Колокол по Хэму Симмонс Дэн

Глава 13

– Сегодня вечером у нас ужинает Хельга Соннеман, – объявил Эрнест Хемингуэй. – Тебя тоже пригласили, если ты купишь себе новую рубашку.

– Великолепно, – произнес я, не отрываясь от шифровального блокнота. – Тедди Шелл тоже приедет?

– Разумеется, – ответил Хемингуэй. – Уж не думаешь ли ты, что Хельга отправится вечером в гости без Тедди?

Я прекратил возиться с цифрами и поднял взгляд на писателя.

– Вы серьезно? Или шутите?

– Совершенно серьезно, – сказал Хемингуэй. – Меня представили Хельге сегодня утром, когда я приехал в посольство. Она сразу мне понравилась, и я пригласил их обоих.

– Матерь божья, – сказал я.

Хельгой Соннеман звали ту женщину, которая купалась обнаженной и с которой я едва не столкнулся в задымленном коридоре „Южного креста“. Ее приятеля-плейбоя звали Тедди Шеллом. Сейчас нам было известно о них намного больше, чем неделю назад, когда мы атаковали яхту на пожарном катере.

– Ужин в восемь часов, – сообщил Хемингуэй. – Напитки подадут в половине седьмого. Как ты думаешь, не пригласить ли Дикарку? – Судя по лицу писателя, он от души забавлялся. Тедди Шелл, он же абверовский агент Теодор Шлегель, будет несказанно счастлив познакомиться с Марией.

– Пожалуй, будет лучше приодеть ее и представить как влиятельную особу из Испании, – шутливо предложил я. – И посадить ее за стол бок о бок с человеком, который вместе со своими людьми охотится за ней по всей Кубе и, вероятнее всего, пристрелит, как только она отыщется.

Хемингуэй усмехнулся, и я понял, что эта мысль уже приходила ему в голову и немало повеселила его. Он покачал головой.

– Ничего не выйдет, – сказал он. – Это нарушит равновесие. Марта всегда старается приглашать одинаковое количество гостей обоего пола.

Тедди Шелл, Хемингуэй и я – всего трое мужчин. Хельга Соннеман и Марта Геллхорн…

– Кто же сегодня третья женщина? – спросил я.

– Сегодня вечером нас посетит Фрау.

– Какая фрау?

Хемингуэй вновь покачал головой.

– Фрау, Лукас. С большой буквы „ф“. Моя персональная Фрау.

Я промолчал, а Хемингуэй не стал уточнять. Все выяснится вечером.

После полуночного фейерверка в порту прошло уже восемь дней. Полиция Гаваны и портовый патруль начали было расследование, но члены экипажа пожарного катера заявили, будто бы их единственным стремлением было погасить огонь, а пьяные рыбаки и их лодки словно сквозь землю провалились. Вдобавок господин Тедди Шелл из Рио-де-Жанейро, тот самый человек, который крикнул „свинья!“, в беседе с местными властями и представителями США показал себя такой свиньей, что никто не рвался ему помогать.

Чтобы добыть экземпляры книг, которые могли служить ключом к шифру, потребовалось больше времени, чем мы надеялись. Роман „Три товарища“ Ремарка был относительно свежим и пользовался такой популярностью, что уже на следующий день мы обнаружили его в одной из лавок Гаваны, торгующей немецкими книгами, однако поиски „Геополитики“ Хаусхофера и антологии германской литературы 1929 года затянулись надолго. В конце концов, спустя неделю после нашего спектакля, из Нью-Йорка по авиапочте пришел пакет с обеими книгами.

– Я знал, что Макс не подведет, – заявил Хемингуэй.

– Кто такой Макс?

– Максвелл Перкинс, – ответил Хемингуэй. – Мой редактор в издательстве „Скрайбнерс“.

Я имел лишь самые поверхностные понятия о том, чем занимаются редакторы, но был от души благодарен упомянутому представителю данной профессии за то, что он прочесал книжные магазины Нью-Йорка и отыскал книги, которые мы с Хемингуэем заказали ему по телеграфу.

– Вот дерьмо, черт побери, – произнес Хемингуэй, читая записку, приложенную к пакету с книгами.

– Что случилось?

– Издательская компания „Гарден Сити“ хочет перепечатать Макомбера, и Макс намерен дать им разрешение.

– Что такое макомбер? – осведомился я. – Одна из ваших книг?

Хемингуэй уже привык к моему невежеству и посмотрел на меня без особого выражения.

– „Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера“, – объяснил он. – Это мое произведение. Длинный рассказ. Вытянул из меня столько же сил и крови, как полноценный роман. В тридцать восьмом году я открыл им сборник своих рассказов. Книга не принесла денег ни мне, ни „Скрайбнерсу“, и вот теперь „Гарден Сити“ хочет перепечатать „Макомбера“ в дешевом издании ценой шестьдесят девять центов за штуку.

– Это плохо?

– Es malo, – ответил Хемингуэй. – Es bastande malo. Это значит, что мое произведение составит конкуренцию самому себе – и не только первоначальному изданию „Скрайбнерса“, но и изданию „Библиотеки современной литературы“, которое должно выйти в ближайшее время. „Eso es pesimo. Es“ чертовски „pesimo“.

– Можно их взять? – спросил я.

– Что? Что взять?

– Немецкие книги, которые нужны мне для расшифровки.

– А, – сказал Хемингуэй и сунул мне книги. Он скомкал письмо редактора и швырнул его в кусты. За бумажным шариком погнался кот.

У „Хитрого дела“ выдались хлопотливые деньки. Как только майская жара сменилась нестерпимым летним зноем, „оперативники“ Хемингуэя начали следить за лейтенантом Мальдонадо, который охотился по всему острову за проституткой по имени Мария, подозреваемой в убийстве радиста яхты „Южный крест“. Я намекнул Хемингуэю, что слежка за человеком, который пользуется репутацией хладнокровного убийцы, служит в Национальной полиции и возглавляет поиски женщины, которую мы прячем неподалеку от усадьбы, – дело весьма рискованное, но писатель лишь посмотрел на меня и ничего не сказал. Некоторые из его агентов залегли на дно – они овладевали этим искусством в Испании и в других странах – до тех пор, пока не уляжется шум, вызванный нашим пиротехническим представлением.

Портовые бродяги и рыбаки доложили Хемингуэю о том, что на яхту прибыл новый радист – он прилетел из Мексики, – однако повреждения подшипников и ведущего вала оказались более серьезными, чем предполагали сначала, и запасные части будут доставлены не раньше, чем через неделю.

Пока „Южный крест“ стоял на якоре в гаванском порту, Хемингуэй и его старший помощник Фуэнтес отвели „Пилар“ в Касабланку. Фуэнтес остался следить за переоборудованием судна для разведывательных операций, а я съездил туда за Хемингуэем на „Линкольне“. На протяжении следующей недели мы регулярно получали донесения Фуэнтеса, который ежедневно появлялся на верфи и наблюдал за ходом работ.

Оба двигателя „Пилар“ были перебраны по винтику и форсированы. На борту разместили дополнительные топливные баки для дальних плаваний. Представители военно-морского флота Кубы собирались оснастить яхту двумя съемными пулеметами 50-го калибра, однако американский советник, следивший за переоборудованием „Пилар“, согласился с Фуэнтесом в том, что крепления и сами орудия слишком тяжелы для 38-футового судна, поэтому они так и не были установлены. Вместо них плотники устроили потайные ниши и полки, в которых можно было прятать автоматы Томпсона, три базуки, два противотанковых ружья, несколько маленьких магнитных мин, запас динамитных зарядов, бикфордова шнура, капсюлей и несколько дюжин ручных гранат. От постороннего взгляда гранаты были скрыты хитроумными перегородками.

Когда Гест сообщил нам об этих новшествах, Хемингуэй улыбнулся и сказал:

– Если старушка загорится в море, у нас будут самые пышные похороны в традициях викингов, которые когда-либо видели Карибы.

Военный флот США обеспечил нас новейшей радиоаппаратурой, в том числе оборудованием для пеленгации передач, ведущихся между берегом и морем, между кораблями и с подводных лодок. Определение координат передатчиков должно было вестись методом триангуляции совместно с береговыми базами флота и кораблями союзников в открытом море. Хемингуэй запротестовал, утверждая, что у него нет времени учиться пользоваться аппаратурой и обучать этому экипаж, и посол Браден с полковником Томасоном придали нам морского пехотинца. Его звали Дон Саксон, это был светловолосый парень примерно моего возраста; он выступал на ринге в полусреднем весе. В его личном деле было указано, что он умеет стрелять в темноте из пулемета 50-го калибра. За ужином в „Ла Бодегита дель Медио“ Хемингуэй объяснил Саксону, что, к сожалению, у нас нет пулеметов, но ему придется взять на себя радиосвязь и наши шифры. Мы умолчали о германских кодах, которые пытались расшифровать во флигеле Хемингуэя.

Последним штрихом при превращении „Пилар“ в исследовательское судно была установка быстросъемного плаката „Американский музей естественной истории“.

– Эта штука должна обмануть немецкого шкипера, когда он взглянет на нас через перископ, – проворчал Хемингуэй, уезжая в тот день на верфь, чтобы привести яхту домой. – Может быть, его любопытство разгорится до такой степени, что он поднимет лодку на поверхность и высадится со своими людьми на борт „Пилар“ посмотреть, кто мы такие и чем занимаемся, и мы встретим их огнем автоматов и противотанковых ружей и обстреляем субмарину из базук.

– Ага, – отозвался я. – А может быть, капитан немцев сумеет прочесть только одно слово – „американский“, и, отведя свою лодку на полмили, потопит нас одним залпом стопятимиллиметрового орудия.

Хемингуэй сложил руки на груди и свирепо воззрился на меня.

– На немецких субмаринах класса „740“ нет стопятимиллиметровых орудий, – презрительно заявил он. – Только восьмидесятивосьмимиллиметровая пушка и двадцатимиллиметровые зенитки.

– На новых моделях класса „XI“ стоят стопятимиллиметровые орудия, – возразил я. – А их пулеметы 50-го калибра разнесут „Пилар“ в клочья еще до того, как вы вытащите на палубу базуку или противотанковое ружье, а уже тем более – зарядите их.

Хемингуэй смерил меня долгим взглядом и усмехнулся:

– В таком случае, Лукас, мой загадочный друг, мы – я уже говорил об этом полковнику – окажемся в глубоком дерьме. И ты вместе с нами.

О том, что я оказался в глубоком дерьме, мне стало ясно уже на следующий день после нашей эскапады с фейерверками.

Я сам поставил себя в такое положение, что должен был выбирать – доложить ли, что я незаконно проник на борт яхты, принадлежащей американской некоммерческой организации (не говоря уже о том, что при моем содействии на ней вспыхнул пожар) и практически наверняка лишиться работы, либо умолчать о своих похождениях, дождаться, когда Дельгадо или ему подобные узнают о них и доложат начальству, и уж тогда точно остаться не у дел. Дополнительные трудности для меня создавали пропажа шифровального блокнота и исчезновение женщины из публичного дома. Я решил повременить с докладом об этих второстепенных фактах, и чем дольше я стану ждать, тем более очевидными будут выглядеть мои некомпетентность и лживость, когда правда наконец выплывет наружу. Однако, вздумай я признаться в своих грехах, возникло бы впечатление, будто я провалил задание шпионить за Хемингуэем и выполнял его приказы за счет Бюро.

Обо всем этом я написал в рапорте и после нападения на „Южный крест“, приехав в Гавану по делам организации, отвез его в явочный дом, чтобы передать Дельгадо.

Дельгадо опоздал на несколько минут. Он явился в чистой рубашке и соломенной шляпе, низко надвинутой на глаза. Со своим обычным нахальством он вскрыл конверт с докладом, прочел его и поднял на меня взгляд.

– Лукас, Лукас… – В его голосе слышались изумление и гадливость.

– От вас требуется только передать рапорт, – бросил я. – И потребовать, чтобы Бюро установило личность женщины и лысого мужчины с яхты. В случае необходимости я предоставлю их фотографии и отпечатки пальцев, и мы запросим их досье, если таковые имеются.

Дельгадо постучал пальцем по моему рапорту.

– Если я передам этот документ Гуверу, тебя отстранят от операции и вышвырнут из ОРС еще до того, как ты успеешь прочесть эти досье.

Я внимательно присмотрелся к нему. Уже не в первый и даже не в десятый раз я представил, как мои кулаки врезаются ему в лицо и живот, если дойдет до потасовки. Драка будет серьезная. Я знал, что Дельгадо, вместо того чтобы боксировать, попытается убить меня голыми руками.

– Что вы имеете в виду? – спросил я. – Это не первая противозаконная операция, в которой я принимаю участие.

– Но первая, которую ты осуществил без указаний сверху, – ответил Дельгадо, язвительно кривя губы в ухмылке. – Разве что если ты счел таковым приказ Хемингуэя.

– Мне было ведено выполнять его требования, чтобы втереться к нему в доверие, – возразил я. – Я не смогу выполнить задание, если Хемингуэй не будет мне доверять.

– Почему ты решил, что он тебе доверяет? – спросил Дельгадо. – Неужели ты думаешь, что директор хочет, чтобы человек из его ОРС прятал шлюх от кубинской полиции? Притом подозреваемых в убийстве.

– Она не убивала Кохлера, – сказал я.

Дельгадо пожал плечами.

– Ты не можешь знать этого наверняка. В таком деле все возможно.

– От вас требуется только передать рапорт, – повторил я.

Дельгадо покачал головой и подтолкнул ко мне конверт с докладом.

– Нет, – сказал он.

Я моргнул.

– Перепиши рапорт так, чтобы из него было трудно понять, где ты раздобыл блокнот Кохлера и названия книг, которые используются для шифровки, – велел Дельгадо. – Это Должно прозвучать уклончиво – например, олухи Хемингуэя случайно наткнулись на них. Таким образом ты сохранишь свое место, а нам не придется вновь организовывать операцию с самого начала.

Я откинулся на вертикальную спинку кресла, не спуская глаз со своего связного. „Зачем ты это делаешь, Дельгадо… или как там тебя зовут по-настоящему?“

Словно прочитав мои мысли, Дельгадо улыбнулся, снял шляпу и протер ее поля платком, извлеченным из кармана брюк.

– Какими тайными мотивами я могу руководствоваться, отдавая тебе такой приказ, Лукас?

– Вы ничего не можете мне приказывать, – ответил я. – Вы мой связной, а не контролер. Я отчитываюсь непосредственно перед Гувером, хотя и с вашей помощью.

Дельгадо продолжал улыбаться, но его взгляд стал холодным и невыразительным.

– Как связной между тобой и Гувером я требую, чтобы ты переписал этот чертов рапорт. Сохрани факты и не выпячивай свое участие в событиях. Если директор решит, что ты пляшешь под дудку Хемингуэя, он выдернет тебя отсюда с такой скоростью, что, глядишь, оторвет твою тупую голову. И что тогда? Хемингуэй нипочем не согласится взять другого „консультанта“, и я буду вынужден трудиться вдесятеро, наблюдая за „Хитрым делом“ со стороны, когда болваны из гаванского отделения Бюро станут дышать мне в затылок.

Я посмотрел на отпечатанные страницы своего рапорта и ничего не сказал. В эту минуту меня занимало другое – кто из нас лучше владеет смертоносными приемами рукопашной, я или Дельгадо? Было бы интересно выяснить это наверняка.

Дельгадо взял свою сумку, вынул оттуда два досье и положил их на стол.

– Я решил, что они тебе пригодятся. – Он встал и потянулся. – Я схожу пропустить стаканчик, а ты пока почитай.

Оставь папки на столе. Я вернусь сюда и заберу их.

Я понимал, что он ни в коем случае не оставит меня наедине с секретными материалами в пустом доме. Он затаится где-нибудь поблизости, дожидаясь моего ухода.

Первой я открыл папку потоньше. Это было обычное досье ФБР, а не секретные материалы Гувера под грифом „О/К“. Из оглавления на первой странице был ясно, что я не найду здесь ни отчетов наружного наблюдения, ни расшифровок переговоров, ни компрометирующих фотографий, ни аналитических заметок. Личное дело этой женщины ничем не отличалось от миллионов досье ФБР на других американских граждан – результат анонимного доноса или единичных контактов с людьми, состоящими под надзором Бюро; могло случиться и так, что имя женщины попросту мелькнуло где-нибудь при подозрительных обстоятельствах, и на нее завели папку.

Хельга Соннеман, в девичестве Хельга Бисхофф, родилась 11 августа в Дрездене, Германия. Ее отец погиб на службе кайзера в 1916 году – был отравлен газом во время битвы при Сомме.

Мать Хельги вновь вышла замуж в 1921 году, на сей раз за Карла Фридриха Соннемана. У герра Соннемана были три дочери и два сына от предыдущего брака; одна из сводных сестер Хельги, Эмми Соннеман, впоследствии стала женой Германа Геринга.

В 1936 году Эмми познакомила Хельгу с Ингой Арвад.

Арвад тогда работала корреспондентом в Берлине и обратилась к будущей миссис Геринг с просьбой об интервью. Женщины так понравились друг другу, что Эмми пригласила Ингу в свой загородный дом, где Арвад встретилась с двадцатипятилетней Хельгой, которая приехала в Германию, чтобы стать свидетелем величия Третьего Рейха и побывать на закрытой свадебной церемонии сестры.

В согласии с кратким жизнеописанием Хельга Соннеман перебралась в Штаты в 1929 году, сразу после биржевого краха – сначала как студентка колледжа Уэллсли, где ее главными предметами были антропология и археология, потом – как супруга хирурга из Бостона. Этот брак оказался непродолжительным, и во второй половине 30-х Хельга получила американское гражданство, развелась с врачом и поселилась в Нью-Йорке под собственной фамилией. Последние десять лет она работала независимым экспертом по предметам древнего искусства – ее узкой специальностью были резьба и керамика майя, инков и ацтеков. Хельга сотрудничала с рядом ведущих американских университетов, а в настоящее время подвизалась в нью-йоркском Музее естественной истории.

В досье упоминались ее связи с Герингом и другими высокопоставленными нацистами – по всей видимости, Соннеманы были особенно дружны с Гессом, – однако на протяжении 30-х годов поездки Хельги в Германию были редки и ничем не примечательны. Создавалось впечатление, что красавица блондинка не интересуется политикой. За последние десять лет она несколько раз бывала в Европе, но гораздо чаще путешествовала по Мексике, Бразилии, Перу и другим странам Южной Америки.

Разумеется, в досье то и дело встречалось имя Инги Арвад.

Помимо встреч в Германии и Дании, Хельга была одним из тех людей, которых Арвад навещала в Штатах, приехав туда в 1940 году. Более того, Арвад несколько недель прожила в Нью-Йоркской квартире Хельги, пока из Европы не прибыл доктор Поль Фейос. Перекрестные ссылки в досье Соннеман, опиравшиеся на доклады людей, которые следили за Арвад во время посещения ресторанов в компании Алекса Веннер-Грена, ограничивались упоминанием о том, что „среди присутствующих была также мисс Хельга Соннеман, знакомая мистера Фейоса“.

В конце осени 1941 года, вскоре после того, как любовник Инги Веннер-Грен подарил фонду „Викинг“ яхту „Южный крест“, доктор Фейос и Совет директоров фонда пригласили Хельгу в экспедицию в качестве археолога и хранителя найденных ценностей. В наспех отпечатанном сообщении указывается, что 15 апреля текущего года она отправилась на Багамы, чтобы занять место на принадлежащем „Викингу“ судне „Южный крест“, которое, по данным наблюдения, заправлялось там 17 апреля 1942 года. На этом досье заканчивалось.

О Тедди Шелле не упоминалось ни единым словом.

Досье Шелла было намного солиднее папки Соннеман.

Судя по фотографиям и отпечаткам пальцев, переданным на этой неделе в Бюро старшим специальным агентом Р. Г. Ледди (гаванское отделение), лысый бизнесмен, известный на борту яхты под именем Тедди Шелл, однозначно идентифицировался как Теодор Шлегель, абверовский агент, которого разыскивали бразильская федеральная полиция и ДОПС – политическая полиция этой страны, специализирующаяся на контрразведке, а также Особая разведывательная служба ФБР по обвинению в шпионаже в Бразилии.

Теодор Шлегель родился в Берлине в 1892 году. Начав Первую мировую войну солдатом, в 1918 году он ушел в отставку в возрасте двадцати шести лет, в чине лейтенанта. В результате успешной деловой карьеры он возглавил крупнейшую сталелитейную фирму Германии в Крефельде. В 1936 году его направили в Бразилию, чтобы ликвидировать там убыточное отделение фирмы. Шлегель быстро выполнил это задание и учредил новый филиал „Компаниа де Акос Марафон“ – в досье он фигурировал под названием „Сталелитейная компания „Марафон“. В годы, когда Третий Рейх рвался к войне и владычеству над Европой, Шлегель управлял компанией из штаб-квартиры в Рио-де-Жанейро, время от времени наезжая в контору филиала в Сан-Пауло. Также он нередко бывал в Германии и США, знакомясь с работой сталелитейных предприятий в этих странах. К 1941 году Шлегель несколько раз посетил Нью-Йорк под именем Теодора Шелла, датско-германского предпринимателя и филантропа. По данным налоговых органов, одной из некоммерческих организаций, пользовавшихся финансовой поддержкой Шелла, был фонд „Викинг“, зарегистрированный в Делаваре. В светских кругах Нью-Йорка лысого, всегда изысканно одетого Шелла звали Тедди. В досье имелась фотография, на которой „Тедди Шелл“ с бокалом в руках позирует вместе с улыбающимся Нельсоном Рокфеллером.

В рапорте не было указано точно, когда именно Теодор Шлегель, он же Тедди Шелл, был завербован Абвером, однако по наиболее вероятной версии это случилось во время его поездки в Германию в 1939 году. К 1940 году ДОПС и его американские советники из ФБР заподозрили, что Шлегель является немецким шпионом по кличке „Салама“, который передавал сведения о грузоперевозках союзников с помощью потайной радиостанции, находившейся в Рио либо в его предместьях. Одновременно Салама получал и передавал деньги и шифрованные сообщения через немецкую компанию „Дойче Эдельстальверке“, фирму, которая днем вела с ним дела как со сталелитейным магнатом, а ночами пересылала Абверу в Берлин его объемистые донесения.

Первоначальные подозрения Шлегель навлек на себя своими контактами с немецким инженером Альбрехтом Густавом Энгельсом, абверовским шпионом и радиоспециалистом, известным в южно– и центральноамериканских контрразведывательных кругах под кличкой Альфредо.

Мне не было нужды изучать разведсводку о приятеле Шлегеля Энгельсе. За время работы в Мексике, Колумбии и других странах я отлично познакомился с Альфредо. Теоретически Энгельс являлся радистом Шлегеля в Бразилии, однако он с таким блеском осуществлял операции Абвера, что к 1941 году его радиостанция в Рио-де-Жанейро – в ОРС она числилась под кодовым наименованием „Боливар“ – стала информационным узлом немецкой разведки, к которому стекались сведения из Нью-Йорка, Балтимора, Лос-Анджелеса, Мехико, Вальпараисо и Буэнос-Айреса. Вдобавок Альфредо, он же Альбрехт Густав Энгельс, контролировал несколько сотен агентов, беспрепятственно действовавших в этих городах и десятке Других.

Я знал, что в октябре минувшего 1941 года „Душко“ Попов, тот самый „Трехколесный велосипед“, за которым Ян Флеминг в прошлом августе с таким удовольствием ходил по пятам по португальским казино, прилетел в Рио, чтобы обсудить с Альфредо возможность установки мощного секретного передатчика в Штатах. Согласно досье, Теодор Шлегель присутствовал на этой встрече и вернулся в Нью-Йорк вместе с Поповым под именем Тедди Шелла.

Именно Энгельс передал из Берлина Попову список вопросов об организации обороны Пирл-Харбора, интересовавших японцев.

Весной нынешнего года военное руководство Штатов оказало давление на Бразилию, добиваясь прекращения шпионской деятельности Германии в этой стране. Глава Генштаба США Джордж Маршалл направил бразильскому генералу Гоузу Монтейро письмо, в котором просил и требовал, чтобы бразильская армия и полиция предприняли надлежащие меры.

К своему письму Маршалл приложил выдержки из секретных материалов BMP и БКРГ – перехваченные передачи радиостанции „Боливар“ Энгельса с указанием координат и графика движения „Королевы Марии“, которая отправилась без сопровождения на Дальний Восток с девятью тысячами американских солдат на борту.

ФБР перехватило послание Маршалла и сняло с него копию. Один из заключительных абзацев гласит: „Если бы судно было потоплено, что неизбежно повлекло бы гибель тысяч наших солдат, а в общество просочились слухи о том, каким образом враг узнал о маршруте „Королевы Марии“, данный инцидент поставил бы под удар дружбу между нашими странами“.

На простом языке это означало следующее: если бы транспорт был торпедирован в результате передач „Боливара“, а также некомпетентности и бездеятельности бразильцев, американская военная помощь была бы прекращена.

В ответ, как свидетельствует досье, ДОПС и бразильская федеральная полиция, понукаемые ФБР, BMP, OPC и армейской контрразведкой США, со скрипом начали аресты в районах Рио-де-Жанейро и Сан-Пауло.

Теодор Шлегель остался на свободе. Аресты начались в середине марта и продолжались до конца апреля. В согласии с последним документом досье 4 апреля Теодор Шлегель – он путешествовал под именем Тедди Шелла и, судя по всему, не догадывался об участи своих коллег – вылетел на Багамы, а затем в Нью-Йорк. В Нассау он встретился со своим другом Акселем Веннер-Греном, а в Нью-Йорке – с доктором Фейосом и Советом директоров „Викинга“, которые в ответ на очередное филантропическое пожертвование бизнесмена Шелла назначили лысого аккуратного немца руководителем первой экспедиции принадлежащего фонду исследовательского судна „Южный крест“.

– Святой Иисусе, – пробормотал я, смахивая пот со лба.

По сравнению с этими материалами гордиев узел казался чем-то вроде незамысловатого рукоделия бойскаутов.

Я оставил досье на столе и вышел на улицу, залитую палящим солнцем.

Шифровальный блокнот мертвеца приводил меня в бессильное бешенство.

Должен признаться, я никогда не был особенно силен в криптографии – ни в Квантико, ни в Лагере „X“. Объясняя Хемингуэю абверовскую систему, я выражался весьма расплывчато, но истина заключалась в том, что хотя мне и доводилось довольно часто иметь дело с кодированными сообщениями в Мексике и других местах, как правило, я ограничивался тем, что отсылал их в местное отделение OPC либо вашингтонским экспертам ФБР. В сущности, они умели разгадывать шифры ненамного лучше меня и старались сбагрить эту обязанность BMP, армейской „Джи-2“ или даже разведке Госдепартамента, этому малопонятному органу безопасности, в котором, как полагал Хемингуэй, служил и я.

Я почти не сомневался в том, что мои исходные посылки верны. Сетки шифровального блокнота Кохлера имели стандартный формат. Типичная национальная черта немцев – выработав однажды удобную изящную систему, они неукоснительно придерживались ее, хотя это и было вопиющей глупостью в мире, где любой, даже самый лучший шифр может быть разгадан специалистами противника. И хотя за время наблюдений в канадском Лагере „X“ я не смог добыть тому надежных подтверждений, ходили упорные слухи, будто бы англичане уже взломали самые сложные германские коды и именно этим обстоятельством объясняется успех наиболее блистательных десантных операций Британии. С другой стороны, морские победы Германии над островом все множились, так что если британцы действительно разгадали основные коды противника и принципы действия шифровальных устройств – особенно тех, что использовались на немецких субмаринах, – значит, их командование было готово платить за сохранение этой тайны ценой огромных потерь в кораблях и живой силе.

Я же имел дело с самым заурядным шифром немецкого „функера“ (радиста).

Не было никаких сомнений в том, что этот шифр прост – как я и объяснил Хемингуэю. Почти наверняка одна или несколько книг из каюты Кохлера содержали ключевое слово или фразу, которая являлась основой зашифрованного сообщения. Сетки имели по пять строк с двадцатью шестью столбцами, поэтому ключом к шифру должны быть первые двадцать шесть букв условленной страницы в условленной книге.

Но „какой“ страницы и „какой“ книги?

Я знал, что в случае двадцатишестибуквенных шифров немцы, как правило, назначают для каждого дня года отдельную страницу. „Три товарища“ Ремарка для этого не годились – в небольшом романе было всего 106 страниц. Я предположил, что „Три товарища“ содержат „первое слово“, которое определяет, каким образом разбита сетка. Но на какой странице находится это слово? Ее номер должен был передаваться кодированным сигналом, предшествующим тексту как таковому. Но как организовано послание, которое мы обнаружили в блокноте, – на основе двадцати шести букв или кода „первого слова“?

Я решил, что это не имеет значения. В моем распоряжении были тексты донесений Кохлера: /h-r-s-1-s/r-i-a-l-y/i-v-g-a-m/… и так далее. Мне оставалось лишь выяснить, какие из донесений были закодированы тем или иным шифром, с какими ключевыми фразами или словами, из каких книг они взяты и на каких страницах расположены.

Ну что ж, сто шесть страниц – не так много. Я должен был лишь подставить первые слова из всех страниц, соответствующим образом заполнить сетки и посмотреть, как будет выглядеть расшифрованное сообщение. Многие слова отпадали, поскольку были слишком короткими – „Ich“, „Und“, „Die“ и так далее. Некоторые, например, „uberflutete“ (страница 11), „mussen“ (страница 24), „Gottfried“ (страница 25) поначалу казались подходящими, однако их подстановка приводила к бессмыслице. Уже наступил вечер, когда должен был состояться ужин с Хельгой Соннеман, Тедди Шеллом и загадочной „Фрау“, а я не продвинулся ни на шаг. „Фрау“ собиралась на несколько дней остановиться во флигеле для гостей, и я помог Хемингуэю убрать оттуда карты, папки, досье и пишущую машинку – шифровальный блокнот Кохлера и три книги были спрятаны в сейфе в главной усадьбе, – после чего упаковал свои пожитки и перебрался в „Первый сорт“, где меня встретила Мария Маркес, приподняв брови и чуть искривив полные губы. Дикарке позволили питаться в главном доме вместе со слугами и загорать у бассейна по вечерам, когда Хемингуэй был поблизости и мог ее защитить, однако сегодня ей строго-настрого запретили появляться в финке, и у девицы было отвратительное настроение.

Мне предстояло выполнить в Гаване несколько поручений и вернуть „Линкольн“ в поместье. Кем бы ни была „Фрау“, Хемингуэй собирался встретить ее в аэропорту в половине пятого. В моем распоряжении было два часа.

Я остановился у первого попавшегося телефона-автомата.

Голос в трубке произнес:

– Разумеется, господин Лукас. Приезжайте немедленно.

Мы ждем вас.

„Насиональ“ был самым дорогим отелем Гаваны. Я припарковал машину у пляжа, прошагал несколько кварталов, вернулся, сдваивая след, и пошел вдоль дороги, проверяясь в стеклах витрин и предпринимая другие меры для обнаружения слежки. Я не заметил ни Мальдонадо, ни Дельгадо, ни других людей, которые в последнее время проявляли ко мне интерес. Тем не менее, прежде чем войти в широкие двустворчатые двери отеля, я помедлил. Я еще мог оправдаться за поступки, совершенные мной до нынешнего мгновения. Успешно выполнив задание, я мог умолчать о том, что сыграл главную роль в спектакле с фейерверками и объяснить, что отложил доклад о находке блокнота до его расшифровки.

Но сейчас я собирался нарушить правила ФБР и ОРС и преступить межведомственную этику.

К черту.

– Входите, входите, Лукас, – сказал Уоллес Бета Филлипс, встречая меня в дверях номера 314.

В номере находился еще один человек, но не Коули, шофер, который нас возил. Это был профессионал, высокий, худощавый, молчаливый. Даже в жару он носил пиджак. Я решил, что в его наплечной кобуре находится крупнокалиберный револьвер. Филлипс не представил нас друг другу. Он лишь кивнул, и второй человек вышел на балкон номера, плотно прикрыв за собой дверь.

– Виски? – предложил коротышка, наполняя свой бокал.

– Разумеется, – ответил я. – И кусочек льда.

Филлипс устроился в позолоченном кресле и жестом предложил мне сесть на диван. Сквозь двери и высокие окна в номер проникал рев машин. Ноги Филлипса чуть-чуть не доставали до пола. Его башмаки были начищены до блеска, а кремовый костюм искусно пошит и безупречно выглажен, как и та одежда, которую я видел на нем в автомобиле.

– Чем я обязан такой чести, господин Лукас? – Он пригубил виски, и в хрустальном бокале звякнули льдинки. – Хотите поделиться с нами информацией?

– Нет, задать вопрос, – ответил я.

Он молча склонил лысую голову.

– Говоря гипотетически, – произнес я, – простирается ли ваш интерес к ситуации с Хемингуэем до такой степени, что вы согласились бы оказать помощь в расшифровке неких радиоперехватов?

– Гипотетических перехватов, я полагаю. – Филлипс не выказал ни малейшего удивления.

– Разумеется.

– У вашего Бюро много криптографов, господин Лукас.

Потерпев неудачу, они всегда могут обратиться по своим каналам к Доновану либо в BMP. Так они обычно и поступают. – Я молча ждал, и Филлипс чуть заметно улыбнулся. – Или, быть может, ваш гипотетический случай не требует столь строгой субординации?

– Пожалуй, да, – ответил я.

– Задавайте свой вопрос, – сказал руководитель военно-морской разведки в Латинской Америке.

Я пригубил виски и аккуратно отставил бокал.

– Предположим, некто нашел шифровальный блокнот абверовского агента, – заговорил я. – Со стандартной сеткой. На нескольких страницах сохранился текст сообщений.

– Чтобы восстановить их, требуется знать, какими книгами пользовался агент, – произнес Филлипс, разглядывая янтарный напиток в бокале. Солнечный свет играл на гранях хрусталя и проникал сквозь жидкость.

– Да, – сказал я.

Филлипс терпеливо ждал. Его розовая кожа казалась гладкой и сухой, ногти были недавно отполированы.

„Какого черта, – подумал я. – Я уже и так погряз по самые уши“. Я перечислил названия трех книг.

Филлипс вновь кивнул:

– Так в чем же заключается ваш вопрос, господин Лукас?

– Не подскажете ли, как отыскать нужные страницы и ключевые слова? – спросил я. – Абвер часто их меняет.

– И даже очень часто, – согласился лысый коротышка.

Допив остатки виски, он опустил бокал на приставной столик эпохи Луи XV. – Могу ли я узнать, какую пользу принесет сотрудничество в данном вопросе ОСС, либо BMP, либо обоим этим агентствам?

Я взмахнул рукой.

– Говоря гипотетически, господин Филлипс, КСК… простите, ОСС… равно как и BMP, могли бы почерпнуть из дешифрованных сообщений сведения, имеющие отношение к их операциям.

Несколько долгих мгновений Филлипс внимательно смотрел на меня. Его глаза казались невероятно голубыми.

– А кто будет определять, какие сведения имеют отношение к операциям ОСС, господин Лукас? Мы или вы?

– Я, – ответил я.

Филлипс с шумом выдохнул и опустил глаза, рассматривая узор на персидском ковре под своими сверкающими башмаками.

– Вам известно выражение „купить кота в мешке“, господин Лукас?

– Еще бы, – ответил я.

– Так вот, похоже, мне предлагают товар именно в такой упаковке. – Он пересек комнату, захватил по пути мой бокал, приблизился к бару, налил еще две порции, подал мне мою и подошел к высокому окну.

– Вам известно о бразильской облаве? – спросил он.

– Да.

– Если не ошибаюсь, Абвер даже не догадывается о масштабе произведенных арестов и операций ДОПС, – сказал Филлипс. – ФБР сочло за лучшее продолжать секретные радиопередачи через узел „Боливар“, а аналитики Донована утверждают, будто бы адмирал Канарис и его люди до сих пор не знают об аресте Энгельса и его ближайших помощников.

Я нахмурился.

– Я слышал о выявлении передатчика в Рио в конце марта. Как могло случиться, что Канарис не узнал о провале своей бразильской сети?

Филлипс обернулся. Его силуэт на фоне ярко освещенного окна напоминал мне Гувера в миниатюре.

– Энгельс – если помните, его кличка Альфредо – был арестован в середине марта в числе первых. Но, как я уже говорил, передачи не прекращались.

Я кивнул. ФБР и раньше проделывало этот трюк, продолжая передавать секретные данные, чтобы в будущем воспользоваться вскрытым каналом связи.

– Они должны были идти непосредственно из посольства США в Бразилии, – сказал я. – ОРС не принимала в этом участия.

– Совершенно верно, – отозвался Филлипс. – Вы знакомы со специальным агентом Джеком Уэстом?

– Нет, но слышал его фамилию. Он работал с Лэддом.

– Именно так. Агента Уэста направили в Бразилию вскоре после инцидента с „Королевой Марией“ 12 марта…

Под „инцидентом“ подразумевалась передача радиостанцией в Рио даты отплытия британского судна с девятью тысячами американцев на борту.

—..и он лично следил за арестами, которые производились бразильской федеральной полицией в Рио и Сан-Пауло, – закончил Филлипс. – С тех пор Абвер принимает нерегулярные передачи Альфредо, в которых тот предупреждает о возрастании полицейской активности и просит разрешить агентам залечь на дно…

– Даже не догадываясь о том, что они уже залегли по тюремным камерам, – перебил я. – Однако Бюро не сможет долго водить противника за нос.

Филлипс пренебрежительно взмахнул рукой:

– Достаточно долго.

Только теперь я понял. Радиоигра продолжалась достаточно долго, чтобы Теодор Шлегель отплыл с экспедицией „Викинга“, не узнав о том, что Энгельс и другие его помощники арестованы либо находятся под надзором. Достаточно долго, чтобы адмирал Канарис успокоился и продолжал операции Абвера вблизи Кубы.

На мгновение я буквально похолодел. Британские и американские спецслужбы предпочли пойти на риск потопления немцами „Королевы Мэри“ с девятью тысячами американских солдат, лишь бы не провалить эту операцию. Что происходит, черт побери?

Я мог попросту спросить Филлипса, но понимал, что коротышка вряд ли ответит мне. По крайней мере, сейчас. Какая бы роль ни отводилась мне в этом загадочном замысле, я буду вынужден играть ее, прежде чем найду ответы на вопросы.

Однако Филлипс явно готов купить кота в мешке, рискуя больше, чем я. Очевидно, BMP и новая организация Донована уже располагают некоторыми или всеми немецкими кодами, поскольку они продолжают передачи „Боливара“ от имени Альфредо.

– Где находится ключ? – спросил я. – В „Трех товарищах“?

Филлипс вновь улыбнулся. В отличие от ухмылки Дельгадо, улыбка коротышки была довольно любезной и ничуть не язвительной.