Под знаком Софии Раскина Елена

Глава 2

Встреча с Каролем

В старом зале аудиенций Королевского замка, бывшего некогда резиденцией князей Мазовецких, король Речи Посполитой Станислав-Август Понятовский беседовал со своими друзьями и советниками – Адамом Чарторыйским, Каролем Боскамп-Лясопольским и вездесущим камергером короля Рыксом.

В этот августовский, бесконечно душный день былой любовник Софии Витт задыхался от раздражения и гнева. Король, улыбаясь с утонченной издевкой, спросил у него, так ли хороша, как рассказывают, гречанка по имени София, приехавшая в Польшу разыскать Боскамп-Лясопольского и вместо этого вышедшая замуж за недалекого шляхтича Витта. Кароль пожал плечами, промолчал, отделался неловкой, льстивой улыбкой. Но Станислав-Август требовал ответа, и Боскампу-Лясопольскому пришлось подтвердить, что новоиспеченная графиня Витт необыкновенно хороша. Задыхаясь от зноя и обливаясь потом, Кароль отвечал на бесконечные вопросы короля и, мазок за мазком, описывал красоту Софии…

– Головка ее напоминает голову известной Фрины, черты достойны резца Праксителя. Самые прекрасные в мире глаза и губы, линия подбородка достойна восхищения, волосы – словно у Дафны… – говорил Лясопольский, но тяжелая, гулкая ненависть к королю, словно веревка колокол, раскачивала его сердце.

– И зачем же ты оставил такое сокровище этому ничтожеству Деболи? – усмехнулся король, которому история Лясопольского показалась очень забавной. – Мне донесли, что твоя красавица бежала из Константинополя при помощи опиомана-врача, а потом вышла замуж за этого глупца Витта…

– Меня отозвали из Константинополя! – Кароль почти не скрывал обиды. – Я повиновался приказу Вашего Величества. К тому же в Варшаве меня ждала невеста, пани Домбровская. Божьей волей я ныне женат.

– Божьей волей твоя гречанка стала графиней! – рассмеялся король. – И князь Адам посоветовал мне пригласить ее ко двору, украсить собой этот старый замок.

– Wanie tak[15]… – поспешил подтвердить Чарторыйский. («Смеется, рисуется, – думал Боскамп-Лясопольский, с ненавистью вглядываясь в красивое, холеное лицо короля. – Успел позабыть о том, что на престол Речи Посполитой его посадила русская императрица Екатерина. Наш дражайший король был ее любовником в те далекие времена, когда именовался всего лишь Станиславом-Августом Понятовским. Ему ли осуждать меня!»)

Король сделал еле заметный знак камергеру, и Рыкс распахнул тяжелые оконные створки. С высоты второго этажа Замковая площадь была как на ладони. На мгновение Станиславу-Августу показалось, что с тридцатиметровой колонны на него смотрит Сигизмунд III Ваза и его суровые бронзовые губы безуспешно пытаются что-то произнести, о чем-то предупредить…

«И чего мне в самом деле бояться? – спросил у самого себя король. – Мало ли красавиц видели эти стены? Ни одна из них не затмит Фике… Ах, Фике, великая княгиня Екатерина… Она стала императрицей и сделала меня королем…»

– Где же сейчас твоя прекрасная пани? – спросил король у Чарторыйского.

– В Варшаве, Ваше Величество, – ответил Чарторыйский. – Супруги Витт ожидают приглашения в замок.

– Так пригласи их! – решил король. – Посмотрим, какова эта греческая богиня… Так ли хороша, как утверждает наш друг Лясопольский… И другие лица, которые пожелали остаться неизвестными.

Кароль побагровел. В этот душный день ему предстояло испить до дна чашу унижения, как некогда, в Константинополе, греческой девочке, которую он считал подходящей горничной для пани Домбровской. Теперь Лясопольскому предстояло увидеть сиятельную графиню Витт…

Поставляя красавиц Его Величеству Станиславу-Августу, князь Чарторыйский намеревался ослабить правление и без того слабого короля. Понятовского, ставленника русской императрицы, до сих пор снедала печаль по великой княгине Екатерине – тоненькой Фике, ставшей дородной матушкой-государыней. Чтобы развеять эту печаль, королю нужны были бабочки-однодневки, все эти польские шляхтянки, которые озаряли собой унылые стены и улетали прочь, опалив тоскливым равнодушием Понятовского хрупкие крылышки своей красоты и молодости. А пока король Речи Посполитой тщетно пытался развлечься, сиятельный паук – князь Чарторыйский – плел прочную сеть интриг, в которой легкомысленный король непременно должен был запутаться.

Графиню Витт князь Чарторыйский решил попросить о маленькой услуге. Ей следовало намекнуть одному из первых польских вельмож, что два ближайших советника короля – камергер Рыкс и генерал Комаржевский – задумали убить Чарторыйского. Сиятельный князь считался одним из главных претендентов на королевский престол и был уверен, что враги Станислава-Августа не преминут воспользоваться этим доносом, чтобы обвинить короля в посягательстве на жизнь своего двоюродного брата – истинного польского патриота Чарторыйского. Греческой красавице князь отводил неблаговидную роль – вызвать в рядах польской шляхты недовольство королем, севшим на трон Речи Посполитой при помощи русской императрицы. Донос, прозвучавший из очаровательных уст Софии Витт, усилил бы партию польских патриотов, противников влияния руского правительства на польские дела.

– Я убежден, – увещевал Софию Чарторыйский, – что скромная роль жены Юзефа Витта несовместима с вашей красотой и умом…

– Что же вы собираетесь предложить мне взамен? – Софию смешила уверенность этого старика в своем праве на ее бессмертную душу, и она с трудом сдерживала вполне понятный гнев.

– Ваш муж получит чин генерала и должность коменданта Каменецкой крепости вместо отца! – ответил искуситель и добавил чуть слышно: – Однако это случится лишь тогда, когда сейм сделает меня королем Речи Посполитой и низложит Понятовского.

– И чем же вам не угодил Понятовский? – София обворожительно улыбалась этому покупателю человеческих душ, которого намеревалась обвести вокруг пальца – благодаря помощи Сен-Жермена и собственной ловкости. – Говорят, русская императрица к нему благоволит…

– Именно тем, графиня, что русская императрица к нему благоволит! – Чарторыйский тщетно пытался заглянуть в закрытую от него душу собеседницы (неужели эта красивая девчонка еще и умна?). – Речи Посполитой не нужен русский ставленник на польском троне.

– Я не советовала бы вам, князь, ссориться с императрицей Екатериной! – невозмутимо заметила София. – Польский гонор и польские сабли непременно проиграют русскому золоту и русским штыкам. К тому же Его Величество Станислав-Август не так слаб, как вам кажется. Вы непременно потерпите поражение, князь, а я не привыкла участвовать в заведомо безнадежных партиях.

– Если вы откажетесь содействовать мне, графиня, то я не смогу представить вас королю… – князь попытался урезонить зарвавшуюся иностранку, но равнодушная светская улыбка, казалось, застыла на губах Софии.

– Король уже знает обо мне! – ответила госпожа Витт. – И вы не сможете остановить меня, князь. У меня есть покровители более могущественные, чем все короли мира. Я буду представлена Его Величеству…

– Кто же представит вас, графиня? Этот наглец, Кароль Боскамп-Лясопольский, с которым, говорят, вы были близки в Стамбуле?

– Меня представит письмо, которое Его Величество уже получил. – Вопреки ожиданиям Чарторыйского имя Боскамп-Лясопольского не вызвало у Софии даже слабого смущения.

– Кто же написал это письмо, графиня? – Чарторыйский считал, что София блефует, и не поверил ни единому ее слову.

– Вы узнаете об этом от короля! – рассмеялась гречанка и оставила князя наедине с его догадками и подозрениями…

Станислав-Август Понятовский действительно получил накануне письмо, которое открывало перед Софией сердца и двери. Его написал граф Сен-Жермен – один из друзей великой княгини Екатерины, ставшей всемогущей русской государыней.

Глава 3

При дворе короля Речи Посполитой

В душный летний вечер Кароль Боскамп-Лясопольский, изнывая от раздражения и обливаясь потом, нервно прохаживался по одному из парадных залов замка, дожидаясь появления графини Софии Витт, которую должны были представить Его Величеству Станиславу-Августу. Кароль ожидал увидеть красивую гречаночку, которая осмелилась играть роль аристократки и забыла о том, что в Посольстве Речи Посполитой в Константинополе подавала на стол и обслуживала его ночами. Лясопольский рассчитывал на появление робкой девочки, которая словно воск таяла некогда в его руках, и совершенно не предполагал, что перед королем предстанет властная и невозмутимая особа, лишь отдаленно напоминавшая его Софию.

Графиня Витт появилась вместе с мужем, влекшимся за ней, как шлейф. Она не вошла, а вплыла в зал – словно Афина-Паллада на ростре устремленного навстречу победе корабля. Голова гордо поднята, лицо словно высечено из мрамора. Эллинской богиней показалась она гостям, и Станислав-Август восхищенно замер, на мгновение позабыв о русской императрице, о своей бесконечно любимой Фике. «Холера ясна… Яка пенькна краля!», – невольно пробормотали губы короля.

Лясопольский сделал несколько шагов навстречу женщине, называвшей себя прежним именем, но властно перечеркнувшей прошлое победой над былыми страстями. Сделал несколько шагов – и застыл посреди залы. София даже не смотрела на него – она обворожительно улыбалась королю, а король откровенно любовался этой греческой богиней.

– Вы не помните меня, графиня? – вмешался Кароль, и София скользнула по его побагровевшему от духоты и раздражения лицу небрежным взглядом.

– Не буду отрицать, я встречалась с вами, пан Лясопольский… – ответила гречанка. – Однако же я успела изрядно об этом подзабыть.

– Пани Витт отличается редкой забывчивостью! – не сдержался Кароль. – В былые времена я слышал от вас совсем иные речи… («Пся крев… Пшеклёнта курва!», – подумал он.)

– Какие же? – все так же равнодушно ответила София. – Быть может, вы напомните мне о них?

– Не стоит тревожить пани Витт пустяками! – вмешался король. – Наши друзья предупредили меня о ее былых несчастьях, но теперь они позади…

Под «нашими друзьями» Станислав-Август имел в виду графа Сен-Жермена, от которого накануне получил пространное послание. Обычно граф писал польскому королю короткие записки, но в этот раз решил, видимо, потешить романтическую душу Понятовского и написал длинное и подробное письмо, в котором рассказывал о государыне Екатерине, некогда – маленькой Фике, о том, что происходит ныне при петербургском дворе, а напоследок просил оказать любезный прием его протеже – графине Софии Витт. Сен-Жермен сыграл не последнюю роль в знакомстве Понятовского, тогда посланника Речи Посполитой при русском дворе, и великой княгини Екатерины. Он свел мечтавшую о любви одинокую женщину, оскорбленную равнодушием мужа и ветреностью Сергея Салтыкова, и романтически настроенного поляка, который с той далекой поры словно позабыл свою душу между страницами прочитанной Фике книги.

Понятовский часто вспоминал сладкие летние дни в Петергофе, скамейку в парке, на которой они сидели бок о бок, и лежавшую на коленях у Фике книгу – «Персидские письма» Монтескье. Книгу Фике бросила ради поцелуев и позволила ветру перелистывать страницы, которые только что упоенно перечитывала. Польскому королю казалось иногда, что он так и остался сидеть на этой скамейке в парке, среди русского раззолоченного великолепия, рядом с великой княгиней Екатериной, а все остальное, в том числе и трон Речи Посполитой, – лишь унылый и неотступный сон. И вот теперь перед ним стояла греческая красавица, еще более прекрасная, чем Фике в те невозвратимые летние дни, и отвечала на оскорбительные колкости Кароля Боскамп-Лясопольского. Этот обмен ядовитыми стрелами следовало прекратить, и Понятовский спас гречанку, ответив на последнюю реплику Лясопольского вместо нее.

– Греческая княжна из рода Маврокордато умерла! – сказал король. – Перед вами, пан Лясопольский, сиятельная графиня Витт, которая, стараниями нашего дорогого князя Чарторыйского может стать генеральшей.

О будущем генерале, Юзефе Витте, в этот момент никто даже не вспомнил. Он молча стоял рядом с женой и казался сам себе не более чем пажом красавицы.

«Я отомщу Софии и всем этим господам! – думал Витт. – Непременно разведусь с этой коварной вертихвосткой, как только получу от короля генеральский чин, а от нее – сына… Которого она больше никогда не увидит!»

В этот миг он впервые пылко ненавидел Софию. Воистину, от любви до ненависти один шаг!

София благодарно склонилась перед королем, а тот откровенно любовался женщиной, которая была так непохожа на его Фике. Ветер захлопнул книгу, забытую на скамейке петергофского парка, и Понятовский почувствовал, что снова обретает душу, которая, словно просыпающийся медведь в берлоге посреди польской пущи, лениво, но мощно заворочалась в его груди.

«Покупая, я лишь унижу эту женщину… – подумал Понятовский. – А наш друг Сен-Жермен писал, что она и без того узнала достаточно унижений. Подождем… Да и лишних денег у меня нет. Зато галантности – сколько угодно! И совершенно бесплатно…»

Король Речи Посполитой страстно поцеловал руку графини Витт, и у Кароля Боскамп-Ляспольского потемнело в глазах. Былая рабыня становилась госпожой, которой отныне следовало повиноваться. Но София уже не нуждалась в повиновении Кароля. Медленно, словно скользя по паркету, выплыла она из залы, вслед за ней, уныло опустив голову и стиснув кулаки, вышел муж. А князь Чарторыйский подумал, что ошибся в этой красивой гречаночке, которая никогда не будет безвольной куклой в его руках. София не годилась для предательства. Ей была под стать только слава.

Глава 4

Признания Станислава Понятовского

Эти строки, сочиненные придворным поэтом, красавцем, франтом и отчаянным смельчаком Станиславом Трембецким, прочитал Софии его тезка, король, когда прогуливался с графиней Витт по симметричным, безукоризненно правильным, усыпанным гравием дорожкам парка.

София уже месяц была гостьей короля Речи Посполитой, и за это время Понятовский не без сожаления отказался от намерения сделать гречанку своей любовницей, но с дальновидной мудростью предпочел видеть в ней союзника и друга. Он испытывал странное уважение к этой женщине, которой покровительствовал сам граф Сен-Жермен, оказавший немало ценных услуг императрице Екатерине. В этой красавице, так уверенно и невозмутимо переступившей порог Королевского замка, было нечто, внушавшее волнение и трепет. Но Станислава-Августа заставляла трепетать отнюдь не красота этой греческой богини, а всего лишь одна строчка из письма Сен-Жермена, подтверждение которой он находил в каждом слове и жесте Софии.

«Перед Вами, Ваше Величество, княжна из рода Маврокордато, последняя из Палеологов, единственная Божьей волей наследница Константинопольского престола, которой скоро будет покровительствовать всевластная российская государыня…», – писал Сен-Жермен. Король Речи Посполитой, добившийся польского трона благодаря военной помощи русской императрицы, готов был покровительствовать греческой княжне. Вот и сейчас он, улыбаясь, процитировал графине Витт восхищенные и в то же время полные затаенных опасений строки Трембецкого, в которых София сравнивалась с Еленой Троянской.

– Если Елена Троянская навестила Варшаву, то Речь Посполитую, может статься, ожидает судьба Трои… – эти слова Понятовский произнес с печальным вздохом. Король Польши, возведенный в этот сан с помощью русских штыков, считал свое положение опасным и непрочным. Понятовский охотно верил предсказателям, подобным графу Сен-Жермену, и во всем искал счастливые или несчастливые знаки. Особенно он боялся появления Белой Дамы – призрака, с недавних пор зачастившего в Варшаву. Король был уверен, что Белая Дама являлась ему.

– Недавно я видел Белую Даму… – признался он Софии.

– Что за это Белая Дама, государь? – спросила графиня Витт, чуть сильнее, чем обычно, сжав руку короля, на которую опиралась.

– Говорят, что это – девушка, с которой обошлись жестоко. Она умерла рано и насильственной смертью, а потом стала являться жителям Варшавы и предвещать им всяческие несчастья. Она одета в белое платье, в руках связка ключей – должно быть, от сундука Пандоры, в котором спрятаны все беды рода человеческого. Не приведи господь, чтобы Белая Дама открыла свой сундук в мое царствование! Тогда Речи Посполитой не избежать второго раздела! – Понятовский так верил в таинственный призрак, внушавший ужас жителям Варшавы, что София не смогла скептически пожать плечами и рассмеяться. О Белой Даме она слыхала и раньше – от собственного мужа.

– Неужели Белая Дама разговаривала с вами, Ваше Величество? – сочувственно спросила София.

– Я увидел ее на противоположной стороне Замковой площади, в доме, от которого начинается Свентояньская улица… – признался король. – Эта улица, дорогая графиня, уходит в глубь Старого города, где вы уже не раз успели побывать. Она стояла у открытого окна второго этажа и звала меня к себе. Словно завороженный, я вышел из замка и, миновав колонну Сигизмунда Вазы, подошел к дому… Вы – ученица Сен-Жермена и должны верить в сверхъестественное… – словно, оправдываясь, добавил король.

– Я – ученица человека, который называет себя Сен-Жерменом, Монфера или Ракоци… – тихо сказала София. – И я верю в сверхъестественное… – Она вспомнила руины Борисфена и огонь алтаря, в котором разглядела собственное будущее. – Сен-Жермен научил меня видеть и знать. Но знание лишь умножает печали…

– Белая Дама заговорила со мной, – продолжил король. – Она принесла мне дурную весть – о том, что Речь Посполитую разделят между собой три могущественные державы, и я буду ее последним королем. Моя собеседница обещала вернуться в очередной раз, в мгновение агонии Речи Посполитой – и моей собственной. После второй встречи с Белой Дамой я умру. Бедная Польша! Мой жалкий жребий!

– Русская императрица не допустит гибели Польши! – попыталась успокоить его София. – По крайней мере пока вы – ее король.

– Князья Чарторыйские хотят лишить меня трона… – обреченно признался Понятовский. – У короля Речи Посполитой мало друзей. Даже этот льстец Трембецкий – и тот держит сторону шляхты. Шляхта горда и спесива, она не потерпит русского ставленника. Когда будете при русском дворе, напомните обо мне императрице Екатерине… Граф Сен-Жермен написал, что ваш путь лежит в Пруссию, Францию и Россию.

– Мой путь мне неведом, Ваше Величество… – ответила София. – Я иду туда, куда указывает Гетерия – братство патриотов Эллады. А Российская империя ныне – единственный друг Греции и дунайских княжеств. И единственный враг Оттоманской Порты.

– Прошу вас, графиня, будьте моей союзницей при русском дворе, – продолжил король. – Я сделаю вашего мужа генералом, но вы и в России должны помнить о моей доброте.

– Я буду помнить, Ваше Величество, – ответила София, и Понятовский прочел в ее взгляде залог их будущего союза. – Моему слову вы можете верить.

– Я хотел обрести любимую женщину, но обрел, увы, лишь союзницу! – с искренним сожалением сказал король.

– Моя душа закрыта для любви, Ваше Величество, – грустно улыбнулась София, – но всегда открыта для добрых друзей. Поверьте, это немало…

– Вы не сможете долго прожить так, графиня… – в голосе Понятовского прозвучало эхо былых страстей. – Любовь растопит вашу душу, и тогда… И тогда вы вспомните о добром друге Станиславе, который потратил много лет на воспоминания о женщине, любившей читать Монтескье…

– «Персидские письма», – угадала София. – Императрица Екатерина любила читать «Персидские письма»…

– Верно! – признался Понятовский. – И я забыл свою душу между страниц ее книги…

– Так верните себе то, что так опрометчиво потеряли! – воскликнула графиня Витт. – Ваша душа принадлежит только вам. Вам – и никому другому.

– А вы? – в голосе Станислава-Августа зазвучало сожаление. – Где забыли вашу душу вы?

– На острове Хиос… – ответила София. – Там я родилась. Моего друга звали Константин, и мы бродили с ним рука об руку по апельсиновой роще.

– Вы еще увидите его! – заверил Софию король. – И он вернет вам вашу душу… Рано или поздно – но так случится, графиня. Молите Бога, чтобы это случилось раньше – ради вас самой.

– Каждый день я прошу об этом Господа, – призналась ослепительная графиня Витт. Сейчас она была не наследницей призрачного константинопольского престола, обворожившей польского короля, а прежней Софией – отчаянно счастливой девочкой с острова Хиос. – Настанет день – и моя душа вернется ко мне…

Графиня Витт еще не знала, что ее душа вернется к ней в щедром к странникам городе Париже, где она встретит того, о ком не смела и вспоминать. В Париже Софию ожидала встреча с Константином Ригасом.

Глава 5

В садах Версаля

Сады Версаля были так прекрасны, что София впервые забыла об апельсиновых рощах острова Хиос. Бесконечная перспектива, тянувшаяся от королевского дворца, далекая дымка, в которой тонули фонтаны и безукоризненно правильные цветники и клумбы, закат, заливавший своим ветреным сиянием малый Трианон, гравий, нежно и сладко хрустевший под ногами – все это бережно врачевало израненную память Софии. Она была беззаботно, отчаянно весела – бродила по аллеям Версальского парка под руку с королевой Франции Марией-Антуанеттой или Дианой де Полиньяк, принимала комплименты графа Прованского и графа д'Артуа, отвечала на любезные приветствия Людовика XVI. Юзеф Витт сначала покорно следовал за своей супругой, а затем пустился во все тяжкие, заливая свое унижение вином в компании любезных французьких кавалеров.

17 ноября 1781 года София родила Юзефу сына, которого окрестили в парижской церкви Сен-Эсташ и назвали Яном, в честь деда, но между ней и сыном сразу же встал муж. Юзеф Витт неожиданно взбунтовался и не позволил молодой жене привыкнуть к мальчику. Супругу, привыкшему играть вторые роли, показалось, что он сыграл их достаточно и пришло время для самостоятельной партии. Шляхетская гордость бушевала в Витте – слишком долго он терпел свое унижение, слишком долго позорно таскался за этой высокомерной красавицей из города в город, из страны в страну. Теперь Юзеф решил, что его сиятельной супруге пора платить за успех при польском дворе и неожиданную приязнь короля Станислава-Августа. Гречанка отдаст ему сына. А дальше – пусть остается беззаботной красавицей, меняющей страны так же легко, как платья и украшения!

На крестинах в церкви Сен-Эсташ София не могла сдержать слез – она понимала, что Юзеф объявил ей войну, что отныне придется воевать с мужем за каждую улыбку малыша, унаследовавшего черные, греческие глаза матери и широкий, упрямый славянский лоб отца. Она отчаянно прижимала ребенка к себе, и только угрожающий взгляд Юзефа заставил ее ненадолго передать мальчика мужу. Готический собор Сен-Эсташ с его камнем, истонченным, как кружево, и торжественным полумраком, в котором вспыхивали лишь огоньки свечей-подношений в хрупких стеклянных сосудах, наполнил душу Софии воздухом смирения. Гречанка, привыкшая к мозаикам православных соборов, где все было подчинено одному торжествующему свету – золотому, смиренно впитывала строгий католический сумрак. Ее сын рожден католиком, но граф Сен-Жермен обещал наверняка, что другой ее ребенок станет православным и унаследует константинопольский трон. Обещаниям Сен-Жермена София привыкла верить, но разве она могла отдать Юзефу Витту сына, чье тепло ощущала телом и сердцем?

– Я не отдам тебе Яна! – сказала София, когда они вышли из собора. Горничная с ребенком шла чуть позади, а супруги Витты тщетно пытались решить участь малыша, который в это время заливался отчаянным плачем.

– Этот ребенок – мой! – заявил Витт. – Ты заплатишь им за наш брак и за древнее имя, которое носишь! Ты стала графиней Витт, но запятнала мою честь! Теперь ты расплатишься – сыном!

– Ты не сможешь забрать Яна… – еле сдерживая отвращение к Юзефу, сказала София. – Я обращусь за помощью к королю Речи Посполитой. Его Величество Станислав-Август не откажет мне…

– Плевать мне на короля! У нас каждый сам себе король в Речи Посполитой! Была бы сабля и честь! Да и сможет ли этот москальский ставленник усидеть на троне в Варшаве?! – в пристальном взгляде Юзефа София прочла лютую и деятельную ненависть. – Шляхта лишит Понятовского трона, а сиятельный князь Чарторыйский не слишком к тебе благоволит. Ян останется у меня – я отвезу его в Каменец-Подольскую крепость. Благодаря тебе и твоим друзьям, душа моя, я стал ее комендантом и генералом! Я выращу Яна настоящим поляком!

– Понятовского поддержит императрица Екатерина, – в отчаянии воскликнула София. – Твоя мятежная шляхта бессильна против армии Российской империи! Сын останется у меня – я отвезу его в Россию!

Этот бесполезный спор прервал человек, внезапно оказавшийся на пути у супругов Витт. Он словно отделился от портала готического собора, вынырнул из торжественного католического сумрака. Фигура этого человека показалась Софии странно знакомой, но когда он преградил ей путь, графиню Витт, словно письмо, наконец-то достигшее цели, пронзил его взгляд, – радостный, растроганный, наполненный вином и медом ее беззаботного детства. На узкой улочке, примыкавшей к церкви Сен-Эсташ, дорогу Софии преградил Константин Ригас…

Сколько раз она представляла себе эту встречу, и теперь оказалась совершенно беззащитной перед ней! Сколько раз ей снился остров Хиос, апельсиновые рощи и далекий, ритмичный, как стихи, рокот моря… Сколько раз вспоминала, как ее обманом увезли с острова, пообещав, что Константин обязательно присоединится к ним в Константинополе! В Истамбуле она еще долго ждала Константина – ждала до тех пор, пока фанариот, оказавшийся графом Сен-Жерменом, не объявил, что Ригас находится в повстанческом лагере в горах Пелопоннеса и не вернется за ней в принадлежащий Оттоманской Порте город. Тогда София поняла, что Константин променял их любовь на политическую борьбу и, вместо того, чтобы надеть обручальное кольцо на руку суженой, принял от братьев-гетеристов перстень с изображением кентавра Хирона.

Как часто София называла Константина предателем и не могла простить ему этого выбора! Но женщина, отвергнутая ради родины, теперь сама служила матери-Элладе. Она стала графиней Витт, а он был по-прежнему свободен и, не считая случайных подруг, не имел иной нареченной, кроме Эллады. София сделала несколько шагов навстречу Константину и не устояла на ногах – Ригас подхватил ее и, пока не опомнился Юзеф, успел вложить записку в руку былой подруги… «Мне нужно встретиться с тобой, София», – по-гречески прошептал Константин.

В ту же ночь София незаметно выскользнула из дома. Она пришла в дешевую гостиницу на Монмартре, которую назвал Константин, постучала в дверь скромной комнаты. А потом сделала шаг навстречу тому, кого так долго и безнадежно ждала…

Глава 6

Возвращение Константина Ригаса

– Как ты мог предать меня, Константин? – спрашивала София у Константина Ригаса, лежавшего рядом с ней на убогой гостиничной постели. – Это они велели тебе сделать так? Но почему ты послушался их – а не своего сердца? Или у тебя вовсе нет сердца?!

София хотела задать этот вопрос в первую минуту их встречи, но не смогла. Ригас торопливо, как будто хотел напиться, прильнул к губам своей былой подруги, и пани Витт позабыла все те упреки, которыми хотела осыпать его и, словно надежное оружие, держала наготове. Она рухнула рядом с ним на постель, по французскому обычаю занимавшую добрую половину тесной комнаты, и опомнилась только тогда, когда угас пыл и жар этой немыслимой встречи, которую София ждала много лет. Она прижимала к себе стриженую голову Константина и вспоминала, какие мягкие и шелковистые волосы у него были когда-то – там, в апельсиновых рощах острова Хиос…

Ригас очень изменился. «Вырос…», – сказала про себя София. На острове Хиос она оставила мальчика – теперь рядом с ней лежал мужчина. Черты лица стали жесткими, около глаз появились морщины, огрубели руки, а кожу словно навсегда обожгло солнце. София не помнила его таким и теперь как будто узнавала заново. Да и он с трудом узнавал в редкостной, удивительной красавице, переступившей его порог, хорошенькую девочку, по которой так тосковал когда-то…

– Ты пахнешь полынью… – прошептала София, прижимаясь лицом к плечу Константина. – Полынью, которая растет на горных склонах… В этот запах словно подмешали печаль.

– Я не предавал тебя, София! – оправдывался Ригас. – Я – мужчина и должен был послужить родине. Люди Гетерии пообещали, что я еще увижу тебя. Они предложили мне кольцо с изображением кентавра Хирона, и я не смог отказаться.

– Но ты мог разыскать меня, дать мне знать… Я так ждала тебя в Константинополе!

– Клянусь Элладой, София, я не знал, где ты…

– Но как ты нашел меня сейчас?

– Братья рассказали мне, где искать тебя. К нам в лагерь приходил фанариот, называвший себя Ракоци…

– Ракоци, Монфера, Сен-Жермен, я знаю этого человека… – София еще теснее прижалась к Ригасу, как будто боялась, что он исчезнет, растает в воздухе, словно сон, увиденный под утро. – Сен-Жермен во всем помогает мне. Он дал мне письмо к королю Речи Посполитой и к Диане де Полиньяк, которая познакомила меня с королевой Франции.

– И он велел тебе выйти замуж за этого глупца Витта? Зачем ты вышла за него, София?

– Витт помог мне, Константин! – София почувствовала, что сейчас придется оправдываться ей самой. – Твоя премудрая Гетерия бросила меня на произвол судьбы, родители погибли во время пожара, наш кабачок в квартале Пера сгорел дотла, и фанариот, называющий себя Ракоци и Сен-Жерменом, ничем не помог мне тогда! Я нашла приют в посольстве Речи Посполитой…

– Где полюбила этого негодяя Боскампа – от страха остаться одной… – продолжил за нее Константин.

– Не тебе судить меня! – София отстранилась от Константина, разомкнула горячее, сладкое кольцо его рук. – Все вы, патриоты Эллады, бросили меня, позволили убить моих родителей! Что вы делали в ту страшную ночь, когда я пришла на пепелище и поняла, что у меня больше нет близких?!

– Накануне той страшной ночи турки арестовали моего отца! – медленно, с усилием ответил Константин. – И еще – того клефта, который когда-то любил твою мать и спас тебя в горах Пелопоннеса. Георгия Хадзекиса казнили на базарной площади Истамбула, а мой отец умер под пытками. Поэтому наши не смогли помочь тебе и потеряли твой след… А потом тебя нашел Ракоци.

– Он слишком поздно нашел меня, Константин… – Софии хотелось заплакать, но глаза были сухими, словно выжженные Пелопонесские горы. – Ракоци нашел меня в Борисфене – древнем городе, руины которого мы осматривали с моим добрым другом, французом по имени Леруа…

– Так ты любила и этого француза? – угрожающе спросил Константин. – Постоянно к твоей юбке пристегнут какой-то расфуфыренный кобель! Так-то ты страдала все эти годы?! Пока я терпел холод, голод и нужду! Стирал на острых камнях сначала подметки башмаков, а потом и ноги в кровь! И замерзал в горах холодными ночами, не смея развести огня, чтобы ищейки султана не напали на мой след!

– А ты? – гневно воскликнула София. – Кого любил ты за все эти годы? Не говори мне, что все это время ты вздыхал обо мне и до сих пор хранишь верность своей первой любви…

– Я – мужчина, София, и у меня были связи. – Ригас и не думал оправдываться перед женщиной, которую помнил четырнадцатилетней девочкой, смеявшейся над его рассказами о Гетерии.

Он знал, конечно, что эта девочка когда-нибудь предъявит ему счет и потребует оправданий. Но там, в Пелопонесских горах, Ригасу казалось, что имя Эллады заставит Софию смириться. В повстанческом отряде все было просто и ясно – он, Константин Ригас, боец Гетерии, терпит разлуку с любимой ради высокой цели. И если иногда мелкие любовные интрижки с глупенькими крестьянскими девчонками или разбитными служанками в тавернах смущают покой бывшего друга Софии Глявоне, ставшей наследницей призрачного константинопольского престола и «знаменем борьбы» греческого народа, это ничего, совершенно ничего не значит. Когда-нибудь он вернется к Софии и будет чист перед ней, потому что ни одной женщиной не увлекался всерьез. Ригас даже не подозревал, что София считает его предателем и до сих пор не простила другу былых времен своих детских слез и недетского отчаяния.

– Но я никогда не забывал о тебе! – с достоинством заявил он и даже принял позу оскорбленной верности. – Я даже помню, когда впервые поцеловал тебя – там, на Хиосе. И я знал, что мы обязательно встретимся еще раз, благодаря нашим друзьям.

Упоминание о «друзьях» заставило сердце Софии сжаться от боли. Значит, Константин и не думал искать ее! Все это время он провел в горах Пелопоннеса и решил встретиться с девочкой, которую предал когда-то, только потому, что так приказала Гетерия… Первая любовь рушилась на глазах, рассыпалась, как карточный домик, и София с горькой улыбкой, полынью таявшей на губах, призналась себе, что никто и никогда не любил ее – даже там, на острове Хиос, в благословенных апельсиновых рощах памяти. Никто – кроме отца, погибшего в горах Пелопоннеса, матери и отчима Максима, расплатившегося жизнью за то, что приютил вдову клефта и осмелился назвать ее женой.

– Так вот в чем дело! – София резко вырвалась из рук Константина. – Ты пришел по их поручению! Чего же Гетерия ждет от меня на этот раз?

– Откуда этот гнев, София? – удивился Ригас.

Он так и не понял, в чем виноват перед этой женщиной, которая с такой легкостью бросилась в его объятия после стольких лет разлуки, а теперь разрушала долгожданное счастье выстраданными, тяжелыми обвинениями. – Ракоци говорил мне, что ты поклялась служить матери-Элладе!

– Да, я поклялась, – согласилась София, но в глазах ее Ригас прочитал боль и отчаяние неприкаянной души, лишенной родины и близких. – Но я не хочу быть игрушкой в их руках! Вспомни, они разрушили наше счастье!

– Они служат родине, София! – Ригас тщетно пытался убедить любимую в правоте пелопонесских братьев, а значит, и в своей собственной. – А наша родина повержена! Вспомни, что ради Эллады погиб твой отец!

– Мой отец… – с горькой улыбкой повторила София. – Что ж, расскажи мне, Константин Ригас, чего хочет Гетерия на этот раз…

– Теперь Гетерия намерена заручиться поддержкой Франции… – Константина несказанно тяготило враждебное молчание Софии, но он не мог не рассказать любимой то, ради чего Гетерия устроила их встречу. – Наши вожди предлагают использовать для этой цели твое влияние при французском королевском дворе.

– Каким образом? – нетерпеливо перебила его последняя из Палеологов.

– София, – с вычурной серьезностью начал Константин, сдвинув брови, – ты должна внимательно выслушать меня…

– Расскажи лучше, Константин, – прервала его София. – Как они убедили тебя расстаться со мной? Там, на Хиосе…

– А что сделала бы ты, София, – взорвался Ригас, – если бы ты была мужчиной, и мать-Эллада потребовала помощи от тебя? И если бы однажды вечером твой отец, его друзья-клефты и отец Захарий, чье имя священно для каждого грека, попросили тебя не посягать на наследницу константинопольского престола? Наследницу эту звали София Скарлатос Маврокордато Панталес де Челиче, ей было всего четырнадцать лет, и она так напоминала мне византийскую царевну… Я любил ее, но что я мог поделать? Я не годился ей в мужья. Так сказал отец Захарий… Но братья-клефты пообещали мне, что когда-нибудь я еще встречусь с тобой. Чего же ты хотела, София? Чтобы я стал предателем? Чтобы односельчане прокляли меня как изменника? А братья-гетеристы повесили на каком-нибудь дереве, словно Иуду?

– Боже упаси, Константин! – испуганно воскликнула София. – Я всего лишь хотела, чтобы ты вернулся за мной. Когда-нибудь… И предложил мне убежать с тобой на край света. Туда, где нам не придется воевать с Оттоманской Портой…

– Вот я и вернулся… – с горьким вздохом продолжил Константин. – Но бежать я не собираюсь. Да и некуда. Мы оба служим Гетерии.

– Тогда я слушаю тебя… И Гетерию, которая говорит твоими устами. – Константин оставался все тем же не по годам серьезным юношей, который рассказывал легкомысленной девчонке о поэте Гомере и братьях-клефтах. И она не могла слушать его без легкой, материнской улыбки…

– Благодаря поддержке и помощи Франции на другом континенте уже рождается независимость новой, очень молодой страны – Соединенных Североамериканских Штатов, – упоенно рассказывал Константин. – Прошло несколько лет с тех пор, как старик Бенджамин Франклин воплотил в жизнь свой трактат. Благодаря этому трактату версальский двор признал независимость американских колоний и пообещал им свою помощь. Ты знаешь, наверное, что из Франции через Атлантику отплыли десятки кораблей с оружием и добровольцами, которые хотят поддержать американских повстанцев.

– Какое мне и тебе дело до Соединенных Североамериканских Штатов, всезнайка Ригас? – не на шутку рассердилась София. – Я думала, ты будешь говорить мне об Элладе! В чем состоит связь между Гетерией и бывшими французскими и английскими колониями в Новом Свете?

– Сейчас сюда придет наш друг, который расскажет об этом! Прикройся, бесстыдница! – Ригас набросил покрывало на оголенные плечи подруги и стал торопливо одеваться. Как солдат, он привык подчиняться приказам братьев-клефтов и теперь предписывал повиновение и Софии.

– Да ты с ума сошел, Константин! – закричала София, сама не своя от гнева. – Какой друг? Кого еще ты пригласил сюда?

– А кого ты думала? Конечно, нашего друга, Ракоци… – жестковато засмеялся Ригас. – Оденься, София, скоро он будет здесь…

– Может быть, вместе с ним придут и другие братья-клефты? – язвительно спросила София. – Посмотреть, как ты предаешься любовным утехам с женой польского графа? Зачем только я пришла сюда?

– То, чем мы занимались с тобой наедине, не касается Гетерии! – отрезал Ригас. – А сейчас забудь об этом и вспомни, что речь идет о нашей родине…

В дверь постучали, когда София едва успела одеться. В тесном гостиничном номере появился тот, кого Константин называл Ракоци, а его подруга – Сен-Жерменом. Гость спокойно, не обращая внимания на царивший в комнате беспорядок и разбросанные повсюду предметы дамского туалета, присел на стул у крохотного столика и, не медля ни минуты, стал рассказывать… Возмущенной до глубины души графине Витт не осталось ничего другого, как внимательно выслушать того, кто устроил эту странную встречу.

– Эпоха anсien rgime[16] неминуемо канет в Лету… – рассказывал Ракоци. – Франция переживает последние минуты своего могущества. Но, перед тем, как погибнуть, старая Франция могла бы помочь Гетерии, а не только американским повстанцам.

– К тому же, – прервал Ракоци Константин, – у нас налажены тесные связи с заговорщиками из третьего сословия во Франции. Если монархия падет, мы поручимся перед ними за тех аристократов, которые дадут нам деньги.

– А чем здесь могу помочь я? – раздраженно спросила София. – Одолжить для вас пару миллионов у Дианы де Полиньяк? Или по старой памяти запустить руку в кошелек Марии-Антуанетты?

– Благодаря нашей помощи, София, – невозмутимо продолжил Ракоци, – ты сблизилась с Полиньяками, особенно с княгиней Дианой. Полиньяки ввели тебя в новые круги, рекомендовали самым знаменитым людям Франции. Ты приглашена, к примеру, в дом генерального сборщика налогов господина Гримо де ла Рейньера. Через тебя мы сможем вести переговоры с французской аристократией.

– Если король Франции признает братьев-клефтов инсургентами, то есть равноправной стороной, воюющей с турками, – вмешался Константин, – мы можем пообещать снисхождение по отношению к нему. Если старый режим канет в Лету, король Франции останется жив.

– Вы опять торгуете мной, господа! – возмутилась София. – Почему бы вам самим не уговорить господина де ла Рейньера открыть кредит для Гетерии? Я могу пригласить нашего друга Ригаса на званый вечер, представить его Полиньякам, и пусть он сам поговорит с ла Рейньером.

– На этом вечере буду я, – заявил Ракоци, – и во всем помогу графине Витт. Франция должна вступить в союз с Гетерией.

– Но у Гетерии есть другая, самим Богом данная союзница! – воскликнула София. – Это Российская империя и государыня Екатерина. Россия поможет снова водрузить над Святой Софией православный крест и вернет Константинополь Элладе!

– Ты права, София, – Ракоци обрадовался успехам своей ученицы: пани Витт начинала понимать далеко идущие планы Гетерии. – Следующим пунктом твоего путешествия станет Россия. Ты должна познакомиться с императрицей Екатериной и князем Потемкиным. А пока нам следует выполнить свою миссию здесь, во Франции, и добыть денег для Гетерии.

– Говорят, граф, что вы умеете превращать металлы в золото… – рассмеялась София. – Зачем вам деньги?

– Неужели ты веришь в эти сказки? – губы Сен-Жермена дернулись в подобии улыбки. – Я не владею тайной философского камня. Я всего лишь человек, который заслужит смерть тогда, когда выполнит все, что уготовано Господом. Ты поможешь нам, София?

– Ты должна помочь Элладе, София! – как суровое эхо повторил Константин.

– Помогу… – София судорожно сжала руку Константина в своей, как будто боялась, что он опять исчезнет на несколько лет. – Я теперь – одна из вас. Я дала клятву у алтаря древнего города Борисфен…

– Вот так-то лучше… – удовлетворенно произнес Константин.

– Вы делаете успехи, пани Витт… – тускло улыбнулся Ракоци.

– Прощайте, друзья мои! – ответила им София. – Теперь я должна увидеть сына. Время, отведенное вами для любви, прошло. Наступила пора действовать. Я помогу Гетерии…

Глава 7

Между Польшей и Россией

Весной 1784 года супруги Витты достигли русско-польской границы. Юзеф исполнил свою угрозу лишь наполовину – он настоял на том, чтобы маленького Яна отвезли в Каменец-Подольскую крепость, к деду, а сам последовал за Софией дальше, в Россию. В belle douce France графиня Витт задержалась недолго. Сначала София часто появлялась в обществе, бродила по версальскому парку в приятной компании Дианы де Полиньяк и генерального сборщика налогов Гримо де ла Рейньера, слушала шепот фонтанов, шорох листвы и шуршание гравия и была беспечна и прекрасна, как одна из греческих богинь, статуи которых украшали парижские парки.

Она никогда не посвящала Юзефа в свои дела, но Витт все чаще и чаще стал замечать рядом с женой всемирно известного авантюриста графа Сен-Жермена и мрачноватого красавца грека, который, по-видимому, скрывался во Франции от преследований Оттоманской Порты. С греком она то ссорилась, то мирилась, с графом Сен-Жерменом была подчеркнуто любезна, а на собственного мужа, как обычно, не обращала внимания.

После бурной вспышки гнева на крестинах сына Витт решил в последний раз испытать судьбу и простить жене ее холодность. Знакомство с августейшими властителями Франции и Польши, равно как и с генеральным сборщиком налогов Французского королевства, сулило ему немало приятных минут. Юзеф Витт намеревался хотя бы «позолотить свои рога» – за счет французских и польських друзей неверной Софии. Особенно он рассчитывал на знаменитого авантюриста, который, как утверждали новые друзья жены, умел превращать металлы в золото.

Поэтому, когда София заявила, что их ждет Российская империя, Витт, скрепя серце, согласился с этим новым маршрутом. Русская императрица была сказочно богата, и Юзеф ни на минуту не усомнился в том, что его ловкая супруга сможет очаровать государыню Екатерину с такой же легкостью, как Марию-Антуанетту и Диану де Полиньяк.

Блистательная Российская империя началась для супругов Витт у городка Васильков, основанного, как считали местные жители, самим князем Владимиром Красное Солнышко. При крещении Владимир принял христианское имя Василий, и поэтому городок назвали Василив. Со временем Василив превратился в Васильков, а в 1240 году город был полностью сожжен во время княжеских междоусобиц. Впоследствии это преступление приписали монголо-татарам. В 1654 году отстроенный Васильков превратился в российский форпост.

Форпост, как и сам городок, располагался на холмах по берегам реки Стугны. Старики называли эти холмы Змиевыми валами и охотно рассказывали легенду о святых Кузьме и Демьяне и Змее Горыныче. Мол, запрягли Кузьма и Демьян змея в плуг, а сами встали за него и перепахали берега Стугны. С тех пор и возникли на этих берегах Змиевы валы.

Само местечко Васильков было обнесено земляным валом, внутри которого располагались батареи и крепость. В крепости находился старый замок, обнесенный каменной стеной, двор, некогда пребывавший во владении Печерского монастыря, и церковь Святых Антония и Феодосия. Возле церкви местные власти разместили казарму, амбар для артиллерийского снаряжения и пороховой погреб. В замке было шесть казенных дворов – для штабных офицеров форпоста, обер-офицеров, солдатской стражи, козаков и «малоросийских чинов», врача и солдат. Весной 1784 года пограничный город Васильков удостоил своим присутствием светлейший князь Потемкин.

Глава 8

Суженый, увиденный в огне алтаря

София забыла собственное будущее, увиденное в огне алтаря древнего города Борисфен, но одно лишь воспоминание ей было позволено взять с собой в дорогу. Он помнила лицо суженого – и часто видела того, кого непременно должна была встретить. Мужественное и одухотворенное лицо этого человека было пересечено траурной полосой – незрячий глаз закрывала черная повязка, а другой, живой, смотрел на мир с едва уловимо грустью. София знала наверняка, что на шее ее суженый носит монету с надписью , иногда она ощущала неровную, изъеденную временем поверхность этой монеты и как будто сжимала ее в ладонях. Потом видение исчезало, и рядом оставались недолгие попутчики – одни, подобно Юзефу Витту, шли с ней рука об руку уже давно, другие быстро возвращались на собственную дорогу.

Константин Ригас был рядом с самого детства, вместе они покинули блаженные апельсиновые рощи юности ради полного зла и невзгод мира. Но София не могла не понимать, что Ригас принадлежит Гетерии, и ради исполненной невзгод и лишений, но такой желанной для него жизни повстанца в горах Пелопоннеса, он будет появляться и исчезать, и тогда жизнь ее превратится в ежеминутное ожидание. Наследница Палеологов готова была принять это ожидание, настоянное на любви, но, увы, – в огне алтаря она увидела совсем другого человека. И этот человек говорил с ней на языке Платона и Аристотеля.

София просила Сен-Жермена указать ей на суженого, но тщетно – всеведущий граф ограничивался намеками и недомолвками. Однажды он все-таки сказал, что увиденного в огне алтаря человека гречанка найдет в Российской империи. «С кем я должна искать встречи в России?», – спросила София у своего учителя. «С императрицей Екатериной и князем Потемкиным, – ответил граф. – Только они могут помочь матери-Элладе сбросить турецкое иго».

Теперь, когда супруги Витт пересекали российскую границу, София не переставала думать об обещанной встрече…

На таможенной заставе в версте от городка Васильков были пройдены необходимые пограничные формальности, и вскоре супруги Витт могли продолжить свой путь. Графиня Витт спросила у командовавшего заставой офицера, где бы она могла видеть русского князя Потемкина.

– Князя Потемкина? – удивленно вскинул выцветшие брови комендант. Иностранка, которая с первой минуты пребывания в Российской империи потребовала встречи с князем Потемкиным, показалась ему крайне сомнительной персоной. – А зачем вам князь понадобился, сударыня?

– Речь идет о деле государственной важности, – нимало не смутившись, ответила София. – К глубокому моему сожалению, мы не можем посвятить вас в него.

Уверенность, прозвучавшая в голосе красивой иностранки, смутила офицера. В этой польской даме было нечто, исключавшее возможность сопротивления ее воле. Она была так самодостаточно прекрасна, так непререкаемо уверена в своей правоте и победе, что комендант поспешил удовлетворить ее просьбу. Он кликнул ординарца и распорядился, чтобы польскую чету провели к князю. Потемкин, как выяснилось, инспектировал артиллерийский парк, располагавшийся в городке.

Смелость Софии отнюдь не передалась ее мужу. Слова жены о «важном государственном деле» вызвали у Юзефа Витта острое чувство опасности.

– Софи, – по-французски обратился он к жене, – зачем ты сказала этому москалю о каком-то важном государственном деле? Какие дела могут связывать тебя с первым вельможей русского двора? Или ты вообразила, что приехала в гости к королю Речи Посполитой? Здесь знают цену словам и, уверяю тебя, умеют заставить за них расплачиваться!

– Успокойся, Юзеф, – холодно ответила ему София. Она привыкла к вечным пререканиям с мужем и не смущалась подобными пустяками. – Ни о чем не спрашивай и положись на меня. Я еще до конца не решила, как начать разговор с князем. Но уверена, что наши связи в Европе будут ему интересны.