Санта-Хрякус Пратчетт Терри

– Вот именно. Важна надежда. Это важнейшая составляющая веры. Дай людям варенье сегодня, они сядут и съедят его. А если пообещать, что дашь им варенье когда-нибудь завтра, в тебя будут верить вечно.

– ТО ЕСТЬ ТЫ ХОЧЕШЬ СКАЗАТЬ, ИМЕННО ПОЭТОМУ БЕДНЫЕ ПОЛУЧАЮТ ДЕШЕВЫЕ ПОДАРКИ, А БОГАТЫЕ – ДОРОГИЕ?

– Ага, – кивнул Альберт. – В этом и заключается смысл страшдества.

– НО САНТА-ХРЯКУС – ЭТО Я! – вдруг выкрикнул Смерть и тут же замолчал, несколько смущенный. – ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, НА ДАННЫЙ МОМЕНТ.

– Какая разница. – Альберт пожал плечами. – Помню, в детстве, я присмотрел себе в витрине огромную лошадь. В качестве подарка на страшдество. – Он невесело улыбнулся, погрузившись в воспоминания. – Как-то раз я провел у той витрины очень много времени, а погода была холодной, как благотворительность. Я несколько часов стоял, прижавшись носом к стеклу… пока мои вопли не услышали и не облили мой нос горячей водой. А потом я увидел, как мою лошадь убирают с витрины, потому что кто-то ее купил, и на мгновение мне показалось, будто бы ее купили мне. О, как я мечтал о той лошади! Она была бело-красной, с настоящим седлом и сбруей. И на ней можно было качаться. Я был готов убить за эту лошадь. – Альберт снова пожал плечами. – Шансов, конечно, не было никаких. У нас ведь даже горшка не было, чтобы писать, а прежде, чем жевать хлеб, следовало на него поплевать, чтобы он немножко размок.

– ПРОСВЕТИ МЕНЯ. ЭТО ОЧЕНЬ ВАЖНО: ИМЕТЬ ГОРШОК, В КОТОРЫЙ МОЖНО БЫЛО БЫ ПИСАТЬ?

– Так просто принято говорить, хозяин. Это значит, что ты беден как церковная мышь.

– А ЦЕРКОВНЫЕ МЫШИ БЕДНЫ?

– Ну… да.

– НО НЕ БЕДНЕЕ ЖЕ ДРУГИХ МЫШЕЙ? КРОМЕ ТОГО, В ЦЕРКВАХ МНОГО СВЕЧЕЙ И ПРОЧИХ ВСЯКИХ ВКУСНОСТЕЙ. С МЫШИНОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ, РАЗУМЕЕТСЯ.

– Это тоже поговорка, хозяин. Не нужно искать здравый смысл в этих словах.

– О, ПОНЯТНО. ПРОДОЛЖАЙ.

– Конечно, я, как положено, повесил чулок в канун страшдества. И знаешь что? Наш папа положил туда деревянную лошадку, которую вырезал собственными руками…

– А, – догадался Смерть. – И ОНА СТАЛА ТЕБЕ ДОРОЖЕ САМЫХ ДОРОГИХ ИГРУШЕК В МИРЕ, ДА?

Альберт уставился на него пронзительным взглядом.

– Ничего подобного! Тогда я мог думать только о той лошади из витрины.

Смерть был очень удивлен.

– НО НАСКОЛЬКО ПРИЯТНЕЕ ПОЛУЧИТЬ ИГРУШКУ, ВЫРЕЗАННУЮ…

– Это только взрослые так думают, – перебил его Альберт. – Всякий семилетний ребенок – это эгоистичный мелкий гаденыш. Да и все равно тем же вечером за ужином папа напился и наступил на нее.

– ЗА УЖИНОМ?

– Да, кажется, у нас было немного топленого свиного жира, который мы намазывали на хлеб…

– Я ПОНИМАЮ ТЕБЯ, ОДНАКО ДУХ СТРАШДЕСТВА…

Альберт вздохнул.

– Как угодно, хозяин. Как угодно. Смерть явно смутился.

– НО ЕСЛИ БЫ САНТА-ХРЯКУС ВСЕ-ТАКИ ПРИНЕС ТЕБЕ ТУ САМУЮ ПРЕКРАСНУЮ ЛОШАДЬ…

– Папа немедленно обменял бы ее на пару бутылок.

– СЕГОДНЯ НОЧЬЮ МЫ ПОБЫВАЛИ ВО МНОГИХ ДОМАХ. У ОДНИХ ДЕТЕЙ БЫЛО МНОГО ИГРУШЕК, И МЫ ПОДАРИЛИ ИМ ЕЩЕ. А У ДРУГИХ ДЕТИШЕК ПРАКТИЧЕСКИ НИЧЕГО НЕ БЫЛО…

– В то время мы были готовы на все, лишь бы получить это самое практически ничего, – сказал Альберт.

– НУЖНО РАДОВАТЬСЯ ТОМУ, ЧТО ИМЕЕШЬ, ТЫ К ЭТОМУ ВЕДЕШЬ?

– Примерно так, хозяин. Девиз всякого бога. Не давай слишком много, пусть радуются тому, что имеют. Варенье – завтра, понимаешь?

– НО ЭТО НЕПРАВИЛЬНО! – воскликнул Смерть. – ВЕРНЕЕ, РАДОВАТЬСЯ ТОМУ, ЧТО ИМЕЕШЬ, – ЭТО ОЧЕНЬ ДАЖЕ ПРАВИЛЬНО. НО ДЛЯ ЭТОГО НУЖНО ВСЕ-ТАКИ ХОТЯ БЫ ЧТО-ТО ИМЕТЬ. А КАКОЙ СМЫСЛ РАДОВАТЬСЯ ТОМУ, ЧТО НЕ ИМЕЕШЬ НИЧЕГО?

Смерть залез в такие глубины социальной философии, в которые Альберт даже не осмеливался заплывать.

– Не знаю, – наконец признался он. – Но некоторые люди могли бы ответить, что у них есть луна и звезды.

– А ДОКУМЕНТЫ НА ВЛАДЕНИЕ ВСЕМ ЭТИМ У НИХ ТОЖЕ ЕСТЬ?

– Я знаю одно: если бы отец поймал нас с мешком дорогих игрушек, мы немедленно получили бы по ушам за то, что их украли.

– ЭТО… НЕСПРАВЕДЛИВО.

– Такова жизнь, хозяин.

– НО Я – НЕ ЖИЗНЬ.

– Я имею в виду, так должно быть, хозяин.

– НЕТ. ТЫ ИМЕЕШЬ В ВИДУ, ТАК БЫВАЕТ.

Альберт прислонился к печи и скрутил одну из своих ужасных тонких самокруток. Пусть хозяин сам во всем разбирается. Как обычно и происходило. Взять, например, скрипку. Три дня кряду он пилил на ней и рвал струны, а потом вообще перестал брать в руки. В этом и заключались все беды: хозяин абсолютно всегда вел себя одинаково. Если ему в голову втемяшивалась какая-нибудь идея, оставалось лишь ждать, когда эта самая идея снова улетучится.

Он думал, страшдество – это сливовый пудинг, капелька бренди и «хо-хо-хо», но был жестоко разочарован. Однако разум его не мог игнорировать все то, что вокруг. Поэтому Смерть мучился.

– СТРАШДЕСТВО… – медленно проговорил Смерть. – А ЛЮДИ УМИРАЮТ НА УЛИЦАХ. КТО-ТО ПРАЗДНУЕТ В ЯРКО ОСВЕЩЕННЫХ ДОМАХ, А У ДРУГИХ И ВОВСЕ НЕТ ДОМА. РАЗВЕ ЭТО СПРАВЕДЛИВО?

– Ну, тут все очень и очень непросто… – начал было Альберт.

– У КРЕСТЬЯНИНА ЕСТЬ ЛИШЬ ГОРСТКА БОБОВ, А У КОРОЛЯ ВСЕГО СТОЛЬКО, ЧТО ОН МОЖЕТ ОСЧАСТЛИВИТЬ СОТНИ, ТЫСЯЧИ БЕДНЯКОВ. РАЗВЕ ЭТО СПРАВЕДЛИВО?

– Конечно нет, но если все отдать крестьянину, через год или два он станет задирать нос так же, как и король… – попытался высказаться Альберт, придерживающийся собственного мнения о человеческой природе.

– ПОРОЧНОСТЬ И ДОБРОДЕТЕЛЬ? – спросил Смерть. – КАК ЛЕГКО БЫТЬ ДОБРОДЕТЕЛЬНЫМ, КОГДА ТЫ БОГАТ. РАЗВЕ ЭТО СПРАВЕДЛИВО?

Альберт хотел возразить. Хотел сказать: «Правда? Почему в таком случае среди богатых столько сволочей? Кстати, бедность не подразумевает под собой порочность. Мы были бедными, но честными людьми. Хотя… больше глупыми, чем честными. Но и честными тоже».

Тем не менее он не стал спорить. У хозяина было неподходящее для споров настроение. Он всегда делал то, что следовало делать.

– Хозяин, ты сам говорил: мы занимаемся этим только для того, чтобы к людям вернулась вера… – начал было Альберт, но замолчал. И начал снова: – Если уж говорить о справедливости, хозяин, то ты сам…

– Я ОДИНАКОВО ОТНОШУСЬ И К БЕДНЫМ, И К БОГАТЫМ, – перебил его Смерть. – НО СЕЙЧАС НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ПЕЧАЛИ. СЕГОДНЯ НУЖНО ВЕСЕЛИТЬСЯ. – Он завернулся в красный тулуп. – И ЗАНИМАТЬСЯ ВСЕМ ПРОЧИМ, ЧТО ПРИЛАГАЕТСЯ К СТРАШДЕСТВУ.

– Лезвия нет, – непонимающе покачал головой о боже. – Есть только рукоять.

Сьюзен отошла в сторонку от света и взмахнула рукой. Искрящаяся синяя линия мелькнула в воздухе, на мгновение оттенив лезвие – такое тонкое, что его почти не было видно.

О боже торопливо отступил.

– Что это?

– Это лезвие способно разрубить пополам молекулу воздуха. Способно отсечь душу от тела, так что держись подальше.

– Конечно, конечно.

Сьюзен вытащила из подставки для зонтиков черные ножны.

Подставка для зонтиков! Здесь никогда не шел дождь, но у Смерти была подставка для зонтиков. Ни у кого из знакомых Сьюзен не было подставок для зонтиков. В любом списке полезной мебели подставка для зонтиков занимала самое последнее место.

Смерть жил в черном мире, где не было ничего живого и все было темным. В углах его огромной библиотеки скапливались пыль и паутина только потому, что он сам их создавал. На здешнем небе никогда не всходило солнце, воздух тут застыл в вечной неподвижности… И тем не менее у Смерти была подставка для зонтиков. Рядом с кроватью лежали серебряные расчески. Он хотел стать чем-то большим, нежели костлявым призраком. Пытался хотя бы штрихами наметить свою личность, но они были слишком грубыми, слишком показными – так незрелый подросток, стремясь сойти за взрослого, душится одеколоном «Бешеный».

Дедушка все делал не так. Он видел жизнь только снаружи и поэтому не понимал ее.

– Опасная штуковина, – заметил о боже. Сьюзен вложила меч в ножны.

– Надеюсь, – откликнулась она.

– И куда же мы направляемся?

– Туда, где небо есть только над головой, – ответила Сьюзен. – Я видела это место… совсем недавно. Я его знаю.

Они вышли к конюшне. Бинки покорно ждала.

– Я уже говорила, ты вовсе не обязан идти со мной, – сказала Сьюзен, положив руки на лошадиную шею. – Ты ведь всего-навсего сторонний наблюдатель.

– Не только. А еще я о боже похмелья, излеченный от похмелья, – поправил ее Перепой. – И мне теперь совсем нечего делать.

Он выглядел таким несчастным, что Сьюзен не выдержала:

– Ну хорошо, тогда поехали. – Она усадила его позади себя.

– Просто держись, – сказала она и тут же добавила: – Только за какое-нибудь другое место.

– Извини, я сделал что-то не так? – спросил о боже, убирая руки,

– Объяснять слишком долго. Кроме того, для тебя будет слишком много незнакомых слов. Лучше держи меня за пояс.

Сьюзен достала жизнеизмеритель Фиалки и посмотрела на него. Песка оставалось много; еще бы знать, хороший это признак или плохой.

Зато Сьюзен точно знала: лошадь Смерти отвезет ее куда угодно.

Скрип пера Гекса напоминал шуршание попавшего в спичечный коробок паука.

Несмотря на неприязнь ко всему происходящему, часть Думминга Тупса была приятно удивлена.

Раньше, когда Гекс начинал упрямиться, впадал в механическую хандру и начинал выдавать ответы типа: «+++ Ошибка Недостаточно Сыра +++» или «+++ Начать Заново +++», Думминг пытался разобраться в проблеме спокойно и логически.

Он и подумать не мог, что можно было прибегнуть к помощи кувалды. А именно это и пообещал Чудакулли.

Особенно поражал и отчасти беспокоил тот факт, что Гекс, похоже, понял угрозу.

– Отлично, – ухмыльнулся Чудакулли, откладывая кувалду в сторону. – Давай перестанем твердить о каких-то там данных, которых тебе не хватает. Попробуй прибегнуть к фантазии.

– У него нет фантазии, аркканцлер, – возразил Думминг.

– Неужели? А с казначеем они очень даже неплохо общались.

– Аркканцлер, Гекс – обычная машина, – напомнил Думминг.

– Ну, знаешь что, – фыркнул Чудакулли. – Легче всего прикинуться какой-то безмозглой машиной. Если не знаешь ответ, почему бы честно не написать: «Тут вы меня поймали», «А черт его знает» или «Ну и вопросики ты, начальник, задаешь!» Все эта «нехватка данных» от чистого упрямства. Лично мне так кажется. А еще из-за чванливости. – Он повернулся к Гексу. – Эй, ты. Попробуй еще пошевелить мозгами.

Перо начало было писать: «Недостат…», но вдруг остановилось. Подрожав немного, оно опустилось строчкой ниже и снова принялось строчить:

«+++ Следующая Далее Информация Является Плодом Умозрительных Расчетов И Не Может Быть Истолкована Как-Либо Иначе +++»

– Ты пиши, а уж толковать мы будем, – велел Чудакулли.

«+++ Количество Веры В Мире Ограничено И Представляет Из Себя Более-Менее Постоянную Величину +++»

– Какая-то ерунда, – заметил декан.

– Почему ерунда? – удивился Чудакулли. – По мне, так очень может быть. Все люди во что-то верят. Естественно, есть предел, до которого можно верить. Я всегда об этом говорил. Ну и дальше-то что?

«+++ Существа Появляются, Когда В Них Верят +++»

– Ага, можно и так выразиться.

«+++ Существа Исчезают, Потому Что В Них Перестают Верить +++»

– Вполне разумно, – заметил Чудакулли.

«+++ Люди Верят Во Что-То Еще – Запрос? +++»

Чудакулли посмотрел на других волшебников, но те лишь пожали плечами.

– Возможно, – осторожно произнес он. – Люди много чему верят.

«+++ Следовательно, Если Удалить Основной Фокус, Одновременно Высвободится Большое Количество Незадействованной Веры +++»

Чудакулли, ничего не понимая, разглядывал слова.

– То есть… ты хочешь сказать, вера сейчас витает в воздухе?

Огромное колесо с бараньими черепами завращалось быстрее, а по стеклянным трубкам забегали суетливые муравьи.

– Что происходит? – громким шепотом спросил Чудакулли.

– Думаю, Гекс пытается распознать оборот «витать в воздухе», – пояснил Думминг. – Для этого нужно задействовать вспомогательный банк данных.

Сверху опустились большие песочные часы на пружинке.

– А это зачем? – спросил Чудакулли.

– Это… ну, знак того, что Гекс работает над проблемой.

– Ага. А что это жужжит? Похоже, где-то за стеной.

Думминг откашлялся.

– Там располагается вспомогательный банк данных, аркканцлер.

– То есть там кладовка с разными банками?

– Э-э, нет, аркканцлер, все немножко интереснее… Представьте себе память в виде множества маленьких полочек или отверстий, в которые помещены разные знания. Так вот, нам удалось создать память, которая идеально взаимодействует с муравьями и, что более важно, может постоянно расширяться в зависимости от количества помещенных в нее данных. Возможно, она работает несколько медленно, но…

– Громко жужжит, – перебил его декан. – Что-нибудь сломалось?

– Нет, так и должно быть, – ответил Думминг. – На самом деле там улей.

Он снова откашлялся.

– Разная пыльца, разная толщина слоя меда, расположение яиц… Просто поразительно, скользко информации можно хранить в сотах.

Он посмотрел на волшебников.

– Причем система абсолютно защищена от взлома, потому что любого, кто попытается туда проникнуть, пчелы зажалят насмерть. А еще Адриан считает, что летом, ну, на каникулы мы сможем отключить память, и потом всю осень будем есть мед. – Он опять закашлялся. – С санд… винами.

Под презрительными взглядами волшебников Думминг Тупс ощутил себя мелочным и ничтожным человечком. Он все съеживался, съеживался…

Выручил его Гекс. Песочные часы исчезли. Перо опустилось в чернильницу и начало выводить буквы:

«+++ Да. Витает В Воздухе. И Притягивается К Новым Точкам +++»

– Таким образом, аркканцлер, образуются новые центры веры, – подсказал Думминг.

– Не дурак, сам понял, – огрызнулся Чудакулли. – Проклятье. Помните, как все вокруг пропиталось жизненной силой? Приходилось с собственными штанами договариваться! Итак, невостребованная вера витает где ни попадя, а эти маленькие дьяволята тут как тут, пожаловали на бесплатное угощение! Стало быть, они возвращаются? Эти самые лари и пеналы? Ну, домашние божества?

«+++ Возможно +++»

– Хорошо, и во что же люди вдруг перестали верить?

«+++ Ошибка Недостаточно Сыра +++ ДЫНЯ ДЫНЯ ДЫНЯ +++ Начать Заново +++»

– Ну спасибо. Можно было просто сказать: «Я не знаю», – фыркнул Чудакулли и откинулся на спинку стула.

– Наверное, кто-то из главных богов вдруг лишился всех своих верующих? – предположил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

– Ха, если исчез один из них, мы об этом очень скоро узнаем.

– Сегодня страшдество, – сказал декан. – Надеюсь, Санта-Хрякус на месте.

– А ты в него веришь? – спросил Чудакулли.

– Это, так сказать, детское божество, – пожал плечами декан. – Но, не сомневаюсь, дети в него верят. Лично я верил. Каждый раз в канун страшдества вешал наволочку рядом с…

– Наволочку? – переспросил главный философ.

– В чулок слишком мало помещается, – пояснил декан.

– Это понятно, но… целую наволочку? – не сдавался главный философ.

– Да. Ну и что?

– Значит, ты и в раннем детстве был алчным и эгоистичным типом? Вот в моей семье у камина вешали совсем маленькие чулки, – ударился в воспоминания главный философ. – Обычно туда клали сахарную свинку, игрушечного солдатика и пару апельсинов. А тем временем кое-кто с наволочкой греб подарки лопатой…

– Заткнитесь и перестаньте спорить, оба! – вмешался Чудакулли. – Нам надо проверить эту гипотезу. Но как? Как вы определяете, что Санта-Хрякус существует?

– Кто-то выпивает херес, оставляет следы на ковре, на крыше видны следы от полозьев саней, а наволочка полным-полна подарков, – перечислил декан.

– Ха, наволочка, – зловеще произнес главный философ. – И, думаю, все в твоей семье были настолько высокомерны, что терпели до последнего а открывали подарки только после праздничного ужина? А в гостиной у вас всегда стояло дорогущее страшдественское дерево?

– А что, если… – начал было Чудакулли, но опоздал.

– Ну разумеется, – ответил декан. – Сначала мы ужинали, а потом…

– Знаешь, я всегда терпеть не мог людей, в чьих гостиных стояли дорогущие страшдественские деревья. Готов поспорить, у тебя был и шикарный щелкунчик с большим винтом, – продолжал главный философ. – А кое-кто прекрасненько обходился молотком для колки угля, принесенным из уборной. И обедал кое-кто в середине дня, а не устраивал манерный ужин вечером.

– Я, что ли, виноват, что у моих родителей были деньги? – огрызнулся декан, и эти его слова разрядили бы обстановку, если бы он не добавил: – И хорошие манеры.

– И большие наволочки! – заорал главный философ, запрыгав от ярости. – А остролист? Вот скажи, где ты брал остролист для праздничных украшений?

Декан удивленно поднял брови.

– Покупал, конечно! Мы не ползали по полям и не обрывали его с чужих домов, как некоторые.

– Но это же традиция, часть веселья!

– Праздновать страшдество с украденной зеленью?

Чудакулли закрыл глаза ладонью. Насколько он слышал, существует даже такой особый термин: «хижинная лихорадка». Когда люди долго находятся в тесных душных помещениях темными зимними вечерами, то постепенно начинают действовать друг другу на нервы, хотя лишь с натяжкой можно назвать «пребыванием в тесных душных помещениях» жизнь в Университете с его пятью тысячами комнат, огромной библиотекой, лучшей кухней в городе, собственной пивоварней, сыроварней, богатыми винными погребами, прачечной, парикмахерской, часовней и боулингом. Впрочем, не стоит забывать: волшебники могут действовать друг другу на нервы, даже находясь на противоположных сторонах огромного поля.

– Просто заткнитесь, хорошо?! – вдруг заорал он. – Сегодня страшдество! И сейчас не время для глупых споров, понятно?

– Не согласен, – мрачно ответил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. – Сейчас как раз самое время для глупых споров. В нашей семье редкий ужин обходился без репризы на тему «Как жаль, что Генри не занялся делами вместе с нашим Рончиком» или «Почему никто не научил этих детей пользоваться ножом». Обе темы были любимыми.

– А еще в страшдество положено дуться друг на друга, – добавил Думминг Тупс.

– О да! – подхватил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. – Обязательно нужно провести какое-то время, уставившись на противоположные стены! Иначе страшдество считается неудавшимся!

– А всякие застольные игры? Игры были и того хуже, – вспомнил Думминг.

– Нет, хуже всего было, когда детишки начинали лупить друг друга по головам только что подаренными игрушками. Помнишь? Кругом валяются обломки кукол, колесики от машинок, а дети дружно воют. А потом еще получают от родителей.

– А у нас была игра, которая называлась «Охота за шлепанцем», – сказал Думминг. – Кто-то прятал шлепанец, а мы должны были его найти. А потом начиналась драка.

– Это еще не самое плохое, – включился в разговор профессор современного руносложения. – На страшдество все обязательно должны были напяливать бумажные колпаки. Всегда находилась какая-нибудь двоюродная бабушка, которая напяливала на себя бумажный колпак и глупо ухмылялась, представляя, как богемно она выглядит.

– О колпаках я совсем забыл, – признался заведующий кафедрой беспредметных изысканий. – Ну и ну.

– А потом кто-нибудь предлагал сыграть в настольную игру, – продолжал Думминг.

– Правильно. Причем никто не помнил правил.

– Что совсем не мешало играть на деньги.

– И буквально через пять минут двое из играющих обязательно ссорились из-за каких-то жалких двух пенсов и не разговаривали потом друг с другом всю оставшуюся жизнь.

– А какой-нибудь кошмарный ребенок…

– Знаю, знаю! А какой-нибудь маленький ребенок, которому разрешили остаться со взрослыми, выигрывал все деньги только потому, что умел лучше всех жульничать.

– Правильно!

– Э-э… – неуверенно произнес Думминг, который сам пару раз был таким ребенком.

– И не забывайте о подарках, – поднял палец заведующий кафедрой беспредметных изысканий, словно читая какой-то внутренний список детских обид. – Какими привлекательными они казались в упаковке, полными скрытых обещаний… А потом ты их разворачивал, и упаковочная бумага оказывалась интереснее самого подарка, но ты вынужден был говорить: «Спасибо большое, именно это я и хотел». Вообще, выражение «дарить подарки приятнее, чем их получать» – полная глупость. Не приятнее, а менее стыдно.

– Кстати, – встрял главный философ, – за свою достаточно долгую жизнь я столько страшдественских подарков подарил…

– И не ты один, – мрачно откликнулся заведующий кафедрой. – Тратишь на других людей целое состояние, а когда разворачиваешь свой подарок, то видишь какой-нибудь шлепанец ужасного цвета и трактат, посвященный ушной сере.

Чудакулли сидел в немом изумлении. Ему всегда нравилось страшдество во всех своих проявлениях. Нравилось встречаться с древними родственниками, нравился страшдественский ужин, очень нравилось играть в «Догони соседа в коридоре» и «Веселого жестянщика». Он всегда первым напяливал бумажный колпак и вообще считал, что всякие колпаки и маски придают страшдеству особый праздничный дух. Кроме того, он внимательно прочитывал послания на праздничных открытках и выкраивал несколько минут на добрые мысли о пославших эти открытки людях.

Но сейчас, слушая старших волшебников, он внутренне ужасался. Сказочный замок его детства разрушала банда распоясавшихся хулиганов.

– Но вы же не станете спорить, что в хлопушках встречаются очень смешные изречения? – спросил он.

Все непонимающе посмотрели на него и быстро отвернулись.

– Ага, если у тебя чувство юмора, как у проволочной вешалки, – буркнул главный философ.

– Ну и ну, – покачал головой Чудакулли. – На месте Санта-Хрякуса я бы помер при одном взгляде на ваши постные рожи. Он ведь не затем существует, чтобы все вокруг ходили мрачными и угрюмыми!

– Чудакулли, Санта-Хрякус всего лишь древний бог зимы, – устало произнес главный философ. – А не какая-нибудь фея веселья.

Профессор современного руносложения поднял подбородок с ладоней.

– Фея веселья? А что есть и такая?

– Так говаривала моя бабушка в дождливые дни, если мы начинали ей слишком надоедать, – объяснил главный философ. – Она шикала на нас я говорила: «Вот сейчас я позову фею веселья, если вы немедленно не…»

Он вдруг замолчал и виновато потупил глаза.

Аркканцлер театральным жестом поднес ладонь к уху, словно говоря: «Тихо, что это я услышал?»

– Что-то зазвенело, – сказал он. – Большое тебе спасибо, главный философ.

– О нет, – простонал главный философ. – Нет, нет, нет!

Они прислушались.

– Может, проскочили? – с надеждой предположил Думминг. – Лично я ничего не слышал…

– Да, но ее вполне можно представить, верно? – возразил декан. – Как только ты о ней упомянул, у меня в голове сразу возник очень четкий образ. Во-первых, у этой феи должен быть целый мешок настольных игр. Или она предложит поиграть на свежем воздухе, ведь это куда полезнее для здоровья.

Волшебники поежились. Они ничего не имели против свежего воздуха, но в очень ограниченных количествах – например, в виде раз в несколько лет проветриваемой комнаты.

– Подобная жизнерадостность всегда меня угнетала, – признался декан.

– Если здесь появится какое-нибудь веселенькое и смешливое существо, я за себя не отвечаю, – заявил главный философ, сложив руки на груди. – Я встречался с чудовищами, видел троллей, зеленых тварей с огромными зубищами и уж всяко не допущу, чтобы…

– Привет!! Привет!!

Как правило, таким голосом читают детишкам соответствующие их возрасту книжки. Каждая гласная звучала идеально. Были слышны даже дополнительные восклицательные знаки, рожденные жуткой, устрашающей веселостью. Все обернулись.

Феей веселья оказалась пухлая женщина небольшого роста в твидовой юбке и туфлях настолько практичных, что, казалось, они сами могли заполнять за вас налоговые декларации. Фея веселья больше всего походила на первую учительницу, прошедшую специальные курсы по правильному обращению с психически неуравновешенными детьми и маленькими мальчиками, чей вклад в прекрасный мир сочувствия заключался, как правило, в нанесении маленьким девочкам черепно-мозговых травм при помощи, допустим, деревянной лошадки. Картину дополняли висевший на цепочке свисток и общее впечатление, что фея в любой момент готова радостно захлопать в ладоши.

Маленькие полупрозрачные крылья на спине у феи веселья, судя по всему, выполняли чисто рудиментарные функции, зато на ее плече…

– Привет… – повторила фея уже не так уверенно и подозрительно посмотрела на волшебников. – А вы большие мальчики, – сказала она так, словно бы они выросли специально для того, чтобы еще больше досадить ей. – Но я сумею прогнать вашу печаль, – пообещала она, прищурившись и явно зачитывая некогда выученный текст. Затем, немного повеселев, она продолжила: – А ну-ка выше головы!! Я хочу видеть ваши улыбающиеся лица!!

Тут она встретилась взглядом с главным философом, который вообще никогда не улыбался, поскольку предпочитал носить постные и унылые лица. Но в данный момент он превзошел самого себя.

– Прошу меня извинить, мадам, – сказал Чудакулли. – Но у вас на плече… гм, курица?

– Вообще-то… Это синяя птица счастья, – пояснила фея веселья.

Голос ее немного дрожал, как обычно дрожит голос у человека, который и сам не больно-то верит в свои слова, но продолжает произносить их с надеждой на то, что они окажутся верными лишь благодаря тому, что их произносят.

– Прошу прощения, но это курица. Живая курица, – возразил Чудакулли. – Она только что кудахтала.