Ловец снов Кинг Стивен

4

Десять минут спустя окончательно оживший Даддитс показал им на первую после Огасты зону отдыха. Они уже почти добрались до Льюистона.

– Есь! Есь! – закричал он и снова закашлялся.

– Спокойно, Даддитс, – велел Генри.

– Возможно, остановились выпить кофе с пирожным, – решил Оуэн. – Или съесть сандвич с беконом.

Но Даддитс знаками велел объехать ресторан. Они остановились на парковке для служащих. Даддитс слез, постоял немного, что-то бормоча и едва не шатаясь под порывами ветра, трогательно худой и обессиленный.

– Генри, – торопил Оуэн, – не знаю, что ему взбрело, но Курц идет по пятам, и…

Но тут Даддитс кивнул, забрался в машину и показал на знак выезда. Он выглядел совершенно измученным и, как ни странно, довольным.

– Что, во имя Господа, все это значит? – не выдержал Оуэн.

– Думаю, он поменял машину, – догадался Генри. – Ведь так, Даддитс? Он поменял машину?

Даддитс усердно закивал:

– Укал! Укал асину.

– Украл? Теперь он прибавит скорости, – вздохнул Генри. – Давай, Оуэн, плевать на Курца, нужно поймать мистера Грея.

Оуэн взглянул на Генри, опустил глаза, снова взглянул.

– Что с тобой? Ты белый как полотно.

– Я последний идиот! Следовало бы знать с самого начала, что задумал ублюдок! Единственным оправданием служит то, что я устал и был напуган, но какая разница, если… Оуэн, ты обязан его догнать. Он стремится в Западный Массачусетс, но его следует перехватить раньше.

Теперь они разбрызгивали слякоть, но, хотя грязи было куда больше, Оуэн без опаски жал на акселератор. Правда, пока его смелость не простиралась дальше шестидесяти пяти в час.

– Попытаюсь, – неохотно согласился он. – Но если он не вляпается в какую-нибудь переделку или не задержится…

Оуэн сокрушенно качнул головой:

– Вряд ли, дружище. Вряд ли.

5

Этот сон часто снился ему в детстве (когда он еще носил фамилию Кунц), но только раз или два привиделся в потных кошмарах взросления. В этом сне он бежит по полю в полнолуние и боится оглянуться, потому что оно гонится за ним. ЭТО. Он мчится из последних сил, но, конечно, ничего не выходит, в снах лучше и не пытаться, все равно не выйдет. И ЭТО настигает его, оно все ближе, так близко, что он слышит его сухое дыхание и ощущает его особый сухой запах.

Он оказывается на берегу большого тихого озера (в сухом и жалком канзасском городке его детства не было и не могло быть никаких озер), и хотя озеро невыразимо прекрасно, и луна отражается в его глубинах, как зажженная лампа, его терзает страх, потому что оно преградило ему дорогу, а он не умеет плавать.

Он падает на колени прямо на берегу – до этого места сон ничем не отличался от прежних, но вместо того, чтобы увидеть отражение ЭТОГО в неподвижной воде – ужасного чучела с набитым ватой мешком вместо головы и раздутых рук в синих перчатках, – смотрит на Оуэна Андерхилла с лицом, покрытым красной сыпью. В лунном свете байрум кажется огромными черными родимыми пятнами, губчатыми и бесформенными.

Детский сон обычно прерывался на этом месте (он просыпался с гордо вставшим концом, хотя одному Богу известно, откуда может взяться у ребенка такая странная реакция), но на этот раз ОНО… Андерхилл действительно коснулся его, отраженные в воде глаза блеснули укоризненно. А может, и вопрошающе.

Потому что ты ослушался приказа, дружище. Потому что переступил Черту.

Он поднял руку, чтобы оттолкнуть Оуэна, сбросить его ладонь… и увидел в свете луны свои пальцы. Они были серыми.

Нет, сказал он себе. Это всего лишь лунный свет.

Но почему у него только три пальца? В этом тоже виноват лунный свет?

Оуэн, касающийся его, награждающий мерзкой болезнью… и все же смеющий обращаться к нему.

6

босс! Проснитесь, босс!

Курц открыл глаза и с недовольным бурчанием приподнялся, одновременно откидывая руку Фредди, правда, лежащую не на плече, а на колене. Со своего места Фредди дотянулся только до колена и теребил его, но и это было невыносимо.

– Я не сплю, не сплю. – В доказательство он поднес к глазам свои ладони. Не младенчески-розовые, конечно, до этого далеко, но совсем не серые, и на каждой традиционные пять пальцев. – Который час, Фредди?

– Не знаю, босс. Пока еще утро, все, что можно сказать.

Ну конечно. Часы, похоже, гикнулись всерьез. Даже его карманные стоят. Курц, такая же жертва современности, как остальные, забыл их завести. Но обладая острым ощущением времени, он на глазок прикинул, что сейчас около девяти, значит, он успел прихватить часика два. Немного, но ему вполне достаточно. Он чувствовал себя лучше. Достаточно хорошо, чтобы услышать тревогу в голосе Фредди.

– Что стряслось, дружище?

– Перли говорит, что он потерял контакт. Со всеми. Последним был Оуэн, но и он пропал. Перли считает, что он, должно быть, победил грибок.

Курц поймал в зеркальце заднего обзора мертвенную «я вас всех надул» ухмылку.

– В чем дело, Арчи?

– Ни в чем. – Арчи, казалось, немного оживился и успокоился за то время, что проспал Курц. – Я… босс, неплохо бы глотнуть воды. Я не голоден, но…

– Мы могли бы заехать за водой, – кивнул Курц. – Будь у нас контакт. Но если мы потеряли всех, того парня Джоунси, Оуэна и Девлина… что ж, ты меня знаешь, дружище. Подыхая, я вцепляюсь намертво. И потребуются два хирурга и пистолет, чтобы оттащить меня. Можешь умирать от жажды, пока мы с Фредди будем обшаривать ведущие на юг дороги в поисках следов. Если, разумеется, ты не согласишься нам помочь. Давай, Арчи, и я прикажу Фредди остановиться у первого же магазинчика. Лично потрушу в «Стоп-н-гоу», или «Севн-Илевн» и куплю тебе самую большую бутылку «Поленд Спринг» из холодильника. Ну как звучит?

Звучало неплохо, судя по тому, как жадно Перлмуттер причмокнул и облизал губы (Рипли на губах и щеках был в полном цвету, кое-где красноватый, но в основном темно-бордовый), но взгляд по-прежнему оставался хитро-оценивающим. Глаза, обрамленные коростами грибка, шустро бегали из стороны в сторону. Курц мгновенно поставил диагноз. Все признаки налицо: бедняга спятил, возлюби его Господь. Возможно, рыбак рыбака видит издалека, как псих – психа, поэтому Курц был уверен, что не ошибся.

– Я признался, как на духу. Потерял с ними связь, – сказал Арчи, но при этом приставил палец к носу и лукаво взглянул в зеркало.

– Как только мы схватим их, думаю, парнишка, у нас есть все возможности подлечить тебя, – заверил Курц своим самым сухим, официально безразличным голосом. – Так с кем ты контачишь? С Джоунси? Или этим новым типом, Даддитсом? (Курц произнес это имя, как «Дад-Датс».)

– Не с ним. И ни с кем.

Но палец по-прежнему приставлен к носу, взгляд по-прежнему озорной.

– Скажи, и получишь воду, – настаивал Курц. – Продолжай испытывать мое терпение, солдат, и я всажу в тебя пулю и выкину на снег. Давай прочти мои мысли и скажи, что я лгу.

Перли угрюмо взглянул на него в зеркальце и сказал:

– Джоунси и мистер Грей все еще на шоссе. Где-то рядом с Портлендом. Джоунси велел мистеру Грею объехать город по автостраде № 295. Только не словами. Мистер Грей в его голове, и когда хочет чего-то, просто берет это, и вся недолга.

Курц с возрастающим благоговением слушал его речь, наспех производя расчеты.

– Собака, – продолжал Перли. – С ними собака. Лэд. Это я с ним на связи. Он… такой же, как я. – Их взгляды снова встретились в зеркале, только на этот раз в глазах Перли не было хитрости. Ее вытеснило жалкое подобие полунормальности. – Думаете, у меня в самом деле есть шанс стать… ну… знаете… самим собой?

Курц, понимая, что Перли в любую минуту сможет проникнуть в его мысли, решил действовать осторожно.

– Вероятно, существует возможность освободить тебя от твоего бремени, особенно если найдется понимающий доктор. Да, такое вполне осуществимо. Побольше хлороформа, и когда проснешься… пуф, и все. – Курц поцеловал кончики пальцев и повернулся к Фредди. – Если они в Портленде, на сколько мы отстаем?

– Миль на семьдесят, босс.

– Тогда прибавь немного, благодарение Господу. Постарайся не сверзиться в кювет, но пошевелись.

Семьдесят миль. И если Оуэн, Девлин и «Дад-Датс» знают то, что и Перлмуттер, они тоже идут по следу.

– Давай уточним, Арчи. Мистер Грей сидит в Джоунси…

– Да…

– И с ними собака, умеющая читать мысли?

– Нет, она их слышит, но не понимает. В конце концов это всего лишь собака. Босс, я пить хочу.

Он слушает пса, как какое-то гребаное радио, удивился Курц.

– Фредди, следующий поворот. Воды везде полно, хоть залейся.

Ему до смерти претило останавливаться и терять время, но Перлмуттер нужнее. Перли необходим ему относительно живым и в хорошем настроении.

Впереди замаячила как раз та зона отдыха, где мистер Грей поменял свой снегоочиститель на «субару» повара. Та, куда ненадолго заехали Оуэн и Генри, потому что туда вела линия. Стоянка была забита машинами, но у них нашлось достаточно мелочи, чтобы пробиться к торговым автоматам.

Слава Богу.

7

Какими бы поражениями и победами ни знаменовалось так называемое флоридское президентство (полный их список до сих пор не опубликован), в активе всегда будет числиться одно: речь памятным ноябрьским утром положила конец Космическому Ужасу.

Существовало немало различных мнений по поводу того, почему речь сработала (дело не в умении повести за собой массы, просто момент выбран подходящий, – презрительно фыркал один критик), но она сработала. Изголодавшиеся по жесткой информации люди, которым пришлось бежать с насиженных мест, съезжали с шоссе, чтобы увидеть выступление президента. Магазинчики бытовой техники в торговых центрах были забиты молчаливыми, растерянными беженцами. На автозаправках вдоль I-95 работники, вместо того чтобы обслуживать клиентов, запирались, ставили переносные телевизоры рядом с кассовыми аппаратами и смотрели. В барах было яблоку негде упасть. Зачастую местные жители пускали в свои дома любого, кто хотел увидеть лицо президента. Они могли бы послушать речь по радио (как Джоунси и мистер Грей), в своих машинах, на ходу, но так поступали немногие. По утверждениям недругов президента, речь попросту перебила инерцию паники.

– Да на его месте даже Порки-Пиг наверняка добился бы точно такого же результата, произнеси он речь в такую минуту, – высказался один из них.

Второй придерживался иного мнения.

– Речь стала поворотным моментом в кризисной ситуации, – возражал он. – Сейчас на дорогах не менее шести тысяч водителей. Сделай президент хоть одну ошибку, прозвучи в его словах тревога, и к полудню это число возросло бы раз в сто. И вся эта волна беженцев захлестнула бы Нью-Йорк, самая большая со времен «Пыльной Чаши»[76]. Американцы, особенно жители Новой Англии, обратились к своему избранному ничтожным большинством лидеру за помощью… за утешением и ободрением. И он ответил самым проникновенным во все времена обращением к народу. Только и всего.

Так это или нет, социология или мудрость вождя тут причиной, но речь вышла почти такой, как ожидали Оуэн и Генри… что касается Курца, он предсказал почти каждое слово и оборот. Во главе угла стояли две простые идеи, представленные как абсолютные факты и рассчитанные на то, чтобы заглушить ужас, тяжело ворочавшийся в груди каждого американского обывателя. Первая заключалась в том, что пусть пришельцы не размахивали оливковыми ветвями и не раздавали бесплатных подарков, все же не проявляли никакой враждебности. Вторая разъясняла, что хотя они занесли некий вид вируса, его удалось изолировать в пределах Джефферсон-трект (президент показал район на карте, так же умело, как синоптик – зону низкого давления). И даже там он погибает, абсолютно без всякого вмешательства ученых и военных экспертов.

– Хотя в данную минуту наверняка сказать невозможно, – сообщил президент затаившим дыхание слушателям (особенно тем, кто оказался в северо-восточном коридоре Новой Англии, – эти вообще, кажется, забыли о существовании воздуха), – мы уверены, что пришельцы привезли этот вирус с собой, как неосторожные путешественники, иногда сами того не зная, пересекают границу с насекомыми или микробами в багаже или купленных вещах. Конечно, таможенники стараются все проверить, но, к сожалению… – широкая улыбка Великого Белого Отца, – …наши недавние гости не проходили контрольно-пропускного пункта. Да, несколько человек заразились, в основном военнослужащие. Но подавляющее большинство (это что-то вроде обычного грибкового заболевания, известного как микоз) уже сумело победить болезнь самостоятельно. В районе объявлен карантин, но люди, оказавшиеся за пределами этой зоны, находятся вне всяческой опасности, повторяю, вне всяческой опасности.

– Если вы живете в Мэне и покинули свои дома, – заявил президент, – предлагаю вам вернуться. Как сказал Франклин Делано Рузвельт, нам нечего бояться, кроме самого страха.

Он не обмолвился о расстреле серых человечков, взорванном корабле, захваченных и интернированных охотниках, пожаре в магазине Госслина и мятеже. Ни звука о последних «Империэл Вэлли» Кейт Галлахер, которых загоняли и убивали, как бешеных псов (по мнению многих, они были куда хуже любого бешеного пса). Ни слова о Курце и о Тифозном Джоунси. Президент всего лишь погасил шквал паники, прежде чем он вырвался из-под контроля.

Большинство слушателей последовали его совету и вернулись домой.

Для некоторых, разумеется, это оказалось невозможным.

Для некоторых понятие «дом» было вычеркнуто из словаря.

8

Небольшая процессия продвигалась на юг под темным небом, возглавляемая ржавым красным «субару», который Мари Тержен из Личфилда никогда больше не увидит. Генри, Оуэн и Даддитс находились в пятидесяти пяти милях, или пятидесяти минутах позади. Курц и его люди, как раз выезжающие из зоны отдыха на 81-й миле (к тому времени, как они вырулили на шоссе, Перли жадно заглатывал уже вторую бутылку воды «Найя»), отстали от Джоунси и мистера Грея приблизительно на семьдесят пять миль. Между Курцем и его добычей оставалось двадцать миль.

Если бы не плотное облачное одеяло, наблюдатель в низко летящем спортивном самолете мог бы видеть всех троих одновременно: «субару» и оба «хамви», ровно в одиннадцать сорок три по восточному времени, как раз в тот момент, когда президент завершил речь словами:

– Благослови вас Господь, мои соотечественники. И благослови Господь Америку.

Джоунси и мистер Грей пересекали мост Киттери – Портсмут, ведущий в Нью-Хемпшир. Генри, Оуэн и Даддитс проезжали мимо поворота № 9, позволявшего добраться до Фалмута, Камберленда и Джерусалемс-Лот. Курц, Фредди и Перлмуттер (живот Перлмуттера снова набухал; он полулежал, стеная и испуская смрадные газы – возможно, своего рода критика в адрес Великого Белого Отца) проезжали развязку с шоссе № 295, к северу от Брунсвика. Все три машины было легко заметить, потому что дорога почти опустела: водители останавливались, чтобы упиться утешительной, подкрепленной цветной картой лекцией президента.

Подпитываясь неистощимыми воспоминаниями Джоунси, мистер Грей свернул с № 95 на № 495 сразу же после пересечения границы Нью-Хемпшира с Массачусетсом… и указал направление Даддитсу, которому путь Джоунси представлялся ярко-желтой линией – по ней-то и следовал «хамви». В городке Марлборо мистер Грей свернет на I-90, одну из самых широких восточно-западных автострад Америки. В «штате у залива»[77] эта дорога известна как Масс-Пайк, массачусетская автомагистраль. Согласно Джоунси, поворот № 8 вел в Палмер, Амхерст и Уэйр. В шести милях от Уэйра находился Куэббин.

Ему нужна опора № 12, так сказал Джоунси, а Джоунси не мог солгать, как бы ни хотел. Рядом с Уинзорской плотиной, на южном конце Куэббинского водохранилища, находился офис Управления водоснабжением. Джоунси вполне способен довести его туда, а мистер Грей позаботится об остальном.

9

Джоунси больше не мог сидеть за столом: стоило опуститься на стул, как он немедленно начинал плакать. Вот-вот станет заговариваться, потом биться головой о стенку, а в этом состоянии того и гляди ринется к выходу и попадет прямо в объятия мистера Грея, полностью обезумевший и готовый подставить голову под топор.

Интересно, где мы сейчас? – гадал он. Уже Марлборо? Сворачиваем с № 495 на № 90? Похоже, так.

Наверняка все равно не скажешь, окно-то закрыто.

Джоунси посмотрел на окно и невольно ухмыльнулся.

Именно невольно.

Вместо СДАВАЙСЯ, ВЫХОДИ краснела та надпись, о которой он недавно думал: СДАВАЙСЯ, ДОРОТИ.

Я сделал это, и бьюсь об заклад, сумел бы убрать чертовы ставни, если бы захотел, подумал он.

Но что потом? Мистер Грей поставит новые, а то и замажет стекла черной краской. Если он не желает, чтобы Джоунси выглянул в мир, значит, своего добьется. Беда в том, что мистер Грей владеет его телом. Голова мистера Грея взорвалась, он спорулировал прямо на глазах Джоунси, мистер Джекил превратился в мистера Байрума, и Джоунси вдохнул эти споры. И теперь мистер Грей…

Чирей, думал Джоунси. Чирей в моем мозгу.

Что-то слабо противилось этому мнению, и откуда-то возникла вполне связная неортодоксальная мысль – Ты все переворачиваешь с ног на голову, именно ты смылся, сбежал, удрал, – но Джоунси решительно задавил ее. Все это псевдоинтуитивное дерьмо, сбой сознания, галлюцинация, по типу миража, который видит умирающий от жажды в пустыне человек. Он заперт здесь, а мистер Грей на воле, лопает бекон и правит бал. Если Джоунси позволит себе думать иначе, он будет последним идиотом. Первоапрельским дураком в ноябре.

Нужно как-то придержать его. Если я не смогу остановить мистера Грея, нельзя ли по крайней мере бросить в мотор гаечный ключ?

Он встал и обошел офис. Всего тридцать четыре шага. Чертовски короткая прогулка. Все же помещение немного просторнее, чем обычная тюремная камера; парни в Уолполе, Денвере или Шоушенке посчитали бы ее дворцом. Посреди потолка по-прежнему раскачивался и плясал Ловец снов. Какая-то часть сознания Джоунси подсчитывала шаги, другая соображала, насколько близко они находятся от поворота № 8 на Масс-Пайк.

Тридцать один, тридцать два, тридцать три, тридцать четыре.

И он снова у своего стула. Начинаем второй раунд.

Они вот-вот будут в Уэйре… и, разумеется, не остановятся. В отличие от русской мистер Грей прекрасно знал, чего добивается.

Тридцать два, тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть. Обошел стул и готов к новому кругу.

К тридцати годам у них с Карлой было уже трое детей (четвертый появился менее года назад), и никто не мечтал о летнем коттедже, даже самом скромном, на Осборн-роуд, в северном Уэйре. Но тут на факультете произошел сейсмический сдвиг. Деканом стал хороший друг Джоунси, и тот немедленно оказался в должности адъюнкт-профессора по крайней мере года на три раньше самых своих радужных ожиданий. Прибавка в жалованье тоже оказалась значительной.

Тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь. И снова за стул. Хорошо. По крайней мере успокаивает.

В том же году скончалась бабка Карлы, оставив неплохое наследство, поделенное между Карлой и ее сестрой как самыми близкими родственниками. Вот так они и купили коттедж. И прошлым летом повезли детей к Уинзорской плотине, а оттуда отправились по одному из летних туристических маршрутов. Их гид, служащий Массачусетского управления водоснабжения, в темно-зеленой униформе, рассказал, что район вокруг Куэббинского водохранилища считается основной областью обитания орлов в Массачусетсе. (Джон и Миша, старшие дети, надеялись увидеть парочку орлов, но ничего не вышло.) Водохранилище было создано в тридцатых годах. При этом затопили три ближайших населенных пункта, с небольшими городками в центре каждого. В то время земли, окружавшие озеро, были благоустроенными, но лет через шестьдесят природа взяла свое, и все вернулось к тому состоянию, в котором, вероятно, находилась Новая Англия семнадцатого века до промышленной революции и победного шествия прогресса. Лабиринт ухабистых немощеных дорог и тропинок хаотически расползался по берегам озера, одного из самых чистых водохранилищ в Северной Америке, но на этом и кончалась цивилизация. Если кому-то взбредало в голову обследовать местность за опорой № 12, на Восточном отроге, приходилось надевать тяжелую обувь на толстой подошве. Так по крайней мере сказал Лоррингтон, их гид.

В группе было еще не меньше дюжины туристов, и к тому времени они почти вернулись на исходную точку и стояли в конце дороги, пересекавшей Уинзорскую плотину (Куэббин ярко сверкал голубизной в солнечном свете, рассыпаясь миллионами зеркальных осколков, Джоуи мирно спал в переноске на спине Джоунси). Лоррингтон уже заканчивал программу и хотел было пожелать всем доброго дня, когда какой-то малый в спортивной фуфайке по-ученически поднял руку и спросил:

– Опора № 12. Не та, где русская?..

Тридцать восемь, тридцать девять, сорок, сорок один, и назад к стулу.

Считать, не задумываясь о цифрах, давняя привычка. Карла полагала это признаком маниакального синдрома. Джоунси в этом не разбирался, просто знал, что счет его успокаивает, поэтому и пошел на очередной круг.

При слове «русская» губы Лоррингтона конвульсивно сжались. Очевидно, эта часть не входила в его лекцию. И уж, разумеется, не способствовала доброму настроению туристов. Конечно, многое зависело от того, через какие муниципальные трубы она протекала последние восемь – десять миль своего путешествия, по бостонская водопроводная вода была самой лучшей, самой чистой в мире, вот доктрина, которую они хотели внушить всему свету.

– На этот счет у меня нет сведений, сэр, – сказал гид, и Джоунси подумал: Господи Боже мой, кажется, наш гид соврал и не поморщился.

Сорок один, сорок два, сорок три, снова за стул и готов начать все сначала. Теперь он ускорил шаг. Руки сцеплены за спиной, как у капитана, обходящего палубу… или бриг, после успешного захвата судна. Скорее последнее.

Большую часть своей жизни Джоунси преподавал историю, и любопытство стало его второй натурой. Назавтра он отправился в библиотеку, перелистал подшивку местной газеты и раскопал всю историю. Изложена она была сухо и кратко – описания пикников, помещенные на той же странице, подавались куда красочнее и живее, зато их почтальон знал намного больше и был счастлив поделиться. Старый мистер Бекуит. Джоунси до сих пор помнил его последние слова, сказанные перед тем, и как он завел свой голубой с белым почтовый грузовик и покатил по Осборн-роуд, к следующему коттеджу: летом всегда приходило много почты.

Джоунси поднялся на крыльцо домика, нежданно свалившегося на них дара, задумчиво покачивая головой. Недаром Лоррингтон так не хотел говорить о русской.

10

Ее звали то ли Илена, то ли Илайна Тимарова, никто точно не знал. Она появляется в Уэйре в начале осени 1995-го, в «форд-эскорте», со скромной желтой наклейкой «Херц» на лобовом стекле[78]. Машина оказалась краденой, и потому по округе долго ходили не подтвержденные, но пикантные сплетни о том, как она расплатилась собой за автомобильные ключи, получив их прямо в аэропорту Логана.

Однако, как оказалось, она немного не в себе, повредилась головой. Кто-то помнит синяк на пол-лица, кто-то – застегнутую не на те пуговицы блузку. По-английски говорит плохо, но запаса слов достаточно, чтобы разузнать дорогу к Куэббинскому водохранилищу. Там она пишет записку (на русском). Вечером, когда дорога через Уинзорскую плотину уже закрыта, в зоне пикников, у Гудно-Дайк найден брошенный «эскорт». На следующее утро машина по-прежнему стоит на месте, и два парня из Управления водоснабжения (кто знает, может, одним из них был Лоррингтон) вместе с двумя лесниками начинают ее искать.

В двух милях вверх по Ист-стрит валяются ее туфли. Еще в двух милях, там, где Ист-стрит переходит в грязную тропинку (вьющуюся сквозь заросли на восточном берегу водохранилища, и это вовсе не улица, а массачусетский вариант Дип-кат-роуд), находят ее блузку – ого! Через две мили после валяющейся на земле блузки Ист-стрит обрывается, и изрытая колеями просека, Фицпатрик-роуд, уводит прочь от озера. Поисковая партия уже собирается следовать этой тропой, но кто-то замечает розовую тряпочку, свисающую с ветки, наклонившейся над водой. Тряпочка оказывается лифчиком.

Земля в этом месте влажная, но не заболоченная, и они могут идти по ее следам, пробираясь сквозь сломанные русской ветки. Страшно подумать, во что они превратили ее нежную кожу! Однако свидетельство налицо, как бы это ни ужасало мужчин: пятна крови на острых сучьях, а потом и на камнях, каждый ее след отмечен багровой каплей.

В миле от того места, где заканчивается Ист-стрит, они видят каменное здание, стоящее на чем-то вроде естественного фундамента, образованного выходом породы. Оно выходит на Восточный Отрог горы Помери. В этом здании и находится опора № 12, и машиной до нее можно добраться только с севера. Почему Илена, или Илайна, не попыталась поступить именно так, остается загадкой.

Акведук, начинающийся в Куэббине, тянется на шестьдесят миль к востоку, до Бостона, забирая по пути воду еще из водохранилищ Уачусетс и Садбери (последние два поменьше и погрязнее). Насосов нет: для трубы акведука, высотой тринадцать футов и шириной одиннадцать, их не требуется. Вода подается самотеком, как в Древнем Египте, тридцать пять веков назад. Между землей и акведуком проходят двенадцать вертикальных опор, служащих вентиляционными шахтами и регуляторами давления. Через них можно также проникнуть в акведук в случаях засора. Опора № 12 – ближайшая к водохранилищу, известна также как водозаборная. Здесь проверяется чистота воды (как и женская добродетель: каменное здание не запирается, и сюда часто заплывают любовники в каноэ).

На нижней из восьми ступенек, ведущих к двери, валяются аккуратно сложенные женские джинсы, на верхней – белые трикотажные трусики. Дверь открыта. Мужчины переглядываются, но молчат. Все прекрасно понимают, что найдут внутри: мертвую русскую даму, и ни клочка одежды.

Но ничего этого нет. Скважину прикрывает круглая железная крышка. Сейчас она сдвинута ровно настолько, что внизу поблескивает темный полумесяц воды. Рядом брошен лом, которым женщина сдвинула крышку: обычно он вместе с другими инструментами стоит за дверью. Тут же лежит сумочка русской. На ней портмоне, из которого выглядывает удостоверение личности. На портмоне – вершина пирамиды, иначе говоря, паспорт. Из него высовывается листок бумаги, покрытый странными иероглифами, по-видимому русскими, или правильнее сказать кириллицей. Мужчины уверены, что нашли последнее послание самоубийцы, но после перевода оказывается, что это ее маршрут. В самом конце она приписала: «Когда дорога кончится, пойду вдоль берега». Так она и сделала, раздеваясь по пути, не обращая внимания на царапины и порезы.

Мужчины стоят вокруг частично закрытой опоры, почесывая в затылках и прислушиваясь к журчанию воды, начинающей свой путь к фонтанам, кранам и дворовым шлангам Бостона. Звук глухой, монотонный и какой-то зловещий, что неудивительно: высота опоры № 12 сто двадцать пять футов. Мужчины не понимают, что заставило ее проделать все то, что она проделала, но ясно, слишком ясно видят, как она сидит на каменном полу, болтая ногами, и выглядит при этом обнаженной версией девушки на этикетках «Уайт рок». Она оглядывается в последний раз, возможно, желая удостовериться, что портмоне и паспорт никуда не делись. Хочет, чтобы те, кто войдет сюда, знали, кто решил свести счеты с жизнью, и есть в этом что-то ужасно, невыразимо грустное. Всего один взгляд назад, и она проскальзывает в полумесяц между крышкой и трубой. Может, зажала нос, как ребенок, ныряющий в городской плавательный бассейн. А может, и нет. Так или иначе, а уже через секунду здесь вновь воцаряется спокойствие. Привет, тьма, старая подруга.

11

Последние слова старого мистера Бекуита, перед тем как он взгромоздился на сиденье своего почтового грузовика, звучали именно так:

«Насколько я слышал, народ в Бостоне пил ее с утренним кофе незадолго до Валентинова дня. – И наградив Джоунси хитрой улыбкой, добавил: – Сам я не пью воды. Предпочитаю пиво, знаете ли».

12

Джоунси обошел офис не менее двенадцати – четырнадцати раз. Остановился за стулом, рассеянно потер бедро и снова отправился по заведенному маршруту, старый добрый маниакально-синдромный Джоунси.

Один… два… три…

История русской, конечно, была просто великолепна, идеальный пример Жутких Баек Захолустного Городишки (неплохи также дома с привидениями, где творились страшные злодеяния, и места ужасных дорожных аварий), и, разумеется, проливала как нельзя более яркий свет на злодейские планы мистера Грея относительно несчастного колли, но что хорошего это даст Джоунси? Какая разница, знает он или нет о замыслах мистера Грея. В конце концов…

Снова к стулу: сорок восемь, сорок девять, пятьдесят, и подожди минуту, всего одну чертову минуту. В первый раз он обошел комнату за тридцать четыре шага, не так ли? Откуда же взялось пятьдесят?! Он не семенил, не дробил шаг, ничего подобного, так откуда же…

Ты расширяешь пространство. С каждым новым кругом. Чем больше обходишь, тем больше расширяешь. Потому что никак не хочешь угомониться. Но это твоя комната. Спорим, можешь сделать из нее что-то вроде бальной залы в «Уолдорф-Астории»… если пожелаешь… и мистер Грей не сумеет помешать.

– Разве такое возможно? – прошептал Джоунси. Он стоял у стола, заложив руку за спину, словно позируя для портрета. Но свидетельство было налицо, если глаза его не обманывали. Комната увеличилась в размерах.

Генри должен прийти. Если с ним Даддитс, значит, мистер Грей нигде не скроется, сколько бы машин ни менял, потому что Даддитс видит линию. Он привел их во сне к Ричи Гренадо, позже, наяву, – к Джози Ринкенхауэр, и теперь станет направлять Генри, так же легко, как нацеленная на лисью нору гончая – своего хозяина. Беда в форе, проклятой форе, которую сумел заполучить мистер Грей. Час, не меньше, а то и больше. И как только мистер Грей сбросит собаку в шахту опоры № 12, все кончено. Теоретически, правда, еще есть время перекрыть подачу воды в Бостон, но разве Генри убедит кого-то предпринять столь экстренные, грозящие бедой, разрушительные меры? Весьма сомнительно. А те люди, вдоль всего акведука, к которым вода попадет сразу же? Шестьдесят пять тысяч в Уэйре, одиннадцать – в Этоле и сто пятьдесят – в Уорчестере. У них останется всего несколько недель жизни. А может, и дней.

Неужели нет способа задержать сукина сына? Дать Генри шанс поймать его?

Джоунси поднял глаза к Ловцу снов, и в комнате что-то тут же изменилось… какой-то вздох, вроде того звука, что, как принято думать, издают духи на спиритических сеансах. Но это не дух, откуда тут дух?

Все же Джоунси поежился. Глаза наполнились слезами. На память пришла строчка из Томаса Вулфа: «Все потеряно: камень, лист, ненайденная дверь».

Томас Вулф, считавший, что тебе больше не суждено вернуться в дом родной.

– Даддитс? – прошептал он. Волоски на затылке встали дыбом. – Даддитс, это ты?

Никто не ответил… но, взглянув на стол, где валялся бесполезный телефон, он обнаружил, что добавилось кое-что новое. Не камень, не лист, не ненайденная дверь, а доска для криббиджа и колода карт.

Кто-то хотел сыграть с ним.

13

Болит. Теперь все болит. Везде. Сильно. Мама знает: он сказал маме. Иисус знает: он сказал Иисусу. А Генри не сказал. У Генри тоже все болит, Генри устал и очень печальный. Бивер и Пит на небесах, где восседают одесную Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, отныне и вовеки веков, ради Бога, о Господи! От этого ужасно грустно, они были хорошими друзьями и никогда не смеялись над ним. Однажды они нашли Джози, и как-то видели высокого такого парня, ковбоя, а еще играли в игру.

Это тоже игра, но раньше Пит все повторял: «Даддитс, не важно, выиграешь ты или проиграешь, главное, КАК играть», но теперь это важно, так сказал Джоунси, пока Джоунси трудно расслышать, но скоро будет получше, очень скоро. Если бы только боль унялась. Даже перкосен не помог. В горле скребет, тело трясется, а в животе противно ноет, вроде как хочется сделать пук-пук, вроде как, но на самом деле ему вовсе не хочется делать пук-пук, а когда он кашляет, иногда во рту делается кровь. Неплохо бы поспать, но Генри и его новый друг Оуэн, который был с ними в тот день, когда они нашли Джози, так они все твердят: «Если бы мы могли задержать его, если бы мы могли выиграть время…» – и поэтому приходится не спать и помогать им, но нужно закрывать глаза, чтобы услышать Джоунси. А они думают, что он спит. Оуэн говорит: «Не стоит ли нам разбудить его, вдруг этот сукин сын свернет куда-нибудь?» А Генри отвечает: «Говорю же, я знаю, куда он направляется, но мы разбудим Дадса как раз перед I-90, чтобы не гадать. А пока пусть поспит, Господи, как же он измучен». И снова Генри, но на этот раз не вслух. Мысленно: Если бы только задержать сукина сына.

Глаза закрыты. Руки сложены на ноющей груди. Дыхание медленное. Мама велела дышать медленно, когда кашляешь. Джоунси не мертв. Не на небесах вместе с Бивером и Питом. Но мистер Грей сказал, что Джоунси заперт, и Джоунси ему поверил. Джоунси в офисе, ни телефона, ни факса, трудно связаться, потому что мистер Грей злой и мистер Грей напуган. Боится, что Джоунси узнает, кто на самом деле заперт.

Когда они болтали больше всего?

Когда играли в игру.

Игра.

Его снова трясет. Нужно как следует подумать, а это больно, это крадет последние остатки сил, но теперь это больше, чем игра, теперь важно, кто выиграет, а кто проиграет, поэтому он тратит силы, делает доску и карты, Джоунси плачет, Джоунси думает, все потеряно, но Даддитс Кэвелл не потерялся, Даддитс видит линию, линия идет к офису, и на этот раз он сделает куда больше, чем просто вставит колышки.

Не плачь, Джоунси, говорит он, и слова, как всегда, звучат в его мозгу отчетливо и ясно. Это глупый рот вечно коверкает их. Не плачь, я не потерялся.

Глаза закрыты. Руки сложены.

Там, в офисе Джоунси, под Ловцом снов, Даддитс играет в игру.

14

– Я засек собаку, – устало сообщил Генри. – Собрата Перлмуттера по несчастью. Я его засек. Мы немного ближе к ним. О Господи, если бы только нашелся способ попридержать его!

Пошел дождь, и Оуэн от души надеялся, что они успеют пересечь зону заморозков, прежде чем снег превратится в слякоть. Ветер буйствовал с такой силой, что «хамви», казалось, вот-вот слетит с шоссе. Был уже полдень, а они все еще ехали между Сейко и Бидфордом. Оуэн глянул в зеркальце заднего обзора на Даддитса. Глаза закрыты, голова на спинке сиденья, исхудавшие руки сложены на груди. Лицо зловеще пожелтело, но из уголка рта тянется ярко-красная ниточка.

– Твой друг может помочь? – прошептал Оуэн.

– Думаю, пытается.

– Вроде ты сказал, что он спит.

Генри повернулся, взглянул на Даддитса и вздохнул:

– Я ошибся.

15

Джоунси сдал карты, сбросил две из своей взятки в криб, взял другую взятку, за Даддитса, и добавил в криб еще две.

– Не плачь, Джоунси. Не плачь. Я не потерялся.

Джоунси поднял глаза к Ловцу снов в полной уверенности, что слова исходят оттуда.

– Я не плачу, Дадс. Аллергия чертова, только и всего. Но если ты хочешь играть…

– Два, – объявил голос из Ловца снов.

Джоунси выложил двойку из взятки Даддитса – неплохое начало, – потом сыграл семеркой из своей. Всего, значит, девять. У Даддитса на руках шестерка, вопрос в том, станет он или нет…

– Шесть за пятнадцать, – прозвучал голос из Ловца снов. – Пятнадцать за два. Поцелуй меня в задницу!

Джоунси невольно засмеялся. Это, конечно, Даддитс, сомнений нет, но до чего же похоже на Бива!

– Давай ставь колышек, – хмыкнул он и, открыв рот, увидел, как один из колышков поднялся, подлетел к доске и встал во вторую лунку на Первой улице.

И тут его осенило:

– Ты с самого начала знал правила, верно, Даддитс? И ставил колышки как попало, чтобы позабавить нас! – При этой мысли слезы вновь брызнули из глаз. Подумать только, все эти годы они считали, будто играют с Даддитсом, а на самом деле это он играл с ними. И в тот день позади «Братьев Трекер»? Кто нашел кого? Кто кого спас?

– Двадцать один, – произнес он.

– Тридцать один за два. – Это Ловец снов. И опять невидимая рука подняла колышек и поставила на две лунки дальше. – Он заблокирован от меня, Джоунси.

– Знаю. – Джоунси сыграл тройкой. Даддитс объявил тринадцать и Джоунси сделал ход из взятки Даддитса.