из шестерок, но тут же заткнулся под тяжелым начальственным взглядом.
Аня сердито хлопнула дверью. Она и представить себе не могла, какой революционный переворот невольно произвела в заскорузлой Гришиной душе. Никто и никогда не называл его интеллигентным человеком. Маргиналом, скотобазой, козлом — это пожалуйста. Но интеллигентом!
Гриша взглянул на мир новыми, просветленными глазами и увидел в нем Аню — единственную женщину, сумевшую постичь его тонкую душевную организацию.
Он давно привык брать от жизни все и сразу. Но в данном конкретном случае, придавленный сладким бременем нового статуса, понимал, что действовать следует иначе — не штурмом, а осадой. Он был большой, высокий («Габаритный мужчина», — говорила про таких Ба), с тронутым оспой широким лицом и толстыми влажными губами. Если бы Ане сказали, что он имеет на нее виды, она бы грохнулась в обморок, настолько ненужными, тягостными и нелепыми оказались бы подобные притязания.
Когда Гриша зачастил в магазин, Аня заподозрила, что «пацаны» собираются увеличить ежемесячную мзду. Она ловила на себе его странные взгляды и тоскливо прикидывала, как сильно возрастет эта самая мзда.
И вот однажды в конце рабочего дня он подошел к ней и предложил подвезти до дома.
— Спасибо, не надо, — отказалась Аня. — Я живу в двух шагах отсюда и хожу пешком.
— Тогда я провожу.
— Зачем?! — удивилась она.
— Нам нужно поговорить.
— О чем нам говорить? Назови свою цену — и дело с концом.
— Цену?! — поразился Григорий. — Какую цену?! Ты что, хочешь за деньги?..
— А разве у меня есть выбор?
— А я-то думал, что ты порядочная женщина, — с горечью сказал он. — А ты такая же шалава, как и все.
— Ах ты… что… да кто ты такой?! — взвилась Аня.
— Кто я такой?! — заорал Григорий. — В отличие от тебя — человек! И если мне захочется продажной любви, я сниму проститутку. А своих женщин я за деньги не покупаю!
— Я не твоя женщина!
— И никогда ею не станешь!
Магазин уже закрылся, и освободившиеся сотрудники с тревожным любопытством заглядывали в служебный коридор. Охранник тоже на всякий случай подтянулся поближе, поигрывая дубинкой, предназначенной — кто бы сомневался — отнюдь не Григорию.
— Послушай, Гриша! — прошипела она. — Чего тебе от меня надо?
— Да уже ничего не надо, — махнул он рукой.
— Значит, сумму вы нам увеличивать не будете, — мгновенно ухватилась Аня за открывшиеся возможности.
— Какую сумму и кому — вам?
— Ну как же? Ты же сказал…
— Я сказал, что хочу с тобой поговорить.
— Но разве…
— Ну и балда ты, Анна Сергеевна, — усмехнулся Григорий. — Такую песню испортила…
20
АЛЕКСЕЙ
Говорят, что люди, скрывающие свои эмоции под внешней невозмутимостью, переносят боль гораздо острее тех, кто щедро выплескивает чувства на поверхность. Все считают их толстокожими монстрами, а они страдают и корчатся в невидимых миру конвульсиях.
Алексей страдал. Он уже ничего не хотел — ни жениться, ни разводиться, — только покоя. Но раскрутившийся маховик было теперь не остановить. Впрочем, при особом желании и остановить было можно, и даже крутануть в другую сторону. Но это требовало больших усилий. Усилия прилагать не хотелось. Тем более большие. Лечь бы на диван, прикрыть глаза и молчать, молчать. А рядом — Машка теплым комочком.
Он очень любил Машку, а сейчас еще и безумно жалел — разорванную ниточку в запутанной паутине его жизни. И эта жалость придавала его любви особую пронзительную остроту.
— «Ребенок без отца все равно что дом без крыши», — цитировала Рабиндраната Тагора просвещенная Татьяна Федоровна. — Открыт всем ветрам.
И Леша представлял себе маленькую Машку на перекрестье дорог, на самом юру — тоненькую, испуганную, беззащитную.
— Ты потеряешь самого близкого человека! — кричала мать.
— Я никогда ее не потеряю! — огрызался Леша. — Никогда!
— Она вырастет и не простит тебе, что ты бросил Веру!
— А разве я ее бросил? — удивлялся Алексей. — Я же не ушел.
— Ты что, больной?! — поражалась Татьяна Федоровна. — Или прикидываешься?
…Проснуться бы завтра утром, открыть глаза, а все уже улеглось, уладилось само собой ко всеобщему удовольствию. И чего им всем от него надо? Ведь живут же люди и на две, и на три семьи. Вон хоть тот же Немцов — за примерами далеко ходить не надо. Каждый знает свое место и ничего сверх этого не требует.
Мать, конечно, можно понять — на склоне лет проблемы никому не нужны. Но если они все равно уже появились, решай их в пользу сына! Ведь это же твоя родная кровь! Какое там! Рвет горло за Верку.
А к Верке, между прочим, тоже много вопросов. Не такая уж она белая и пушистая. Рот откроет — мало не покажется. «Подай», «принеси», «помой». Нашла себе мальчика на побегушках. И готовит она невкусно, и деньги транжирит без толку, и квартирой, можно сказать, не занимается. «Ах, я устала — много работы!» Нашла себе отмазку. И вечно у нее что-то болит, вечно она ноет. Мать говорит: «Значит, ей не хватает ласки, и она таким образом пытается привлечь твое внимание». Ему, между прочим, тоже много чего не хватает. В том числе и ласки. И кого это волнует?
Где-то он недавно читал или слышал, что больше всего люди боятся неизвестности и любви, на которую они не могут ответить. Это про них с Верой. Их обоих страшат перемены и та неведомая жизнь, которую они за собой повлекут.
Вера молчит, не задает вопросов, не просит остаться, не устраивает сцен — делает вид, что ничего не происходит. Дает ему время остыть, одуматься. А может, готова принять все, как есть? Лишь бы он остался, не бросал их с Машкой? Но ведь он именно этого и хочет — жить, как живется, и будь что будет. И только мать не дает покоя, впивается в душу, как сверло в больной, ноющий зуб.
Ну не любит он больше Веру, не волнует она его как женщина, не вызывает желаний. Эдакая оскорбленная невинность, воплощенная скорбь. Оставляет ему право на злодейство — не сама прогнала, он ушел, разорил гнездо, обездолил ребенка. Да никогда он Машку не бросит! И в гнезде бы сидел, не рыпался, влачился по жизни, тянул лямку. Если бы не Катя. Ну как же мать не понимает?! Это ж словно шашлык после манной каши! Кто ж откажется? Или он не имеет права на счастье? На праздник? Может, он и продлится-то всего ничего, этот праздник. Так это ж надо понять, разобраться, чтоб не кусать потом локти от собственной дурости.
Катька, конечно, та еще штучка. В отличие от Веры не молчит — маленькая хитрая стерва. Такая же предприимчивая, как и ее мамаша. Еще неизвестно, кто там у них играет первую скрипку. Впрочем, на мамашу ему в высшей степени наплевать, хотя та и лезет во все дыры, понимает, что давить его надо сейчас, пока он еще с крючка не сорвался. Но ее-то, если что, можно и послать куда подальше. А вот Катька пока его держит, и держит крепко, не оторваться. Он пару раз попробовал — не получилось.
Зацепила когтистой лапкой — не отпускает. То ластится, словно блудливая кошка, трется настойчиво крепкой грудкой. То злится — злобно шипит, раздувая ноздри. Мечтает владеть безраздельно.
А ему нужно лишь ее тело — гладкое, упругое, с маленькой дырочкой между ног, влажной узенькой щелкой, ставшей для него средоточием всех желаний, центром мироздания, неиссякаемым источником наслаждений, куда его так неудержимо влечет неуправляемая темная сила.
Катя знала об этой зависимости и пользовалась ею на всю катушку, время от времени отлучая Алексея от своего вожделенного тела. Здесь главное было не перегнуть палку. Не упустить момент, когда перебродившее вино превращается в уксус.
Но Катя была девушка чуткая. Ошибок не допускала. И именно на этой, высшей точке кипения, прерывая затянувшееся тягостное воздержание, получала все, что хотела.
Да он, быть может, так бы и прожил всю свою жизнь до гробовой доски — ходил на работу, лежал на диване, воспитывал Машку и пикировался с Верой, не чувствуя себя ущемленным. Если бы не встретил Катю. Но он ее встретил. Встретил! И что теперь прикажете делать? Нужен Вере муж, который всеми чувствами, всеми своими помыслами стремится к другой женщине? То-то и оно.
Вот такая забавная штука — жизнь. Откуда ни возьмись появляется новая баба, и не нужно тебе больше ни жены, ни детей, ни любимого дивана — только она одна.
Читать бесплатно другие книги:
