Ловец снов Кинг Стивен

16

За спиной Генри громко застонал Даддитс. Повернувшись, Генри заметил алую, как байрум, кровь, бегущую из ноздрей. Лицо было сморщено в неестественной судороге сосредоточенности. За опущенными веками быстро вращались глазные яблоки.

– Что это с ним? – испугался Оуэн.

– Не знаю.

Даддитс закашлялся глубоким, рвущим грудь бронхиальным кашлем. Кровь веером брызг вылетала изо рта.

– Разбуди его, Генри! Ради Христа, разбуди!

Генри ответил Оуэну перепуганным взглядом. Они были почти рядом с Кеннебанкпортом, не далее чем в двадцати милях от границы с Нью-Хемпширом, в ста десяти милях от Куэббинского водохранилища. На стене офиса Джоунси висел снимок Куэббина, Генри сам видел. И еще один, летнего коттеджа в Уэйре.

– Разбуди его! Он говорит, что ему больно! Неужели не слышишь!

– Не «больно».

– А что же?

– «Бекон». Он сказал: «бекон».

17

У сущности, отныне думающей об этом, как о мистере Грее, думающей о себе, как о мистере Грее, появилась серьезная проблема, но по крайней мере оно (он) об этом знал.

«Кто предупрежден, тот вооружен», – выразился бы Джоунси. В коробках его воспоминаний было полно таких изречений, не меньше нескольких тысяч. Некоторые мистер Грей считал полной несообразицей, например «после дождичка в четверг» или «все возвращается на круги своя», но «кто предупрежден, тот вооружен» – это в самую точку. Именно.

Проблема заключалась в его отношении… нет, чувствах к Джоунси. Но, честно говоря, ему было совсем не по себе… и это еще слабо сказано. Можно сколько угодно думать: Теперь Джоунси отрезан, и я решил свою проблему. Запер его в карантине, в точности как их военные пытались изолировать нас. Меня преследуют… да что там, попросту гонятся по пятам, но если не заглохнет мотор и не спустит шина, ни той, ни другой банде охотников меня не сцапать. Я слишком далеко ушел.

Все это было чистой правдой, но облегчения не приносило. Истинным смаком было бы ворваться в дверь, за которой прятался негостеприимный хозяин, и заорать ему в физиономию: «Я достал тебя, верно? И сделал твой красный фургончик!»

Что за фургончик и почему именно красный, мистер Грей понятия не имел, но эта эмоциональная пуля способна была проделать дыру большого калибра в доспехах Джоунси, поскольку отзывалась звучным резонансом, идущим из глубин самого детства. А потом он высунет язык Джоунси (мой язык, думал мистер Грей с несомненным удовлетворением) между губами Джоунси. Станет «дразниться», а Джоунси даже ответить не сможет!

А что касается преследователей… так и подмывает сбросить штаны Джоунси и выставить зад Джоунси. Конечно, все это так же бессмысленно, как «после дождичка в четверг» или «красный фургончик», но ужасно хотелось устроить им «козью морду», как выражался Джоунси. Это называлось «показать мудакам луну», и мистер Грей умирал от желания ее показать.

Мистер Грей понимал, что заражен байрумом этого мира. Все началось с эмоций, продолжилось пробуждением сенсорной информированности (вкус еды, неоспоримое неистовое удовлетворение при виде патрульного, бьющегося головой о кафельную стену душевой – глухое бух-бух каждого удара) и превратилось в то, что Джоунси называл мышлением высшего типа. По мнению мистера Грея, это была шутка: все равно что называть дерьмо переработанной пищей или геноцид – этнической чисткой. И все же мышление имело свою привлекательность для существа, всегда бывшего частью вегетативного разума, что-то вроде высокоинтеллектуального несознания.

До того как мистер Грей заблокировал Джоунси, тот предложил ему забыть о своей миссии и просто наслаждаться человеческим бытием. Теперь он обнаружил, что желание в нем, ранее гармоничном разуме, разуме без сознания, начало дробиться, превращаться в хор противоречивых голосов, один хотел А, другой – Б, третий – В в квадрате, поделенное на Г. Раньше он посчитал бы это бормотание кошмаром, признаком надвигающегося безумия, но теперь, как оказалось, наслаждался внутренней борьбой.

Бекон. «Секс с Карлой», который Джоунси определял как невыразимо восхитительный акт, включающий как сенсорный, так и эмоциональный факторы. Быстрая езда и бильярд в баре «О’Лири», рядом с Фенуэй-парк, и громкая, «вживую» игра оркестра, и Пэтти Лавлесс, поющая «Вини в этом свое холодное, двуличное, неверное, лживое любящее сердце» (что бы это ни означало). Земля, поднимающаяся из тумана в летнее утро. И, конечно, убийство.

Проблема была в том, что если он не выполнит миссию как можно скорее, значит, скорее всего вообще не выполнит. Он уже не байрум, а мистер Грей. Сколько еще пройдет времени, прежде чем он выползет из шкуры мистера Грея и растворится в Джоунси?

Этому не бывать, подумал он, нажимая на акселератор, и не слишком мощный мотор послушно выжал еще немного. Собака, спящая на заднем сиденье, тихонько тявкнула и взвыла от боли. Мистер Грей послал мысль байруму, росшему в ней. Байрум рос быстро. Слишком быстро. И кое-что еще: не было никакого удовольствия в мысленном обмене, никакого тепла, обычного для собеседников при подобных встречах. Разум байрума казался холодным… протухшим…

– Чужак, – пробормотал он, но тем не менее успокоил байрума. Когда собака полетит в водохранилище, байрум по-прежнему останется внутри. Ему понадобится время, чтобы адаптироваться. Пес, конечно, утонет, но байрум проживет еще некоторое время, питаясь собачьим трупом, пока не настанет срок. Но сначала нужно добраться туда.

Осталось совсем недолго.

Мчась на запад по шоссе I-90, мимо бесчисленных городишек (сортирчиков, как отзывался о них Джоунси, правда, не без симпатии) вроде Уэстборо, Графтон и Дороти-Понд (все ближе и ближе, осталось почти сорок миль), он искал место, куда бы мог запихнуть свое новое и раздражающее сознание, место, где бы оно не довело его до беды. Может, детишки Джоунси? Нет, чересчур эмоциональны. Даддитс? Глухо. Связи нет. Джоунси украл воспоминания. Наконец он остановился на работе Джоунси, преподавании истории, его специальности, отвратно-притягательной. Похоже, что между 1860-м и 1865-м Америка раскололась надвое, как колонии байрума в конце каждого цикла развития. Причин было несколько, и основная имела что-то общее с «рабством», но это все равно что называть блевотину или дерьмо «переработанной пищей». «Рабство» не означало ничего. «Право на выход» не означало ничего. «Сохранение Союза» не означало ничего. Они в общем-то сделали то, на что эти создания способны лучше всего: «взбесились», что в основном почти то же, что и «спятить», но социально куда более приемлемо. Да, но каков масштаб!

Мистер Грей увлеченно раскрывал коробку за коробкой с поразительным, интригующим, влекущим вооружением – крупная картечь, шрапнель, пушечные ядра, штыки, фугасы, когда в мозг вполз непрошеный голос:

бекон.

Он отбросил нагло лезущую мысль, хотя в желудке Джоунси заурчало. Конечно, неплохо бы сейчас съесть ломтик бекона, такого сочного, жирного и скользкого, дающего чисто физическое удовлетворение, но не время, не время. Вероятно, когда он избавится от собаки… Тогда, если преследователи не успеют появиться, он сможет жевать, жевать, жевать, пока не лопнет. Но не теперь.

Проезжая поворот № 10 – осталось еще два, – он снова обратился разумом к гражданской войне, к мужчинам в синем и сером, бегущим сквозь дым, вопящим и сажающим друг друга на штыки, крушащим бесчисленные красные фургоны, разбивающим приклады о черепа врагов, издавая эти пленительные звуки «бум-бум», и…

бекон.

В животе опять заурчало. Во рту Джоунси собралась слюна, и он вспомнил «Дайзерт», коричневые поджаристые полоски на синей тарелке, берешь их пальцами, текстура твердая, текстура мертвой и вкусной плоти…

Не смей думать об этом.

Раздраженно взвыл клаксон, заставив мистера Грея подскочить, а Лэда заскулить. Он выехал не на ту полосу, которую Джоунси обычно считал «объездной». Пришлось остановиться, чтобы пропустить большой грузовик, идущий с куда большей скоростью, чем «субару». Грузовик забрызгал лобовое стекло грязной водой, ослепив мистера Грея, и мистер Грей подумал: Догнать бы тебя, убить, выдавить мозги из твоей тыквы, проклятый раб-водитель, южанин подлый, бум-бум, разнести твой фургон, твой красный фур…

сандвич с беконом.

В голове словно выстрел раздался. Он сопротивлялся как мог, но силы оказались неравны. Неужели это Джоунси? Наверняка не он, у него не хватит мощи.

Но он внезапно превратился в один огромный желудок, и этот желудок был пуст, ныл и пылал страстным желанием. Жаждой. Конечно, он вполне успеет остановиться, чтобы утолить ее. Если же нет, он просто свалится в кювет от голода…

САНДВИЧ С БЕКОНОМ!

И МАЙОНЕЗОМ!

Мистер Грей испустил нечленораздельный вопль, не замечая, что из уголков рта стекает слюна.

18

– Я слышу его, – неожиданно вскинулся Генри, прижимая кулаки к вискам, словно затем, чтобы успокоить боль. – О Господи, резь какая! Он зверски голоден.

– Кто? – удивился Оуэн. Они как раз пересекли границу штата Массачусетс. Перед лобовым стеклом грузовика стояла сплошная, скошенная ветром серебристая завеса дождя. – Пес? Джоунси? Да кто же?

– Он, – пояснил Генри. – Мистер Грей. И взглянув на Оуэна с внезапной безумной надеждой во взгляде, добавил: – Он жмет на тормоз. Похоже, он останавливается.

19

– Босс!

Курц уже снова клевал носом, когда Перлмуттер обернулся – не без усилия – и обратился к нему. Они как раз проезжали через пункт сбора дорожной пошлины, и Фредди Джонсон постарался выбрать полосу с оплатой через автомат (боялся, что кассир унюхает вонь в кабине, увидит разбитое стекло, оружие… Или их троих).

Курц всматривался в потное, изнуренное лицо Арчи Перлмуттера с интересом. Пожалуй, даже зачарованно. Где тот сухарь-бюрократ, не расстающийся с портфелем в обычных условиях и планшеткой в полевых: форма с иголочки, волосы аккуратно зачесаны на левый пробор, прямой как линейка? Тот, который под угрозой смерти не мог заставить себя забыть обращение «сэр»? Исчез. Исчез навсегда. И хотя он страшно похудел, лицо вроде бы стало одухотвореннее. Превращается в Ма Джоуд, подумал Курц, едва не хихикнув.

– Босс, мне пить хочется. – Перли тоскливо глянул на пепси Курца и выпустил очередной омерзительно пахнущий заряд.

Ма Джоуд с трубой в аду, подумал Курц и на этот раз действительно хихикнул. Фредди выругался, но уже без прежнего отвращения, похоже, он смирился и едва не скучал из-за отсутствия новых, более острых ощущений.

– Боюсь, это моя, дружище, – покачал головой Курц. – У меня самого в глотке пересохло.

Перлмуттер хотел что-то сказать, но поморщился от очередного приступа боли. И снова пукнул, но на этот раз не так оглушительно, словно бездарный ребенок, дующий в пикколо. Глаза его хитро сощурились:

– Дайте пить, и я скажу кое-что новенькое. – Пауза. – То, что вам необходимо знать.

Курц задумался. Дождь хлестал сквозь разбитое стекло, заливая сиденье. Чертово окно просто чирей в заду, хвала Иисусу, рукав его куртки промок насквозь, но придется потерпеть. В конце концов кого винить?

– Себя, – бросил Перли, и Курц подпрыгнул. Черт возьми, до чего же неприятная вещь это чтение мыслей! Думаешь уже, что привык, ан нет, оказывается, ничего подобного. – Вы и виноваты. Так что давай-ка бутылку, босс.

– Придержи язык, гнусь! – рявкнул Фредди.

– Скажи, что знаешь, и получишь остаток. – Курц поднял бутылку и поболтал перед измученным взором Перли, не без смешливого презрения к себе.

Когда-то он командовал полками и посылал их в бой, чтобы творить геополитику, переделывать и стирать с лица земли огромные территории. Теперь вся его команда состоит из двух человек и бутылки газировки. Как же низко он пал! Вот к чему приводит гордыня, хвала Господу! Он обладал поистине сатанинской гордыней, но если это и смертный грех, то такой, от которого трудно отказаться. Гордыня – пояс, который поддерживает твои штаны даже после того, как эти штаны с тебя содрали.

– Обещаете? – Мохнатый красный язык Перли облизнул запекшиеся губы.

– Пропади я пропадом, если совру, – торжественно поклялся Курц. – Не веришь – прочти мои мысли.

Несколько мгновений Перли изучал его, и Курц почти чувствовал, как мягкие пальцы (грибок под каждым ногтем) копаются в его голове. Ужасное ощущение, но он терпел.

Наконец Перлмуттер удовлетворенно кивнул.

– Теперь я лучше слышу, – сказал он и тут же добавил заикающимся, испуганным шепотом: – Знаете, оно пожирает меня. Мои внутренности. Я это знаю.

Курц потрепал его по руке. Они как раз проезжали табличку. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МАССАЧУСЕТС.

– Я позабочусь о тебе, парнишка, я же обещал. А пока расскажи, что узнал.

– Мистер Грей останавливается. Он голоден.

Курц с силой стиснул руку Перлмуттера, пальцы, словно когти, впились в кожу.

– Где?

– Поблизости от того места, куда едет. Это магазин, – пояснил Перлмуттер и капризным детским голоском, от которого у Курца мурашки шли по коже, стал скандировать: – Лучшая еда, заходи сюда, лучшая еда, заходи сюда. – И тут же тон стал почти нормальным. – Джоунси знает, что Генри, Оуэн и Даддитс едут за ним. Поэтому и заставил мистера Грея остановиться.

Мысль о том, что Оуэн сумеет поймать Джоунси/мистера Грея, ужаснула Курца.

– Арчи, слушай меня внимательно.

– Я пить хочу, – заныл Перли. – Пить, сукин ты сын.

Курц снова поднял бутылку, и едва Перлмуттер потянулся к ней, хлопнул его по руке.

– А Генри, Оуэн и Дад-Датс знают, что Джоунси и мистер Грей остановились?

– Даддитс, старый ты дурак! – рявкнул Перли и, застонав от боли, схватился за раздувающийся живот. – Дитс, дитс, дитс, Дад-дитс! Конечно, знают! Даддитс помог разжечь в мистере Грее голод. Он и Джоунси сделали это вместе!

– Мне это не нравится, – сказал Фредди.

И не тебе одному, подумал Курц.

– Пожалуйста, босс, – умолял Перли. – У меня вся глотка потрескалась.

Курц протянул ему бутылку и скучающе наблюдал, как Перлмуттер к ней присасывается.

– 495, босс, – объявил Фредди. – Что делать?

– Сначала по № 495, – сказал Перли, – потом свернешь на № 95, к западу. – Он рыгнул, громко, но, к счастью, без вони. – Оно хочет еще пепси. Оно любит сладкое. И кофеин тоже.

Курц нахмурился. Оуэн знает, что их добыча прекратила бег, по крайней мере временно. Теперь Оуэн и Генри прибавят скорости, пытаясь сократить примерно полуторачасовой разрыв. Следовательно, и ему нужно поторопиться.

Любой коп, который посмеет встать на его пути, умрет, благослови его Господь. Так или иначе, настал критический момент. Гонка подходит к концу.

– Фредди!

– Босс?

– Жми до упора. Заставь суку прогнуться, да возлюбит тебя Господь. Заставь ее прогнуться.

Фредди Джонсон исполнил приказ.

20

Здесь не было ни коровника, ни сарая, ни загона, а вместо предвыборных плакатов в витрине красовался снимок Куэббинского водохранилища. Под ним светился заманчивый призыв: ЛУЧШАЯ ЕДА, ЗАХОДИ СЮДА, но во всем остальном это вполне могло быть магазином Госслина – такие же убогие дощатые стены, такая же грязно-бурая черепица, такая же покосившаяся труба, плюющаяся клубами дыма в дождливое небо, такая же ржавая бензоколонка у крыльца. На табличке, прислоненной к колонке, было написано: БЕНЗИНА НЕТ, ВИНИТЕ ЗЕЛЕНЫХ.

В этот ноябрьский день магазин был пуст, если не считать владельца, джентльмена по имени Дик Маккаскелл. Как и большинство соотечественников, он все утро не отходил от телевизора. После выпусков новостей (в основном повторяющихся) шли снимки той части Северных Лесов, что была окружена кордонами военных, неба, прорезанного истребителями и вертолетами, танков и ракет. И только потом началась речь президента. Дик прозвал президента «мистер-Ни-то-ни-сё», из-за путаницы и суматохи с его выборами, неужели, черт возьми, никто не мог посчитать голоса как следует?

Правда, он сам не пользовался предоставленным ему правом голоса со времен Рейгана – вот это был президент!

Дик ненавидел президента «Ни-то-ни-сё», считал его склизким, ненадежным мудаком, с лошадиными зубами (жена, правда, у него ничего), и полагал одиннадцатичасовую речь президента обычной трепотней. Сам Дик не верил ни единому слову старины «Ни-то-ни-сё». По его мнению, вся эта история – просто «утка», запущенная с целью заставить американского налогоплательщика охотнее давать денежки на оборону и, конечно, платить налоги. И в космосе никого нет, наука это доказала. Единственные пришельцы (кроме самого «Ни-то-ни-сё», разумеется) – это мокроспинники, переходящие мексиканскую границу и отбивающие хлеб у честных американцев. Но люди, напуганные слухами, сидели дома и смотрели телевизор. Кое-кто забежит попозже за пивом или бутылочкой вина, но сейчас торговля сдохла, как кошка, раздавленная автомобилем.

Дик выключил телевизор с полчаса назад – с него довольно, Господи спаси – и наконец дождался. Колокольчик у двери звякнул в четверть второго, как раз в ту минуту, когда он изучал журнал с самой дальней полки своего магазина, где табличка гласила: ТОЛЬКО ПОСЛЕ ДВАДЦАТИ ОДНОГО ГОДА. Это специфическое издание называлось «Леди в очках», что было чистой правдой – леди на каждой странице действительно носила очки. Правда, ничего кроме, но это уже детали.

Дик взглянул на потенциального клиента, хотел пробормотать что-то вроде «Как поживаете» или «На дорогах вроде бы скользко», но слова замерли на языке. Почему-то стало не по себе, и вместе с неловкостью появилась твердая уверенность, что его ограбят, и еще очень повезет, если дело закончится только ограблением. Его никогда не грабили, за все двенадцать лет, что он владел магазином: если кто-то был готов рискнуть свободой за пригоршню банкнот, поблизости было немало местечек, где эта пригоршня получалась куда толще. Должно быть, парень…

Дик сглотнул. Скорее всего парень спятил, подумал он, и может, так и было, может, это один из тех маньяков, который только сейчас замочил всю свою семью и решил порезвиться еще немного, прикончить еще парочку человек, прежде чем пустить себе пулю в лоб.

Дик по натуре вовсе не был параноиком (скорее уж тугодумом, тупицей, как часто твердила бывшая жена), но тем не менее остро чувствовал зло, исходившее от первого за день посетителя. Он недолюбливал парней, которые слонялись по магазину и пускали слюни из-за «Патриотов» или «Ред сокс» или часами трепались о «во-от таких щуках», пойманных в водохранилище, но сейчас много отдал бы за такого, а еще лучше – за целую компанию.

Мужчина постоял у двери – и действительно, было в нем что-то не то. Оранжевая охотничья куртка, когда сезон охоты в Массачусетсе еще не начался! Но это еще бы пустяки. Вот царапины на щеках мужчины беспокоили Дика гораздо больше. Вид такой, словно он несколько дней продирался сквозь заросли, а судя по осунувшемуся лицу, его преследовали. И губы двигаются, будто сам с собой говорит. И ко всему прочему – в сером неярком свете, пробивающемся сквозь витрину, его подбородок подозрительно поблескивал.

Да сукин сын истекает слюной! – охнул про себя Дик. Будь я проклят, если это не так!

Вошедший быстро, по-птичьи, вертел головой, хотя тело оставалось абсолютно неподвижным. Ну в точности филин, выслеживающий добычу! Дик решил было соскользнуть со стула и спрятаться за прилавком, но прежде чем рассмотрел все «за» и «против» такого шага (шестеренки в его голове и в самом деле ворочались не слишком быстро, это и бывшая жена говорила), голова парня снова дернулась и глаза уставились прямо на него.

Рациональная часть сознания Дика все еще питала надежду (не совсем, правда, оформившуюся), что он все это навоображал себе, просто крыша немного поехала из-за всех этих нелепых новостей и еще более нелепых слухов, долетавших с севера Мэна, каждый из которых старательно муссировался прессой. Может, малому просто потребовались сигареты или упаковка пива, а то и бутылочка бренди или порнушка, чтобы продержаться долгую ненастную ночь в мотеле, на подъезде к Уэйру или Белчертауну.

Но и эта слабая надежда умерла, когда их глаза встретились.

Нет, это вовсе не был взгляд маньяка-убийцы, пустившегося в последнее плавание в никуда, но почему-то Дику показалось, что уж лучше бы к нему забрел маньяк. Глаза покупателя, отнюдь не пустые, казались даже чересчур заполненными. Миллион мыслей и идей метались в них, этакое броуновское движение молекул, биржевой аппарат, с суперскоростью выдающий котировки. Глазные яблоки, казалось, даже подскакивают в глазницах от чрезмерного напряжения.

И за всю свою жизнь Дик Маккаскелл не видел более голодных глаз.

– Мы закрыты, – выдавил он голосом, более похожим на воронье карканье. – Мы с моим партнером… он в задней комнате, сегодня решили закрыться. Из-за того, что творится на севере. Я… то есть мы забыли повесить табличку. Мы…

Он, как испорченная пластинка, мог бы повторять одно и то же часами, если бы мужчина в охотничьей куртке не перебил:

– Бекон, – бросил он. – Где?

Дик понял, внезапно и отчетливо, что не окажись в магазине бекона, этот тип просто прикончит его. Он и так вполне способен на убийство. Но без бекона… да, конечно, бекон имеется. Слава Богу, слава Христу, слава мистеру «Ни-то-ни-сё» и всем «зеленым», у него есть бекон.

– Холодильник там, – произнес он своим новым странным голосом. – В конце зала.

Рука, лежавшая на журнале, казалась замерзшей, как кусок льда. В голове раздавался шепот, ему не принадлежащий. Красные мысли и черные мысли. Голодные мысли.

Что такое холодильник? – спросил нечеловеческий голос, и усталый, очень человеческий голос ответил: Иди по тому проходу, красавчик. Сразу увидишь.

Голоса! Я слышу голоса, в ужасе подумал Дик. О Господи, нет! Такое бывает перед тем, как окончательно рехнуться.

Мужчина протиснулся мимо Дика и зашагал по центральному проходу. При этом он заметно хромал.

Телефон был рядом с кассовым аппаратом. Дик взглянул на него, но тут же отвел глаза. Совсем близко, только руку протяни, и к тому же установлен на скоростной набор 911, но с таким же успехом он мог находиться на луне. Даже если он наберется храбрости, чтобы потянуться к трубке…

Я все узнаю, произнес нечеловеческий голос, и Дик едва слышно застонал. В голове, прямо в голове, словно кто-то сунул в его мозг радиоприемник.

Над дверью висело выпуклое зеркало, забавная безделушка, расходившаяся, как холодное пиво, летом, когда в магазине было полно детей, едущих на водохранилище вместе с родителями – Куэббин был всего в восемнадцати милях отсюда – на рыбалку, пикник или экскурсию. Маленькие ублюдки вечно пытались спереть, что плохо лежит, особенно конфеты, жвачку или журнальчик с голыми девочками. Теперь Дик уставился в зеркало, с тоскливым любопытством наблюдая, как мужчина в оранжевой куртке приближается к холодильнику. Открыв дверцу, он постоял немного и схватил не один, а все четыре пакета с беконом. Потом снова похромал по проходу, обшаривая взглядом полки. Он казался опасным, голодным и невыносимо усталым, как марафонец, которому осталась всего одна, но самая трудная миля. У несчастного Дика закружилась голова, словно он смотрел вниз со страшной высоты. Все равно что не упускать из виду сразу нескольких людей, то и дело перекрывающих обзор, возникающих в поле зрения и тут же неизвестно как растворяющихся. Дик мельком подумал о когда-то виденном фильме, где орудовала спятившая шлюшка с раздвоением личности, только теперь этих личностей было не меньше сотни.

Незнакомец остановился, сунул в карман банку майонеза, сгреб с полки нарезку хлеба и прошествовал к кассе. Дик почти ощущал усталость, сочившуюся из его пор. Усталость и безумие.

Мужчина положил покупки и пробормотал:

– Сандвичи с беконом, на белом хлебе с майонезом. Вкуснее всего.

И улыбнулся измученно, с такой душераздирающей искренностью, что Дик на мгновение позабыл о страхе и протянул руку:

– Мистер, с вами все в…

Но рука застыла, словно наткнувшись на стену, дрогнула и, взлетев, ударила Дика по лицу – шмяк! Потом медленно отстранилась и опять замерла, паря в воздухе нелепым дирижаблем.

Не убивай его!

Выходи и попробуй мне помешать!

Если разозлишь меня, смотри, как бы не пожалеть!

И все эти голоса раздавались в его голове!

Рука-дирижабль поплыла вверх, пальцы воткнулись в ноздри, надежно закупорив их, и, о Господи, начали ввинчиваться дальше. Хотя у Дика Маккаскелла было немало сомнительных привычек, ногти он не грыз, ничего тут не скажешь. Сначала пальцы продвигались с трудом, уж очень им тесно было, но едва потекла кровь-смазка, положительно обезумели. Извивались, как черви. Грязные ногти впивались в плоть острыми клыками. Устремляясь вверх, продираясь к мозгу, он чувствовал, как ломаются хрящи, слышал…

Прекратите, мистер Грей, немедленно прекратите!

И внезапно пальцы Дика вновь стали его собственными. Он с влажным хлопком отдернул руку. Кровь плеснула на прилавок, на резиновый коврик для мелочи с эмблемой «Скоул» и на раздетых красоток в очках, чью анатомию он изучал до того, как возникло это существо.

– Сколько я вам должен, Дик?

– Возьмите так! – Снова это задушенное карканье, но на этот раз гнусавое, потому что нос был забит кровью. – Берите и уходите! Валите отсюда на хрен!

– Нет, я настаиваю. Это коммерция, при которой товар определенной цены обменивается на имеющую хождение валюту.

– Три доллара! – прохрипел оцепеневший от шока и ужаса Дик. Сердце бухало паровым молотом, мускулы пропитались не находящим выхода адреналином. Он надеялся, что создание уберется, и от этого становилось еще хуже: знать, что жизнь грядущая – вот она, совсем рядом, и одновременно понимать, что самое твое существование может оборваться по капризу какого-то придурка.

Придурок вытащил старый потертый бумажник, открыл и принялся рыться. Дику казалось, что прошла вечность. Изо рта психа по-прежнему текла слюна, падая на порыжевшую кожу бумажника. Наконец он вытащил три доллара, положил на прилавок и аккуратно убрал бумажник обратно в карман. Потом пошарил в заднем кармане омерзительно грязных джинсов (часами не вылезал из машины и недели две не сушил, подумал Дик), набрал горсть мелочи и бросил на коврик три монеты. Два четвертака и десять центов.

– Чаевые. Двадцать процентов, – с нескрываемой гордостью объявил покупатель. – Джоунси дает пятнадцать. Это лучше. Это больше.

– Конечно, – прошептал Дик, боясь высморкать кровь.

– Доброго вам дня.

– Вы… не волнуйтесь. Не принимайте близко к сердцу.

Мужчина в оранжевой куртке немного постоял, опустив голову. Дик слышал, как он перебирает возможные ответы, и ему хотелось вопить от бессилия. Наконец незнакомец выговорил:

– Приму, как сумею. – Последовала еще одна пауза. – Не хотелось бы, чтобы вы кому-нибудь звонили, партнер.

– Не позвоню, – пообещал Дик.

– Клянетесь?

– Да. Клянусь Богом.

– Я и есть что-то вроде Бога, – сказал покупатель.

– Разумеется. Разумеется. Как скажете…

– Если вызовете кого-нибудь, я узнаю. Вернусь и разделаю ваш фургончик.

– Я… я не вызову…

– Вот и хорошо.

Дверь открылась. Колокольчик звякнул. Мужчина исчез.

Дик, не в силах пошевелиться, словно примерзший к полу, только глазами моргал. Слегка опомнившись, он ринулся к двери, сильно ушиб бедро о край прилавка, но даже не поморщился. К вечеру на ноге расплывется огромный синяк, но сейчас он ничего не чувствовал. Он повернул замок, задвинул засов и выглянул в витрину. Перед магазином стоял маленький красный занюханный «субару», весь в грязи – похоже, немало проехал и ни разу не помылся, бедняга. Мужчина перекинул покупки в другую руку, открыл дверцу и сел за руль.

Уезжай, молил про себя Дик. Пожалуйста, мистер, ради Бога, вали отсюда поскорее.

Но он не уехал, а вместо этого взял что-то – кажется, хлеб, – надорвал упаковку и вытащил несколько ломтей. Отвернул крышку с майонезной банки и прямо пальцем намазал хлеб майонезом. Закончив, слизал с рук каждую капельку, закрыв глаза, откинув голову, с выражением экстаза в каждой черте. Каждое движение губ излучало блаженство. Вылизав пальцы начисто, он схватил упаковку бекона, разорвал бумагу, зубами располосовал внутренний пластиковый пакет и вытряхнул оттуда целый фунт нарезанного бекона. Сложил, плюхнул на ломоть хлеба, сверху прикрыл еще одним и вгрызся в сандвич жадно, по-волчьи. Выражение божественного наслаждения ни на миг не покидало его лица. Лица гурмана, вкушающего самый что ни на есть изысканный в жизни обед. По шее ходили большие желваки, каждый раз, когда в желудок отправлялась очередная порция. С первым сандвичем было покончено в три укуса. И когда мужчина в очередной раз потянулся за хлебом, в мозгу Дика Маккаскелла яркой неоновой вывеской замигала мысль: Так даже лучше. Почти живая. Холодная, но почти живая!

Дик отступил от двери, двигаясь медленно, как под водой. Серый свет дня, казалось, наводнил помещение, приглушая сияние люминесцентных ламп. Ноги вдруг перестали держать его, и прежде чем грязный дощатый пол наклонился ему навстречу, серое сменилось черным.

21

Неизвестно, сколько Дик провалялся на полу; было уже довольно поздно, но точнее сказать он не мог, электронные часы «Будвайзер» над холодильником с пивом, весело мигая, показывали 88:88. На полу валялись три зуба, которые он, вероятно, вышиб при падении. Кровь на верхней губе и подбородке засохла губчатой коркой. Он попытался встать, не сумел и, молясь про себя, пополз к двери. Его молитва была услышана. Маленький красный сортир на колесах исчез. На его месте валялись упаковки из-под бекона, на три четверти опустевшая майонезная банка и половина нарезки белого хлеба. Любопытные вороны – а в здешних местах водились настоящие гиганты – уже обнаружили хлеб и сейчас таскали куски из порванного пакета. Подальше, почти у самого маршрута № 32, еще несколько птиц трудились над застывшей массой бекона и слипшихся кусочков мяса. Похоже, завтрак не пошел на пользу мсье гурману.

Господи! Надеюсь, тебя так выворачивало, что требуха полезла наружу, подумал Дик. Но тут его собственные внутренности взбунтовались с такой силой, словно кишки совершили отчаянное фантастическое сальто-мортале. У него едва хватило времени закрыть рот ладонью. Перед глазами встало уродливо подробное изображение человеческих зубов, впивающихся в сырое, жирное мясо, свисающее с концов хлебных ломтей, серая плоть, прошитая коричневым, как отсеченный язык дохлой лошади.

Дик непроизвольно издал булькающий, несколько приглушенный ладонью звук.

От неукротимой рвоты его спас подвернувшийся автомобиль, как раз то, что нужно, нормальный покупатель. Ну, положим, не автомобиль и не совсем грузовик. И даже не микроавтобус. Один из этих чудовищных «хамви», раскрашенный камуфляжными, зелено-коричневыми пятнами. Спереди двое – Дик почти был уверен в этом – и сзади один.

Дик поспешно повернул к витрине карточку «ОТКРЫТО» и отошел. Он сумел подняться на ноги, хоть за это спасибо, но теперь чувствовал, что опасно близок к очередному обмороку. Они видели меня тут, это как пить дать. Сейчас войдут и спросят, куда девался тот, другой, потому что они гонятся за ним. Им нужен он, мужик с беконом. И я скажу. Все равно заставят. А потом я…

Рука сама собой поднялась к глазам. Два пальца, покрытые запекшейся кровью до второго сустава, заметно подрагивали. Дику показалось, что они угрожающе тянутся к нему. Эй, глаза, что поделываете? Наслаждайтесь тем, что видите, потому что скоро мы придем за вами.

Сидящий на заднем сиденье вроде бы подался вперед, сказал что-то водителю, и машина рванула вперед. Заднее колесо расплескало лужу блевотины, оставленной предыдущим посетителем. «Хамви» развернулся, помедлил секунду и рванул в направлении Уэйра и Куэббина.

Едва он исчез за первым холмом, Дик Маккаскелл всхлипнул и побрел к прилавку, спотыкаясь и пошатываясь (но на своих ногах!). И тут взгляд его упал на три зуба, валявшихся на полу. Три зуба. Его. Малая цена за все, что могло бы быть. О да, совсем никчемная.

У самого прилавка он остановился, ошеломленно уставясь на три долларовые банкноты, все еще лежавшие на коврике. За это время они успели покрыться красно-оранжевой мохнатой шкуркой.

22

– Е есь! Езай аше, Оин!

Оуэн, это я, устало подумал Андерхилл: к этому времени он понимал Даддитса достаточно хорошо (это не так сложно, главное, настроить слух и приспособиться). «Не здесь. Поезжай дальше!» Оуэн свернул на маршрут № 32, а Даддитс свалился на спинку сиденья и снова закашлялся.

– Смотри, – сказал Генри, показывая пальцем. – Видишь?

Оуэн видел. Кипу оберток, мокнувших под дождем. И банку майонеза. Он прибавил скорости и двинулся на север. Дождь неустанно бил о стекло с такой силой, что даже «дворники» не справлялись. Скорее всего через час-другой он превратится в крупу, а потом и в снег. Совсем измученный и странно-тоскующий по уходящей волне телепатии, Оуэн вдруг понял: больше всего он жалеет о том, что приходится умирать в такой паршивый день.

– Далеко он от нас? – спросил Оуэн, не смея задать подлинный вопрос, единственный, имеющий смысл: «Мы уже опоздали?»

Наверное, Генри сказал бы правду…

– Он там, – рассеянно бросил Генри, вытиравший лицо Даддитса влажной тряпкой. Даддитс благодарно смотрел на него, пытаясь улыбнуться. Пепельные щеки блестели от пота, черные круги под глазами все ширились, как у енота.

– Если он там, почему мы должны были ехать сюда? – взорвался Оуэн. Он гнал «хаммер» со скоростью семьдесят миль в час, очень, очень опасно на скользкой двухколейной асфальтово-щебеночной дороге, но выбора все равно не было.

– Боялся, что Даддитс не выдержит, – пояснил Генри. – Если это случится…

Даддитс жалобно застонал, схватился за живот и скорчился. Генри, все еще стоявший на коленях, осторожно погладил худую шею.

– Полегче, Дадс, – попросил он. – Успокойся, с тобой все в порядке.

Но с Даддитсом было худо. И Оуэн, и Генри знали это. Сгорающий от жара, сотрясаемый болью и ознобом, несмотря на вторую таблетку преднизона и еще две – перкосена, он харкал кровью при каждом приступе кашля. До полного порядка было далеко, как до небес. Некоторым утешением служило то, что симбиоз Джоунси – Грей тоже терпел немалые трудности. Порядок тоже им не снился.

Бекон. Причиной всему был бекон. Они всего лишь надеялись немного задержать мистера Грея. Никому и не снилось, к чему приведут печальные последствия обжорства. Неудивительно, что желудок Джоунси не выдержал. После первого фонтана рвоты прямо у магазина мистеру Грею пришлось останавливаться еще дважды по дороге в Уэйр. Каждый раз он, не выходя, высовывался из окна, извергая бекон почти в конвульсиях.

Потом начался понос. Он остановился на бензозаправке «Мобил» и едва успел добежать до мужской комнаты. Табличка у заправки гласила: ДЕШЕВЫЙ БЕНЗИН, ЧИСТЫЕ ТУАЛЕТЫ. Но к тому времени, как мистер Грей вышел, вторая часть таблички уже была недействительной. На этот раз мистер Грей никого не убил, что Генри посчитал плюсом.

Прежде чем свернуть на дорогу к Куэббину, мистер Грей еще два раза нажимал на тормоз и нырял в ближайшие кусты, где пытался разгрузить восставшие внутренности Джоунси. К этому времени ливень сменился огромными хлопьями мокрого снега.

Взбешенный мистер Грей, исходя злобой, непрерывно рычал на Джоунси, особенно после каждой остановки. Обвинял его во всех грехах. Во всем виноват Джоунси. Джоунси подставил его. Джоунси подстроил эту пакость.

Куда легче было забыть о терзающем голоде и ненасытной жадности, подстегнувшей сожрать четыре фунта бекона одним махом, да еще и пальцы облизать.

Генри не раз видел подобных пациентов, предпочитающих из всей массы фактов выбирать те, что их оправдывали, и валить вину на кого угодно, только не на самих себя. В каком-то смысле мистер Грей был двойником Барри Ньюмена.

До чего же человечным он стал, думал Генри. На удивление человечным.

– Говоря о том, что он там, – спросил Оуэн, – что именно ты имел в виду?

– Сам не знаю. Он снова заблокировался. Даддитс, ты слышишь Джоунси?

Даддитс измученно улыбнулся и покачал головой.

– Исе Ей зял аси аты, – что в переводе на обычный язык означало: «Мистер Грей взял наши карты».

У Даддитса не хватало слов описать, что произошло на самом деле, но Генри читал в его мозгу, как в открытой книге. Мистер Грей, не сумев ворваться в крепость Джоунси и украсть карты, каким-то образом стер с них картинки.

– Даддитс, как ты? – спросил Оуэн, глядя в зеркальце заднего обзора.

– Я оей, – сказал Даддитс и тут же затрясся. На коленях лежали желтая коробка и коричневый пакет с лекарствами… и странной бечевочной паутиной. Он совсем утопал в просторной синей куртке, но все равно дрожал.

Быстро он уходит, как вода в песок, подумал Оуэн, когда Генри принялся снова вытирать лицо старого друга.

«Хамви» забуксовал, съехал к самой обочине, опасно танцуя на грани катастрофы: авария при такой скорости наверняка завершилась бы гибелью всех троих, а если и нет, все равно покончила бы с последним слабым шансом на то, что мистера Грея удастся остановить. Но Оуэн сумел справиться и на этот раз.

И невольно оглянулся на бумажный пакет, вернувшись мыслями к этой штуке из шпагата. «Мне Бивер послал. На прошлое Рождество. На той неделе».

Общаться телепатически, подумал Оуэн, все равно что закупорить письмо в бутылку и швырнуть в океан. Но он все равно попробовал послать мысль, как он надеялся, в направлении Даддитса.

Как ты называешь это, сынок?