Пленница Седов Б.
На следующий день, произведя рокировку параши и тумбочек, Монучар сумел отвоевать у комнатушки немного пространства, на котором разместил тренажер «беговая дорожка» и нечто вроде пюпитра, за которым можно было читать и писать стоя.
— Теперь мне не помешал бы еще и солярий. И ежедневные трехчасовые прогулки на свежем воздухе, — сказала Тамара, увлеченно изучая несложный пульт управления «дорожкой».
— …И пятидесятиметровый бассейн, — язвительным тоном продолжил Моча. — И общество благовоспитанных молодых людей. Чистокровный арабский скакун, «Ламборджини», двухмоторная «Сесна»… Я могу тебе обещать только то, что уже через месяц будут готовы твои новые апартаменты. Так что готовься к переезду. И наверстывай упущенное время. Завтра у тебя начинается новый учебный год. Вернее, продолжается старый…
На следующий день скромная библиотека Тамары увеличилась более чем в два раза за счет профессионально подобранной учебной литературы за седьмой класс, и девочка, наконец, твердо решила перенести ударение в укороченном имени Монучара со второго слога на первый.
И при этом впервые набралась смелости признаться себе в том, что вот уже несколько дней, как из самых глубин ее души все настойчивее и настойчивее рвется наружу нечто новое, абсолютно неведомое. Причем Тамара с беспокойством отметила, что это нечто имеет непосредственное отношение к Монучару.
Вот только к добру ли это настырно стремящееся на волю…
…ЧУВСТВО?
Позорище! Да какие могут быть чувства у четырнадцатилетней девчонки к пятидесятилетнему старику?!! Как к заботливому хозяину. Как к надежному другу. Как к человеку, по горькой иронии судьбы заменившему ей и отца, и деда… и мать, и вообще всех людей, вместе взятых. Да, только так, и не иначе!
Но кроме этого существует что-то еще!
НЕЧТО!!!
Глава 11
МАФИОЗИ ТОЖЕ ПЛАЧУТ
— Какие у нас дальнейшие планы? — пряча за спину правую руку с «Сикемпом», спрашиваю я у Олега.
— Планы? — Он стоит у меня за спиной и — хотя я этого и не вижу, но в этом даже не сомневаюсь — поверх моего плеча настороженным взглядом изучает дворик между крыльцом и забором. Четыре чугунных фонаря а-ля XIX век. Дурацкая беседка по центру. Ни души… — Если честно, с дальнейшими планами полный голяк. Эти парни сейчас могут быть где угодно.
«С одним уточнением, — думаю я, — где угодно, но только в пределах землевладения покойного Юрия Ивановича. А значит, где-то поблизости.Интересно, по какому маршруту обходят периметр Юриковых владений его стояки? Где устроить на них засаду? Да и вычислят нас раньше, чем мы успеем прицелиться, — у охраны обученная собака. И, как уверяет Олег, волыны с полными обоймами и без глушаков. Если только дать стоякам пустить в ход свои дуры…
А ведь пальба из пээмов сразу поднимет хипеж на всю округу. Бдительные соседи вызовут местных легавых. Предположим, что до приезда ментов мы с Диной успеем стряхнуться отсюда. Но, если нас сразу же за воротами не подхватят те, кто срежиссировал сегодняшнюю оперу, нам определенно гаплык. Прежде чем нас повяжут, мы пошатаемся по местным лесам без надежных ксив и без денег пару часов. На большее можно и не рассчитывать.
Одним словом, погуляем немного на воле и обратно в квадрат…
Не за этим, признаться, мы сюда притащились!
К тому же Олег предупреждал, что для соседей и случайных прохожих сегодняшней ночью здесь все должно быть чики-чики — тихо и мирно, как за высокими монастырскими стенами.
А для этого нужна какая-нибудь военная хитрость.
А уж что-что, а изобретение военных хитростей — после рукопашного боя мой любимый вид спорта.
— Надо вернуться в дом, взять рацию и выйти на связь с этим дозором, — оборачиваюсь я к Олегу, — спросить, где сейчас находятся. А еще лучше под каким-то предлогом попросить подойти к крыльцу. Вот только у них, наверное, есть какие-то позывные…
Дина-Ди меня словно не слышит, размышляет о чем-то своем — наверное, о том, как поскорее ввязаться еще в какую-нибудь шухму. Олег же взирает на меня так, как порой мудрый отец смотрит на свое неразумное чадо, неожиданно предложившее самим переделать их старенький «Запорожец» в межпланетный корабль и слетать на Луну».
— Ты права, — улыбается мне «мудрый папаша», — нам надо знать позывные, нам надо придумать достоверный предлог, нам, наконец, надо уметь обращаться с этими «Моторолами». Ты умеешь?
Я отрицательно качаю головой.
— И я не умею, Лариса. А даже если бы и умел, даже если бы знал позывные и даже если бы ухитрился подделать голос их покойного шефа, то шансов на то, что стояки ничего не заподозрят и беспечно выйдут на нашу засаду, практически нет. То, что ты сейчас предлагаешь, — это порожняк. Так что возвращаемся, девочки, в дом. Довольно отсвечивать здесь, как три тополя на Плющихе. Подождем героев внутри, послушаем, будут ли вызовы по рациям, понаблюдаем за мониторами…
И тут я выдвигаю еще одно предложение:
— К дьяволу дом! Что, так и будем ждать у моря погоды, пока нас всех не повяжут? Что стремного в том, чтобы обойти территорию, залезть в этот сад…
— Он довольно большой и запущенный, — не дает досказать мне мою мысль Олег. — Там темно. К тому же охранники знают в этом саду каждый куст. Плюс ко всему, не забывай о собаке. Мы обнаружим себя, не пройдя по саду и шага. Так что давай в дом, Герда. — Олег обнимает меня за плечо и подталкивает к двери.
М-да, не могу не отдать должное этому парню. Прокачивать наперед невзначайки у него получается как у астролога. И настаивать на своем он умеет.
Зато я умею, если приспичит, упираться всеми копытами и не сдаваться.
Короче, нашла коса на камень.
— Погоди! — Сейчас я упираюсь копытами в плитку, которой выложен пол крыльца, уже не в переносном, а в прямом смысле слова — не хочу позволить Очегу увлечь себя в дом. — Послушай, что еще думаю.
…Метрах в пятнадцати от крыльца открытая беседка, и если я в своем ярко-розовом топике расположусь пряно в ней, не заметит меня только слепой. Как только я, одиноко скучающая, попаду в поле зрения охранников, они сразу же подвалят ко мне. Выяснить, какого рожна я торчу именно здесь, а не там, где мне положено. Да и просто потрепать языками с биксой и скрасить тоскливую монотонность ночного дежурства. Наконец, попросту, по-мужицки, подкатить к неожиданно оказавшейся не при деле профуре. Кобели они или не кобели, в конце-то концов!
А дальше их можно мочить разве что не в упор из окаймляющих беседку кустов! Как в тире!
— …Элементарно, Ватсон! — подвожу я итог.
— А собака? — начинает выискивать дыры в моем нехитром сценарии Олег. — Ведь унюхает, сволочь, засаду, полезет сразу в кусты!
— Собака в первую очередь заинтересуется мной, — парирую я. — Ну, а если вы опасаетесь, что вас обнаружат раньше времени, то и не надо, справлюсь без вас. Главное, усыпить бдительность стояков, подпустить их поближе к себе и расстрелять в упор.
— Из «Сикемпа»? И куда ты его намерена спрятать? В трусы? Это тебе не флакончик.
— Не получится из пистолета, я за пару секунд просто вырублю их ногами. Всех троих. Они против меня телята. Подтверди, Дина.
Дина-Ди наконец вышла из своего отрешенного состояния и с нескрываемым интересом внимает моим рассуждениям. Правда, пока не произнесла ни слова…
— Может, туда пойду я? — Вот и первое слово! Даже несколько слов. И выразительный кивок на беседку.
— Нет, Дина-Ди. Ты на огневую позицию, в кустики, — отрезает Олег. Ура! Опера с беседкой и мной в роли живца единогласно утверждена худсоветом. А расстановка двух примадонн, которые исполнят свои партии, такова: я — прям Наташа Ростова — в беседке, Дина-Ди с автоматом в кустах. Олег в роли суфлера — прикрытия — затаится в холле возле дверей. Дело только за декорациями.
Диана за считанные секунды успевает слетать на третий этаж: и приносит оттуда почти полную бутылку «Мартини» — это и есть декорация. Вернее, мой антураж. Остается занять свои места на сцене, и можно поднимать занавес. Жалко, что не было времени на репетиции.
Минуло уже более десяти минут с того момента, как мы выползли на крыльцо, а никого из троих оставшихся в живых стояков по-прежнему не видать. Странно. И это настораживает.
— Какого черта эти придурки где-то лазают? — Я забираю у Дины-Ди бутылку «Мартини», а взамен отдаю свой «Сикемп». Из которого за весь сегодняшний веселенький вечер так и не удалось произвести ни единого выстрела. За всю жизнь — ни единого выстрела. Жаль! Как же я не люблю чего-нибудь не уметь!
Диана втискивает «Сикемп» за пояс шортиков:
— Удачи, сестренка. И помни: когда будешь общаться с няньками, не стой между ними и мной. А я-то уж не промажу. Отвечаю, все будет о'кей.
Я спускаюсь с крыльца, в любую секунду ожидая грозного окрика из-за угла. Беспечно помахивая бутылкой «Мартини». И проклиная тесные «мыльницы». До беседки каких-то два десятка шагов, но, кажется, из-за этих колодок их никогда не пройти.
Но надо пройти! Занять свое место в беседке. Внимательно осмотреться — по-прежнему ли поблизости нет ни души? И подать сигнал Дине-Ди. Только тогда она перебежит к намеченной огневой позиции в кустах.
Я усаживаюсь на скамейку со спинкой, кладу рядом «Мартини» и двумя яростными рывками сдергиваю со ступней ненавистные «мыльницы». И только тогда, развернувшись вполоборота и поджав под себя правую ногу, медленно оборачиваюсь назад. Скучающим взглядом обозреваю окрестности: высокая стена из красного кирпича… чугунные уличные светильники… три блестящие иномарки…
Вокруг никого. Ни собак. Ни стояков. Лишь комары. И неказистый домина, доверху набитый трупешниками. И Дина-Ди, на крылечке с нетерпением дожидающаяся моего условного знака.
Я сладко потягиваюсь.
И в тот оке момент Диана буквально выстреливает с крыльца. Не стартует, не отправляется в путь, а именно выстреливает. Раз… два… три… и я ее больше не вижу, от меня ее уже скрывают кусты. И при этом ни шороха! Выучке этой парашютистки можно лишь позавидовать!
Я встаю со скамейки и подхожу к кустам, за которыми находится моя боевая подруга.
— Как ты?
— Еле втиснулась в эти сраные дебри, — доносится недовольный голос Дианы. — Меня не заметно?
— Ничуть. — По правде сказать, немного заметно, но это только если спецом вглядываться. А какому уроду придет в голову разглядывать кустики, когда рядом с ним в этот момент буду я. Другое дело — собака, но здесь я надеюсь на русский авось.
— Олег уже в доме, — докладываю я. — Только что высунулся, помахал рукой. Дин, тебя жрут комары?
— Как и тебя! Послушай, подруга, шла бы ты на скамеечку, пила б свой «Мартини». И не отсвечивала б возле меня…
Я снова устраиваюсь на скамейке и, свинтив с горлышка пробку, отхлебываю немного вина.
«Интересно, когда ж объявятся эти уроды с собакой?»
— Сколько сегодня? — в тот вечер спросил Монучар, не сводя глаз с усердно вышагивавшей по «дорожке» Тамары.
— Прошла три километра, пробежала одиннадцать. Закончила по истории Киевскую Русь, написала изложение по Шукшину, сама себе поставила тройку, зато не сделала ни одной грамматической ошибки. Моча, ты сможешь купить мне кассеты с недублированными фильмами? А то я боюсь совершенно забыть английский. И еще, мне очень нужен компьютер.
— Ты же видишь, сюда просто некуда втиснуть даже самый маленький компьютерный столик. Потерпи еще три недели. И прошу тебя, не напоминай мне о компьютере. Я пока еще не страдаю провалами памяти.
— Хорошо, потерплю! — Девочка яростно щелкнула тумблером на пульте управления, и рифленая лента «дорожки» заскользила с удвоенной скоростью. — Потерплю!!! Заметано, босс! Вот уж чему я научилась лучше всего, так это терпеть! Прямо хоть отправляйся на первенство мира и становись чемпионкой! Но я не хочу быть чемпионкой! Ты понимаешь?!! Я мечтаю всего лишь вдохнуть хоть глоточек свежего воздуха и вспомнить, как выглядит солнце! — Еще несколько щелчков регулятором скорости. — Я мечтаю хотя бы раз в год помыться под душем, а не в тазу! Я вся насквозь провоняла потом!
Монучар молчал. А что ему было сказать в ответ?
— Извини, Моча. — Тамара выключила тренажер, оперлась на пульт управления, восстанавливая дыхание. — Кажется, у меня стремительно сносит крышу. Происходит то, чего не смогли добиться Толстая Задница и дядька Игнат… Неужели мне нельзя хотя бы на час подняться наверх и просто посидеть возле распахнутого окна? Ты можешь приковать меня к батарее наручниками.
— У меня нет наручников, — уставившись в пол, пробормотал Монучар.
— Там сейчас лето, — мечтательно прошептала Тамара. — Тепло. Солнце еще не зашло…
— Там сейчас идет дождь.
— Я хочу дождь! Я мечтаю под душ! — Девочка отступила от тренажера и вдруг с разворота хлестко влепила ногой по пульту управления. Пульт даже не дрогнул. Ступня онемела. — Чего уставился?!! А пу проваливай!!! — окончательно взорвалась Тамара. — Проваливай, слышишь!!! Я хочу в туалет!!! Пшел вон из комнаты?!! Или мне влепить тебе по морде, чтобы понял?!!
— Я не хочу тебя провоцировать. — Грузин тяжело поднялся с табурета, поплелся к двери. — У тебя теперь и без того будет болеть нога. А чтобы влепить мне по морде, тебе предстоит еще долго тренироваться. Спокойной ночи, Тамара. Отдыхай. Мне кажется, сегодня ты просто перезанималась.
Он ушел, а девочка еще долго, установив тренажер на один из наиболее жестких режимов, несмотря на боль в отбитой ступне, изводила себя бегом, пока не темнело в глазах и во рту не появлялся привкус крови. Тогда она, сев на шпагат, давала себе короткую передышку. И снова бег до изнеможения… Опять шпагат…
Потом ее рвало. И всю ночь она не могла уснуть. А наутро болели все без исключения связки и мышцы так, будто вечер накануне она провела в молотилке. Когда Монучар принес завтрак, девочка еще лежала в постели и не сводила с грузина злобного взгляда.
— Как себя чувствуешь? — участливо спросил Монучар, устанавливая на тумбочку поднос. И не удостоился никакого ответа.
Хотя Тамара понимала, что неправа, что самой стало бы легче, если бы извинилась. Но внутри продолжали бурлить остатки вчерашней злобы. Девочка мечтала сейчас об одном: чтобы Моча скорее убрался из комнаты, и она опять встала бы на эту проклятую «беговую дорожку». И опять довела бы себя до полнейшего изнеможения. И до рвоты. А потом бы заставила себя заниматься ненавистными химией и биологией. И решать задачки по физике — самые сложные, отмеченные в задачнике звездочками.
«Никак у меня начала проявляться склонность к самоистязанию? — подумала она, влезая в спортивный костюм, когда Монучар вышел из комнатушки. — Нет, это просто нервный срыв. Это скоро пройдет. Вот только что странно: когда мне было в миллионы раз хуже, когда надо мной измывались толстуха и дядюшка, я ни разу не чувствовала ничего подобного вчерашнему приступу необъяснимой злобы. И это несмотря на то, что мое существование улучшилось здесь во сто крат. Меня даже балуют.
Вот и избаловали! Может, это реакция на послабления? Надо всерьез последить за своим поведением. Надо учиться себя контролировать. И уж ни в коем случае не выплескивать свои эмоции на Монучара…
Все! Заметано! Я сегодня же вечером должна перед ним извиниться!»
…Она извинилась, и в тот день они с Монучаром в самой дружеской обстановке провели вместе несколько часов после ужина. Сначала пытались смотреть какой-то малобюджетный ужастик. Не досмотрели, и Моча вызвался помочь Тамаре по физике и математике. И просто поразил девочку тем, с какой удивительной легкостью щелкает самые сложные задачки, параллельно объясняя решения настолько доходчиво, что девочке ни разу не пришлось попросить: «Повтори еще раз. Вот здесь я не поняла!»
Потом они еще долго сидели у тумбочки, пили чай, и Монучар очень занятно рассказывал о своем детстве, которое провел в Кобулети, на побережье Черного моря. Там, где растут настоящие пальмы, а в январе бывает так же тепло, как в Ленинграде в апреле.
Все было просто отлично в тот вечер.
… А на следующий день Тамара ударом ноги разнесла в мелкие щепки свой хлипкий пюпитр. Она так и не поняла, зачем это сделала.
НЕЧТО, — девочка ощущала это каждой клеточкой своего организма — уже почти выбралось на поверхность.
Монучар опустил на тумбочку поднос с едой, молча собрал с пола остатки пюпитра и, прихватив ведро, вышел из камеры. Через минуту вернулся, поставил парашу на место и ушел уже насовсем. В дверном замке скрипнул ключ.
За все это время они не обмолвились ни словечком. Пока Моча занимался уборкой, Тамара сидела на кровати в позе «лотоса» и отчужденно пялилась в экран телевизора.
Она дождалась окончания фильма, спокойно нажала на кнопки на пультах, отключив и видик, и телевизор, взяла с полочки магнитолу, размахнулась и от души шваркнула ее об оклеенную красивыми обоями стену! Китайская «мыльница» разлетелась на осколки.
— Вот так-то лучше, — всхлипнула девочка, и в уголках ее глаз блеснули слезинки. Магнитолу было до невозможности жаль. Ведь другую Моча уже не купит.
Она подошла к своей тумбочке, приподняла с подноса прозрачную выпуклую крышку и посмотрела, что сегодня на ужин. Салат «оливье», огурец и редиска (не нарезанные, как ей и нравится), большой бокал свежевыжатого апельсинового сока (на дне несколько подтаявших кубиков льда), две котлеты с картошкой и зеленым горошком (еще горячие).
Всё так аппетитно!
К тому же так хочется кушать!
Тамара подцепила поднос под угол и резким движением подбросила вверх. Рассыпая содержимое, поднос несколько раз перевернулся в полете и приземлился на обильно удобренный остатками магнитолы пол. Выпуклая стеклянная крышка треснула и разломилась на две почти равные половины.
— Вот так-то лучше, — повторила Тамара и с учебником географии и атласом развалилась на кровати. На предстоящую ночь она поставила себе задачу: усвоить такой объем материала, который в обычной школе проходят за четверть.
Наутро сквозь сон она слышала, как в камеру заходил Монучар, поставил на тумбочку другой поднос. Как же ей было стыдно за то, что учинила вчера! Но развернуться к Моче лицом, разреветься, попытаться хоть как-нибудь все объяснить не хватало решимости.
Стоило Монучару уйти, как Тамара поспешно влезла в спортивный костюм, сняла с крючка подвешенный в углу веник и принялась подметать останки магнитолы и вчерашнего ужина.
Пока уже почти полностью выбравшееся наружу проклятое НЕЧТО вновь не установило власть над Тамаринъш рассудком.
Разбрасывая по комнате только что собранный мусор, поднос повторил свое вчерашнее сложное сальто!
Девочка с плотоядной улыбкой приблизилась к тумбочке:
«Что сегодня на завтрак? Пирожки? Интересно, и с чем? Наверное, с мясом. И большая пиала золотистого бульона, поверху посыпанного мелко нарезанной травкой. И бутерброды с грудинкой. И черешня. Желтая, крупная и, наверное, такая вкусная!»
Скинутый с тумбочки завтрак заметно добавил мусора в комнате, а Тамара, вновь взяв в руку веник, расчистила для себя небольшое пространство и, оперев ступню о край кровати, принялась разрабатывать растяжку. Размышляя при этом, не расколотить ли заодно телевизор и видик. Или пора взять себя в руки?
Одно из двух.
Она ничего так и не выбрала.
И весь день опять изводила себя на тренажере. Потом решала задачки по математике. И вновь возвращалась на «беговую дорожку».
Монучар опять наводит в келье порядок.
Девочка опять в позе «лотоса» пялится с кровати в телевизор.
На тумбочке очередной поднос с едой. Уже не такой красивый — из тонированного толстого стекла, — какими были те, с которыми так лихо разобралась Тамара. Этот — собрат тех разноцветных уродцев из мягкого пластика, что несут свою трудовую повинность в дешевых рыгаловках.
— Если собираешься скинуть на пол и его, то делай это прямо сейчас, пока я еще не начал уборку. — Это были единственные слова, которые произнес Монучар, войдя в ее камеру.
Грузин провозился с наведением порядка более часа. Тщательно вымыл пол, протер пыль и, довольно бесцеремонно (но молча) согнав с кровати Тамару, заменил ей постельное белье.
Она ожидала всего, чего угодно, но только не этого. Пускай бы он на нее наорал! Пускай бы избил!
«Но почему?!! Почему он даже не задал вопроса, какого ляда я это все вытворяю. Вернее, не я, а кто-то другой внутри меня.
НЕЧТО!
Я отчетливо ощущала последние дни, как оно подступает все ближе и ближе. И вот, кажется, это уже на свободе. А я все еще в плену. И при этом больна. Мне нужен психиатр. Но в первую очередь мне нужно поговорить с Монучаром. Прямо сейчас! Не откладывая ни на секунду! Он меня выслушает! Он все поймет! Он мне поможет!»
Тамара уже спустила ноги с кровати, чтобы бежать к двери и колотить в нее, взывая о помощи, но в этот момент, предупреждая ее порыв, заскрежетал в замке ключ.
…И куда только девались благие намерения! На лице опять бесстрастная маска, ноги сложены в позу «лотоса».
Монучар внес в камеру пюпитр, точно такой же, как тот, что Тамара разбила ногой, и, водрузил его на старое место. Потом швырнул на кровать полиэтиленовый пакет то ли с книгами, то ли с кассетами и уселся на свой табурет.
Тамара ждала, что Моча заговорит первым, но он лишь приподнял салфетку с подноса и убедился, что к ужину девочка так и не притронулась. Пожал плечами, преспокойно достал из-под салфетки высокий бокал и принялся потягивать сок — ее сок!
— Что там? — не выдержала Тамара, кивнув на пакет.
— Несколько сдублированных фильмов. И еще каталог обучающих кассет по английскому.
— Спасибо, — пробормотала Тамара. И только. Дальше язык словно примагнитился к нёбу.
Но, к счастью, этого комплекса был начисто лишен Монучар.
— Что с тобой происходит, Тамара? Объясни, почему ты разбила пюпитр, магнитолу, расколотила подносы с едой? Стремилась что-то мне доказать? Возможно, это имело бы смысл, если бы я был в состоянии понять, что именно. Скажи, у тебя нет ощущения, что все эти погромы устраиваешь вовсе не ты, а некая другая Тамара, живущая где-то внутри тебя? Она вдруг вырывается на свободу и делает все, чтобы тебе навредить.
— Что-то вроде того, — буркнула Тамара и, чтобы показать Монучару, что все его заботы о ней ей абсолютно по барабану, выудила из пакета толстый проспект с цветастой надписью на обложке: «Oxford / ENGLISH / Educational Programs in VHS / Contents & Instructions / Oxford University press » и принялась перелистывать глянцевые странички. — Может быть, и сидит где-то во мне вторая Тамара… Может быть, нет… Ты считаешь, что у меня расщепление сознания?
— Это называется деперсонализацией или диссоциативным расстройством личности. Скажи, ты хорошо помнишь, как учиняла все эти погромы?
— Что, генацвале, возомнил себя доктором? — Тамара взяла с тумбочки маркер и принялась помечать те пункты в списке обучающих курсов, которые устраивали ее по уровню сложности. — Решил сам поставить диагноз, потому что настоящего специалиста пригласить ко мне боишься? — Моча молчал.
— Та-а-ак, дорогой! Только прошу тебя, не забивай себе голову моими проблемами. И не волнуйся, у меня нет никакой… как там… деперсонализации. Я ошибочно думала, что ты куда проницательнее. Считала, что и ребенку известно: в неволе животное перестает принимать пищу и готово наброситься на любого, до кого сумеет добраться…
— Другими словами, это бунт?
— Нет, это только прелюдия.
— Интересно, почему же ты, когда жила у Игната, вела себя по-другому?
— Во-первых, и у дядюшки я не была безответной овечкой. Во-вторых, я тогда придерживалась иной тактики. Это была затяжная война, когда не было смысла переть в атаку, а надо было выжидать, когда эти придурки допустят ошибку, чтобы этим воспользоваться. Теперь все изменилось. Я совсем не владею ситуацией. Я даже не представляю, что находится там, — Тамара кивнула на дверь, — за пределами этой каморки. Я не знаю ничего о тебе. Кто ты такой? Чем занимаешься? Зачем тебе вдруг понадобилась я?
— Я же тебе все объяснил.
— Я не верю вот ни на столечко, в те сладкие перспективы, что ты мне описал. Я хочу прямо сейчас получить подтверждение, что, действительно, когда-нибудь стану свободной. Я хочу выйти из этой камеры и посмотреть, что это за дом, в котором ты меня держишь! Я хочу подышать свежим воздухом! Я хочу под душ!!!
«И дался мне душ! А ведь, кажется, этот „Казбек“ начинает понемногу выходить из себя».
— Это условия прекращения погромов и голодовки?
— Это лишь предварительные условия. Окончательные я сформулирую тогда, когда ты выполнишь эти, продемонстрируешь мне свою добрую волю, — жестко отчеканила Тамара, отложив в сторону маркер и «Contents & Instructions».
И при этом подумала, что говорит абсолютно не то, что собиралась сказать.
«Это говорит та, другая, Тамара, сидящая где-то внутри и взявшая на себя роль суфлера, — то самое нечто, уже обретшее неограниченную свободу и власть надо мной. И следует отдать ей должное, держит она себя по высшему классу! Возможно, такая жесткая тактика и приведет к положительным результатам».
— А окончательное условие тебе, насколько я знаю, известно. Вернее, не условие. Требование: я — не твоя собственность, Монучар, с которой ты можешь сделать все, что пожелаешь; я — свободный человек. Если не выйдет обрести свободу на то, чтобы покончить с собой, решимости мне достанет! Поверь! — улыбнулась та, другая Тамара.
— Теперь все? — жестко спросил Монучар и резко встал с табуретки.
«Никак, переборщила? Достала невозмутимого аксакала? Кто я такая, чтобы выдвигать требования? И перед кем? Перед мафиози, который в любой момент может спокойно сказать: „Ты достала меня, девочка, своими капризами. Разумнее просто зарыть твой труп в этом подвале. Ну, естественно, придется тебя изнасиловать перед смертью. Не пропадать же добру!“
— Это все?!! — повторил Монучар, и Тамара в ответ неуверенно пискнула:
— Да.
— Спасибо, что разъяснила. Мне теперь все понятно.
Моча переступил порог, но перед тем, как закрыть за собой дверь, как ни в чем не бывало, пожелал:
— Спокойной ночи, Тамара. И поужинай. Считай, что это моя личная просьба.
Девочка улыбнулась: значит, Монучар не очень-то сердится. Возможно, тактика запредельного безрассудства привела к положительным результатам. Вот уж чего не ожидала!
Не вставая с кровати, Тамара подцепила поднос под выступающий над тумбочкой угол и уже привычным движением запустила свой ужин в полет.
Что там было сегодня?
Сосиски, картошка, овощной салат, бутерброды, апельсиновый сок и половинка маленькой дыни образовали сюрреалистический натюрморт.
К тому же голод, так мучивший девочку утром, к вечеру притупился. И, вообще, жизнь сейчас казалась не такой уж сопливой.
Без излишнего напряжения девочка пробежала на тренажере пять километров, полчаса поработала над растяжкой и, разложив на новом пюпитре тетрадку, учебники и задачник, принялась решать задачки по физике. Те, что со звездочками.
Следующие три дня были подобны трем сериям мыльной оперы для постояльцев дурдома. Первая серия:
Утром Монучар приносит воду для умывания и поднос с завтраком. Ставит его на тумбочку и с жалостью смотрит на притворяющуюся спящей Тамару. Вздыхает и, стараясь не вляпаться в остатки ужина, разбросанные по полу, выходит из камеры.
Уборкой он занимается вечером. Собирает с пола в большое ведро вчерашний ужин и завтрак, присоединившийся к нему днем, выносит все это из комнаты. Потом возвращается, ставит на тумбочку новый поднос, аккуратно накрытый белой салфеткой, и только тогда произносит первое слово.
Монучар: — Ты составила список?
Тамара: — Возьми на пюпитре. В зеленой тетрадке. Я записала там пять кассет.
Монучар: — Не маловато?
Тамара: — Все равно не успею их досмотреть. (Намекает на то, что раньше помрет с голодухи)
Все это время девочка сидит на кровати и делает вид, что внимательно смотрит сдублированный фильм о проповеднике негритянской евангелистской общины из Батон-Ружа.
Монучар: — И как, все понятно, что они говорят? Чего это там на экране одни только негры?
Тамара (с ехидной ухмылкой): — Ты прав, генацвале, одни только негры. А понятно мне только то, что в той забегаловке, где твой человек купил этот киношедевр, над ним посмеялись. Пусть он возьмет эту кассету и швырнет ее в рожу тому, кто ее ему втюхал. А еще лучше сразу отправь туда киллера. У тебя ведь есть киллер?
— Естественно, есть, — улыбается Монучар и выходит из комнаты. Перед тем, как закрыть дверь, говорит как обычно: — Спокойной ночи, Тамара. Поужинай.
Тамара: — Спокойной ночи. Поужинаю.
Вторая серия:
Утром Монучар приносит воду для умывания и поднос с завтраком. Ставит его на тумбочку и с жалостью смотрит на притворяющуюся спящей Тамару. Вздыхает и, стараясь не вляпаться в остатки ужина, разбросанные по полу, выходит из камеры.
Уборкой он занимается вечером. Собирает с пола в большое ведро вчерашний ужин и завтрак, присоединившийся к нему днем, выносит все это из комнаты. Потом возвращается, ставит на тумбочку новый поднос, аккуратно накрытый белой салфеткой, и только тогда произносит первое слово.
Монучар: — У тебя еще не появились спазмы в желудке?
Тамара (раздраженно): — Не появились.
Монучар: — Чем занималась сегодня?
Тамара: — Историей, математикой, физкультурой. Прошла шесть километров, пробежала одиннадцать.
Монучар: — И как у тебя только хватает силенок? Ты ведь не ешь ничего уже четвертые сутки.
Тамара: — Тем лучше. Скорее умру.
Монучар: — Ты так этого хочешь?
Тамара: — Я хочу хотя бы час подышать свежим воздухом! Я хочу увидеть солнечный свет! Я хочу выходить в туалет, а не мочиться в это ведро! Я хочу помыться под душем… Да сколько раз можно перечислять!
Монучар: — Скоро ты все это получишь. Я тебе обещаю: уже очень скоро, Тамара.
Тамара: — Вот когда получу… С трудом верится, генацвале. У меня куда больше шансов умереть с голоду.
В этот момент она с удовольствием смотрит авантюрный фильм про пиратов Карибского моря. В противовес вчерашней мути здесь полным-полно экшна и до минимума сокращены диалоги. Да и фильм не штатовский, а английский, так что понятно все до единого слова. Не лез бы только со своими расспросами проклятый грузин, а то придется перематывать пленку назад!
Но Монучар уже выходит из комнаты. Перед тем, как закрыть дверь, говорит как обычно: — Спокойной ночи, Тамара. Поужинай.
Тамара: — Спокойной ночи. Поужинаю. «Черт! Задолбал уже этим „Поужинай“! И ничего до него, до упертого ишака, не доходит! Или он решил посоревноваться со мной в игре „Кто кого переупрямит?“ Что ж, дорогой, я согласна. Правда, у тебя заметная фора.
А сегодня еще предстоит написать хотя бы полсочинения по Некрасову. Не забрасывать же учебу из-за того, что не ем уже четверо суток! Все еще изменится к лучшему».
«И это пройдет», — было выгравировано на перстне у Соломона.
Третья серия:
Утром Монучар приносит воду для умывания и поднос с завтраком. Ставит его на тумбочку и с жалостью смотрит на притворяющуюся спящей Тамару. Вздыхает и, стараясь не вляпаться в остатки ужина, разбросанные по полу, выходит из камеры.
Уборкой он занимается вечером. Собирает с пола в большое ведро вчерашний ужин и завтрак, уже днем присоединившийся к нему, выносит все это из комнаты. Потом возвращается, ставит на тумбочку новый поднос, аккуратно накрытый белой салфеткой, а на пюпитр кладет яркую картонную коробку.
Тамара (приподнимается, чтобы получше ее разглядеть): — Что это?
Монучар: — Подарок за то, что ты такая прилежная. Во всем меня слушаешься, убираешься в комнате, хорошо ешь. Я же обещал тебе кассеты с курсом английского. Здесь все пять, что ты заказала. И парочка свежих недублированных фильмов. Те ты уже просмотрела?
Тамара: — Да, просмотрела.
Монучар: — Сложи все в пакет. Я завтра швырну их в рожи тем, кто всучил их моему идиоту. Правда, киллера посылать не буду. Его услуги слишком дорого стоят.
Тамара (улыбается): — Не надо киллера. Я их прощаю. Там оказался лишь один плохой фильм.
Монучар: — Тем лучше. Я рад за тебя. И за них.
Он сегодня заметно торопится и, забрав у девочки пакетик с кассетами, сразу же направляется к двери.
— Спокойной ночи, Тамара.
— Спокойной ночи.
«Ты, кстати, забыл напомнить мне, чтобы я поужинала. А может быть, вовсе и не забыл? До тебя наконец дошло, генацвале, что ты попусту тратишь слова? И никак, начинаешь уже уступать мне инициативу в игре „Кто кого переупрямит?“ Ха, мне это нравится, „железный Казбек“… Тамара открывает коробку „Oxford / ENGLISH / Educational Programs in VHS“ и извлекает оттуда пять видеокассет и несколько ярких брошюрок, отпечатанных на глянцевой бумаге. — Даже очень нравится!
А может, прекратить эту дурацкую голодовку? К тому же это назойливое агрессивное нечто внутри меня вроде угомонилось.
Как нестерпимо хочется есть!
И как хочется снова наладить нормальные отношения с Монучаром! Как было здорово вместе с ним вечерами гонять чаи и болтать ни о чем.
Так какого же черта понадобилось все это взять и сломать?!!
Все! Решено! Голодовке — нет; здоровому образу жизни и искренней вере в светлое будущее — да!
Вот только поголодаю еще один день, закреплю свой успех… Последний день — завтра. Проклятье! Как хочется есть! Но ничего! И это пройдет!» Четвертая серия (оборвавшаяся на самом интересном моменте):